Он тебе ничего не сделал. Он тебе ничего не сделает.
Дыхнув на Диму горькой, согласно этикетке очищенной серебром, она скрестила ноги в шортах. Согласившись остаться, позволила случайному знакомому усыпить ее недоверие и стала воспринимать его как ровню, то есть строго воспитанного мужчину, на порядочность которого можно положиться и расслабилась.
Беспечность, с которой Полина тратила время на него, объяснялась жалостливой любознательностью, почти всегда свойственной несведущему отрочеству. Как было уйти, когда в воздухе зноем вибрировала чужая боль? Как было уйти, когда даже воздух вокруг Димы был каким-то раненым?
– Я принесла тебе одежду, – сказала она, болтая чаем в чашке.
– Переодевание. Это срочно? – спросил он.
– Да. Да нет. Нет, – выпалила она.
Сыр и пирожок. Он дальше продолжил нарезать их ножом. Тоже его нашел.
Это маленькое открытие значительно Полину ободрило. Она спокойно сказала ему, что дело тут не в красоте, а в гигиене, что брюки у него… смотреть страшно, все в кровищи; и она была абсолютно права, поэтому решила закрепить выигрышное преимущество и проводить впредь время в хмуром и дипломатичном отчуждении, прихлебывая чай или хотя бы притворяясь, что пьет.
– Не сиди в углу. Там слишком холодно.
– Здесь жарко, Дима. – Ее глаза заслезились. Ей захотелось положить его на нормальную простынь, исцелить, защитить, отвести к себе домой и дальше поить чаем до самозабвения. Будто это ему поможет. Глотая слезы, Полина тупо кивнула и пересела.
– Не сиди на ящике – так мне тебя не видно, – он мрачно усмехнулся. – Ты слишком далеко так.
Полина прошла обратно. Под ее спиной заскрипели доски, локтям тоже досталось от жесткого пола.
– Опять на земле. Вот же, задница! Скоро у меня войдет в привычку растягиваться везде, где бы ты ни был!
Он ничего ей не ответил.
Только тряхнул головой, словно пытаясь отделаться от прилипчивых мыслей. Тем временем девушка непонимающе посмотрела на Диму. А потом щеки ее чуть порозовели, и, опустив взгляд, она принялась тупо втыкать ноготь в трещину на полу, оставленную чем-то тяжелым.
До сих пор считая себя не способным съесть такую гадость как йогурт, Хромцов положил здоровую руку на стол и поддел пальцем крышечку. Их игра сейчас казалась ему приятным разнообразием в сравнении с буднями, когда всем и каждому хотелось получить больше выгоды из общения с ним. Хотелось настолько явно, что он уже давно впал в скуку. Скуку важного человека.
– Понятно. Передо мной невозможная розовая слизь, – прогрохотал он голосом – хладнокровным самоцветом тирана на четвертом десятке. Голосом, поставленным за долгие годы главенства в преимущественно мужском рабочем коллективе. И губы его чуть задрожали, удерживая пластиковую ложечку и последовавший далее вопрос: – Ты только скажи мне, Поля, – вкрадчиво спросил он, – с каких это пор, школьницы рискуют здоровьем, чтобы спасти жизнь и здоровье совершенно незнакомого им человека?
– Ах, это… – вымолвила Полина, поразмыслив. – Ну… назовем это моим обостренным чувством справедливости.
Страшно черствый, Хромцов на секунду смолк.
Гордость за Полину клином впилась в его сердце.
И снова бездна циничных реальностей жизни втянула его.
– Она сделала это из чувства справедливости… Какая ты дура, я даже куском клубники подавился, – прошептал он ближе к концу стаканчика. Затем вздохнул, посмотрел на часы и, решив, что еще все равно не стемнело, медленно на нее оглянулся. Хромцов тщательно играл ленивой дразнящей улыбкой, чтобы девчонка не поняла, что он попался. Почти убит в самое сердце. В который раз за сегодня.
– Кроме того, я не школьница. Студентка, – прибавила Полина, списав его внезапную грубость на неважное самочувствие. До нее вдруг дошло, что и Дима в свою очередь мало чего про нее знает. И поскольку рядом никого не было, кто бы должным образом их друг другу представил, она решилась исправить это дело сама: – Я – второкурсница, скажем так, новоиспеченная. Поздравь меня, на днях я сдала экзамены на пятерки. Прямо хоть корону надевай да к английской королеве в гости. А ты-то кто такой, мать твою?
– Очень рад, – сказал Хромцов. – Когда же ты едешь?
Полина фыркнула и все.
Между тем он со второй попытки проглотил шершавую таблетку из пакета, зато допил водку. Прошелся, подобрал с пола полку. Хмуря лоб и всю дорогу покачиваясь, долго глядел на нее. В итоге повесил, сильными пальцами сделал ровно. Все это молча. С молчанием, от которого не только волосы шевелятся, но и в душе.
Полина мало ожидала ответа и не получила его. Она прикусила язык. Утешало, что и другие на ее месте сделали бы также.
– Ладно. Сдаюсь. Лезть к тебе в душу, еще и при твоем состоянии – отвратительно.
– … и довольно утомительно, – слабо прошептал он и тихо охнул, пряча для нее в звуках страдание. Начало фразы Полина так и не расслышала.
– Что ты делаешь, когда тебе плохо? – спросила она.
– Сплю. – Хромцов спрятал нож в карман. Рывком стянул подушку, бросил ее к плечам девушки, а затем опустился рядом с ней на свой пиджак. – Но сейчас я буду думать.
От Димы исходило щедрое тепло: как только он вытянулся рядом, Полине стало казаться, что в гараже жарко натоплено, но когда, наглядевшись и отведя взгляд от этой большой жаркой печи, Полина с изумлением поняла, что он на редкость привлекателен, ей стало холодно, холодно до отвращения.
В самом деле, была в нем какая-то мрачная притягательность – твердые резкие очертания скул и подбородка выражали неизменную решимость и оформившуюся властность, но все вместе взятое являло образ страстный до жути. Красивый в своей отчужденности. Верно с распростертыми объятьями встречаемый в любом доме, где есть дочка на выданье.
Если зверь, то обязательно благородный. Дико ревнив, но если только дать повод. А может он перед тем как в кювет угодить, шлепал людьми об пол как шваброй? Полина в который раз напомнила себе, что находится в гараже вместе с человеком, нуждающимся в помощи. И уже в который раз поймала себя на том, что может быть Дима и нуждался в помощи, но сейчас совершенно не походил на премилого дяденьку. В полумраке Полине нелегко было его рассмотреть, но ей было достаточно того что она видела периодически поднимая голову. Девушке вдруг снова стало страшно: всякий раз, когда он переставал разыгрывать из себя галантного собеседника, то превращался в загадочного незнакомца, с роскошным ярлыком чужой ненависти на плече.
И вновь пренебрежение опасностью, с которой было связано ее пребывание здесь, заставило сердце Полины заколотиться от страха. Она совершенно не знала Диму, вернее они познакомились всего несколько часов назад. Идея запереться в тихом местечке наедине с ним, определенно не входила в список развлечений допустимых для юной девушки.
Зажигалка чиркнула. Раскуривая сигарету, он наклонил свою темную голову к рукам, сложив их лодочкой. Затем отсутствующим взглядом посмотрел на стол, на нее. Глаза мужчины сузились.
– Бесстрашие – это слабоумие. У любого адекватного человека должны быть страхи, – проговорил он, глядя ей в лицо. – Вопрос только в том, как ты к этим страхам относишься. К примеру, сейчас ты впустую тратишь энергию, ступаешь по воздуху, когда под тобой лишь цветущий луг с ручейком.
Возможно, в общении с взрослыми так часто бывает, что постоянно приходится показывать, что нечем не смутилась. Но подобная вежливость не приносит утешения. Отрицательный образ гостя, создаваемый Полиной, было трудно соединить с обликом человека, который ей так мало и скупо уделял внимание. И вместе с тем, Полине было чрезвычайно неприятно думать, что, может быть, это вовсе не ее основательное воображение, и действительно сейчас в гараже, почуяв разоблачение, заблестит глазами, заскрипит зубами и сильно задышит через нос коварный изверг.
Он закурил. Все еще глядя на нее, откинулся плечами на стену, вытянул перед собой длинные ноги. Шепнул ей телом – двигайся. Думая, что ей все же легче наталкиваться на его молчаливую мрачность, чем на открытое предложение мира, Полина рухнула поближе, сгорая от любопытства и нечаянно задев его своими шортами.
Он не обиделся? Судя по виду вроде нет. Даже рад.
Где то там листва порывисто шелестит.
Воздух наполнился клубящимся гулом от шлепок и грохотом складных зонтиков.
Перешептывание о туманном будущем. Они обойдутся без него. Секрет их идиллии тщательно охраняется.
Его теплое дыхание пошевелило ей волосы.
– Сигарету?
Она покачала головой: нет, мне нельзя.
– Зря, я бы мог научить тебя курить, – сказал он, подумывая о своих врагах. – С другой стороны, слепая отцовская любовь мало чего дозволяет. Положим, если бы я был твоим отцом, тебе не позволялось даже близко подходить одной к реке.
– А вот об этом ты не должен говорить. Папа не знает где я, – она упрекнула его с притворной скоростью. Сбитая столку, потрясенная, разгневанная на него и на себя за ту непонятную бурю чувств, которую их знакомство в ней вызвало.
Хромцов откинул голову к стене. Посмотрел в потолок отсутствующим взглядом, но от этого взглядом не менее зловещим – все думал о своих врагах.
Его мрачность, его внезапную отчужденность она приняла за молчаливое пожелание взять сигарету. Полина взяла.
Ей были интересны не сигареты, а Дима. Он все еще здесь. Это так прекрасно. Пусть он останется. Пусть он навеки останется. Он когда-нибудь уйдет. С ней неожиданно случился приступ типичного юношеского пессимизма. Впрочем, она решила не реагировать. Сунула сигарету в рот.
Он наклонился к ней – в его глазах блеск. Краткая красная вспышка между ладонями.
Дым заполонил ей нос.
Долгое молчание. Потом голос мужчины, – так близко, что она с опаской покосилась на световую щель под дверьми. «… Главное, вдыхай так, словно ставишь свои условия. Это главное. Не знаю, мне этот табак нравится».
Опять молчание. «Хорошо, я так и сделаю», – сказала девушка. Брякнуло что-то, упала, что ли, чашка, и снова длинная пауза.
«Посмотри на пачку», – сказала девушка и усмехнулась. «Что это, из Испании?» – спросила она и усмехнулась опять. «Не знаю», – ответил он.
Погодя она зевнула еще уютнее, чем раненый.
«Планета стала», – подумал вскользь Хромцов.
И все. Сидели еще довольно долго, чем-то звякала, цокала чашка и со стуком катилась по доскам. Сильнее сблизились их фигуры, но разговоров больше не было. А чай вытереть они забыли.
– Блин, крепкая. – Полина вытерла под носом кулаком и надула щеки. – Еще эта водка… кружит.
Затем она беспричинно вздохнула пару раз, покуривая почти что в его объятьях. Небритая щека приникла к шее. Дима бежал от плохих ребят. Она бежала от хорошего папы. Все так перепуталось. Но они вместе и в безопасности, хоть на мгновение.
– Легче. Легче. Полегче. Полегче, – сказал он, ведя счет ее затяжкам. – Милая… ну тебя же забалаганит. И этот его ровный интерес так на нее действовал, что Полина странно держала на отлете сигарету, словно не впервые курила, и все роняла пепел к себе на шорты. И тогда его задумчивый взгляд внимательно переходил с ее дрожащей руки на серенькую, уже размазанную по шелковому подкладку пиджака пыльцу.
Как по ней, так стало спокойней. Но ведь это же чудовищно, подумала она, механически куря и все рассуждая про себя кто этот гость. Но ведь это же красиво, думала она дальше, смутно перебирая знакомые профили, знакомые голоса, – их было, увы, множество, – остановилась почему-то на новостях экономики. Небогатый на встречи, ее недавний контакт с телевизором, хранил эти разноцветные экономические графики как сокровище. Разные другие мысли приходили на ум и наоборот покидали его. Полина крутила сигаретой зажатой в тонком запястье, то отнимая красиво, то вновь поднося сигарету ко рту. Наслаждаясь тем, что она теперь как взрослая. Пытаясь сообразить, как стоически вытерпеть каменное молчание Димы. Но он привычно сунул руку в карман. Поиграл с ножиком и зачем-то неосознанно проверил кошелек, наблюдая за тем, как она курит.
Она не поняла, зачем ему сейчас деньги. Достала телефон, чувствуя, что ее легкие вот-вот взорвутся.
– Чем тебя развлечь, инвалид? Посмотри-ка сюда. Вот это – я. Это – тоже я, только в походе. А это – горы. Вот мы с Токио – наша последняя фотография. Это папа и тетя. У меня есть семья, знаешь? Правда, здесь они не очень, не буду показывать.
Сейчас было самое время сообщить ему, что ее папа – большая шишка, но запретное, абсолютно запретное действие с сигаретой и зажигалкой, слишком сильно повлияло на нее, чтобы Полина побеспокоилась об этой детали.
– Ладно. Один раз попробовала и просто не желаю совершать это больше когда либо. Но мне было больше неинтересно оставаться кроткой глупышкой. Той, что испугано неслась к гаражам, слушая советы на каждой кочке, каждом повороте. Ведь кое-кто не собирался ехать на велосипеде как попало, правда?
Одним махом Хромцов отшвырнул плед.
Полина не сразу сообразила, что рука его без предупреждения сомкнулась у нее на запястье и твердо потянула на себя.
– Мама! – нервно выдохнула она.
– Все это очень интересно. Но, Полина, милая…
– Что? – дрожа выпалила она, знакомясь с доселе незнакомым ощущением физического насилия. Она хотела соскочить с пола – не получилось, только выронила телефон и сигарету. Шарахнулась от мужчины, но оказалась припертой к стенке.
– Мне горячо от твоей сигареты. Обещаю, что через пару секунд и тебе будет жарко.
– Ты что такое несешь, придурок?! Я сказала тебе, только посмей меня тронуть и я устрою такой шум, что все соседи сбегутся! – предупредила она, пытаясь вырваться. Мысленно упрекнув себя за наивность и одновременно за веселую бесбашенность, которую себе позволила.
– Хватит, Поля. Довольно! Я имел в виду пепел, – проговорил Хромцов, легко отпуская ее руку и лихорадочно стряхивая с пледа пепел. – Послушай совет, – весело продолжал он. – Сигарете нужна пепельница, а иначе конец. И еще… – начал было он, но резко оборвал фразу, разразившись неудержимым смехом. Прижавшись спиной к прохладной стене, он пытался внушить себе, что нельзя так бурно реагировать на обычные глупости какой-то пигалицы.
Да она спятила, не иначе. В этом гараже стала психованная как в тюрьме. Задохнувшись от стыда, она упала на одеяло, чтобы понять, куда бросила окурок. Подобрала телефон. Шарила вокруг, сбивая последние искры. Все это Полина делала молча, откидывая волосы и прикусив губу – перед глазами стоял охваченный огнем гараж, в ушах – Димин смех.
Он предпочел оставаться у стены.
Он естественно, довольный. Разгадал ход ее мыслей. Тайны между ними больше нет.
Полина поняла это без слов. Потому что среди прочих достоинств у Димы имелся дар сохранять внешнее спокойствие, когда он внутренне округлял глаза.
Невероятно. Он достал новую сигарету. Красивый рот расслабился, скрыл ухмылку.
Она встала. Села. Снова встала. У нее возникла мысль. Как мысль, порыв больше. Полина ей стала сопротивляться, затем слегка уступила.
– Просто показалось. Я не знаю, что случилось, – проговорила она уверенно– поскольку ею всегда, начиная с раннего детства восхищались и женщины и мужчины.
Зато Хромцов знал что случилось.
Теперь да.
Насколько ему помнилось, пожар в гараже все-таки случился и в живых остался только он один. Он отложил сигарету, посмотрел на девушку – зеленая юность. Его кости превратились в крем-брюле. В голове роились сомнения, но он успел вытащить кошелек, бросить перед ней на пол. Другое какое-то вознаграждение он не придумал.
Задышала, теперь смотрела на него как животное, оставшееся без леса, и вся логика его мыслей кричала ему: не смей. Сначала он думал, что она будет медлить на каждом шагу, но это было не совсем так. Очарованный ею, как бы на границе с порабощением, он спокойно смотрел, как она побежала по нежно черной комнате – угловатая и волшебная. В синих джинсовых шортах, какая-то молодая безбожно, с манящим вырезом мальчишеской блузки.
Он даже не успел спросить, имеет ли Полина хоть малейшее представление о том, как прекрасна. Велеть ей не нервничать, как она уже нависла сверху обхватив его лицо ладонями.
Опять смеется вместо того чтобы дрожать от страха. Совсем хрупкая – но вся струится любопытством. Нежные изгибы под одеждой. Соски – переводчики с языка инстинктивного на вздымающейся и опадающей груди.
– Думаешь, я лезу чтобы узнать сколько ты стоишь? Мне по фиг. Просто так влю…
Вскинув голову, он настолько восхищенно сверкнул глазами, что Полина сбилась на полуслове.
Смогла бы окончить фразу, но разве что к ночи. Не важно, есть еще один путь к откровенным признаниям. Только надо выбрать – щека или рот. Она слегка наклонилась, слегка подалась вперед, прицениваясь к первородному глухому желанию, вспыхнувшему в глазах Димы.
– Иди. Иди же сюда, – проговорил Хромцов, как только понял, что она намеривается сделать.
Ей вдруг показалось, что это он хозяин, что это она пришла в гости. Получается абсурд. Полина неуверенно остановилась.
– Оставь их всех. Оставь мысли. Брось пугаться. Иди ко мне, – чуть слышно повторил Хромцов, в любовной истоме не отрывая глаз от ее приближающихся губ. И пока он говорил, ладонь его легла ей на локоть, обхватила руку, непреклонно повлекла к себе, медленно, сантиметр за сантиметром, и наконец, его теплое дыхание смешалось с ее вздохом. Напористые понимающие серые глаза поймали неуверенный блуждающий взгляд зеленых и приковали к себе. Потом Хромцов вздрогнул, плечами чувствуя, как она к нему рванула. Каждый нерв Полины содрогнулся как от разряда, глаза закрылись и по ее губам принялись скользить его губы, неудержимо и требовательно исследуя нежные изгибы и робеющие контуры рта.
Дымные от сигарет поцелуи тоже бывают сладкими. Особенно если они случаются впервые в жизни для кого-то из двоих. Нет, она не умеет. Нет, чтобы она сразу умела слишком похоже на сказку. Неуверенное соприкосновение и сотни тысяч комплексов в поведении, пальцы – сквозняки – не уловишь, беспомощный всхлип. Он усердно старался быть сдержанным. Дав себе труд разобраться в чем дело, Хромцов забыл про себя и начал все спасать. Показал, например, путь к губам – путь в них. Медленно поднес руку к вздымающейся груди девушки. Стиснуть слишком слабо – не хватит выдержки. Слишком сильно – ее чайник разобьет тебе голову.
Но вдруг Хромцов ощутил, как рот ее непроизвольно смягчился, напор трепещущих отталкивающих его ладоней стих. Он встал перед Полиной на колени, прижался, поцеловал крепче, быстро коснулся плеч и шеи. Приоткрыл кончиком языка сомкнутые губы, желая проникнуть внутрь, и когда они наконец распахнулись, испробовал нежность ее рта и вновь принялся без обиняков описывать действие, которого уже желал с самоубийственной готовностью. Полина дрожала от возбуждения, вернее не только от него. Точно кровь пульсировала у нее в висках: влюбила, влюбила, влюбила. Вот и поплатишься. Совершенно незнакомая с той грубой стороной его страсти, которую не нарочно, но умело возбудила в Диме, она искала опоры от невыразимого смятения, чувствуя, что вот-вот закричит или убежит.
Губы Хромцова становились все настойчивее, язык – пытливым, жалящим, руки его неустанно двигались, ласкали талию, то, что расположено выше и ниже.
Девушка застонала от невыразимого смятения, и пальцы его покорно переместились чуть выше, расстегнули молнию, пробрались под блузку. За полдня Дима умудрился стать для нее целым миром, в котором она чувствовала себя достойно. Даже на полпути к двери. Но ощущение тепла и безопасности, исходившие от его тела стали постепенно исчезать. На их место приходило притяжение, которое влекло ее к нему независимо от ее воли. Кутаться в стыд необязательно – приласкал, пока об этом не шло спора. Но потом стал жечь безудержной прямолинейностью своей страсти.
Не увиливай. Сделала шаг первой. Потом он все изменил.
Он слишком щедрый на урожай чудесных вспышек, наверное, озарений. Наверное, молний – чувственных жертв закружившегося вокруг мира. Он слишком сильный – сольешься с фоном стенки, если не учтешь эту штуку в его мозгах.
Придется учесть – Полина взялась за его плечи, учась в тоже время ими пользоваться во имя своего удовольствия. Разница в возрасте, в статусах больше не имела значения. Можно многое, с ним можно все, можно достать руками звезды. Тело плотное, сводит ноги, адреналин.
Удивленный мучительной страстностью ее ответа, Хромцов медленно оторвал руку от вздымающейся груди девушки, убеждая себя бросить ее, уйти, прервать то, что начал и безотлагательно. Завтра он наверняка пожалеет, что так далеко зашел с Полиной, и это было ему заранее известно. С другой стороны, если уж все равно раскаянья неизбежны, так пусть они будут о чем-то посерьезнее, решил он. И с некой безотчетной решимостью желая вернуть наслаждение, которое она ему дарила, Хромцов оторвал губы, взглянул в пылающее лицо девушки, распахнул блузку. Взгляд его опустился и замер, прикованный прелестной роскошью, открывшейся под одеждой. Великолепные груди, тугие, полные, с коричневатыми сосками, сжавшимися в бесстыдные бугорки, – мир закружился перед его взором; проворное загорелое тело с персиковой кожей, поблескивало в отсветах лампочки как нетронутые, надутые ветром дюны.
Испустив сдержанный вздох, он перевел взгляд с груди на губы, заглянул в растерянные глаза, а пальцы уже пытались по инерции развязать галстук, сорвать рубашку, чтобы припасть голой грудью к мягким покатым холмикам. Погодя Хромцов вспомнил, что вместо галстука на нем сегодня грязный влажный бинт.
Усилием воли он выкинул тяжелые мысли из головы и ткнулся девушке в щеку, снова возобновил поцелуй и принялся медленно исследовать чувственные впадинки, что Полина не удержалась и издала гортанный стон. Доведенная почти до обморока страстными ласками, она почувствовала, как Дима вовлек ее язычок, затем дал ей упиться своим, а когда Полина освоилась и поняла правила игры, их поцелуй стал воистину бешеным.
Колокола, бубны, трубы, медные флейты…
Земля забудь, не вспоминай – она тебя променяла на Диму, на его поцелуй.
Так нежно от губ к уху, так быстро в них. Рукоплескания. В том числе за то, что он небритый. Пока подружки сидели в своих домах, в своих кроватях, жизнь нагло баловала ее этим мужчиной. Он –суперприз. Спина ее выгнулась, он – самый долгожданный.
Тем лучше. Подумала Полина, сомкнув руки в крепком объятии, словно пытаясь запечатлеть в памяти все его очертания. Как легко далеко улетели мысли, оставили там пустоту от потерянного времени. Впрочем, ей надо было вырасти, чтобы уметь делать только губы и груди своей одеждой. Точно также и с интуицией. Она еще извивалась под требовательным нажимом его ладоней, но уже ждала, когда они снова увидятся. Одинаковые дни – одинаковые переживания, одинаковые ночи – без Димы все было всерьез, а в итоге бессмыслица. Нет, она не хотела больше слышать страхи. Она чем-то заслужила этого мужчину, с ним деньги, выигрыши, время превратились в пустяки.
Полина ниже склонилась, сама того не сознавая, прижала к себе его голову. Она же благоволила перед ним, если вдуматься. Хромцов повеселел и меньше придерживал ее, потрясенный любовью, которую она ему дарила. Пока она привыкала, он по-настоящему трудился, желая доставить обоим чуть больше удовольствия, которое они, кажется, обрели друг с другом нынче днем. Затем он позволил всем ее ощущениям проявиться в вскрике.
Мысли о родственниках стукнули ее в грудь, когда Полина выдохнула свое новое «О!»
Что волноваться из-за обычного чувства паники, подумала она и дала прикусить сосок посильнее. А там он уже взял ее за худые плечи, стиснул их на другом языке, менее ласковом, однако с пламенем чистого мужского восторга – словом Дима как мог способствовал восхитительному беспамятству девушки. Не отрывался от нее. Но ум, будь он неладен, лихорадочно заработал – ей не нравилось думать, что среди мужчин встречаются и людоеды. Их удел довольно убогий – делать из женщин неоспоримых пессимисток.
Не принято. Вычеркиваем. Или…
Дима же лучший – удерживает ее от расплывчатости, истерики, по сути. В случае чего выправит или простит. Для Полины стало очевидным, что нет ничего такого, чего бы Дима не смог понять. Понимание входило в схему их отношений, если у их отношений успела возникнуть хоть какая-то схема. Полина судорожно глотнула воздух, но стояла и держала блузку, как он сказал. Все ее тело несла нега и подступающий ужас. Уловив эту перемену, он прижался к ней всем телом – его близость частично ввела ее в восхитительное беспамятство. В ответ она пробежалась пальцами по его спине, не осознавая, как ловко Хромцов отвлек ее от тревог. Когда его руки спустились вниз по ее бедрам – ей стало нужно задержать дыхание.
Целоваться с таким, как кататься на американских горках. Дух захватывает – вечная история.
Но охи с американских горок остались позади.
Потому что он самый лучший. Но сразу после папы.
Папа будет оскорблен.
Чары были разрушены. Руки ее упали. Полина очнулась, вырвалась и обратилась в бегство.
Дима успел расстегнуть на ней молнию почти во всю длину. На ходу заправляя блузку, Полина на секунду обернулась, пытаясь не думать о том, что происходит у стены. Толкнула дверь. Тяжело прижалась к ручке.
– Сильно не броди по пляжу. Могут увидеть наши соседи!
Было мучительно вспоминать его без рубашки, поникшего плечами, уткнувшегося носом в подушку. Схватившегося за голову. И невыносимо думать, почему так.
***
В кухне – здоровая изобильная атмосфера. На плите сам собой побулькивает грибной суп. У холодильника еще стоит кудрявый запах салата, оставшийся после наевшегося петрушки садовника. Перцы на нитке свисают с подоконника, острые, им бы мотаться на ветру. Полная мокрая раковина просела от горя. Екатерина расстегивает ворот сарафана, оперившись боком о плиту. Тетушка Варя вся залитая охлаждающим кремом с алоэ. Носки спущены – ноги повыше от отеков, черный халатик жмет в грудях. Зато заколка!.. Четыре сезона – снегирь, подснежники, земляника, тыква – переплелись на пластиковом леком кубике, пришпиленном к остаткам волос мощной застежкой. Все это привычные Полине обстоятельства места, времени и образа действия.
За помывкой кружек домработница вспомнила полдюжины их соседей. Что слышно об их жизни. Что слышно от них самих об их жизни. С одной соседкой она встретилась в булочной, потом та купила маковый рулет, рогалики с сыром и курник – и все это для одной себя! Муж ушел от нее к другой, рассказывала по секрету Екатерина, так чего же от женщины теперь можно ждать?
– Сбитый летчик, – говорила она. – И никаких диет.
Барбара кивнула, словно поняла всю совокупность обстоятельств.
– Седина в бороду и так далее, – отвечала она. – В командировки большинство из мужей любит ездить – хотя бы раз, чтобы узнать, что это такое. Думаю, она просто застала его на месте преступления. Но если голубок упорхнул, что толку закрывать голубятню. Преждевременно жиреть? Так ведь Катенька?
– Причем тут командировки? Случилось преступление? Какая еще голубятня? – спросила Полина.
– Думаю, проблемы у них начались с той самой гремучей особи из его отдела, пригодной только для слюнявых утех, – сказала Екатерина. – А теперь что… беда пришла – наедай бока.
– Что такое гремучая особь? – шепнула Полина тетушке. – Что за беда пришла? – Но Барбара сделала вид, что ее не расслышала.
Чайник вскипел. Заварили с мелиссой. Несложная игра в чаепитие на чайном ситечке: кипяток, настой, ложечки, слова; кипяток, настой, ложечки, много слов. Длинен путь назад по лестнице с пачкой печенья и двумя сосисками, рассованными по карманам. Две женщины за кухонной дверью прислушиваются: не выпадет ли у нее одна из сосисок на их чистый пол? Не выпадет, не волнуйтесь, они хорошо припрятаны. В свою комнату и обратно. Осторожно отворила деревянную дверь. Вроде бы не вечность отсутствовала, но Барбара и Екатерина словно чуют ее чудное вранье.
Вечером и папа нашелся, и опять чай пили. Только папа пил другое.
– А я тебе скажу, – отозвалась Варвара Петровна, поправляя кисти на скатерти цвета увядшей розы, – просто чудо, что твой отец еще не упал с лестницы. Впрочем, это его дело. У пьяниц нет страха.
– Если бы мама это видела…
– Думай о хорошем, – сказала она, припевая чай. – Юра опять прислал цветы, – продолжала тише тетушка.
Но тут Полина заинтересовалась зеркалом, встроенным в кухонный буфет и, нахмурившись, вгляделась в свое отражение. Глаза – песок. Черты лица словно бы остались без электричества, теплились каким-то странным ноющим счастьем, природу которого она не совсем могла себе объяснить. То, что с ней творилось – это было прекрасно, но не имело отношения собственно к тетушке и затянувшемуся ужину.
– Что, прости?
Варвара Петровна вдруг обиделась.
– В какой ты дурацкой задумчивости с самого обеда! – воскликнула она и нежно ущипнула Полину за щеку. А потом Полина вспомнила тетушку Варю из своего детства. Это она лечила ее ангины и царапины, кормила вкусненьким, играла с ней на улице. Папа работал и где-то творил великие дела, но тетушка всегда была рядом. Обнимала ее и усаживала прямо на свой любимый диванчик по соседству с косметической маской, которую готовила или чайком, который она потягивала или книгой, которую она почитывала, а чтоб разговорить, давала конфету либо ложку меда. Расскажи что случилось, спрашивала Барбара. Перестань-ка быть себе на уме и расскажи что случилось. А затем тетушка деликатно, но настойчиво глядела ей в лицо, насилу сдерживая желание знать обо всем, что происходит в их доме.
Но иногда не можешь перестать быть себе на уме. Не можешь рассказать. Даже понять что случилось не можешь.
– Прямо не вериться, – вымолвила Полина, как только смекнула что тетушка считает себя вправе изучать ее словно бактерию под микроскопом, – прямо не вериться что меня окружили ухажеры.
– Юрия знаю, а кто второй?
Почему я скорее должна бежать отсюда? Мысленно Полина задала себе этот вопрос. Потому что тетушка похожа на ищейку – живой Шерлок Холмс, здание КГБ – вот кого она напоминает. Тетушке бы порыться в ней словно в коробке с мелочью, поискать шерстяные нитки, свежий бисер, универсальный клей, схемы выкроек, чудные потерянные пуговицы, иглу для штопки. Если бы Барбара знала, что она там прячет, сбила бы крышку, переворошила содержимое и, шарахнув по боку, спрятала под замок в чуланчик, считая что поступает верно.
Задумчивость сразу же прошла. В повисшей тишине Полине почудилось что-то нестерпимо угрожающее, и она прикинула риски от их с Барбарой дальнейшего совместного чаепития.
– Уже поздно, знаешь. Пойду к себе.
Варвара Петровна покорно закивала.
– Ах, помилуй, чтобы пойти поспать моего разрешения не требуется.
Полина с удивлением поняла, что тетушка вовсе не против остаться в одиночестве. Раскинувшись на диванчике, всем своим видом она давала понять – ей повезло, в ее распоряжении целая гостиная. Дежурно пожелав Барбаре крепких снов, Полина пересекла комнату. Остановилась, с осторожностью обернулась, не смотрит ли та ей в след. Смотрела. Вернее тут-то и стала смотреть.
Что-то в выражении морщинистого лица заставляло Полину умирать от желания вернуться и обо всем рассказать, спросить совета в предчувствии того, что ее спокойное будущее висит на волоске. То и дело перед глазами всплывали ужасные образы разгневанного отца и домработницы, исподтишка бросавшей на нее укоризненные взгляды. Завтра она весь день просидит дома. Может, доедет на велосипеде до булочной, а по возвращению добавит несколько убедительных деталей о том, как случилось что Токио неподалеку от булочной раздавило автобусом. Если повезет никто и проверять не станет. А сегодня… домой не несли ноги. Дома сегодня как-то плохо будет сидеться.
Лунный свет лился на берег. Полина как во сне преодолела пригорок и подошла к пляжу, ища Диму. Рванув дверь, она распахнула гараж, чуть не наступив на аккуратно расстеленный пиджак, лежавший перед входом. Взгляд натолкнулся не на теплую плоть, а на холодные стены. Опыт, накопленный за день, который прошел в опасности, в мгновенье ока взбодрил Полину, вернув от стыдливых терзаний к полному осознанию действительности. Она закрыла дверь, вышла наружу и оглядела пляж, скользя взглядом по повисшим на камнях росинкам. Спустив ноги с порожка, Полина побрела между гаражами. Необычайно интересно, подумала она, и столь же пугающе неудачно, если учесть что в столь поздний час они остались на пляже один на один.
Сжав по привычке пакет с едой, она пылала недовольством на саму себя, удравшую отсюда в приятной уверенности, что Дима по состоянию здоровья не сможет выбраться из гаража и хладнокровно бросить ее. Оставалось лишь радоваться, что он избавился от окурков, прежде чем убежать! Зайдя за угол, Полина перепрыгнула крапиву, чуть не угодив в липкую паутину, крест-накрест свитую под низкой крышей.
Какое-то неуловимое движение, что-то, мелькнувшее за сосчитанными и пронумерованными строениями, привлекло взгляд девушки.
– Поля… – произнес сбоку Хромцов.
Она резко обернулась, прилагая большие усилия скрыть, как при звуках его низкого голоса у нее бешено заколотилось сердце. Почему, в отчаянии гадала Полина, почему я неслась к нему сюда как сумасшедшая? Почему перестала бояться боли, неопределенности и грусти, которую придется вынести по возвращению домой?
– Прекрасный вечер, – сообщил он. – Встань куда-нибудь, здесь гвозди.
– Я… Тебе очень идет папин спортивный костюм. Тебе не предлагали быть моделью? – спросила она, с облегчением услышав, что голос его ровен. Обидами там и не пахло.
Поглядев на бриллианты в ее ушках, Хромцов подумал, что не предлагали. Предлагали быть с моделями.
– Я собирался идти тебя разыскивать, – ответил он, выходя из тени.
Паническая атака совсем необязательно бывает атакой, она может наступить так, что тихо и спокойно погружаешься в ступор, сродни невозмутимости. Покосившись на мерцающий в его руке нож, Полина поинтересовалась:
– И что ты планировал сделать, отыскав меня?
– Я нарезал тебе цветов, – сказал он, засовывая нож в карман. – Думал, ухитрюсь выскользнуть из гаража пока ты ушла по делам.
– Они чудные. Чудные. Чудные, – на силу прошептала Полина, наблюдая за тем, как Дима вытаскивает откуда-то из темноты охапку оборчатых белых ромашек.
– Лишенные престижа. Как ромашки должно быть сейчас непопулярны у девушек, – иронически признал Хромцов.
– Неправда, – многозначительно заметила Полина. Потом у нее сжалось сердце.
– В таком случае, – сказал он, послав ей кривую улыбку, – сосны, елки, сраные лютики, местная ряска со всеми ее лягушками тоже тебе.
– Что же, можно, – протянула Полина, удивляясь своей недогадливости, когда кинулась ругать себя, не проверив сначала вблизи гаража и за гаражами.
Теперь, когда девчонка его нашла, ему хотелось лишь одного – чтобы она снова его оставила. Ее присутствие нарушило умиротворенность, которую он так отчаянно жаждал. Подстрекаемый ее млеющей юностью и захваченный в атмосферу пионерского лагеря, в которой оказался благодаря Полине, Хромцов не смог забыть о ее существовании даже во сне. В который провалился сразу же, как только она выбежала не тратя много времени на одевание. Полина обладала завораживающей особенностью в один и тот же момент быть невинным ребенком, белокурой леди с налетом старомодного шарма и отважной героиней, спасающей собачью жизнь, человеческую жизнь, просто жизнь, несмотря на реальную угрозу страха. Цельная, но переменчивая, много женщин в одной, живая матрешка, именно поэтому она нашла в нем отклик.
Девушка рассматривала букет и пребывала в раздумье. Хромцов слегка нахмурил брови и несколько пересмотрел свое прежнее заключение о том, что ей их первый поцелуй понравился с той же силой.
– О чем ты думала несколько минут назад, когда искала меня?
Полина чуть-чуть напряглась, услышав вопрос. Ее занимали две сложности. Одну из них – замечательный замысел Димы предложить ей вместо своей биографии свое тело – она, естественно, никогда не посмела обсуждать.
– Ни о чем особенном, – уклонилась она.
– Все равно, расскажи, – настаивал он.
Полина оглянулась, и в груди еще раз предательски стрельнуло при виде крепких плеч поблизости и привлекательного серьезного лица, залитого лунным светом. Расположенная – и с желанием – говорить о чем угодно, чтобы отвлечься от мыслей о Диме, Полина бросила взгляд на реку и, уступая, сказала со вздохом:
– Я думала о том, что сегодня отошла от правил: просто и спокойно. Мне только хочется, чтобы меня по-прежнему понимали родственники и все те, кто их знает. Чтобы меня по-прежнему любили, чтобы я была нужна.
– Одобрение родственников – это все что тебе требуется? – спросил Хромцов удивлено и облегченно, поскольку мысли ее оказались дружелюбного характера. Она закивала, и блуза на молнии скользнула сверху вниз, а он резко подавил порыв коснуться выставленной напоказ ключицы и нежно поцеловать ее. – Отсутствует понимание с семьей?
– Вот именно, я боюсь остаться одна. Непонятой. – Полина вздохнула, чувствуя себя наивной девочкой. Одновременно подумав, что Дима похож на луковицу – много-много слоев, стебель за стеблем, и если бы они назавтра встретились, она продолжила пытаться сдирать эти слои, чтобы заглянуть под очередной и увидеть что представляет собой донце. – Еще я думаю, что мне делать: накормить тебя сосисками или полюбить навеки.
– Точно. Да. Трудный выбор, – поддразнил он, имея в виду пакет с едой. – Выбор – это опыт. А опыт – лотерея, как говорят каскадеры.
Полина послала ему унылую улыбку, а в голосе зазвучали решительные нотки:
– Мой номер телефона. Думаю, не стоит спрашивать, зачем я его оставляю. Ну… учитывая все обстоятельства. После секундного размышления, она выудила из шортов готовую записку.
Записочки, с улыбкой подумал Хромцов, где я и где записочки.
– Поверь, я и сам предпочел бы оставить этот вопрос открытым. Ну… учитывая все обстоятельства.
Он молча убрал записку в карман.
Полина не могла не приметить странного жадного блеска в оглядевших ее серых глазах, которого раньше и в помине не было. Но на мгновение отвлеклась, с тревогой представив, как были бы шокированы все домашние, если бы она выложила для них историю этого дня и скудные сведения о своем новом знакомом. Затем представила им своего нового знакомого. Она уже ясно видела истовый отцовский гнев и глубокий тетушкин обморок. Конечно постановочный, но исполненный искусно.
Взглянув на реку, в ту же сторону, куда недавно смотрела Полина, Хромцов вдруг тихо признался:
– Прости меня. Меня занесло. Я не животное, мне не только бы поскорее, поскорее…
– Тут мало о чем просить прощения, – отвечала она.
– Вот оно что? Можешь считать себя невиновной в случившемся, потому что вроде как покорилась мне против своей воли.
– Не правда! – вырвалось у нее со смущением и отчаяньем и сотней других переживаний, которые Хромцов не смог распознать. Отчего усилилась его заинтересованность в продолжении беседы.
– Не правда? – переспросил он с фантастическим ощущением легкости. – В чем же я не прав? – тихо, но настойчиво допрашивал он. – Объясни мне, в чем я не прав?
Не настойчивый тон заставлял ее отвечать, нет, напротив нежданные воспоминания о том, как он прикладывался к ее губам, воспоминания о немыслимой нежности, о страстности, о мучительной чуткости с которой учил ее целоваться, об испытанном чувстве ликования, о тяжелом дыхании в попытках сдержать влечение. С Юрой все обстояло совершено иначе. Возможно, причина заключалась в том, что папа сам ей его выбрал. И их вынужденная дружба была совершенно не похожа на те энергичные порывы души, которым Полина подчинилась, имея дело с Димой. Юрий Михайлович просто о ней пекся, в свое время ожидая от нее безусловного повиновения. Впрочем, как и папа пекся о своем протеже. В связи с чем, она ценила, а не сторонилась того, что случилось между ними, не могла заставить себя сфальшивить и вместо того чтобы врать, вымолвила сдавленным шепотом:
– Я по своему желанию спрятала тебя ото всех, укрыв в гараже. Я по своему желанию с тобой целовалась. – И, отводя стыдливый взгляд от его потемневших глаз, добавила: – Это было прекрасно.
Полина глядела в сторону и не заметила совсем новой странной улыбки медленно расплывшейся на губах Хромцова. Но даже не успела поблагодарить судьбу за тот прекрасный пережитый опыт, как он вмял ее в стену. Дима целовал ее, обхватив ее лицо ладонями. Однажды он уже заставил ее пережить восхитительное, ужасающее, пронзительное чувство, но сейчас заставил ощутить и дал ей понять что она нужна, интересна, обожаема, именно этого она не получала с Юрой. Именно этого ей хотелось получить всю жизнь.
Проведя руками по его груди, Полина обвила шею, откинулась на доски, разделяя его желание, еще более возбуждая его; ориентировалась животом, слушала грудями при этом испытывая и полное успокоение и абсолютную пьянящую радость. Измученное, но отдохнувшее тело Хромцова не смогло выдержать этого невинного порыва. Его охватило пламя, когда руки смогли пробраться за пояс джинсовых шортов и сомкнулись на голых бедрах. Одним простым движением он приподнял Полину и сильнее прислонил к стенке. Крепко прижался к ней чреслами, безмолвно требуя чтобы тела их слились.
Света мало, только от луны где-то наверху. Лишенный возможности говорить, а потом и дышать, Хромцов отстранился. Просунул пальцы между досок рядом с ее лицом. Нащупал углы, между ними провалы. Болтик. Ржавый острый болтик. Он накрыл его рукой, в последний момент пожалев девчонку, предотвратив большую неприятность, в которую она могла бы вляпаться.
Руки, ноги на бедре, крик «О, Дима!». Жаркая тьма. Опытные пальцы. И все- таки подбородок у него как наждачная бумага. Спустя минуту, это уже был тот поцелуй, который девственница имела право прекратить в любой момент.
Дрожа, задыхаясь, Полина спрятала лицо в его спортивной кофте отказывая в волнующем предложении и в этот же миг его мышцы, напрягшись, послали повелительный приказ. Не в силах более спорить, Полина медленно вскинула голову и попыталась посмотреть на мужчину.
– Нет! Ты же понимаешь, что нет! Тебе придется покинуть пляж, ты должен будешь немедленно уйти. В конце концов, мне есть что терять, в отличие от тебя! – пролепетала, крикнула Полина в угол его рта.
Она кинулась было к реке, но Хромцов не пустил ее. При виде столь явного свидетельства его настойчивого желания Полина растерялась. Страсть еще не угасла в затуманенных серых глазах. Ровно и негромко он произнес:
– Такое ощущение, что мы знакомы всю жизнь.
На сей раз смысл этого признания не оставлял никаких сомнений, и она прошептала словно слова были внезапно рождены ее сердцем, а не головой:
– Несмотря на это ты упорно отказываешься рассказать хоть что-нибудь о себе. Мне надоело наталкиваться на тщательно возведенную ограду! Догадываюсь, многие женщины с радостью согласились на то, что ты мне предлагаешь, но загвоздка в том, что, по-моему, ты нечто гораздо большее, чем пресс, рост и личико.
– Я не люблю говорить о себе. Также не вижу никого смысла в том, чтобы делиться с тобой своими проблемами.
Он произнес это спокойно, без раздражения, без пренебрежения и даже без сожаления, отказался от дальнейших разговоров с той же легкостью, будто наткнулся на яму и обошел.
С этими словами у нее точно пелена с глаз спала. Полина отшатнулась, и он отпустил ее. Отвернувшись и явно дав этим понять, что он может делать что хочет, она направилась к воде.
Хромцов поколебался, зная, что должен сейчас же убраться отсюда, но не желал уходить. Он говорил себе, что нежелание это вызвано попросту не самым лучшим самочувствием, а вовсе не озабоченностью странным настроением Полины и удовольствием, которое доставляло ему ее общество. Не спуская глаз с ее удалявшейся фигурки, здоровым плечом он привалился к доскам, которыми был обит чей-то гараж. Хромцов не чувствовал больше озноба, зато пиджак на котором он спал весь вымок от пота. Пришлось переодеться. Вдобавок с утра он толком ничего не ел, и в жилах его бродила водка, будоражившая ум и тело. Знакомый со всеми ее эффектами, Хромцов все-таки связал череду посетивших его образов Полины над ним и Полины под ним с банальной похмельной похотью. Затем пытаясь как-то объяснить себе растущее восхищение спасшей его девушкой, он с неохотой признал, что это была не похоть, а нечто другое. Возникшее в поле и укрепившееся в нем во время их путешествия к гаражу.
Внушая себе, что он взрослый мужчина, почти женатый взрослый мужчина и просто пребывает в воодушевлении, выкарабкавшись из еще одной переделки коих в его жизни было немало, Хромцов отшвырнул листву и откинулся затылком на стену.
Успокаивающий ласковый холодок, шедший от отсыревших досок, помог прийти в себя, но даже сейчас казалось, что весь мир перевернулся нынешним днем, и причиной этому отчасти стала Полина. Она и министр экологии, набитый дурень, вынудили Хромцова принести в неблагодарную жертву собственное спокойствие. Он до сих пор пребывал в ярости, плюсом в нем пробудилось желание. За которое он не испытывал никакого чувства вины. И даже если бы и был женат, все равно не считал бы себя провинившимся. Новое сделанное открытие поразило его.
Следовало что-нибудь с собой сделать. Следовало что-нибудь сделать с пакетом, который Полина ему оставила, – он повернул голову, и опять невпопад трепыхнулось в груди.
Возьми себя в руки, напутственно велел себе Хромцов и, кашлянув, отыскал, затем стал грызть какое-то печенье.
Закат, напоминавший пожар на реке, давно померк и ушел со всеми своими красками. Он ел, потому что надо было есть, слушал природные звуки, птиц и спокойную воду. Задумчиво глядел на песок у воды. На стоявшую у воды красавицу.
В ближайших к речке кустах луна на мгновение высветила крупную фигуру. В любой другой момент он обратил бы внимание на тень и легкую возню, донесшуюся сбоку. Однако сейчас, когда Хромцов был увлечен желанием заполучить Полину на глазах обретавшим несокрушимую решимость, то разум его остался глух к шуму.
Как это было не во время все, думал Хромцов. Он влюбился в девчонку без памяти в душный обморочный вечер, с рукой, бессильной, отечной и болтавшей как плеть, повстречав эту девчонку отнюдь не на веранде комфортабельного теннисного клуба. И девчонка эта села на корточки и возилась в реке, словно в луже, только ведерка ей не хватало. И ни о чем не жалея, но много чего желая, Хромцов благодарно улыбнулся жизни – бегущей, неравнодушной, изобильной, изменчивой, непостижимой и – чудной, чудной, чудной…
Покончив с ужином, он вышел на песок.
– Привет.
– Привет. – Она пожала плечами.
– Скажи, Полина, – заговорил Хромцов, когда она окончила разглядывать ракушку, – куда тебя обычно водят поужинать?
– Не так, – ответила она, покраснев. – Спрашивай не так. Я ни разу не была на свидании, не с чем сравнивать.
– Ни разу? – переспросил он, отвлекаясь на ее колени, и дальше на гладко-золотистые щиколотки.
– Я жду любовь, для остального у меня есть кино и книги, – прошептала Полина немного виновато, хорошо понимая, что ее посчитают Синим чулком.
Хромцов ничего не сказал.
Присел рядом, прихватил с песка, на котором стоял клевер, мелкие одуванчики – то красивое, что здесь было, и осыпал всем этим Полину. Все потому, что она казалась ему самой прелестной и очаровательной девушкой, которую он когда-либо встречал.
Полина отряхнулась, Полина рассмеялась, Полина вставила в волосы цветок – играй, играй дядя Дима! Нежданный гость, припозднившейся посетитель пляжа, таинственный Дмитрий Владимирович, кто дал тебе власть осыпать меня цветами и власть надо мной? Выпил ли ты болеутоляющее из пакета на ночь?
– Я бы сейчас много отдал за возможность выбраться с пляжа, – почти болезненно выдохнул Хромцов, пряча чувства. – Вкусно поужинать, побыть вместе, потанцевать, выбрать гостиницу к полночи, выбрать в ней лучший номер. И при желании остаться или не остаться в нем на ночь.
– Тесный шумный город? – переспросила девушка, когда вышла из воды и очистила от песка стройные ноги. И перехватив его взгляд со своих коленок, добавила: – Ну, уж нет, Дима. Сегодня я приверженка природы.
Покатый берег сонно тянулся вдоль реки. Он повел их недалекой кружной дорогой, избавив от необходимости гадать, где бы пройтись. Жирная чайка взлетела с вод, метнувшись в небо сразу за их спинами. А после кусты вдоль дороги раздвинулись, из них высунулась востроносая хитрая физиономия, тайком задыхавшаяся от своей старческой птичьей одышки. Заинтригованный взгляд повторил путь чайки и теперь медленно перемещался вправо… вдоль дорожки…прямо за узкими бедрами в спортивных штанах – штанах, показавшихся до боли знакомыми. Потом переместился на несколько сантиметров выше…взгляд старческих глаз встревожено приковал гранитный профиль, небритый, но весьма шикарный. С интересом старушка также отметила, что левая рука мужчины слаба или травмирована. Испустив долгий тревожный вздох, старушка припомнила телефонный разговор, который недавно подслушала и чуть не завопила с перепугу, наткнувшись на бинт, топорщившийся под кофтой и украшенный устрашающими бурыми пятнами. Матово-черные волосы небрежно взъерошенные; легкий ловкий наклон к идущей совсем рядом справа девушке. И тут, словно молния ударила в мозг, да с такой страшной силой, что у Варвары Петровны ноги подкосились от догадки.
У нее губы зачесались от злости. От злости на судьбу втянув голову в плечи, Варвара Петровна сидела в кустах, прикрывшись тяжелыми листьями. Он. Старушка, вхожая в высшие круги, сразу узнала эту живость, эту суровость, ставшую фирменным подчерком человека по фамилии Хромцов. Бессменного председателя совета директоров электрометаллургического комбината. Бизнесмена, чье имя с завидной регулярностью лидировало в рейтинге богатейших людей области. Воспоминания всегда под рукой – она вспомнила, как несколько лет назад впервые его увидела. Сила и твердость были вставлены в молодого человека, как кирпич в кладку фундамента. Светские сплетни и заголовки газет пестрой чередой промелькнувшие перед глазами, подвигли ее с уверенностью судить, что с годами насчет силы и твердости мало что изменилось. Только про его подружку в желтой газетке недавно писали, что она понятия не имеет что такое бюджет.
В ресторан зайдешь, лицом к лицу с таким столкнешься, улыбнешься ему, а потом, вернувшись домой, можешь отправляться ко сну считая себя успешным человеком. Главное забыть, что Дмитрий Владимирович так и не понял, с кем поздоровался. Много она перевидала таких. С трясущимися от страха и волнения руками старушка забралась глубже в кусты и замерла в нерешительности, пытаясь припомнить все слышанные слухи о Хромцове. Один из них гласил, что тот безотцовщина, с медалью окончил школу. Работал слесарем-сборщиком, смог защитить диплом инженера. Реальные невзгоды юности серьезно оградили его от мира блаженного, красивого, изнеженного, от холеных женщин. Но ненадолго, пока он не вырос. Сердце бешено билось, пока Варвара Петровна ярко себе представляла, какими путями ему достался завод. Впрочем, она не знала, никто не знал. Она натянула рукава ниже локтя – не прохлада с речки, скорее нервное.
Неподалеку мелодичный смех Полины оборвался внезапным порывом ветра, и Хромцов с усмешкой смотрел, как она беспомощно хохоча, опустилась на ствол поваленной березы перед ним.
– Я… я не верю тебе. Это чудовищное вранье! – задыхаясь, пробормотала девушка, вытирая со щек выступившие от смеха слезы. – Фитнесс-тренер, покерный шулер, наемный убийца – ты не похож на человека, который работает на заводе.
– Возможно, – согласился Хромцов, не стараясь анализировать ее прелестный смех и искорку восторга, которую он в нем вызвал. – Тем не менее, я работаю на заводе.
У него и орден есть. За развитие черной металлургии в России. Отметила старушка из кустов, скрючившаяся от страха быть им пойманной.
– Ты наверное считаешь меня совсем безмозглой, если думаешь что я поверю в подобную чушь! – проговорила девушка, безуспешно пытаясь обрести серьезность. – Не могу я себе представить тебя в пыхтящем цеху в рабочей каске, глядящим как металл…как металл…
– Разливается на конвейерных машинах или в плоские изложницы, – улыбнувшись, пришел он Полине на выручку, в шутку прикидывая их совместный викенд в Австрии.
– Еще скажи, что прибегаешь на завод по зорьке, чтобы не пропустить как металл…как металл…
– После остывания дробиться. Сортируется и отгружается потребителям. – Хромцов улыбнулся еще шире и пояснил: – Все верно. Вот только я уже не в тех сапогах, чтобы бегать.
Полина ожидала, что он назовет свою должность или объяснит в чем заключается его работа. Но поскольку Дима молчал, она предположила, что он намеренно избегает финансовых тем. Это не показалось ей странным. Несмотря на беспечную атмосферу вечера, девушка безошибочно ощущала мины на некоторых отрезках территории – человека пытались убить. И скорее всего из-за денег. И поскольку Полина итак его побаивалась, она не хотела совать нос не в свое дело, но не могла с легкостью переключиться на другую тему и поэтому все же спросила:
– Это правда, что обрезки разных железяк долго кипятят в огромном ковше как курицу в супе? А потом получается что-то наподобие куриных кубиков только из стали?
С трясущимися от безмолвного нежданного хохота плечами, Хромцов замотал головой, насмешливо моля о пощаде.
– Куриные кубики? – повторил он. – Это лучшее, что я за сегодня слышал. До сих пор я мечтал о сталеваре, который в двух предложениях сможет объяснить мне принцип работы завода. А это смогла сделать блондинка с потрясающими длинными ногами и…
– И с потрясающими длинными волосами, и с потрясающими длинными ресницами, и с потрясающим длинным… – Полина так разъярилась от понимания, что в его мире она иностранка, даже инопланетянина, что и на самом деле уже было поднесла палец к языку, прежде чем сообразила, что собирается сделать нечто развязное.
– Я слушаю, – поддразнивая, подтолкнул Хромцов. – С потрясающим длинным…
– Носом! – в негодовании бросила она. – Извини, вот тебе мой, я сую его во все твои дела!
Не в силах более сдерживаться ни секунды, Хромцов наклонился и ткнулся своим носом ей в шею.
– Я нашел решение, – шепнул он, целуя выступ ее ключицы. – Как только выздоровею, свожу тебя туда на экскурсию. Считай, что билеты уже заказаны.
«Вот она победа! Это победа!» – шепнуло ее сердце. Придя к подобному выводу, Полина взглянула на Диму, вздернула подбородок и непреднамеренно быстрым кивком согласилась.
Он любил вид кипящей стали. Часто приходил посмотреть как металл прошедший чудовищную плавку, в жидком виде распределялся на потоки и сталевары присматривают за каждым «ручейком». А особенно он любил наблюдать за тем, как бесконечные металлические слитки плавно вытекают из кристаллизатора и разрезаются газовой кислородной горелкой на мерные длинны. Также Хромцов допускал, что далеко не всех людей и особенно далеко не всех женщин лишило сна главное богатство их края – многочисленные месторождения высококачественных железных руд. Завод как завод, по производству ферросплавов, до которых никому нет дела, подумал он. Смирившись с необходимостью, прежде чем затащить Полину в гараж, назвать свое место работы, возраст и несколько языков, которыми владел.
Зрелость, однако, не позволила ему хоть как-нибудь проявить подобный умысел. Совершенно не представляя, как Полина решилась пойти с ним в лесок ночью и какие ощущения должна при этом испытывать, он остался на месте и, согнув руку в локте, стал молча смотреть на нее. Когда его задумчивое молчание вывело наконец девушку из себя и она стала оглядываться по сторонам в поисках людей, Хромцов заметил:
– Красивое место. Дремучее, с ельником. Сделаешь глубже вдох – все включается.
– Мы что замерли и м-медитируем? – восхитилась Полина, озираясь и нервно стуча кулаком по колену. – Фантастика. Ну прямо как эти загиботины на паласе под музон и…
– Поля, – перебил Хромцов, пряча улыбку, – У тебя шило в заднице, какая медитация? Ахаха! Это же как жечь костер без дров.
Полина бросила на него забавный негодующий взгляд, требующий разъяснить комментарий, но Хромцов не пояснил, только снял свою кофту и набросил ей на плечи.
Вот, кобелина чернявый! Подумала Варвара Петровна из кустов. Знает баб, как зайцы еблю. Подумала, но вслух не сказала – неприлично забываться.
– Я тебе нисколечко не соврал и не думаю, чтобы кто-нибудь мог тебя легко обмануть. – Он помолчал, ожидая ответа, и, не дождавшись, с ухмылкой сказал: – Дура ты конечно, правда, не такая безнадежная, как мне показалось в начале.
– Вот тебе раз, – удивленно проговорила Полина и неуверенно добавила: – Ну, спасибо.
– А это не похвала. Похвала – это желание понравиться. Мне не надо, – уточнил Хромцов. Следом сунув руку в карман, сунув таблетку в рот. Оставляя легкий шлейф от нурофена.
Сообразив, что ему все еще очень больно, Полина пошла книзу как пружина. С ней произошла странная вещь – теперь ей было трудно думать, тем более шутить.
– И все равно спасибо, – страдальчески шепнула она. – Я, собственно говоря, не знаю почему мне Юрий Михайлович никогда слова доброго не скажет.
От ветерка кое-где попадали шишки. У шишек есть аромат. Посидишь – и он переходит на тебя.
– На то ведь и нужны мужчины, – продолжила она с натужным смехом, наблюдая за тем, как Дима бросил заниматься фантиком от таблетки и теперь молча смотрит на нее.
Коричневые чешуйки, хвостик острый и в смоле. Скорей, скорей, смахнуть шишку пока смола не запачкала!
– Нет, не в комплиментах дело, – переглотнула и засмеялась девушка. – Конечно я… чувствую, то есть знаю, что ему нравлюсь. – Шишка полетела на землю. Она смутилась окончательно.
Не смей! Не смей ему рассказывать про себя. Семью. Про отцовских прихвастней! Подумала старушка с ужасом. Иначе будет драма. Пара звонков и он превратит этот поселок в барбекю. В конце концов, барбекю ему сегодня обещали.
– Я всего лишь сказала: мне мучительно скучно с Юрой, – словно выгадывая как перевести разговор в более легковесное русло, Полина обхватила колени руками и взглянула Хромцову в лицо сияющими зелеными глазами. – По правде сказать, он никак от меня не отлепится. Однако, выше голову! Слышишь, побудь еще! Еще расскажи мне про завод, слышишь?
Не удержавшись, она со страху даже всплакнула. Правда, по-стариковски скупо, сухо. Что плакала, что не плакала – разницы никакой. Поля, думала она, и, услышав это слово, скукожилась от ужаса за племянницу как гадюка после укуса. Поля, лишь бы тебе хватило мозгов связать свой язык в узел и начать прямо с этой березы. Встать с нее. Это опасно. Но говорить еще опасней.
Хромцов почувствовал, что вот теперь уж точно пора уходить, но его словно околдовали заразительный смех девушки и прелестное личико, на котором любопытство сменилось грустью. Кроме того, перспектива возвращения к невесте нисколько не вдохновляла его. Стараясь не выказывать потрясения, Хромцов, следя за Полиной краем глаза, вынул из кармана последнюю из пачки взятых с собой крепких сигарет – Кстати, о мужчинах… – осторожно спросил он, наклонив голову и зажигая сигарету, – кто, собственно говоря, такой Юра?
– Папин приятель, он склоняется в пользу нашего брака, – прямодушно сказала Полина, глядя как он прикрыл рукой маленький огонек, и попыталась получше рассмотреть его лицо – То есть папочка считает, что решение с кем мне встречаться целиком зависит от него, объяснила она. – Короче говоря, мой властный отец искренне полагает, что от моего желания тут мало что зависит. Смешной. Он просто не знает ничего лучше.
Вместо ответа Хромцов поставил ногу на березу, на которой она сидела, рядом с ее бедром и воззрился на девушку в задумчивом молчании, зажав в ровных белых зубах тонкую сигарету.
– Думаю… я… не смогла бы объяснить тебе это более ясно, – с волнением сказала она.
– Да, мне тоже так кажется.
Полина придвинулась ближе к его ноге и запрокинула голову, всматриваясь в его непроницаемое лицо, между тем как Хромцов отвел глаза и уставился в темноту.
– Мне не хочется для него краситься, обвешивать себя побрякушками, отрабатывать походку. Ты понимаешь, что я имею в виду?
– Нетрудно понять.
В его голосе не было особого трепета, поэтому она выпалила первое, что ей пришло в голову:
– Мир большой, прейдет время – я сбегу от них всех. Куда-нибудь в Канаду!
И на этот раз Хромцову удалось скрыть свое изумление – он только улыбнулся Полиной способности преподносить сюрпризы.
– Вот так сразу и в Канаду, – пробормотал он, – можно действовать несколько приземленней.
Не то чтобы он испытал неприязнь к ее отцу, Хромцов вдруг поймал себя на том, что едва ли не с ревностью думает о Юре. Конечно, можно на все махнуть рукой и самому жениться на Полине. Хромцов знал, что со своими деньгами пришелся бы по душе ее родственникам, как и знал, что безумием было даже подумать о подобном.
– Мне плевать на Юру. Лучше расскажи мне про своего отца. Кто он?
– Тебе дано будет понять моего отца, потому что ты такой же крутой. Ох, я уверена, что вы могли бы подружиться. Дима, он великий человек! Добрейший. И так считаю не только я, но и все его… – И тут Полина подумала, что либо сошла с ума, либо надышалась сигаретного дыма, так как из-за деревьев, приложив палец к губам и призывая к молчанию, на нее глядела тетушка. – … все его подчиненные, – выдохнула она, однако Хромцов не заметил внезапной перемены тона. Остаться холостяком. Пока не заводить детей. Уйти от Розы, думал он. Как можно? Можно. Можно, но не сейчас. Еще нет… Еще как можно. Он боролся с желанием бросить сигарету и исцеловать ее поврежденные коленки. Нежно трогать губами каждую царапинку, нанесенную Полине стеблями. Бесконечно любоваться ее коленками как жемчужинами на нитках. Как двумя жемчужинами на очень длинных нитках. И кое-как заставил себя заметить паузу и притвориться что слушает.
Крепко зажмурившись, девушка снова раскрыла глаза и вгляделась получше. Показательно зажав ладонью рот, тетушка нырнула в тень деревьев. Но Полина все еще видела воротничок ее желтой блузы. Барбара здесь! Она пришла забрать меня, сообразила Полина, чувствуя в душе протестующий взрыв и сопротивление.
– Поля… – Голос Димы звучал ровно и собранно, и девушка оторвала взгляд от той сосны, за которой исчезла Барбара.
– Д-да… – запнулась она, ожидая, что тетушка в любую минуту выскочит из кустов, утащит ее домой и сдаст папочке. Все расскажет ему! При этой мысли к горлу подкатил комок, и Полина вскочила на ноги, охваченная желанием раньше времени не волновать Диму, ведь ему только-только стало помогать обезболивающее.
Хромцов нахмурился, взглянув на ее потускневшее лицо:
– Что с тобой? Ты, кажется…
– Все в порядке. Тебе кажется.
– Может твой отец и уважаемый человек, но в отношении судьбы дочери рассуждает как собственник. Так кем он работает? – Спустя секунду, он добавил заботливей, чем намеривался: – Да, что с тобой, милая? Ты, кажется…
– Я замерзла! – выпалила Полина. – Точно. Мне надо пройтись.
Хромцов встал на ноги и собрался выяснить причины подобного страха Полины перед собственным отцом, но когда заметил что она быстро покинула лес и уже спускается к пляжу, то бросился за ней вдогонку.
Мешали ветки, старушке удалось лишь мельком взглянуть на то, как Дмитрий Владимирович бросил сигарету и кинулся за племянницей вдогонку. Твердая мужская поступь. Струйка дорого дыма. Медленно расплывающаяся на лице улыбка. Вдруг старушке подумалось, что она давно не видала ничего красивее и эротичней, но Варвара Петровна молча скривилась: не хотела вспоминать как пахнет молодость, как пахнет лето.
Ей было не до счастья влюбленных, сейчас она решала что с ними делать. Что ей делать? Можно оправиться домой прямиком к главе семейства. Вместе с Андреем Львовичем укрыться за дверью его кабинета – поговорить. А уже потом повыть у себя на кровати, в то время как на пляж придет специально обученный человек с оружием, чтобы докончить работу, за которую ему заплатили. Ближе к гробу старики должны быть добрыми – ей так поступать не хотелось. Либо можно остаться сидеть в кустах и дожидаться, пока Хромцов окончательно войдет в раж, совсем оглохнет ко всему окружающему и изнасилует Полину. Песок ни песок, просто повалит племянницу наземь, как это делают бравые солдаты. Но такое хорошо воспитанное смирение запятнает честь всех кровных тетушек мира – их касты, если угодно.
Чтобы поганая ситуация разрешилось быстро, можно просто выйти из кустов – кусты растут впритык к парочке. Подойти – он помолчит, наверное, примет за приставалу. После присмотрится – и, увы, обязательно признает старую взъерошенную бочку в изумрудах, ту самую, с влиятельным родственничком в правительстве. Регулярно посещавшую те же богемные гулянки, которые он сам регулярно посещает. Дальше вместе со свежестью с речки на Дмитрия Владимировича пахнет и пониманием. А дальше может быть по-разному. Например, у него есть нож, нож лежит в его кармане – месть ослепляет. Старушка боялась ножа, особенно этого кухонного, с длинным лезвием и ничего не могла с собою поделать. Жертва ревматизма и одышки, она даже приподнялась из листвы за большим глотком воздуха. Также вспомнив, будто бы люди поговаривали, что по молодости лет Хромцов чуть не загремел в тюрьму за нанесение тяжких телесных повреждений, но по итогу загремел в армию.
– Поля, – догнал он ее и проговорил с мягкой решимостью: – не знаю, как обстоят дела между тобой и твоим отцом, но ты спасла мне жизнь и теперь этого ничего не изменит.
– Я… прости, – сдавленным голосом пробормотала она, охваченная противоречивым желанием остаться с ним на берегу и не разругаться в пух и прах с Барбарой.
– Я сказал, – повторил Хромцов, безнадежно пытаясь привлечь ее внимание, – что я твой должник. И не хочу, чтобы ты вообразила, будто в случае опасности за тебя некому будет заступиться.
Полина кивнула и судорожно перевела дыхание.
– Да, спасибо. А еще ты мой любовник, правда? – шепнула она, выдавая переполнявшие ее чувства. Не понимая, почему Барбара медлит.
Несколько обеспокоенный ее смятением, Хромцов лениво улыбнулся:
– Ну, во-первых прекрати кривляться. А во-вторых… – он ненадолго смолк, а затем заговорил с новой силой: – А во-вторых, придет час, милая Поля, когда ты поймешь многие чувства и пересмотришь формулировки, как, например, гармонию и глубину сложного понятия «любовник».
Непонимание между старухами и девушками всегда трудно поддавалось осмыслению и преодолению. Взгляд Полины в последний раз упал на верхушки кустов, на Барбару, положившую себе ладонь на губы, и так показывающую что следует молчать. Видно так тетушка призывала помалкивать и поскорее покинуть берег одну юную леди, уже принесшую репутации своего благородного дома столько тревог и волнений. Полина знала, как будет противно и болезненно когда Барбара выберется из кустов показать ей ее место. Какое? Ясно какое. Дитя малого.
Побаиваясь, как бы Дима чего не увидел, не услышал, и не стал приглядываться к листве, Полина сделала первое что пришло в голову. Закинув руки ему на шею, она поцеловала его с отчаянной страстью; поцелуй этот был отчасти прощальным, отчасти объявлявшим бунт Барбаре. Ее руки заскользили по могучим мышцам спины, бессознательно запоминая их очертания. Полина находилась в возрасте, когда все случается впервые: выбор друзей, конфликты с родственниками, первый поцелуй с широко открытыми глазами.
Сейчас девчонка его использует – вот она, правда! А этот вот не скупиться, все свои оставшиеся силенки на нее тратит, да что там тратит, прямо качает ее своей силой. Варвара Петровна мотнула головой и представила себе, что все кончится хорошо – кардиолог ей часто советовал этим заниматься. Однако по спине пробежал холодок, когда старушка вспомнила, где уже видела эти рысьи зеленые глаза, воскресила в памяти похожий лик, горящий требованием свободы. Возмутительно похожа на свою мать, аж мурашки по коже. Зачем рассудок подкидывает такие фокусы? Нападает, запускает в мозг когти, рвет. Надо действовать – надо уходить, а племянницу авось нелегкая выведет.
В свете луны старушка встала так, чтобы целовавшаяся Полина хорошо ее видела. Мужчина сейчас не мешал им – к его изумлению и восторгу, ему не пришлось особенно никого уговаривать – из-за этого он весь встал на дыбы и бродил руками по женским плечам и рубашке, все это очень его поглощало. Теперь старушка могла засучить рукава и приступить. Барбара покинула заросли. «Ты думаешь твое стремление к самостоятельности не найдет у меня отклика? Ты думаешь, мы будем вынуждены отдалиться друг от друга как расходящиеся трещины на асфальте? Детка, я не мясник, у которого он выпросил твои кости. Рост, вес – по-моему, он парень что надо. Хотя почему парень? Ему ведь уже за тридцать. Закончил школу примерно когда ты родилась. Уже-уже, сейчас я уйду. А потом мы будем вместе исправлять глупости, которые ты натворила».
Введенный в заблуждение ее горячностью, Хромцов поднял голову, посмотрел на Полину сверху вниз все еще удерживая в объятьях.
– Ты нужна мне. Сейчас… – прошептал он и вновь стал клониться. Но остановился, заметив, что девушка сузив глаза изучает пригорок, ведущий к поселку.