Теряясь в догадках по поводу причины внезапного вызова, купец и Анюта покинули стрелковую галерею на стене и в сопровождении служки вернулись к собору. Они пересекли площадь, почти пустую в это время, и вошли в монастырские палаты, в которых располагалась библиотека. Попросив Анюту обождать на лавочке возле входа в библиотеку, служка отворил небольшую боковую дверь и жестом пригласил Ерему следовать за ним. Дверь вела в примыкавшую к библиотеке палату, в которой трудились переписчики церковных книг. Сейчас палата пустовала, и Ерема, войдя внутрь, вместо десятка переписчиков обнаружил расхаживающего взад-вперед по небольшому помещению высокого широкоплечего человека с казацкими усами, в одежде монастырского трудника, с саблей на поясе. Купец сразу узнал его: это был начальник караула, встретивший намедни Еремин отряд у монастырских ворот. Кратко поздоровавшись, караульный начальник предложил Ереме сесть напротив высокого стрельчатого окна, из которого прямо в глаза бил яркий солнечный свет, а сам уселся напротив, спиной к окну, оставаясь, таким образом, в тени.
– Ну что ж, купец-удалец, меня зовут Степой. У ворот мы с тобой уже, как ты помнишь, встречались, когда я караул возглавлял. Только тогда времени у нас для разговоров не было, а сейчас следует мне с тобой познакомиться поближе. Поведай-ка о себе в подробностях, ибо время сейчас военное, и здесь, в святой обители, ставшей крепостью, каждый человек, и на счету, и на виду.
Ерема, недоумевая по поводу столь пристального внимания к своей персоне, пожал плечами:
– Может, все же, раз время военное, надобно к обороне готовиться, а не разговоры разговаривать? Уж я-то воинскую службу хорошо знаю.
– Вот и хорошо, что знаешь! Я, как ты понимаешь, не для собственного удовольствия с тобой беседую, а службу как раз и исполняю. Так что давай не будем перепираться, а сядем рядком, поговорим ладком, да разойдемся по-быстрому.
Ерема еще раз пожал плечами, обреченно вздохнул и приступил к изложению своей биографии.
Степа слушал купца внимательно, не перебивая. Лишь в одном месте повествования стражник демонстративно зевнул, перекрестил рот и, как будто прослушав, переспросил с деланным равнодушием в голосе:
– Так сколько раз, говоришь, ты бывал с торговыми караванами в Туретчине?
Мурза со своими нукерами присоединился к основному войску уже под вечер. Его вылазку нельзя было назвать совсем уж неудачной: и большое русское село спалил, и добычу захватил. Среди добычи были весьма ценные золотые вещи, взятые в доме богатого селянина и в разоренной церкви, которые не стыдно было поднести самому хану, Девлет-Гирею. Мурза первым делом и поспешил сделать сии подношения, чтобы предотвратить неприятные вопросы со стороны хана и его свиты о потере десятка воинов и об отсутствии пленных. Он пришел в огромный ханский шатер, возвышавшийся посреди вставшего лагерем ордынского войска. Такая остановка набега, ранее стремительно двигавшегося с рассвета до заката, была вызвана особыми обстоятельствами. Хан, получивший донесения лазутчиков о расположении вышедших, наконец, ему навстречу основных сил русских, и подсказку от турецких советников, как эти силы лучше обойти, готовился совершить неожиданный маневр. Поэтому он и остановился, прикрывшись многочисленными сторожевыми разъездами, стягивая в кулак все свои летучие отряды, выпущенные ранее по ходу движения орды во все стороны для разорения окрестных городков и сел.
Дары мурзы были благосклонно приняты. Впрочем, один из турецких советников, в простой одежде, с незапоминающимся невыразительным лицом, поклонившись хану и получив дозволение говорить, осведомился требовательно:
– Были ли среди русичей такие, кто без особого принуждения оказали тебе и твоим воинам содействие и выразили желание примкнуть к войску непобедимого хана?
– Да, о проницательнейший визирь! – с готовностью откликнулся мурза, обрадованный этим, совсем неопасным для него поворотом разговора. – Такой человек нашелся среди русичей! Он сейчас в нашем лагере, вместе с моими нукерами.
– Вот тебе в награду золотой динар с изображением великого султана, почтенный мурза! Вели немедленно привести этого достойного человека в мой шатер!
Когда Псырь торопливо шел вслед за мурзой и толмачем в шатер турецкого военного советника, еще не ведая о том, куда и зачем он идет, в его душонке боролись два противоречивых чувства. Оглушительные звуки окружавшего его огромного полевого лагеря, который орда, остановившаяся на ночлег, разбила буквально за считанные минуты, вселяли в него чувство страха и неуверенности. Гортанная незнакомая речь, конское ржание, рев быков и верблюдов, звон оружия – все это было непривычным и пугающим. А еще в лагере то тут, то там отчетливо раздавались крики и стоны пленников, которыми уже торговали, разлучая детей с матерями, и за малейшее неповиновение, или ради забавы, избивали и просто убивали надсмотрщики. Но именно эти вопли и рыдания соотечественников как раз и вызывали у Псыря чувство гаденькой радости и даже гордости собой. Еще бы! Не будь он таким сообразительным и дальновидным, лежать бы ему сейчас замертво со стрелой в спине на пепелище сгоревшего села, или сидеть понуро с веревкой на шее вот здесь, среди других пленных, получать пинки и удары плетьми. Нет, он, Псырь, не таков! Он идет не в рабство, как эти глупые смерды, а на службу к великому хану, завоевателю и будущему правителю русских земель, наследнику Золотой Орды, веками получавшей с Руси дань, назначавшей в ней князей и баскаков.
Вскоре Псырь и его провожатые очутились в самой середине лагеря, являвшей резкий контраст с остальной частью, многолюдной и сплошь заставленной повозками и палатками. Обширное пространство, казавшееся почти пустым, было отгорожено живым кольцом воинов, стоявших в двух саженях друг от друга с копьями и луками наизготовку. Шатры здесь располагались не впритык, а на значительном расстоянии, так, чтобы из одного шатра нельзя было услышать разговор, происходивший в другом. В центре этой зоны возвышался огромный шатер самого хана. Однако Псырь вслед за мурзой, сказавшим несколько слов охранникам, по-видимому, предупрежденным об их визите заранее, направились не к ханскому, а к другому шатру, небольшому и скромному на вид. Впрочем, при ближайшем рассмотрении стало видно, что сделан сей шатер из дорогущего гладкого шелка, в канаты растяжек вплетены серебряные нити, а перед входом расстелен роскошный ковер, пылавший яркими красками замысловатых узоров. Сердце Псыря затрепетало, он ощутил прилив восторга и подобострастия от предвкушения встречи с неким большим начальником.
Внутренне убранство шатра было намного роскошнее внешнего. От золота, серебра, разноцветных шелков и ковров рябило в глазах. В дальнем от входа углу на груде подушек возлежал, небрежно облокотившись на низенький столик с драгоценной инкрустацией, уставленный яствами и напитками, смуглый человек неопределенной национальности. По его одежде, вызывавшей, подобно внешнему виду шатра, обманчивое ощущение простоты, также затруднительно было определить, к какой стране и к какому сословию принадлежал сей вельможа. А то, что перед ним вельможа, Псырь определил мгновенно, и прямо с порога бухнулся лбом об землю, распластался перед хозяином. Впрочем, его лоб, изрядно натренированный отдавать земные поклоны о дубовый пол, не получил ни малейшего повреждения от контакта с мягчайшим ворсистым ковром. Псырь даже испытал некую досаду: он привык, чтобы выражение его преданности и усердия по отношению к власть имущим сопровождалось отчетливым характерным стуком.
– Полноте, любезный! Поднимись-ка с колен да приблизься. – Хозяин шатра говорил по-русски почти без акцента, по речи его можно было принять за уроженца южных русских земель.
Псырь встал, оставшись, впрочем, в привычном холуйском полусогнутом положении, сделал, как было велено, несколько робких шагов вперед. Мановением руки отпустив мурзу и толмача, визирь с минуту молча изучал Псыря. Не выдержав этого пронизывающего насквозь взгляда, Псырь сделал было попытку вновь бухнуться на колени.
– Стоять! – коротко приказал визирь.
Он еще некоторое время пристально вглядывался в лицо новоявленного прислужника непобедимого хана, затем удовлетворенно кивнул и промолвил:
– Расскажи-ка, любезный, как тебя зовут, кто ты есть таков, и готов ли ты усердием и преданностью заслужить богатство и власть над соплеменниками?
При последних словах визиря, произнесенных вкрадчивым голосом, словно обволакивающим собеседника, голова Псыря закружилась, он ощутил небывалый восторг и желание выполнить любой приказ повелителя, а если потребуется – то отдать за него жизнь. Наконец-то его, Псыря, оценят по достоинству, и он сможет заслужить все, о чем только мечтал. Торопливо, словно боясь, что повелитель передумает и прогонит его прочь, перескакивая с одного на другое, Псырь принялся взахлеб рассказывать о себе и своей жизни. Визирь слушал его внимательно, не перебивая, и лишь изредка кивал головой в знак одобрения. В одном месте он, правда, прервал рассказчика, когда тот упомянул мимоходом, что часто ездил в стольный град Москву, сопровождая по торговым делам своего богатого односельчанина, Никифора. Визирь попросил Псыря рассказать о пребывании в Москве как можно подробнее: где жил, где бывал, хорошо ли знает город.
– Ну что ж, – милостиво произнес он, когда Псырь закончил изложение автобиографии. – Я вижу, что не ошибся в тебе, и ты действительно можешь сослужить мне службу.
– Приказывай, господин! – подобострастно проблеял Псырь. – Скажи только, как тебя звать-величать, за кого мне вечно Бога молить…
Тут Псырь осекся, решив, что сморозил глупость, и господину может вовсе не понравиться предложение возносить за него молитвы.
– Зови меня просто: повелитель. И… – визирь понимающе усмехнулся, – если хочешь, то молись на здоровье своему христианскому Богу.
– Как прикажешь, повелитель! – вновь согнулся в земном поклоне Псырь.
– Я вижу, что ты человек смышленый и способен оказать немалую услугу великому хану и приблизить его победу, после чего ты займешь достойное место в новой Руси, возвращенной в Золотую Орду. Но за те три дня, пока наши войска будут приближаться к русской столице, тебе придется кое-чему научиться.
Псырь растерянно взглянул на визиря:
– Позволь слово молвить, повелитель! Отсюда до Москвы не три, а всего полтора дня пути по Муравскому шляху. Может быть, ваши проводники глупы, или злонамеренны, так я с готовностью покажу дорогу!
– Вижу, что не ошибся в тебе, – усмехнулся визирь. – Ты и вправду всей душой желаешь нам победы! А проводники наши и разведчики свое дело знают. И донесли нам вовремя, что на Муравском шляхе нас поджидает земское войско, которое, наконец, кое-как собралось, когда мы уже пол-Руси прошли. Да еще русский царь с опричным войском тоже из столицы в поле вышел и навстречу хану идет. Но у нас – всюду глаза и уши. Имей, кстати, это ввиду, если вдруг решишь нас обмануть! Ладно, не бойся, я тебе верю! Так вот, узнав про все это, хан по совету преданных ему проводников свернул с Муравского шляха на шлях Свиной. Таким образом, мы разъединим оба русских войска и выйдем к столице обходной дорогой там, где русские нас не ждут! Ну, а сейчас, не теряя времени, ты приступишь к занятиям и, двигаясь эти три дня вместе с непобедимым войском великого хана, усвоишь, я уверен, все, чему тебя будут учить мои помощники!
Визирь хлопнул в ладоши и приказал мгновенно появившемуся слуге:
– Ахмед, отведи нашего нового друга в учебный шатер. Пусть его немедленно начнут готовить для выполнения особого задания в русской столице!
Псырь, низко кланяясь и пятясь покинул шатер повелителя и проследовал за Ахмедом в другой, совсем маленький и неприметный, больше похожий на обычную походную палатку если не рядового воина, то какого-нибудь десятника. Рядом с палаткой стояла довольно большая крытая повозка на тяжелых колесах, не имевших спиц, а сплошь деревянных. Указав на повозку, Ахмед произнес отрывисто:
– Ты, русич, постарайся сегодня ночью, на привале, все освоить и запомнить как можно лучше. А то потом в походе на сей арбе будешь доучиваться, так это гораздо хуже будет, она вся скрипит и трясется. Ежели что не так усвоишь, то будет тебе бабах! – он изобразил обеими руками в воздухе какой-то жест, значение которого Псырь не понял.
По-русски Ахмед говорил довольно хорошо, но, в отличие от визиря, с сильным акцентом. Они вошли в палатку, в которой не было ни шелков, ни ковров. Зато был дощатый стол нормальной высоты, то есть не такой, за которым возлежат, как принято у восточных народов, а именно тот, за которым сидят, как принято у народов западных. Возле стола стояли две простые скамьи и большой сундук, окованный железом.
– Присаживайся, достопочтенный Псырь! – Ахмед указал на скамью, а сам принялся отпирать два тяжелых замка на сундуке. – Доводилось ли тебе нести ратную службу?
– Нет, что ты! – поспешно ответил Псырь. – Сроду не служил! Никогда не поднимал руку на доблестных воинов великого хана!
– Да я сейчас не об этом, – досадливо перебил его Ахмед. – Мне просто надо понять, какими воинскими навыками ты обладаешь.
– На кулаках бился, да на ножах резался! – с гордостью провозгласил Псырь, не уточняя, однако, что на кулаках и на ножах он бился обычно среди прочих подручных своего бывшего хозяина, Никифора, когда они втроем – вшестером наваливались на одного неугодного Никифору беззащитного односельчанина.
– Это хорошо, – кивнул Ахмед. – Тогда тебя легче будет научить владеть кинжалом, наносить внезапные удары из-под полы. Но это не главное. Главное – вот оно!
С этими словами турецкий военспец извлек из недр сундука черный чугунный шар размером с большую репу и осторожно положил его на стол, утвердив, чтобы тот не катился, в специальном углублении, выдолбленном в столешнице. На вершине шара находилась небольшая пипка в палец толщиной, из которой торчала короткая веревка.
– Знаешь ли ты, о Псырь, что за предмет сейчас находится перед твоим взором? Нет? Это ручная бомба, иначе называемая гранатой. Впервые слышишь сии слова? Так вот, – Ахмед ласково и нежно, как ребенка, погладил легким касанием руки черную массивную сферу. – Она начинена порохом. И если поджечь вот этот фитиль, то взрывом сей бомбы разнесет все на куски на десять шагов вокруг!
Псырь, до этого с интересом разглядывавший незнакомый предмет и даже навалившийся грудью на стол, чтобы лучше видеть, изменился в лице, отпрянул, едва не упав со скамьи.
– Не бойся, уважаемый! – в словах Ахмеда не было насмешки.
По-видимому, он уже привык к подобной реакции своих достойных учеников.
– Видишь, я же до сих пор живой и здоровый. И тебя научу, как с бомбой обращаться, чтобы самому после выполнения задания остаться целым и невредимым и жить долгие годы в богатстве и почете. А на куски твоя бомба должна разнести вовсе не тебя, а вражеского полководца, или, скажем, кремлевские ворота, или пороховую башню. – Убедившись, что после слов о почете и богатстве Псырь вновь воспрянул духом, Ахмед продолжил вкрадчиво: – Давай теперь рассмотрим с тобой устройство бомбы и способ приведения ее в действие.
Как только Псырь вышел из шатра, визирь достал из-под подушки простую железную шкатулку, небольшую, но чрезвычайно тяжелую, ибо стенки и крышка ее были чуть ли не в палец толщиной. Отперев сложнейший замок ключиком, висевшим у него на шее на шелковом шнурке, визирь достал из шкатулки свиток, развернул его на инкрустированном столике. На свитке затейливой арабской вязью были записаны ценнейшие сведения: имена завербованных визирем русских агентов, их приметы и особенности характера, места, куда они направлялись, и суть порученного задания. Вынув из выдвижного ящика стола принадлежности для письма, визирь принялся заносить на тончайший дорогущий пергамент информацию о Псыре. Внезапно за пологом шатра послышалось какое-то движение и раздался голос начальника охраны, просившего дозволения войти.
– Я занят! Я же приказал меня не беспокоить! – раздраженно откликнулся визирь.
– Прости мое неповиновение, господин, но к тебе посланец самого хана с приглашением немедленно явиться в его шатер!
– Ну, хорошо, скажи, что уже иду, – нехотя согласился представитель великого султана при ордынском войске.
Тем не менее, он вначале тщательно записал все необходимые сведения, запер свиток в шкатулку и лишь после этого в сопровождении двух телохранителей прошествовал в ханский шатер. Догадываясь о предмете предстоящего разговора, он захватил с собой свернутую в трубку большую карту Московии, на которую собственноручно каждый день наносил оперативную обстановку на театре военных действий, основываясь на сообщениях передовых дозоров и донесениях своих лазутчиков и агентов.
Хан Девлет-Гирей ожидал визиря в гордом одиночестве, нетерпеливо расхаживая взад-вперед по мягким персидским коврам, время от времени пиная попадавшиеся на пути подушки.
– Ну, наконец-то, дорогой Буслам-паша! – вовсе не гневным, а даже чуть льстивым голосом вымолвил хан и гостеприимным жестом указал на уставленный сладостями и напитками столик. – Не желаешь ли отведать шербету?