Прохор уже не спал. Усевшись на старом кованом сундуке, он перебирал солому. Соломинку к соломинке складывал, следил, чтобы сырая не попалась, а то от неё грибки да плесень расползтись могут. У хорошего хозяина солома на чердаке и год, и два пролежит. А это потому так, что домовой солому часто перебирает. Вот и трудился Прохор.
Тут снизу донёсся звон. Домовой на сундуке подпрыгнул, головой о деревянную балку стукнулся.
– Ой! – вскрикнул он и выбежал на лестницу.
Третья ступенька сверху предательски скрипнула.
Непорядок.
Он остановился, прислушался. Тишина. На цыпочках спустился. В горнице никого. Только всё в муке, подсвечник на лавке, скатерть белая на полу, и по всей горнице черепки от глиняных горшков валяются.
Побоище! И скольких же горшков я не досчитаюсь?
Прохор замер посреди горницы, опустив руки, и лишь головой крутил, осматривая последствия невиданного события, которое каким-то чудом прошло мимо него.
Мурка вскочила на лавку, встряхнулась, подняв белое облачко.
– Спрятались они, – проворчала кошка. – В углу за корзинами.
– Кто они? – не понял домовой.
– Мохнатые, вроде как звери, но в лохмотьях и говорят по-человечески.
– Маленькие?
– Не больше горшка.
– Неужто злыдни? Вот напасть! – Прохор всплеснул руками. – Ещё дедушка мне про них говаривал, что коли заведутся в доме, то их потом нипочём не вывести.
В углу заворочался веник.
– Напылили-то, намусорили, – зашуршал он. – Вот злодеюки, вот негодники.
– Мети знай, – цыкнул на утварь домовой и поднял с пола скатерть. Потряс её. Во все стороны полетел мучной снег. Прохор покачал головой. Хотел скатерть на стол постелить и увидел рассыпанную на поверхности крупную соль.
«К разладу», – подумал он, хватаясь за голову, и зашипел, потому что задел недавно вскочившую на лбу шишку.
– Чего шипишь? – раздался из угла голос, напоминающий скрип третьей ступени.
Из-за корзин показалось существо в льняной косоворотке, из-под которой торчали высокие сапоги. Подошвы у них были наполовину оторваны, отчего казалось, что сапоги улыбаются.
Злыдень присматривался к Прохору, водя длинными торчащими в стороны ушами.
За ним показалось второе существо – поменьше, размером с Мурку, в разорванном по низу сарафане. Зелёные глаза так и шныряли по горнице.
Над головой второго показалось существо третье, но увидев домового, тут же спряталось, а потом высунулось, прикрываясь широким подолом второго злыдня.
– Ты домовой, значит, будешь? – спросил первый.
– А если домовой, то что? – ответил Прохор.
– А то, что мы – злыдни и теперь мы здесь хозяева.
Прохор скривил губы.
– Что же, хозяйничайте, – сказал он, сел на лавку и сцепил на груди руки.
Злыдни переглянулись.
– Чего это он, Буча? – спросил третий, дёргая первого за рукав. – Прогонять нас не собирается?
Первый, как выяснилось – Буча, фыркнул.
– Собирается, не собирается, мы своё дело знаем, – Насупа, Коробейка, по местам!
Двое злыдней кубарем покатились по полу. Один юркнул за печку, другой – под лестницу. Зашуршали, забренчали. Веник со страху под лавку забился. Каждым прутиком задрожал.
Буча осторожно шажок за шажком к Прохору приблизился.
– Так и будешь сидеть? – прищурив чёрные блестящие глазки, спросил злыдень.
Домовой поднял глаза к потолку. Там как раз Коробейка раскачивалась на пучке сушёной петрушки. Верёвочка порвалась, и злыдня с визгом полетела на пол. Откуда-то выскочил третий злыдень Насупа и подставил падающей руки. Прохор проследил за свободным падением Коробейки, уклонился от летящего в него сапога и снова поднял глаза в потолок.