– Соня… Сонюшка… Что ж ты меня не дождалась… Погоди, и я тоже скоро… Совсем скоро к тебе приду… Погоди, Сонечка…
Иван склонился к отцу, нерешительно тронул его за плечо. Наверное, разбудить бы надо, если что-то тяжелое снится. Вон как голова по подушке мечется. И стонет так жалобно, и все какую-то Соню выкликает…
– Пап… Проснись… У тебя опять приступ, наверное. Давай я тебе лекарство дам, пап…
Отец вздрогнул, чуть приоткрыл глаза, глянул на Ивана так, будто и не узнал. Будто и не рядом с ним был, а где-то далеко, очень далеко. Потом произнес с досадой:
– Чего тебе, Ваньша? Зачем разбудил? Не надо, я спать буду, не мешай…
– Извини, пап. Просто ты стонал во сне, все время Соню какую-то звал…
– Почему – какую-то? Это моя жена…
– Так маму же Зиной звали, пап!
– Твоя мама – это моя вторая жена, Ваньша. А первую мою жену Соней звали. Я ведь тебе рассказывал, забыл, что ли?
– Да, забыл… Прости, пап. Давно это было.
– В том-то и дело, что давно… Очень давно. А сердце все равно помнит. Соню мою помнит… Зачем ты меня разбудил, а? Я ведь там с Соней так хорошо разговаривал… Мне к ней уходить пора, Ваньша, к ней… Вернее, встретить ее надо… Я первый должен…
– Где встретить, пап? Что ты такое говоришь?
– Там встретить… Ухожу я, сынок. Да ты и сам понимаешь, что ухожу. Не мешай мне, слышишь? Иди и своими делами займись. Чего ты сидишь все время со мной, спокойно помереть не даешь. Иди, Ваньша, иди… Я уж сам как-нибудь…
Отец отвернул голову к стене, снова закрыл глаза. Иван промокнул салфеткой его влажный лоб, вздохнул тихо. Только и остается теперь – вздыхать… Потому что ничего уже сделать нельзя. Ничего, совсем ничего! И врач так сказал, провожая их из больницы, – мол, сделали, что могли. Медицина бессильна. Готовьтесь к худшему, мужайтесь…
Хороший совет – мужайтесь. Только он вряд ли кому-то хоть когда-то помог. Как можно мужаться, если сидишь рядом с близким человеком и видишь, как он на твоих глазах умирает? Если внутри все криком кричит, а ты должен мужаться? Глупости какие-то, ей-богу…
Тихо скрипнула за спиной дверь, и услышал, как Лена спросила шепотом:
– Ну что, Вань? Как папа? Спит, да?
Иван ничего не ответил, только рукой махнул – уйди, мол. Наверное, слишком досадливо получилось, потому что Лена проговорила обиженно:
– Я ведь только спросила, что ты… Уже и спросить нельзя…
Обиделась. Нашла время. Хотя вроде понимать должна, ведь не чужая женщина, а жена все-таки.
Отец вдруг снова открыл глаза, посмотрел на него внимательно, будто сумел прочитать его мысли. И проговорил виновато:
– Вот же, все никак не помру… Хотя уж давно мой срок вышел. И по болезни, и по старости. Измучил я вас, да? И Лена нервничает, и Катеньке могу свадьбу испортить… Когда у нее свадьба-то?
– Через месяц, пап.
– А… Ну тогда не испорчу. Главное, чтобы день в день не совпало. Я уж скоро помру, Ваньша, скоро… Ты Лене так и скажи… Пусть не нервничает…
– Пап, перестань! Ну что ты? И вовсе Лена не нервничает! Она переживает за тебя, пап!
– Ладно, пусть будет так. И это… Вот еще что… Никаких обычаев и не вздумайте соблюдать, ладно? Считается ведь, что нельзя свадьбы играть после того, как в семье кто-то помер… Целый год нельзя… Катеньке теперь и замуж не выйти?
– Пап, ну не надо, прошу тебя… Ты же скоро поправишься, пап! Ты встанешь еще, вместе с тобой будем Катю замуж отдавать! И врач так сказал…
– Не ври, Ваньша. Не умеешь ты врать. Знаю я, что он тебе сказал. Да ты думаешь, я боюсь помирать, что ли? Нет, Ваньша, не боюсь… Я и сам знаю, что пора пришла. Вон и Соня меня позвала… Нет, что ты, Ваньша, я же радуюсь… Наконец-то мы с ней там встретимся… Там ведь никто никаких обид не знает, не помнит. Там души друг другу радуются, потому как освободились от всех земных долгов. Кто перед кем да за что виноват – уж не считается… Так что не переживай за меня, Ваньша, не надо. Иди, я спать буду.
– Ну чего ты меня от себя гонишь, пап? Не пойду я…
– Иди, я сказал! Лучше к жене пойди, больше пользы будет. Слышишь, она на кухне посудой гремит? Сердится… А это нехорошо, когда жена сердится, Ваньша. Нехорошо…
На кухне и впрямь что-то громыхнуло. Иван встал, шагнул к двери, не скрывая досады, – да что это такое? Понятно, что Лена нервничает, но зачем уж так свое настроение демонстрировать?
Зашел на кухню, попросил раздраженно:
– А потише нельзя, Лен?
– Извини… Я случайно сковородку на пол уронила, Вань. С утра из рук все валится, извини. Ты думаешь, я из-за Павла Семеновича не переживаю, что ли? Да еще больше твоего переживаю, может быть!
– Вот именно – может быть… А может и не быть…
– Ну что ты к словам придираешься, Вань? И не надо на меня так смотреть… Твой папа хорошую и долгую жизнь прожил, как говорится, дай бог каждому. И вообще… Я разве виновата, что все так совпало? И болезнь Павла Семеновича, и Катина свадьба… А вдруг он аккурат перед днем свадьбы умрет? Что тогда будем делать, а?
– Что, что… Хоронить будем вместо свадьбы, вот что…
– Ну почему ты опять сердишься, Вань? Что я опять не так сказала, а? Ну скажи, в чем я перед тобой провинилась?
– Да при чем тут ты, Лен… У меня отец умирает, а ты все о себе… В чем виновата и в чем провинилась… Да ни в чем, Лен! Просто… Неужели трудно понять, что… Да ну, не хочу даже объяснять…
– Зря ты так, Вань. Я очень хорошо отношусь к Павлу Семеновичу, ты же знаешь. И всегда хорошо относилась, и всегда с ним прекрасно ладила. Но дочь мне тоже дорога, ты пойми! Я за нее волнуюсь и переживаю: вдруг ее свадьба расстроится? Ведь гости уже приглашены, за аренду кафе деньги внесены… И сваты им путевки в свадебное путешествие уже купили… Очень дорогие путевки, между прочим, нам с тобой такие суммы никогда не потянуть! И что теперь будет, если… Если Павел Семенович вдруг перед самой свадьбой… Что мы сватам объяснять будем, а?
– Да что объяснять… Так и будем объяснять, Лен. Они что, не люди, не поймут?
– Они не простые люди, Вань. Они очень обеспеченные люди, понимаешь? Можно сказать, люди другого сорта. И отношение к жизни у них совсем другое. И я очень рада, что наша Катя попадает в такую семью! Хоть другую сторону жизни познает, не ту, которая нам досталась, Вань.
– А нам что, плохая сторона жизни досталась, по-твоему?
– А разве хорошая? Да ты посмотри, как люди сейчас живут, посмотри… На каких машинах ездят, в каких домах живут… На каких курортах отдыхают, в конце концов… Неужели ты за нашу дочь не радуешься, Вань?
– Не знаю, Лен… Если честно сказать, как-то не очень. Мне этот Олег, ее жених, совсем не нравится. Бездельник он, избалованный родительскими деньгами. Наглый, хамоватый. Не понимаю, как наша Катюша могла в такого влюбиться?
Лена посмотрела на него очень внимательно, усмехнулась. Долго молчала, будто решала, стоит ли продолжать этот разговор. Потом произнесла с тихой иронией:
– Экий ты у меня идеалист, Ванечка… Все любовь тебе подавай, надо же.
– Хочешь сказать, что Катя по расчету замуж выходит, да?
– Ну, по расчету или по любви, это уже не имеет значения… Да и какая разница, в общем? Просто у нашей дочери голова на плечах есть, и она очень хорошо работает, вот и все. Девочка видит перспективы жизни, в облаках не витает, слава богу.
– Что-то я не пойму, Лен… Так любит наша Катя Олега или не любит? Или все же по расчету замуж выходит?
Лена вздохнула и глянула на Ивана так, будто устала от его непонятливости. Потом проговорила почти весело:
– Как сказала героиня в одном известном хорошем фильме – по расчету очень даже можно! Главное, чтобы расчет был правильным! Да и что ты вообще привязался ко мне с этим расчетом, Вань? Если тебе так приспичило, сам и спроси у Кати! Мы ж ее не силой под венец ведем, так ведь? Она уже взрослый человек, сама все решила! А нам с тобой только и остается, что радоваться ее правильному решению! Вот сам ее спроси обо всем, спроси!
– И спрошу… Обязательно спрошу. Так прямо и спрошу, да…
Лена вдруг свела брови к переносице, задумалась. Глянув на Ивана, произнесла осторожно:
– Вообще не надо бы тебе ни о чем таком ее спрашивать… Погорячилась я с подобным советом. Лучше не надо, Вань…
– Почему?
– Да потому… Не надо сбивать ее с правильной дороги, сеять сомнения. Я ведь знаю, как ты умеешь в душу залезть со своей философией счастливого бессребреника. Не надо…
– Да я и не собираюсь ее сбивать… Я просто спрошу… Если она уверена в том, что делает, ее ничем не собьешь. Взрослая уже девица, скоро двадцать пять исполнится.
– Вот именно – слишком взрослая… В девках просто до неприличия засиделась. Давно уже замуж пора, детей рожать пора. Да ты радоваться должен, что дочь наконец семью обретет, а ты! Любовь ему подавай, надо же…
– Лен… А ты любила меня, когда замуж за меня выходила? Ведь тебе было двадцать пять, как и Кате сейчас… Или тоже на что-то рассчитывала?
– Ой, да не смеши меня, Вань! На что я могла рассчитывать? Что у тебя было-то, господи? Только и было, что этот отцовский дом… Велико богатство, ага! Еще и неизвестно, кому он в наследство достанется! Набегут твои братья и сестры, начнут делить…
– Не набегут, не бойся. Никто ничего не будет делить. Они давно решили, что этот дом наш с тобой. Я не просил, сами так сказали. Если я с отцом до его последних дней прожил, то… Я же младший, так положено было, значит…
– Ой, да мало ли чего они там сказали! Вот погоди, погоди… Отец еще жив пока… А потом… Так все потом поменяется, что руками только разводить в недоумении будешь! Погоди, выкинут нас еще из этого дома, не постесняются! Когда дело до дележа наследства доходит, с каждым родственником приходится будто по-новому знакомиться! Будто он и не родственник, а чужой тебе человек… Погоди, Вань, погоди, увидишь все своими глазами! Я ж говорила тебе, чтобы ты попросил папу завещание на дом написать, но ты же у нас такой, ты в людей веришь, в доброе отношение к тебе родственников! А я…
– Лена! – перебил он ее нетерпеливо. – Ну что ты говоришь, перестань, пожалуйста! Ну почему ты всегда так…
– Как, Вань? Как?
– Почему ты заранее о людях плохо думаешь?
– Потому что я реалист, Вань. А ты идеалист, весь в папу пошел. И вообще, давай прекратим этот разговор бесполезный… Все равно я тебе никогда и ничего не докажу, ты же упертый, как баран! Скажи лучше – ужинать будешь?
– Нет, не хочу… Кусок в горло не лезет. Лучше дай мне что-нибудь, я отца накормить попытаюсь. Кашу какую жидкую, что ли…
– Может, бульон?
– Ну, давай бульон…
Иван вошел к отцу, держа на подносе чашку с бульоном. Спросил тихо:
– Не спишь, пап?
– Нет… – с трудом повернул тот голову на подушке.
– Может, поешь тогда? Смотри, какой хороший бульон. Давай проглоти хоть несколько ложек.
– Не могу, Ваньша… Не надо. Убери. Лучше поговори со мной чуток. Вернее, послушай… Мне бы рассказать тебе надо… Успеть надо…
– Да ты не волнуйся, пап! Я рядом, я никуда не уйду. Я слушаю, говори…
– Сейчас. С духом соберусь только. Хотя ничего нового и не услышишь, но мне надо… Чтобы ты понял меня… И чтобы Соня поняла, да…
Иван испуганно глянул на отца – опять бредит, что ли? Опять Соню вспоминать начал…
– Соня ведь тоже меня слышит, да. Это я больше для нее рассказываю, но и ты тоже послушай… Как все было…
– Я слушаю, пап. Слушаю.
– Ага, ага… С чего бы начать, дай сообразить. Ты ведь знаешь, Ваньша, что я тебе не родной отец. И Коле, и Лизе с Настенькой – не родной… Тебе всего три годика тогда было… Слабенький такой, совсем доходяга, едва на ножках держался. Не помнишь ничего, конечно…
– Ну зачем ты об этом, пап? Знаешь ведь, что ты нам родней родного! Что мы все тебя любим…
– Да я не об этом. И не перебивай меня, пожалуйста. Дай рассказать…
– Прости, пап, не буду больше перебивать. Рассказывай.
– Да. Я с самого начала начну. Я ведь очень счастливо жил, пока в ту командировку не уехал. Сюда. На Урале я жил… Жена у меня была любимая, Сонечка. Ох как же я ее любил. Ваньша, как любил! И она меня тоже! Душа в душу жили, друг на друга нарадоваться не могли. Я и не думал, не гадал, что смогу вот этак-то… Чтобы из командировки да к Соне своей не вернуться… А судьба, видать, по-своему нами располагает и не спрашивает, чего мы хотим, а чего не хотим. Ну да ладно… Опять меня куда-то не туда понесло… Погоди, с мыслями соберусь… Дай-ка мне водички глотнуть, Ваньша!
Иван поднес к его губам кружку с водой, просунул руку отцу под голову, приподнял слегка, и тот сделал несколько жадных глотков. Потом продолжил тихо:
– Приехал я, стало быть, сюда, пришел к председателю. Я, говорю, тот самый и есть, механизатор с Урала, буду учить ваших ребят с новыми комбайнами управляться. А председатель обрадовался – давно, мол, тебя поджидаем! Только надо придумать, куда ж тебя на постой определить… Это ничего, что я тебя в бедную избу отправлю? Там баба-бедолага одна с четырьмя детишками мается, заработать толком не может, потому как больная насквозь вся. А за постой ей копеечка полагается… Хоть подкормится маленько на казенных деньжонках. Ты как, не побрезгуешь, мол? Я ему и ответил – из-за чего ж не помочь… Куда укажешь, туда и пойду на постой. Так я у вас и оказался, Ваньша… И подумать не мог, чем дальше все обернется…
Отец замолчал, улыбнулся слабо. Потом продолжил, не торопясь:
– Ну, вот… Зашел я в избу, увидел всю обстановку своими глазами… Нищая была обстановка, чего уж там говорить. Зинаида стоит у печи, похлебку готовит. Худая, болезная, подглазья темные, как омуты. Поклонилась мне в пояс, да сама же и обомлела от смущения. И руки не знает, куда девать, голову в плечи втянула. А вы сидите за столом вчетвером, мал мала меньше, похлебки ждете. Глаза у всех такие голодные… Ты, помню, самый младший, сполз со скамьи, приковылял ко мне кое-как, ухватился за коленки, голову поднял, глянул в самое сердце… Говорить-то еще не умел, только лепетал что-то жалостное. А потом Коленька ко мне подошел, спросил тихонечко: «Дядя, а ты с нами жить будешь?» А девчонки, Лиза с Настей, ничего не спрашивали. Сидели, стеснялись. А я так растерялся поначалу… Что делать-то, как быть? То ли за стол садиться, то ли бежать от этого горюшка, куда глаза глядят… Ведь жалко было на вас глядеть, сердце разрывалось, ей-богу. Я и не смог за стол сесть… В магазин побежал, купил всего, что там было. Хлеба, сахару, баранок… Пряников, конфет… Все, что глаза видели, то и покупал без разбору. Едва потом до дому все это доволок, вывалил на стол – ешьте… Вы и наелись так, что потом болели неделю, у всех животы крутило. Помог, называется, ага… Зина, когда чуть осмелела, даже ругала меня… Хорошая была у вас мать, добрая.
– А я ее не помню совсем… – виновато произнес Иван, отводя глаза.
– Так тебе ж всего пять годков и было, когда она умерла! Лизе было семь, Насте десять, а Коле двенадцать. Маленькие еще… А Зина тихо померла, незаметно как-то. Она вообще такая была – скромная, незаметная. Работой с детства надорванная. Как еще умудрилась четверых родить – не понимаю. Муж у нее, родной ваш отец, суровым был человеком, рассказывали. Поколачивал ее почем зря. Еще и водку пил беспросветно. Все пропивал, не жалел. И вас тоже не жалел. Как раз в тот год и помер, когда ты родился. Да и Бог ему судья, что ж… Он перед Богом за все грехи ответил. Как так можно было жить мужику, если четверо детишек на свет произвел? Не понимаю…
– А почему ты с нами остался, пап? Почему к своей жене не уехал? Ты ж ее любил, сам говоришь…
– Так я и собрался уезжать, как только срок моей командировки вышел… У двери уж стоял, прощался. А вы как все заревете в голос, будто по покойнику! Ты так вообще… В колени мои вцепился, не отпускаешь. Я ручонки твои хочу разомкнуть и не могу… Только сердце себе напополам рву. И Зина тоже ревет… Не смог я уехать. Не смог. Думал, умру по дороге, если уйду…
– Остался, значит?
– Да. Остался. Соне своей письмо написал. Так, мол, и так, прости меня, жена любимая. Получается, что другую судьбу себе нашел. И жену другую. А что я еще мог ей написать? Так и получилось, что променял Соню на Зину… Хотя любил Соню всем сердцем…
– Выходит, ты нашу маму пожалел просто?
– Да, пожалел. Это правда. И вас тоже пожалел. И это правда, сынок. Иногда жалость бывает сильнее любви, ничего не поделаешь. А ты что, за мать сейчас обиделся, да?
– Нет, что ты. Хоть два года она пожила счастливой. И потом… Ты же нас один растил, когда она умерла. Тебе ведь нелегко это далось, я думаю. Да ты вообще у нас отец-герой, пап…
– Ну, уж и герой! О чем ты говоришь, сынок! Это ж обычное дело для каждого мужика – детей вырастить.
– А скажи, пап… Ты говоришь, письмо своей жене написал… Она тебе потом ответила что-нибудь?
– Нет. Не ответила. Но это мою Соню знать надо… Она такая была, гордая. Так до сих пор и не знаю, то ли простила меня, то ли нет… Да и некогда мне было об этом думать, надо было вас растить, в люди выводить. И в этом ты прав, пожалуй… По тем временам нелегко это было, конечно. Да еще и одному, без подмоги…
– Да, пап, нелегко, я понимаю. И мы все тебе очень благодарны, правда.
– Спасибо, сынок. Я тоже горжусь, что всех вас выучил в институтах, все себе специальность по душе выбрали. Ты у меня лесотехнический окончил, Лизочка – педагогический, Настя на врача выучилась, а Коля для себя политехнический в свое время выбрал. Только они в городе все остались, а ты вернулся, со мной живешь…
– Да, я сразу так и планировал, пап. В городе с дипломом лесотехнического и делать нечего. А тут я при деле…
– Да. Лесничий в любой местности – человек уважаемый. Я очень рад за тебя, сынок. И что ко мне вернулся, тоже рад. В свое время ты меня от себя не отпустил, а теперь я тебя от себя не отпускаю, выходит… Мои последние дни с тобой пройдут, и глаза именно ты мне закроешь. Судьба, значит… Жалко только, что я Соню так и не увидел, прощения у нее не попросил…
– Пап… А ты совсем не знаешь, как она дальше жила? Может, замуж вышла и счастлива?
– Не знаю, Ваньша. Даже не знаю, жива ли. Только чувствую, будто зовет она меня… И вину перед ней чувствую, тяжким камнем на сердце лежит… Да я как раз об этом и хотел с тобой поговорить, сынок, просто издалека начал, чтобы ты понял меня правильно. Просьба у меня к тебе будет большая, Ваньша. Уж не откажи, обещай, что выполнишь.
– Обещаю, пап… Все, о чем попросишь, все сделаю…
– Спасибо. Спасибо, сынок.
– А что за просьба, пап?
– А, ну да… Я ж не сказал… Ты вот что сделай… Ты съезди к ней, повинись от моего имени, ладно? Я и сам все время думал об этом, да теперь поздно уже, не смогу… Раньше надо было. А ты съезди… Скажи, что я никогда ее не забывал, что всегда любил… Обещаешь?
– Обещаю, пап. А куда ехать, скажи?
– Там, на листочке в моем блокнотике, адрес записан… Найдешь потом в ящике стола. Как меня похоронишь, так сразу и поезжай. Поселок наш Снегири назывался, может, сейчас и переименовали уже. Да ничего, найдешь…
– Найду, пап. Обещаю.
– Ну, спасибо тебе, Ваньша. Уважил. Верю, что ты цену своему обещанию знаешь. Ты у меня всегда такой был. Мужик сказал, мужик сделал. Верю…
Дверь за спиной чуть скрипнула, и будто тень пробежала через полоску света из коридора. Иван догадался – Лена за дверьми стояла, все слышала. Глянул на отца виновато – тоже ведь понял, наверное…
– Ты иди, Ваньша, иди. Видишь, она волнуется да нервничает. Мы тут с тобой секретничаем, а ей обидно, наверное. Да и мне отдохнуть надо… Иди, Ваньша, иди, успокой жену…
Лена на кухне встретила его сердитым настороженным взглядом, спросила тихо:
– Он что, опять бредил сейчас? Куда это он просил тебя съездить? К какой еще Соне? А ты слушаешь еще, киваешь, обещаешь чего-то…
– Да, обещаю, Лен. Обещаю и сделаю.
– И кто такая эта Соня, интересно мне знать?
– Жена его бывшая. Которую он оставил ради нас. Пожалел нас, понимаешь?
– Ну, когда это было… Сто лет прошло… Даже звучит нелепо – давным-давно свою жену бросил, а теперь, значит, прощения попросить решил! Надо же, сантименты какие…
– Лен, перестань… Не надо так сейчас говорить…
– Да как?
– Таким вот тоном насмешливым – не надо. Тем самым ты проявляешь неуважение к моему отцу. Неужели ты сама этого не понимаешь, Лен?
– Господи… Забот у меня больше нет, ага… И без того кручусь по дому с утра до вечера, как белка в колесе, еще и понимать всех должна…
– Между прочим, ты в его доме крутишься, если на то пошло. Это отца дом, ты не забыла?
– Да что я такого сказала, что? Почему ты на меня волком смотришь? Уже и спросить ничего нельзя, да?
Не дав ему ответить, Лена повернулась и быстро вышла из кухни. Слышно было, как скрипнули лестничные ступени – наверх ушла, на второй этаж, в спальню. Обиделась. Ну и ладно, пусть… В конце концов, не он этот дурацкий разговор затеял, сама напросилась. Да и время уже позднее, пора спать ложиться. А утро, как говорят, все обиды стирает, оставляет их в пережитом дне. Ничего, помирятся…
Заглянул в комнату к отцу, прошел к его кровати на цыпочках, прислушался.
Спит вроде. Пусть спит…
Перед тем как подняться в спальню, постоял немного на крыльце, поеживаясь от холода. Ноябрь нынче какой-то странный… Земля вроде промерзла, а снег никак не выпадет. Все кругом будто замерло в ожидании – когда же, когда… Все устали от межсезонья: и природа, и люди. Надо идти спать… Может, завтра небеса все же расщедрятся на первый снежок?
Лена лежала на своей половине кровати, плечи ее подрагивали слегка. Вот всхлипнула тихо, но так, чтобы он все же услышал. И проникся чувством вины: мол, я плачу из-за тебя, а ты молчишь… И не совестно тебе нисколько…
Да совестно ему, совестно. Обидел жену. Надо мириться, он понимает. Как там французы мудрые говорят? Если женщина не права, надо попросить у нее прощения? Он не француз, конечно, и нисколько не мудрый, но надо признать, что в этой французской присказке что-то есть…
– Ленусь… Ну прости меня… Был неправ, немного погорячился. Прости… – огладил он ладонью ее белое круглое плечо. – Ты тоже пойми, каково мне сейчас, Лен. Отец умирает, а я ничем ему помочь не могу, от бессилия нервы не выдерживают. Ну все, Лен, хватит, хватит…
Лена ничего не ответила, но всхлипывать и дрожать плечом перестала. Так и не повернувшись к нему, протянула руку, выключила настольную прикроватную лампу. Вскоре он слышал, как она посапывает слегка. Уснула…
А он долго не спал, вглядывался в темноту, перекатывал в голове грустные мысли. Много их было, этих мыслей. И не мыслей даже, а чувственных ощущений. И вовсе не хотелось придавать этим ощущениям форму законченных мыслей… И вопросы самому себе задавать… Почему, например, они с Леной рядышком в одной постели лежат, но будто бы пропасть меж ними холодная? Хотя, может, у всех так бывает. С годами остывает общее супружеское пространство как земля в межсезонье. И ничего с этим поделать нельзя…
Утром Иван зашел к отцу и сразу понял, что он умер. Выражение лица было особое – спокойное и умиротворенное. Скорее всего, во сне умер, как все добрые люди. Просто тихо ушел, никого своей кончиной не потревожив…
– Хорошо, что не перед самой свадьбой Павел Семенович умер! Теперь ее откладывать не придется! – с явным облегчением в голосе проговорила Лена и быстро прижала ладонь ко рту, испуганно покосившись на Ивана.
Он глянул на нее с обидой, но ничего не сказал. Что тут скажешь? Ругаться в такой день, что ли?
– Прости меня, Ванечка… Ну прости… – виновато проговорила Лена, понимая свою оплошность. – Конечно же, я понимаю твое горе, Ванечка… Я тоже очень любила Павла Семеновича, ты же знаешь. И он ко мне хорошо относился… Ну прости меня, Вань!
Катя вышла из своей комнаты, как была, в пижаме. Спросила сонно:
– Мам, пап… Чего у вас такие лица печальные? Случилось что-нибудь, а я не знаю?
– Дедушка умер, Катюш… – тихо произнес Иван, глядя в окно. – Вчера вечером я еще с ним разговаривал, а сегодня зашел… И все… Умер…
– Ой, пап… Да что ты… – поднесла ладони к дрожащим губам Катя, собираясь заплакать. – А я… Я ведь вчера поздно домой пришла, вы с мамой уже спать легли… Хотела к деду зайти, но потом подумала: чего я его будить буду? Надо было зайти, наверное… Ой, как мне дедушку жалко, ну как же так-то, а? Даже попрощаться с ним не получилось! Но откуда ж я знала, что он этой ночью умрет…
Катя заплакала тихо, потом повернулась и ушла к себе. Лена проговорила деловито и немного осторожно:
– Надо всех родственников обзвонить, Вань, пусть едут… Ты сам будешь звонить или как? Если тебе трудно, я могу позвонить… И вообще, столько всего надо сделать! И похороны организовать, и отпевание заказать, и поминки… Надо что-то делать, Вань! Ну что ты стоишь и молчишь, будто меня не слышишь? Очнись, Вань!
Ему казалось, и впрямь плохо слышать стал и не совсем понимает, что происходит. Осознание утраты сдавило обручем голову, и голос Лены звучал откуда-то издалека раздражающей нотой. И потом, когда съехались все родственники, брат Николай, сестры Лиза и Настя, он никак не мог войти в это осознание утраты и горя. Сам себе казался заведенным механизмом и будто сторожил в себе ту самую пружину, которая приводила механизм в действие, – не сломалась бы раньше срока…
Как это ни странно, отпустило его во время отпевания. Все собрались в небольшой церковке, стояли плечом к плечу, смиренно опустив головы. И он будто заново увидел их всех, родных и любимых… Вот брат Николай стоит – высокий, седой, красивый. Рядом жена его Света то утирает глаза платочком, то крестится истово. А вот сестренки, Лиза и Настя, рядышком стоят, плечом к плечу. За их спинами мужья – Сережа и Вадим… Знакомые лица, родные. А где же Катя, что-то не видно ее? Ах, да вон она… Рядом с Олегом стоит, с женихом. Видно, что Олегу скучно здесь находиться, переминается с ноги на ногу в нетерпении. Хоть бы совесть поимел, торопыга! И что Катя в нем нашла, никогда этот Олег ему не нравился… Мажор местного разлива. Но возражать ведь не будешь, это ж Катя так решила – замуж за него согласилась пойти. Да и ладно, что ж. Лишь бы он не обидел ее потом, милую доченьку…
Батюшка старательно выпевал слова заупокойной молитвы, свечи кругом потрескивали, а его мысли почему-то неслись себе и неслись. Туда, вглубь неслись, в память… Увидел вдруг Катю, маленькую еще, пятилетнюю. Такую, какую нашел тогда в лесу…
Обход лесопосадок он делал, проверял, прижились молодые деревца или нет. Как и положено лесничему по его службе. Уже обратно шел, к поселку, как вдруг услышал – плачет невдалеке кто-то. Сначала подумал – птенец из гнезда выпал, пищит… Потом прислушался – нет, вроде непохоже. Пошел на этот писк осторожно и вскоре обнаружил под кустом боярышника девчонку. Маленькую, испуганную, насквозь зареванную. Она уже и громко плакать от страха не могла, только попискивала жалобно. Присел на корточки, спросил тихо, чтобы еще больше не напугать:
– Ты как здесь? Потерялась, да? Как тебя зовут, скажи?
– Я Катя… Я в садике была и через дырку в заборе убежала…
– А зачем ты убежала, Катенька?
– Белочке хотела орешков отнести… Я шла, шла, и все никак белочки не было… А потом я обратно пошла… И заблудилась… Я так устала, дяденька, даже ножки больше идти не хотят. А еще я кушать очень хочу…
– Что ж, понятно… А у меня вот тут бутерброд припасен с сыром… Будешь?
– Да, буду…
– А на ручки ко мне пойдешь?
– Да, пойду…
– Вот и молодец! Давай, иди сюда… Я тебя понесу, а ты пока бутерброд ешь. Куда тебя отнести? Домой? Или обратно в садик?
– Не знаю, дяденька… – невнятно проговорила девчушка с набитым ртом. – Как вкусно… Я так сильно кушать хочу…
– Ладно, давай сначала из лесу выйдем, потом сообразим, куда тебя отнести…
– Лучше в садик, дяденька. Может, так мама не узнает, что я убежала. Она сильно ругаться будет. Знаете, какая у меня мама строгая?
– Конечно, будет ругаться… А как же? В другой раз уж ты не ходи одна белочку кормить, ладно? Только вместе с мамой. Или с воспитательницей. Поняла меня?
– Да, поняла… Я правда так больше не буду, честное слово! Я так испугалась, дяденька…
– Меня дядей Ваней зовут. А тебя Катенькой, стало быть. Хорошее у тебя имя, очень хорошее. Вот и познакомились, Катенька. Значит, сначала в садик пойдем, да?
– Ага…
Около детского сада уже наблюдалось большое волнение – стояла милицейская машина, народ бегал туда-сюда.
– Ну вот… Кажется, тебя уже давно потеряли… А это не твоя мама там у милицейской машины стоит?
– Моя…
Женщина, в которой Катя признала маму, вдруг обернулась. Лицо ее было таким испуганным и заплаканным, что он торопливо шагнул к ней, протягивая с рук ребенка:
– Вот, не волнуйтесь. Она нашлась, в лесу заблудилась… А я как раз после обхода шел.
Женщина молча схватила дочь, прижала ее к себе изо всех сил и, кажется, даже дышать перестала. Только две крупные слезы скатились из-под сомкнутых ресниц, и горло дернулось в нервном спазме.
– Ну все, все… – осторожно погладил он ее по плечу. – Все закончилось, успокойтесь… Все хорошо уже.
– Да, спасибо вам… А вы кто? Как вы ее нашли?
– Я лесничий, я с обхода шел, – повторил он терпеливо. – Вообще-то лесник должен был обход делать, да приболел…
Он уж не стал уточнять, что лесник Федор Васильич вовсе не приболел, а просто не мог с утра с постели встать по причине большого похмелья, но ведь это и неважно было, в общем? К тому же Катина мама на него вдруг так посмотрела, что пришлось от смущения глаза опустить.
– А как вас зовут, уважаемый лесничий? Можно узнать?
– Иваном меня зовут. То есть я Иван Павлович, если точнее…
– А меня Леной. И можно без отчества. Просто Лена.
– Тогда и я просто Иван…
– То есть Ваня?
– Ну да… Можно и так.
– А если я вас в гости приглашу, Ваня, не откажетесь? Должна же я вас отблагодарить как-то? Вы ж мою дочку спасли, можно сказать…
– Да что вы, какие могут быть благодарности! Не нужно ничего такого!
Новая знакомая Лена посмотрела так, что он еще больше смутился.
– А вы ведь меня сейчас обижаете, Ваня… В конце концов, я женщина, я вас в гости зову… – проговорила она немного насмешливо.
– А… Ну, извините тогда. Если так… Я просто не понял. Я приду, конечно.
Он видел, как у нее мелькнула озорная искорка в глазах, и снова смутился отчаянно. Вот же бестолковый какой, вот же увалень! И всегда таким был, и в институте, помнится, над ним ребята всегда подсмеивались. Ну что делать, если не умеет он этого? С детства свое стеснение так и не переборол. Хотя оно ему жить не мешало, если по большому счету. Жил себе и жил. На работу ходил, дом новый вместе с отцом строил… Некогда было по гостям ходить да в реверансах с дамами раскланиваться!
– Тогда я вас жду вечером… Мы с Катей вас ждем… Дом около школы, справа, там еще мальвы такие высокие под окнами растут. Маленький такой домик. И забор покосившийся…
– Знаю. Найду. В этот дом всегда поначалу новеньких учительниц селят.
– Ну, стало быть, я та самая новенькая учительница и есть… Приходите часам к семи, я успею ужин приготовить!
– Да, я приду. Спасибо…
Ровно в семь он уже сидел за столом в том самом маленьком домике с покосившимся забором. Слушал, как Лена говорит весело, накладывая ему в тарелку тушеной картошки с мясом:
– Ой, даже не знаю, как мы с Катюшей будем в этой халупе зимовать… Раньше следующего лета мне жилье и не обещают. Я ведь только приехала, буду в вашей школе математику преподавать. Пока только такое жилье выделили, совсем неказистое. Но и на том спасибо, что ж… Мне ведь на данный момент вообще податься некуда с дочкой. От мужа я сбежала, так уж получилось, ничего не поделаешь…
Лена замолчала, будто ждала от него уточняющих вопросов. Но он тоже молчал – из деликатности. Потом она продолжила все же:
– Разошлись мы с мужем, так вышло. Он очень жестокий человек, дочку совсем не любил… Даже своей не хотел признавать, вот что обидно. Да это и неинтересно, в общем… Я вижу, что вам неинтересно…
Он вскинулся было – отчего же да почему же, мол, и вовсе даже наоборот, но она опередила его вопросом:
– А вы, стало быть, местный лесничий?
– Да. Я после института в свой поселок вернулся. У меня здесь отец живет.
– А лесничему разве обязательно институт нужен? А я думала… Их обычно такими отшельниками представляют, бородатыми такими, с ружьем за плечами…
– Это вы лесничего с лесником путаете, наверное.
– А разве это не одно и то же? И чем же лесник отличается от лесничего?
– Ну, тут своя специфика, в двух словах и не объяснишь. У лесничего обязанностей больше, ответственности. Бумажной волокиты очень много, отчетов всяких…
– А, поняла. Значит, вы как бы начальник получаетесь, да? Хозяин лесничества, хозяин местности? А лесники – это ваши подчиненные?
– Ну, можно и так сказать…
– Какая у вас профессия замечательная, Иван! Все время в лесу, на природе!
– Ну, не все время, допустим… Бумажной волокиты тоже хватает.
– Да, ее везде хватает. Я вон тоже все время с тетрадками сижу, устаю страшно иногда. А вы один живете или с семьей?
– Я с отцом живу…
– Только с отцом? Не женаты разве?
– Нет…
– И никогда не были женаты?
– Нет. Не был.
– А почему?
– Да так получилось, что ж… Не встретил пока ту самую…
Он снова смутился, да так сильно, что не мог поднять глаза на свою собеседницу. Даже сердился слегка – чего она допрос ему устроила? Он же не спрашивает про ее бывшего мужа, как она с ним жила! И вообще… Загостился уже, хватит. Пора и честь знать…
– Я вас обидела, Иван, да? – вдруг мягко спросила Лена. – Да вы не обижайтесь на мои вопросы, просто мне очень хочется про вас все знать… Я, как все женщины, весьма любопытна. И мне здесь очень одиноко, даже поговорить не с кем. Вы же не обижаетесь, правда?
– Нет. Не обижаюсь.
– Вот и хорошо… Тогда давайте на «ты» перейдем? Что ж мы сидим и выкаем друг другу, нехорошо как-то.
– Давайте, если вам так больше нравится… Я не против. То есть… Давай на «ты»… Что-то я твоей дочки не вижу, где она?
– К соседской девочке поиграть пошла. Я ей не сказала, что ты в гости придешь. Иначе бы она с коленок твоих не слезла, так ты ей сильно понравился. Весь день сегодня рассказывала мне, какой хороший дядя ее в лесу под кустом нашел.
– Да я не против, пусть бы не слезла с коленок… Я люблю детей, они все забавные такие.
Лена улыбнулась, посмотрела на него очень внимательно. Потом нахмурила лоб, будто собираясь с мыслями или никак не решаясь что-то сказать. Вскоре произнесла осторожно:
– А пригласи нас с Катей в гости, Иван? Просто в гости… У нас ведь пока никаких знакомых здесь не образовалось, не к кому даже в гости сходить! Я пирог принесу. Я умею… Ты с чем пироги больше любишь, скажи?
– Да мне все равно, с чем… Приходите. Приходите с Катюшей, конечно.
– Тогда мы придем в субботу вечером, ладно? Самое хорошее время для гостей!
– Хорошо. Жду вас с Катей в субботу вечером. Я на соседней улице живу, дом такой двухэтажный, с балкончиком. Улица Лесная, пятнадцать.
– С балкончиком, говоришь? Как интересно… Тогда точно найдем, если с балкончиком.
В субботу они с отцом принимали гостей. Прибрались в доме, накрыли стол, запекли гуся в духовке. Отец поглядывал на него чуть насмешливо – давай, мол, старайся, ага… Если сам себе жену никак не найдешь, значит, она сама тебя будет искать, и не надейся, что в холостяках навеки останешься. Если Магомет не идет к горе, то гора сама придет к Магомету…
Лена отцу понравилась. И Катя сразу запала в сердце, он потом так и сказал:
– Хорошая девчоночка, светлая… Дедушкой меня назвала… И мать ее тоже в общем и целом… Нормальная женщина. Хорошая жена будет. Деловая, хозяйственная, хваткая. Женись, Ваньша, давно тебе срок вышел. Что мы как два бобыля живем. Женись…
Брат Николай и сестры, Лиза и Настя, тоже кандидатуру Лены одобрили. Настя даже прослезилась, услышав такую новость:
– Я так рада за тебя, Вань… Наконец-то у тебя семья будет! И дом свой будет… Это ведь твой дом, Вань, твоим всегда и останется. Я и Лизе, и Коле так скажу – хватит ездить сюда как на дачу! В любое время, когда нам захочется! Здесь теперь только Ванечка хозяин… Когда позовет в гости, тогда и будем приезжать…
– Да ну, Насть! – начал было он возражать. – Приезжайте, когда хотите! Лена вовсе не будет против!
– Нет, Вань. Неправильно это. Она теперь здесь хозяйка. Привыкай, Вань, к новой жизни. Надеюсь, Лена папу нашего не обидит… Да и ты не позволишь, я думаю.
Отец и сам принял новые правила жизни, то есть принял в дом Лену как полноправную хозяйку. Даже переселился со второго этажа в маленькую комнату под лестницей, чтобы не мешать молодым. С указаниями да советами не лез, только возился целыми днями с Катей. Сам уводил ее по утрам в детский сад, сам забирал, кормил ужином, спать укладывал. Даже колыбельные пел низким бархатным баритоном и сказки читал с удовольствием. Иногда у него сердце обрывалось, когда он слышал эту колыбельную из своего детства – отец ему тоже ее напевал, бывало…
Как у нашего кота была мачеха люта,
Она била кота, приговаривала:
«Не ходи ты, коток, на чужой на шесток,
Приходи помогать, нашу люлечку качать…»
Катя тоже к отцу привязалась, называла его дедушкой. Все свои девчачьи секреты ему рассказывала… Лена даже ревновала ее иногда, спрашивала шутливо: «Ты разве больше дедушку любишь, чем свою маму?» На что Катя вполне серьезно отвечала, кивая: да, мол, больше люблю…
Впрочем, Лене было и недосуг такими мелочами заниматься – она очень быстро в роль хозяйки дома вжилась. И двух лет не прошло, как появились у нее в обиходе эти постоянные присказки – а что делать, мол, весь дом на мне держится. Кручусь как белка в колесе, с утра и до вечера. Устаю к вечеру, как собака. Так трудно бедной женщине с хозяйством справляться…
Никто и не раздражался на эти присказки. Жизнь текла себе и текла по своему распорядку, и как-то незаметно выросла Катя, превратившись из маленькой забавной девчушки в симпатичную русоволосую девицу. И даже кавалер у нее объявился – в восьмом классе еще. Олегом звали. Катя его отвергла, а он доказывал свой интерес, как умел. То окно в ее комнате камнем разобьет, то соперника-шестиклассника вусмерть отлупит, то всю ночь под окнами на мотоцикле будет гонять. Когда Катя после школы поступила учиться и собралась уезжать в город, Олег напился и орал на всю улицу, переполошив соседей: «Я все равно женюсь на тебе, Катька, поняла? Все равно женюсь!» Родители его потом Лене звонили, просили прощения за такое поведение сына. Как Лена говорила – с долей обиды просили. Чего это, мол, ваша дочка нашего сына так вероломно отвергла? Чем он ей не угодил, интересно?
Катя училась, сдавала сессии, приезжала к ним на выходные. На четвертом курсе приехала с новостью – к свадьбе готовьтесь, родители. Влюбилась, выхожу замуж за городского парня, домой после учебы не вернусь. А потом все расстроилось как-то, и о свадьбе Катя больше не заговаривала. Окончила свой институт, приехала домой, устроилась на работу к отцу Олега. Он сразу взял ее на должность финансового директора, не без протекции Олега, наверное. К тому времени семья Катиного кавалера уже весь поселок под себя подобрала – владела всем, чем можно владеть. Лесопилкой, бензозаправкой, двумя магазинами, парикмахерской, аптекой…
А через три года Катя объявила, что выходит замуж за Олега. Довольно грустно объявила, без радости в голосе. Будто так, между прочим. Еще и добавила про себя тихо: «Пусть не думает, что я без него тут пропала…»
– Кто не думает, доченька? – осторожно уточнил Иван. – Это ты сейчас про того парня, с которым у тебя не сложилось?
– Да какая разница, пап?
– Большая, дочка. Очень большая разница. Потому что нельзя выходить замуж только для того, чтобы кому-то доказать что-то.
– А я и не собираюсь никому ничего доказывать! Я выхожу замуж по любви! Ты же сам знаешь, как Олег меня любит!
– А ты?
– А что я? Жить буду, как жила, только замужем. Вот и все. И не надо больше ничего говорить, пап, пожалуйста! Не надо мучить меня вопросами… Я уже решила! Мы уж и заявление подали… И родители Олега просто счастливы.
– Конечно, они счастливы. Мол, наконец-то сын образумится. Надоели им его вечные пьянки-гулянки. Вроде взрослый уже человек, а ведет себя как юный мажор местного разлива.
– Пап, ну хватит, я же прошу тебя! Все уже решено, это мой выбор… А Олег со временем поменяется, вот увидишь! Он и мне обещал…
Как же, поменяется он. Вот и сейчас стоит рядом с Катей, переминается с ноги на ногу, лицо скучное, недовольное. Зачем тогда пришел, если не хочешь? Сюда ведь идти никого не неволят…
Батюшка громче начал произносить слова заупокойной молитвы, и прежние мысли умчались из головы испуганными птицами. В самом деле – не время и не место для воспоминаний. Еще раз обвел взглядом всех присутствующих. Подходит время прощания, стало быть. Прости, отец. И прощай… Обязательно исполню данное тебе обещание, обязательно съезжу к первой твоей жене, к твоей Соне… Последний поклон передам, прощения попрошу…
На кладбище дул сильный промозглый ветер, вороны пугливо носились над головой. Когда кладбищенские ребята забрасывали могилу землей, они сбились в тесную кучку как сироты – Николай, Лиза, Настя и он, самый младший. Очень хотелось поплакать, но постеснялся. Мужик все-таки. Далеко уж не молодой. И не тот маленький Ваньша, что ухватил чужого дядьку за коленки – не уходи, не оставляй меня, не надо…
На поминках Николай взял первое слово по праву старшего брата. Хорошо говорил, долго. Про то, как все они благодарны отцу, как много он для них сделал. Какой он был добрый, чуткий, внимательный. Только главного Николай не сказал, что отец им вовсе не родным был. Разве это главное на самом деле? Да и незачем всем присутствующим на поминках знать этот факт. И те, которые знали, уже забыли про это давно. Какое им дело до правды-то настоящей? Правды о том, что отец всю жизнь первую жену любил, не забывал о ней никогда. Любил, но любовью своей ради них пожертвовал. Нет никому дела до этого…
Когда все гости разошлись и остались за столом только близкие, Лиза проговорила тихо, обращаясь к нему:
– Дом этот теперь только твой, Ванечка… Никто из нас претендовать на него не будет, это я за всех говорю.
Николай и Настя кивнули – да, мол, подтверждаем. Настя добавила тихо:
– Папа никогда не говорил про завещание, но я знаю, что он так хотел… Да и по совести тоже… Ты ведь был последние годы с ним, Ванечка. У тебя на руках он умер, так что пусть все будет по справедливости.
Лена слушала их осторожно и жадно, переводя востренький взгляд с одного лица на другое. Потом произнесла как бы между прочим, убирая тарелки со стола:
– Тогда я к нотариусу потом схожу, пусть она все бумаги для вас подготовит, ладно? Она моя хорошая знакомая, она вас без очереди пропустит. Когда приедете на девятый день, надо будет только сходить да подписать, что вы от своих долей на дом отказываетесь.
– Да, Леночка, конечно. Приедем на девятый день, все подпишем, – покладисто кивнула Лиза. – Не переживай, Леночка.
– Да я не переживаю, что ты… – немного обиженно ответила Лена. – Ты же сама этот разговор начала…
– Прости, Леночка. Я не хотела тебя обидеть.
– Да ладно… Мы же свои, родные, уж разберемся как-нибудь.
– А со свадьбой Катеньки что теперь будет? – вздохнув и утерев слезу, тихо спросила Настя. – Переносить ведь придется свадьбу-то? Говорят, на год надо переносить…
– Да кто говорит, кто? – немного рассерженно проговорила Лена. – Зачем переносить из-за предрассудков каких-то? Нет, не будем мы ничего переносить… Я думаю, Павел Семенович нас простит. Он добрый был человек, понимающий. Конечно же, простит… Я думаю, он и сам бы не хотел, чтобы Катенька из-за него чего-то лишилась… Будет свадьба, будет! Скоро мы вам всем приглашения пришлем, ждите!
Уже через несколько дней Иван засобирался в дорогу, оформил на работе несколько дней в счет отпуска. Пришел домой, сообщил об этом Лене – уезжаю, мол… Она глянула непонимающе, потом проговорила сердито:
– С ума сошел, Вань? О чем ты сейчас толкуешь, не пойму? Куда ты собрался, какой еще отпуск? Я без того вся на взводе, а ты ко мне с какими-то глупостями лезешь, Вань!
– Это не глупости, Лен. Мне и правда уехать надо ненадолго. Я быстро обернусь, дня за два-три, обещаю. Ну, может, за четыре…
– Ничего себе, быстро! Да как ты не понимаешь, что сейчас каждый день на счету! У тебя дочь замуж выходит, ты в курсе?
– Я в курсе, Лен. Но мне надо уехать. Я отцу обещал.
– Что? Что ты ему обещал, ну?
– Съездить к его первой жене обещал.
– И зачем, скажи на милость?
– Отец просил последний поклон отдать. Если он просил, я должен это сделать, понимаешь?
– О… Как же я устала от всего этого, господи… – картинно воздела руки над головой Лена. – Ты сам-то себя сейчас слышишь, Вань? Какие поездки, какие поклоны, у нас дел невпроворот, до свадьбы чуть больше двух недель осталось! Или ты думаешь, я семижильная? Все и всегда должна тащить на себе? Еще раз тебе объясняю – у нас дочь замуж выходит! Удели ей немного драгоценного внимания и любви, очень прошу!
– Зря ты так говоришь, Лен… Ты же знаешь, как я Катю люблю…
– А я уже что-то сомневаться стала в этой любви, Вань! Ты так себя ведешь по отношению к Кате, потому что она тебе не родная?
Он даже не нашел, что и сказать. И как возмутиться этому заявлению. Знает ведь прекрасно, что он любит Катю как родную дочь. И даже больше… Если вообще можно любить больше. И бьет по больному месту зачем-то…
Лена и сама, по всей видимости, почувствовала, что перегнула палку. Замолчала, глядела на него настороженно. Потом произнесла тихо:
– Ну прости меня, я не хотела… Я знаю, что ты Катю любишь, и Павел Семенович ее любил… Он же ее вырастил как родную внучку, можно сказать. Все время с ней возился, с утра до вечера… У нас с тобой и хлопот никогда не было с ребенком, да, это так. Руки развязаны были. Прости меня, Вань, прости…
– Ладно, проехали, – махнул он рукой, слегка поморщившись. – И все равно мне надо ехать, Лен. К тому же к свадьбе уже все готово.
– Да что все-то, что все? – снова взвилась Лена, сверкнув глазами. – Я ж тебе объясняю, еще всяких дел невпроворот! И вообще… Я и без того нервничаю, Вань… Представляешь, они вчера еще и поссорились!
– Кто поссорился, не понял?
– Да Катя с Олегом поссорились! Разругались просто страшно, я сама слышала, как она с ним по телефону разговаривала!
– А что случилось? Опять Олег натворил что-то?
– Ну да… Всю ночь зажигал в баре с какой-то компанией, и девицы там были…
– А ты откуда знаешь про девиц, Лен?
– Да успели уж рассказать… У нас же люди такие добрые, про хорошее никогда не расскажут, а уж про плохое… Хлебом не корми, дай посплетничать! И Кате тоже донесли… Одна девица особенно наглая была, так и лезла к нему, так и лезла! Кому такое понравится, скажи? Вот Катя и нервничает теперь, сам понимаешь.
– Нет, не понимаю… Хоть убей меня, не понимаю я этого, Лен. Не любит она этого Олега, я знаю! Зачем замуж за него выйти решила? Ведь ничуть не изменится, нечего чудес ожидать. И сколько еще этих девиц будет… Неужели Катя этого сама не понимает?
– А ей виднее, Вань. Решила и решила. И я ее в этом поддерживаю. Хорошая жизнь так просто никому не дается, Вань, всегда за что-то надо платить.
– И чем же наша Катя будет платить за хорошую жизнь?
– Да всего лишь маленькими неприятностями, Ванечка. Всего лишь. Подумаешь, муж гульнет иногда, ничего страшного в этом в принципе нет. Наоборот, эмоции подстегиваются. А хорошего брака без эмоций не бывает, вот что я тебе скажу, Ванечка.
– А у нас с тобой какой брак, Лен? Достаточно в нем эмоций, по-твоему?
– Еще бы… Ты ж иногда бываешь такой упертый, что я вся нервами изойду, прежде чем добьюсь от тебя чего-то. Вот как сейчас, например… Заладил одно и то же – поеду, поеду, надо поклон отдать! Бубнишь как заведенный… И ведь знаю, что все равно сделаешь по-своему, оттого и злюсь! А ты говоришь, эмоций у нас недостаточно…
– Я этого не говорил, Лен. Я просто спрашивал.
– Да какая разница, господи… – раздраженно махнула рукой Лена, подходя к окну.
И тут же спина ее напряглась, и даже показалось, будто она сделала стойку как породистая борзая, голос зазвучал совсем по-другому:
– Ой, Вань, смотри, к нам Олежек идет… С шикарным букетом роз… Мириться с Катей пришел, наверное. Иди, Вань, встречай… А я пока прическу поправлю! Да не стой истуканом, ради бога, и лицо сделай приветливое, не хмурься! Где у меня расческа? Ты не видел мою расческу, Вань? Мне же и впрямь причесаться надо, с утра хожу непричесанная!
Но вместо зеркала Лена вдруг ринулась в комнату Кати, приговаривая заполошно:
– Катя! Катенька! К тебе Олежек пришел! Папа пошел ему дверь открыть, Катенька! Ну что у тебя такое лицо, будто ты целый лимон без сахара съела? Тебе не идет такое лицо, Катенька, не идет… И что вы с отцом оба такие недовольные, не пойму? Почему я одна должна суетиться? Такое чувство, будто это я замуж выхожу, а не ты, Катенька!
Олег уже вошел в прихожую, держа перед собой круглый букет роз. Улыбнулся натужно, потом проговорил довольно бодренько:
– Здрасьте, Иван Павлович! А Катя дома? Я к ней…
– Дома. Проходи, она у себя в комнате.
– Ага… Вот, извиняться пришел, Иван Павлович. Катя на меня очень сердится, да? Я вчера покуролесил немножко… Решил оторваться напоследок, потом уж нельзя будет… Я ж все понимаю, что нельзя… Сильно Катя сердится, Иван Павлович?
– Не знаю, ничего не говорила. С утра из своей комнаты не выходит.
– Сердится, значит. Ну да… Мне можно было и понедельника дождаться с извинениями, когда она на работу придет, но я решил – чем раньше, тем лучше. К тому же на работе много глаз да ушей посторонних, как-то не хотелось бы при них…
– Олежек, здравствуй! – выплыла в прихожую Лена, ласково улыбаясь. – Ах какой шикарный букет, с ума сойти… Я сейчас тебе вазу большую дам, Олеженька!
– Не надо вазу… – небрежно отказался Олег, слегка поморщившись. – Что я, в вазе Кате этот букет дарить буду?
– Да, Олеженька… Ты прав, конечно. Да ты проходи, проходи, Катюша у себя в комнате! А я пока стол к чаю накрою…
Не успел и чайник на кухне вскипеть, как Олег уже выскочил из Катиной комнаты, едва увернувшись от летевшего ему вслед букета. Ничего не сказав, быстро прошмыгнул в прихожую, вышел за дверь.
– Ничего себе… Круто она с ним поступает… – испуганно проговорила Лена, теребя в руках лямку от фартука.
Потом обернулась к Ивану, попросила тихо:
– Ты бы поговорил с ней, Вань… Что она вообще думает-то? Может, и впрямь уже решила замуж не выходить? Я хотела спросить, а она со мной даже разговаривать не стала. Сходи к ней, а, Вань? Тебя она больше уважает…
– Ты же знаешь мое отношение к этой свадьбе, Лен. Я давно сказал, что мне этот Олег не нравится.
– Да я ж не про тебя сейчас хочу узнать, а про Катю! Сходи и поговори с дочерью! Трудно тебе, что ли?
– Ладно, поговорю…
Катя сидела на диване, закрыв глаза, слушала музыку в наушниках. Голова ее покачивалась в такт ритму, лицо было отрешенным и сосредоточенным одновременно. Иван сел рядом, тронул пальцами ее плечо. Лена вздрогнула, открыла глаза, глянула на него быстро:
– Ой, пап… Напугал… Я и не услышала, как ты вошел. Совсем в моего любимого Стинга провалилась. Тебе нравится Стинг, пап, скажи?
– Мне больше «Пинк Флойд» нравится, дочка. В мои времена все по этой группе с ума сходили. У каждого времени своя музыка, сама понимаешь.
– Но Стинг – он же особенный… Он в каждую клеточку организма своей мелодичностью попадает! Да он вообще уникальный в этом смысле, пап!
– Согласен. Но я пришел с тобой не о Стинге говорить, Катюш.
– А о чем? Или о ком, пап?
– О твоем женихе, как ты и сама догадываешься, наверное. Скажи, ты и правда Олега любишь?
– Странный вопрос, пап… Особенно странно звучит накануне свадьбы, не находишь? Ты мне этот вопрос уже задавал. И не один раз, насколько я помню.
– Но ты мне так и не ответила, Катюша…
– А чего отвечать? Ты и сам все прекрасно знаешь. Все ж на твоих глазах было. Ты ж знаешь, как он меня любит. С третьего класса за мной бегает, никак не устанет. Он просто зациклен на мне, пап…
– Вот именно, что зациклен. И это совсем не значит, что он тебя любит, Катюш.
– Ой, перестань! Не придирайся к словам. Я знаю, что он меня любит. Да, может гульнуть с другой, чтобы самому себе что-то доказать или как-то там самоутвердиться, а любит меня. Так бывает, пап…
– А ты? Ты его любишь, скажи?
– Ой, ну что ты ко мне привязался? Мне двадцать пять лет уже, я в романтических облаках давно не летаю! Я семью хочу, детей хочу… А твоей этой любви можно ведь так и не дождаться, правда? А годы идут…
– Да какие годы, Кать! О чем ты! Хоть убей, не понимаю твоих страхов!
– Потому что ты мужчина, вот и не понимаешь.
– Да какая разница…
– Большая разница, пап! Ну, представь, я буду сидеть в ожидании этой любви, пока совсем не состарюсь… Кому от этого легче будет, а? И вы с мамой внуков не дождетесь! Потом спохвачусь и буду себе локти кусать…
– Да глупости ты говоришь, Катенька! Ты лучше о том подумай, как ты жить будешь с Олегом, если его не любишь! Ведь это не жизнь будет…
– Ой, пап, ну хватит уже, а? – сердито проговорила Катя, подскакивая с дивана и подходя к окну. – Что ты мучаешь меня подобными разговорами? Мне и без того плохо… Отстань… Ну не знаю я, что тебе сказать, не знаю, как быть… Сама не знаю…
– Что ж ты так в себе не уверена, доченька? – тихо проговорил Иван, качнув головой. – Откуда в тебе взялась эта неуверенность, не понимаю?
– Не понимаешь, да? – развернулась от окна Катя, нервно сплетая руки на груди. – Вот правда не понимаешь?
– Нет… – пожал плечами Иван, чуть растерявшись.
– А ты сам-то в себе уверен, пап? Если честно? Вот ты сам… Разве ты любишь маму, скажи?
– Конечно, люблю… Странный вопрос, Кать.
– Может, и любишь… Сам себя в этом убедил, вот и любишь. А на самом деле просто живешь на коротком поводке. Это ведь она тебя на себе женила, я хоть и маленькая была, а все помню!
Иван опешил, не зная, что и ответить. Потом собрался с мыслями, проговорил тихо:
– Ты сейчас не права, Кать. Совсем не права.
– Разве? Что, духу не хватает самому себе в этом признаться, да? Или думаешь, я до сих пор та маленькая девочка, которую ты в лесу нашел? И не обижайся на меня, пап, я ведь не со зла все это говорю. Ты знаешь, как я тебя люблю. Может, родных отцов так сильно не любят, как я тебя люблю. Просто мне обидно за тебя иногда бывает. И совестно… За маму совестно… Как она тебя в своих целях использовала тогда…
– В каких целях, Кать? Я сам ей предложение сделал, никто меня не неволил.
– В каких целях использовала, говоришь? Да в тех же самых, которые преследует каждая женщина, которая хочет устроить свою женскую судьбу! Каждая хочет замуж выйти, гнездо свое свить, так ей по природе положено! К тому же, когда гнездо готово уже, остается только туда проникнуть… Хозяйкой стать…
– Катя, Катя… Ты ужасные вещи сейчас говоришь, не надо так про маму, что ты…
– В каком смысле – ужасные? Что мама чувствует себя полноправной хозяйкой положения и держит тебя на коротком поводке? А ты сам этого не видишь, что ли? Да хоть бы взять, к примеру, эти ее вечные присказки, которые она все время повторяет… Мол, все в доме на мне держится, да вечно мне одной приходится все решать… Она же вбивает тебе эти присказки в голову, как гвозди!
– Ну, здесь ты опять преувеличиваешь, дочка…
– Да ничего я не преувеличиваю, пап! Дьявол – он же всегда в деталях… Одна эта фразочка чего стоит: «Все в доме на мне держится». И ты сам в это веришь. Ведь так, пап?
Иван ничего не ответил. Напало вдруг странное состояние, похожее на равнодушие, когда ничего отвечать не хочется. Может, потому оно и напало, что Катя права? Да только думать об этом сейчас не хотелось, не за этим пришел…
– Так что не учи меня жить, папочка, ладно? – тихо ответила Катя, глядя на отца с сожалением. – И про любовь мне сейчас ничего не говори. Лучше в себе сначала разберись, а уж потом… И не обижайся на меня, пожалуйста, что наговорила тебе всякого. Может, потому и наговорила, что очень тебя люблю…
– Ладно, я понял… – рассеянно проговорил Иван, поднимаясь с дивана. – Я обязательно подумаю над тем, что ты мне сказала, Кать. Сейчас просто некогда – в дорогу собираться пора.
– Ты что, уезжать куда-то собрался?
– Да… Надо в одно место наведаться. Это ненадолго, дня через три вернусь.
– И что, мама тебя отпускает?
– Нет. Не отпускает. Но я все равно уеду. Потому что так надо. Потому что я отцу обещал.
– А куда, если не секрет?
– Не секрет… Отец попросил к его первой жене съездить, прощения от его имени у нее попросить. Он ведь оставил ее ради нас. Мы совсем пропадали, вот он и решил с нами остаться…
– Да, я знаю эту историю, мне дедушка рассказывал. Все правильно, пап, поезжай. А хочешь, я с тобой поеду, а?
– Нет. Я один должен, Кать. Я почему-то так чувствую, что я один должен.
– Ну, если чувствуешь… То ладно тогда. Иди, собирайся в дорогу. Счастливого тебе пути, пап…
– Спасибо, дочка.
– Не обижаешься на меня?
– Нет, что ты…
Собрался он быстро, вышел на кухню, где Лена готовила ужин, проговорил тихо:
– Я поехал, Лен…
– Что, и ужинать не будешь? – обернулась она сердито от плиты.
– Нет, не буду. Боюсь на поезд опоздать.
– Все-таки я не понимаю тебя, хоть убей… Зачем куда-то ехать, поклоны отдавать… И не говори мне, пожалуйста, что это папин наказ был такой, не надо! Да мало ли что папа тебе сказал, он ведь уже не в себе был! А ты… Какие поклоны, какие наказы? Прошлый век какой-то…
– Я так решил, Лена. Мы ведь уже поговорили обо всем, ты забыла? Я так решил.
– Да делай, что хочешь, господи… Видать, доля у меня такая, все это терпеть… И без того все хлопоты на мне, весь дом на мне держится! Вечно кручусь как белка в колесе, никто этого не ценит…
Она и сама не заметила, что произносит свои последние фразы в пустоту – Иван уже вышел из дома, тихо прикрыв за собой дверь. Выйдя за ворота, сразу прибавил шагу, быстро направляясь в сторону станции. И впрямь бы на поезд не опоздать…