Я сижу и смотрю сквозь стену из тонированного стекла. В ясный день отсюда виден памятник Вашингтону, находящийся в шести милях, но не сегодня. Сегодня день сырой, холодный, ветреный и пасмурный – весьма подходящий, чтобы умереть. Ветер сдувает с ветвей последние листья и разбрасывает по автомобильной стоянке под окнами.
Почему меня беспокоит мысль о боли? Разве будет не справедливо, если я немного пострадаю? Я причинил другим столько горя, сколько не смогли бы причинить и десять человек.
Нажимаю кнопку – является Снид. Он кланяется и вывозит меня из моих апартаментов в отделанное мрамором фойе, затем катит инвалидную коляску по такому же великолепному коридору – в другую дверь. Расстояние между мной и моей родней сокращается, но я не чувствую никакого волнения.
Я протомил психиатров в ожидании более двух часов.
Мы проезжаем мимо моего кабинета, и я киваю Николетт, последней моей секретарше – очаровательной девушке, от которой я в полном восторге. Будь у меня побольше времени, она могла бы стать четвертой.
Но времени нет. Остались минуты.
Вся шайка в сборе – разбившиеся на стайки адвокаты и несколько психиатров, приглашенных определить, в своем ли я уме. Они собрались вокруг длинного стола в моем зале заседаний. Когда меня ввозят, разговоры резко обрываются, взоры устремляются на меня. Снид подвозит коляску к столу и ставит рядом с моим адвокатом Стэффордом.
Повсюду установлены камеры, направленные в разные стороны, операторы суетятся, наводя фокус. Шепот, движения, вздохи будут тщательно фиксироваться ими – ведь на кон поставлено огромное состояние.
Последнее подписанное мной завещание почти ничего не давало моим детям. Джош Стэффорд, как обычно, подготовил его, а я скормил машинке сегодня утром.
Я сижу здесь, чтобы доказать всему миру, что нахожусь в прекрасной интеллектуальной форме и в состоянии подписать новое завещание. Как только оно будет заверено, никто не сможет оспорить мое решение.
Прямо напротив меня расположились три психиатра – по одному от каждой семьи. На табличках, стоящих перед ними на столе, кто-то написал фамилии – «д-р Зейдель», «д-р Фло», «д-р Тишен». Я изучаю их лица и глаза. Поскольку мне предстоит продемонстрировать свою вменяемость, нужно установить зрительный контакт.
Они ожидали увидеть чокнутого, а я готов съесть их на обед.
Парадом будет командовать Стэффорд. Когда все рассаживаются по местам и операторы включают камеры, он произносит:
– Меня зовут Джош Стэффорд, я поверенный в делах мистера Троя Филана, который сидит здесь, справа от меня.
Я поочередно смотрю в глаза каждому психиатру, пока он не начинает моргать или не отводит взгляд. На всех троих – темные костюмы. У Зейделя и Фло – жиденькие бороденки. Тишен – в галстуке-бабочке, на вид ему не больше тридцати. Семьям было предоставлено право выбрать, кого они пожелают.
Стэффорд продолжает:
– Цель нынешней встречи – предоставить возможность консилиуму врачей-психиатров освидетельствовать мистера Филана и решить, дееспособен ли он. Если консилиум признает его дееспособным, он подпишет завещание, в котором будет указано, как распределится его состояние.
Стэффорд постукивает карандашом по лежащей перед ним папке с дюйм толщиной, в которой якобы находится завещание. Я уверен, что сейчас камеры показывают папку крупным планом и от одного ее вида у моих детей и их матерей, рассредоточенных по разным помещениям, мороз пробегает по коже.
Они не видели завещания и не имеют на это права. Завещание – конфиденциальный документ, содержание которого оглашается только после смерти завещателя. Наследники могут лишь гадать, что в нем. Я сделал им кое-какие намеки, тщательно внедрил в их сознание ложную информацию.
Заставил поверить, что основная часть наследства будет более или менее справедливо поделена между детьми, а бывшие жены получат значительные суммы. Они это знают, чувствуют. Об этом они будут отчаянно молиться недели, а может, и месяцы. Ведь для них это вопрос жизни и смерти, потому что все они в долгах. Предполагается, что лежащее передо мной завещание сделает их богатыми и положит конец распрям. Стэффорд, готовивший документ, в разговоре с их адвокатами с моего разрешения в общих чертах обрисовал его содержание: каждый наследник получит от трехсот до пятисот миллионов долларов, еще по пятьдесят миллионов достанется каждой из бывших жен. При разводе я прекрасно обеспечил всех трех, но об этом, разумеется, уже забыли.
В общей сложности они получат около трех миллиардов. После уплаты налогов, на что уйдет еще несколько миллиардов, остальное пойдет на благотворительность.
Так что вы понимаете, почему эти люди слетелись сюда – сияющие, ухоженные, трезвые (большинство по крайней мере). Они жаждут увидеть на экране монитора волнующее представление, ожидая и надеясь, что старый хрен сможет справиться со своей задачей. Уверен, мои дети и бывшие жены сказали нанятым ими психиатрам: «Будьте снисходительны к старику. Мы хотим, чтобы его признали здоровым».
Если все довольны, зачем тревожиться из-за психиатров? А затем, что я собираюсь обмануть всех еще один, последний раз и намерен сделать это наилучшим образом.
Приглашение психиатров, в сущности, моя идея, но мои дети и их адвокаты слишком туго соображают, чтобы понять это.
Начинает Зейдель:
– Мистер Филан, вы можете назвать день, время и место, где вы находитесь?
Я чувствую себя первоклассником. Низко опускаю голову и размышляю так долго, что они, устав ждать, откидываются на спинки кресел и шепчут:
– Ну же, старый мерзавец. Конечно, ты знаешь, какой сегодня день.
– Понедельник, – тихо отвечаю я. – Понедельник, девятое декабря тысяча девятьсот девяносто шестого года. Место – мой офис.
– А время?
– Около половины третьего дня, – отвечаю я, – у меня нет часов.
– А где находится ваш офис?
– Маклин, Виргиния.
Фло наклоняется к своему микрофону:
– Можете ли вы назвать имена и даты рождения своих детей?
– Нет. Имена – да, но даты рождения – нет.
– Ладно, назовите имена.
Я делаю паузу. Еще рано демонстрировать остроту ума. Надо заставить их попотеть.
– Трой Филан-младший, Рекс, Либбигайл, Мэри-Роуз, Джина и Рэмбл, – произношу я так, словно мне неприятна сама мысль о них.
Фло предоставляют право продолжить:
– Но был еще и седьмой ребенок, не так ли?
– Так.
– Вы помните его имя?
– Роки.
– А что с ним случилось?
– Он погиб в автокатастрофе. – Я выпрямляюсь в своей инвалидной коляске, поднимаю голову и поочередно смотрю в глаза каждому врачу, демонстрируя для камер абсолютную вменяемость. Уверен, дети и бывшие жены гордятся мной, наблюдая в своих маленьких группках за происходящим по монитору. Они сжимают руки своих нынешних мужей и жен и улыбаются в ответ на жадные взгляды адвокатов – пока старый Трой справляется с экзаменом.
Пусть мой голос звучит хрипло и глухо, пусть я, со своим сморщенным лицом, выгляжу безумцем в этом белом шелковом одеянии и зеленом тюрбане, но на вопросы-то отвечаю.
Ну давай, давай, старина, мысленно умоляют они.
Тишен спрашивает:
– Каково ваше нынешнее физическое состояние?
– Бывало и лучше.
– Говорят, у вас злокачественная опухоль.
Попал точно в цель, правда?
– Я полагал, что меня обследуют на предмет психического здоровья, – говорю я, бросая взгляд на Стэффорда, которому едва удается скрыть улыбку. Правила позволяют задавать любые вопросы. Это не суд.
– Вы правы, – вежливо отвечает Тишен. – Но всякий вопрос относителен.
– Понимаю.
– Вы ответите на мой последний вопрос?
– О чем?
– О раке.
– Конечно. Опухоль размером с мячик для гольфа – у меня в мозгу. Она растет с каждым днем, неоперабельна, и мой врач говорит, что я не протяну и трех месяцев.
Я почти слышу, как выстреливают пробки от шампанского. Опухоль нужно отметить!
– Находитесь ли вы в настоящий момент под действием каких-либо медикаментов, наркотиков или алкоголя?
– Нет.
– Пользуетесь ли вы какими-либо болеутоляющими средствами?
– Пока нет.
Теперь опять Зейдель:
– Мистер Филан, три месяца назад в опубликованном в «Форбсе» списке самых богатых людей мира ваше состояние оценивалось в восемь миллиардов долларов. Это близко к реальности?
– С каких это пор «Форбсу» можно доверять?
– Значит, цифра, указанная в журнале, неверна?
– В зависимости от положения на рынке мое состояние составляет от одиннадцати до одиннадцати с половиной миллиардов. – Я произношу это медленно, но голос звучит веско. Ни у кого размер моего состояния сомнений не вызывает.
Фло решает продолжить тему денег:
– Мистер Филан, можете ли вы описать в общих чертах структуру ваших корпоративных владений?
– Да, могу.
– И сделаете это?
– Пожалуй.
Я выдерживаю паузу – пусть попотеют. Стэффорд заверил меня, что я не обязан разглашать здесь приватную информацию. «Набросайте им лишь общую картину», – сказал он.
– Группа «Филан» – частная корпорация, которая владеет семьюдесятью разными компаниями. Некоторые из них представляют собой акционерные общества открытого типа.
– Какая часть предприятий группы «Филан» принадлежит лично вам?
– Около семидесяти пяти процентов. Остальными владеет группа моих служащих.
К охоте присоединяется Тишен. На золоте сосредоточиться не трудно.
– Мистер Филан, имеет ли ваша корпорация свой интерес в компании «Спин компьютер»?
– Да, – медленно отвечаю я, стараясь мысленно отыскать «Спин компьютер» в джунглях своей корпорации.
– Сколькими процентами акций вы владеете в этом деле?
– Восемьюдесятью.
– Это открытое акционерное общество?
– Совершенно верно.
Тишен перебирает какие-то бумаги – на вид официальные документы, – я замечаю, что это годовой отчет корпорации и квартальные доклады, которые может раздобыть даже полуграмотный студент колледжа.
– Когда вы купили «Спин»? – спрашивает Тишен.
– Около четырех лет назад.
– Сколько заплатили?
– По четыре доллара за акцию, в общем – триста миллионов. – Нужно было бы отвечать помедленнее, но я ничего не могу с собой поделать. С нетерпением смотрю на Тишена, ожидая следующего вопроса.
– А сколько они стоят теперь? – спрашивает он.
– Ну, вчера при закрытии биржи они стоили сорок три с половиной, снизились на один пункт. С тех пор как я купил компанию, акционерный капитал дважды разделялся, так что сейчас ценные бумаги стоят около восьмисот пятидесяти.
– То есть восемьсот пятьдесят миллионов?
– Правильно.
На этом испытание можно бы считать законченным. Коль скоро я в состоянии держать в памяти вчерашнюю стоимость акций при закрытии биржи, значит, мои противники должны быть удовлетворены. Я почти вижу их глупые улыбки, почти слышу приглушенные выкрики: «Ура! Молодчина, Трой, браво! Покажи им!»
Зейдель обращается к истории. Это попытка испытать мою память.
– Мистер Филан, где вы родились?
– В Монклере, штат Нью-Джерси.
– Когда?
– Двенадцатого мая тысяча девятьсот восемнадцатого года.
– Какова девичья фамилия вашей матери?
– Шоу.
– Когда она умерла?
– За два дня до Перл-Харбора.
– А ваш отец?
– Что – отец?
– Когда умер он?
– Не знаю. Он исчез, когда я был еще ребенком.
Зейдель смотрит на Фло, у которого вопросы записаны в блокноте.
– Кто ваша младшая дочь? – спрашивает тот.
– От какого брака?
– Ну, скажем, от первого.
– Значит, Мэри-Роуз.
– Правильно…
– Разумеется, правильно.
– Куда она уехала учиться?
– В университет Тулейна, Новый Орлеан.
– И что она там изучала?
– Что-то из области средневековья. Потом неудачно вышла замуж, как и все остальные. Наверное, дети унаследовали этот талант от меня. – Вижу, как врачи напряглись и ощетинились. А также представляю себе, как адвокаты и нынешние сожители и/или жены-мужья прячут улыбки, ведь никто не станет отрицать, что женился я действительно всегда неудачно.
А потомство производил еще хуже.
Фло оставляет эту тему. Тишен все еще под впечатлением моих финансовых откровений.
– Владеете ли вы контрольным пакетом акций в «Маунтин-ком»? – спрашивает он.
– Да, уверен, что это отмечено в ваших бумагах. «Маунтин-ком» – открытое акционерное общество.
– Каковы были ваши первоначальные инвестиции?
– Около восемнадцати долларов за акцию – всего десять миллионов акций.
– А теперь это…
– Вчера при закрытии биржи давали двадцать один доллар за акцию. За последние шесть лет произошел обмен и раздел, так что сейчас холдинг стоит около четырехсот миллионов. Вы удовлетворены ответом?
– Да… полагаю, да. Сколько открытых акционерных обществ вы контролируете?
– Пять.
Фло бросает взгляд на Зейделя. Интересно, долго еще это будет продолжаться? Я чувствую, что устал.
– Есть еще вопросы? – спрашивает Стэффорд. Мы не собираемся оказывать на них давление, поскольку хотим, чтобы они получили максимальное удовлетворение.
– Вы собираетесь сегодня же подписать новое завещание? – спрашивает Зейдель.
– Да, таково мое намерение.
– На столе перед вами лежит то самое завещание?
– Да.
– Отходит ли вашим детям значительная часть вашего состояния в соответствии с этим завещанием?
– Отходит.
– Вы готовы подписать завещание прямо сейчас?
– Готов.
Зейдель аккуратно опускает ручку на стол, задумчиво складывает руки на груди и смотрит на Стэффорда.
– С моей точки зрения, мистер Филан в настоящее время дееспособен и в состоянии распоряжаться своим имуществом, – многозначительно произносит он, словно решает вопрос, куда меня направить из этого чистилища.
Два его коллеги поспешно кивают.
– У меня нет никаких сомнений в его психическом здоровье, – говорит Стэффорду Фло. – Я считаю, у него очень острый ум.
– Никаких сомнений? – переспрашивает Стэффорд.
– Ни малейших.
– Доктор Тишен?
– Давайте не будем валять дурака. Мистер Филан прекрасно знает, что делает. Он соображает гораздо лучше нас с вами.
О, премного благодарен. Вы так добры. Компашка жалких докторишек, с трудом зарабатывающих сотню тысяч в год. Я сколотил миллиарды, а вы гладите меня по головке и рассказываете, какой я умный.
– Значит, это единогласное мнение? – спрашивает Стэффорд.
– Абсолютно. – Они мгновенно соглашаются.
Стэффорд подсовывает мне завещание и дает ручку.
– Это последняя воля и завещание Троя Л. Филана, отменяющее все прежние завещания и дополнительные распоряжения к ним, – произношу я. В завещании девяносто страниц, подготовленных Стэффордом и сотрудниками его фирмы. Я знаком с концепцией, но окончательного текста не видел, не читал и не собираюсь. Перелистываю и на последней странице ставлю росчерк, которого никто никогда не увидит, потом кладу руки поверх папки. Вот пока и все.
Стервятникам не видать этого завещания.
– Встреча окончена, – объявляет Стэффорд, и все поспешно собирают вещи. В соответствии с моими инструкциями членов трех моих семейств настойчиво просят быстро покинуть занимаемые ими комнаты и удалиться из здания.
Одна камера продолжает снимать меня, эта запись пригодится для архива. Адвокаты и психиатры спешат уйти. Я велю Сниду сесть за стол. Здесь же, за столом, – Стэффорд и один из его партнеров, Дурбан. Когда мы остаемся одни, я достаю из-под своего белого одеяния конверт, открываю его, вынимаю три листка желтой линованной бумаги и кладу перед собой.
От страха на какое-то мгновение легкая дрожь пробегает по моему телу. Это завещание потребовало от меня огромных усилий, я совершенствовал его несколько недель.
Стэффорд, Дурбан и Снид, совершенно сбитые с толку, уставились на желтые листки.
– Вот мое настоящее завещание, – говорю я и беру ручку. – Собственноручно написанное мной несколько часов назад. Датированное сегодняшним днем, а теперь и подписанное сегодня. – Я снова царапаю свое имя.
Стэффорд слишком потрясен, чтобы что-нибудь сказать.
– Оно отменяет все предыдущие завещания, включая подписанное пять минут назад. – Я снова складываю листки и засовываю их обратно в конверт.
Стискиваю зубы и напоминаю себе, как я хочу умереть.
Подтолкнув конверт через стол Стэффорду, я встаю со своей инвалидной коляски. Ноги у меня дрожат. Сердце громко стучит. Осталось всего несколько секунд. Разумеется, я умру прежде, чем приземлюсь.
– Эй! – кричит кто-то, наверное, Снид. Но я быстро удаляюсь от них.
Обезноженный идет, почти бежит мимо выставленных в ряд кожаных стульев, мимо одного из портретов, плохого, заказанного одной из моих жен, мимо всего – к незапертым раздвижным дверям. Я знаю, что они не заперты, потому что несколько часов назад все отрепетировал.
– Стойте! – кричит кто-то. Моя челядь бросается за мной.
Вот уже год, как никто не видел, чтобы я передвигался самостоятельно. Я хватаюсь за ручку и отодвигаю дверь в сторону. Воздух обжигающе морозен. Ступаю босой ногой на узкую балконную террасу, опоясывающую верхний этаж. И, не глядя вниз, переваливаюсь через перила.