Домик на дереве мы начали строить два года назад летом, незадолго до того, как папа заболел. У нас большой сад, примыкающий к пастбищу, где иногда пасутся лошади. Мама называет наш сад диким. На самом деле это означает, что ей неохота выпалывать сорняки: одуванчики, чертополох и полевой мак. В одном углу она посадила помидоры, кабачки и другие овощи, но прошлым летом огород запустила. Мы перешли на магазинные помидоры, совсем другие на вкус.
Папин сарай стоит рядом с домом. А в самом дальнем углу сада, у яблонь и дуба, заброшен недостроенный домик на дереве. Площадка полностью готова, и стены тоже, осталась только крыша. Он покоится на крепких низких ветвях дерева. Залезть в него можно по приставной лестнице. Верёвочная лестница, которую мы планировали повесить, так и лежит в сарае: папа не успел привинтить для неё крюки. Я не приближался к домику больше года. И, если честно, теперь, когда мне исполнилось двенадцать, эта идея казалась чем-то совсем детским. Два года назад, когда мы за неё взялись, дом громоздился высоко надо мной, и я был в восторге от нашего проекта. Папа разрешил мне всё рассчитать самому: несущую способность, количество опор. Делать это оказалось ужасно интересно.
– У тебя будет собственный уголок, где можно читать, играть с друзьями или просто сидеть одному и бездельничать. Я в детстве очень хотел иметь такой. А ещё, Пелле, мы можем повесить сетку от комаров и летом ночевать здесь!
Лето становилось всё жарче, дни – всё короче, и домик на ветвях дерева постепенно рос. Появилась дощатая площадка. Прочные деревянные стены с проёмами для окон. Мы работали бок о бок, включив радио. Иногда подпевали во весь голос. Папа научил меня, как с помощью поперечных планок сколотить пол. Я помог ему соорудить конструкцию, на которой должна держаться крыша. Сама крыша – доски, которые нужно приколотить друг к другу, – была наполовину готова. Оставалось только положить вторую часть. Но до этого дело не дошло. Папа заболел.
– Закончим, когда поправлюсь, – заверил он меня. – Следующим летом будешь сидеть в своём домике!
Но следующим летом папы не стало. С тех пор я к домику и не подходил. Зачем его теперь достраивать, если я всё равно не собираюсь в нём сидеть? Какой подросток двенадцати лет хочет иметь дом на дереве? Вдобавок я понятия не имел, что это за шурупы с лебединой головкой.
Наутро я стоял на пороге папиного сарая. Сюда после его смерти я тоже носа не совал. Иногда мы с мамой приносили и сваливали здесь что-нибудь ненужное, и поскорей закрывали дверь. В доме не было ничего, что требовалось бы подкрутить или приколотить. А если что-то ломалось, мы так это и оставляли. Понемногу дом покрывался шрамами сломанных вещей, которые никто не чинил и чинить не собирался.
В сарае было затхло и сыро, пахло смазочным маслом и древесной стружкой. Я включил свет, и по спине пробежали мурашки. На верстаке лежал толстый слой пыли, углы затянула серая паутина, в которой болтались пустые оболочки мух и ос. Они тихонько закачались от влетевшего в дверь порыва ветра. На полу валялся мышиный помет. Меня обдало холодом, будто стылый воздух хотел вырваться из затхлого помещения.
Садовые инструменты. Кисточки. Повсюду виднелись папины рукописные этикетки, и я дивился этому лабиринту инструкций и указаний. «Сварочный аппарат. Не забудь защитные очки!» «Скипидар – использовать только с масляными красками». Некоторые бумажки сморщились от влаги.
Я вдохнул поглубже и шагнул внутрь. Провёл пальцами по выдвижным ящикам, шкафчикам, верстаку. На пальцах остались жирные черные следы. Я вытер руки о штаны, слишком поздно вспомнив, что мама на меня за это сердится. Подошёл к шкафчикам, где папа хранил шурупы и гвозди, и принялся читать этикетки. Я обшарил всё, но шурупов с лебедиными головками так и не нашёл. Тут были шурупы с цилиндрическими головками. С крестообразными. Винты-барашки. Все лежали по своим местам. Нашёл я и жестянку, в которой папа хранил конфеты. Всякий раз, когда мы работали вместе, он доставал её, встряхивал и протягивал мне.
Я открыл жестянку. Внутри ещё лежали пара ирисок, лакричных палочек и пол-упаковки мятных конфет.
– Возьми ещё одну, – всегда говорил папа. И подмигивал.
Мама не разрешает есть сладости. Говорит, что «не верит в сахар».
– Взгляни на Лотту. Только она поест сладкого, как сразу начинает носиться, словно бешеная.
Лотта – наша соседка, почти на четыре года старше меня. В ней всё необычно: бешеная энергия (которая у неё, если верить маме, от сахара), кудри, нахальные тёмные глаза, которыми она вызывающе тебя разглядывает, смелость. Лотта, похоже, ничего не страшится и может всё. Она смело залезает на крышу (я нет – боюсь высоты), прогуливает школу, если ей неохота туда идти, и потрясающе играет на гитаре. Жаркими летними вечерами звуки кружатся над нашим садом, как тополиный пух. Зимой их заглушают закрытые двери.
Я люблю слушать, как она играет, пусть и на гитаре, а не на пианино, как папа. «Родители Лотты – хиппи», – всегда говорит мама с лёгким неодобрением в голосе. В отличие от неё, мама Лотты верит в сахар, а ещё в разных богов (в честь которых зажигает курительные свечи).
Вот папа и припрятал для нас эту банку. Потому что мы с ним в сладости верили.
Я взял лакричную конфету, твёрдую и холодную, и сунул её в рот.
– Ты что это делаешь?
От испуга я выронил банку, и она грохнулась на верстак. На пороге стояла мама, укутанная в длинный тёплый шарф.
– Э… шурупы ищу.
Конфету я языком затолкал за щеку, чтобы мама не заметила. Постояв пару мгновений, она вошла внутрь.
– Надо же, я тут так давно. – Она остановилась на полуслове и повела плечами. – Какие шурупы?
– С лебединой головкой. Для домика на дереве. Я. Помнишь записки? Папа написал, что домик нужно достроить.
Я кашлянул. Наверняка мама посчитает, что это глупо. Да и мне папина просьба казалась странной. Домик на дереве – это что-то из прошлого. А может, мама просто пожмёт плечами и уйдёт. Иногда мне казалось, будто она тоже немного умерла. Как будто от неё, как от высосанных насекомых, застрявших в паутине, осталась только пустая оболочка.
– Вот как. – Мама взглянула сквозь грязное окно на улицу. Её лоб прорезала глубокая складка, брови опустились. – У тебя что-то во рту? Пахнет… анисом, кажется? – Она остановилась взглядом на верстаке, подняла жестянку и удивлённо посмотрела на меня. – Конфеты?
– Они… папины. – Я потупился. – Это была наша с ним конфетная банка.
Мама не ответила и молча огляделась вокруг. Рассеянно закрыла банку и поставила обратно. Провела пальцем по слою липкой пыли на верстаке, подняла лежавшую там шариковую ручку и щёлкнула кнопкой. Закусила губу. Взяла небольшой ящик с отвёртками и озадаченно уставилась на него. Ящик, похоже, был старый.
– Он принадлежал твоему деду, – изумлённо сказала мама. – Дед подарил его твоему папе, когда тот был ещё мальчиком. Чтобы вместе что-нибудь чинить или мастерить. Надо же, папа его сохранил, после всего.
– Конечно, сохранил. Ведь дедушка был героем!
Мама не ответила и довольно резко поставила ящик на место.
– Так, шурупы, которые ты ищешь. Помочь тебе поискать? – Она положила руку мне на плечо.
Я удивлённо кивнул.
Мы стали рыться в выдвижных ящиках. То и дело мама с задумчивым видом замирала с каким-нибудь инструментом в руках, будто надеялась, что кто-нибудь расскажет ей, для чего он нужен.
– Знаешь… – вдруг начала она. – Я не могу построить дом на дереве. Понятия не имею, как это делается. Но, может, вместе мы разберёмся. – Она утёрла простуженный нос рукой. – Я буду рада тебе помочь. А если не найдём эти шурупы, попросим у кого-нибудь совета. Кстати, может, нам стоит тут прибрать?
Она указала на вещи, которые мы снесли сюда в прошлом году. Сломанная кофеварка. Протёршиеся подушки для садовых кресел. Стул с провисшим сиденьем. Ржавая сушилка для белья и ещё всякая всячина.
– Раньше это всегда делал папа, тут было его святилище. Но теперь. Теперь сарай наш. Завтра позвоню в мусороуборочную службу, чтобы забрали весь негабаритный мусор. Всё, что нам больше не нужно, составим вон в тот угол. Помоги перенести стул.
Мы прибирались почти час, до тех пор, пока в одной половине сарая не выросла гора сломанных и старых вещей, а на другой половине не воцарился порядок. Все папины этикетки мы оставили на местах. У мамы на лице чернели грязные разводы. Она выпрямилась и упёрла руки в бока.
– Ну что ж! Снова чистота и порядок.
Она посмотрела на меня. Глаза её блестели, на губах играла довольная улыбка.
Вот только шурупы с лебединой головкой мы так и не нашли.
– Пелле! Да погоди же!
Эва, задыхаясь, бежала за мной по дороге в школу.
– Почему не зашёл за мной? Я тебя ждала!
Я пожал плечами.
– Прости. Думал, опаздываю.
Я искоса взглянул на неё, на её красные щеки и хмурые брови.
– Опаздываешь? Что за чушь, ты никогда не опаздываешь! Ладно, как выходные?
– Нормально. В субботу сыграл матч, ещё Финн заходил, а так ничего особенного. А, да, мы прибрали в папином сарае. А ты что делала?
– Мы с Карлом ходили в новую бургерную. Классное место! – Эва заулыбалась. – Суперстильное. На стенах большие экраны, можно весь вечер сидеть и смотреть кино, если хочешь. И у них есть вайфай, и чиллаут-зона, и…
– Не люблю бургеры, – соврал я. Лучше бы Эва оставила восторги о вечере с Тычком при себе.
– Чего? Что ты несёшь? Ты обожаешь гамбургеры!
– Раньше. Теперь нет. Я… э-э-э… думаю стать вегетарианцем. Или веганом.
Она остановилась.
– Ты? Ты же обожаешь мясо!
Я пожал плечами и, не дожидаясь её, зашагал дальше.
Целый день Эва то и дело бросала мне вопросительные взгляды. Всю большую перемену она просидела с Тычком и его дружбанами, хихикая над его шутками. Видно, у Тычка знатное чувство юмора. Никогда не замечал, что он любитель пошутить.
Финн дружески толкнул меня локтем.
– Ну что, погамаем после уроков?
Я покачал головой.
– Не, мне надо в строительный магазин с мамой.
– Шурупы с лебединой головкой, говорите?
Мужчина за прилавком страдальчески поморщился, будто ему самому в бок ввинтили шуруп. Почесав голову, он задумчиво повернулся к стене позади него. Вдоль неё стояли сотни выдвижных ящиков с гвоздями, болтами, гайками и шурупами.
Мама взглянула на часы. Мы, сразу как освободились, встретились у сквера и заторопились сюда. До закрытия оставалось пять минут. В нашей деревне не так много магазинов, но вот строительный есть. Я оказался здесь впервые и теперь удивлённо разглядывал выставленные товары.
У продавца были лохматые каштановые волосы. Он то и дело взъерошивал их и чесал макушку, будто подхватил pediculus humanus capitis.
– Шурупы с лебединой головкой, – пробормотал он и принялся один за другим выдвигать ящики и, качая головой, задвигать обратно. Через несколько минут он обернулся к нам.
– Вы уверены? Честно говоря, про такие я слышу впервые.
– Может быть, вы могли бы проверить в компьютере? – Мама указала на стоящий на прилавке ноутбук. Она расстегнула свою тёплую парку и сдула волосы с лица. Для парки день выдался слишком тёплым.
Продавец настучал что-то на клавиатуре и помотал головой.
– Нет. Таких не существует, как я и думал. Может быть, вы неправильно расслышали?
Я ковырял носком кроссовка пол. Именно так сказано в записке: шурупы с лебединой головкой.
– Может быть. – Мама со вздохом повернулась ко мне. – А что, если взять… э-э-э… другие шурупы?
– Для чего они вам? – поинтересовался продавец.
Я заметил, что глаза у него оливково-зелёные. А на подбородке шрам.
– Для д-д-дома на д-д-дереве, – выдавил я из себя. – Нужно п-п-постелить крышу. И п-п-повесить верёвочную лестницу. И для в-в-сего этого н-н-нужны шурупы с лебединой головкой.
Он задумчиво кивнул.
– А эти шурупы… Ты ими раньше пользовался?
– М-мой папа, к-к-кажется, пользовался. – Щеки у меня, наверное, уже стали красными, как мамины сапоги.
Мама положила руку мне на плечо.
– Они. Они с моим мужем строили домик на дереве. Чтобы его достроить, нужны такие шурупы. Муж сказал, надо использовать именно их.
– Может, он сам зайдёт? – предложил продавец, сконфуженно пожимая плечами. – Иначе я не смогу вам помочь.
– Это затруднительно, – ответила мама, застёгивая молнию на парке. – Он умер в прошлом году.
– Вот оно что! – Теперь краской залился продавец. – Прошу прощения.
Так странно! Когда говоришь кому-то, что твой отец умер, тебе отвечают: «Прошу прощения».
– Тут ничего не поделаешь, вы же не виноваты, что он умер, – сказал я, заметив, что мама сжала губы.
– Э… нет, – удивлённо отозвался продавец. – Но знаешь, что я мог бы сделать? Я мог бы как-нибудь зайти к вам, посмотреть, что нужно, чтобы достроить домик. Например. – Он снова почесал голову. – Завтра после работы.
– Не знаю… – нерешительно протянула мама. – Не хотелось бы вас утруждать.
– Мне несложно. И ты сможешь его достроить. – Он подмигнул мне.
Мама с сомнением посмотрела на меня. Я пожал плечами. По мне, так было бы очень даже удобно, если бы кто-нибудь взглянул на домик и посоветовал, что делать дальше.
– Ну хорошо. – Мама взяла с прилавка листок и ручку и записала наш адрес.
Мне предстояло принять важное решение. Первым делом достроить дом на дереве и только потом приняться за записку № 5 или развернуть её прямо сейчас? Я сидел с обувной коробкой на коленях и разглядывал содержимое. Папа написал: открывать по одной записке в неделю. То есть, чтобы прочесть следующую, необязательно полностью выполнить все задания? Часть меня хотела поскорее развернуть оставшиеся записки, узнать всё. Другая часть советовала потянуть время: ведь чем больше я прочту, тем скорее коробка опустошится. И мне больше никогда не получить от папы нежданного послания.
– Пелле! – позвала мама снизу. – Пришли Эва с Карлом. Я скажу, чтобы поднимались к тебе, хорошо?
Эва с Тычком?! Что они здесь делают? Я поставил коробку на кровать, подбежал к зеркалу и пригладил свои лохмы. Облизнув пальцы, стер остатки шоколада в уголке рта. На полу валялись нестираные трусы – я быстро сунул их под подушку. По деревянной лестнице барабанной дробью стучали лёгкие шаги Эвы и тяжёлые – Тычка.
– Привет!
Эва распахнула дверь. На её лице сияла улыбка. По плечам рассыпались распущенные волосы. Сегодня она надела джинсовую курточку и повязала огромный шарф. Моё сердце радостно подскочило, но тут в комнату зашёл Тычок. Засунув руки в карманы, он с любопытством осмотрелся. Его темно-каштановые волосы были гладко зачёсаны назад и блестели от геля. Взгляд стального цвета глаз скользнул по моей деревянной кровати, отметив одеяло с Микки Маусом (которое ещё минуту назад казалось совершенно нормальным, а теперь выглядело позорно детским), изучил письменный стол с книгами, рисунками, бумажными самолётиками, плюшевым лабрадором от Эвы, ручками, недопитым стаканом воды. Пробежал по стенам с постерами «Хоббита», нашей галактики, мадридского «Реала» и таблицы Менделеева. На миг замер на пробковой доске с четырьмя папиными записками. Потом обследовал игровую приставку, маленький телевизор, умывальник с отколотым краем, полки с книгами, моделями машин, лего-роботами, которые я когда-то построил, и нашим с папой фото.
Тычок ещё ни разу не был у меня в комнате (а я у него). К нам он заходил лишь однажды, когда папа лежал в гробу на первом этаже, но тогда никому не приходило в голову разгуливать по дому. Всем хотелось побыстрее сбежать. На папу Тычок не смотрел. Он просто потоптался на старом каменном полу в кухне и пробурчал, что ему жаль, что мой папа умер. И поскорее ушёл.
– Привет! – пробормотал я в ответ и прокашлялся. – Что вы здесь делаете?
Эва провела рукой по волосам. В уголках её глаз поблёскивали розовые тени. Она села на кровать.
– Ничего особенного. Мы просто гуляли неподалёку и подумали, что неплохо бы обсудить школьный спектакль.
Это «мы» Эва произнесла так, будто они с Тычком уже давным-давно были вместе. Как на это реагировать, я не знал. Я всегда думал, что «мы» – это я и Эва, ну или, если не сейчас, то по крайней мере в будущем.
– А… Но я ещё н-н-не знаю, б-б-буду ли участвовать.
– Как не знаешь? – с лёгким раздражением в голосе отозвалась Эва. – Все должны участвовать, и ты не исключение. Вдобавок, мы твои родители, так что ты обязан нас слушаться, – с улыбкой добавила она.
– Мои родители?!
– Да. Я Пенелопа, твоя мать. А Карл – Одиссей, твой отец. – Эва подмигнула Тычку.
– Значит, это твоя комната? – Подходя к столу, Тычок мимоходом ткнул меня кулаком в плечо.
– Д-д-да.
Он принялся рассматривать книги и читать записки на доске. Мне очень хотелось оттащить его оттуда: папины послания – не для чужих глаз. Я разглядывал его. Мышцы у него покрепче моих. Может, это Эву и привлекает? Тычок – спортивный парень. Он прошёлся туда-сюда по комнате, будто что-то искал, и уселся рядом с Эвой. Его рука коснулась коробки, и я кинулся было к кровати, чтобы убрать её, но Эва меня опередила. Перегнувшись через его колени, она притянула коробку к себе и сняла крышку.
– А, та самая коробка? Твоего папы? – Она провела пальцем по запискам.
– Да. – Мне не хотелось, чтобы она в них копалась. – Дай сюда, я как раз собирался её убрать.
– Сколько записок ты уже прочитал? – Не обращая внимания на мою протянутую руку, она заворожённо разглядывала содержимое коробки.
Тычок склонился к ней и тоже заглянул внутрь.
– Записок? Каких записок? – Он вытащил одну.
– Не трогай! Не открывай!
Я бросился к ним, забрал коробку у Эвы и хотел было выхватить записку из рук Тычка, но вдруг заметил в его глазах странный блеск. Он пару раз моргнул, и его губы растянулись в издевательской улыбке. Он отвёл руку назад.
– Не так быстро! Сначала расскажи, что за записки!
Я умоляюще посмотрел на Эву, но она отвернулась.
– Они от моего отца, – выпалил я. – Отдай!
Во взгляде Тычка мелькнуло что-то недоброе.
– То есть, если я правильно понял, твой мёртвый отец отправляет тебе послания? Почту с того света? Ха! Жутковатенько! – Тычок обернулся на записку у себя в руке, до которой я по-прежнему не мог дотянуться.
– Тычок, ладно тебе, что за детсад? Отдай обратно… – В голосе Эвы слышались разом нервный смешок и сердитый упрёк.
Тычок помотал головой.
– Нет, слишком уж это интересно. Зомби-почта, ха-ха! – Он встал с кровати.
Я старался подавить панику. Но это было всё равно что пытаться затолкать слишком большой воздушный шарик в слишком маленькую коробочку. Какая-то часть всё время рвалась наружу. Я повернулся к Эве.
– П-п-пусть отдаст з-з-записку! Она м-м-моя!
Эва тоже встала и тяжело вздохнула, будто её донимал докучливый карапуз.
– Карл, хватит. Не придуривайся. Я пошла вниз. Хочу домой. – Она на миг обернулась. Её карие глаза говорили: «Прости, Пелле», однако губы произнесли: – Делай, что хочешь, Карл, но на твоём месте я бы отдала записку. – Она подошла к двери и остановилась на пороге, поджидая его.