Педсовет проходил в актовом зале, что было странно.
Нет, правда, странно: обычно собирались в учительской или в малом репетиционном зале, там как раз достаточно места. А актовый… Во-первых, в нём всегда холодно, вне зависимости от погоды на улице и отопительного сезона. Во-вторых, гуляет такое эхо, что пугаются ученики, которые выступают впервые. В-третьих, а зачем? Зал на две с лишним сотни мест, а нас тридцать четыре человека.
Ну да ладно, хозяин – барин. Директриса, Анастасия Леонидовна, нормальная тётка, не вредная. И одно большое достоинство у неё есть: она считает, что музыка детям необходима.
– Что-то Леонидовна опаздывает, – толкнула меня в бок приятельница, Эсфирь, педагог по классу вокала. – Раньше с ней такого не бывало.
– Всё когда-то бывает в первый раз, – ответила я рассеянно, высматривая в полутёмном зале кого-нибудь из народников.
Тут дверь распахнулась, и в зал гуськом вошли несколько человек.
Пятеро.
И знаком мне среди них только один – тип из отдела образования по прозвищу Моль. По-моему, имени его никто и не помнил, так прилипла кличка.
– Где ж Анастасия-то? – озабоченно прогудел за спиной мужской голос.
Ага, вот где у нас народники! Я повернулась и прошептала:
– Андрей, у меня к тебе вопрос потом будет, после педсовета. Не убегай, ладно?
– Договорились, – кивнул бородатый и дочерна загорелый преподаватель по классу гитары.
Всё так же гуськом пятеро гостей поднялись на сцену. Две женщины и толстый мужчина уселись на расставленные там стулья, а Моль подошёл к микрофону и пощёлкал по нему, отчего по залу прокатилось эхо.
– Господа педагоги, – сказал он с некоторой торжественностью, показавшейся мне неуместной. – Разрешите представить вам нового директора этой школы Ксенофонта Карловича Будакова.
Толстяк встал со стула и кивнул.
По залу прокатился шум, в котором выделялся громкий голос Андрея:
– Эт-то что за новости?
Моль терпеливо дождался, пока голоса затихнут, и сделал приглашающий жест:
– Прошу вас, Ксенофонт Карлович!
– Господи боже мой, – прошептала Эсфирь. – С таким имечком и в педагоги… Бедные дети!
Новый директор заговорил, и я поняла, что жизнь моя, кажется, скоро переменится. Господин Будаков говорил так, что мне захотелось немедленно заткнуть уши, а ещё лучше – выйти. Голос у него был слишком высокий и со странными дребезжащими обертонами, отчего в голове возникал неприятный резонанс. Мы с Эсфирью переглянулись, и она взяла меня за руку:
– Терпи! Может, он ещё ничего, надо послушать, что скажет.
Зря она надеялась: ничего хорошего мы от нового директора не услышали. С одной стороны, нас ждало сокращение («Сами понимаете, бюджет не резиновый!»), с другой – коллектив собирались укреплять и усиливать новыми кадрами.
Коллектив дружно приуныл, а я впервые в жизни пожалела, что не курю.
– Представляю вам новых преподавателей, надеюсь, коллектив их примет с радостью. Людмила Павловна Найдёнова, фортепиано, – повинуясь жесту, одна из женщин встала со стула и кивнула. – Зинаида Валентиновна Прохорец, сольфеджио и музлитература. Венера Тимуровна Хазиахметова, заведующая учебной частью. После собрания на доске объявлений будет вывешено расписание моих встреч с сотрудниками, попрошу вас его изучить и на встречи не опаздывать.
Новый директор завершил тронную речь и вернулся к своим спутникам. Так же, как и входили, гуськом, они потянулись к выходу.
– А Анастасия Леонидовна где? – выкрикнул женский голос сзади.
Ответа не последовало.
Дверь со сцены медленно закрылась, и в актовом зале повисло молчание.
– Что скажете, коллеги? – нарушила его Лилия Валерьевна, педагог по классу скрипки, дуайен нашего коллектива – по её словам, ей исполнилось восемьдесят два, и она себе может позволить сказать или сделать практически что угодно.
– Андрюша, дойди, посмотри, ушли ли гости, – распорядилась Ольга Михайловна, заведующая отделом струнных.
– Да какие ж это гости, это теперь хозяева, – ответил Андрей с непонятной горечью, но в коридор выглянул. – Стоят возле доски объявлений, – отрапортовал он, вернувшись. – Видимо, вывешивают расписание.
– А в школьный чат загрузить было нельзя? – поинтересовался кто-то.
– Надо полагать, туда их ещё не пригласили.
– Ну, так надо пригласить! – ага, Покровская, второй педагог по вокалу.
Мы с Эсфирью переглянулись: эта её коллега по цеху была первейшей подпевалой любому начальству.
– Что же, дамы и господа, расходимся, – поднялся со стула преподаватель по классу аккордеона Симаков. – Жизнь покажет, может, всё и к лучшему…
Он неторопливо побрёл к двери. Его догнала Покровская и что-то начала втолковывать, следом потянулись остальные. Наконец в зале остались только шестеро, и скрипач Володя Урмаев сказал:
– Я вот что думаю…
– Надо перебраться куда-нибудь и выпить кофе, – перебила его Лилия Валерьевна. – Вон, хотя бы в кофейню напротив. И конечно, по дороге посмотрим то самое расписание встреч, вдруг кого-то ждут уже сегодня?
Расписание и в самом деле висело на доске объявлений. Посмотрев его, я посмеялась мысленно: на знакомство с каждым сотрудником отводилось по семь минут. Не густо, скажем прямо… Конечно, если заранее подготовиться, почитать личные дела, подготовить вопросы, то… Но тогда и знакомиться можно в процессе работы!
Словно прочтя мои мысли, Лилия Валерьевна за рукав потянула меня к выходу и тихо сказала:
– Помолчи пока.
Ей-богу, словно мы в шпионском триллере!
На сегодня назначена была встреча только у Урмаева, но до неё ещё полтора часа, так что Володя успеет и кофе выпить, и высказаться.
Мы сели за столик, заказали, чего кому хотелось – лично я попросила холодного чая с лимоном и пирожное-безе, – и Андрей откашлялся.
– Они взяли третьего преподавателя по сольфеджио, – сказал он то, о чём и я сама думала всё это время. – Двух вполне хватало. Кого-то будут увольнять?
– Кого-то наверняка будут увольнять, – кивнула Лилия Валерьевна. – Вы же слышали, что говорил новый директор: бюджет не резиновый. Лично я не стану дожидаться, а завтра подам заявление. На пенсию, да с частными уроками проживу как-нибудь. А вот тебе, Таточка, нужно быть готовой, потому что, чувствую я, именно ты окажешься «третьей».
– Ещё, я думаю, они ликвидируют одно из отделений, – внезапно произнесла Эсфирь. – И как бы не вокал.
– Вокал-то почему?
– Потому что рядышком, если ты помнишь, частная школа пения, это раз. И два – а какое ещё? Струнные или клавишные нельзя, это база, народников нельзя, это не соответствует национальной идее. А вокал вроде как не при делах…
И она залпом выпила остывший кофе.
– Надо Леонидовне позвонить, что она об этом скажет, – Ольга Михайловна вытащила телефон и ткнула пальцем в экран.
Увы. Абонент был отключён…
– Ладно, я пошёл на допрос. Дождётесь меня? – спросил Урмаев.
– Семь минут? – фыркнула Эсфирь. – Я даже ещё кофе закажу, как раз успеют сварить.
Но Володя так и не появился.
Ольга взглянула на часы и заторопилась домой, ей нужно было забрать внука с каких-то там занятий. Распрощалась с нами и Лилия Валерьевна. Я проводила её взглядом – прямая спина, элегантное льняное платье, соломенная шляпка с узкими полями, уложенные в причёску седые кудри – и вспомнила бабушку. Следом потянулись воспоминания о Бежицах, и я весело стала описывать Эсфири всё, виденное там. Слушал и Андрей, а когда я рассказала о музыкальной школе, перебил меня:
– Зря смеёшься. Весьма солидное заведение, не зря носит имя Андреева.
– Ну и прекрасно, – махнула я рукой. – Вот завтра поговорю с этим Будаковым, уволит он меня, и я переберусь в Бежицы. Буду работать в той школе, а в свободное время искать могилу прадеда.
В тот момент мне показалось, что это смешно.
– Так, мне пора, – Андрей взглянул на часы.
– Погоди, я же с тобой посоветоваться хотела! – вспомнила я. – Вот погляди, что ты об этом думаешь?
В фото на экране телефона он вглядывался долго, потом покачал головой.
– О русских народных инструментах я мало что знаю. Если хочешь, могу спросить у приятеля, он, правда, не по балалайке, а по домре спец, но это всё-таки ближе к теме. Только картинки мне перебрось.
– Спроси.
Андрей ушёл, попрощавшись до завтра.
– Дай посмотреть, – Эсфирь тоже долго разглядывала фотографии, потом покачала головой. – Знаешь, я бы в музей Глинки сходила. Они, по крайней мере, если не сами оценят, то подскажут, куда обратиться.
– Я и сама туда собиралась, вот прямо сейчас и пойду. Хочешь – пойдём вместе, там сегодня ещё и концерт обещали занятный. Им вернули из реставрации клавесин семнадцатого века, мастерских Бланше, и, пока его не убрали в витрину, выпустят поиграть.
– Да? – она с сомнением себя оглядела. – Вид у меня не концертный…
– Да ладно, джинсы шикарные, блузка красивая, ты хороша собой необыкновенно, чего ещё надо?
– А! – она махнула рукой. – Идём!
– Тогда план такой: заходим ко мне, обедаем и отправляемся в музей.
Так мы и сделали.
В музее от вида моих сокровищ не слишком возбудились, но всё-таки заинтересовались. Предложили передать в дар музею для научной и выставочной деятельности, я пообещала подумать. Координат своих оставлять не стала, и вообще сбежала, воспользовавшись тем, что у разговаривавшей со мной сотрудницы зазвонили сразу два телефона.
Эсфирь мои сомнения разделяла.
– Нет, понятно, что это не супер-раритет, но тётка с тобой разговаривала так, будто ты у неё пришла просить денег на чашку кофе! Надо поискать, кто ещё интересуется этой темой. Вроде бы была какая-то ассоциация музыкальных музеев?
– Поищу…
Тут вышел исполнитель, зазвучала музыка, и я выкинула из головы непонятное наследство.
Что бы там ни было, где бы ни пропадала мама поздними вечерами, но я точно знала, что на её поддержку могу рассчитывать. Поэтому утром за завтраком я рассказала её обо всём, что было вчера на педсовете – а заодно о содержимом банковской ячейки и походе в музей.
Слушала она внимательно, на предположения коллег о грядущем моём увольнении только хмыкнула:
– Ну и что? Ты собиралась в этой школе до старости сидеть, что ли? Уволят – замечательно! Пусть выплачивают всё, что положено, заберём деньги, которые нам со счёта Александры Михайловны положены, и поедем отдыхать.
– Куда? – спросила я, несколько ошеломлённая напором.
– Да какая разница? Главное, чтобы был лес и удобства в номере…
– Ладно, мам, я подумаю!
Она посмотрела на часы, охнула и убежала краситься и одеваться. Мне, в общем, тоже было пора, так что вопрос об отдыхе остался открытым. Да и чего тут обдумывать, может, я зря нервничала, и никто меня не уволит?
Вблизи господин Будаков выглядел ничуть не приятнее, чем издалека. Одна радость, что, когда он говорил тихо, его голос был всё-таки не столь противным. Впрочем, это не имело никакого значения, потому что вчерашние предположения оказались справедливыми: мне было предложено подать заявление по собственному желанию.
– С какой стати? – я подняла бровь. – У меня пока такого желания не возникло. А если оно есть у вас, увольняйте по сокращению штатов.
– А по статье не хотите? За нарушение трудового договора, например? – господин директор не стал миндальничать. – Или неисполнение трудовых обязанностей?
– Замучаетесь судиться, – я улыбнулась так сладко, что захотелось прополоскать рот. – Вы же не думаете, что я сама по себе, и за моей спиной никого нет?
– Ну, а вы понимаете, что у меня масса возможностей вынудить вас уйти, – он отзеркалил мою улыбку. – Максимально неудобное расписание, самые тяжёлые ученики, жалобы от родителей…
В ответ я показала телефон с пишущим диктофоном.
– Адвокату моей семьи будет очень интересно послушать эту беседу. Ксенофонт Карлович, не надо. Увольняйте по сокращению штатов, и я немедленно освобожу вас от своего присутствия. А иначе буду цепляться за своё место всеми когтями, и вам долго-долго придётся тратить фонд заработной платы на трёх преподавателей сольфеджио.
В общем, в семь минут, отведённых на беседу с сотрудниками, господин Будаков не уложился. Увольнять меня по сокращению он не хотел, и это можно было понять – зачем новому директору связываться со сложной процедурой? «Собственного желания» не имела я. Мы препирались довольно долго, но кабинет его я покинула, свободная как ветер. В сумочке лежал мой экземпляр документа об увольнении по соглашению сторон с выплатой выходного пособия в размере двух месячных окладов.
Дорога была ровненькой, свежеуложенной. Совсем недавно я ехала по ней – пара недель прошла, не больше! – и трясло меня нещадно, так что из автобуса я тогда не вышла, а выпала. А сейчас не дорога, а платок шёлковый.
То есть, всё понятно, две недели назад старое покрытие сняли, новое ещё не положили, и ехали мы, как в старые времена, почти по грунтовке. За это время ремонт закончился, и дорога снова стала привычной, гладкой.
Но я предпочитаю думать, что это вот так, шёлковыми платками, выстелен мой путь в новую жизнь.
За окном автобуса мелькали деревни – новые кирпичные особняки и совсем старые, просевшие, серые деревянные избушки; несколько раз попадались остовы сгоревших домов. Потом проскакивала табличка с перечёркнутым названием, и снова начинался лес.
Я посмотрела на часы: половина первого, ещё минут двадцать-тридцать, и приедем.
Розалия Львовна ждёт меня, ждёт и пустующая половина того самого дома, и директор бежицкой музыкальной школы, по словам той же Розалии, «потирает лапки от радости». Ни разу в жизни я так круто не меняла… всё. Почти всё. Город, окружение, образ жизни… Получится ли?
За прошедшее время я успела довольно многое.
Для начала созвонилась с Розалией и спросила, что она думает о перспективе принять меня в коллеги по работе и соседи по дому. Та похмыкала и ответила, мол, выяснит, свободна ли вакансия и перезвонит.
Как оказалось, желающие преподавать сольфеджио и музлитературу в бежицкой музыкальной школе в очередь не выстраивались. Место было свободно, зарплата, по предварительным сведениям, должна была быть ненамного меньше московской, и половина дома, предназначенная для сотрудника школы, всё ещё пустовала.
С этой стороны всё складывалось отлично. Но сторон в нашем неправильном многоугольнике было ещё достаточно…
Во-первых, мама. Когда они с отцом поженились, ей было девятнадцать, и в его дом она пришла прямо от родителей; через год они погибли в автокатастрофе, мне тогда только-только исполнилось два месяца. Всю мою жизнь за нашими спинами стояла бабушка. Александра Михайловна. Организовывала, направляла, решала, находила деньги и возможности, нанимала домработниц, составляла меню, успевая при этом работать и подниматься вверх по карьерной лестнице. Сможет ли мама жить сама, без подпорки?
Я утешала себя тем, что уезжаю не на другой конец света, если что – стоит свистнуть. Утешалось плохо.
Во-вторых, я ведь тоже не сказать, чтобы была очень уж самостоятельной. Конечно, два года замужества приучили меня хоть к какой-то независимости, но не уверена, что эти уроки я хорошо выучила.
В-третьих, вопрос с бабушкиными сокровищами так и остался нерешённым. Сама не знаю, отчего меня так заботила собственная неосведомленность в их истории и ценности, но вот дёргало, точно больной зуб.
Увы, ни бывшие коллеги-народники, ни музей определённости в этом вопросе не добавили.
Кстати, коллеги во мгновение ока стали именно вот бывшими. Меня исключили из школьного чата, не позвали на вечеринку, устроенную по случаю начала учебного года и даже по телефону разговаривали… не то, чтобы сухо, но отстранённо. Как с чужой.
Я ужасно огорчилась – мы восемь лет вместе проработали! С Эсфирью были лучшими подругами, она меня подменяла, когда я с гриппом свалилась, я ей жилеткой служила, пока она разводилась! Я Андрею самого крутого остеопата в Москве нашла, когда он в каком-то своём походе спину свернул! Поплакала даже минут пять, а потом поняла внезапно: так ведь чужие и есть. Отрезанный ломоть, вот как это называется.
Ладно, переживём. Уже пережили.
Вот бабушка – это потеря, настоящая, горькая, а бывшие коллеги – это всего-навсего бывшие коллеги.
Автобус в последний раз повернул, и моим глазам предстала площадь со старинными торговыми рядами, ремонтирующимся храмом и стелой в память погибших. Городской парк уже подёрнулся золотом осени, в листве пряталась красная крыша музыкальной школы, и огромная лужа у крыльца магазина тканей за прошедшее время нимало не уменьшилась.
Приехали.
Бежицы.
Накормив меня поздним обедом или ранним ужином, Розалия Львовна строго сказала:
– Сложи посуду в раковину и сядь, есть разговор.
– Что там той посуды, две тарелки, – пробурчала я, но послушно сунула всё в раковину и села напротив тётушки.
– Теперь рассказывай в подробностях, что произошло, – велела она.
Н-да, похоже, на смену бабушке пришла другая командирша. Ну да ладно, могу и рассказать. Кратко – чего там рассусоливать – я описала памятное собрание, нового директора и беседу с ним. Розалия покивала и спросила:
– И почему ты не позвонила прежней директрисе?
– Не знаю, – пожала я плечами. – А смысл? Этот… Ксенофонт уже назначен, разговор с Анастасией Леонидовной ничего не изменит. Предположим, я узнаю, что её перевели в министерство или наоборот, ушли на пенсию – и что?
– Будешь знать, куда ветер дует.
– Точно не в мои паруса, – отрезала я. – Моё дело – преподавать, раз уж это у меня получается.
– Кстати, а почему сольфеджио? Почему не инструмент?
Тут я поморщилась: не люблю эту историю, но, наверное, придётся рассказать. Положила на стол левую руку, которую обычно держу на коленях, и показала безымянный палец и мизинец, согнутые и испещрённые мелкими красными шрамами.
– Мне было шесть с половиной, и мы поехали на Селигер. На машине. Бабушка была за рулём. Ну и попала в аварию. Ничего катастрофического не случилось, но разбилось боковое стекло, как раз рядом со мной, и осколками вот тут перерезало сухожилия, – я шевельнула скрюченным пальцем. – Поскольку мне достался от отца абсолютный слух, я в конце концов стала преподавать сольфеджио. Как-то так.
– Понятно…
Розалия поднялась из-за стола, налила в чайник воды, включила его и стала доставать чашки и какие-то банки с вареньем. Я подошла к раковине и начала мыть посуду. Говорить в самом деле было не о чем, ведь так?
Об одной вещи я умолчала – о содержимом банковской ячейки. Не потому, чтобы не доверяла тётушке, просто… мы ведь мало знакомы. Вот Эсфирь я вроде бы знала куда лучше и дольше, а оказалось, что вовсе и нет. Не знала.
Накануне отъезда мне позвонили с незнакомого номера, я ответила. Мужской голос обратился по имени и отчеству и попросил встретиться за чашкой кофе. Мол, есть вопрос, обсуждение которого может быть интересно нам обоим. Мне не трудно было спуститься в кофейню. Так что через час я уже сидела за столиком напротив средних лет господина в дорогом костюме, с отличной стрижкой и «ролексом» на запястье.
Ладно, даже если «ролекс» поддельный, всё равно любопытно.
Как оказалось, господин этот представлял некоего коллекционера, заинтересовавшегося моей собственностью. Поскольку из всяких видов собственности, помимо души и тела, мне принадлежала только унаследованная от бабушки часть квартиры и содержимое банковской ячейки, даже не пришлось переспрашивать, что конкретно привлекло этого собирателя.
Вежливо поулыбавшись, я обещала подумать, взяла у господина с «ролексом» визитку и ушла.
И скажите мне, как это информация о моем наследстве так быстро добежала до неведомого коллекционера? Знали о самоучителе и балалайке только Эсфирь и Андрей, у обоих были фотографии, так что выбор оказался невелик.
Почему я почти уверена, что информация протекла именно от Эсфири? По двум причинам.
Во-первых, Андрей невообразимо далёк от коллекционирования. Походы, палатки, альпинизм, сплавы по горным рекам, мотогонки – вот где можно хватануть адреналина, туда его и тянет. А раскладывать по альбомам марки или кисточкой смахивать пыль с мейсенских статуэток он не станет. Значит, в этих кругах у него знакомства могут быть только совсем уж случайные.
Во-вторых, бывшая свекровь Эсфири работает секретарём у какого-то крупного бизнесмена, и вот он-то как раз из числа собирателей. Кажется, букинист. Впрочем, это не так важно, существеннее другое – со свекровью моя дорогая подруга сохранила прекрасные отношения, так что вполне могла рассказать о том, что видела своими глазами.
С другой стороны, может быть, и стоит сказать спасибо за переданные сведения, по крайней мере, теперь понятно, что это странное наследство чего-то стоит. Ну и хорошо. Полежит в банковской ячейке, всяко уж до конца года она оплачена, а дальше видно будет.
Когда чай был допит, Розалия спросила:
– Ты как, очень устала?
– Да нет, нисколько. От чего было уставать, сидела в поезде, потом в автобусе… А что?
– Пойдём, погуляем. Погода хорошая, золотая осень во всей красе. Покажу тебе, что у нас где, заодно с соседями познакомлю.
И мы пошли гулять.
Городок и в самом деле был весь в золотом и красном. В городском парке даже росли какие-то особые клёны, чуть ли не японские, с особенно яркой листвой. Палисадники цвели флоксами и георгинами, яблони в изнеможении склоняли ветви под грузом плодов. Почти у каждой калитки стояло ведро, наполненное яблоками.
– А у нашего дома сад есть, я не заметила?
– Конечно, есть! Какой смысл жить в частном доме, если без сада?
– И яблони?
– Три – антоновка, коричное и мельба. И что с яблоками делать, ума не приложу! – Розалия искоса глянула на меня и рассмеялась. – Нет, пока это не катастрофа. Мы с соседями вскладчину купили сушилку для фруктов, так что мельбу я уже насушила. Для антоновки время не пришло, сейчас надо коричными заниматься. Варенье буду варить.
– Можно ещё чатни сделать, – вспомнила я.
– Это что такое?
Тут уже настала моя очередь смеяться.
– Такая индийская приправа. Бабушка фыркала, называла её «солёное варенье», а мы с мамой любим. Яблоки, имбирь, острый перец, сахар…
Розалия заинтересовалась, выслушала рецепт и задумчиво кивнула.
– Надо будет попробовать и соседям показать. Яблочный год, что ж тут поделаешь, у всех завал, варенье и компоты уже девать некуда. А в прошлом году хоть бы одно яблочко для смеху висело!
Как и в прошлый мой приезд, идти по улицам рядом с Розалией Львовной было затруднительно. Правда, теперь прогулка осложнялась ещё и тем, что примерно трети встреченных горожан она меня представляла. Ещё трети просто кивала, остальные оставались за бортом этого праздника жизни.
Так меня познакомили с четырьмя соседками, продавщицами из мясной и рыбной лавки, водителем молочного фургона, начальником пожарной части, участковым и, наконец, концертмейстером музыкальной школы. Остальных я просто не запомнила…
Встретились нам и монахини, которым Розалия просто сухо кивнула. Когда они отошли от нас довольно далеко, я поинтересовалась:
– Тётушка, а что это вы с ними так суровы?
– А! – она махнула рукой. – Это ж не наши, опять гости приехали.
– И в прошлый раз вы говорили, что та женщина… как же её… А, сестра Агафья! Что её в здешний монастырь прислали.
– Ну да… Оказывается, наша матушка Евпраксия придумала тут школу вышивальщиц открыть. Вот и приезжает то одна, то другая, она преподавательниц подбирает.
– А что, так можно? – удивилась я.
В ответ Розалия лишь пожала плечами, явно не желая продолжать этот разговор.