– Хоть какая-то смена обстановки, подумала я, после предложения подруги съездить на выходные в деревню.
Лена с мужем совсем недавно приобрели там дом и теперь всячески его обустраивали. Всего час езды от города и мы оказались в цветущем лоне природы, окутанном тишиной.
Груз неразрешенных проблем и переживаний скатился с плеч под мирное потрескивание дров в костре и далекое кваканье лягушек.
– Знаешь? Местные говорят, что здесь есть проклятый дом. В нем уже давно никто не живет, и заходить туда они побаиваются. Якобы зайдёшь, увидишь и готов! Крыша уехала…
– А, что увидишь то?
Лена пожала плечами: – Не верю я в это все. Обычные деревенские байки.
– Давай сходим!? Раз не веришь, так и бояться нечего.
– Что, сейчас? Посмотри, какой туман поднимается. Жутковато, честно говоря.
– Да ладно, прорвёмся! Включай фонарик…
До дома добрались достаточно быстро. Почти всю дорогу нас сопровождал рыжий пёс, дружелюбно вертящий хвостом и путающийся под ногами. Отстал он только за пару метров от дома и застыл на месте.
– Вот видишь! – начала, было, Лена. И он туда же. Это точно знак и нечего нам тут делать.
– Лен, в своём желании родить ребёнка я и так достигла сумасшествия. Поверь, стать более ненормальной мне уже не страшно. Идём?
– Иди одна.
Захожу.
Дом как дом, только ужасно старый. Полы скрипят. Пыль, как снежинки, клубится в густом тумане. Разбитые стекла, доски. В углу под бревенчатым потолком висит люлька.
– И здесь мерещится своё. Господи, когда ж я успокоюсь!
– Мамочка…
Жуткий страх мурашками парализует движения. Становится тяжело дышать. Пытаюсь позвать подругу, но не могу. Детские ручки обнимают меня все крепче. Темноволосая девочка лет десяти – одиннадцати.
Единственное, что получается, это закрыть свои глаза и погладить её по голове.
– Я ждала тебя, мамочка…
Открываю глаза. Ни девочки, ни люльки…
– Наконец-то! Я звала тебя, а ты не отзывалась, – с волнением встретила меня подруга. Что там?
– Помнишь, мою замершую беременность в 2002? Есть мир, где мой ребёнок родился и там мы вместе…
– И эта готова! – Лена достала телефон. Саш, вызывай скорую…
Какая скорая, Лен? Ты о чем? Это по- прежнему я, и ничего не изменилось!
– Тогда скажи, что мы делали 15 августа 99? – выпалила она.
– Ты про труп того мужика?
Подруга икнула и округлила глаза.
– Да, шучу я. Гуляли на твоей свадьбе. И кто-то кричал на весь зал, что…
– Ой, не продолжай! – Ленка расслабилась и положила мне руку на плечо. Пошли домой, горе мое! Там Сашка, наверное, с ума сходит. И очень хочется спать.
Не смотря на все пережитое за день, уснула я практически сразу. Просто закрыла глаза, и все. А открыла, когда сквозь окна веранды мой нос стал щекотать навязчивый солнечный луч. Я вышла во двор и радостно потянулась. Кто-то кашлянул.
– Здорова, красавица! Ты что ль с фонарем по дому Петьки агронома шастала давича?
– Здравствуйте, дедушка. Я. А вы знаете, чей это дом? Может, расскажете, а то столько слухов ходит?
– А, чаво не рассказать, расскажу. Да ты станешь слушать то, история темная?
Я затрясла головой и уселась на порожек.
– В 1951 году прислали к нам в деревню агронома. Это сейчас из города бегут, а тогда и к нам молодые специалисты приезжали. Деревня то горелая наша. Только – только после войны мы её восстановили. Сладили ему хатку. Вот он в него и въехал с семьей: Женой Полиной, на сносях уж почти баба была, да двумя ребятишками маленькими: Олькой, да Колькой. И месяца не пожили. Как наши бабы шушукаться начали, что странная Полина очень. А тут, как на зло, вызвали Петра в город. Вот он меня и попросил по – соседки захаживать, да помогать, если что.
Утром ребятишки на двор выбежали. Я воды из колодца натаскал. Захожу в хату, а Полина на лавке возле печки сидит в одной рубахе. Волосы растрепанные. Смотрит в одну точку. И будто шепчет что-то.
– Хозяйка, – говорю: Может еще, чем подсобить?
А она только глаза повернула, исподлобья смотрит зло. И говорит: 3,6,7,8. Распустила девка косы, – да как засмеётся. Что, Иван, холодно тебе? Вот и мне холодно.
Смотрю, а у неё руки синие и губы синеть стали. Выбежал я за дровами. Вернулся. А она и одета, и причёсана. Улыбается. Баба, как баба. Сложил я дрова на грубку и деру. К вечеру и думать почти забыл. Но слышу уж очень пёс воет соседский. Был у них такой рыжий. Добрый, и гавкнуть лишний раз не гавкал. А тут воет. Вроде плач детский послышался. Подхожу ко двору, тишина. Ветер только поднялся, ставни колышет со скрипом, да туман сильный. Шаг в сторону сделал. Опять кто-то плачет. И как будто дверь приоткрылась. Я к двери, а открыть не могу. Всю силу приложил. Никак. А плач из дома детский все сильнее. Пока по темноте за мужиками сбегал, пока добудился. Вернулись, а дверь открыта. И пёс около сидит, как вкопанный.
Вошли в хату и дар речи потеряли.
Полина на лавке со вспоротым животом. Кровища кругом. И подпол приоткрыт. А там… Дети убиенные: Олька с Колькой, да младенец.
Это уж мы потом от стариков узнали, что давно, до войны ещё, была на этом месте усадьба. И жила в ней барыня душегубка. У провинившихся девок детей отбирала и подпол сажала, пока те плакать не переставали. Совсем.
Вот её люди и наказали, так же усадили раздетую. Там она умом совсем и тронулась. И все говорят, кричала: 3,6,7,8 Распустила девка косы. 5,4,18 в колыбели не дождаться… Пока насмерть не замёрзла.