Новые родственники – это всегда стресс.
Учитывая, сколько в его жизни уже было стрессов, то еще один – фигня делов, как сказал бы сын Захар.
Сам Горелый, отличающийся еще меньшей разговорчивостью, чем его сын, никак не комментирует новую для себя ситуацию.
Очень новую и неожиданную.
То, что его парнишка решил жениться, он, конечно, знает. Еще сидел когда, получил информацию.
Захар сам написал, коротко, в одно предложение.
Горелый прочитал, задумчиво кивнул, отправил такой же лаконичный ответ. Знак вопроса.
Получил в смс дату. Прикинул.
Еще не скоро. Он успеет выйти и даже дела кое-какие поделать. Серьезные.
У него там, на воле, бизнес. Сейчас этот бизнес на плечах партнера, который регулярно перечисляет долю Горелого на оффшорный счет, оставляя малую часть на жизнь Захару.
Но дело долго не может стоять, наступает стагнация. Так что, после выхода, будет море работы.
Горелый понимал это и изо всех сил настраивался на правильное распределение сил и эмоций.
Сначала – к сыну.
Посмотреть на него, вырос, наверно. Он фотки присылал, конечно, а вот приезжал последний раз еще год назад.
Горелый заценил разворот плеч и тяжелый дедовский взгляд. Вырос волчонок. Стал полноценным волчарой. Серьезным, еще не матерым, но таким, что сразу понятно: шутить тут никто не будет.
Горелый с легкой ноткой ностальгии вспомнил себя такого.
Он тогда взял первое место по России в своем весе и возрастной группе. Отец радовался. Не показывал, конечно, Гореловы вообще на эмоции скупы, но взгляд выдавал.
После он на него никогда так не смотрел. Повода не было.
Горелый не особенно любил вспоминать то, что было дальше… Потому что ощущение правильности, испытанное тогда, на России, больше не повторилось. Несмотря на все успехи в бизнесе, сначала нелегальном, но очень прибыльном. Были девяностые, новые возможности для умных людей. Горелый считал себя умным и возможности использовал. И даже с успехом.
Все было.
Первые бабки, шальные, проебанные за сутки в мареве бухла и шлюх. Первые покупки, серьезные такие, чтоб пацаны одобрили. Он привел в свою новую квартиру жену и сына. Отец не пошел. Он вообще не касался ничего из того, что зарабатывал Горелый.
Хорошо, что хоть потом поддержал, когда Лелька подставила, свалив с партнером…
Забрал Захара, позволив сыну самостоятельно выбираться из жопы.
И Горелый выбрался. И даже с прибытком. Вот только… Перешел кое-кому дорогу в процессе, не рассчитал свои силы. Думал, вытянет. Не вытянул.
Шесть лет прошли. Проползли. Медленно, сука, так медленно…
Ну ничего. Больше такого не повторится. Никогда не повторится.
У Горелого впереди счастливое, мать его, будущее.
Жаль, отец не увидит…
Горелый смотрит на новых родственников, приходя к выводу, что Захар весь в него. Если уж впираться в дерьмо, то по самую макушку, сразу, с головой ухнув на глубину.
И хорошо, что сейчас не девяностые.
Пацаны не поняли бы прокурорскую родню.
Предъявили.
А сейчас… Сейчас просто неудобно, учитывая, что именно планирует сделать Горелый в первую очередь.
– Вы так похожи, – пищит мелкая невеста сына, миленькая блондиночка с голубыми глазами.
Горелый кивает. Хороший вкус у Захара. Тоже в него. Хотя, мелковата, конечно, девка, едва из подмышки у него выглядывает. Но тут уж ничего не поделаешь… Остается только надеяться, что внук будет в его породу. Хотя… Сам прокурор и его сыновья-менты не мелкие совсем. Конечно, ни до Захара, и тем более до самого Горелого не дотягивают ростом, но все равно вполне серьезные звери. Младший, Захар обмолвился, пару раз его ронял даже, а это показатель.
– Беременная уже? – спрашивает Горелый у будущей невестки, она краснеет всем лицом и шеей сразу, как умеют только натуральные блондинки, и отрицательно мотает пушистой головой.
– Пап… – укоризненно басит Захар, машинально становясь так, чтоб чуть-чуть закрыть спиной свое мелкое сокровище. Ему не нравится ее смущение.
Горелый заценивает это собственническое движение, уважительно кивает.
Вырос сын. Вырос. Давно ли на плечах его таскал?
Сажал на шею и бежал вокруг парка на утренней ежедневной разминке… Сердце чуть-чуть колет.
Счастливое время. Он тогда не был богат, и даже не планировал. Они жили в съемной хате, перебивались на его зарплату и призовые. Но он был молод, рядом была любимая, как тогда казалось, женщина и маленький сын. И гордость в отцовском взгляде.
Горелый досадливо поморщился, поймал взгляд будущего свата, кивнул.
Да, поговорить надо.
В этом богатом доме куча народу. Помолвку празднуют.
И как раз Горелый к этому сроку удачно вышел.
Честно говоря, узнав о новой родне, думал, что не пригласят. Он и не стремился, зачем?
Сын выбор сделал самостоятельно, с ним не советуясь. Значит, его одобрение не требуется.
Да и прокурор… Вряд ли захочет его видеть в своем доме. Все же, в свое время имя Горелого гремело…
Но прокурор пригласил настойчиво.
И Горелый пришел. Почему нет?
Он идет через толпу, успокоительно кивнув на вопросительно-встревоженный взгляд сына, останавливается возле будущего родственника.
– Думаю, нам есть что обсудить, – говорит прокурор.
Его жена, красивая невысокая блондинка, глядя на которую, сразу становится понятно, в кого пошла будущая невестка, стоит рядом и немного обеспокоенно смотрит на мужа.
Словно предупреждает его взглядом.
Но прокурор гладит ее по плечу, кивает, типа, не волнуйся.
И первым идет к выходу из зала.
Горелый, кивком попрощавшись с будущей сватьей, движется в том же направлении.
В кабинете, классическом таком, с массивной темной мебелью, они садятся в глубокие кресла, прикуривают, прокурор разливает по низким бокалам коньяк…
Выпив, какое-то время смотрят друг на друга.
Изучают.
У прокурора спокойное лицо, видно, что мужик не злоупотребляет, занимается спортом, поддерживает форму. До Горелого ему, конечно, как до звезды, тем более, что в зоне заниматься особо нечем было в свободное время, и Горелый активно тренировался, не позволяя себе распускаться. И теперь явно в лучшей своей форме.
Но и прокурор – серьезный мужик. Горелый с ним не пересекался, повезло. Говорят, с ним не договориться насчет бабла.
Горелого пасла Москва, дела были там, суд был там… И все было бы на мази, если б не та сучка… Ну, ничего, ничего… Разберемся…
Насильно изгнав из головы образ гладкой дряни, из-за которой поломалась практически стопроцентная схема, когда его должны были освободить прямо в зале суда, Горелый отпивает еще коньяка для успокоения.
– Я думаю, что имею право узнать твои дальнейшие планы, Владимир Петрович, – без прелюдии начинает прокурор, сверля Горелого острым взглядом потомственного чекиста.
– Имеешь, – кивает Горелый, – у меня бизнес. Надо работать.
– Ты же понимаешь, что я буду вынужден… Присматривать? – спокойно предупреждает прокурор, – Алла – моя единственная дочь. Самый младший ребенок. Я не позволю даже малейшего дискомфорта для нее. Твой сын, насколько я сумел убедиться, похож на тебя только внешне. И слава богу.
“Не только, – хочется сказать Горелому, – ты даже не представляешь, насколько похож. Насколько он – Горелов”…
Но Горелый молчит. Кивает.
– И я тебя сразу предупреждаю, – продолжает прокурор, – если увижу, что ты… То приму меры. Пока ты сидел, было спокойно. Твой сын работает, вполне способен обеспечивать мою дочь. И я их без помощи не оставлю, конечно же… Но даже упоминания никакого криминала не позволю.
Горелый кивает.
Нормальная схема.
Он, собственно, и не планировал возврата. Он вообще в последние пять лет, перед тем, как влететь, был самым законопослушным чуваком, какого только можно было представить. И сидел не за свежие подвиги, а за давние. Те, что раскопала эта… Эта…
Горелый привычно стискивает зубы, перебарывая злобу.
Не сейчас. Не сейчас.
– Я хочу, чтоб между нами не было недопонимания, – завершает прокурор, – и обид. Я буду защищать свою семью всеми доступными способами. А твой сын теперь – это тоже моя семья.
“Мой сын – это МОЯ семья!”, – хочется рявкнуть Горелому, но он привычно молчит. И смотрит.
Прекрасно зная, что взгляд его прошибает и самых крепких мужиков, заставляя нервничать. Но или прокурор вообще безбашенный придурок, или нереально крепкий мужик, но в лице у него никаких изменений не происходит. И в фигуре тоже. Он не напрягается, не настораживается. Отвечает спокойным, уверенным взглядом.
И Горелый отступает, неожиданно для себя. Не то, чтоб сдался, но… Но он всегда уважал силу духа. У отца такая была.
Если что решил, хер сдвинешь.
Он ведь при смерти был, но сына видеть не захотел…
– Я рад, что мы достигли взаимопонимания, – спокойно комментирует ситуацию прокурор, – а теперь давай вернемся к гостям. Кстати, ты в городе остаешься? Или в столицу?
– Я пока отдохнуть хочу… – неопределенно отвечает Горелый, – в деревню поеду… Рыбалка, там, охота…
Прокурор смотрит на него испытующе, пытаясь понять, что тот задумал.
Но Горелый не палится, смотрит равнодушно.
И прокурор, момедлив, кивает.
В самом деле, логично же… После отсидки отдохнуть на природе…
В зале Горелый ловит внимательный взгляд сына, неопределенно дергает углом губ. Тоже мне, переживатель какой…
Совсем не доверяет, что ли? Или думает, что он, Горелый, вообще без башки и устроит тут разборки, сломав сыну отношения в будущей семье?
Горелый выходит на крыльцо, с удовольствием затягивается сигаретой, вдыхает летний вечер.
Завтра он уже будет на пути в деревню.
Потому что не соврал прокурору, всю правду сказал. Практически всю.
Он поедет отдыхать.
И еще кое за чем.
Например, глянуть на одну гладкую сучку, стоившую ему шести лет жизни. Она думала, что, свалив из столицы в глухомань, спряталась.
А вот нихера…
Плохо спряталась. Горелый идет искать.
И найдет.