г. Айхенлин, Республика Брэйе
Рагиль
Вы когда‑нибудь задумывались, какое значение в нашей жизни имеют воспоминания? Не события, а именно воспоминания о событиях. Застывшие в нейронном янтаре реликты мысли, отполированные и блестящие, бережно выставленные на ментальной полке с другими окаменелостями. «Бесполезная вещь» – скажет кто‑то. Но без окаменелостей мы не сможем узнать свое место в длинной эволюционной цепочке. А без воспоминаний не поймем, кто мы. Что нам дорого, а что – ненавистно. Воспоминания почти никогда не отражают реальность, но эти фантазии, закрепленные в памяти булавками эмоций, являются частью нас самих. Наших поступков и решений.
Этот ручеек мыслей тек в мой голове уже какое‑то время. И причиной ему стало большое черное пятно, как на неудачно проявленных фотографиях, которое закрывало собой воспоминания о вчерашнем дне. Да, именно так. Сегодня я проснулся и понял, что ничего не помню о прошедших сутках.
И вот я лежу на заправленной кровати в твидовых штанах, запыленных туфлях, в саржевой рубашке, в которой хожу на работу, смотрю в потолок и не могу понять, что вчера произошло и почему я заснул полностью одетым. Как я вообще добрался до своей квартиры? Где был? И главное – почему, нет, даже не почему, а каким образом я ничего не помню?!
Но потерянная память – не единственная странность. С первой секунды пробуждения я почувствовал тяжелый маслянистый запах, похожий на запах керосина. Им была пропитана вся моя одежда и волосы. Возможно, именно из‑за него я и проснулся, потому что, судя по тяжелой голове и дико саднящему горлу, мне следовало еще спать и спать, восстанавливая силы. Что же все‑таки со мной произошло?
Преодолевая вялость и скованность мышц, я поднялся с кровати и подошел к окну. Колени уперлись в холодный медный радиатор, зато лицо тут же обдало теплом ярких солнечных лучей. Я открыл окно и полной грудью вдохнул ароматы цветущей вишни и черемухи, в которые примешались уже истончившиеся запахи озона и орошенной накануне влажной земли. Сознание тут же прояснилось, появилось чувство легкости и бодрости. Обманчивое, судя по состоянию организма.
Часы показывали полдень, и я с беспокойством подумал о работе, на которую безнадежно опоздал. Внизу раздался гудок, привлекая мое внимание, и я стал рассеянно наблюдать, как два автомобиля, бодаясь своими вытянутыми мордами с огромными хромированными решетками, пытаются разъехаться. Кремовая машина с выпуклыми круглыми фарами, уступив дорогу выезжающему соседу, втиснулась во двор и затихла. Открылась дверь, и из салона выпорхнула Летти. Я узнал ее сразу же, несмотря на узкие темные очки и платок, скрывающий волосы. Не по лицу, но по хорошо изученной за последние пару месяцев фигуре, затянутой сегодня в красное платье с коротким рукавом и расклешенной юбкой. Еще по своеобразному ритму отстукивающих по асфальту каблучков. По кружевным белым перчаткам с инфантильными рюшами на запястьях. Но в первую очередь – по запаху. Приторно‑сладкий аромат парфюма хлынул из автомобиля вперед нее, покружился в воздухе и, подхваченный легким дуновением ветерка, тут же достиг моего призывно открытого окна. Обычный человек ни за что не уловил бы чужой запах с высоты третьего этажа. Но, к моему большому сожалению, я не обычный человек.
Летти подняла голову, будто почувствовав мой взгляд, и я тут же отпрянул от окна. Нет, с Летти я сейчас говорить не хотел. Ее навязчивое внимание и удушливый аромат еще больше спутают мысли. Сперва надо разобраться, что со мной случилось.
Закрыв окно, я вновь почувствовал керосин и поспешил снять с себя одежду. Замочил рубашку с брюками в холодной воде, принял душ и переоделся в чистое. Покрутил радиоприемник в поисках нужной станции и стал готовить себе завтрак.
Мою тесную квартиру заполнили обычные, даже какие‑то будничные звуки. В булькающей воде о стенки кастрюли бились яйца, на плите трещал кофейник, с улицы доносилось щебетание птиц, а из комнаты – классическая музыка, которую ставили по радио в перерывах между выпусками новостей. И на этом фоне в голове с визгом проносились беспокойные мысли, рискуя образовать когнитивную аварию. Я посмотрел на отрывной календарь: тот остался открытым на субботе. Этот день, как и следующую за ним ночь, я помню отчетливо. Вот только утро воскресенья проглядывает в памяти уже с трудом. Я проснулся, позавтракал, а дальнейшие события словно вырезали из нейронной кинопленки. Дата на наручных часах показывала, что сегодня понедельник, а значит, из памяти выпало только воскресенье. Воскресенье… Почему именно воскресенье?
Кофейник завыл. Выключив плиту, я полез за посудой, и, пока белая фаянсовая чашка наполнялась густой черной жидкостью, тут же осевшей знакомой горчинкой на рецепторах, по радио начался выпуск новостей. Охваченный беспокойством, я не сразу расслышал голос диктора. Но когда смысл сообщения добрался до сознания, занятого разгадкой потерянных воспоминаний, чашка чуть не выпала у меня из рук. Поставив ее на стол, я побежал в зал.
– …Корпус специальных научных исследований загорелся неожиданно, – сообщал сухой и ровный голос ведущего. – По данным полиции, пожар произошел в воскресенье, около одиннадцати часов вечера. Здание Корпуса уцелело, но все лаборатории сгорели. Экстренные службы продолжают разбирать завалы, количество погибших и раненых устанавливается. Утром состоялось срочное заседание Совета…
В ушах зашумело, и я сел на диван, обуреваемый паникой. Пожар в Корпусе специальных научных исследований… в воскресенье… в тот день, о котором я ничего не помню. Пожар в Корпусе… В Корпусе… И следующая мысль, стрелой сбившая предыдущую: там же работает Кава!
Я кинулся в коридор к висящему на стене телефону, снял трубку и застыл, не зная, что говорить телефонистке. У меня же нет номера Кавы. Я понятия не имею, где ее искать!
Несколько размеренных вдохов и выдохов, и паника стала уходить, уступая место застарелой злости. Она заворочалась, зашипела, как змея, разбуженная всплывшим в сознании лицом с холодной синевой глаз и решительно поджатыми губами. Кава ушла два года назад. Ничего не объяснив, не дав нам шанса. Я почувствовал на языке знакомую горечь и невольно взглянул на тумбочку. Гладкую, отполированную и совершенно пустую. Два года назад я вернулся домой и обнаружил на ней связку кособоко развалившихся ключей. Их бросили в спешке. Швырнули, как ненужную вещь. Комплект ключей от общей квартиры – единственное прощальное послание от Кавы.
Внутренности обдало жаром. Прошло два года, меня не должна волновать судьба Кавы. Не должна… Но волнует. Черт! Не просто волнует. Я чувствую, что не успокоюсь, пока не узнаю, что с ней все в порядке. Что она не пострадала в этом пожаре. Что она жива… Нет, даже думать не хочу об этом. Жива. Конечно жива!
Сквозь щель входной двери проник знакомый приторный аромат, и я резко повесил трубку. Через несколько секунд послышался стук в дверь, которую я незамедлительно открыл.
– Летти.
– Привет. – Белая перчатка взметнулась к волосам, поправляя локон. – У тебя обеспокоенный вид. Уже слышал новости?
– Про пожар? – Летти кивнула. – По радио передали, но как‑то скомканно.
– Я была утром в городе. Полиция наводнила улицы, везде суета. По репродукторам на Золотой площади просят сообщать о подозрительных лицах. Ходят слухи, что это поджог.
По затылку прошел холодок.
– Уже… кхм…, – пришлось прочистить горло, – уже известно, кто за этим стоит?
Летти покачала головой и шагнула внутрь. Прильнула, соединяя белые кружавчики на моей пояснице, и задрала голову, заглядывая в глаза. Улыбнулась. Чуть вздернутая верхняя губа по‑хищнически обнажила крупные зубы.
– Хочешь, я побуду с тобой? – предложила она. – Или можем пойти ко мне.
Я вздохнул, чувствуя себя неуютно в кольце знакомых, но по‑прежнему чужих рук. Ведь знал же, что заводить интрижку с соседкой, которую видишь каждый день и с которой не намерен объединять квартиры и жизни, – это плохая идея. Все это глупое желание проверить: смогу ли я спустя два года после расставания с Кавой хоть к кому‑то что‑то почувствовать. Может и смог бы, но нюх, как всегда, решил все за меня. Летти не пахнет для меня домом, вот только ей этого не объяснишь.
– Давай в другой раз. Мне нужно идти, прости.
Я коснулся губами ее щеки, почувствовав запах косметики, и отстранился. Поймал себя на том, что мимолетное воспоминание о Каве уже завладело моим разумом. Я дышал одной женщиной, но не мог перестать думать о другой.
– И куда ты пойдешь? – В голосе Летти прорезалось раздражение.
– На работу.
– На работу? Говорят, академгородок из‑за пожара закрыли.
– Вот съезжу и посмотрю.
Летти смерила меня долгим взглядом.
– Ну попробуй.
Когда за ней закрылась дверь, я вздохнул с облегчением.
Идея отправиться в академгородок пришла в голову не случайно, я действительно собирался поехать на работу, вот только хотел дать себе время прийти в себя и все обдумать. Но новость о пожаре лавиной смела все планы. Мысль оставаться в квартире и ждать очередной порции скупой информации из радиоприемника показалась невыносимой. Под кожей засвербило навязчивое желание что‑то сделать.
Я быстро обулся и покрутился в коридоре, ища свою замшевую куртку. Несмотря на приближение лета, погода в предгорье не радовала стабильностью: даже при ясном солнце мог подуть сильный ветер, напоминая о недавних холодах. Однако куртки не оказалось ни на крючках, ни в шкафу с верхней одеждой. Махнув рукой, я натянул на себя блейзер, накинул на голову кепку и вышел из дома.
На втором этаже трамвая, где не было крыши, меня встретили пустые лавки. Я сел на последнее сиденье и уставился на клубящиеся внизу выхлопные газы, которые, к счастью, долетали до меня уже значительно рассеянными. Когда трамвай стал приближаться к академгородку, саднящее горло неожиданно запершило. Я повел носом и почувствовал запах гари, становящийся все сильнее.
Трамвай остановился, и я спрыгнул с подножки, оказавшись в толпе. Задержав дыхание, я стал протискиваться к воротам академгородка, но людей было так много, и они так сильно шумели и суетились, что я бросил эту затею и остановился. На первом же вдохе в меня влились незнакомые запахи, нейтральные и противные, смешанные с парфюмом и с обычным человеческим потом, мужские и женские, резкие и спокойные… Голова начала идти кругом, как вдруг я уловил в этом дурмане знакомые ноты. Взяв след, я стал снова двигаться, уже грубее расталкивая людей.
– Эй, приятель, ты не один, – кричали мне сбоку.
– Мы тоже собрались послушать, имей уважение, – раздавалось с другой стороны.
Послушать? Что они собрались слушать? Что здесь вообще происходит? Стараясь сильно не отвлекаться, я продолжал следовать за запахом, пока он не привел меня к своему владельцу.
– Миас! – крикнул я, оказавшись в нескольких шагах от своего друга.
– Рагиль? Как ты только разглядел меня в такой толпе! – с радостным удивлением воскликнул Миас, крепко пожимая мою руку.
– Что здесь происходит?
– Говорят, полиция оцепила академгородок из‑за пожара.
– Ты был внутри? Видел Корпус? – нетерпеливо спросил я.
Миас покачал головой.
– Даже до работы не добрался. Когда приехал, меня встретили закрытые ворота.
Я огляделся.
– А чего ждут эти люди?
– Наверное, того же, что и я. Какого‑то объяснения, почему мы не можем попасть в университет. Официального распоряжения об отмене занятий не поступало, а нам ведь платят за каждый час.
– Понятно.
Я посмотрел на портфель на плече Миаса, с которым он обычно ходил на лекции. Получается, исторический факультет, где преподает мой друг, да и весь университет теперь закрыт. И все потому, что он находится на одной территории с Корпусом специальных научных исследований. Я потянул носом и снова отчетливо ощутил запах гари, доносящийся с той стороны высокого кованого забора, отделяющего академгородок от толпы озадаченных преподавателей. Поглядеть бы хоть одним глазом, что стало теперь с Корпусом…
– Смотри, – позвал Миас, – вон там журналисты зашевелились. Похоже, сейчас и правда будет какое‑то объявление.
Мы с Миасом продвинулись вперед еще на несколько шагов и вытянули головы, пытаясь понять, что происходит. Ворота приоткрылись, и с территории академгородка вышел высокий широкоплечий мужчина в черном кителе, стянутом на поясе ремнем с серебристой бляхой. При виде его люди инстинктивно подобрались и стали затихать.
– Начальник Главного полицейского управления Крегар‑абвенц готов сделать официальное заявление о ситуации в Корпусе. Прошу внимания, – проговорила одна из журналисток в камеру, после чего вместе с дюжиной других репортеров протянула микрофон взявшему слово мужчине.
– Этой ночью в Корпусе специальных научных исследований произошел крупный пожар. – Низкий и рокочущий голос мужчины заставлял вслушиваться в каждое слово. – Сгорел первый этаж, серьезно пострадали второй ярус и крыша. Все лаборатории и разработки в области наук о материи уничтожены. В пожаре погибли трое охранников.
– Полиция уже знает, как это произошло? – уточнил один из репортеров.
– Судя по всему, было применено быстровоспламеняющееся вещество. Лаборатории вспыхнули мгновенно, поглотители огня и дыма не успели сработать.
– Господин Крегар, значит ли это, что Корпус подожгли намеренно? – спросил другой репортер.
На несколько секунд воцарилась тишина, и у меня в ушах стоял только грохот собственного сердца.
– Мы склоняемся к этой версии, – подтвердил начальник полиции. Толпа зашумела. – Сегодня в управлении будет возбуждено дело по соответствующей статье. Виновному, как только мы его отыщем, грозит смертная казнь за причинение непоправимого вреда Республике Брэйе.
Крегар‑абвенц поднял руку, дав понять, что он закончил, и сказал напоследок:
– Меня ждет Совет. Все комментарии будут после заседания.
Он направился к стоящему у ворот автомобилю, а журналисты кинулись за ним, выкрикивая вопросы.
– Господин Крегар, это правда, что вы взяли под стражу всех ученых?
– У вас уже есть подозреваемые?
– Когда будет следующее заявление?
Вопросы сыпались градом и тут же отскакивали от непроницаемых стекол машины, в которой скрылся начальник Главного полицейского управления. Я повернулся к Миасу и обескураженно произнес:
– Ты слышал? Тот журналист сказал, что ученых арестовали!
Видимо, Миас что‑то прочитал на моем лице, потому что его взгляд сразу сделался понимающим.
– За Каву беспокоишься?
– Да причем тут… – Мои кулаки сжались. – Просто паршиво это все.
– Если хочешь, я поспрашиваю у коллег про ситуацию с учеными. Может, и про Каву получится что‑то узнать. Надо только дождаться, чтобы открыли университет.
Я промолчал, чувствуя себя жалким. Два года прошло, а я все цепляюсь за прошлое.
– Ладно тебе, Рагиль. – Миас похлопал меня по плечу. – Она, конечно, неважно с тобой обошлась, но вы же не совсем чужие люди. Понятно, что переживаешь. Я бы тоже переживал.
– Правда?
– Спрашиваешь!
Слова Миаса меня успокоили. Когда такому, как я, говорят, что мое поведение нормально, это действует как социальное поглаживание. Чувство собственной странности притупляется, и поводов заниматься самокопанием становится меньше.
Через час приехал проректор и сообщил, что по меньшей мере три дня полиция будет проводить на территории академгородка следственные мероприятия, и все занятия отменяются. Расположенная здесь же редакция журнала, в котором я работаю, тоже будет закрыта.
Мы с Миасом попрощались и разъехались по домам. Уже был вечер, когда я зашел в тихую темную квартиру, стянул ботинки и упал на кровать. Посмотрел на белый потолок, и в голове снова закружились вопросы. Где может быть Кава? Почему я ничего не помню именно о том дне, когда произошел пожар? Что со мной случилось? И почему меня так тянет увидеть Корпус?…
Потянувшись, закрыл глаза и перевернулся на бок. Повел носом. Странно, я же замочил вещи, почему этот запах все еще витает здесь? Проследив за ним, я заглянул под кровать и обнаружил там свою любимую замшевую куртку, которую искал днем. Принюхался еще раз. Запах точно исходил от нее. И тут меня током прошибло осознание. От моих вещей пахнет чем‑то, напоминающим керосин. А начальник полиции говорил что‑то про быстровоспламеняющееся вещество… Кажется, у меня жар. Я потрогал свой лоб и помотал головой. Нет, этого просто не может быть. Всего лишь совпадение. Совпадение… Надо избавиться от запаха!
Я кинул куртку в ванную, собираясь включить воду, как вдруг услышал звон. Приподнял одежду и заметил на дне ванны кольцо, верно, выпавшее из кармана. Я смотрел на него некоторое время, отрешенно размышляя о том, что это все похоже на какой‑то психоделический сон. Пожар в Корпусе, потеря памяти, а теперь еще и непонятно откуда взявшееся кольцо.
Я подобрал находку с ванны. Кольцо было необычное: широкий гладкий ободок на треть фаланги из блестящего серебра, а посреди него – круглая вставка из синего камня, похоже, полудрагоценного. Размер небольшой, явно на женскую руку. Я примерил кольцо, и оно легко село на мизинец, закрыв палец наполовину.
Чье это кольцо? Откуда оно здесь? Яркая синева камня вновь вызвала в памяти глаза Кавы. Может ли это быть ее кольцо? Оно кажется мне знакомым, вот только где я мог его видеть?
Оставив кольцо на мизинце, я взял куртку и потряс ее. Из кармана снова что‑то вылетело, спикировав на кафель. Наклонившись, я поднял серебристый блистер, вмещающий четыре таблетки. Три из них были на месте, но одна прозрачная выпуклость пустовала. Я перевернул упаковку другой стороной и прочитал название: «Омроникс». Омроникс, Омроникс… Это какие‑то таблетки для мозга. Я потер лоб. Да, кажется, мама их принимает. Но у меня‑то они откуда?
Я вернулся в спальню и сел на чистую белую кровать, пахнущую хлопком. На правом мизинце поблескивало серебряное кольцо, в левой ладони лежал серебристый блистер. А где‑то между ними зависла совершенно пустая голова, где не было ни воспоминаний, ни объяснения, что происходит. Черным вязким туманом сознание заполняла тревога, и сквозь этот туман эхом потерянной памяти звучала всего одна мысль: «Я должен найти Каву!»