Тихоцвет всегда распускался в самую длинную ночь.
Когда тугой «кулачок» лепестков раскрывался, вспыхивая ярко-алым, весь город праздновал это событие. Тихоцвет был истинной кровью народа, а кроме того, по мысли Акоса, позволял не сойти с ума от холода.
В канун ритуала Цветения Акос, запарившись в своей кухлянке, решил подождать родичей во внутреннем дворе. Дом Керезетов был выстроен вокруг очага, и его внутренние и внешние стены плавно изгибались. Предполагалось, что круг приносит удачу.
Стоило открыть дверь, как от мороза защипало глаза. Акос опустил защитные очки, стекла тут же запотели. Рукой в варежке потянулся за кочергой, пошуровал ею под колпаком очага. Горюч-камни, выглядевшие черными комьями, от трения замерцали, рассыпая разноцветные искры – оттенок их зависел от того, чем именно были присыпаны осколки камней.
Теперь они вспыхнули ясным, кровавым огнем. Камни горели здесь не для света или тепла, а как напоминание о Токе. Впрочем, Акосу хватало и постоянного гула в собственном теле. Ток протекал сквозь каждое живое существо, а в небе проявлялся разноцветными сполохами. Точь-в-точь как россыпь горюч-камней. Или фонари «поплавков», сновавших над дорогой в город. Или летающие тарелки, которые проносились над этой покрытой снегом планетой: пришельцы не решались высадиться на ее промерзлую поверхность.
Во двор выглянул Айджа – старший брат Акоса.
– Ты же заледенеешь! Возвращайся, мама почти готова!
Обычно мама долго возилась, собираясь в храм. Как-никак, а она – прорицательница. Глаза всех присутствующих будут обращены на нее.
Акос бросил кочергу и шмыгнул в дом, на ходу стаскивая защитные очки и маску.
Отец и Сизи, старшая сестра Акоса, уже топтались у входной двери, нахлобучив на головы капюшоны: оба в самых теплых кухлянках из меха кутьяха. Шерсть этого зверя не поддавалась окраске, оставаясь серебристо-седой.
– Все в сборе? Отлично, – сказала мама, застегивая кухлянку.
Она неодобрительно покосилась на старые унты мужа.
– Прах твоего отца содрогается, видя, как грязна твоя обувь, Оуса.
– Надеюсь. Потому-то я и постарался запачкать ее как следует, – улыбнулся отец.
– Прекрасно, – ответила мать нарочито милым голоском. – А знаешь, мне нравится.
– Тебе нравится все, что не нравилось моему батюшке.
– Просто потому, что твоему батюшке никогда ничего не нравилось.
– Может, пойдем наконец в поплавок, а? Пока он совсем не остыл? – жалобно напомнил Айджа. – Ори, наверное, скучает у алтаря.
Мама одернула рукава кухлянки и натянула на лицо маску, после чего все Керезеты – в мехах, защитных очках и плотных рукавицах – заторопились на стоянку.
Приплюснутый, круглый корабль парил над снегом на высоте колен взрослого человека. Мать коснулась двери, та открылась, и они гурьбой полезли внутрь. Айджа и Сизи протянули руки Акосу, еще слишком маленькому, чтобы забираться в поплавок самостоятельно. Пристегиваться никто не стал.
– К храму! – крикнул отец, воздев кулак.
Он всегда так делал, когда они отправлялись в храм. Подбадривал своих детей, как будто им предстояло выслушать нудный урок или толкаться в очереди вместе с родителями в день голосования.
– Разлить бы твой энтузиазм по бутылкам да раздать тувенцам! Большинство прихожан я вижу раз в сезон, и то лишь потому, что их ждет еда и выпивка, – пошутила мать.
– Ты сама так решила, – напомнил Айджа. – Тогда приманивай их жратвой весь сезон.
– Устами младенца, – пробормотала мать, нажимая кнопку зажигания.
Поплавок взмыл вверх и так рванул вперед, что они повалились друг на друга. Айджа со смехом отпихнул Акоса.
Вдалеке помаргивали огни Гессы. Город располагался вокруг холма, вершину которого венчал храм, а у подножия находилась военная база. Остальным строениям тоже места хватало. Храм был массивным каменным зданием, с куполом из сотен разноцветных стеклянных панелей. В лучах заходящего солнца рукотворный пик Гессы должен был светиться оранжево-красным. Но вечернее небо часто заволакивали тучи, из чего следовало, что не светился он почти никогда.
Поплавок полетел над улицами Гессы. Город был древним, как и сама планета Туве.
Гесса… Так называли ее все, кроме врагов: казалось, что это слово застряло у подлых пришельцев как кость в горле. Опустевшие дома утопали в глубоких сугробах. Сегодня жители Гессы собрались в храме.
– Видела что-нибудь интересное? – спросил у матери отец, направляя поплавок в обход высокого анемометра, протыкающего небо.
Пропеллер анемометра бешено вращался.
По отцовскому тону Акос догадался, что речь идет о видениях. На каждой планете было по три провидца: один назывался «восходящим», второй – «восседающим» – такой являлась мама Акоса, – а третий – «нисходящим». Акос не знал точно, что означает «восседающий», но понимал, что Ток нашептывает матери сведения о будущем.
Многие восторгались ее даром.
– На днях я приметила твою сестру… – начала мама, но осеклась. – Сомневаюсь, что ей захочется это услышать.
– Она считает, что к будущему, учитывая его важность, нужно подходить с должным уважением.
Глаза матери сверкнули, и она по очереди оглядела детей.
– Вот что получается, когда выходишь за военного, – произнесла она. – Они хотят, чтобы мир был упорядочен, в том числе и мой токодар.
– Но я, вопреки семейной традиции, сделался фермером, а не солдатом. А моя сестра наверняка нервничает, поэтому не думай, что она захочет тебе нагрубить.
– Ну-ну, – хмыкнула мама.
Сизи принялась вполголоса что-то напевать. Мелодия была знакома Акосу, но откуда – он не помнил. Сестра смотрела в окно, игнорируя перепалку родителей. Однако до ссоры дело не дошло, и тишину нарушало только мурлыкание Сизи. Как говаривал отец, к реальности у нее имелся свой подходец. Этакая легкость.
Храм был освещен и снаружи, и изнутри: арочный вход украшали гирлянды фонариков, каждый размером с кулак Акоса. Повсюду парили поплавки, пухлые «брюшки» которых озарялись разноцветными зигзагами. Часть поплавков прихожане припарковали на склоне холма, другие еще кружили вокруг купола: их владельцы пытались найти стоянку. Мать, знающая самые потайные закоулки храмовой территории, указала отцу на небольшой участок возле трапезной. Там они и высадились, а мать быстро провела их к тяжелой боковой двери, которую ей пришлось открывать обеими руками.
В каменном коридоре царил полумрак. Ковры были такими потертыми, что сквозь них просвечивал пол.
Они миновали низкий алтарь, на котором теплились свечи. Их зажигали в честь тувенцев, павших во время шотетского нашествия еще до рождения Акоса.
Он засмотрелся на мерцающие огоньки. Айджа обхватил его сзади за плечи, и Акос испуганно ойкнул. И смутился, сообразив, что это просто-напросто брат. Айджа расхохотался, тыча пальцем ему в щеку:
– Я даже в темноте вижу, как ты покраснел!
– Заткнись! – обиделся Акос.
– Айджа, не дразни брата, – пристыдила мать своего старшего сына.
Ей постоянно приходилось заступаться за Акоса, который заливался краской по любому поводу.
– Я же пошутил, мам…
Они добрались до центра храма. Здесь, вокруг Зала Предсказаний, собралась толпа прихожан. Люди стягивали кухлянки и унты, оставаясь в легких ботинках, поправляли примятые капюшонами волосы, дышали на замерзшие пальцы. Керезеты тоже сняли унты, кухлянки, маски и рукавицы, свалив свое добро в каменной нише, прямо под окном. Акос уставился на вытравленный на фиолетовом стекле тувенский символ Тока.
Когда Керезеты собирались войти в Зал, Акос услышал звонкий голос:
– Айджа!
В коридор влетела Ори Реднэлис, лучшая подруга Айджи. Она была долговязой и нескладной, сплошные локти, коленки и взъерошенная шевелюра. Прежде Акос никогда не видел Ори в платье: наряд, сшитый из фиолетово-красной ткани, застегивался на плече, как военная форма.
Костяшки пальцев у Ори покраснели от холода. Одним прыжком подскочив к Айдже, Ори затараторила:
– Вот ты где! А я чуть не лопнула, слушая разглагольствования тетушки об Ассамблее.
Акосу однажды посчастливилось внимать напыщенным рассуждениям этой женщины. Тетка Ори любила поговорить о галактическом правительстве. По ее словам, Ассамблея ценила Туве исключительно за посевы ледотравья и не придавала значения шотетскому вторжению, именуя его «гражданскими разногласиями». Какой-то смысл в ее речах имелся, но Акос всегда чувствовал себя неловко, слушая разговоры взрослых.
Если бы они его о чем-то спросили, он бы, наверное, онемел.
– Привет, Оуса, Сифа, Сизи, Акос! – выпалила Ори. – Счастливого вам Дня Цветения! Поздравляю! – быстро добавила она. – Пойдем, Айджа!
Айджа вопросительно взглянул на отца, и тот махнул рукой:
– Ладно! Позже увидимся.
– Но если застукаем тебя с трубкой во рту, как в прошлом сезоне, заставим съесть ее содержимое, – добавила мать.
Айджа выгнул бровь. Брат никогда не смущался и не краснел. Даже когда другие школьники дразнили его за слишком высокий для мальчишки голос или за богатство родителей, – обстоятельство, отнюдь не добавлявшее тебе популярности в Гессе.
И Айджа никогда не огрызался на насмешки. Он умел отгораживаться от подобных вещей, замечая их только тогда, когда ему действительно хотелось.
Айджа схватил Акоса за локоть и потащил за собой. Сизи, как всегда, осталась с родителями, а братья, вслед за Ори, потопали в Зал Предсказаний.
Ори ахнула, и Акос, увидев внутреннее убранство, эхом повторил ее вздох. Тувенцы, прислуживающие в храме, развесили тут сотни фонариков и присыпали горюч-камни тихоцветом, отчего те прямо-таки пылали. Красные огни – куда ни глянь, от вершины купола до самого пола! Зрелище завораживало. Акос как будто оказался под сияющим пологом.
Айджа улыбнулся Акосу, и на его зубах заиграли алые отсветы.
В центре просторного зала находилась громадная льдина. В прозрачной глыбе виднелось несколько дюжин побегов тихоцвета с готовыми вот-вот раскрыться бутонами.
Льдину окружали небольшие, размером с палец Акоса, фонарики с горюч-камнями, от которых исходило ровное сияние. Теперь каждый тувенец мог вдоволь полюбоваться неискаженным оттенком тихоцветов – куда более насыщенным, чем любой светильник. Глубоким, как кровь, так утверждали некоторые.
Вокруг столпились прихожане, облаченные в церемониальные мантии свободного покроя. Эти одеяния скрывали все, кроме головы и рук, и скреплялись искусно сделанными стеклянными пуговицами. Кроме того, мужчины щеголяли в длинных, до колен, жилетах, отороченных мягкой кожей ильта, и в шарфах, дважды обернутых вокруг шеи. Наряды прихожан, в отличие от повседневных кухлянок, не были ни серыми, ни белыми.
Зеленый жилет Акоса достался ему в наследство от Айджи и оказался широковат в плечах. Сам Айджа был в коричневом.
Ори ринулась к столу с угощением, где уже торчала ее тетушка с кислой физиономией. Племянницу она не заметила. У Акоса вообще сложилось впечатление, что Ори не жалует тетку с дядей, поэтому частенько гостит в доме Керезетов. Что случилось с родителями Ори, он не знал.
Айджа сунул в рот целую булочку и поперхнулся крошками.
– Осторожно! – воскликнул Акос. – Мало славы погибнуть, подавившись горбушкой!
– По крайней мере, помру за любимым занятием, – ответил брат, чавкая и с нежностью озирая еду.
Акос захихикал. Ори приобняла Айджу за шею и притянула поближе к себе.
– Не оглядывайся. Там много любопытных.
– Ну и что? – фыркнул, разбрасывая крошки, Айджа.
Зато Акос почувствовал расползшийся по затылку жар. Он покосился налево, где стояла группка тувенцев. Прихожане действительно молча буравили их взглядами.
– Тебе пора понемногу начать приспосабливаться, Акос, – сказал Айджа. – Не впервой ведь, в конце концов.
– А тебе пора сообразить, что они хотят приспособить нас, – по-взрослому парировал Акос. – Мы живем здесь всю жизнь, и у нас есть свои судьбы. Чего пялиться-то?
«Будущее будущим, но судьбу углядишь далеко не у каждого», – так обычно говорила мама.
Акос задумался. Он знал, что некоторые представители «благословенных» семей имеют судьбы, увиденные в час их рождения всеми предсказателями на всех планетах одновременно. Подобные видения настолько сильны, призналась ему мама, что буквально оглушают тебя и сбивают с ног. В такие моменты ты чувствуешь только Ток.
У Айджи, Сизи и Акоса были судьбы. Правда, никто из детей не ведал, что их ожидает, а мать по какой-то причине предпочитала избегать бесед на столь серьезную тему.
Она лишь повторяла, что ей не нужно ничего им рассказывать. Вселенной предстояло сделать это за нее.
Их судьбы должны управлять ходом миров. Когда Акос размышлял о подобных высоких материях слишком долго, его начинало тошнить.
– Моя тетя говорит, что в последнее время Ассамблея на новостном канале вовсю критикует предсказателей. Похоже, сейчас у людей одно на уме, – пожала плечами Ори.
– Критикует? – удивился Акос. – А почему?
– Идемте! – перебил их Айджа. – Надо отыскать хорошее местечко.
– Точно! – просияла Ори. – Не хочу опять любоваться чужими задами, как в прошлый раз.
– По-моему, ты за этот сезон немного подросла, – заметил Айджа. – Может, дотянешься до середины чьей-нибудь спины.
– Прекрасно! – Ори закатила глаза. – Я ведь надела платье по настоянию тетушки именно для того, чтобы уткнуться носом в чью-то спину.
Акос первым скользнул в толпу. Он подныривал под столики с бокалами вина и протискивался между животами прихожан, пока не выбрался в первый ряд, прямо к льдине с бутонами тихоцветов. Мать была уже там. Несмотря на холод, она сняла обувь. Мама всегда утверждала, что предсказания «идут» легче, если стоять босиком.
Айджа склонился к уху брата и прошептал:
– Чувствуешь? Ток гудит как сумасшедший. У меня аж внутренности вибрируют.
Прежде Акос не обращал на это внимания, но Айджа был прав: сердце в груди так сильно трепыхалось, что, казалось, пела сама кровь. Не успел он ответить, как заговорила их мать. Негромко, но кричать и не требовалось, прихожане знали слова наизусть.
– Ток течет сквозь планеты нашей галактики, даруя нам свет как свидетельство своей силы…
Люди как по команде посмотрели вверх, на токотечение, слабо просвечивающее сквозь красный купол храма. В это время года оно почти всегда оставалось багряным, точь-в-точь как лепестки тихоцвета или стекло крыши. Токотечение было истинным признаком Тока – Тока, который струился сквозь тело каждого живого существа и пронизывал галактику, связывая всех воедино, словно нить бусины.
– Ток струится сквозь все живое, – продолжала Сифа, – создавая пространство для процветания жизни. Он затрагивает каждого, но проявляется по-разному, просеиваясь сквозь сито мозга. Он течет сквозь каждый цветок, выросший во льду.
Не только Акос, Айджа и Ори, но и остальные прихожане придвинулись друг к другу поближе, встав плечом к плечу, чтобы лучше видеть льдину и тихоцветы.
– Ток течет сквозь каждый цветок, выросший во льду, – повторила Сифа, – давая ему возможность распуститься в полной мгле. Ток дарует силу тихоцвету – нашему символу, цветку нашей погибели и нашего возрождения.
Воцарилась тишина, которая могла лишь показаться странной, хотя таковой и не являлась. Прихожане мысленно запели хором гулкую песню, ощущая прилив извечной энергии, которая управляла вселенной, так же как трение частиц управляло горюч-камнями.
Вдруг во льду что-то шевельнулось. Дрогнул один лепесток. Скрипнула трещинка. Дрожь пробежала по тихоцветам. Никто из зрителей не издавал ни звука.
Акос бросил быстрый взгляд вверх, на красный стеклянный купол, и едва не пропустил момент, когда все бутоны раскрылись. Алые лепестки развернулись, продемонстрировав яркую середку и окутав стебли. Льдина расцветилась огнями.
Люди ахнули и зааплодировали. Акос тоже хлопал, пока не заболели ладони. Отец подошел к маме, взял ее за руки и поцеловал. Для прочих она была неприкасаемой Сифой Керезет, предсказательницей, которой Ток даровал власть провидеть будущее. Но запрет не распространялся на ее мужа. Он мог прижимать кончик пальца к ямочке на ее щеке или заправлять выбившуюся из узла волос прядку, оставляя на ее плече желтое пятнышко муки, если в этот момент он замешивал хлеб.
Отец будущего не видел, зато он умел чинить сломанные вещи вроде разбитой тарелки, треснувшего настенного экрана или изношенного подола старой рубахи. Иногда Акос думал, что он может «починить» людей, попади они в беду.
Поэтому, когда отец подошел к Акосу и подхватил его на руки, тот не смутился.
– Мой маленький сынок! – воскликнул он, сажая Акоса себе на плечи. – Ох, не такой он и маленький, если честно. Тяжеленек как никогда.
– И вовсе я не тяжелый, просто ты постарел, – вякнул Акос.
– От кого я это слышу? От собственного ребенка? Хм-м, и какого же наказания заслуживает столь острый язычок?
– Не надо, пап…
Но было поздно. Оуса передернул плечами, Акос съехал по отцовской спине и повис вниз головой. Отец держал его за лодыжки. Акос, прижимая к животу задравшийся жилет, громко хохотал. Когда он окончательно сполз на пол, отец отпустил его ноги.
– Пусть это послужит тебе уроком, нахаленок! – заявил Оуса, склоняясь над сыном.
– А что, от нахальства у тебя кровь приливает к голове? – невинно заморгал Акос.
– Именно, – улыбнулся Оуса. – Счастливого Дня Цветения.
– И тебе, пап, – отозвался Акос.
В ту ночь они так долго бодрствовали, что Айджа и Ори уснули прямо за кухонным столом. Сифа отнесла Ори на диван в гостиной, где девочка с некоторых пор проводила добрую половину ночей, а отец уложил Айджу в спальне. В итоге на кухне остались только мать с Акосом. Они всегда задерживались допоздна.
Мама включила экран. Забормотал выпуск новостей Ассамблеи. Членами галактического правительства являлись девять планет – самых больших или наиболее важных. Формально каждая из них сохраняла независимость, однако Ассамблея регулировала торговлю, армию, договоры, полеты, а также обеспечивала соблюдение законов в нейтральном космосе. Заседания Ассамблеи проходили на всех девяти планетах по очереди. На сей раз обсуждались засуха на Тепесе, медицинские разработки Отира, пираты, взявшие на абордаж корабль на орбите Питы…
Мама принялась открывать банки с сушеными травами. Сначала Акос решил, что она собирается сделать успокаивающий отвар, который поможет им обоим уснуть, но мать вышла в коридор и достала с верхней полки чулана кувшин с тихоцветами.
– По-моему, сейчас самое подходящее время для особенного урока, – вымолвила Сифа.
Обычно, когда она рассказывала ему о ледоцветах, Акос думал о ней как о «Сифе», а не как о «маме». Два сезона назад она стала в шутку называть их ночные занятия «уроками зельеварения», но сегодня ее голос звучал серьезно. Впрочем, с такой матерью ничего нельзя было сказать наверняка.
– Возьми разделочную доску и нарежь мне корня гарвы, – приказала она, натягивая перчатки. – Мы ведь с тобой и раньше использовали тихоцвет, верно?
– Да, для сонного эликсира, – кивнул Акос.
Он встал слева от матери, приготовив доску, нож и чуть-чуть пыльный корень гарвы. Посмотрел на белесый корешок, покрытым легким пушком.
– А еще мы брали его для успокаивающего отвара, – напомнила Сифа. – Если не ошибаюсь, я тебе тогда говорила, что он пригодится и для вечеринок. Когда ты станешь старше, разумеется.
– Ага. Так и сказала. «Вот когда станешь постарше, тогда…»
Уголки ее губ приподнялись. За редким исключением, большего веселья ожидать от нее не приходилось.
– Ингредиенты, которые ты, повзрослев, будешь использовать для успокоительного, пригодны и для приготовления яда, – продолжила Сифа, помрачнев. – Достаточно лишь удвоить дозу тихоцвета и корня гарвы. Понял?
– А зачем… – начал Акос, но она быстро сменила тему.
– Итак, – произнесла Сифа, кладя на разделочную доску сморщенный алый лепесток тихоцвета длиной в половину ладони. – Что занимало твои мысли нынче вечером?
– Ничто. В храме люди пялились на нас.
– Всех очаровывают судьбоносные. Хотелось бы мне сказать, что однажды они прекратят таращиться, но… – мать вздохнула. – Боюсь, на тебя они будут смотреть всегда.
Акосу захотелось спросить, почему она подчеркнула это «на тебя», однако он прикусил язык, зная, что одно неосторожное слово, и мама закончит урок столь же внезапно, как начала. Зато, если задать правильный вопрос, можно выведать у нее много такого, чего и знать-то ему не положено.
– Как насчет тебя? – спросил он. – Что занимало твои мысли?
– Ну… – мать принялась нарезать лепесток.
Нож тихонько постукивал по доске. Акос делал успехи, хотя иногда нарезанные кусочки корня и получались кривоватыми.
– Меня изводят мысли о семействе Ноавеков.
Пальцы ее обнаженных ног – ног предсказательницы – скрючились от холода.
– Они правят землями шотетов, наших заклятых врагов.
У шотетов не было родной планеты, и они славились жестокостью и свирепостью. Убивая очередного врага, они наносили себе на руку татуировку в виде линии, и даже их дети обучены были искусству войны. Как и семья Акоса, шотеты жили на Туве, в ковыльных степях, однако они никогда не называли планету Туве, а себя – тувенцами.
А сейчас замерзшие метелки ковыль-травы как раз скреблись в окно в доме Акоса.
Отец рассказывал, что его мать, бабушка Акоса, погибла, защищаясь хлебным ножом во время шотетского набега. Гесса до сих пор несла на себе шрамы шотетского неистовства: имена убитых, вырезанные на низких каменных стенах, выбитые окна, заложенные на скорую руку.
Надо лишь пройти через ковыли. Порой Акос думал, что шотеты находятся на расстоянии вытянутой руки.
– Род Ноавеков – судьбоносный, – продолжала мать. – Они такие же, как ты и твои брат с сестрой. Прежде предсказатели никогда не отмечали рождения таких младенцев среди Ноавеков, это случилось только на моем веку. Поэтому Ноавеки получили рычаги давления на шотетское правительство и заодно – неслыханную доселе власть.
– Странно, что такое возможно! В смысле, чтобы судьбу вдруг обретала новая семья.
– Мы, предсказатели, не контролируем тех, кто обретает судьбу. Мы видим сотни вариантов грядущего развития событий. Но судьба – это то, что повторяется с неким человеком в каждом из возможных вариантов его будущего, хотя подобное случается крайне редко. Судьбы определяют, кто становится их носителем, а не наоборот.
Акос никогда не задумывался о судьбе в таком ключе. Люди всегда утверждали, что предсказатели раздают судьбы как подарки, предпочитая важных «шишек». А если послушать его мать, выходило иначе: именно судьбы и делали «шишек» – «шишками».
– То есть ты увидела судьбы Ноавеков?
– Да, – кивнула она. – Их сына и дочери. Ризека и Кайры. Он – постарше, она – твоя ровесница.
Акос уже слышал про Ризека и Кайру. Люди плели про род Ноавеков всякое. Местные судачили о том, что у них якобы идет пена изо рта, в кувшинах хранятся глаза их кровных врагов, а татуировки на руках Ноавеков тянутся от запястий до плеч. Вполне вероятно, что последнее было правдой.
– Иногда легко понять, почему человек стал таким, а не иным, – тихо произнесла мать. – Ризек и Кайра – дети тирана. Их отец, Лазмет, сын женщины, убившей собственных братьев и сестер. Колена их рода заражены насилием. – Сифа начала раскачиваться взад и вперед. – И я вижу их всех…
Акос схватил ее за руку.
– Прости, Акос, – прошептала мама.
Акос не понял, извиняется ли она за то, что разоткровенничалась перед ним, или просит прощения за что-то другое. Впрочем, это было неважно.
Они стояли, обнявшись, слушая бормотание диктора, а темная ночь за окном стала еще темнее.
– Все произошло глубокой ночью, – говорил Осно, раздуваясь от гордости. – У меня на коленке была царапина, даже нарывать начала. Но когда утром я вылез из-под одеял, она исчезла.
Одна из стен класса была полукруглой, а две других – прямыми. Посередине располагался широкий очаг с горюч-камнями. Учительница, объясняя урок, всегда ходила вокруг него. Пол привычно поскрипывал под ее ботинками. Иногда Акос принимался подсчитывать круги, и число всегда было внушительным.
Вокруг очага расположились металлические стулья. Напротив них вместо столешниц находились закрепленные под углом стеклянные экраны, на которых демонстрировались материалы по теме урока.
Они уже включились, но учительница пока еще не пришла.
– Лучше покажи! – потребовала Риа.
Как истинная патриотка, Риа всегда носила шарфы с вышитой картой Туве и никогда никому не верила на слово. Выслушав очередную историю, она, наморщив веснушчатый носик, тотчас требовала доказательств.
Осно вытащил перочинный ножик и полоснул лезвием по пальцу. Из пореза выступила кровь – но даже Акос, сидевший дальше всех, увидел, что рана прямо на глазах начала затягиваться. Она как будто застегивалась на молнию.
В определенном возрасте каждый обретал свой токодар.
Акосу, несмотря на его целых четырнадцать сезонов, еще предстояло подождать. Иногда токодар передавался по наследству, иногда – нет. Временами он был полезен, а порой – совершенно никчемен. Дар Осно оказался чрезвычайно полезным.
– Здорово! – похвалила Риа. – Дождаться не могу, когда обрету свой. А ты-то сам догадывался, какой дар получишь?
Осно был самым высоким в классе. Разговаривая с кем-нибудь, он всегда старался подойти к собеседнику поближе и горделиво выпрямлялся во весь рост. С Акосом он последний раз общался еще в прошлом сезоне. Мать Осно тогда мимоходом бросила сыну: «Какой-то он невзрачный для судьбоносного, правда?»
Осно возразил: «Нет, он славный малый».
Вряд ли Акос действительно был «славным», но именно так обычно называют тихонь.
– Мой отец говорит, – Осно убрал со лба темные волосы и вальяжно перекинул руку через спинку стула, – что чем лучше ты познаешь самого себя, тем меньше удивления вызывает обретенный дар.
Риа согласно кивнула, и ее коса подпрыгнула на спине. Акос мог поспорить с кем угодно, что еще до конца сезона Риа и Осно начнут встречаться.
Что бы там ни собиралась сказать Риа, она не успела даже и рот открыть. Экран у двери моргнул и потемнел. Сразу же погасли и лампы в классе, а судя по отсутствию светлой полоски под дверью, и в коридоре. Оттуда донесся громкий возглас. Акос вскочил, ножки стула взвизгнули.
– Керезет! – предупреждающе прошипел Осно, но Акос не обратил внимания.
Что, собственно, страшного произошло в коридоре? Чудовище, готовое накинуться и проглотить, что ли?
Акос приоткрыл дверь и выглянул. Здание школы, как и большинство строений в Гессе, было круглым: учительская – в центре, классы – по периметру, между ними – узкий темный коридор.
Горели только оранжевые аварийные лампы над лестницами.
– В чем дело? – спросил девичий голос.
Акос узнал Ори. Вскоре в оранжевой лужице света появилась и она сама. Рядом с Ори стояла ее тетка Бадха. Акос никогда не видел ту настолько взъерошенной: выбившиеся из пучка волос пряди торчали в разные стороны, пуговицы на кофте были застегнуты вкривь и вкось.
– Тебе грозит опасность! – запричитала Бадха. – Помнишь, как мы делали на учениях?
– А что случилось-то? – требовательно спросила Ори. – Являешься в школу, выдергиваешь меня с занятий, даже вещи собрать не даешь…
– Судьбоносные в опасности, понимаешь? Ты находишься под ударом. Тебе надо бежать.
– А Керезеты? Разве им не грозит опасность?
– Не такая, как тебе, – Бадха схватила Ори за локоть и потянула ее к лестнице, ведущей в восточное крыло.
В полумраке Акос не мог разглядеть лица Ори, однако, прежде чем свернуть за угол, девочка обернулась. Волосы Ори разметались, из-под перекошенного свитера выглядывала ключица. Акос почти не сомневался, что в широко распахнутых глазах Ори плескался страх, но голову бы на отсечение не дал.
Но вдруг его кто-то окликнул. Из учительской выбежала Сизи в теплом сером платье и черных ботинках. Губы плотно сжаты.
– Нас вызывают к директору, – сказала она. – Папа сейчас прилетит, а мы пока подождем его в кабинете.
– Что… – залепетал Акос.
Сестра, похоже, его не услышала.
– Давай пошевеливайся, – и Сизи захлопнула дверь учительской.
В голове у Акоса воцарился хаос. Ори оказалась судьбоносной, свет потух, отец летит в школу. Ори – в опасности, как и он сам.
Сизи тащила его по сумрачному коридору. Наконец впереди показался дверной проем. В помещении горела лампа. Кто-то, уже находившийся в кабинете, обернулся на их шаги… неужели Айджа?
Напротив брата сидел директор. Акос не знал его имени, ученики и преподаватели просто называли его «директор».
Акос лишь изредка видел руководителя школы: только когда тот делал объявления или шел мимо класса Акоса. Поэтому сейчас Акос не обратил на него особого внимания.
– Что случилось? – спросил Акос у Айджи.
– Никто ничего не говорит, – брат покосился на директора.
– Школьная администрация полагает, что разрешение подобных ситуаций следует оставить на усмотрение родителей, – уклончиво ответил тот.
Среди школьников ходили упорные слухи, будто директор – вообще не человек, а машина, и если разрезать ему живот, то вместо внутренностей обнаружишь моток проводов. Насчет внутренностей Акос уверен не был, зато голос у директора звучал механически.
– И вы не можете объяснить, что стряслось-то? – осведомился Айджа.
Он мастерски скопировал материнские интонации.
А кстати, где мама? Акос встрепенулся. Папа, наверное, прилетит с минуты на минуту, но о маме речь не шла.
– Айджа, – прошептала Сизи.
Акос внезапно успокоился. Ее еле слышный голос вторил гудению тока внутри него, усмиряя тревогу. Волшебство не закончилось. Директор, Айджа, Сизи и Акос замолчали.
– Становится холодновато, – наконец произнес Айджа.
Акос заметил, что от двери по ногам ползет ледяная струйка.
– Да, – кивнул директор. – Я выключил энергоснабжение. Включу, когда вы покинете школу.
– Вы из-за нас обесточили здание? Но зачем? – мягко поинтересовалась Сизи.
Таким же вкрадчивым тоном она говорила, когда не хотела отправляться спать или желала получить конфету. С родителями ее уловка не срабатывала, зато директор мигом растаял как свеча. Акосу в голову пришла глупая мысль, что директор вот-вот расплавится, точно свечной воск.
– Это единственный способ одновременно отключить все экраны после тревоги, объявленной Ассамблеей, – охотно объяснил директор.
– Значит, была объявлена тревога, – сладким голоском продолжила Сизи.
– Да. Самим руководителем Ассамблеи.
Айджа с Акосом переглянулись. Сизи сидела, скромно сложив руки на коленях, и улыбалась. Кудрявые волосы картинно обрамляли ее личико. В тусклом свете лампы она выглядела истинной дочерью Оусы. Отец тоже умел добиваться своего, улыбкой завоевывая сердца людей, а смехом – улаживая любую проблему.
От риска растаять директора спас настойчивый стук в дверь. С последним ударом круглая ручка вывалилась, а металлическая пластина, к которой она крепилась, треснула пополам. Акос понял, что отец на взводе. Оуса плохо умел контролировать свой нрав, а его токодар часто усугублял ситуацию. Отец прекрасно чинил всякие вещи, правда, половину из них он сам же предварительно и ломал.
– Извините, – пробормотал Оуса, врываясь в кабинет.
Поднял отвалившуюся ручку, провел пальцем по трещине. Пластина срослась немного неровно, но в целом выглядела как новенькая. Сифа утверждала, что отец не всегда исправляет поломанное идеально, а в доказательство предъявляла кривоватые тарелки и чашки с неровностями на ободках.
– Мистер Керезет! – воскликнул директор.
– Спасибо за то, что отреагировали так быстро, – поблагодарил отец.
На его губах не было ни тени улыбки, серьезность отцовского лица испугала Акоса больше, чем темные коридоры, суровость Бадхи или сжатые губы Сизи.
Отец улыбался всегда, в том числе когда это было совершенно неуместно. Мама называла его улыбку лучшей защитой.
– Идите за мной, старшее дитя, среднее дитя и младшее дитя, – безрадостно сказал Оуса. – Мы отправляемся домой.
И тогда они разом поднялись и послушно потопали в школьную раздевалку. Отыскали среди одинаковых серых кухлянок свои, на воротниках которых красовалась вышитая нитками фамилия «Керезет».
Сизи с Акосом умудрились их впопыхах перепутать, и им пришлось обменяться: кухлянка Акоса жала Сизи в плечах, а ее собственная верхняя одежда оказалась слишком длинной для Акоса.
Поплавок с приоткрытой дверью ждал их снаружи. Он был чуть больше обычного, хотя тоже круглым и приплюснутым. Блестящие металлические бока запачкала грязь.
Они забрались в кабину. Настенный экран, настроенный на новостной канал, был выключен. Так же, как и навигационный экран. Оуса, управляя поплавком, орудовал рычагами и кнопками без голосовых подсказок навигатора. Ремни безопасности пристегивать не стали, Акос чувствовал, что это будет пустой тратой времени.
– Пап! – окликнул отца Айджа.
– Сегодня утром Ассамблея сочла себя обязанной сообщить о жребиях одаренных родов, – проворчал отец. – Оракулы приватно, в качестве жеста доброй воли, поделились данной информацией с Ассамблеей пару лет назад. Судьбы-то держат в секрете до тех пор, пока человек не умрет. О них знают только семьи и носители, но теперь… – отец по очереди посмотрел детям в глаза. – Теперь все узнали о ваших судьбах.
– А в чем они заключаются? – испугался Акос.
– А почему это опасно? – перебила его Сизи.
Отец, разумеется, ответил на вопрос дочери:
– Нельзя сказать, что разглашение опасно для каждого из судьбоносных… лишь для некоторых.
Акос припомнил, как тетка за локоть тащила Ори к лестнице: «Ты находишься под ударом. Тебе надо бежать». Выходит, и Ори – носительница судьбы. Однако Акос не помнил фамилии Реднэлис в списке судьбоносных родов. Значит, Реднэлис – не настоящая фамилия Ори.
– Так в чем заключаются наши судьбы? – переспросил Айджа, и Акос в который раз позавидовал его звонкому голосу.
Иногда, когда не хотелось спать, и они с братом начинали болтать, на «шепот» Айджи тотчас прибегали родители. Акос был совсем не таким. И секреты он умел хранить как никто другой. Вот и сейчас молчал о том, что узнал об Ори.
Поплавок летел над полями ледотравья. Они тянулись на мили и мили, разделенные невысокими сетчатыми заборами: желтые «цветы ревности», белые чистоцветы, зеленые лозы гарвы, бурая листва сендеса и, наконец, алые тихоцветы в проволочных клетках, по которым пропущен ток. Раньше – еще до клеток – люди частенько кидались в заросли и погибали среди красных лепестков: достаточно было глубоко вдохнуть их ароматный яд, и человек засыпал навеки. Акосу всегда представлялось, что это не слишком плохой конец: умереть в окружении багряных цветов, растущих под белесым небом Туве.
– Когда будем в безопасности, я вам расскажу, – произнес отец нарочито бодрым тоном.
– А мама где? – не удержался Акос.
– Ваша мать… – Оуса сжал зубы, и вдруг возле его кресла в полу образовалась дыра, словно треснула корка на подрумянившемся каравае в печи.
Отец выругался и протянул руку, чтобы залатать прореху. Акосу стало очень страшно. Что могло настолько сильно рассердить отца?
– В общем, понятия не имею, где она. Но уверен, что она в порядке.
– Она не предупредила тебя о том, что готовится? – продолжал допытываться Акос.
– Думаю, она могла и не знать, – предположила Сизи.
Однако они понимали, что это попросту невозможно. Сифа знала все. Причем всегда.
– У вашей матери есть веские причины для того, чтобы поступать так, как она считает нужным. Просто иногда она не делится с нами… некоторыми вещами, – вымолвил Оуса. – Но мы должны ей доверять, пусть это и нелегко.
Акос посмотрел на отца. Похоже, Оуса пытался себя в чем-то убедить, но у него не очень-то и получалось.
Поплавок приземлился на лужайке, ломая крапчатые хохолки ковыль-травы, простиравшейся за домом насколько хватало глаз. Временами в травянистых зарослях происходили странные вещи. Люди слышали шепоты или видели темные силуэты. Говорили, что те, кто сходил с троп, тонули в снегу, после чего их поглощала земля. Всякое болтали. Еще с поплавка кто-нибудь нет-нет да и замечал скелет.
Но Акос научился не обращать внимания на лица, появляющиеся в высокой траве, и он никогда не откликался на голоса, зовущие его по имени. Кое-какие тени иногда можно было даже опознать: умерших бабушку с дедушкой, мать и отца с гнилыми трупными пятнами на щеках, школьных недоброжелателей.
Однако сегодня, выпрыгнув из поплавка и дотронувшись до пушистых метелок, Акос понял, что ему ничего не мерещится. Задержавшись, он оглядел поле в поисках привычных галлюцинаций. Их не было.
– Акос! – зашипел Айджа.
Подозрительно как-то, подумал Акос и побежал за братом. Он нагнал его у входной двери.
Оуса отпер замок. Они ввалились в прихожую, принялись стягивать кухлянки. Тяжело вздохнув, Акос вдруг обнаружил, что в доме пахнет как-то неправильно. Не хлебом, приправленным пряностями, который отец любил печь зимой, а едким потом и моторным маслом. Внутри у Акоса все сжалось.
– Папа! – позвал он.
Оуса протянул руку к выключателю и зажег свет.
Айджа завопил. Сизи ахнула. Акос окаменел.
В гостиной находились трое мужчин. Первый – высок и худ, второй – еще выше, зато широк в кости, третий – толстый коротышка. Троица была облачена в темно-синюю броню: та поблескивала в желтоватом свете горюч-камней и казалась черной. В руках мужчины держали ток-ножи, связанные с телами своих хозяев «усиками» тоководов, обвивавших запястья. Акос видел такое оружие у солдат, патрулировавших Гессу. В доме Керезетов ток-ножей не имелось. Для чего они предсказательнице и фермеру?
И вдруг Акос догадался, кто к ним пожаловал. К ним в дом вломились шотеты. Враги тувенцев и Керезетов. Люди, повинные в каждой свече, загоравшейся на алтаре в память о погибших во время шотетского нашествия. Те, кто разрушил дома, разбил стекла, в осколках которых теперь отражались обломки былого величия. Те, кто отнял у тувенцев храбрейших и сильнейших сынов и дочерей, погрузив их семьи в траур. Среди павших была, по словам отца, и бабушка Акоса с ее хлебным ножиком.
– Что это значит? – напряженно спросил Оуса.
В остальном гостиная выглядела как обычно: вокруг низкого стола лежали подушки, рядом с очагом – меховое одеяло, брошенное Сизи, которая всегда читала у огня. В очаге еще тлели угли, но в доме было холодно. Отец широко расставил ноги, прикрывая собой детей.
– Женщины нет, – сказал один из шотетов своим товарищам. – Кстати, где она?
– Предсказательница, – пожал плечами другой. – Нелегко будет ее изловить.
– Вы умеете говорить на нашем языке, – сурово произнес Оуса. – Прекратите делать вид, что не понимаете меня.
Акос нахмурился. Неужели отец не слышал, что они интересуются мамой?
– Надо же, как раздухарился, – хмыкнул самый высокий с желтыми, как расплавленное золото, глазами. – А как там его зовут?
– Оуса, – ответил коротышка. Его лицо испещряло множество рубцов, причем самый длинный перетягивал кожу у глаза.
Имя отца прозвучало в его устах невнятно.
– Оуса Керезет, – раздельно произнес золотоглазый. – А мое имя – Вас Кузар.
На сей раз его голос прозвучал как-то иначе. Как если бы шотет внезапно начал изъясняться с сильным акцентом, хотя еще секунду назад никакого акцента Акос не слышал. Как такое возможно?
– Я в курсе, кто ты, – процедил Оуса. – На память пока не жалуюсь, можешь поверить.
– Взять его! – рявкнул человек, назвавшийся Васом.
Коротышка кинулся на отца. Сизи и Акос отшатнулись в стороны, а шотетский солдат сцепился с Оусой. Последний только сжал зубы. Зеркало в гостиной разлетелось градом острых осколков. Рамка свадебной фотографии родителей на каминной полке треснула. Тем не менее шотет сграбастал Оусу, повалил его на пол и выволок на середину комнаты.
Айджа, Сизи и Акос остались лицом к лицу с двумя другими шотетами.
Коротышка приставил ток-нож к горлу Оусы, принудив его встать на колени.
– Смотри, чтобы дети не удрали! – приказал Вас высокому.
Но Акос наконец-то вспомнил, что стоит у двери. Потянулся к ручке, повернул металлический шар, но едва успел приоткрыть створку, как его грубо схватили за плечо. Здоровенный шотет легко поднял мальчика одной рукой. Боль прожгла мышцы. Акос попытался лягнуть врага, но тот громко загоготал.
– Ишь, какой неженка! – гаркнул солдат. – Лучше бы тебе сразу смириться, как и всему вашему плюгавому племени.
– Никакие мы не плюгавые! – крикнул Акос.
Прозвучало глупо. Точно у малыша, который не понимает, как выиграть спор. Но почему-то слова Акоса заставили всех замереть и уставиться на Акоса. Не только дылду, державшего его за плечо, но и Сизи, Айджу и даже отца.
Они смотрели на него, и Акос в ужасе почувствовал, что не просто покраснел, а зарделся как тихоцвет.
Вас Кузар расхохотался.
– Твой младшенький, да? – спросил он у Оусы. – Ты знал, что он говорит по-шотетски?
– Я не говорю по-шотетски, – пробормотал Акос.
– А только что говорил, – возразил Вас. – Похоже, в роду Керезетов завелся сынок шотетской крови. Любопытно.
– Акос?.. – удивленно прошептал Айджа.
– Нет во мне шотетской крови! – заорал Акос, и трое шотетов заржали в голос.
Неожиданно до Акоса дошло, что он понимает значение издаваемых ими грубых звуков, отрывистых и гортанных. Он говорил на шотетском языке, который никогда прежде не слышал. Шотетский сильно отличался от благозвучного тувенского: последний напоминал ветерок, подхватывающий легкие снежинки.
Выходит, что Акос действительно заговорил на шотетском. Его собственные слова звучали точь-в-точь как окрики солдат. Но ведь Акос никогда не изучал шотетский!
– Где твоя жена, Оуса? – произнес Вас, поигрывая ток-ножом, чьи «усики» с готовностью елозили по коже шотета. – Мы бы спросили у нее, завела ли она интрижку с шотетским мужчиной или в ее собственных жилах течет шотетская кровь, о чем твоя женушка забыла тебе доложить. Кому как не предсказательнице знать, откуда у ее младшенького столь глубокие языковые познания?
– Моей жены здесь нет, – резко ответил Оуса. – Как вы, наверное, успели заметить.
– Тувенец решил, что он – самый умный, да? – хмыкнул Вас. – Умничать с врагами опасно для жизни.
– Мне все равно, что за глупости вертятся в ваших головах! – воскликнул Оуса, и, несмотря на то, что он стоял на коленях, Акосу показалось, что отец смотрит на шотета сверху вниз. – Прихвостни Ноавеков! Вы – сродни грязи из-под моих ногтей.
Вас наклонился и дал ему пощечину. Оуса повалился на бок, задев низкий столик. Айджа завопил и кинулся к отцу, но его остановил тот же солдат, что держал Акоса. Дылда без труда справлялся с двумя братьями, будто это ему ничего не стоило, хотя Айджа – ему исполнилось уже шестнадцать сезонов – ростом был со взрослого мужчину.
Столик в гостиной треснул пополам и развалился. В угол покатились деревянные чурбачки, из которых отец собирался что-то выстрогать, на пол слетели старая кружка и книга.
– На твоем месте, Оуса, – пробасил Вас, – я бы придерживал свой токодар в узде.
Отец на миг прикрыл лицо ладонями, а затем бросился на коротышку, схватил его за запястье и крутанул, заставляя выпустить ток-нож. Отобрав клинок, Оуса наставил его на изумленного врага.
– Давай, бей, не стесняйся! – ухмыльнулся Вас. – У меня таких – несколько дюжин, а у тебя количество детей весьма ограничено.
Оуса слизнул кровь, сочащуюся из опухшей, разбитой губы, и оглянулся через плечо на Васа.
– Не представляю, где моя жена, – сказал он. – Вам стоило наведаться в храм. Если она предвидела ваш визит, то вряд ли объявится дома.
Вас с улыбкой разглядывал ток-нож в своей руке.
– Ничего, и так сойдет, – произнес он, переходя на шотетский, солдату, державшему одной рукой Акоса, а другой прижимавшего к стене Айджу. – Наша главная цель – ребенок.
– Мы знаем, кто из них младший, – ответил дылда – тоже на шотетском. – Но который средний? – добавил он, встряхивая Акоса.
– Пап! – в отчаянии заверещал Акос. – Они ищут среднее дитя! Папа!..
Солдат отпустил Акоса, но лишь для того, чтобы двинуть по скуле. Акос врезался в стену. Сизи ринулась к брату и принялась, рыдая, ощупывать его лицо.
Сдавленно закричав, Оуса с размаха вонзил ток-нож под броню Васа. Шотет не дрогнул. Криво усмехнувшись, он взялся за рукоятку и вытащил лезвие. Оуса смотрел на него как зачарованный. Из раны побежала кровь, пропитывая темную ткань штанов Васа.
– Ты оплошал, Осуса. Забыл, с кем связался и что это – мой токодар? – спокойно сказал шотет. – Я не чувствую боли.
И, сграбастав Оусу за локоть, шотет полоснул его лезвием по предплечью. Еще никогда в жизни Акос не слышал, чтобы отец так кричал. На пол полилась кровь. Айджа вновь завопил и забился, лицо Сизи перекосилось, но она не издавала ни звука.
Акос больше не мог терпеть. Он вскочил на ноги. Голова еще гудела после удара, и он не понимал, что собирается делать. Да и что сейчас вообще можно предпринять?
– Айджа, беги, – шепнул он и кинулся на Васа, чтобы погрузить пальцы в рану, глубоко-глубоко, и вцепиться в его кости, вырвать его сердце.
Звуки потасовки, крики, рыдания… Все это слилось в нестройный вой. Акос ударил кулаком в броню шотета, руку пронзила страшная боль. Солдат с шрамами бросился на Акоса и повалил его, как мешок с мукой. Наступил грязным ботинком ему на скулу.
– Папа! – завизжал Айджа. – Папа!
Акос даже не мог повернуть голову. Скосив глаза, он увидел отца, лежащего на полу. Его локоть оказался вывернут под неестественным углом. Вокруг черепа, точно нимб, растекалась красная лужа. Над отцом склонилась Сизи, пытаясь дрожащими руками зажать рану на его горле. Рядом стоял Вас с окровавленным ножом.
Внезапно силы оставили Акоса.
– Подними его, Сузао, – приказал Вас.
Ботинок исчез, и солдат поставил Акоса на ноги. Акос не мог отвести взгляда от отцовского тела, изломанного, как столик в гостиной, и от красно-бурой лужи.
Сколько же крови в одном человеке? – мелькнула мысль.
Вас продолжал сжимать нож. Его руки тоже были в крови.
– Все понял, Кальмев? – спросил Вас у самого высокого.
Тот рыкнул в ответ, схватил Айджу и защелкнул на его запястьях наручники. Айджа не сопротивлялся, он просто оцепенел, глядя на своего отца.
– Спасибо тебе. Ты дал ответ на мой вопрос, – сказал Вас, обратившись к Акосу. – Но, думаю, вы пригодитесь нам оба, благодаря вашим судьбам.
Сузао и Вас нависли над Акосом и подтолкнули к двери. В последнюю секунду ему удалось вырваться, он упал на колени возле отца и дотронулся до его щеки. Кожа оказалась теплой и липкой. Глаза Оусы были открыты, но жизнь по капле утекала из него, будто вода из треснувшего сосуда. Отец перевел взгляд на Айджу, которого подтаскивали к входной двери.
– Я верну Айджу домой, – прошептал Акос, слегка поворачивая голову отцу, чтобы тот мог его видеть. – Обещаю.
Когда жизнь окончательно покинула Оусу, Акос уже был в ковылях, в руках врагов.