– Тяготит однообразие, – пожаловался Эдик. – Скоро кончается моя стажировка, а сколько ситуаций еще остались неотработанными.
– В две недели всю жизнь не впихнуть, – подмигнула Вера. – Подожди, всему свое время.
– Хорошо бы сегодня на не купируемый отек легких угодить или к буйному психу… Ой!
Характерный звук, раздавшийся в салоне, позволил Данилову предположить со стопроцентной вероятностью, что Вера, привстав со своего вращающегося кресла, отвесила невоздержанному на язык стажеру подзатыльник. Оборачиваться, чтобы убедиться в своей правоте, ему не хотелось – тело, утомленное десятичасовым служением обществу, наслаждалось недолгим покоем и не желало совершать никаких движений.
– Настанет день – и ты выйдешь на работу полноправным выездным врачом «скорой помощи», – не меняя положения, громко сказал Данилов. – И вот тогда мы с Верой накаркаем тебе такую «веселую» смену, что мало не покажется.
– Уж постараемся, – пообещала Вера.
– И что вы прицепились к человеку! – вступился за Эдика Петрович. – Правильно он говорит – учиться во время стажировки надо, иначе для чего стажировка эта нужна?
– Вот и я об этом, – обрадовался Эдик. – А вы сразу…
– Петрович вступается за тебя не от чистого сердца, – пояснил Данилов, – дело в том, что у водителей и у медиков разные понятия о трудном вызове. Для нас, например, госпитализация больного с переломом ноги в больницу на другом конце города – просто праздник. Обезболил, наложил шину и спи – отдыхай. Два, если не три часа туда и столько же обратно. По любому лучше в машине дремать, чем по подъездам бегать. А для водителей такой вызов – сплошной геморрой.
– Это точно, – подтвердил Петрович. – Не по какому-нибудь Мухосранску ведь ехать – по Москве.
– Зато столь любимый вами, коллега, не купируемый отек легких, или же пятичасовое ожидание психиатров в веселой компании буйного психа, является для водителя подлинным благословением небес – спи себе в кабине или газетку почитывай. Диалектика!
– Это в Питере, говорят, хорошо водителям на «скорой», – Петрович врубил «светомузыку», пытаясь расчистить себе дорогу.
– Почему? – спросила Вера. – Нагрузки меньше? Или машин на дорогах?
– Нет, просто там ночью мосты разводят, и оттого каждая подстанция катается по своему острову, без дальних концов. Красота!
– Так в чем же дело, Петрович? – Вера не может не поддеть. – Питер ждет! Чего ты в Москве застрял?
– Ну ты сказала! – от удивления Петрович забыл выключить сирену с мигалкой, в которых уже не было нужды. – У меня здесь семья, дети, внучка, дача. Куда мне в Питер?! Да и потом – там хорошо, где нас нет.
Трель наладонника возвестила о вызове.
– Формовский проезд, одиннадцать дробь пять, третий подъезд, – сказал Данилов Петровичу, ознакомившись с информацией на экране коммуникатора.
Затем он повернулся к Эдику и спросил:
– Тебе, случайно, вещая Кассандра не родственница?
– Нет, – ответил слегка обалдевший от неожиданности Эдик.
– Псих или отек? – спросила сообразительная Вера.
– Не купируемый отек легких, Язов на себя вызывает. Светомузыку, Петрович, можно не выключать, поедем в темпе…
Пути господни неисповедимы. Выезжая на повод «посинел, задыхается» можно обнаружить на вызове бодрого старичка, которому так приспичило узнать свое артериальное давление, что пришлось вызывать скорую. И точно так же, повод «подъем АД (артериального давления)», может обернуться отеком легких, с которым не всякий фельдшер и далеко не всегда может справится в одиночку. А так, подъем давления – типичный «фельдшерский» повод. Приехал, «уколол магнолию внутрипопочно», иначе говоря – ввел внутримышечно сульфат магнезии, напомнил о необходимости своевременного приема таблеток и уехал с чистой совестью.
По самым оптимистичным предположениям, до Формовского было не меньше десяти минут езды.
– Эдуард, а почему ты пришел на «скорую»? – обернулся в салон Данилов. – Чему ты улыбаешься?
– Есть такой фильм «Всадник по имени «Смерть», – пояснил Эдик. – Там герои постоянно спрашивают друг дружку: «Почему вы пошли в террор»?
– И все же?
– Трудно сказать… – замялся Старчинский. – Работа живая, результат видишь сразу, это приятно… Писанины мало…
– Зато носилки таскать приходится, – добавил Данилов.
– Это проще, да и разминка всегда нужна. И – работа суточная, свободного времени много. Сутки отработал – трое дома.
– Так не получится, – поправила Вера. – Тем, кто работает на ставку, непременно ставят в месяц несколько полусуточных дежурств – «восемь – двадцать два» или «девять – двадцать три». Владимир Александрович, помните Таню Пангину?
– Такую не забудешь, – ответил за Данилова Петрович. – Ходячий тормоз, а не фельдшер.
– Что за Таня? – заинтересовался Эдик.
– Была у нас такая сотрудница, – начала Вера. – Фельдшер. Тупила по-черному, где только можно. Врачи от нее просто вешались – дозировки путала, повязки накладывать не умела, к аппаратуре подойти боялась… Прозвище у нее было – «Ходячий тормоз». Так вот, она опоздала на свое первое дежурство. Помню, входит она в фельдшерскую к самому концу «пятиминутки» и на удивленный взгляд заведующего отвечает: «Разве я опоздала? Сейчас восемь двадцать, еще две минуты до начала смены». Не просекла, что «восемь – двадцать два» означает начало и конец смены.
– А помнишь, как она у Федулаева спросила, глядя на рану: «Это мышцы или мясо»?
– Ничего себе! – помотал лохматой башкой Эдик. – Как же ее на «скорую» взяли?
– Чем-то приглянулась Сыроежкину, – фыркнула Вера, отрицательно относящаяся к любому начальству за исключением Данилова. – Он любит таких – послушных, приторно вежливых и соглашающихся с каждым его словом.
– А мы с ним друг другу не понравились, – сказал Эдик.
– Бывает, – Данилов вспомнил, как сам устраивался на «скорую». – Что не поделили?
– Я, по его мнению, слишком долго читал трудовой договор, прежде чем подписать, – ответил Эдик. – Он даже слегка нервничать начал, про очередь у кабинета вспомнил.
– А ты чего? – поторопила рассказчика Вера.
– Ничего – сказал, что в институте учили читать то, что подписываешь. Он ответил, что навряд ли из меня получится хороший выездной врач, а я сказал, что на худой конец устроюсь куда-нибудь заведовать кадрами.
– Так и сказал? – не поверил Данилов, а Вера только ахнула.
– Да, – скромно подтвердил Эдик.
– Наш человек! – в приливе чувств, Вера хлопнула стажера по плечу.
Тот слегка поморщился – хрупкая, изящная девушка, натренированная за шесть лет работы на «скорой», обладала прямо-таки недюжинной силой.
– Готовься – за первый же косяк огребешь строгий выговор с занесением в личное дело, – предупредил Данилов. – Сыроежкин злопамятен, как кардинал Ришелье.
– От судьбы не уйдешь, – махнул рукой Эдик. – А у вас, Владимир Александрович, выговоры были?
– Семь штук, – ответил Данилов. – Причем, как правило, не за то, за что следовало. Например, первый свой выговор я получил за то, что у меня в машине были посторонние.
– Пассажира подвезли?
– Нет, отвез старичка с нестабильной стенокардией в госпиталь инвалидов войны, причем не в наш, а в тот, что в Медведково. Дедушка без жены ехать наотрез отказывался, а что ей было в госпитале делать, после того как я ее мужа в реанимацию сдал? В два часа ночи? Ну, мы ее обратно и прихватили – все равно по пути.
– Помню, – вмешался Петрович. – Ночью дернул меня черт поехать через город, а не по кольцу, и на Таганке, возле бывшего ресторана «Закарпатские узоры» нас линейный контроль и тормознул. Посторонний в салоне – всем по шапке, то есть по выговору.
– Благими намерениями… – вздохнул Данилов.
Некоторое время они ехали молча. Когда машина свернула на Формовский проезд, Вера спросила:
– Ингалятор брать?
– Естественно, – отозвался Данилов. – Язов по дури не дернет – лечить будем в полном объеме.
У подъезда стояла машина тринадцатой бригады. Длинноволосый молодой водитель Бутаков так увлеченно слушал свой любимый «хэви-метал», что не сразу заметил появления коллег.
– Ромка! Аккумулятор посадишь! – на весь двор рявкнул Петрович. – Выруби магнитолу!
Бутаков не отреагировал. Петрович нехорошо помянул его родителей, и вылез из машины на разборку, к которой его обязывала бригадирская должность…
Не купируемый отек легких – это ужас. Как для больного и его родственников, так и для врачей. Пена у рта, клокочущее дыхание, искаженное страданием, потное, холодное, синюшное лицо, умоляющий взгляд… Хорошо еще, если у родственников достает ума не осыпать бригаду упреками и намеками на их профессиональную несостоятельность. В противном случае работать становится еще сложнее.
Не купированный отек легких транспортировке не подлежит, и это правильно. Куда такого в машину? Сначала надо по мере возможности стабилизировать состояние больного, а уж потом везти его в стационар.
Фельдшер Язов сработал как надо – интубировал больного, подключил его к ингалятору, установил кубитальный катетер, ввел морфий, преднизолон, мочегонные. Выслушав его краткий, толковый доклад, Данилов мотнул головой в сторону двери, отпуская Язова восвояси, и склонился над больной – толстой неопрятной старухой, не мывшейся, должно быть, с прошлого года.
Больная пока находилась в сознании, но уже не совсем адекватно оценивала обстановку. В дверях маячила соседка – невзрачная женщина неопределенного возраста. Соседка вела себя хорошо – не лезла с советами, обвинениями и причитаниями. Стояла молча и только зыркала глазами туда-сюда, смотрела, чтобы «скорая» не прихватила бы чего на память о вызове.
Данилову вспомнился Юра Меркулов, доктор с подстанции, получивший лет семь назад срок за кражу золотого обручального кольца на вызове.
Юра был парнем неплохим, но, что называется, «со странностями». Излишне обидчивым и склонным к рефлексии. В один прекрасный день у Юриной жены на Черкизовском рынке вытащили из сумочки кошелек с солидной суммой денег. Неприятно, конечно, кто спорит. Юра обиделся на весь белый свет и возжелал компенсировать потерю. Он не придумал ничего лучше, как умыкнуть на первом же вызове обручальное кольцо больной, лежавшее на тумбочке. Неопытному Юре, совершавшему кражу впервые в жизни, казалось, что он провернул дельце совершенно незаметно, но больная заметила, как доктор прячет кольцо в карман. Сразу же после убытия бригады она позвонила в милицию. Видимо, в этот день оперативники изнемогали от безделья, потому что часом позже на подстанцию прибыли двое сотрудников в штатском и поинтересовались фамилией доктора, выехавшего в такое-то время по такому-то адресу.
Опытная Люся Сиротина поняла по обрывкам фраз, что доктора Меркулова ждут нешуточные неприятности и, улучив минуту, передала ему по рации, что его ждут на подстанции по поводу такого-то вызова. Кто ждет, Люся в «прямом эфире» сказать не решилась, уповая на то, что Юра поймет ее и так. Коммуникаторов – наладонников на «скорой» тогда еще не было, а свой мобильный телефон Меркулов, приходя на дежурство, запирал в шкафчике, чтобы не потерять и не разбить во время дежурства.
Незадачливый вор понял диспетчера правильно и, незаметно для окружающих – водителя и фельдшера, спрятал свою добычу за обивкой правой передней дверцы.
Дождавшись Меркулова, менты затащили его в кабинет старшего врача, бесцеремонно выставив хозяина, и битых два часа обрабатывали подозреваемого, убеждая его признаться в совершении кражи. Обрабатывали уговорами, без всякого физического воздействия, и даже без угроз. Они больше напирали на то, что красть нехорошо и на то, что, выдав им краденое, гражданин доктор может с чистой совестью жить дальше. Разумеется – на свободе.
Поддавшись на уговоры, доверчивый доктор Меркулов повел оперативников к машине и при двух понятых, прихваченных из числа свободных сотрудников подстанции, торжественно выдал им кольцо. Обрадованные милиционеры тут же надели на недоумевающего Юру наручники и увезли в отделение. На свободу он вышел только через два года и на «скорую», разумеется, не вернулся. Да его и не взяли бы.
С превратностей судьбы мысли Данилова съехали на новую начальницу.
К этому времени больная была полностью готова к транспортировке. Данилов запросил место в реанимации (с учетом состояния больной на Центре дали ближайший стационар – сто пятнадцатую больницу) и на всякий случай записал в карточке данные соседки – фамилию, имя, отчество и номер квартиры. На всякий пожарный, чтобы в любой момент можно было ответить, кто остался в квартире после отъезда хозяйки на лечение. Десять лет работы на «скорой» любого научат предусмотрительности.
– Дуй за «соплями»! – велела Эдику Вера, но, наткнувшись на укоризненный взгляд Данилова, поправилась: – Эдуард Сергеевич, принесите, пожалуйста, «мягкие» носилки.
– Вера, у тебя нет никаких шансов, – сказал Данилов, когда Эдик ушел.
– Почему?
– Потому что ты – хищница, а он не годится на роль добычи, – серьезно объяснил Данилов, перемеряя давление у больной перед транспортировкой. – Ваши отношения будут похожи на бурю в стакане. Недолгую и смешную.
– Где же девушке найти свое счастье? – Вера со вздохом потупила взор, изображая безгрешную страдалицу.
– Обрати внимание на Лешу. Он явно к тебе неравнодушен.
– Ну уж нет! – покачала головой Вера. – Одно дело съездить в выходной к нему на дачу, другое – выходить за него замуж! Как только представлю, что меня зовут Вера Могила… Бр-р-р! Оторопь берет!
– А может, он не будет настаивать, чтобы ты взяла его фамилию?
Вера не успела ответить, так как вернулся с носилками Эдик.
– Ногами вперед не выносите! – строго потребовала соседка.
– Конечно, конечно… – ответил Данилов. – Только головой!
Соседка трижды перекрестила больную.
– Я к тебе завтра загляну! – сказала она, когда больную уже выносили на лестничную площадку.
– Лучше послезавтра или через два дня, – посоветовал Данилов. – Завтра вас к ней точно не пустят, а о состоянии можно узнать по телефону. Номер знаете?
– У меня в сто пятнадцатой муж умер, – отчего то обиженно ответила соседка и с шумом захлопнула дверь, отделяющую «шестиквартирный» тамбур от лестницы и лифтов.
Разговор о женихах явно настроил Веру на игриво-романтический лад. По дороге в больницу, пользуясь тем, что Эдик и Петрович, громко спорившие по поводу сравнительных достоинств немецких автомобилей, их не слышат, она спросила у Данилова:
– Скажите по секрету, удовлетворите мое женское любопытство – вы до сих пор не женаты, потому что ждете Елену Сергеевну?
– Ну сколько можно, Вера! – рассердился Данилов, стараясь не повышать голоса. – Я не женился до сих пор только потому, что надеюсь добиться руки Ксении Собчак! А с Еленой Сергеевной мы до последней недели не виделись столько лет, что практически позабыли о существовании друг друга! Предупреждаю – еще один намек на эту тему…
– Намеков больше не будет, – перебила Данилова Вера. – И так все ясно. Вы сердитесь, значит – любите.
Данилову захотелось удушить доморощенного психолога фонендоскопом прямо здесь, в машине, а потом доставить больную в реанимацию и поехать сдаваться с повинной в ближайшее отделение. Чтобы унять нахлынувшее раздражение, он сделал несколько глубоких вдохов – выдохов. Раздражение сменилось головной болью.
«Перевестись, что ли, на другую подстанцию? – подумал Данилов. – Ездить дальше, зато спокойнее».
Данилов жил в Карачарове, около эстакады, и шестьдесят вторая подстанция была для него ближайшей. Всего каких-то пятнадцать минут езды на троллейбусе, сущие пустяки по московским меркам.
Искоса поглядывая на надувшуюся Веру, преувеличенно старательно наблюдавшую за работой кислородного ингалятора и поведением больной, Данилов вдруг понял, отчего он чуть было не вышел из себя.
Слова Веры были очень похожи на те, что когда-то сказала ему Елена…
Конец четвертого курса, жаркий душный московский май, пыльный кабинет для практических занятий на кафедре общей гигиены.
Занятия уже закончились, однокурсники разбежались, а они сидели за одним столом и лихорадочно списывали конспект лекции, пропущенной еще в начале семестра. Будущих врачей держали в ежовых рукавицах. Пропустил лекцию – будь любезен предъявить ее собственноручно написанный конспект, иначе к экзамену или зачету по предмету допущен не будешь. Уважительная причина? Есть справка? Отлично, но конспект все равно покажите…
У них не было уважительной причины. Лекция шла первой парой, которую студенты Данилов и Морозова бессовестно проспали в одной постели. Соседка Елены по общежитию уехала на несколько дней домой, в Липецк, проведать тяжело заболевшую мать, и грех было не использовать такую возможность.
Влюбленные использовали возможность на всю катушку, заснув на измятой мокрой от пота простыне лишь в пятом часу утра. Разумеется, ни о каком подъеме в семь часов не могло быть и речи.
– Фу-у-у! – Данилов бросил ручку на тетрадь, откинулся на спинку стула и потряс в воздухе занемевшей от писанины рукой.
– Немного осталось, – подбодрила его Елена. – Давай, не расслабляйся.
Ее усердие показалось Данилову странным. Он вспомнил, что весь сегодняшний день подруга была скованна и малоразговорчива и решил «внести ясность».
– Ты сегодня какая-то не такая, – сказал он, привычным жестом кладя руку ей на плечо.
Мягко передернув плечом, Елена продолжила писать конспект.
Данилов подумал несколько секунд и от повторной попытки благоразумно решил воздержаться.
– Что-то случилось? – участливо спросил он.
– Может – да, может – нет, – Елена продолжала писать, не отрывая головы от двух тетрадей – своей и чужой.
– Так не бывает.
– Бывает.
– Бывает или – да, или – нет. А «может – да, может – нет» это – парадокс.
– Не парадокс, а жизнь.
– Так что же все-таки случилось, Лен?
– Для тебя – ничего!
«Какая муха ее укусила? – подумал Данилов. – Заболела, что ли?»
– А для тебя? – как можно более мягко спросил он, чувствуя, что обычно спокойная подруга находится, что называется, «на взводе».
Скандалов Данилов не любил. Отвращение к ним привила ему родная мать, предававшаяся выяснению отношений с чувством, толком и расстановкой. В рамках приличий, но с огромным энтузиазмом.
– Для меня кое-что произошло, но это только для меня! – Елена наконец-то прекратила писать и, продолжая держать ручку наготове, посмотрела на Данилова.
Взгляд ее был необычным – каким-то печальным и отстраненным.
– Ты беременна? – Данилов назвал первое пришедшее ему в голову предположение.
– Успокойся – нет! – сказала Елена и снова взялась за списывание лекции.
Если бы она просто ответила «нет», это был бы нормальный ответ, но презрительное «успокойся», звучало как оскорбление. Как вызов. Как брошенная перчатка, которую ее собеседник поспешил поднять.
– Я спокоен как никогда, – сказал он. – И этим отличаюсь кое от кого.
– Мои поздравления!
– Может быть, мы прекратим ерничать? А, Ленчик?
Упоминание ласкового варианта ее имени, которое обычно произносилось Даниловым в самые интимные моменты, против ожиданий не настроило девушку на миролюбивый лад. Напротив, она фыркнула, давая понять, что подобным образом к ней обращаться не стоит.
– Борьба за мир – дело обоюдное, – повторил Данилов любимую присказку Светланы Викторовны, вынесенную еще из социалистических времен, и продолжил прерванное занятие.
Молчание длилось до тех пор, пока Елена не закончила списывать.
Она убрала ручку и тетрадь в сумку, достала из нее карманное зеркальце, посмотрелась в него, поправила рукой воображаемый дефект прически, убрала зеркальце, посмотрела в окно, на исписанную кем-то из преподавателей грифельную доску, затем, словно только что увидев, посмотрела на Данилова и будничным тоном сказала:
– А я замуж выхожу.
– Подожди, я скоро… – невпопад ответил Данилов, торопясь поскорее расправиться с конспектом.
– Что – скоро?
– Я скоро закончу.
– И что?
– Пойдем вместе?
– Замуж?! – интонация подруги вернула Данилова из мира общей гигиены на грешную землю.
– При чем тут замуж? – искренне удивился он.
– В этом ты весь, – нахмурилась Лена. – Я сказала тебе, что выхожу замуж, а ты даже не расслышал.
– Я расслышал. Зачем ты так шутишь?
– Это не шутка.
– Это… предложение? – не успело последнее слово сорваться с губ Данилова, как он уже жалел о сказанном. Фраза, задуманная как остроумная, вышла тупой и пошлой.
– Это – информация!
– К размышлению?
– К сведению! – Лена встала. – Я пойду, а ты дописывай. Тетрадь завтра вернешь Бурчаковой. Мне хочется побыть одной…
– Ты не можешь так! – Данилов вскочил на ноги, едва не перевернув стол, за которым они сидели. – Ни с того ни с сего заявить, что ты выходишь замуж и после этого взять и уйти! Я хочу знать – почему?! За кого?! С какой стати?!
– Какая разница? – длинные, завивающиеся на концах волосы Лены заколыхались в такт движениям головы. – Ты сердишься – значит ты любишь. А для тех, кто любит совершенно неважно почему, с какой стати и за кого. Важно только одно – моим избранником оказался не ты, а другой мужчина. Все остальное так – мелочи.
– Но…
– Свобода выбора – одно из главных завоеваний демократии, – улыбнулась Лена и стуча каблучками выпорхнула из аудитории, унося с собой лучшую частичку жизни студента четвертого курса Московского Медицинского университета Владимира Данилова.