«Рассуждал я о могуществе Судьбы и о том, что Судьбу с пути не своротишь и спряденное не распрядешь, а стало быть, ежели суждена кому-либо держава, коей еще владеет другой правитель, и ежели правитель этот убьет сужденного своего преемника, дабы не отнял тот державу его, то во исполнение судьбы даже и убиенный воскреснет».
Древние греки верили, что судьбу человека контролируют мойры, три мифологические богини, сестры, приходившие к каждому ребенку сразу после рождения. Клото, самая могущественная из мойр, брала веретено и пряла нить жизни младенца. Лахесис аккуратно отмеряла длину этой нити, тогда как Атропос, третья сестра, отрезала ее, определяя точный момент смерти. Никто из смертных и никто из богов не мог изменить принятое ими решение. Древние римляне называли то «трио» парками, а скандинавы – норнами. Эта древняя история до сих пор незримо присутствует в современном обществе. Мы говорим, что жизнь висит на ниточке, что наши судьбы переплетаются. Мы помогаем другу выпутаться из сложной ситуации, не хотим отрываться от друзей или семьи. Все это часть традиции, уходящей в глубь веков на тысячи лет. Ткань и ее составляющие давно стали метафорической основой человеческой жизни.
И это естественно, с какой стороны ни взгляни. Производство ткани и одежды всегда имело огромное значение для мировой экономики и разных культур. Ткань дала человечеству возможность выбирать собственную судьбу. Считается, что в доисторические времена на выработку тканей в районах с умеренным климатом уходило больше рабочего времени, чем на изготовление посуды и еды, вместе взятых. В Древнем Египте льну поклонялись. Он был не только естественной частью жизни большинства людей (это была самая распространенная ткань, используемая для одежды, и большинство людей занималось выращиванием льна и ткачеством), лен имел и глубокое религиозное значение. На самом деле процесс мумифицирования и пеленания тела в подготовленные особым образом ткани, а также те навыки, которые передавались из поколения в поколение, обожествляли обычные человеческие останки[1].
Наши предки осудили бы наше бесцеремонное отношение к одежде. Ткани позволяли людям жить в различных регионах и путешествовать, осваивая области, которые без тканей были бы слишком холодными для жизни. Богатая шелковая и теплая шерстяная одежда была предметом бартера: торговые сети, такие как Шелковый путь, обеспечивали межкультурный обмен не только одеждой, но и техническими приемами, идеями и мастерами. Требующая особой ловкости пальцев работа по производству нитей и тканей была ежедневной рутиной для множества людей. К примеру, только в Англии к середине XVIII в. более миллиона женщин и детей были заняты прядением. На заре промышленной революции их заработок мог составлять до трети дохода самой бедной семьи. Серьезный экономический прорыв, который в современном коллективном сознании так тесно связан со сталью и углем, был в действительности спровоцирован тканями и особенно одной конкретной тканью. «Кто говорит «промышленная революция», говорит «хлопок», – написал Эрик Хобсбаум в книге «Индустрия и империя». Это растение – и ткани, сотканные из него, – бесспорно, стало первым глобальным товаром[2].
Хотя мы уже не обращаем особого внимания на происхождение и качество личных предметов одежды, сопровождающих нас ежедневно, они остаются вещами в высшей степени индивидуальными. Выбирая одежду, мы подаем сигнал окружающим, чтобы они нас воспринимали так, как мы того хотим.
К примеру, своеобразный дресс-код существует для работающих в лондонском Сити, в стартапах Силиконовой долины и медийных компаниях, хотя большинство этих людей на самом деле проводят максимум времени в офисах и за своими рабочими столами. Подчиненные часто перенимают привычки в одежде у своих боссов, и тренды распространяются, подобно лесному пожару, в пределах небольших учреждений. (В одном офисе, где я когда-то работала, в моду неожиданно вошли свитера без рукавов. И их надели те же самые преподаватели, которые серьезно объясняли, насколько пустым занятием были поиски смысла в выборе одежды дамами и джентльменами XVIII в., и обычно носили практически идентичные твидовые пиджаки, вельветовые брюки, иногда оживляемые яркими носками, если они считали себя бунтарями.)
Социальные слои издавна кодифицировались с помощью ткани, как законодательно, так и неофициально. Среди множества странных запретов в Ветхом Завете был и такой: «Поля твоего не засевай двумя родами семян; в одежду из разнородных нитей, из шерсти и льна, не одевайся» (Левит 19:19). Это был не моральный запрет: в одежде священников сочетались оба эти волокна, но это было честью, которой удостаивались только они.
Тысячелетиями существовали регулирующие законы, которые позволяли носить некоторые виды тканей только особым классам. Они встречаются в таких различных культурах, как Древний Китай, классический Рим и средневековая Европа. К примеру, в Англии в 1579 г. существовал вот такой запрет: «Пышные воротники, изготовленные или выкованные за пределами Англии, обычно называемые вырезные кружева» нельзя было носить гражданину «ниже по званию, чем барон, рыцарь или просто джентльмен, в присутствии Ее Величества». Королева Елизавета I, царствующая монархиня, отличалась особым умением демонстрировать власть в роскоши, о чем свидетельствуют ее элегантные портреты. Хотя, судя по всему, она любила великолепные ткани просто за красоту. Согласно известной (хотя, вероятно, и недостоверной) истории, в 1561 г. ей подарили пару черных чулок, связанных из шелка некоей миссис Монтегю, торговавшей этим товаром, после чего королева отказалась впредь носить какие-либо другие чулки[3].
«Я ткач умелый; станок мой там, где лучшее платье ткут.
Однотонная ткань, парча, твил, атлас; я мастер в деле своем.
Натяни основу, качни челнок, двигай бёрдо, уток проложи!
Бобиной в полете верчу как хочу, на нитях играть я могу!
Сотку я тончайшую простыню, достойную королей!
Подними скало, проведи челноком, качни бёрдо, уток проложи!»
Все ткани начинаются с прядения. В наши дни слово «вращение» передает идею, близкую к скручиванию, но изначально оно обозначало действие, в котором соединялись поворот и движение наружу, что-то вроде накручивания сахарной ваты на палочку на ярмарке. Почти такое же движение используется при ручном прядении тонких хрупких волокон, чтобы получилась нить и более крепкая, и более практичная. Волокна шерсти, льна или хлопка – короче, тоньше и более скользкие, поэтому с ними сложнее работать – их вытягивают из объемной свободной массы собратьев и сразу скручивают в пряжу. Для этого требуется навык: порывистые движения приведут к тому, что нить будет узловатой, неровной, а если действовать слишком быстро или слишком медленно, то в результате нить получится либо чересчур тонкой, либо чересчур толстой. Скручивать волокна можно как по часовой стрелке, и тогда это будет Z-крутка, так и против часовой стрелки, и тогда это будет S-крутка. Самое важное – «докрутить». Если недокрутить, то пряжа получится слишком рыхлой.
Но если перекрутить, то нить начнет коробиться, на ней образуются узлы и она спутается. Умелым прядильщиком можно стать только после долгих часов тренировок и под руководством хорошего учителя, который посвятит новичка во все сложности ремесла[4].
Существует много способов прясть, и приемы, которые используют прядильщики, зависят от культуры, от результата, который они хотят получить, от сырья, которое они используют, да и от личности самого прядильщика. Некоторые скручивают волокна между рукой и большим пальцем ноги или бедром, другие используют веретено – деревянное приспособление примерно с фут длиной – или даже палку с крючком. (Веретено дает прядильщику преимущество, так как на него накручивается нить по мере изготовления, не давая образовываться узлам.) В одной и той же общине могут использоваться несколько различных приемов. Готовую нить либо используют в «чистом» виде, либо соединяют с другими нитями, чтобы она получилась более прочная и толстая, выдерживающая бо́льшую нагрузку.
Готовую нить можно использовать по-разному: и для плетения кружев, и для изготовления веревок, и для вязания, и для ткачества. Ткачество – процесс переплетения двух наборов нитей таким образом, чтобы получилась большая «паутина». Классический вариант – переплетение двух наборов нитей под прямым углом. Основа крепится на ткацком станке, чтобы нити не путались, а нити утка́ терпеливо переплетаются с ними. Существует множество способов переплетения нитей при ткачестве. Самый простой способ – полотняное (оно же миткалевое), или полосатое, переплетение, при котором каждая нить утка́ накладывается поверх одной нити основы и пропускается под следующей. Более сложные способы предполагают, что нить утка́ проходит поверх нескольких нитей основы или под ними. Так получается ткань с различными характеристиками или узорами. К примеру, саржа, используемая для создания денима, получается в результате того, что нити утка́ проходят поверх одной, но под двумя или более нитями основы. На готовой ткани заметны диагональные линии, она износоустойчивая.
Учитывая то, насколько сложен процесс изготовления ткани и насколько неоднородным и хрупким является сырье, совершенно естественно, что был создан целый комплекс технологий, облегчающих производство. Некоторые приспособления – такие как веретено, упомянутое выше, и ручная прялка, которая использовалась для удержания сырых волокон, – были связаны с прядением. Другие, такие как ткацкий станок, использовались для ткачества. По сути, ткацкий станок – это приспособление, которое обеспечивает натяжение основы.
В одном из самых ранних вариантов для натяжения основы использовался собственный вес ткача. В Древней Греции были распространены ткацкие станки с утяжелением. Нити основы крепились к горизонтальной балке, а к ним привязывали груз. Вне зависимости от дизайна уток прокладывали от одной стороны к другой, создавая ткань нить за нитью. Позднее более сложная конструкция ткацкого станка позволяла ткачу поднимать часть нитей основы, чтобы в образовавшийся зев можно было одним быстрым движением пропустить нити утка́. Эту модель станка – ткацкий станок с ремизкой – начали использовать в Египте примерно в 2000 г. до н. э.[5]
Подробное описание большей части работы, которая требовалась для раннего производства нитей и тканей, не дошло до наших дней. Ткачи не оставляли письменных свидетельств, поэтому их приемы и навыки исчезли вместе с созданными ими вещами. То, что дошло до наших дней, оставляет неоднородное впечатление: человек, прявший с помощью руки и бедра, будет невидимкой для археологических записей, тогда как тот, кто использовал каменное пряслице, останется в летописях. То же самое относится и к ткацким станкам. Более сложные и долговечные оставили свой след в истории[6].
Одежда – наиболее очевидный способ использования тканей, но нити и ткани используются и там, где мы не ожидаем. Мои ботинки зашнурованы ярко-красными хлопковыми шнурками. А когда я печатаю этот текст, мои запястья время от времени касаются похожего на замшу материала под названием «алькантара», который покрывает клавиатуру моего ноутбука. Этот материал часто встречается в дорогих автомобилях. Если у вас есть Google Home[7], то вы, должно быть, заметили, что некоторые ее части покрыты комфортной смесью из полиэстера и нейлона. В самом деле, дизайнеры домашней электроники все чаще используют ткани в своих творениях, чтобы смягчить их технологичность. Разнообразные девайсы настолько вошли в нашу повседневную жизнь, что нет смысла делать их футуристическими, с острыми углами. Создателям хочется, чтобы они слились с обстановкой и стали еще одним уютным аксессуаром в нашем домашнем окружении, отсюда и использование ткани. Но идея «смягчения» техники с помощью ткани в своей основе странная. Производство ткани древнее создания глиняной посуды и металлургии, возможно, даже старше землепашества и скотоводства. Ткани – это оригинальные технологии.
«Ткачи берут спряденную нить и с помощью своего мастерства создают прочную ткань, добавляя прибавочную стоимость. Именно это делает и распространенная по всему миру сеть компьютеров, создавая блокчейн биткоина».
В 2015 г. Google I/O, одно из закрытых подразделений фирмы, занимающееся исследованиями и развитием, объявило о том, что его сотрудники собираются создать брюки, которые одновременно будут компьютером. Они будут сделаны из специального текстиля – доступного во всем многообразии цветов и фактур, – который будет играть роль сенсорного экрана, регистрируя особые жесты и осуществляя контроль над такими девайсами, как смартфоны. Два года спустя оказалось, что брюки не работают (Google I/O в партнерстве с Levi Strauss создала вместо брюк куртку из денима), а вот сама ткань работает именно так, как планировалось. По куртке можно было похлопать или погладить ее, чтобы включить или выключить музыку, пролистать треки и так далее. Она же оповещала, если вам пришло сообщение. Купить ее можно было за $350. В первых отзывах технологию признали достаточно ограниченной – в конце концов, вы всего лишь контролируете смартфон, который лежит в вашем кармане, но некоторые увидели в этой ткани технологичную одежду будущего[8][9].
Для этой перспективной футуристической ткани выбрали название «проект жаккард» (Project Jacquard). Родословная этого названия берет начало в XIX в. В 1801 г. Жозеф-Мари Жаккар (Joseph Marie Jacquard) изобрел ткацкий станок, который позволил выпускать в больших количествах ткани со сложным узором, производство которых в прошлом требовало большого мастерства, опыта и большого количества времени. Его «жаккардовый станок» управлялся, или программировался, с помощью специальных карточек с отверстиями.
Эти отверстия и определяли узор. Значительно позже эти карточки с отверстиями – перфокарты – проложили путь другому изобретению – компьютеру. Американский инженер использовал систему перфокарт, чтобы записывать цензовые данные. В конце концов его фирма стала частью компании IBM[10].
«Жаккардовый станок» – одно из самых очевидных звеньев, соединяющих технологии и текстиль, но примеры можно найти и в более далеком прошлом. Самые первые ткани, известные нам, были созданы руками человека с помощью волокон, добытых из стеблей льна, более 34 000 лет тому назад. Превращение льна, шерсти, хлопка, шелка, конопли или рами в нити было технологическим подвигом, требовавшим умения и инструментов. Требовались веретено и ручная прялка. Их находили миллионами на самых древних археологических раскопках мира. Затем из этих нитей можно было делать веревки, плести сети и ткани, их сплетали на ткацких станках, валяли или вязали. Подобные технологии позволяли нашим далеким предкам быстрее собирать еду, переносить ее на более далекие расстояния, а также переходить в районы с менее мягким климатом в поисках новых мест обитания.
На каждом этапе производства эти материалы обменивались теми, кто их производил, образуя жизненно важную сеть торговли, которая распространялась по миру. По ее артериям переносились языки, идеи и товары. Такая торговля предполагала развитие сложных методов кредитования и ведения финансового учета. Производство тканей означало получение денег. Богатство, созданное с производством и продажей тканей, было основой итальянского Возрождения. Семейство Медичи, занимавшееся производством шерстяных тканей, стало банкиром Европы в XV в. Их покровительство помогло Микеланджело создать «Давида», Филиппо Брунеллески перестроить базилику Святого Лоренцо, а Леонардо да Винчи – написать «Мону Лизу». Дальше, на Восток, производство хлопковых тканей питало империю Моголов. Коленкор везли в Америку, Африку, Европу и Японию. Между тем Китай в течение многих веков ревниво хранил секреты шелководства – выращивания тутовых шелкопрядов, – монополизировав торговлю шелком, приносившую высокие доходы. Результаты подобной специализации сохранились до нашего времени. В Италию стоит ехать за тонким шелком и принтами в стиле барокко. «Мантеро», столетняя фирма, расположенная недалеко от озера Комо, располагает архивом из более чем 12 000 альбомов с образцами тканей и дизайнами, из которых можно бесконечно черпать вдохновение.
Ткацкие фабрики Великобритании остаются золотым стандартом производства шерстяных и камвольных тканей. Chanel покупает твид у компании Linton Tweeds, и начало этих отношений датируется 1920 г., когда Коко Шанель познакомилась с Уильямом Линтоном. Если речь идет о новинках текстильной промышленности, то покупатели обычно начинают и заканчивают поиски в Японии, в которой уже несколько десятилетий существует традиция создания искусственных волокон, таких как любимая линейка Heattech от Uniqlo[11].
Желание производить больше ткани и делать это более эффективно дало толчок неравномерному, иногда прерывающемуся каскаду технологических усовершенствований. Самые ранние ткацкие станки, работавшие только при участии веса тела человека, уступили место более сложным деревянным, горизонтальным или вертикальным моделям, в которых утяжеление обеспечивалось большими кусками глины или камня. Значительно позже, когда рынки расширились, а спрос вырос, потребность в новациях стала еще более острой. В 1760 г. «Журнал общества поощрения искусств, ремесел и торговли» (Journal for the Society for the Encouragement of Arts, Manufactures, and Commerce) предложил награды за создание «станка для одновременного прядения шести нитей шерсти, хлопка, льна или шелка, для работы на котором и для ухода за которым потребуется только один человек». Вскоре это желание исполнилось. В течение следующих ста лет появились прядильная машина «Дженни», ватермашина (ватерный станок, или «машина Аркрайта») и механический ткацкий станок, существенно увеличившие выработку продукции. Когда мы вспоминаем промышленную революцию, на ум сразу приходят уголь и сталь, но ближе к истине было бы представить вместо этого деловитое жужжание ткацких станков и мрачные ткацкие мануфактуры, на которых люди задыхались от хлопковой пыли. В самом деле, даже такое фундаментальное экономическое понятие, как «разделение труда», имело в качестве наглядной модели процесс изготовления ткани. Почти за сто лет до того, как Адам Смит создал свою гипотетическую фабрику по производству булавок, Уильям Петти написал, что «изготовление одежды должно обходиться дешевле, когда один чешет, другой прядет, третий ткет, следующий рисует, еще один шьет, а другой гладит и упаковывает, а не когда все вышеперечисленные операции неуклюже выполняет одна и та же рука»[12].
Все эти перемены имели важные последствия для прядильщиков и ткачей. Возьмем, к примеру, положение тех, кто в 1786 г. в Лидсе производил шерстяную одежду. Они внезапно обнаружили, что их заработок оказался под угрозой из-за изобретения новых «чесальных машин», способных чесать шерсть быстрее и дешевле, чем это делали они. «Как эти люди, – спрашивалось в петиции в местной газете, – смогут обеспечивать свои семьи, если их лишили работы? И как они будут отдавать в ученики своих детей, чтобы у молодого поколения было то, что удерживает его на работе, чтобы дети не бегали беспризорными по улицам?»
Подобные страхи привели к зарождению движения луддитов. Оставшиеся без работы производители одежды ломали станки. С тех пор термин «луддит» стал унизительным, обозначающим технодинозавра, который тщетно пытается встать на пути прогресса. В наши дни, когда заработки работников в различных отраслях промышленности точно так же оказываются под угрозой из-за развития новых технологий, их жалобы снова кажутся как никогда обоснованными[13].
«Да, вот это будет платье! – подумал король. – Тогда ведь я смогу узнать, кто из моих сановников не на своем месте, кто умен, а кто глуп. Пусть поскорее изготовят для меня такую ткань». И он дал обманщикам большой задаток, чтобы они сейчас же принялись за дело».
Нити, которые пряли мойры, были неумолимы. Сколько бы люди ни пытались избежать сотканного для них будущего, выяснялось, что это невозможно. Родители Эдипа отчаянно старались не допустить того, чтобы мальчик убил своего отца и женился на собственной матери, как это было предсказано, но эти события все равно произошли. Точно так же неосторожные желания в древних сказаниях оборачивались ужасом для пожелавшего. Вспомните греческую легенду о царе Мидасе.
Он так любил богатство, что попросил богов даровать ему способность превращать в золото все, к чему он прикоснется. Его желание было исполнено. Вскоре царь умер от голода, не имея возможности проглотить хотя бы виноградину, которая превращалась в золото сразу, как только касалась его губ.
Эта история хорошо известна. Но куда менее известен реальный царь Мидас, послуживший прототипом для героя этого мифа. В последние десятилетия VIII в. до н. э. он правил Фригией, древним государством на том месте, где сейчас находится Турция, и появляется в греческих исторических записях, подтвержденных археологией. Фригийская столица Гордион была построена в начале VII в. до н. э., и ее разрушение было настолько быстрым, что сам город и бо́льшая часть того, что находилось в его стенах, сгорели на месте. Раскопки цитадели помогли найти множество вещей, брошенных в спешке. Одной из наиболее замечательных находок стали более 2000 грузил для ткацкого станка. Они лежали аккуратными рядами там, где пламя сожгло нити, на которых они висели. Принимая во внимание их число, получается, что более сотни фригийских женщин в момент пожара ткали полотно для царя Фригии. «Ничего удивительного в том, – иронически отмечает Элизабет Барбер, – что греки считали Мидаса синонимом золота!»[14]
Во многих других историях в центре повествования есть что-то, связанное с нитью. Вспомните Спящую красавицу и ее смертоносное веретено или злого карлика Румпельштильцхена, в руках которого сплетенная солома превращалась в золото. В другой сказке братьев Гримм красивую, но ленивую девушку спасает от жизни за прялкой ее муж (король, разумеется), после того как встречается с ее «тетушками». У каждой из них есть одно уродство, появившееся из-за работы с нитью: опухшая ступня, увеличенный большой палец, отвислая губа. Если бы эту историю рассказали сами ткачи, она бы получилась еще более впечатляющей.
Не случайно вся паутина мифологии и сказок пронизана упоминаниями о тканях и ткачестве. Работа прядильщика особенно способствовала рассказыванию историй, так как в ней участвовала группа людей, обычно женщин, собравшихся вместе и занятых монотонной работой долгие часы напролет. Совершенно естественно, что работницы сочиняли истории и пересказывали их друг другу. Этот факт объясняет и то, почему фигуры прях и ткачих так часто появляются в сказках, именно они наделены хитростью и сверхъестественными умениями. Возьмем, к примеру, Пенелопу, жену Одиссея в гомеровской «Одиссее». С помощью ткачества ей удается отвадить многочисленных женихов, появлявшихся в ее доме и убежденных, что ее муж умер.
«И демон меня надоумил / Стан превеликий поставить в покоях моих; начала я / Темно-широкую ткань, – написал Гомер примерно в конце VIII в. до н. э. – Целый день я за ткачеством проводила; а ночью, зажегши / Факел, сама все натканное днем распускала». Хитрость эта дала ей три года отсрочки. Вполне вероятно, это указывало на то, как мало мужчины смыслили в традиционно женском ремесле[15].
«И во что я превратилась, когда эта его официальная версия получила признание? В назидательную легенду! В розгу, чтобы учить других женщин! Отчего те не способны на такую преданность, такую надежность, такое самопожертвование, как я? Вот о чем запели все в один голос – все эти рапсоды и сказители. «Не надо мне подражать!» – пытаюсь я докричаться до вас – да, до вас, слышите?»
Божества, которые ассоциируются с прядением и ткачеством, – преимущественно женского рода. Нейт в додинастическом Египте, Афина у древних греков, Фригг у скандинавов – воинственные валькирии тоже ткали – и Хольда в германской мифологии, Мама Окло у инков и Утта в Месопотамии шумерского периода. Аматэрасу, японская богиня-солнце, ткала. А в китайской мифологии Ткачиха занималась ткачеством только в то время, когда Млечный Путь отделял ее от мужа-пастуха. (Их намеренно разлучили, чтобы она не пренебрегала ткачеством.)
Истории о свирепых богинях плодородия, ловких старухах и мстительных девушках на протяжении веков поддерживались женщинами. Их создавали и распускали ежедневно, как поступала Пенелопа с «саваном для свекра», обманывая женихов. Сказки шепотом рассказывали детям в темноте или товаркам, занятым собственной работой. Создание нити и ткани на протяжении веков считали женской работой. Вероятно, потому, что этот вид работы было легче всего совместить с уходом за детьми: при наличии опыта им можно было легко заниматься дома, прерывать и возобновлять по желанию.
И все же превращение волокон в нить требовало времени и умелых рук. Прядением вручную занимались многие миллионы женщин, пока этот процесс не был механизирован в эпоху промышленной революции. С помощью прядения и другого труда, связанного с текстилем, такого как выращивание тутовых шелкопрядов, женщины создавали материалы, необходимые для их семей, платили налоги – которые временами надо было уплачивать в виде пряжи или готового полотна – и вносили свой вклад в доход семьи. В свою очередь, инструменты, связанные с таким трудом, тоже оказались неразрывно связаны с женским полом. Многих женщин хоронили вместе с их веретенами и прялками. В греческом мире о рождении девочки сообщали, положив у входа в семейный дом моток шерсти. Не столь конкретно, но эта ассоциация проникла и в язык. В Китае популярная пословица гласила, что «мужчины пашут, женщины ткут». Традиционное английское выражение «со стороны прялки» обозначало родственников по материнской линии.
Многовековое родство между женщинами и тканью можно считать и благословением, и проклятием. В «Книге од», сборнике китайской поэзии, который датируется примерно периодом между XII и VII в. до н. э., об уходе за тутовыми шелкопрядами и использовании их шелка для создания нитей и тканей говорится как о достойной женской работе. Во многих других обществах – хотя и не во всех – считали так же. Мужчины часто были вовлечены в выращивание и сбор урожая конопли и льна, а также в выпас овец и коз. Дети обоих полов, скорее всего, тоже помогали, возможно, они сортировали шерсть или сматывали готовую нить. В некоторых культурах ткачами становились и мужчины.
В древнем индийском трактате «Артхашастра», собрании наставлений по вопросам управления государством, самые ранние фрагменты которого датируются примерно III в. до н. э., однозначно утверждается: «Прясть должно мужчинам». Женщинам дозволялось прясть, но даже этим следовало заниматься только «вдовам, калекам, [незамужним] девушкам, живущим независимо женщинам, женщинам, зарабатывающим себе на жизнь, матерям проституток, старухам – служанкам правителя и храмовым танцовщицам, чья служба в храме закончилась».
В Древней Греции, напротив, все женщины – от богинь и цариц до рабынь – занимались либо прядением, либо ткачеством. С точки зрения современных авторов, это был естественный порядок[16].
Изготовление ткани настолько прочно ассоциировалось с женщинами, что оно считалось плохим предзнаменованием для мужчин. Якоб Гримм записал старое немецкое суеверие: если мужчина ехал верхом и «видел прядущую женщину, то это считалось очень плохим знаком; ему следовало развернуть коня и поехать другой дорогой». Возможно, из-за этого или из-за того, что мужчины обычно не участвовали в изготовлении тканей, конечный результат часто ими недооценивался. Фрейд, безусловно, не помог в этом вопросе. «Судя по всему, женщины мало способствовали открытиям и изобретениям в истории цивилизации, – написал он в лекции, посвященной теме женственности. – Но есть тем не менее один прием, который они изобрели. Это плетение и ткачество». Фрейд утверждал, что все эти умения развивались в ответ на подсознательное ощущение стыда и «генитального дефицита». Якобы женщины ткали, чтобы скрыть от мужских глаз отсутствие у них пениса. Такова сила идеи фикс[17].
Опытные прядильщицы или вязальщицы были важной – хотя зачастую и недооцененной – частью экономики. Ассирийские торговцы во втором тысячелетии, к примеру, в своих письмах просили родственниц изготовить ткань или сообщали им, какая именно хорошо продается. Ламассия, жена одного такого торговца, в ответ пишет мужу, что он выдвигает слишком много требований:
«Не стоит твоему сердцу гневаться из-за того, что я не прислала тебе ткани, о которых ты написал. Девочка стала взрослой, и мне пришлось соткать пару плотных полотен для повозки [чтобы накрыть ее]. А еще я соткала [немного] для слуг и детей. Поэтому я не смогла отправить тебе твои ткани. Сколько еще сумею наткать, все пошлю тебе со следующими караванами»[18].
Работа с тканями большей частью проходила в помещении. Считалось, что это должно уберечь женщин от неприятностей. Ткани могли быть и поводом для гордости. Приведем знаменитый пример. Гобелен из Байё, скорее всего, был придуман и создан английскими мастерицами в память о победе норманнов в XI в. Этот красивейший гобелен выполнен с поразительным мастерством. На гобелене вышиты около пятидесяти сцен в стиле графического повествования с использованием шерстяной пряжи всего восьми цветов на льняном полотнище длиной почти семьдесят метров.
Несколько веков спустя неизвестные кружевницы создали барочные узоры головокружительной сложности, каждый из которых требовал математического расчета, чтобы задействовать в работе правильное количество коклюшек.
Намного ближе к нам по времени – работы Сони Делоне, художницы-абстракционистки, создававшей ткани в первые десятилетия XX в. Одним из ее произведений, датируемых 1911 г., было «одеяло из кусочков ткани наподобие таких, которые я видела в домах русских крестьян». Конечный результат напоминал работы кубистов. В ее творчестве представлены костюмы для кинолент, предметы интерьера, обложка журнала Vogue и сотни поразительных тканей, настолько ярких, что они, казалось, гудят от скрытой в них энергии.
Пятьдесят лет спустя, работая вместе с матерью в технике квилтинга, Фейт Рингголд начала создавать роскошные стеганые одеяла с изображенными на них историями. (Стеганые одеяла ценились за тепло и за сложный декор. В Египте они датируются по крайней мере 3400 г. до н. э.). Теперь работы Рингголд выставлены в таких музеях, как Музей Гуггенхайма и Музей современного искусства в Нью-Йорке.
Потребление тканей имело гендерные различия. В Англии в XVIII в. обычно женщины покупали ткани и одежду, например льняные рубашки, для своей семьи. В конце XVIII в. Сара Ардрен, замужняя дама из круга мелкопоместного дворянства в Северной Англии, как показывают ее бухгалтерские книги, потратила немало времени и денег на белье мужа. Она купила ему муслин для галстуков и носовых платков, а также лично контролировала стирку его белья.
В одной из записей, сделанных в апреле 1745 г., читаем: «Уплачено Мэри Смит за пошив десяти тонких голландских сорочек для моего дорогого лорда». (Судя по записям, удовлетворение его желаний было самой большой статьей расходов, составляя 36 % от годовых трат, тогда как всего 9 % уходило на заботу о пятерых детях[19].)
Рукоделие, прядение и другие умения, связанные с текстилем, давали женщинам возможность для самовыражения. «Нить – это твоя кисть для письма», – написала знаменитая вышивальщица Дин Пэй в трактате, опубликованном в 1821 г. Прядение, плетение кружев, вышивка, разведение тутовых шелкопрядов и другие связанные с текстилем ремесла могли дать женщинам экономическую власть и статус. В Англии в 1750 г., к примеру, прядение было самым распространенным видом оплачиваемой работы для женщин и относительно доходным делом. В те времена считалось, что одинокие женщины могут спрясть около шести фунтов шерсти в неделю. Замужняя женщина, вероятно, сумела бы справиться лишь с двумя с половиной фунтами. Принимая во внимание предлагаемую в то время оплату, прядильщица могла в неделю заработать столько же, сколько и квалифицированный ткач. Ткачами тогда были в основном мужчины, и они объединялись в гильдии, поэтому их работа считалась более ценной. Значительно позже слово spinster («прядильщица» по-английски) приобрело отрицательное значение. Так стали называть старых дев[20].
Даже притом, что женщины не могли ожидать устойчивой оплаты за свой труд, они могли избежать абсолютной бедности, если умели обращаться с веретеном, ткацким станком или иглой. Именно об этом написано в трактате «Артхашастра»: «Прясть должно женщинам [особенно тем, кто зависит от этого, чтобы жить]». Точно так же закон, принятый в Амстердаме в 1529 г., рекомендовал «всем бедным девушкам… кто не может плести кружева», обращаться в пару мест в городе, где их научат крутить веретено, чтобы заработать на жизнь. Всего веком позже в городе Тулузе на юге Франции муниципальные чиновники столкнулись с обратной ситуацией. Так много местных бедных женщин плели кружева, что обнаружился дефицит домашней прислуги. Поэтому был принят закон, запрещавший изготовление кружев[21].
В наши дни механизированное изготовление ткани на фабриках в рабочие часы заставило забыть о том, что изготовление материи было изначально «женской работой», но ассоциации остались. В Бангладеш около четырех миллионов человек заняты в текстильной промышленности, и 80 % из них – женщины.
Интересы малой их части – только 150 000 в 2015 г. – представляют союзы, так как большинство работниц боится мужчин-начальников и властей. (Экспорт одежды составил 80 % общего объема экспорта страны в 2014 г.[22])
«Он тянет нить своего красноречия искуснее, чем развивает свои доводы».
У слов «текст» и «текстиль» общий предок. Это латинский глагол texere, что значит «ткать». Точно так же слово fabrica – что-то искусно сделанное – породило слова «фабрика» и «фабриковать». Язык и ткань настолько переплелись, но это не должно удивлять. В некотором смысле они близкие родственники. Как продукт одной из самых ранних технологий, ткани сыграли важную роль в материальной истории письменной речи. Когда-то бумагу делали из тряпок и многие тексты заворачивали в ткань или покрывали ею, чтобы одновременно защитить их и повысить их ценность. Переплетчики искусно владели длинными иглами и нитью. Можно провести параллели между каллиграфией и плетением кружев. Отношения не были односторонними, как доказывают образцы вышитых пастырских наставлений и ткани, украшенные символами и словами, богатыми метафорическими значениями. То, что производство тканей было до наших дней всепроникающим, укрепляло эти отношения.
Дети, подрастая, видели, как члены их семьи пряли, ткали, и помогали им. В бедных семьях ткани, которые использовались в быту – для одежды, мешков, мебели и простыней, – были домоткаными и производились из сырья, собранного не дальше нескольких миль. Прорехи, обтрепавшиеся края и распоровшиеся швы латали и зашивали, одежду перешивали. Она ценилась высоко, ее никогда не выбрасывали с легкостью.
Женщины рассказывали сказки, сплетничали и бранились из-за пустяков, пока пряли и шили. Поэтому термины, связанные с производством текстиля, оказывались в рассказах и риторических спорах. Это были живые, тактильные образы, понятные почти любой аудитории.
В наши дни интерфейс между «текстом» и «текстилем» оказался плодородной почвой для литературных критиков. Они тоже распарывают, придают форму, сшивают или расшивают, только их сырьем оказываются доводы, стихотворные строчки, фразы, характеры и сюжеты. Точно так же пеленание и распеленание стали живой темой в истории и антропологии.
Разумеется, не только ученые используют слова, связанные с текстильным ремеслом. Вы наверняка слышали выражения «веретено судьбы» и «нить времени», сидели «как на иголках», «плели кружева» или «связывали» свою судьбу с кем-то или чем-то. Язык текстиля – как тиканье часов в комнате: от него не избавишься, как только его расслышишь.
Но многие из этих метафор растянулись и износились, и уже не все понимают их первоначальное значение. Насколько богаче была бы ткань разговора, если бы вы сами поработали на ткацком станке и поводили челнок от одной стороны основы к другой. Не каждый правильно представит цвет волос, если кто-то назовет их льняными. А вот в старину знали, что волокна льна перед прядением имели золотистый оттенок. Может, исчезновение подобных выражений кажется вам сомнительным, но вспомните выражение «разматывать клубок», которым так часто пользовался Артур Конан Дойл, рассказывая о Шерлоке Холмсе. И мало кто использует глагол «трепать», точно помня его исторический смысл, когда это действие означало просто обработку льна. Также редко используется выражение «из куля в рогожу», означающее «менять шило на мыло».
Текстильное производство пронизывает всю нашу жизнь, язык, сказки, технологии и общественные отношения. Мойры плели свои нити точно так же.