В московской квартире профессора Федотова перед свадьбой старшей дочери Аллы, августовским вечером, царила подавленность. Родители знали, что интеллигентным людям положено радоваться, растягивали губы, но улыбки получались грустные, радость выходила неубедительно, и все избегали смотреть друг другу в глаза, потому что ощущали неправильность: жених Руслан не подходил Алле и не подходил семье. Он был иногородний – следовательно, возникали подозрения, что его отношения с Аллой замешаны на стремлении получить столичную прописку, с непонятной родней, не приехавшей на свадьбу, непонятным образованием, нагловатыми манерами, диссонирующими с теми, что были приняты в их круге общения, и просто какой-то физиологической чуждостью. Образование тоже вызывало подозрение – папа, Александр Михайлович, считал, что на экономические факультеты поступают тупицы и неудачники. Бабушка, Мария Ефимовна, молча готовила угощение, чтобы родня перекусила после регистрации. Александр Михайлович делал вид, что читает статью в научном журнале, но вряд ли понимал, о чем в ней говорится, потому что подолгу изучал каждую страницу и, спохватившись, возвращался к предыдущей. Мама, Юлия Андреевна, говорила по телефону с лучшей подругой, Натэллой Юрьевной, обсуждая заведомые пустяки: что невозможно ничего достать, что у нее в запасе два комплекта индийского белья, что пить шампанское в загсе – это дурной тон, и тому подобное. Возможно, Юлия Андреевна надеялась, что Натэлла Юрьевна расскажет про Руслана что-нибудь, что развеяло бы семейную тревогу – все-таки его привел в дом ее приемный сын Илья, – но Натэлла Юрьевна ограничивалась хозяйственными советами, и оттого у Юлии Андреевны становилось тяжелее на душе. Красавица Алла пребывала в сладкой прострации и любовалась приготовленным для нее кружевным гэдээровским пеньюаром, а ее младшая сестра Надя, скучая над книжкой, мечтала о порядке вещей, когда бы многочисленные поклонники передавались по эстафете. Она считала, что раз она донашивает Аллины платья и Аллины майки с вышитой внутри ворота фамилией, то честно заслужила наследование безутешных воздыхателей. Хотя бы не всех, Наде хватило бы пары-другой. Можно было ограничиться одним – Гришей, который нравился Наде больше остальных.
Раздался резкий, истерический звонок в дверь, и обитатели квартиры вздрогнули, словно сбывалось плохое предчувствие.
– Это Коля! – догадалась Юлия Андреевна, встрепенулась и бросилась к двери, а у остальных домочадцев отлегло от сердца. Коля в части науки был среди аспирантов самым перспективным, а в части влюбленных – самым безнадежным. Ждали, что он привезет продуктовый свадебный заказ.
Алла не пошевелилась, а Надя выглянула в коридор, хотя Коля в ее наследственных планах не присутствовал. Он был слишком мягок, нелеп и патологически несчастлив во всех начинаниях.
Выйдя в коридор, Надя обнаружила, что Мария Ефимовна, согнувшись, волочет сумку, а Юлия Андреевна утешает едва не плачущего Колю, у которого дрожали руки – то ли от тяжести груза, то ли от душевного волнения.
– Как ты дотащил, милый! – ахала Юлия Андреевна.
– Держите, – Коля махнул рукой. – Хотел продать… все! По спекулятивной цене!
Наде показалось, что Коля не совсем трезв. В обычное время это сочли бы оскорбительным, но сейчас Юлия Андреевна сознавала исключительность момента и делала вид, что не замечает.
– Боже мой, зачем? – удивилась она.
– Все, подчистую! – настаивал Коля. – Думаете, икру не купят? Колбасу?
– Ну-ну, не говори. Тебя задержат, еще не хватало.
– А пускай. И курицу… и ветчину… и зеленый горошек, – он трагически повесил голову. – Может, свадьба не состоится тогда. И Алла передумает…
– Господи, бедный мальчик, – ахнула Юлия Андреевна. – Пойдем, пойдем… – Она повела его в кухню. Надиного присутствия Коля не заметил, как обычно.
Александр Михайлович не вышел – не стал смущать ученика тем, что видит его в неподобающем состоянии.
Надя вернулась к сестре и флегматично доложила:
– Коля пришел.
– Ага, – бросила Алла.
– Не поздороваешься? Он, бедный, притащил килограммов двадцать… для тебя старался.
– Не для меня, – Алла пожала плечами. – Он только и делает, что для кого-нибудь старается. Он из подражания своему любимому Родиону Константиновичу скоро из шкуры вылезет.
Родион Константинович, супруг Натэллы Юрьевны, преподавал на одной кафедре с Александром Михайловичем и являлся лучшим другом дома. У него была репутация альтруиста и человека с активной жизненной позицией, раздражающей эгоистичную и склонную к лени Аллу.
– Он приглашение в свадебный салон чуть не утащил, – хмыкнула она. – Будто на платье свет клином сошелся… Странные люди…
Стряхнув оцепенение, она плавно повела плечом, наклонила голову, матово блеснула в прядях каштановых волос ее жемчужная сережка, а Надя завистливо вздохнула, дивясь гармонии сестриного облика: Алла в любой момент выглядела красиво и соразмерно, словно долго готовилась и принимала позу. Надя перебрала в уме армию Аллиных поклонников с выдающимися способностями и решила, что, наверное, Руслан отличается особенными качествами, которые не разглядели ни она, ни родители.
Когда Колю проводили, она отправилась в комнату, окна которой выходили во двор, и наблюдала за полускрытой в зелени детской площадкой. Кто-то сидел на скамейке, сгорбившись, и Наде почудился в нелепой фигуре Гриша. Она изучала сидящего, потом решила, что утаит его визит от невесты. Открыв окно, она помахала рукой, но сидящий угрюмо разглядывал носки ботинок и призыва не замечал.
Тогда она вернулась в комнату, где Алла изучала содержимое палехской шкатулки, взяла флакон с мыльным раствором и, примостившись у окна, принялась пускать в Гришину сторону радужные пузыри.
Она удивилась, до чего печально плыли, осыпаясь, прозрачные лепестки на фоне двора и скорбного страдальца, но от Гришиного внимания они ускользали. В большой комнате раздались позывные новостей.
– Почему сквозняк? – крикнул Александр Михайлович раздраженно. – Где окно?.. И выключите, выключите, ради бога, телевизор! Этот болтун осточертел… и лезет на экран, и лезет… когда он наговорится, в конце концов!
Надя закрыла окно.
– Ты куда? – тревожно спросила Юлия Андреевна, поймав ее у двери.
– Я сейчас… – объяснила Надя уклончиво. – В окно выронила…
Через несколько минут она возникла перед Гришей, который не изобразил ни радости, ни оживления, только сдержанно пошевелился, поднял косматую голову и протянул:
– Ну что, селедка… как дела?
– Нормально, – ответила Надя, отвергая издевательское прозвище. – Только я не селедка.
– А у меня хреново, селедка. Что у вас – радостное оживление? Невеста в предвкушении?
– К нам ночью кто-то ломился, – поведала Надя. – Страшно так. Мы думали, дверь сломают.
Гриша не заинтересовался.
– Что ж, случается. В милицию звонили?
– Не-ет… что толку? Куда милиция поедет среди ночи?
– Да-да… – Гриша задумчиво покивал. – Моя милиция меня бережет. Что ж они, в самом деле дураки – среди ночи кататься?
Надя присела рядом.
– Ты лохматый, – сказала она, доставая расческу. – Я тебя причешу.
– Ох, селедка, – Гриша равнодушно подчинился ее парикмахерскому вмешательству. – Думаешь, поможет? Не поможет…
– Надо следить за собой, – сказала Надя, которой сделалось тепло, и даже ладони вспотели от волнующего прикосновения к Гришиной шевелюре. – Будешь красивый… ухоженный…
– Оставь, селедка. Не те данные.
– В смысле?
– В смысле, у меня не волосы, а сено. Вот у сестры твоей… – Он вздохнул. – Как мед. Помню, как-то летом… волосы по плечам распущены… душистые… м-да.
– Обычные волосы, – сказала Надя строго. – У нас одинаковые.
Гриша изобразил унылый скепсис.
– Нет, селедка. Не хочу обижать, но ты необъективна. В зеркало чаще смотри. У тебя, – он поднял глаза, нахмурил брови, не встречаясь взглядом с Надей, и вынес вердикт: – У тебя глина какая-то на голове, уж извини.
Надя сделала усилие и не обиделась. Она знала, что ее внешность теряется на фоне Аллиного совершенства.
– Послушай, – произнесла она, запинаясь. – А может… мы с тобой поженимся?
Гриша уставился таким непонимающим вздором, что она осеклась.
– Зачем?
– В смысле, заявление подадим, – оправдывалась Надя, увидев, что вопрос пришелся не к месту. – Нам приглашение дадут.
– Зачем?
– Я туфли куплю…
Гриша уяснил смысл сказанного – в меру понимания.
– Ох, селедка, – пробормотал он. – Опять эти гримасы развитого социализма. Найди другого кого-нибудь. Я, знаешь ли, не люблю профанаций. Должно что-то быть святое, что ли…
Он отстранился, и Наде почудилось нечто брезгливое, словно ему были неприятны ее прикосновения.
– Оставь, волосы повыдергаешь. Буду лысым ходить.
Он бросил печальный взгляд на окно и поднялся.
– Пойду я, селедка. Пока ваше семейство за тобой не сбежалось…
И он направился к арке, сутулясь и не оглядываясь на Надю, которая приняла во внимание все соображения, но не отделалась от недоумения и чувства обиды: Грише следовало проявить деликатность и не демонстрировать, что она для него пустое место.
На другое утро в загсе была регистрация, и Надя, наблюдая за обрядом, изучала Руслана и проникалась родственными чувствами, но мешали его непривычная внешность и впечатление, что они с Аллой не смотрятся как пара. Если Алла походила на фарфоровую статуэтку, то Руслан вызывал ассоциации с мясной лавкой: он был коренастый, приземистый, с вывернутыми красными губами, и его массивное лицо при любом волнении или мускульном усилии делалось багровым. Из загса молодой муж уехал за вещами в общежитие, а новобрачная, родственники и гости переместились в федотовскую квартиру на Щукинской, а к вечеру в кафе, где ожидалось основное торжество. Руслан задерживался, но, казалось что собравшиеся про него позабыли и его присутствие не нужно – тем более что Мария Ефимовна накормила всех обедом, и рвавшихся к столу не было. Присутствовали знакомые и друзья, была троюродная сестра Юлии Андреевны из Одинцово, с которой редко поддерживались отношения, – грузная женщина, затянутая в цветастое кримпленовое платье. Были однокурсники Александра Михайловича, от которых прятали выпивку, множество Аллиных подруг – на редкость некрасивых и неприметных, точно Алла выбирала по контрасту. Пахло духами, водкой и кухней, грохотала, хрипя и дребезжа, музыка из динамиков. Новобрачная щебетала, окруженная поздравителями, так что Надя осталась одна и слонялась по холлу, оклеенному сантехническим кафелем, когда на нее наткнулся Гриша. Он был навеселе и смотрелся в парадном костюме неестественно.
– А, селедка! – окликнул он Надю, хотя она держалась в отдалении. – Ну что? Нашла, с кем подать заявление?
Надя нахмурилась. Ей показалось, что Гриша сказал это нарочно, чтобы услышал находящийся рядом Илья, а Илью она не любила. Он казался ей высокомерным, потому что Илья не обращал внимания не только на Надю – это было явлением привычным, – но и Аллой не интересовался вовсе. Вообще, Надя считала его похожим на семинариста, как она себе их представляла, или сектанта. Ассоциации вызывала прическа Ильи – крылья прилизанных длинных волос, разделенных прямым пробором, из которых выглядывал тонкий, как лезвие, нос.
– Хочет человек туфли купить, для этого надо заявление подавать, – объяснил Гриша Илье. – Наш народ чего не придумает… голь на выдумки хитра.
Илья передернул плечами, словно речь шла о порядках в дикарском племени.
– Что ж… каждый решает вопросы, как может.
– Знаешь, – Гриша потыкал пальцем в Надину сторону, продолжая неприятный диалог. – Подай с Колькой, он не откажется. Коля!.. – он огляделся по сторонам, а Илья состроил холодную гримасу.
– Отстань, что пристал к человеку?
Но Коля, взъерошенный, с несчастным выражением, которое не сходило с его лица весь день, поспешил на зов.
– Что, что такое? – спросил он убито.
– Подай с Надькой заявление в загс, ей надо.
Коля вытаращил глаза.
– В загс… с Надей… почему? – он не справлялся с установкой логических связей.
Гриша замигал – думая, что получается игриво.
– Надо человеку помочь. Женщинам не задают таких вопросов.
Коля растерялся и развел руками.
– Если надо… если помочь… пожалуйста.
Надя возмутилась.
– Я найду, с кем подать заявление, и без тебя! – выпалила она, отворачиваясь, но Гриша не смутился, и только Коля еще больше растерялся.
– Если надо… – повторил он, и Наде стало жалко его.
– Как твоя диссертация? – спросила она.
– Так, – ему не хотелось распространяться на тему, и он вернулся к предыдущей: – Надь, если надо, говори… – И добавил, непонятно к чему: – Знаешь, Родион Константинович одного человека в больницу устраивал, операция была нужна. Все пороги оббил – столько инстанций надо пройти…
Он с благоговением покосился на Родиона Константиновича, который эффектно стоял, выпятив грудь в рубашке с полосками, чуть наклонив голову с зачесанной назад белоснежной прядью волос, и слушал спор между Александром Михайловичем и коллегой – разговор, кажется, шел о Киргизии, о Ферганской долине и об Оше. Наде захотелось едко добавить, что все несчастные, которым оказывал благодеяния Родион Константинович, становились верными и преданными его рабами, а если кому-то помогал Коля, то ему садились на шею и вели себя по-свински. Но потом решила, что это несправедливо. Она подошла к спорящим в момент, когда Александр Михайлович говорил:
– …это их разборки, русских не трогают, русские на базаре не торгуют.
Надя прислушалась, ей нравилось, когда что-нибудь где-нибудь происходило – тем более занимательное. Но коллега отошел, и Родион Константинович поведал Александру Михайловичу доверительно:
– Мы Илюшкиных родителей все-таки разыскали. Вернее, мать. Где отец, кто он – непонятно. Может, сама не знает.
– А надо ли? – засомневался Александр Михайлович. Он считал странной ситуацию, когда от Ильи, который был усыновлен в младенчестве, не скрывали, что он приемный.
– Должен знать родителей, – уверенно пробасил Родион Константинович. – Он ездил к матери на той неделе. В Электростали живет, продавщица. Не пустила… даже разговаривать не захотела.
– Это же травма! – воскликнул Александр Михайлович.
– Это наша обязанность. Мы выполнили. И он выполнил…
Приблизилась Натэлла Юрьевна и, ломая руки, глядя на Аллу, проговорила.
– Ах, как хороша! Королева… Что, Сашка, жалко отдавать?
– Мы же не в люди отдаем… – возразил Александр Михайлович, не скрывая огорчения.
– Великолепна! Кинозвезда!…
На Надю Натэлла Юрьевна, как обычно, не посмотрела. Она и раньше считала, что Надя не стоит уважения, а когда та поступила в библиотечный институт, стала откровенно презирать, потому что, по ее мнению, библиотекаршами работали идиотки, не способные ни к чему, кроме заполнения формуляров и переноски книжных стопок. В отличие от Аллы, которая училась в престижном архитектурном, – к архитекторам Натэлла Юрьевна испытывала пиетет. Сама она была врачом – как говорили, хорошим, но Надя у нее не лечилась, хотя советами Натэллы Юрьевны пользовалась вся семья. Тем временем у двери возникло движение, и Юлия Андреевна, встревоженная и испуганная, замахала мужу рукой. Александр Михайлович направился к ней, и Надя потянулась следом.
В небольшой комнатке администратора Юлия Андреевна указала на телефон и тихо проговорила, почти прошептала:
– Звонят, Руслан в милицию попал…
Александр Михайлович взял трубку, а Юлия Андреевна пролепетала, обращаясь к младшей дочери:
– Господи, что ж такое?
Александр Михайлович выслушал, вставил несколько реплик, повесил трубку и сказал, пряча глаза:
– Ерунда какая. Надо идти в милицию. Выручать.
– Возьми Надю, – встрепенулась Юлия Андреевна. – На всякий случай. Мало ли…
Она всегда говорила о Наде в третьем лице – само разумелось, что дочь прислушается и все выполнит.
– Садитесь за стол! – Александр Михайлович махнул рукой в сторону зала, где бухающая музыка обернулась неуместной. – Не ждите! И не говори ничего…
Потом Надя почти бежала по темной улице, едва успевая на каблуках за Александром Михайловичем, стараясь не попасть в лужу, и спрашивала, запыхавшись:
– Что случилось? Почему?
– Ерунда, – отрывисто отвечал Александр Михайлович. – Ерунда… Вот же… происшествие…
Надя видела, что ему неприятно, ей тоже было неприятно и страшно. Она сообразила, что, если бы Руслана забрали в милицию до регистрации, и даже арестовали, и посадили в тюрьму – она бы вздохнула с облегчением, но теперь он был мужем Аллы, и так просто от него не отделаться. Они долго ехали в автобусе, пассажиры оборачивались на их праздничные наряды, улыбались, и никому не приходило в голову, что у них неприятности. Отделение милиции стояло за вереницей гаражей, накрытое сверху кронами деревьев, дверь была распахнута, и свет уютно освещал крыльцо, и в сочетании идиллической картины с Надиным душевным дискомфортом было что-то зловещее. Они вошли в безлюдный коридор с масляной краской на стенах и пучками проводки. Александр Михайлович приосанился, поправил галстук и приготовился говорить с властями.
– Товарищ майор, – обратился он в зарешеченное окошечко.
Надя, съежившись, обняв себя за плечи, отошла в сторону. До нее долетали обрывки фраз «понимаете…» «свадьба сегодня…» «случайность…» «гости ждут…». В окошечке что-то произошло, и Александр Михайлович отступил.
– Откуда ты знаешь, что он майор? – спросила Надя.
– Как – откуда? – не понял Александр Михайлович. – По погонам.
– Ты различаешь погоны?
– Конечно, – Александр Михайлович развел руками. – Это естественно. Я же мужчина… и потом, у меня была военная кафедра… и сборы.
– А я не умею.
– Тебе и не надо. Не забивай голову.
Открылась боковая дверь, и Александра Михайловича кто-то неприветливо пригласил:
– Войдите.
Надя осталась в коридоре одна. Скользя спиной по стене, она опустилась на корточки и обнаружила, что устала за хлопотливый день и что семейная жизнь Аллы начинается невесело. Выскочил молодой парень, замер от неожиданности и уставился на нее. Надя поднялась так же медленно и вернулась в стоячее положение. Милиционер смотрел на нее молча. У него были свежие щеки, простодушные чуть раскосые глаза и соломенный чуб, падающий на лоб. Наконец он обрел дар речи.
– Девушка! Вы к кому?
Надя задвигала руками и бессвязно заговорила:
– Мы с папой… тут муж сестры где-то… – Она обнаружила, что не знает, как правильно называется муж сестры. – Он по ошибке… свадьба сегодня…
Милиционер выслушал ее блеяние внимательно, насупился, пробежал в конец коридора и исчез. Потом вышел Александр Михайлович и повел Надю на улицу.
– Подождем. Обещали выпустить.
Ему словно физически трудно было находиться внутри. Они стали под деревом, где зудели комары. Александр Михайлович зловеще молчал, и Надя не решалась спросить, что случилось. Вдруг кто-то позвал с казенными нотками:
– Александр Михайлович!
На крыльцо выскочил молодой милиционер и подошел к Александру Михайловичу, кося глазами на Надю.
– А… кто вам этот человек? – спросил он доверительно.
Александр Михайлович принял надменный вид, отметая фамильярность со стороны милиции.
– Зять, – бросил он сухо.
Милиционер покачал головой.
– Послушайте, – сказал он. – Вы… ей-богу… поосторожней с ним. На него ничего нет формально… но это не тот человек, с которым вы… в общем, не ваш.
– Хорошо, хорошо, – проскрежетал Александр Михайлович сквозь зубы, давая понять, что не собирается обсуждать семейные проблемы.
Милиционер внимательно, как при обыске, изучил Надю, удивленную столь явным участием после привычного пренебрежения от Аллиных воздыхателей. Прошло несколько минут, и из двери вылетел, как пробка из бутылки, расхристанный, красный как рак Руслан. На ходу он застегивал рубашку, черные глаза злобно блестели.
– С-суки, – прошипел он и сплюнул на асфальт.
Надя отметила, что Александра Михайловича покоробила эта выходка, но он сдержался. Еще ей не понравилось, что Руслан не поблагодарил и ничего не объяснил, хотя ситуация была вопиющей, – словно не было ничего естественнее, как вызволять новобрачного из отделения милиции. По дороге молчали – Руслан время от времени поправлял зачесанные назад сальные волосы или одергивал рукава костюма. Надя утешалась мыслью, что, нарушь Руслан законы, его бы не выпустили так просто.
Гостям объяснили, что возникла заминка в общежитии – как будто Руслан ждал коменданта, который ушел с ключом, и нельзя было забрать чемодан. Надя не представляла, кто сочинил такую затейливую легенду, но собрание весело подхватило выдумку – ее обыгрывали на все лады, когда произносили тосты. Алла, окутанная белой фатой, счастливо светилась, гости веселились, и Надя, наблюдая радостные лица, решила, что это анекдотичный эпизод, его надо выбросить из памяти и тем более пренебречь словами милиционера, который судит о людях через призму предубеждений своего ремесла, – и вообще, кому верить в такой ситуации, постороннему человеку или родному зятю? Она была уверена, что Александр Михайлович и Юлия Андреевна придерживаются того же мнения. Тем более что за ужином Руслан вел себя образцово, обозначал себя как фон для ослепительной невесты и совершенно не пил.
На другой день он поселился у них. Надя с его воцарением в квартире не нашла каких-нибудь ощутимых перемен, потому что у Александра Михайловича вечно присутствовал кто-либо из молодых людей – иногда очередной привечаемый обитал вместе с ними, так что нахождение Руслана мало что меняло. Только теперь Надя жила в комнате с Марией Ефимовной, переехав из их бывшей с Аллой детской, а ту переделали в спальню для молодых супругов.
Несколько недель витало опасение после скверного эпизода, и Надя невольно гадала: вдруг на Руслана все же придет бумага из милиции. Говорили, что задержание не обходится без официальных писем, так положено. Но случившееся не имело продолжения, бумаг не приходило, и Надя успокоилась. Даже сочувствовала Руслану из-за несправедливого приключения.
Жизнь потянулась спокойно и мирно. Руслан вел себя, как положено обыкновенному человеку: вежливо, спокойно, помогал по дому и участвовал в общих делах, но неловкость оставалась. Надя замечала, что Юлия Андреевна и Александр Михайлович не привыкают к зятю, он вызывает отторжение, и им приходится превозмогать себя. Иногда это было до того явно, что вызывало у Нади чувство стыда, и она решила выразить участие. В один из дней они оказались дома вдвоем – Александр Михайлович и Юлия Андреевна были на работе, Алла в институте, Мария Ефимовна уехала в гости на Кутузовский проспект, к подруге юности Фаине Павловне, а у Руслана был академический день.
Он, прихлебывая, пил чай в кухне, вытягивая красные губы. Надя села за стол. Она не знала, как обозначить симпатию, о чем заговорить, но обнаружила, что растрепанные волосы легли ему на ухо, и вспомнила про встречу с Гришей накануне свадьбы.
– У тебя прядь выбилась, – проговорила она. – Сейчас… – И, достав расческу, она подошла и стала причесывать зятя. Она не поняла, как получилось, что оказалась в Руслановых руках, и он куда-то понес ее. Сначала она не испугалась, решив, что шутка, но, когда он бросил ее на кровать в ее комнате, она поняла, что все серьезно, и ее охватил ужас. Ее руки оказались с силой прижаты к телу. Она вспомнила, что можно кусаться, но пришло такое отвращение, что она не заставила себя прикоснуться ртом к отвратительному телу. Она кричала, брыкалась, было больно и жутко, и не верилось в происходящее, в глубине души ей казалось, что это сон и вот-вот он кончится. Но все кончилось, когда он встал, побагровевший от натуги, вытерся и процедил:
– Сболтнешь – убью.
И, выходя в коридор, бросил через плечо:
– Предупреждать надо было, что целка.
Первым Надиным побуждением было открыть окно и выброситься на улицу, остановила только жалость к себе, но она была ошеломлена и понимала, что промедление временно. Жить она не станет – жить нельзя. Было неописуемо совестно, и Надя уже думала о себе в прошедшем времени, словно о погибшей. Как было хорошо, были мама, и папа, и бабушка, и сестра Алла… но ничего не осталось, у нее нет дома, в нем обитает омерзительное существо, и случившееся так страшно и позорно, что нельзя рассказать. И главное, она сама виновата, ее не заставляли подходить с расческой – лишенный Гришиного стажа детской дружбы, Руслан истолковал ее поступок как заигрывания, и это следовало предвидеть.
Два дня она пыталась приноровиться, проглотить происшедшее – пряталась в комнате, не попадаясь на глаза домашним, но на третий день стало невмоготу. Пришла безумная идея – уехать в другой город, но гирей висела институтская учеба, и знакомых в других городах у нее не было. Тогда она вспомнила про несчастного Колю, неловкие предложения помощи, и он почудился ей соломинкой, за которую хватается утопающий. Она позвонила и предупредила, что приедет.
Коля жил в районе Новослободской. Его родители десять лет назад погибли в автокатастрофе, а воспитавший его дед умер в прошлом году. Он был не один: оказалось, по его квартире передвигается сонм непонятных личностей: тощий молодой человек с алкоголическими глазами, неопрятная женщина без возраста, а в дверь Надя вошла с грубо накрашенной девушкой, которая молча подобрала объемный баул, закинула за спину и удалилась. Этим людям безотказный Коля помогал, ориентируясь на кумира – Родиона Константиновича. Но Наде незнакомцы не мешали.
– Что с тобой? – поразился Коля, заглянув ей в лицо. – Что-нибудь случилось… с Аллой?
Надя едва не разрыдалась, но перетерпела и выговорила через силу:
– Ты говорил обращаться… Помнишь, ты был не против, чтобы заявление подать? Фиктивно. Я не могу дома, только не спрашивай ничего.
– Пожалуйста, если надо, – сказал Коля, испугавшись ее трагического вида.
Вечером Надя не вернулась домой, она позвонила и сказала Юлии Андреевне, что выходит замуж. Через два дня они с Колей подали заявление в загс.