Середина октября 1994 года ознаменовалась, пожалуй, самым громким делом в истории российского криминала. Тогда я еще не знал, что мой будущий клиент станет загадочной легендой криминального мира и не только распорядится жизнью определенной части уголовной элиты, но и расставит точки над «i» в карьере многих высокопоставленных милицейских чинов, да еще внесет изменения и в мою судьбу – судьбу адвоката.
В юридической консультации, где я работал, раздался звонок моего коллеги Павла П. Он предложил срочно встретиться и обговорить защиту одного громкого дела. Прошло уже столько времени, но я и сейчас задумываюсь, почему столь опытный и маститый адвокат, который не так хорошо меня знал, предложил дело именно мне? Может, потому, что мы с ним участвовали когда-то в одном из мафиозных процессов и сумели, используя ошибки следствия и прорехи процессуального характера, направить дело на доследование? А может, и почему-то еще. Но в любом случае, об основной причине я до сих пор так и не узнал.
Когда я приехал в консультацию на Таганке, где работал Павел, народу там практически уже не было. Только в холле сидела симпатичная женщина и, вероятно, ожидала своей очереди к юристу.
Я вошел в просторный кабинет адвоката. Мы поздоровались, и между нами завязался непринужденный разговор. Павел П. поинтересовался, сколько у меня сейчас дел в производстве, есть ли у меня клиенты в следственном изоляторе «Матросская тишина», какие вообще планы на жизнь. Я ответил, что в ближайшее время в отпуск не собираюсь, что клиентов у меня не более десяти человек и четверо-пятеро из них в «Матросской тишине».
Павел еще поинтересовался, как я отношусь к делам, связанным с убийствами. Надо сказать, что когда я впервые поступил в адвокатскую контору, то вначале старался не связываться с делами по убийствам и изнасилованиям, руководствуясь моральными принципами. Но, постепенно приобретая опыт, я понял, что не все, кто обвиняются по этим зловещим статьям, совершили именно изнасилование или убийство. Дела с изнасилованием я брать так и не стал, а вот делами по убийствам стал заниматься.
Я немало уяснил для себя. Иногда человеку предъявляется совершенно ложное обвинение, скажем, в случае, когда он просто попадается на месте преступления. Иногда обвиняемый сам берет вину на себя, чтобы выгородить кого-то другого. Так что защита обвиняемых в убийстве не так уж просто дается, как кажется вначале.
А не взялся бы я за дело, связанное с убийствами работников милиции, спросил меня Павел. Дело будет довольно громкое, но придется познакомиться с некоторыми его тонкостями и особенностями, в которые меня посвятит жена моего будущего клиента. Я дал предварительное согласие.
Павел вывел меня в коридор и познакомил с молодой симпатичной женщиной.
– Наташа, – представилась она.
Это была красивая брюнетка лет двадцати пяти-двадцати семи, смуглолицая, одетая в очень модную и дорогую норковую шубу. Взгляд у нее был печальный.
Мы поздоровались. Наступила пауза, мы смотрели друг на друга.
– Моего мужа, – сказала Наташа, – обвиняют в убийстве милиционера. Может быть, вы слышали о перестрелке на Петровско-Разумовском рынке в начале октября, примерно три недели назад?
Конечно же, я об этом слышал. Но только в средствах массовой информации пока не сообщалась фамилия преступника.
Наташа рассказала, что мужа после ранения доставили в институт Склифосовского для операции, а потом перевели в специальную больницу. Несколько дней назад его забрали оттуда в следственный изолятор «Матросская тишина».
– Если вы согласитесь взяться за дело моего мужа, то необходимо будет действовать с большой осторожностью.
– Что значит с осторожностью? – поинтересовался я.
– Потом узнаете, – ответила Наташа. – Кроме того, по условиям контракта, вы должны ходить к моему мужу каждый день в разное время. Все это, конечно, будет оплачено.
Наташа заинтриговала меня еще больше.
– Хорошо, – сказал я, – можно мне подумать до утра?
Она не возражала.
Из консультации я поехал не домой, а в городскую библиотеку. Взяв сразу несколько подшивок газет, я внимательно прочел все публикации о перестрелке 6 октября 1994 года на Петровско-Разумовском рынке. Теперь я знал фамилии и имена погибших милиционеров, что опасный преступник при задержании был тяжело ранен, что он совершил два побега из мест заключения.
Почему же я решил принять это дело к защите? Меня будто заставила какая-то таинственная сила. Шутка ли: убить сразу троих работников милиции – что и говорить, дело и впрямь очень громкое и интересное. И хотя оно сложное, опасное и рисковое, но мне тогда показалось, что я как-то сумею помочь моему клиенту.
На следующее утро мы вновь встретились с Наташей и поехали в мою консультацию, чтобы заключить соответствующий договор о правовой помощи и выписать ордер, который дает адвокатам право участвовать в следствии или на суде.
Наташа сказала мне, что в Московской городской прокуратуре по этому делу создана специальная бригада во главе с одним из начальников отдела.
– Я должна еще кое о чем вас предупредить, – сказала Наташа. – Вам, вероятно, об этом сообщат в прокуратуре. Помимо всего прочего, мой муж обвиняется и в убийстве лидеров уголовного мира. Поэтому я бы хотела, чтобы в условиях нашего контракта был записан специальный пункт о том, что вы никому из своих клиентов, особенно из братвы, не должны говорить, что защищаете моего мужа и где он сидит…
Ну что ж, дело, выходит, по всем статьям громкое, и клиента, оказывается, придется защищать не только в зале суда.
Я ехал в городскую прокуратуру на Новокузнецкой. Специально решил не сообщать заранее следователю о своем визите. Мне-то хорошо знакомы приемчики следователей: работая с подозреваемым и стараясь выиграть какое-то время, они затягивают допуск адвоката к делу под самыми различными предлогами: то им некогда, то у них срочное совещание, то клиент заболел… Поэтому я и решил появиться в прокуратуре неожиданно.
Хотя я знал и фамилию, и номер кабинета следователя, но при пропускной системе в прокуратуре без его предварительного приглашения не смог бы проникнуть в здание. Поэтому я набрал номер знакомого мне следователя, с которым у нас были неплохие отношения. Не так давно я работал с ним по одному из уголовных дел, и оно в ближайшее время должно было быть направлено в суд. Так что он ничуть не удивился, что я напросился к нему на прием. Пробыв у него несколько минут, я вышел в коридор и поднялся на третий этаж.
Постучавшись в дверь следователя Уткина, я тут же вошел в кабинет. Кроме самого Уткина, за столом сидели еще двое: один из них смотрел телевизор, другой что-то писал.
Они не обратили на меня никакого внимания. Я решил представиться, а потом сказал:
– Я адвокат Александра Солоника.
Они моментально, будто сговорившись, обернулись и уставились на меня. В кабинете воцарилась тишина.
Наконец Уткин, смерив меня взглядом, спросил:
– А документы у вас есть?
– Конечно, есть, – ответил я и положил ему на стол адвокатское удостоверение и ордер, выписанный только что в юридической консультации.
Уткин долго и тщательно рассматривал мое удостоверение, а потом столь же внимательно изучил ордер. Он попросил меня выйти, чтобы проверить мои полномочия.
Я усмехнулся:
– Неужели вы думаете, что зная, насколько серьезна и компетентна ваша организация, я предъявлю вам фальшивый ордер или поддельное удостоверение?
– Я уверен, что вы этого не сделаете, но я должен все проверить.
Как я потом понял, целью была не проверка а, скорее всего, координация дальнейших действий в связи с моим неожиданным появлением.
Через несколько минут Уткин открыл дверь и пригласил меня войти. Те двое, как мне показалось, прикинулись, будто по-прежнему смотрят телевизор и пишут, а на самом деле с интересом поглядывали в мою сторону и прислушивались к нашему разговору.
– Можно узнать, кто вас нанял? Наташа? – спросил Уткин.
– Видите ли, моя задача – защищать клиента. В отличие от работников правоохранительных органов, я никогда не проверяю документы обращающихся ко мне родственников или знакомых моего подзащитного. Они вносят деньги в нашу консультацию и предлагают мне участвовать в защите близкого человека…
– Конечно, – согласился со мной Уткин. – Но что вы хотите от нас?
– Прежде всего я хочу взять у вас разрешение на встречу с моим клиентом, ознакомиться с первоначальными процессуальными документами, которые он подписал, и с предварительным обвинением.
Уткин посмотрел на человека, который сидел перед монитором. Я бросил взгляд на экран: на меня смотрел человек, лежащий на больничной койке под капельницей, весь в бинтах. Я догадался, что это и есть Солоник.
Еще раз взглянув на мое удостоверение, Уткин оказал:
– Валерий Михайлович, я хочу вас предупредить: вы приняли не совсем правильное решение. – Он тщательно подбирал слова и смотрел на человека перед монитором.
– А в чем неверно мое решение?
– Вы выбрали не того клиента.
– А как я могу определить, тот это клиент или не тот?
– Прежде всего, он обвиняется в убийстве, как вам, вероятно, хорошо известно, троих работников милиции.
– Это ваша версия, что он обвиняется в убийстве, – ответил я. – Но мы же знаем, что там был еще один человек. Ведь не исключено, что этих людей убил и не мой клиент, а кто-то другой.
– Да, возможно. Но учтите, что у вашего подзащитного есть еще и такие серьезные проблемы, которые могут негативно сказаться на вашей безопасности.
– Даже так? Вы, наверное, пытаетесь меня запугать?
– Нет, нет! – возразил Уткин. – Это не по нашей линии.
Он протянул мне две страницы процессуальных документов, а сам начал печатать разрешение на свидание с моим клиентом.
Итак, из обвинения и протокола задержания следовало, что Солоник, под именем Валерий Максимов, был задержан тремя работниками милиции (потом выяснилось, что это сотрудники специальной службы при ГУВД Москвы) – капитаном Игорем Нечаевым, лейтенантом Сергеем Ермаковым и Юрием Киселевым – для выяснения личности. Когда они появились в офисе рынка с целью проверки документов, то Солоник и его подельник Алексей Монин неожиданно вытащили пистолеты и начали стрелять, тяжело ранив троих вышеуказанных милиционеров и сотрудника охранного бюро «Бумеранг» Александра Заярского. Кроме того, они сумели ранить еще двоих сотрудников той же фирмы. Одному из преступников удалось скрыться в Ботаническом саду. Другого, Александра Солоника, настигла пуля, и его смогли задержать. У него был обнаружен девятимиллиметровый пистолет иностранного производства «глок». Вскоре пострадавшие вместе с Солоником были доставлены в институт Склифосовского. Здесь скончались Нечаев, раненный в голову, Ермаков, получивший пулю в живот, и сотрудник «Бумеранга».
Я молча отложил документы в сторону. Присутствующие внимательно следили за моей реакцией.
– Вот видите, товарищ адвокат, – прервал паузу Уткин, – какого негодяя и подлеца вы беретесь защищать! Как вы, вообще, можете его защищать?
Чуть помолчав, я сказал:
– Я понимаю тяжесть обвинения, предъявленного моему клиенту. Но дело в том, что моя функция оговорена в праве каждого на защиту, и меня направило государство. Да, я могу выйти из этого дела, но на мое место придет кто-нибудь другой. Ведь любому, кто подозревается в убийстве, по закону полагается защитник, и вы это знаете не хуже меня.
Уткин смутился, но тут же нашелся:
– А как же ваши моральные принципы? Вы же видите, что он убийца, но не отказываетесь от дела.
– Давайте разберемся, – ответил я, – может быть, он не столь опасен. Ведь он мог убить не всех троих. Это мог сделать и его напарник Алексей Монин или кто-то еще во время перестрелки.
Уткин протянул мне разрешение на визит в следственный изолятор, где находился Солоник. Я взял свое удостоверение, попрощался и вышел из кабинета. В коридоре меня догнал сидевший перед монитором человек и попросил задержаться.
– Я хочу вас предостеречь, – сказал он. – Для вас существует еще одна опасность.
– Какая опасность? – удивился я. – Вы хотите сказать, что работники милиции не простят убийства своих коллег?
– Я этого не отрицаю, – сказал мой собеседник, явно оперативник из МУРа. – И это может случиться. Но главная опасность в том, что ваш клиент сознался, под видеокамерой, на больничной койке, в том, что совершил заказные убийства очень серьезных людей из уголовного мира. Может, это убедит вас не вести дело? – И оперативник продолжил: – Вам о чем-нибудь говорят имена Валерия Длугача, Анатолия Семенова, Владислава Ваннера, Николая Причинина, Виктора Никифорова?
Имена, конечно же, о многом говорили. Валерий Длугач был вор в законе по кличке Глобус, главарь бауманской группировки, пользующийся колоссальным авторитетом в элите преступного мира. Анатолий Семенов, по кличке Рембо, соратник Длугача из той же группировки. Владислав Ваннер, по кличке Бобон, – продолжатель дела Глобуса. Виктор Никифоров – вор в законе по кличке Калина. Ходило очень много слухов о том, что Калина чуть ли не приемный сын самого Япончика – Вячеслава Иванькова. Николай Причинин – лидер ишимской группировки из Тюмени. Это были одни из серьезнейших людей уголовной элиты. Так что моему клиенту грозила большая опасность со стороны «кровников», да и для меня она была реальной.
– Кроме того, – добавил оперативник, – ваш клиент совершил два побега: один из зала суда, при провозглашении первого приговора, а другой – из колонии. Так что вы и сами понимаете, что ему грозит смертная казнь. Никто ему убийства трех милиционеров не простит. Поэтому вашему клиенту терять нечего, и он может решиться даже на то, что захватит кого-либо в заложники, и мне бы очень не хотелось, чтобы этим заложником оказались вы. Впрочем, все решать вам. Мы не собираемся на вас влиять. Но имейте в виду, что развалить это дело или направить его на доследование вам никто не позволит. Поэтому, пожалуйста, решайте сами: хотите работать с ним – работайте…
Из Московской прокуратуры я поехал в «Матросскую тишину» – СИЗО-1. Здесь во внутреннем специальном девятом корпусе и сидел Александр Солоник. Спецкорпус принадлежал некогда КГБ и по-прежнему отличался особой охраной и режимом и практически был тюрьмой в тюрьме. Всю дорогу до «Матросской тишины» я думал только о перспективе оказаться в заложниках. Перед моими глазами маячили телекадры, недавно показанные в криминальной хронике: уголовники в колонии берут в заложники медсестер, работников охраны, посетителей комнат свиданий. Мое воображение сгущало краски, и я видел, как ОМОН или СОБР, вызванные для освобождения заложников, расстреливали не только похитителей, но и жертв. На душе было муторно и от мучивших меня сомнений: а что, если у моего клиента действительно нет никаких шансов? Нетрудно догадаться, что его ждут три приговора: суд, скорее всего, гарантирует ему смертную казнь; работники милиции уберут его прямо в следственном изоляторе (я знал, были такие случаи); наконец, его может не миновать и месть воров в законе и уголовных авторитетов.
Ничего обнадеживающего не приходило в голову, пока я ехал к следственному изолятору. Что за человек мой клиент, я пока не знал, но почему-то представлял его рослым детиной, коротко стриженным, со зловещим лицом, разрисованным татуировками, – такой и глазом не моргнет, схватит меня, приставит заточку или нож к горлу и будет держать в заложниках. Это видение назойливо маячило передо мной, и я даже притормозил у какого-то киоска и купил газовый баллончик. Мне не впервой было сталкиваться с обвиняемыми в убийстве, и в какой-то мере я привык к ним. Но на этот раз меня обуревали противоречивые и тревожные чувства. С таким вот настроением я и приехал в «Матросскую тишину».
На втором этаже я предъявил удостоверение и заполнил карточку вызова на двух моих новых клиентов: Рафика А. и Александра Солоника. Сотрудница изолятора молча взяла карточки и сверила их с записанными в картотеке данными. Красным карандашом она перечеркнула листок вызова Солоника, – это означало, что подследственный особо опасен и склонен к побегу – и тут же приписала ручкой: «Обязательно наручники!»
Час от часу не легче! Сотрудница изолятора спросила:
– Кого первого вызывать?
Как бы раздумывая, я ответил:
– Ну, давайте Рафика, а потом уже второго.
Я поднялся на четвертый этаж в указанный мне кабинет и стал ждать Рафика А. Я вызвал его первым, может быть, потому, что хотел оттянуть встречу с Александром Солоником, как-то успокоиться, подготовиться и настроиться на встрече с ним, освоиться с обстановкой.
Наконец Рафик А. вошел. Он принадлежал к какой-то бандитской группировке и обвинялся в убийстве другого бандита. Парень был не робкого десятка, лет тридцати – тридцати пяти. Злое лицо его вызывало ужас, отталкивало, а одного глаза у него вообще не было. Я заметил на его лице синяки.
Рафик А. вошел с палочкой, одетый в дорогой спортивный костюм и, молча кивнув мне, сразу же сел за стол. Он достал платок и что-то из него вытащил. Это был искусственный глаз.
– Что случилось? – спросил я у него.
– Да вот, вчера заехал в камеру и с ребятами чуть-чуть помахался. Они выбили мне глаз, сучары! Ну ничего, я с ними еще разберусь!
От увиденного легче мне не стало…
Позже, когда удалось выпустить Рафика под залог, я случайно встретил его в Центре международной торговли. Передо мной был спокойный, респектабельный, с шиком одетый мужчина. Мне даже смешно стало: у страха действительно глаза велики, и тогда я просто здорово струсил.
Рафик вручил мне свое предварительное обвинение. Я стал внимательно читать. Гражданин Раф А. находился в вечернее время в одном из ресторанов на Тимирязевской улице после его закрытия. Поссорившись с гражданином С., оказавшимся при последующем опознании авторитетом одной из преступных группировок, он нанес тому три ножевых ранения, после чего гражданин С. через пять часов скончался в Боткинской больнице.
Не успел я дочитать обвинение, как Рафик неожиданно спросил меня:
– А вы давно Машку видели? Когда вы ее увидите?
– Может быть, сегодня увидимся.
– Было бы очень хорошо, это важно. – И, наклонившись ко мне, прошептал на ухо: – Обязательно скажите ей, пусть встретится с иваном[5] и узнает: Труба вор или не вор? Пусть пришлет мне постановочную маляву[6] с разъяснением. А то я не знаю, как себя вести.
В то время в «Матросской тишине» находился вор в законе Труба, однако обитатели «Матроски» как бы разделились во мнениях: одни признавали Трубу за вора, другие отрицали. Для Рафа было крайне важно это уточнить, потому что если он, по всем воровским криминальным «понятиям», принимает самозванца за вора, то совершает тем самым прокол.
– Обязательно свяжитесь с Машкой, – повторил Раф, – пусть узнает через ребят или на старшего выйдет, но только срочно.
Ну и дела, просто уму непостижимо: человек обвиняется в серьезном преступлении – в убийстве! – и думать бы ему о своем спасении, смягчении наказания, а он волнуется, вор Труба или не вор?
Немного успокоившись, я понял, что сейчас для Рафа важно, конечно, правильно себя преподнести, утвердиться среди сокамерников, а потом уже думать о своей реабилитации.
Дверь неожиданно открылась, и вошел конвоир с листком в руках. Я узнал свой почерк.
– Солоника на допрос вы вызывали? – обратился он ко мне.
Раф вопросительно посмотрел на меня. Я поправил конвоира:
– Не на допрос, а на беседу. Я адвокат.
– Ну да, на беседу, – поправился конвоир, взглянув еще раз на листок.
– Я.
– Так вот, вы должны сначала… Не положено двоих заключенных в одном кабинете держать, поэтому… Когда вы освободитесь?
– Да мы в принципе закончили, так что вводите. А этого можно забрать. – И я показал на Рафа.
Раф кивнул мне и еще раз повторил:
– Не забудьте, о чем я просил.
Дверь открылась, и в кабинет вошел мужчина в спортивном костюме и в наручниках. Я заметил, как у Рафа округлились глаза, когда он посмотрел на наручники: в «Матросской тишине» это очень редкое явление. Я расписался, и Рафа увели.
Конвоиры, которые ввели Солоника, усадили его на стул и ловким движением пристегнули его руку к металлической ножке стула. Я попытался протестовать:
– Снимите хотя бы наручники!
– Не положено! – И конвоиры вышли из кабинета.
Я стал разглядывать Александра Солоника: русоволосый, голубоглазый мужчина лет тридцати двух-тридцати трех, невысокий, крепкого телосложения. Он смотрел на меня и улыбался. Мы помолчали, и я немножко успокоился: хоть не громила, не зверское лицо, улыбается – уже хорошо! Я вынул из кармана взятый накануне у Наташи брелок – в качестве условного знака – и положил его на стол. Солоник тут же кивнул и сказал:
– Я ждал вас завтра. – И тут же, взяв свободной рукой брелок, улыбнулся и спросил: – Ну как она там? Небось гоняет на машине?
Странно, откуда он знал, что я должен прийти завтра.
– Валерий Михайлович, ваш адвокат, – тем не менее представился я.
Он продолжал улыбаться, осматривая кабинет, и вдруг спросил:
– Как там, на воле-то? Как погода?
Быстро оглянувшись, он вытащил из кармана спортивных брюк шпильку и ловким движением расстегнул наручник.
Я оторопел. Солоник встал, разминая ноги, и двинулся в мою сторону. Ну вот, сейчас под видом того, что он хочет подойти к окну, резко обернется, схватит меня за горло, и готово: я – заложник. Руки у меня будто онемели, я медленно просунул левую руку в карман пиджака, где лежал газовый баллончик. Но Солоник, приблизившись, выглянул в окно, которое выходило в тюремный двор, посмотрел на небо: погода стояла ясная, и, пройдясь по кабинету, вновь сел за стол.
Я молчал.
– Вы в курсе, – сказал Солоник, – что вам необходимо ходить ко мне каждый день?
– Да, – ответил я, – меня об этом предупреждали. Но, честно говоря, я не вижу в этом никакой необходимости.
– Необходимость есть, – сказал Александр. – Дело в том, что моей жизни угрожает опасность, и я вынужден был разработать систему собственной безопасности. Так вот, ваши ежедневные визиты ко мне тоже частично ее гарантируют. По крайней мере, будете знать, жив ли я, здоров ли, не случилось ли со мной чего.
Александр, безусловно, не преувеличивал. Я понимал, что частые посещения адвоката могут повлиять на тех, кто задумал что-либо против него.
– К тому же, – сказал Солоник, – тут рядом сидит Мавроди, и к нему адвокат ходит каждый день и находится с ним с утра до вечера.
Прервав Солоника, я сказал, что у меня такой возможности нет, так как я работаю и с другими клиентами. Александр предложил:
– Освободитесь от них. Вам будут больше платить.
– Дело не в деньгах, – сказал я, – не могу я бросить людей, потому что решается их судьба.
– Это верно, – согласился Александр. – Хорошо, тогда приходите пока каждый день на какой-то промежуток времени. И еще. Если вы увидите Наташу, передайте ей, пожалуйста, что я написал заявление о предоставлении мне в камеру телевизора. Пусть купит нормальный, японский телевизор с небольшим экраном и обязательно с пультом. Об остальном я все ей написал.
«Так, значит, он как-то поддерживает с ней связь!» – быстро подумал я и спросил:
– А с кем ты сидишь?
– Я в одиночной камере. Вообще-то она рассчитана на четверых, там четыре шконки, но сижу я один. Так лучше, не жалуюсь. – И добавил улыбаясь: – Поэтому и составил список, что мне нужно принести: кофеварку, телевизор, холодильник. Пусть Наташа все подготовит.
– Может быть, принести что-нибудь из еды? – спросил я.
– Нет, ничего не нужно. Я здесь нормально питаюсь.
– В каком смысле нормально? Тюремной пищей, что ли?
– Нет. К тюремной пище я вообще не притрагиваюсь. Мне доставляют продукты другим путем, с этим проблем нет, только холодильник нужен.
– Не волнуйся, я все передам, – сказал я.
– Тогда, пожалуй, все. До завтра.
– Хорошо, завтра опять встретимся.
– В какое примерно время вас ждать?
– Сюда очень трудно проходить, поскольку большая очередь из адвокатов и следователей. Мне надо будет наладить определенную систему моих визитов.
Я вызвал конвоиров, расписался в листке, и Александра увели.
Через несколько минут я покинул следственный изолятор «Матросская тишина» и, выйдя за порог, с облегчением вздохнул. Итак, страх неизвестности миновал, но какой-то опасности я все еще был подвержен.
Я завел мотор и отъехал, но, когда повернул было в переулок, меня догнал темно-зеленый джип «Гранд-Чероки». Окно открылось, и я увидел за рулем Наташу, которая делала мне знаки остановиться.
Я затормозил. Наташа тоже заглушила мотор, вышла на улицу и обратилась ко мне:
– Ну как, вы его видели?
– Конечно, видел.
– Как он вам?
– Все нормально. – Я старался приободрить ее и вкратце рассказал о своих впечатлениях. – Еще он просил передать вам про телевизор…
– Я знаю, знаю. Он список прислал.
У меня опять возник вопрос: «Каким образом между ними осуществляется связь?»
– Когда вы собираетесь к нему снова? – спросила Наташа.
– Завтра.
– В какое время?
– Я еще не знаю. Это очень трудно рассчитать. В каждом изоляторе доступ для следователей и адвокатов открывается в девять утра. Но на самом деле все они приезжают к шести-семи часам и заранее записываются в очередь, потому что в каждом изоляторе ограниченное количество кабинетов, а посетителей гораздо больше. Поэтому кто раньше приехал, у того не будет проблем со свиданием. Мне нужно будет прикинуть, как встречаться с ним каждый день и причем пораньше, то есть в первой или во второй группе, чтобы не стоять в этой очереди полдня.
Вскоре я наладил систему посещений в следственный изолятор в первой группе. Как я это делал – мой секрет, и раскрывать его я не могу. Ежедневно в девять утра, кроме выходных, я уже был в кабинете и вызывал Солоника для очередной беседы.
Солоника приводили трое конвоиров, посменно менявшие друг друга. Было заметно, что они относятся к Александру сочувственно и с уважением, как к значительной фигуре. А значимость и авторитет того или иного подозреваемого в следственном изоляторе обычно складывались из многих понятий: какую он занимает камеру, то есть принадлежит ли она к так называемому элитному спецблоку; как оборудована, то есть имеется ли в ней телевизор, электробытовые приборы и прочее; по какой статье он сидит и одет ли в дорогой спортивный костюм с кроссовками; и самое главное – как часто к нему ходит адвокат, то есть насколько клиент богатый и солидный.
Солоник отвечал работникам СИЗО взаимностью. Как он мне потом рассказывал, был с ними приветлив, выполнял их требования, никогда не нарушал правил внутреннего распорядка. Поэтому почти за девять месяцев пребывания в СИЗО к нему не применялись никакие меры воздействия, чего нельзя сказать о других обитателях «Матросской тишины».
Мы как-то привыкли друг к другу, но пока во время наших разговоров не касались темы подготовки дела, поскольку еще не было результатов главной экспертизы, ни баллистической, ни криминалистической.
Солоник был настроен оптимистически. По крайней мере, в начале своего пребывания в изоляторе он успокоился, был доволен, что никто его не беспокоит и не приходится напрягаться. Мы часто обсуждали с ним какой-нибудь новый кинофильм, криминальные новости, о которых он узнавал из телепередач или газет, которые получал. Солоник рассказывал, что был знаком со многими из представителей криминального мира. Почтительно отзывался о Сергее Ломакине из Подольска, он же Лучок, был в хороших отношениях с покойным Сергеем Тимофеевым (Сильвестром) и с большим уважением относился к уголовному авторитету Строгинскому (Стрижу).
Я специально избегал разговоров о заказных убийствах вообще, а тем более о тех людях, в смерти которых его обвиняли. Однако иногда невольно как-то касались больной и щепетильной темы. У меня сложилось впечатление, что Солоник был посвящен в детали некоторых убийств. Однозначно трудно сказать, как он относился к заказным убийствам, то есть что им руководило: деньги, месть или что-то еще? Скорее всего, он был участником какой-то, возможно, акции, выйти из которой добровольно не мог. Но ненависти или злости к жертвам я в нем не почувствовал. Пожалуй, Солоник просто выполнял… работу. Да, необычную работу: он распоряжался жизнью и судьбой других людей. Как можно привыкнуть к ней и выполнять ее, для меня так и осталось загадкой.
Однажды мы обсуждали интересный боевик, показанный по телевидению. Тогда-то Солоник и сказал, что мог бы снять про себя боевик и покруче или книгу написать. Я с усмешкой спросил:
– А что тебе мешает? Давай, я договорюсь с режиссерами, с редакторами, опубликуем твою книгу.
Солоник всерьез увлекся собственной идеей. Через несколько дней я поинтересовался:
– Как идут дела на литературном поприще, пишется?
– Конечно, написать можно, но, к сожалению, не при моей жизни. Иначе мне после этого жить не придется. Если что-то и напишу, то издать можно будет только после моей смерти.
Разговор этот я сразу вспомнил после телефонного звонка из Греции накануне смерти Солоника и еще раз уже после известия о ней.
Солоник вел активную переписку со многими обитателями соседних камер, то есть переправлял малявы из одной камеры в другую. Он даже списался с авторитетным вором в законе Якутёнком, который сидел в камере над ним. Впоследствии он говорил мне, что переправлял через Якутёнка суммы в общак.
К чему Солоник был особенно не равнодушен, так это к оружию. Бывало, он просматривал какой-либо журнал, который я ему приносил, и подолгу разглядывал рекламируемые пистолеты, а потом высказывал свое мнение. У него, бесспорно, были блестящие познания в этой области.
Он заводил разговор и о том, в каком лагере ему придется отбывать срок. Солоника вначале не покидала уверенность, что он не получит «вышку». В те дни Россию должны были принять в Совет Европы, а одним из условий этой процедуры была отмена смертной казни. По мнению Солоника, его должны были бы отправить в «Белый Лебедь» – знаменитую тюрьму строгого режима для особо опасных преступников-рецидивистов.
Общался Солоник как обычно, находился в приподнятом настроении, держался ровно, с лица у него не сходила улыбка, и ничто не предвещало ни срывов, ни перелома в его поведении. Но наступил день, когда размеренная жизнь и душевное равновесие Александра были нарушены.
Гром среди ясного неба раздался, когда 10 января 1995 года в газете «Известия» появилась статья Алексея Тарасова «Наемный убийца. Штрихи к портрету легендарного киллера». Спустя месяц «Куранты» опубликовали вторую статью – «Курганский Рембо» Николая Модестова. Это были «черные» статьи.
В тот день, 10 января, мне позвонила Наташа и попросила о встрече. Через несколько часов она с заплаканным, бледным лицом протягивала мне газету.
– Посмотрите, что они сделали! – сказала она.
Я взял «Известия» и прочел. В статье впервые приводилась фамилия Солоника, его называли киллером, устранившим Глобуса, Рембо, Бобона, Калину… – все перечислены поименно.
– Как быть?! – спросила Наташа. – Ему ни в коем случае нельзя показывать эту газету!
– Хорошо, не будем, – согласился я. – Никто об этом не узнает.
Под вечер она вновь позвонила.
– Я подумала, все-таки надо показать ему газету. Пусть знает о реальном положении вещей, пусть знает, какая складывается вокруг него обстановка.
Что ж, возможно, правоохранительные органы решили загребать жар чужими руками: публикация выносила смертный приговор Солонику, а исполнителем, ясное дело, должна была стать братва.
Нелегкую миссию мне предстояло выполнить: показать Александру статью. Тот день я запомнил надолго.
Утром, как ни в чем не бывало, я пришел в следственный изолятор, вызвал Солоника и стал его ждать, обдумывая, как лучше начать разговор.
Конвоиры ввели Солоника, опять пристегнули наручник к стулу. Через некоторое время Солоник, как всегда, свободно снял наручники и спросил, почему я такой невеселый, что случилось.
Я протянул ему газету. Он быстро прочел статью, и тут произошла вспышка. Он возбужденно стал ходить по кабинету из угла в угол и кричать:
– Как же так?! Почему они это написали? Они же ничего про меня не знают! Почему они ко мне не пришли? Почему называют меня подонком? Почему я для них преступник, когда суда еще не было? Ничего еще не доказано, а они уже объявили меня преступником!
Он был, конечно, прав. Нельзя публиковать такие статьи о человеке, чья судьба только решается. Не исключено, что подобный материал негативно повлияет в будущем на мнение судей и народных заседателей. Я постарался успокоить Солоника, дескать, как-то надо обыграть статью, использовать…
– Да что использовать! Эх, был бы я на свободе!.. – в сердцах сказал он, что-то недоговорив: наверняка он имел в виду, что автору статьи не поздоровилось бы, будь он на воле.
Никогда еще я не видел Солоника таким возбужденным и озлобленным.
После выхода статьи Модестова он по-прежнему негодовал и протестовал, но, к сожалению, сделать ничего не мог. Солоник прекрасно понимал, что после этой публикации, возможно, начнется какая-то тюремная интрига. Понимал и то, что всю политику в следственных изоляторах держат либо воры в законе, либо смотрящие – лица наиболее авторитетные в уголовной среде, назначенные теми же ворами в законе. Поэтому необходимо было как-то уяснить их отношение к опубликованной информации.