Волосы у нее длинные, темные и спадают вдоль спины, словно заплетенные в косы речные волны.
Я слышал о ней, о «девчонке, что живет за озером». Парни в лагере говорят, что ей нельзя доверять. Рассказывают, что в полнолуние можно увидеть на крыше ее силуэт – девчонка что-то колдует, подняв лицо к усыпанному блестящими льдинками звезд небу. А еще парни в лагере говорят, что ее семья живет в здешних лесах, что ее фамилия Уокер. А все Уокеры – ведьмы.
Ее дом спрятан среди деревьев – маленький пряничный домик, в котором пахнет землей и деревом. Домик, который мог приманить к себе Гензеля и Гретель. Они вошли бы сюда за сладостями и нашли бы смерть в его стенах. Так же, как могу найти здесь смерть и я.
Девушка передвигается по комнате с легкостью птички, почти бесшумно порхает по старым половицам, поднимая с них облачка пыли. Итак, я стою на пороге дома ведьмы.
– Что со мной произошло? – спрашиваю я, пытаясь согнуть пальцы, но они настолько окоченели, что не слушаются. Мороз растекается по телу, словно холодная вода льется из незакрытого крана и застывает кристалликами льда на суставах. Мысли лихорадочно мечутся в голове, но вместо воспоминаний только снег, и его белизна слепит, не позволяя рассмотреть хоть что-нибудь.
– Я нашла тебя в снегу, – отвечает девушка, склонившись у дровяной печки. Ловко и бесшумно она подкладывает в печь новые поленья. Не жмурится, глядя на огонь, и не пытается укрыться от летящих из топки искр.
Едва волоча ноги, я делаю несколько шагов, чтобы приблизиться к огню, бросаю взгляд на окно, заваленное снегом, и заставляю свою память включаться и вспоминать, вспоминать…
Я очнулся в лесу и увидел девушку, которую поначалу принял за видение. Она прикоснулась к моей коже своими мягкими пальцами.
Но мне кажется, что это было много дней назад, время для меня словно застыло и только теперь начинает понемногу оттаивать, как и мои промерзшие насквозь кости.
– Какой сегодня день? – спрашиваю я.
Сухие поленья уже разгорелись, от них на меня наплывают волны тепла, и девушка жестом предлагает мне сесть на маленький стул возле печки. Я сажусь, вытаскиваю руки из карманов куртки и протягиваю их к огню.
– Среда, – отвечает она и вскользь бросает на меня взгляд, словно боится, что может рассмотреть в моих глазах. А может, боится, что в ее глазах могу прочитать я.
Я сжимаю кулаки. Руки невыносимо ломит – это постепенно, болезненно восстанавливается мое кровообращение.
«Среда», – тупо размышляю я. Но мне это ни о чем не говорит. Надо бы лучше спросить, какое сегодня число и какого месяца. Даже какой год, может быть. Мои мысли пытаются восстановить происходившее. Но нет, я не могу вспомнить, как очутился здесь, помню только тот лес и как лежу на спине, а снег все падает – медленно, беззвучно, безостановочно – погребая меня заживо.
Девушка ходит по комнате, что-то мурлыча себе под нос, не заботясь, что я могу ее услышать. Но я слышу. Это протяжная, нежная мелодия, очень печальная. Колыбельная, может быть. Но в какой-то момент девушка переводит взгляд на меня и тут же замолкает.
Я опускаю глаза в пол, но продолжаю слышать ее шаги по комнате.
– Выпей, – говорит она, протягивая мне красную, в белых горошинах, кружку, до краев наполненную горячим чаем. – Это тебя согреет.
Она кивает мне, я дрожащими руками беру кружку, и мне в нос ударяет поднимающийся из нее пряный травяной пар.
«Выпей это. Съешь это». Я чувствую себя Алисой, провалившейся в кроличью нору. А откуда возвратился я сам? Из Страны чудес, из Нетландии? Или из другого, более… темного, скажем так, места, где вместо лимонных тортов и смешных песенок обитают жуткие монстры?
– Тебе все еще грозит обморожение, – добавляет девушка, поджимая губы. – Хотя ты выглядишь намного лучше, чем я ожидала.
Если честно, я совершенно не чувствую, что могу выглядеть хорошо. Я чувствую, словно никогда-никогда-никогда не смогу уже отогреться, словно из моих костей прорастают корни, которые вскоре прорвутся сквозь кожу, выпустят свои колючие побеги из моих глаз и разорвут меня на части.
Мне кажется, что от меня осталась лишь пустая оболочка, скорлупа.
Я обеими руками держу кружку с чаем. Ужасно хотелось бы чего-нибудь покрепче. Чашку черного кофе например. С сахаром. Но я безропотно отпиваю глоток и слегка морщусь от горечи. Девушка следит, как я пью чай. У нее на щеках россыпь веснушек, тех, что появляются после проведенных под солнцем дней, чтобы зимой напоминать об ушедшем лете, а к весне исчезнуть. Она забирает у меня пустую кружку, взгляд у нее остается внимательным, сочувствующим даже. Она касается моей руки своими пальцами. Бледными белыми пальцами.
Есть в ее взгляде что-то странное, диковатое. Знаете, что напомнил мне этот взгляд?
Представь, едешь ты ночью по пустой загородной дороге, и вдруг с обочины выбегает дикое животное. Выбегает, и ты в свете фар видишь такой же взгляд – удивленный, дикий взгляд существа, которое настолько свободнее тебя, что представить сложно.
Внутри меня вновь зарождается, начинает затягиваться тугим узлом страх. Она – ведьма, что живет за озером. Ведьма, от которой лучше держаться подальше. Избегать ее при любых обстоятельствах. Она околдует тебя и швырнет в огонь – просто так, ради интереса, чтобы посмотреть, как будет обгорать и отваливаться от костей твоя плоть. Впрочем, во взгляде, которым она на меня смотрит, нет и тени злобы, ни малейшего намека, что ей хочется свернуть мне шею. И потом, она же спасла меня и привела сюда…
Девушка держит пустую чашку, переводит взгляд на пол у моих ног и приоткрывает рот.
Теперь я замечаю тяжелый стук, с которым падают на половицы капли.
Одна за другой, одна за другой.
Девушка касается рукава моей куртки, которая промокла насквозь, в этот момент я похож на ледяную статую, которая начинает оттаивать в тепле, превращаясь в лужу на полу.
– Нужно снять с тебя всю мокрую одежду, – говорит девушка. Почти требует, я чувствую это по ее тону, по ее дыханию.
Я киваю, моя голова с трудом соображает, и я так промерз, что нет ни сил, ни желания сопротивляться.
Стоя перед огнем, я стаскиваю с себя куртку, рубашку с длинными рукавами и джинсы. Случись это со мной в другое время, когда я мог бы четко соображать, наверняка почувствовал бы себя как минимум неловко и странно, стоя в одних трусах перед совершенно незнакомой девчонкой. Но сейчас я ощущаю только холод. Кроме него для меня сейчас не существует ничего.
Девушка окидывает меня взглядом, прежде чем отвести глаза в сторону. Она пытается сделать вид, что не обращает внимания. Но ее щеки покраснели.
Я вновь сажусь на стул, и она укрывает меня тяжелым шерстяным одеялом.
Поправив одеяло, она стала развешивать мою одежду над печкой сушиться. От одежды пахнет сосной, холодным ветром и еще чем-то, что трудно понять, пока сам не побываешь в лесу и не принесешь с собой этот запах, впитавшийся в волосы и одежду. Этот запах леса пришел в дом вместе со мной, стойкий, словно горький дым походного костра.
– Утром я отведу тебя назад в лагерь, – говорит девушка. Сейчас она смотрит на огонь, потирая ладони. – Они искали тебя.
Я опускаю подбородок на грудь и подтягиваю съезжающее с плеч одеяло.
– Давно я исчез?
Она прикусывает нижнюю губу, показывая ровный ряд белых зубов, и у меня появляется чувство, будто я слишком пристально смотрю на нее, отмечая каждое ее движение и малейшее изменение в выражении темных глаз.
– С той ночи, когда была снежная буря, – наконец отвечает она, отводя руки от печки. – Две недели.
Гостиная, покачнувшись, плывет у меня перед глазами, пока я не прихожу в себя. Две недели! Целых две недели!
– Этого не может быть, – качаю я головой, стараясь удержаться на стуле. – За такое время я давно должен был умереть.
– Но ты не умер, – отвечает она и отходит к окну, на стекле возникает ее отражение – темные волосы и темные, как безлунная ночь, глаза. – Возможно, лес сохранил тебе жизнь.
Я не понимаю, что она хочет этим сказать. Налетает порыв ветра, от которого шатается весь дом, и с потолочных балок начинает сыпаться пыль.
– В лагере все думают, что ты пытался сбежать, – помолчав немного, добавляет она.
С меня на пол продолжает капать вода, и я вновь трясу головой. Я же не убегал, нет, я знаю. Знаю, но ничего не говорю, потому что никак не могу понять сам, каким образом оказался в лесу.
Там, где лишь редкие вспышки молний прорезают непроглядную тьму. Где деревья, словно в жутком танце, качают своими длинными, похожими на руки скелетов ветвями под дикую музыку ветра. Где всегда царит холод – жалящий, беспощадный.
Я прогоняю это мучительное воспоминание и начинаю рассматривать комнату. Отмечаю, что маленькую гостиную слабо освещают только отблески огня в печи, замечаю узкий коридор, в конце которого начинается лестница, ведущая на второй этаж.
– Электричество отключили, да? – спрашиваю я.
– Ага, – кивает она. – И телефон тоже. А мобильные так высоко в горах вообще бесполезны. Наша связь с внешним миром – ну, точнее говоря, с ближайшим городом – это телефонная линия и дорога. Но из-за бури линию отрезало, дорогу засыпало.
– Выходит, мы заперты здесь? – спрашиваю я.
– Дорогу со временем расчистят, – небрежно пожимает она плечами. – У нас зимой и не такое порой случается, – она отводит взгляд в сторону, словно припоминая. – Три… да, три года назад нам два месяца пришлось ждать, пока расчистят дорогу и подключат электричество. Мы привыкли полагаться на собственные силы, – она умолкает, словно боится, что сболтнула лишнего, открыла свое слабое место. – Я хотела сказать, что мы привыкли к уединению, – поясняет она, и ее слова растворяются где-то под потолком. – Ты тоже привыкнешь, – можно подумать, что мне никогда уже не покинуть этих гор, я стал постоянным жителем этих мест и мне предстоит жить, умереть и быть похороненным в этой земле. У меня по рукам пробегают мурашки, и я плотнее закутываюсь в одеяло. Возможно, все, что говорили о ней парни, правда, и я не должен оставаться в ее доме. В этом темном гнилом месте.
Тяжело сглотнув, я решаю перевести разговор на другую тему.
– Это все ты нашла? – спрашиваю я, указывая на наваленные грудой на подоконнике увеличительные стекла, старые флаконы из-под духов и пряжки от ремней.
Я вспомнил истории, которые слышал в лагере, истории о том, как эта девчонка ходит в темный лес – куда никто другой и не сунется – и находит там потерянные вещи. И что она – единственная, кто способен на такое, потому что сама часть этого леса, и если ткнуть ее ножом, то из нее не кровь потечет, а древесный сок и смола, вот. А еще болтали, будто волосы у нее из крапивы, а на пальцах у нее вместо ногтей когти.
– Да, – небрежно отвечает она. – Точно так же, как нашла тебя.
Повисает молчание – странное, похожее на петлю, готовую, кажется, задушить нас обоих. Затем она подходит ближе ко мне, поднимает руку и прикладывает теплую ладонь мне ко лбу, проверяя, нет ли у меня температуры. Я делаю вдох и замираю, задержав воздух в легких.
– Тебе надо поспать, – говорит она. – Ты мог простудиться.
Но ее карие, темные, как лес, глаза смотрят не на меня, а куда-то в прошлое, она слегка кривит рот – что это значит, мне сложно понять. От нее пахнет ветром, мокрой от дождя травой, и я вдруг понимаю, что она просто не способна на все те ужасные вещи, о которых шушукались в лагере.
Что не способна она по ночам похищать мальчиков и прятать их, закопав у себя под половицами. Или превращаться в огромного клыкастого зверя и бродить по лесу, сшибая подвернувшиеся ей на пути деревья. И не кажется она ведьмой, которая варит жаб на завтрак и завязывает свои волосы в узелки, чтобы наложить на кого-нибудь проклятие, которое невозможно снять. Нет, она просто девушка.
Девушка с волосами цвета воронова крыла и взглядом, способным разбить твое сердце на части.
– Ты можешь поспать здесь, на диване, – негромко говорит она, опуская руку и отступая на шаг. И я вдруг понимаю, что слишком долго смотрел на нее. – Ближе к огню.
Небо за окном все еще темное, без просветов. Сколько сейчас времени, я сказать не могу, и сколько еще осталось до рассвета, тоже не знаю. Возможно, память вернется ко мне, когда лучи утреннего солнца коснутся моего лица, а ночные тени уползут в свои пыльные темные углы. Может быть.
– Спасибо, – говорю я. Меня неудержимо клонит в сон, веки слипаются.
Она кладет на диван подушку и еще два одеяла, улыбается и, повернувшись, отправляется к лестнице. Ее волк бежит следом. На нижней ступеньке она задерживается, словно забыла что-то. Завтра ты будешь в полном порядке. Завтра ты вообще даже не вспомнишь про лес. Ты даже обо мне завтра не вспомнишь.
Но она ничего такого не говорит, волосы падают ей на глаза, когда она начинает подниматься по лестнице. Я слышу звук ее легких шагов, вижу, как слегка прогибаются, поскрипывая, деревянные ступеньки у нее под ногами, потом начинают потрескивать балки, и я чувствую себя выбитым из колеи, одиноким, растерянным.
Я нахожусь в доме девушки, которая живет за озером. Девушки, которой нельзя доверять. Ее имя медленно всплывает из глубин моей памяти. Имя, которое шепотом произносили в лагере, когда по ночам рассказывали страшные истории. Истории, от которых мороз пробегал по коже.
Это имя звенит сейчас у меня в голове: Нора Уокер.
Девушка, в жилах которой течет лунный свет.