У перекрестка нервно топтался смуглый молодой человек. Дождь его мало беспокоил, он то и дело смотрел на часы. Опаздываю. Скандальное дело.
С четверть часа прошло, не меньше – выброшенная вперед рука, попытки остановить машину. Четверть часа безответных призывов. Но все как одна проносились мимо, все – мимо, точно они сговорились. «Суки», – шептал молодой человек.
Он уже потерял надежду, когда, наконец, притормозила тачка темно-вишневого цвета.
Водительница его окинула изучающим, но благосклонным взглядом. Высокая полноватая девушка, может быть, и юная дама – с крупными броскими чертами. Как говорится – яркая внешность.
Сняв розовую ладошку с руля, она спросила:
– Куда ж вам хочется?
– В район Донского монастыря. Недалеко.
– Маршруты сходятся, – сказала посланница судьбы.
Машина покатила по Шаболовке. Он скорбно глядел перед собою, губы его были плотно сжаты.
– С вами ничего не случилось? – озабоченно спросила она.
– Нет, я еще жив. Почему вы спрашиваете?
– Просто у вас такое лицо, точно вы едете в крематорий.
Он грустно промолвил:
– Вы не ошиблись. Случилась беда с дорогим человеком.
– С кем же? – спросила она с участием.
Он призадумался и произнес:
– Имя вам ничего не скажет. Оно ни разу не прогремело на требовательных подмостках жизни и в свет прожекторов не попало. Он скромно трудился в своем департаменте в ответственной сфере рыбоводства. Но сердце было из чистого золота.
Водительница была взволнована:
– Очень душевно и проникновенно.
– Я должен сказать о нем несколько слов. Само собою, не так эскизно. Это – суровое испытание. Но лучше меня никто не скажет. Никто не знал его так, как я.
Она сказала:
– Во время пауз изредка взглядывайте на меня. Может быть, вам станет полегче.
И, встретив его вопросительный взгляд, призналась:
– Наши маршруты сходятся. Я вам уже сказала об этом. Они драматически совпали. С дочкой покойного мы – подруги. Вместе учились.
Он отозвался:
– Непостижимо.
– Но это так. Странно, что я вас прежде не видела.
Остановившись на площадке и выбрав для машины местечко, она протянула ему ладошку:
– Дарья Гуревич. Ваша очередь.
– Гвидон – мое имя, – сказал ее спутник.
После печального обряда и обязательных поминок они оказались в ее квартирке.
– Достал ты меня надгробным словом, – сказала усталая Гуревич. – Прямо перевернул всю душу.
– Надеюсь, она вновь приняла свое исходное положение, – сочувственно отозвался Гвидон.
– Выходит, не разглядела покойного. Ты просто мне раскрыл горизонты.
– Ну вот еще, – пробурчал Гвидон. – Какие горизонты над ямой…
– Нет, это так. Я почти прослезилась. Жаль, что за столом на поминках ты уже не сказал ни слова.
– Вдохновение не приходит дважды.
Он вяло разглядывал душную спальню. Ложе, принявшее их в свое лоно, было похоже на колыбель, разросшуюся и вширь и вдоль. На круглом столике щурил глазки бесстыдный обнаженный божок.
– В печальном месте свела судьба, – задумчиво вздохнула Гуревич. – А ведь иначе могли и не встретиться.
– Запросто, – подтвердил Гвидон.
– Однако как жадно хочется жить на панихидах и погребеньях, – она притянула к себе его голову. – А ты к тому же еще прехорошенький. Ресницы девичьи, адской длины. И очи восточные, миндалевидные. На подбородке – вкусная ямочка. Груша бы лопнула от злости.
– Кто эта Груша?
– Сестра и завистница. Мы с ней погодки. Даша и Груша. Трогательные попытки диаспоры вклиниться в степной чернозем. Груша меня преследует с детства. Я неизменно была премьершей, а она – на подпевке и подтанцовке. Представляешь, сколько всего в ней копилось.
– Сестры ничего не прощают, – согласился молодой человек.
– Слегка унялась, когда вышла замуж. Супруг успешно вписался в действительность. Но до тебя ему далеко. Хотя он рвется в монополисты.
– Тогда это мне до него далеко.
– Ну почему у тебя все время обиженное выраженье лица? – нежно осведомилась Гуревич.
– Выдь на Волгу, чей стон раздается? Тогда и поймешь, – сказал Гвидон.
– А откуда ты взял такое имя? Правда, тебе оно подходит. Ты в самом деле как князь из сказки. Жаль, что Груня тебя не видит.
– Имя мое, – кивнул Гвидон, – классическое, древнеславянское. Но есть компаративистская версия. Когда ты читала «Декамерон», стоило обратить внимание на второстепенное лицо – мессера Гвидо де Кавальканти. Не покидает предположение, что это он – мой прямой предшественник. И фамилия моя – Коваленко.
– В самом деле, – сказала Гуревич, – что-то созвучное.
– Именно так. Фонетическое родство бесспорно. Но главное – наша духовная связь. Мессер был достойный человек безукоризненных нравственных правил.
– Очень похоже, что ты тут прав.
Выяснив происхождение гостя, хозяйка придвинулась к нему ближе. Беседа сама собой иссякла. Изредка тишину тревожили томные печальные звуки, напоминавшие стоны горлицы.
– Удивительно, – сказала Гуревич.
Гвидон сказал:
– Груня бы лопнула.
– И поделом ей, – сказала сестра. – Не пялься на чужое добро. Слушай, ты уже собираешься?
– Есть обязанности, – сказал Гвидон.
– Между прочим, я тебя не спросила, чем ты занят, когда не исследуешь генеалогическое древо.
– Я – филолог, у меня есть диплом.
– Гуманитарий. Оно и видно, – кивнула Гуревич.
– Но если сознаться, об этом я не люблю вспоминать. Занятие – не слишком мужское. На факультете царили девицы. Юноши только жались друг к другу – бедная беззащитная кучка.
– Страшно подумать, как тебя портили.
– Я сопротивлялся как мог.
– И что же ты делаешь?
– Что придется. Я до конца не определился. Филологи никому не сдались. Точно так же, как их наука. Ищут себе местечка на ярмарке. Как правило, его не находят. В сущности, жизнь не удалась.
– Но есть же у тебя увлечения!
– Пожалуй что есть. Не бог весть что.
– А все-таки, что это?
– Конъектура.
– Конъюнктура?
– Да нет! Ничего общего. Дарья Ефимовна, острословие, исходящее из звукового сходства, стоит недорого. Очень недорого.
– Не сердись. Ты разбиваешь мне сердце.
– Это занятие – бескорыстное, – назидательно произнес Гвидон. – Не конъюнктура, конъ-ек-тура. От латинского слова «догадка». Восстановление той части текста, которая не поддается прочтению.
– И тебе это удается? – Гуревич была заинтригована. – Тогда ты – опасный человек.
– А на рассвете румяной младости вообще был увлечен криптографией. Если сказать понятнее – тайнописью.
Гуревич вздохнула:
– При этаких склонностях место твое, мой друг, на Лубянке.
– Ты полагаешь? В каком же качестве?
– В любом, какое тебе по вкусу. Можно – следователем, можно – подследственным.
Гвидон покрутил головой и поморщился.
– Нет. Не подходит ни то, ни другое. С одной стороны, я – не подпольщик, с другой – не могу ходить на службу и вступать в производственные отношения.
– Свободный художник?
– Вроде того.
– И что же, за это платят деньги?
– В мужья твоей сестре не гожусь. Но как-то барахтаюсь на поверхности.
– Сестре от тебя ничего не отломится, – безжалостно сказала Гуревич. – Хватит с нее монополиста. Ну, до свидания, Кавальканти. Ради Христа, улыбнись напоследок. Мы с тобой уже не на кладбище. Когда глядишь на твое лицо, чувствуешь себя виноватой.
– Имеешь для этого все основания.
Она засмеялась.
– Дорогу найдешь? Самостоятельно?
– Не сомневайся.
Он бросил прощальный рассеянный взгляд на пышное постельное тело и медленно направился к выходу. Жирный обнаженный божок, хозяйски сидевший на круглом столике, нахально подмигнул ему вслед.
На улице молодой человек выразил недовольство собою.
– Все то же, – бурчал он себе под нос. – И не заметишь, как совратят. Добрая женщина, а негодяйка. Ты только палец ей протяни. Я, разумеется, тоже хорош. Характер – картофельное пюре.
Царила вешняя благодать. В последние минуты заката московские улицы были окрашены в густой темно-лиловый цвет. Вечер нашептывал Гвидону разнообразные предложения, одно прельстительнее другого. Однако Гвидон лишь ворчал и хмурился. И выражение обиды все не сходило с его лица.