У каждой собаки бывает свой день.
Через десять месяцев
Я подумал, что у нее припадок. Дрожа всем телом, она горбилась на куче битого цемента, обвалившихся кирпичей и прочих обломков. При крепком зажмуривании дрожь только усилилась. Ее трясло, словно в цепких объятиях кошмара.
– Вира! – громко окликнул я, встав на колено и поглаживая ей лоб, одновременно теплый и влажный.
Транс нарушился, ушастая голова дернулась в мою сторону. Глаза резко открылись, а затем она села (как я учил ее делать при всякой находке) и начала скрести под собой лапой по разбитому бетону.
Формально назвав собаку Эльвирой, я тем не менее сократил ее имя до «Виры», для удобства подачи команд. Кремово-желтый мех и круглые, ничего не упускающие любопытные глаза – Вира была теперь изрядно выше полуметра в холке, плюс двадцать семь кило неутомимого энтузиазма в мышцах.
Собаки в целом живут в мире обоняния и слуха, а поисковые собаки обучены обнаруживать человеческие останки по запаху соединений – специфических запахов, – выделяемых телами при разложении. Разлагающиеся человеческие останки выделяют почти пять тысяч различных химических соединений. Ученые все еще пытаются расшифровать, какое из многочисленных соединений действительно имеет значение для собак-поисковиков, но какой бы ни была химическая сигнатура, она присутствует в трупах – от свежих, вскоре после смерти, до скелетов, пролежавших несколько лет. Присутствует она и в различных тканях, таких как жир, кровь и кости.
Вира была обучена находить и следовать за запахом разлагающейся человеческой плоти, поднимающимся из почвы. Она обучалась и как ищейка, что следует по запаху, попавшему на землю, и как собака, способная улавливать запах разложения по ветерку и отслеживать его до точки местонахождения. Хорошая собака-поисковик может находить человеческие останки в развалинах землетрясения или пожара, или же внутри неглубокого захоронения. Она способна вынюхивать сложные и слабоуловимые запахи, такие как сухие кости или, скажем так, более влажные субстанции.
Вира, как и большинство ретриверов, умна, как Эйнштейн. Запахи она учуивала, примерно как моя бывшая меняла мужей – со страстью и быстротой. Но сегодня у Виры была первая охота – ее первый выход на поиск опочивших. По мнению некоторых, я начал натаскивать ее чересчур рано, но она прошла интенсивную подготовку и проявила себя превосходной ученицей в выявлении необычных запахов, независимо от того, где я их разместил, на поверхности или под ней.
– Что ты нашла, детка? – спросил я, натягивая кожаные перчатки.
Вира продолжала грести лапой по глыбе бетона.
– Хорошо, я сейчас.
На лапы своих собак я распыляю реагент, образующий защитную пленку для укрепления подушечек. Тешу себя надеждой: какая ни есть, а страховка. В тех местах, где нам доводится бывать, всегда навалом всякого мусора или обломков – режущих, колющих или жалящих, – на которые может наступить собака.
Сейчас я наклонился и покатил перед собой обломок бетона, словно снежок зимой… Тут-то и проглянула лодыжка женщины.
Его зовут Бархатным Чокером[7]: он похищает молодых женщин и держит их у себя, тешась на протяжении нескольких месяцев, пока они его не разозлят, – а это в итоге происходит неизбежно по той или иной причине. Тогда он душит своих пленниц куском веревки или бельевого шнура, надевает поверх следов удушения черное бархатное колье-чокер и оставляет тела для нас как часть своей извращенной игры.
Не уверен, что слово «мы» приобщает нас к полиции Чикаго. Моя команда поисковиков – сектор частный, а не государственный, и ЧУПу[8] мы помогаем только по запросу.
Время от времени (хотелось бы почаще, уж больно хорошо платят) мне выпадает поработать в Кинологическом центре ЧУП в Дес-Плейнсе. Там я занимаюсь в основном тем, что приучаю немецких овчарок искать пропавших или выслеживать подозреваемых, скрывшихся с места преступления. В полицейских подразделениях К-9[9] собаки используются для сопровождения патрульных или для вынюхивания наркоты и взрывчатки. Есть в них толк и при оказании помощи подразделениям спецназа.
Однако разыскные собаки – подвид совершенно иной. Их учат чуять смерть. И, в отличие от более распространенных патрульных собак, собаки-разыскники не используются ежедневно. Мы с Вирой вступаем в игру только в случае трагедии, как сегодня.
Своих собак по обнаружению людских останков я именую «Находчиками» и даже заказал бы футболки с этой эмблемой, если б мы участвовали в турнирах по софтболу или нас приглашали на корпоративы.
Моя собачья программа начинается как игра. По сути, этот свой режим тренировок я называю «трупными играми», и всякий раз, когда мои собачата слышат от меня эти слова, хвосты у них начинают вилять и они выбегают, азартно запрыгивая в пикап, в то время как я хватаю и гружу снаряжение. Своих собак я учу ассоциировать запах смерти – разлагающейся человечьей плоти, крови и костей – с одним из их теннисных мячиков или другой любимой игрушкой.
Для этого я использую искусственные нюхательные трубки для ряда запахов: недавно умерших, разложившихся и утопленников. Пускаю в ход и свою собственную кровь, но пока вы не начали думать, что я двинутый извращенец и похож на упыря, сразу скажу, что это не так; я не вспарываю себе запястье, выплескивая четверть чашки на землю, и надвигаю сверху камень. Нет; с помощью медсестры в местной клинике я время от времени отцеживаю пузырек, почти ничего при этом не чувствуя. Многие кинологи используют свою собственную кровь для придания охоте как можно большей аутентичности, как если б она разыгрывалась в реальном мире. В этот момент мы с собаками, по сути, играем в прятки со своими запашистыми игрушками на разных территориях, при свете дня или в темени ночи, при солнечном свете или под проливным дождем. И я учу своих собак мягко похлопывать лапой или садиться, когда они устанавливают источник запаха. При такой работе прыжки вверх и вниз или копание могут уничтожить улики… Кроме того, нет никакой реальной необходимости прокалывать мяч в штрафной зоне.
В начале недели северней Полиш-Виллидж была снесена старая колбасная лавка – теперь там готовилась открыть свои двери салон-парикмахерская; торжественная церемония намечалась на весну. Бригада строителей поставила вокруг участка ограждение от соседской детворы, чтобы не порасшибались, играя среди обломков, и от ворья, чтобы не растащили строительное оборудование. А когда нынче утром пришел на работу бригадир, то заметил два предмета, которых еще накануне вечером здесь не было.
Менее поразительным из обнаруженного было то, что кто-то ночью прорубился через сетчатый забор в задней части участка – уединенной стороне, окутанной лесом и крутым оврагом. А что действительно поражало, так это летнее платье – голубое, шифоновое с кружевами, примотанное к воротам на всеобщее обозрение.
Для тех, кто был в курсе насчет Бархатного Чокера (собственно, большинство чикагцев), голубое летнее платье являлось последним, что видели три с половиной месяца назад на Кари Брокман в день ее похищения. Но и на этом беды не исчерпывались: в прошлый понедельник, после школы, отправилась в магазин за косметикой шестнадцатилетняя Бекки Грол, да так и не вернулась домой.
Ржавый родительский «Форд Сатурн», на котором Бекки ездила в тот день, нашли брошенным на стоянке шопинг-молла. Описание Бекки Грол соответствовало почерку Бархатного Чокера, что не сулило ничего хорошего и для пропавшей Кари Брокман.
Бригадир строителей немедленно вызвал полицию. Через час из ЧУПа позвонили мне, и мы с Вирой помчались на всех парах.
Мы сидели на бордюре рядом с моим пикапом – восьмилетним «Ф-150» со спецкузовом для собак и полным приводом, чтобы можно было въезжать и выезжать из самых безумных мест, в которых нам приходилось шастать. Я легонько дернул Виру за хвост, а когда она посмотрела в мою сторону, почесал ее за ушами и начал повторять:
– Вира хорошая девочка.
Честно говоря, поведение моей юной воспитанницы ошарашивало. К тому месту, где было спрятано тело Кари, Вира подбежала едва ли не бегом, а затем, не считая своего минутного приступа дрожи (вероятно, от осознания, что на этот раз запах исходит не от теннисного мяча), начала общаться со мной своей сидячей позой и похлопываньем по земле, давая понять, что это определенно то самое место. Мы сидели у обочины и ждали, не захотят ли вдруг следователи сделать кратчайшее в мире заявление о том, что моя новоиспеченная находчица обнаружила первое в своей жизни тело за поразительные две минуты – просто рекорд!
Впрочем, можно было особо и не удивляться. Забрав Виру к себе, я через неделю-другую взял ее вместе с остальной своей бандой на показ новичкам в Шаумбурге. При проходе некоторых основных команд, нужных собаководам, я переключался между Мэгги Мэй и Дельтой. Сью стоял вблизи и взирал на аудиторию и животных с видом суперагента – не хватало только смокинга и темных очков. В то время как Мэгги и Дельта исполняли ряд команд – «рядом», «сидеть», «лежать», «ждать», – по помещению поплыли смешки. Я машинально провел рукавом по носу – не пристала ли там какая-нибудь бяка (слава богу, нет); но когда Мэгги начала показывать навыки переворота на спину, веселье в аудитории стало еще явственней. Я обернулся – и, конечно же, увидел, как там потешно переворачивается Вира. Ясно, что за моей спиной она в точности повторяла команды, которые выполняли Мэгги и Дельта.
– Похоже, у нас тут отсебятина, – сказал я классу, а к Вире наклонился, ласково потрепал и дал вкусняшку. – Молодец, Вира. – В тот момент я еще даже не начинал с ней работать, давая время освоиться в новой семье. – Просто супер.
Вира сердито гавкнула.
– Фу, – сказал я, рассеянно почесывая ей шею.
В середине дня я вел занятие по дрессуре в Баффало-Гроув, еще не располагая списком тех, кто уже проплатил, и тех, кто только зарегистрировался и еще не внес оплату. Все эти вопросы как-то смыло из-за спешки: сразу после звонка из полиции мы с Вирой запрыгнули в мой пикап – и вот теперь предстояло тащить задницу обратно в мой дом в крохотном местечке Лансинг, а оттуда выдвигаться обратно в Баффало-Гроув. Я мысленно прикидывал, какой маршрут быстрее.
Вира глухо зарычала. Я очнулся от своих внутренних экзерсисов и поднял глаза. Невдалеке стояли пять полицейских авто, пара машин с обычными номерами и «Скорая». Вскоре, похоже, должны были пронести тело Кари Брокман в черном мешке. На другой стороне улицы собралась небольшая толпа, сдерживаемая полицейским кордоном, и именно это сборище, казалось, было средоточием растущей встревоженности Виры.
– В чем дело, девочка? – спросил я, не вполне понимая, что происходит. Внимание людей на другой стороне улицы теперь было приковано к нам.
Рычание собаки стало прерывистым.
– Вира, я что-то упускаю?
Она посмотрела на меня долгим вопросительным взглядом, после чего снова обратилась на толпу зевак. Поднялась с тротуара во весь рост; тело ее напряглось, шерсть на загривке вздыбилась. Теперь она непрерывно лаяла на людское сборище.
Я снова посмотрел на толпу, выискивая движение, которое, черт возьми, ее так всполошило. И тут, вырвав у меня из рук поводок, Вира пушечным ядром прянула через улицу. Толпа разделилась пополам; Красное море из пешеходов раздалось в попытке укрыться от взбесившегося пса, упруго прущего вперед. Однако внимание Виры было сосредоточено на одном конкретном объекте – парне в темных джинсах и синей джинсовой рубашке, который споткнулся о собственные ноги и вскинул руку, когда Вира прыгнула к его горлу.
– Вира, фу! Стоять! – рявкнул я, бросаясь через улицу. Одной рукой ухватился за поводок, другой – за ошейник, пятясь назад в отчаянной попытке вытащить Виру из кровавой свары. С огороженной площадки высыпали санитары и понеслись ко мне и мимо, для оказания первой помощи бедняге, что корчился на тротуаре в наплывающей луже собственной крови.
По-медвежьи стиснув свою псину, я пятился к пикапу, превозмогая ужас, свидетелем которого сейчас стал.
Мой ретривер вырвал человеку глаз.
– У меня приказ на ликвидацию.
– Дай мне день, Пол, – сказал я. – Всего один.
– Если б «Скорая» не была уже на месте, Мейс, тот парнишка мог бы боты завернуть.
– Ты же знаешь, она не бойцовая собака. Без агрессивности, хищнических инстинктов, всякой там территориальной хрени… От бешенства привита, и не только. – Я покачал головой. – Здесь что-то не так, Пол. Она что-то увидела.
Он строго взглянул на меня через стол.
– Мы оба знаем о ее прошлом.
Я хлопнул себя по ляжкам:
– Так ей было всего два месяца от роду!
– А сегодня она в хлам ухайдакала того парня.
– В общем, так, – вздохнул я. – Дай мне сутки.
Мы с Вирой были неразлучны с того самого первого дня в питомнике Пола. Возможно, именно поэтому он со мной тогда и связался насчет щенка. Пол знал, каково мне было в тот период; знал, что мне нужен новый питомец, чтобы отвлечься. Вира не только помогла мне пережить безвременную смерть Эми – само по себе чувствительный удар. Но дело в том, что на той же неделе я наконец сдался и заявил, что все кончено, подписав бумаги о разводе со своей женой. На этом настаивала моя бывшая, Микки, которая после нескольких месяцев «испытательного полета» решила, что лучше расстаться на постоянной основе. И я чувствовал себя рыбой, заживо разделанной и брошенной в ведро с кишками – все еще дышащей, но непонятно как, – и тут вдруг появился этот маленький бедный кутенок, который отчаянно нуждался в моей помощи.
Как оказалось, я тоже в ней нуждался. Вместе мы выбрались из темной полосы. И вот бедняга снова оказалась взаперти…
– Послушай, Пол. Если я не смогу во всем разобраться, то я вернусь и… – голос у меня сорвался, – вернусь и сам ее усыплю.
– Вы же знаете, эти уроды любят стоять в толпе и упиваться своей работой, – сказал я. – Типа как в «Серийном убийце 101».
Я находился в полицейском участке по Южному Мичигану и разговаривал со старшим следователем по убийствам, темнокожим детективом Хэнсоном. Речь шла о Бархатном Чокере.
– Мы уже проверяли. Никаких совпадений. Парнишка водит школьный автобус и на полставки развозит пиццу, скапливая на колледж. – Хэнсон был порядком измотан; видимо, его затюкали со всех сторон из-за пробуксовки с делом Чокера. – У нас есть видеокадры зевак на местах преступлений, и он там не зафиксирован. Попытки найти его повторные появления в толпах ничем не увенчались.
– Но это всего лишь спонтанное сборище. А в других случаях этот тип мог сидеть с биноклем где-нибудь в двух кварталах на остановке или в припаркованной машине.
– Вам бы сейчас лучше сосредоточиться на страховой компании, – вымученно съязвил следователь. – Собака ваша покалечила на всю жизнь человека, и вы, как владелец, несете за своего горе-питомца прямую ответственность: счета за лечение, реабилитация, душевные травмы и прочая адвокатская мутотень. Этот парнишка сейчас реально держит вас за задницу.
Детективу Хэнсону очевидно не нравилось, что какой-то собаковод указывает ему, как делать свою работу. Пристальным взглядом я обвел его круглое лицо на исхудалом туловище (бьюсь об заклад, что это результат недавнего сидения на диете). Хэнсон подался вперед, ожидая ответа в расчете, что гость, как обычный лошок, сейчас поблагодарит его за потраченное время и поплетется к выходу.
– Если он развозит пиццу и водит школьный автобус, то с чего ему торчать на стройке, особенно в такой ранний час? – спросил я. – Что-то уж очень это далеко от его привычного маршрута.
Хэнсон откинулся на спинку стула и разочарованным выдохом обдал плакат какой-то бродвейской постановки.
– Вы проверяли его одежду на ДНК? – поинтересовался я.
– Одежду? Вы об одежде, обагренной его собственной кровью?
– Ну а машину? – не унимался я. – Багажник проверяли?
– Ага, прямо первым делом… – Хэнсон раздраженно хмыкнул. – «Эй, парнишка, я знаю, что ты лишился глазика и рука висит плетью, но нам нужно проверить, правильно ли ты припарковался».
– Почему вы все время называете его «парнишкой»? По виду ему уже за тридцать.
– У этого парнишки, – повторил Хэнсон с нажимом, не предвещающим ничего хорошего, – была чертовски тяжелая жизнь. Родители у него погибли в аварии, когда ему было всего четыре года, и с тех пор он живет у бабушки. У него есть сестра – на два года младше, – с которой мы пытаемся установить связь. Честно говоря, похоже, что после школы она сбежала и скрылась.
– А бабушка? До нее вы дозвонились?
– Оставили сообщение, но она не перезванивала.
– Никого нет дома?
– Мы посылали туда машину, но никто не открыл. Бабушке за семьдесят, так что она, скорее всего, куда-то вышла – в магазин, в гости, в церковь – или вовсе умотала на автобусную экскурсию для пожилых… Черт возьми, – Хэнсон рубанул ладонью в воздухе, – да может, она вообще еще работает, но мы этого не знаем, потому что этот чертов потерпевший шляется сейчас по врачам из-за того, что ваша чертова собака выдрала ему глаз!
– Вы заходили, проверяли дом?
– Нет. – Хэнсон поморщился так, словно надкусил лимон.
– Вот как? Почему нет?
– Почему? Вы хотите знать, почему старушка не сидела дома, дожидаясь нас? – Теперь Хэнсон, судя по виду, лимон проглотил уже не один, а целую дюжину. – Потому что идите вы на хер, вот почему!
Я сидел в нависшей тишине, отчетливо ловя на себе взгляды коллег Хэнсона. Мои глаза остановились на столе детектива. Там, в неразберихе материалов по Чокеру, обособленно стояла фотография самого Хэнсона с двумя детьми, снятая в каком-то парке аттракционов. На снимке не было никакой жены, а у Хэнсона – обручального кольца.
Вероятно, разведен, как и я.
– Послушайте, Райд. – Хэнсон перешел на чуть более примирительный тон. – Я понимаю, в каком вы непростом положении, и все это время предоставил вам – а это немалая услуга – из-за всей той хорошей работы, которую вы делали для нас в прошлом. Вы же меня понимаете?
Я молча кивнул, не отводя глаз от его стола.
– Так вот, вам нужно как следует посмотреть на себя в зеркало, а не транжирить здесь попусту мое время, – продолжил детектив. – Скоро адвокат парнишки начнет шерстить страховку ваших коллег-собачников, всю вашу «крышу», или что там у вас в плане ответственности за собак, и все ли у вас с этим в порядке, ну а потом подаст на вас в суд лично. Вы сами можете в противовес нанять адвоката, но присяжные – особенно в рамках гражданского иска – наверняка встанут на сторону потерявшего глаз бедняги. Вот на чем вам нужно сосредоточиться… а не на этом вашем мозголобстве.
«Парнишку» (если такое слово можно применить к моложавому тридцатидвухлетнему мужчине) звали Ники Чампайн. Жил он с бабушкой в одноэтажном домишке Бриджпорта, неподалеку от Баббли-Крик. Уже давно стемнело, когда я наконец подъехал по его домашнему адресу. Расчет был на то, что темнота скроет осуществление моей затеи. Иначе смерть Виры мне придется оплакивать из тюремной камеры. К счастью для моего плана, переулок изгибался и на участке Чампайна заканчивался тупиком с акром травяных зарослей между ним и ближайшим домом.
Наконец-то хоть что-то повернулось в мою сторону. Будем это учитывать.
В небе висел льдистый серп луны. Припарковавшись через дорогу от дома Чампайна, я сидел в мыслях о Вире. Как она все эти месяцы через прыжки, через резвость, через наши занятия помогала мне заполнить зияющую в моем сердце пустоту. Та первая ночь вспоминалась как вчера. В углу того, что считалось в моем трейлере хозяйской спальней, я соорудил для нее постельку. Я тогда крепко заспался – можно сказать, отрубился после пары жестянок «Бада», – а из оцепенения меня затем вырвало тихое поскуливание. Я завозился, неловко встал и, с ворчанием подняв свою питомицу, вместе с ней бухнулся обратно на кровать. А потом как-то так оказалось, что моя рука обвила Виру и стала поглаживать ей затылок.
– Ничего, девчура, – сказал я тогда, почесывая ей шерстку на шее. – Пройдем и это.
При диктате Микки собаки на кровать не допускались, но после первой ночи Вира узурпировала себе ту сторону кровати, где спала моя бывшая. Постепенно Вире начали составлять компанию обе колли – Мэгги частенько, Дельта пореже. Временами сюда наведывался Сью и, строго гавкнув за такое нарушение протокола, величаво уходил к своему тронному дивану.
Моя бывшая говорит, что я интроверт и отщепенец по отношению к своим собратьям – гомо сапиенсам. Не зря же я лучше уживаюсь с четвероногими.
Что ж, с этим сложно поспорить.
Пока детектив Хэнсон распекал меня за инцидент на Саут-Мичиган-стрит, я не поднимал головы и, кивая более-менее впопад, сам при этом сосредоточенно изучал поверхность стола. Там были разбросаны бумаги – материалы дел – таким образом, что в них мог ориентироваться только детектив. Но со своего стула для посетителей я заметил лежащие особняком отчеты по Кари Брокман, а чуть сбоку – небольшой бумажный листик, увеличенную фотокопию водительского удостоверения жертвы, на которую напала сегодня Вира. И, продолжая кивать в такт словам детектива, я сейчас напряженно разглядывал ту бумажку. Читать вверх ногами было непросто, но я справился.
Имя и адрес Чампайна хорошо отпечатались в моем мозгу.
С собой я взял Сью, мою черно-коричневую немецкую овчарку… самца немецкой овчарки. До сих пор жалею, что назвал его Сью, по песне Джонни Кэша[10]. Всякий, кто заглядывал Сью под капюшон, неизменно задавал вопрос: «Ты его что, по дури бабским именем обозвал?» Даже выслушав мою лекцию о Джонни Кэше, они все равно смотрели на меня, как на ненормального.
Видимо, в этом была своя логика.
В отличие от персонажа песни, Сью был альфа-самцом нашей стаи. По моему трейлеру он расхаживал с выпяченной грудью, демонстрируя свое превосходство над остальными членами семьи – всеми нами, «бетами» помельче, – а также над проезжающими машинами, белками и кроликами, почтальонами, дверным звонком и звуком тостера. Для обнаружения человеческих останков Сью, честно говоря, был собакой не самой лучшей, зато пугал вусмерть любого коммивояжера, который по недомыслию притормаживал у моего трейлера.
В общем, для сегодняшней задачи Сью подходил идеально.
Чутье подсказывало, что Вира без причины на Чампайна ни за что не набросилась бы; это исключено. Себе в сотовый я ввел номер домашнего телефона Чампайна и сейчас на него позвонил. Трубку никто не взял, переключения на автоответчик тоже не было. Не зажегся и свет. Никакого движения. Вообще ничего. Мы со Сью выскользнули из пикапа. Со дна кузова я осторожно поднял кувалду. Вдвоем мы бросились через двор и присели под передним окном. Сью посмотрел на меня так, словно я лишился рассудка, но, к счастью, промолчал.
Я снова позвонил по сотовому. На этот раз было слышно, как где-то в недрах дома трезвонит телефон. На двенадцатом гудке я нажал отбой.
Я уже заглядывал в почтовый ящик – по иронии судьбы там была рекламка пиццерии, а также одобренная кредитка на имя Юнис Чампайн. Кстати, где эта старушенция, черт бы ее побрал? Для церкви уже поздновато, а в ночные смены она работает вряд ли. Может, наконец получила известие и помчалась в больницу, чтобы быть рядом с внуком? Или все еще в неведении и шастает бог весть где? Может, и в самом деле на автобусной экскурсии?
Родители у меня были строгими – уж точно не из тех, что жалеют розги на воспитание, – но в семье ходила шутка о том, как мы с братьями и сестрами обожали, когда нас сплавляли к бабушкам и дедушкам – не важно по чьей линии, – которые нас баловали и покрывали наши шалости.
Может, и бабушка Чампайн вот так покрывает своего внучка Ники? Детектив Хэнсон был прав: мне светил финансовый крах, но судьба Виры выглядела куда более неотвратимой. Вместе с тем я ни на секунду не сомневался, что Чампайна она выбрала в толпе не случайно и набросилась на него не с бухты-барахты.
К тому же все еще не была найдена Бекки Грол, последняя жертва Бархатного Чокера.
Я тихо поднялся на крыльцо, позвонил в дверь и прислушался. Сью сидел в паре метров позади, за ночными событиями следя, как сова за мышами. Я позвонил еще раз, потом еще и еще. Затем локтем отстранил сеточный экран и сильно постучал по двери костяшками пальцев. Все это я повторил несколько раз, после чего принялся колотить кулаком. Этим я занимался еще с полминуты, и хотя до соседнего дома было около сотни метров, я начал опасаться, как бы кто-нибудь из соседей Чампайна не вышел на улицу поглядеть, что там за ночной шум.
Я приложил ухо к двери. Внутри никакого движения.
Дом словно вымер.
Ну что ж, пора поднапрячься.
Я поднял кувалду и встал перед дверью, как Бейб Рут, в позе отбивающего[11], с занесенной для удара битой. В дом Чампайна необходимо было попасть с минимальным числом ударов, чтобы соседи не вызвали полицию, не высыпали наружу или, чего доброго, не бросились в погоню. С замаха я что было сил вдарил по засову. Дверь тряско вздрогнула, но осталась в раме. Господи, как громко-то… Мучительно хотелось схватить Сью, ринуться с ним к пикапу и дать отсюда деру, но вместо этого я встал неподвижно и несколько минут стоял, неотрывно глядя через участок на соседний дом – не загорится ли там свет или появится какой-нибудь признак движения.
Дав потенциально чутким спящим еще несколько мгновений для повторного ухода в забытье, я использовал кувалду как таран – меньшее расстояние, меньше звука (скорее стук, чем грохот) – и с силой саданул в зазор между засовом и дверной ручкой. Второго удара дверь не выдержала. Я простоял несколько секунд, вслушиваясь, не гудят ли где сирены, а заодно оглядывал улицу в поисках любопытных прохожих.
От напряжения и страха у меня взмокла спина. Побелевшими костяшками сжимая кувалду, я тихо вошел в дом Ники Чампайна.
Зажатым в зубах фонариком обвел тамбур прихожей и осмотрительно закрыл то, что осталось от входной двери – чтобы с улицы ничего не выглядело подозрительно, – после чего щелкнул ближним выключателем. Гостиная выглядела так, словно я разом перенесся в семидесятые: оранжевые стулья с ворсистым ковром, на стенах коричневая опанелка. Мой верный Сью двинулся впереди; он нервно рычал, словно чуя мое настроение.
Готов драть задницы и выпытывать имена.
Приподняв голову, пес начал принюхиваться (так называемый «запах воздуха» – то, что собаки делают столь же часто, как при обнюхивании земли). Начните жарить к завтраку бекон, и вы убедитесь, что ваша собака делает нечто большее, чем просто нюхает воздух. В момент принюхивания она вбирает в носовые пазухи частицы запаха, и огромное количество обонятельных рецепторов позволяет ей распознавать одновременно тысячи различных оттенков. А когда такой пес, как Сью, идет по определенному запаху, его нос выделяет специфическую слизь, которая помогает улавливать эти самые частицы, и в результате запах чувствуется лучше. И, слизывая ее с носа, Сью впитывает дополнительные частицы запаха через пасть. По сути, такое облизывание помогает собакам максимально обострять свое обоняние. А также очищать нос от прежних запахов, подобно тому, как люди на вечеринках очищают небо крекерами между бокалами вина.
Только сегодня было не до смакования вин.
Я прошагал по ковровой дорожке, обогнул в маленькой столовой складной стол и вошел на кухню. В шкафах не нашлось ничего примечательного – пластиковые тарелки, миски, чашки. В холодильнике – пара бутылок апельсинового сока, остатки покупного черничного торта и пустая баночка из-под горчицы. Морозильник набит упаковками куриных котлет и ничем больше, нет даже замороженной пиццы. В кладовке размером с будку одна полка битком набита кексиками с черникой и банками тушенки.
Семейка Чампайнов разнообразием себя явно не баловала. И бабушкина диета для молодого поколения была явно не самой здоровой – у меня собаки питаются лучше и полезней.
В ванной пол и стены были выложены зеленой плиткой. На перекладине висело одинокое полотенце. Рядом с зеленой раковиной торчала в стаканчике единственная зубная щетка, а рядом с ней – тюбик «Колгейта», через который как будто проехался каток.
Хозяйская спальня (комната бабушки Чампайн?) была в общем-то опрятной, если не считать толстого слоя пыли на комоде и прикроватной тумбочке – пыль такая густая, что можно делать на ней росписи. Кровать аккуратно застелена, шторы задернуты, на полу ничего (опять же кроме пыли). В целом вид у комнаты был нежилой – во всяком случае, здесь не жили долгое-долгое время, – что в значительной мере объясняло неудачи полиции выйти с Юнис Чампайн на связь.
Совсем другое кино представляла собой гостевая с комками влажных полотенец и разбросанных по полу одеял. Меблировка состояла из двухъярусной кровати и потертого ковра – еще пара лет, и кровать развалилась бы сама собой, без помощи всяких термитов. Чампайн, судя по всему, предпочитал спать снизу. Я заглянул под кровать, а также в стенной шкаф. Мятая груда маек, джинсы узлом, но так ничего особенного. В небольшом гараже тоже ничего примечательного; он пустовал, поскольку машина, на которой в тот день ездил Чампайн, отсутствовала. Вероятно, брошена на стоянке в Эйвондейле, в нескольких минутах от того места, где обнаружилась Кари Брокман – в это время «Скорая» мчала бедолагу в медцентр.
Оставалось осмотреть то, чего я сознательно избегал… Подвал.
По коридору мы со Сью двинулись обратно на кухню. Вокруг термостата здесь были пришпилены фотоснимки с более молодым Ники Чампайном – очевидно, из школьного альбома. Видимо, это бабушка хотела побаловать внука. Я начал рассматривать соседние фотки, и тут что-то привлекло мое внимание. В гипсокартоне, на уровне глаз, виднелись многочисленные вмятинки – неглубокие, типа как от кулаков. А с другой стороны стенки – такие же выступы.
Какого черта? Чампайн что, по пути в ванную и спальни молотил кулаком по гипсокартону? Ни одна из вмятин не была такой уж глубокой, но их было столько, что впору купить хорошую банку шпаклевки и все как следует заделать: вид откровенно неприглядный.
Дверь в подвал вела из кухни. Мы со Сью кое-как спустились по деревянным ступенькам, освещенным убогой лампочкой. Подвал Чампайнов, несмотря на солидный возраст дома, оставался недостроенным. В воздухе густо воняло плесенью и липкой сыростью, не знавшей осушителя. Уже на первом этаже я чувствовал себя отвратно – как будто совершаю кражу со взломом и меня из-за нее вот-вот схватят и упекут в тюрягу; но тут, в этом промозглом заплесневелом узилище, я ощутил доподлинный ужас, как в каком-нибудь морге с привидениями. Поглядел на Сью. Тот смотрел широко раскрытыми глазами и глухо рычал. Находиться здесь ему тоже было не в радость.
Но на волоске висела жизнь нашей Виры.
Осмотр я продолжил в закутке для стирки. Здесь, на полу перед стиральной машиной «Вестингауз», годящейся мне в матери, валялась небрежная куча одежды. На плохо натянутой бельевой веревке висела пара футболок, синяя и коричневая. Носком ботинка я поворошил грязное белье – здесь были только мужские белье и джинсы.
Что любопытно, задняя дверь запиралась на два засова. Интересным оказался и датчик движения, включивший свет, стоило мне сделать шаг наружу. Полный контраст тому вопиющему безразличию и запущенности, что царили в этой берлоге. Возможно, свет использовался для отпугивания соседских детей.
Я оглядел задний двор, но не заметил там ни сарая, ни какой-либо другой постройки.
Заперев дверь на засов, я вернулся к лестнице и стал подниматься по ступеням, но на полпути остановился. С подвалом определенно было что-то не так, хотя и не понять, что именно. Черт возьми, этот дом вообще был донельзя странным… не считая той странности, что я в него вломился.
Затем я начал колупать себя сомнениями. Что, если я ошибаюсь? А вдруг единственный проступок Ники Чампайна лишь в том, что он – неухоженный холостяк вроде меня, перебивающийся скудными заработками (уж сколько там может зарабатывать развозчик пиццы или водитель школьного автобуса)? Что, если он просто оказался не в том месте и не в то время, а мою собаку, по какой-то безумной причине, взбесил его непутевый вид? Что, если детектив Хэнсон прав и мне лучше забыть свои замашки сыщика и собраться перед предстоящим юридическим натиском?
Надо было делать ноги прямо сейчас – бросить к чертовой матери все это дело, запрыгнуть в пикап и умчаться из Бриджпорта, – но я решил попытать судьбу еще немного. Все-таки не все еще было досмотрено, и мы вернулись в коридор, где висели фотки. И действительно, слева от термостата обнаружились четыре снимка с Ники Чампайном в его, вероятно, старшие школьные годы. А справа от термостата – четыре снимка его сестры, тоже примерно в старших классах.
Я оглядел ее грубоватые черты лица и темно-каштановые волосы, но не это привлекло мое внимание.
А то, от чего меня чуть не хватил удар. На всех четырех снимках шею сестры Чампайн украшало… черное бархатное колье-чокер – толстое, широкое; совсем как то, что было нынче на шее Кари Брокман, когда полицейские убрали слой щебня, под которым открылась фигура женщины. Колье-чокер, прикрывавшее следы удушения.
Я припал спиной к стене. Сердце бешено колотилось. Тут меня осенило кое-что еще, и я неверным шагом направился на кухню; верный Сью неотступно следовал за мной. Если подвал недоделан, то к чему под лестницей та стена с опанелкой? У Чампайна не так уж много лишнего скарба, который можно там держать. Ведь именно для этого люди обычно устраивают внизу чуланы и прочие закутки для хранения?
В безотчетном порыве я, перепрыгивая через две ступеньки, спрыгнул на бетонный пол, обогнул лестницу и костяшками пальцев постучал по опанелке – понять, что она не крепится к чему-то твердому, вроде балок или цемента. Постучав еще раз, приложил ухо к этой преграде. Мне показалось, что оттуда донеслось что-то потустороннее – то ли тихий стон, то ли плач, – но паника на меня сейчас не действовала, тем более что рядом был Сью.
Я отшагнул назад, глубоко вобрал воздух и взмахнул кувалдой. Куски опанелки посыпались на бетон пола, словно яичная скорлупа; горло запершило от пыли гипсокартонной подкладки. Еще несколько взмахов, и я прорвался, после чего, как и в случае с дверью Чампайна, расширил брешь кувалдой, словно тараном. Отставив кувалду, включил фонарик.
Противоположная стена была оклеена полароидными снимками. Я буквально обмер. Дыхание перехватило. Передо мной был тайник Бархатного Чокера. А слух мне, похоже, изменил. Луч фонарика я направил вниз, оттуда доносилось стенание. Там была койка, а на ней – одинокая фигура с запрокинутой головой. Девушка, превозмогающая действие явно какого-то наркотика.
– Помогиииите…
Я узнал ее по фотографиям, что пестрели нынче в газетах и на экранах ТВ. Это была та пропавшая девушка.
Бекки Грол.
При работе кувалдой моя майка набрякла от пота (эдакий современный Джон Генри[12], ширящий брешь в тюремной стене). Внутри, в дальнем углу этого узилища, обнаружились шарниры: должно быть, Чампайн соорудил себе потайную дверь для легкого доступа. Хуже то, что у Бекки на шее оказался металлический ошейник, двухметровая цепь которого была вживлена в стену.
Я легонько сжал ей предплечье.
– Бекки, теперь тебе ничего не грозит. Чампайна здесь нет, и он больше не посмеет тебя мучить.
Взгляд девушки был затуманен от того препарата, который он ей дал. Она продолжала мотать головой, словно убеждаясь, что это не сон и ее кошмар действительно закончился.
У меня не было с собой ни болтореза, ни хотя бы кусачек, поэтому по металлической пластине на стенке я двинул все той же кувалдой. Времени на процесс ушло больше: мешала теснота этого импровизированного каземата. Я горбился, и не было нормального замаха, да еще и приходилось осторожничать, чтобы не задеть девушку – хватит с нее и того, что она уже пережила. Наконец я все-таки сумел вырвать ту пластину из стены, и цепь со стуком упала. Я схватил Бекки под руки и приподнял ее квелое тело, насколько того позволяли ступени наверху.
Я удерживал Бекки до тех пор, пока она, покачиваясь, не сумела встать на ноги.
– Он больше не будет тебя мучить, – повторял я снова и снова. – Ты теперь в безопасности, Бекки.
Следом за мной в этот каземат пролез и Сью. Пока я занимался цепью, он сидел в сторонке, но теперь, с вызволением Бекки, начал рычать. Несмотря на воинственный вид, происходящее, похоже, пугало его не меньше, чем меня.
Бекки Грол часто и испуганно дышала, лицо ее было измазано грязью вперемешку со слезами. Глаза в сумраке чулана мучительно высматривали меня.
– А второго поймали?
– Второго? – опешил я.
И в ту же секунду рывком обернулся на лай Сью.
На меня метнулась какая-то тень; в свете фонарика я различил что-то блестящее в руке темной фигуры, прежде чем между нами впрыгнул Сью. Я шатнулся назад от того, что «второй» и мой пес дружно врезались в меня. Сью пронзительно визгнул, и мы все кеглями полетели вниз, а фонарик запрыгал по бетону пола. Мой пес с задавленным предсмертным визгом скатился с меня, и я очутился лицом к лицу с тем «вторым»: сальные короткие волосы, рваная фуфайка и что-то вроде нижнего белья. Защищаясь, я вскинул левую руку в тот момент, когда мою шею чиркнуло что-то похожее на тесак. Подставленное предплечье сбило удар, но при этом пострадало; тем не менее я успел схватить негодяя за запястье.
В тусклых отсветах фонарика я вполне сносно видел нападавшего, уже одолевающего мою хлипкую хватку на его предплечье. Кончик ножа скользнул вниз, теперь уже в дюйме от моего горла. Я чувствовал зловонное дыхание, словно от оставленного на солнце мяса, и видел ненависть и решимость, застывшие на его лице. Судя по всему, меня вот-вот готовился убить некто возрастом чуть старше двенадцати лет. Говорят, что шимпанзе, если соразмерять по весу, как минимум вдвое сильнее человека. Вот такое же ощущение у меня было от этого недоростка. Когда лезвие корябнуло шею, я понял, что меня лишает жизни какой-то лютый дикареныш, двинутый малолетний преступник из адова пекла.
В полутьме Бекки Грол каким-то образом прошмыгнула мимо нас, потому что внезапно возникла сзади и над ним: ту цепь, что приковывала ее к стене, она закинула перед его шеей и дернула на себя. Дикареныш заверещал, исступленно дрыгая руками и ногами. Я не без усилия поднялся. Дикареныш по-прежнему сжимал тесак, и было понятно, куда он с ним сунется. Он собирался им ткнуть стоящую позади него Бекки. Я кинулся вперед, обеими руками схватил его за запястье и предотвратил удар. Но тут из ниоткуда появилось колено и двинуло меня в пах, а пяткой дикареныш угодил мне в глаз. Я опрокинулся назад, а он вырвался, и Бекки оказалась беспомощной.
Спустя секунду мы вернулись к тому же, с чего все началось. Я вскинул обе руки, встречая прыгнувшего на меня дикареныша. Правой рукой ухватил его толстовку вместе с кожей, а левой стал колошматить, пытаясь удерживать его нож на расстоянии. А затем из темноты что-то потеснило мне грудь, и я понял, что мой Сью все еще жив. В тот момент, когда моя овчарка впилась негодяю в запястье с ножом, тот зашелся воем. Сил на мощный, выводящий из строя укус псу уже не хватало, но внезапный бросок напугал кровожадного засранца до истерики. Глаза его расширились, и на секунду он замер, отчего Бекки успела петлей набросить ему на шею цепь и дернула ее на затяг.
Через полминуты негодяй обмяк.
А через минуту Бекки отпустила цепь.
Я схватил с пола фонарик и бросился к Сью. Мой верный альфа-самец – овчарка, за эти пару минут дважды спасшая нам жизнь, – лежал на боку в луже крови, надсадно дыша.
Я опустился на колени в кровавую лужу и едва не плакал. Весь пол был в крови; я молился, чтобы бо́льшая ее часть была моей.
Сирены стали слышны, когда я нес вверх по ступеням хрипящего Сью, а сзади, цепляясь за мой ремень, шла дрожащая Бекки Грол. Так вместе мы поднялись и покинули Дом ужасов Чампайна. Во дворе Бекки, разом лишившись сил, тихо соскользнула на лужайку и легла в позе спящей. Я опустился на колени, наклонил голову, и меня вытошнило. Вскоре нас окатил свет двух патрульных машин и «Скорой», подлетевших к участку. Наружу высыпали полицейские, уставив стволы на вашего покорного слугу.
Следом на траву въехала машина без опознавательных знаков.
– Отставить! – вылезая из двери, рявкнул офицерам детектив Хэнсон. – Отставить!
Из «Скорой» появились парамедики и заспешили к Бекки Грол.
Я поднял глаза на Хэнсона:
– Моей собаке нужна помощь, срочно.
– Бог ты мой, Райд, да тебе она самому нужна, – забеспокоился Хэнсон, взмахом подзывая двоих офицеров. – Что, черт возьми, произошло?
– Чампайн орудовал не один, – сказал я, делая попытку встать. – Проверьте подвал.
Детектив с гримасой помог мне подняться.
– После того как ты ушел, мы у себя еще копнули… В прошлом году Чампайн водил школьный автобус в районе, где жила одна из пропавших девушек. Мы нашли его машину – разбитый вдрызг «Понтиак», – а в ней бельевой шнур и рулон полиэтиленовой пленки.
Хэнсон распорядился, чтобы патрульные нашли ближайшую веткликнику и доставили туда мою собаку.
Я сжал мех Сью, препятствуя вытеканию крови из глубоких ножевых ран. Кулаки у меня были алыми, мокрыми и скользкими; в таком виде я доковылял до задней части полицейской машины, где на заднем сиденье ждал полицейский. Здесь я удостоверился, что он зажал на шкуре Сью именно те места, какие надо, после чего патрульная машина понеслась в направлении ближайшей ветеринарки.
Стоило им отъехать, как я шлепнулся на задницу прямо посреди травяных кущ Чампайна. Ко мне подбежали Хэнсон с фельдшером.
– Взлом – моих рук дело, – сознался я, глядя на детектива и не вполне представляя, что будет дальше.
– У нас есть ордер, – сказал он. – В протоколе я отражу все как надо. – Посмотрел на дом Чампайнов, затем снова на меня. – Вид у тебя, прямо скажем, не фонтан.
– Эти ублюдки держали ее там на цепи.
Силуэт в черном стоял молчаливо и недвижно, в зарослях на дальнем краю участка Юнис Чампайн. Он появился за считаные минуты до того, как подкатила первая волна патрульных машин и «Скорых».
Он проклинал себя за опоздание.
Оставаясь статуей среди кустарника, черная фигура наблюдала, как машины полисменов Бриджпорта смыкаются с чикагской полицией; как выползают на шум соседи по улице и, сбиваясь стайками, судачат о ночном происшествии; как к месту преступления подтягиваются фургоны медэкспертов. Вот в дом Чампайнов вторглась бригада криминалистов и следователей со своими приборами, чемоданчиками и камерами. Фигура неторопливо вбирала весь этот официоз – сполохи мигалок, жужжание раций, суету мундиров и штатских, копошащихся словно пчелы вокруг улья. То, как быстро возводится баррикада для создания дистанции от фургонов телевизионщиков и всяческих СМИ.
Час спустя двое в жилетах полицейского управления пронесли на носилках мешок с телом и погрузили его в фургон, судя по всему, судмедэкспертизы.
Выводы можно сделать вполне определенные.
Фигура в черном тяжело опустилась на колени – понятное дело, не для молитвы.
Через пять минут Неприметный исчез в темноте. Словно никогда здесь и не бывал.
Нас с Бекки Грол оперативно доставили в Национальный медицинский центр, где мне наложили четыре шва у основания горла (вид такой, будто я нешуточно переборщил с утренним бритьем). Еще семнадцать швов и четыре скобки на левое предплечье; порванное, изрезанное, оно уже начинало невыносимо зудеть. Детектив Хэнсон и его напарник, коренастый крепыш Марр, брали у меня показания в конференц-зале больницы. Марр обещал отвезти меня к моему пикапу возле логова Чампайна, но навалились дела, и они все время куда-то отлучались. Окруженный кислыми лицами пациентов, я чахнул на диване в коридоре больницы и ждал дальнейших известий от Хэнсона или Марра. Несколько раз я звонил Полу Льюису с апдейтами, затем позвонил моему соседу по улице Дику Уичу, принес тысячу извинений за неурочный час, проинструктировал, как найти ключ от моего трейлера и выпустить Дельту и Мэгги по их собачьим делам.
Сью полицейские отвезли в ближайшую ветклинику Бриджпорта. Тамошний персонал я свел с ума: теребил их каждые полчаса дотошными вопросами, как там идут дела и что домашний ветеринар Сью уже выехала к ним на помощь. Шаг за шагом мне докладывали, что Сью экстренно прооперировали – разрыв селезенки, три сломанных ребра, – а также наложили до полуметра швов от ножа дикареныша. Наконец стараниями доктора Роусон состояние Сью стабилизировали. Моему бедному псу пришлось сделать переливание крови, что, вероятно, спасло ему жизнь. И в обозримом будущем он, судя по всему, будет находиться у Роусон.
Шэрон Роусон была ветеринаром, которого мне с десяток лет назад порекомендовал Пол. Она – ветврач от Бога, а еще руководит больницей для домашних питомцев, куда я таскаю всех своих подопечных. Лучшего специалиста нельзя и представить. В прошлом году Роусон наставляла меня в каждом моем шаге лечения почечной недостаточности Эми. Мы оба рыдали в ее кабинете, когда для моего милого спаниельчика больше уже ничего нельзя было сделать… и оставалось только принять решение. Доктору Роусон чуток за семьдесят, она седовласая – больше похожа на библиотекаря, чем на домашнего доктора, – и я замираю при мысли, что в один ужасный день она усадит меня в кресло и объявит, что уходит на покой и будет теперь сидеть днями в кресле-качалке, пить джин-тоник и глазеть на закаты.
Безусловно, эту ночку мы оба с ней запомним. Я знаю, что разбудил ее: телефон прозвонил десяток раз, прежде чем она взяла трубку, в то время как «Скорая» везла нас с Бекки в медицинский центр. И безотказная, верная доктор Роусон схватила свой саквояж, прыгнула в машину и помчалась в Бриджпорт.
В конце концов я задремал, в мыслях о Вире. Мне вспоминалось, как резко пошло в гору ее образование после того, как я подловил ее на исполнении моих команд на том курсе для новичков в Шаумбурге. Уже вскоре после этого Вира влилась в тренировочную команду, с которой я вел занятия по ориентации. Прошло немного времени, и мы уже приступили к самой сложной части – игровому поиску пахучих теннисных мячиков.
Вира отыскивала все, что я ей только предлагал, и охотно шла на большее.
Первое, что я узнал от разбудившего меня Хэнсона, – это что Ники Чампайн «поплыл» и сознался, как только ему сообщили о ночных находках в его жилище. Известие он воспринял тяжело и, пуская слезы из уцелевшего глаза, начал рассказывать, как все было. Тот дикареныш был его сыном от любимой сестры, которая двенадцать лет назад умерла при родах в ванне их дома-логова. Признаваться в инцесте им было стыдно, и они решили никому ничего не говорить, полагая, что смогут принять роды сами, как это делают в телешоу: накипятят воды, заготовят чистые полотенца и всякое такое.
На поверку оказалось, что сестра Чампайна никогда не покидала их жилища; даже после смерти она отдалилась от него всего на полсотни метров в каком-то самодельном гробу из фанеры и упокоилась в леске, занимавшем половину участка Чампайнов.
По словам Ники, ни одну из похищенных им девушек он убивать не хотел, просто ни одна из них не оказалась достойной заменой его любовнице-сестре.
– Господи боже, – выдохнул я.
– Вот именно, – вздохнул Хэнсон.
– Погоди-ка. – Что-то не давало мне покоя. – Я ведь обошел весь дом, комнату за комнатой. Где, черт возьми, прятался тот зверенок?
– У них есть небольшой чердак – в основном балки стропил и утеплитель. Чампайн сделал там место, где его чадо могло прятаться, на случай если кто-нибудь заявится, когда его нет дома. В общем, Чампайн сделал там городушку из листов фанеры, а в ней – топчан, чтобы его отродье могло там сидеть, – сказал Хэнсон. – По его словам, малышу там нравилось, как в какой-нибудь крепости.
– А в потолке прихожей был люк наверх?
Хэнсон кивнул, и тогда я понял насчет тех вмятин в стенах: они сформировались от ударов ног отпрыска по гипсокартону, когда тот подтягивался в проем на чердак.
Меня обдало холодком. Дикареныш находился в каком-нибудь метре над моей головой, вслушиваясь, как я слоняюсь по коридору и разглядываю всякие там стенные вмятины и снимки. При открытом люке ему ничего не стоило бы полоснуть меня сверху по горлу своим тесаком.
Во второй раз детектив разбудил меня около пяти утра, когда у них с Марром наконец появилась возможность подбросить меня к моему пикапу. На обратном пути в Бриджпорт Хэнсон сообщил, что бабка Чампайна страдала болезнью Альцгеймера и умерла в этом же доме шесть лет назад. Из-за страха лишиться дома, а заодно и сына Чампайн не стал уведомлять официальные инстанции. Тому была и еще одна причина: на текущий счет бабки продолжали поступать пенсия и пособия по старости, а к тому счету он имел совместный доступ.
– Про Виру я указал, будто мы ее усыпили, – прошептал Пол, хотя вокруг никого не было. – Так не будет никакого дерьма ни от копов, ни от суда.
Добравшись наконец до дома, я никак не мог заснуть. Пол же оказался настолько добр, что позже утром привел ко мне Виру. Стоило мне открыть дверь, как та влетела в мои объятия, чуть не опрокинув меня и улизав всего дочиста. После пяти минут бурной радости я наполнил Вире миску вкуснячим кормом, кусочками бекона и порядочным куском арахисового масла.
– Не знаю, как и благодарить тебя, дружище, – пожимая Полу руку, повторил я чуть ли не в седьмой раз.
– Да перестань. Ну а если кто спросит, скажи, что она просто очередной золотистый ретривер: ты же кинолог, мало ли их у тебя… Назови ее Энджи, по песне «Стоунз»[13].
– А что, классная вещь.
Пол посмотрел на Виру долгим взглядом.
– Ты думаешь, она учуяла на нем запах той бедной женщины? Кари Брокман?
– У собак в носу до трехсот миллионов обонятельных рецепторов. У людей, для сравнения, этих миллионов всего пять. А некоторые породы, вроде Виры, распознают мир в основном через обоняние.
– По-твоему, она учуяла на убийце ее запах?
– Может быть. – Я пожал плечами, чувствуя внезапную усталость. – Бог его ведает. В самом деле не знаю, что и думать.
Я сидел рядом с тем местом, где год назад захоронил прах Эми, – на отлогом косогоре, метрах в двадцати за задней стенкой моего трейлера. Здесь много солнца, и моего родного спаниеля здесь окружало все, что было ему близко и дорого. Скучал я и по Сью, который теперь выздоравливал у доктора Роусон. Скорей бы уж моя овчарина вернулась домой, к своему главенству над всеми нами, простолюдинами.
Дом у меня, кстати, вовсе не маленький – три комнаты, знаменитая серия трейлеров без колес – и расположен на просторном лесистом участке в Лансинге, южном пригороде Чикаго. Этот дом я купил за год до того, как мы с Микки поженились. Одним из счастливейших дней в моей жизни был тот, когда я на руках внес ее сюда через порог. Ну а печальный, соответственно, тот, когда я помог ей съехать.
У нас с Микки любовь была еще со школы. Говорят, такие отношения непрочны, но не это разрушило наш брак. Я ее люблю, и это, похоже, навсегда, пусть даже она предъявила нашему семейному психологу целый список моих причуд и странностей, в то время как у меня на нее значилась всего одна.
Микки любила собак.
Звучит, понятное дело, странно при моем к ним отношении в плане и заработка, и подавляющей части досуга, так что я это, пожалуй, перефразирую. Микки собаки всего лишь нравились. Хотя между «нравиться» и «любить» лежит пропасть величиной с Большой каньон. Черт возьми, собаки нравятся почти всем – ровно до тех пор, пока не приходится иметь дело с их какашками, ссаньем, прорезыванием зубов, когда они вусмерть изгрызают ваши любимые вещи; назойливым лаем, драньем мебели, кусачими счетами от ветеринара, полуночными хождениями в туалет и черт знает чем еще.
Так что по жизни я усвоил одно: если мне все же выпадет когда-нибудь снова жениться, то непременно на ком-нибудь, кто собак действительно любит.
Кстати, о повторных узах: спустя месяц через общего знакомого я услышал о помолвке Микки и предстоящей свадьбе. В тот вечер я, понятно, принял лишку (что поделать, мужики так устроены) и, конечно же, поймал себя на том, что в предрассветный час набираю ее номер. Никаких «отлучек налево» мы на протяжении нашего брака не допускали – ни за мной, ни за Микки такого не водилось, – и тем не менее сейчас я был полон желчи, уксуса и изрядного запаса ненормативной лексики. Возможно, дело было в раннем часе, или она увидела, кто ей звонит, по определителю, но гудки длились, казалось, целую вечность. Вот-вот должен был включиться автоответчик, но тут Микки наконец взяла трубку.
– Привет, Мейс, – сказала она голосом скорее усталым, чем сердитым.
– Надеюсь, в этот черед тебе повезет больше, – после секундной паузы сказал я и положил трубку.
С тех пор мы не общались.
Шел четвертый день после того происшествия в бриджпортском логове. Мое заявление, при содействии детектива Хэнсона, вышло коротким и благозвучным: «Я прибыл туда первым. Дом казался пустым, но когда я приложил ухо к окну, мне показалось, что я слышу стон, как будто кто-то страдает от сильной боли. Я подумал, что это Бекки Грол или, может быть, Юнис Чампайн, и, зная, что подкрепление уже в пути, принял решение войти. Идя на звук стона, я попал в потайную комнату, находящуюся в подвале, и занимался освобождением Бекки Грол, когда на нас было совершено нападение».
Вряд ли Чампайн – убийца-серийщик – станет привлекать меня к суду из-за Виры: у него самого теперь проблемы с законом такие, что не развязаться. А мои старания проникнуться хоть каким-то сочувствием к сыну Чампайна – дикаренку, которому в жизни не оставалось иного шанса, кроме как попасть в водоворот безумия своих родителей – меркнут всякий раз, стоит мне вспомнить, что он выделывал своим тесаком со Сью: поделом ему, засранцу. Что до Бекки Грол, то она теперь дома со своими родителями, и хотя пресса не докучает их семье своим вниманием, она таки стала медиаперсоной, учитывая то, как разделалась с одним из двух своих мучителей. При прощании в больнице Бекки меня крепко обняла.
Полагаю, у семейства Грол я попал в список кандидатов на рождественскую открытку.
Лично я, к счастью, засветился в новостях всего лишь как анонимный полицейский агент. Меня это более чем устраивает – не только потому, что в любом телеинтервью я смотрюсь настолько неуклюже, что впору посостязаться с кем-нибудь из «Тупой и еще тупее»; но и, что более опасно, я мог увлечься и ненароком спалить Пола и детектива Хэнсона, а также – страшно вообразить – поставить Виру в первый ряд на смертельную инъекцию.
Я щелкнул крышечкой «Курс лайт» (пол-литра, а не ноль три) и погрузился в размышления, наблюдая, как по веранде сзади дома, между шезлонгами и столиком для пикника, бесцельно слоняются Дельта, Мэгги Мэй и Вира. Из двоих колли Мэгги сразу же взяла на себя роль приемной мамаши Виры, а Дельта – ее всезнающей тетушки. Сью, понятное дело, был наполовину патриарх, а наполовину – комендант лагеря. Но сегодня мои собаки вели себя тихо. Своих девочек я возил к доктору Роусон навестить Сью, но тот был напичкан снотворным и едва мог поднять голову, вслед за чем опять ушел в сон. Девочки понимали, что что-то произошло, и над всей троицей висело чувство печали.
Вира глянула в мою сторону и побрела ко мне. На пути она остановилась у того места, где я захоронил прах Эми; трава здесь наросла немного с другим оттенком нефрита. Вира с чуть заметным движением, похожим на кивок, подошла и присела рядом со мной.
– Привет, Вирчик, – сказал я, притрагиваясь к ее макушке.
Мгновение спустя Вира уже была у меня на руках и, бойко вихляясь всем телом, облизывала мне лицо и старалась всячески подбодрить. Пришлось ее сдерживать, чтобы она не лизнула швы на моей шее.
Через минуту она успокоилась, и я переложил ее себе на колени.
– Безумная неделя, Вира… – Вздохнув, отхлебнул пива. – Совершенно безумная.
Как раз когда я вынимал цыпленка для гриля, подняли лай мои собаки, а затем я услышал, как к дому подъезжает машина. Случайные посетители у меня появляются редко, особенно после ухода Микки, и я отодвинул занавеску поглядеть, кто там пожаловал. За моим пикапом остановилась полицейская машина. Это был явно не Хэнсон – если только он за последние день-два не поменял пол, а также расу, потому как за рулем сидела белая женщина-полицейский.
Должно быть, что-то произошло и им нужны собаки-поисковики… Впрочем, эту мысль я немедленно отбросил. Посылать ко мне эскорт для прибытия полиция никогда не утруждается. ЧУП просто звонит, а я пулей вылетаю на указанное место. Женщина-офицер вышла из машины. Молодая брюнетка, волосы средней длины, наверняка дружит со спортзалом, среднего роста и… я поймал себя на том, что пятерней провожу по своим лохмам; прихорашиваюсь, стало быть.
И тут до меня дошло. Я вспомнил, как Пол Льюис что-то болтал насчет женщины-копа, которая живо заинтересовалась Вирой после того, как еще щенком нашла ее живой в гараже, где какая-то пьяная мразь пыталась ее удушить. Пол сказал, что та дама готова забрать Виру, если за ней больше никто не придет. В считаные секунды я через раздвижную стеклянную дверь выпроводил свою троицу на задний двор: пускай побудут там.
– Сидеть здесь, – строго указал я им всем, но поглядел на Виру.
Было начало вечера: валяйся не хочу на солнышке или дремли под столом.
Секунду спустя я уже открывал входную дверь, надеясь, что наспех брызнутый дезодорант проявляет себя благим образом (надо было, наверное, еще и лицо сбрызнуть). На улицу я вышел с объяснениями, что, мол, горничная у меня приболела, и мы начали болтать под моим навесом.
– Красивый у вас бланш, – улыбчиво заметила она, представившись офицером Киппи Гимм и подтвердив подозрение, что именно она обнаружила тогда Виру в груде одеял и подушек.
– Да вот, пригнуться забыл, – сконфузился я, поднося палец к месту над глазом, куда меня пнул дикареныш.
– Надеюсь, я вам не помешала? Просто хотелось спросить о той вашей собачке.
– О собаке? ЧУП усыпил ее после того, как она набросилась на Чампайна. Они даже не успели разобраться, что это она и поймала убийцу девушки.
Я чувствовал, что начинаю краснеть от собственного вранья: бездарный актеришка с репликами, комкающими диалог.
Офицер Гимм поглядела на меня, как на амебу под микроскопом, и сказала:
– Боже, какая жалость… Такая милая была девчурка. Я таких еще не встречала.
Я бессловесно кивнул, стараясь хоть как-то держать свое вранье в узде.
Офицер Гимм посмотрела на мой пикап, обвела взглядом двор.
– Значит, вы тренируете собак-поисковиков?
Я снова кивнул.
– А можно на них посмотреть?
– В целом можно, – нехотя сказал я. В мыслях у меня мелькнул поникший Пол Льюис в очереди безработных. Только пособий он не получал бы, потому что был бы уволен по статье. Я тоже потеряю свои приработки по городу и, вероятно, закончу тем, что начну водить школьный автобус и развозить пиццу, как Ники Чампайн. Я демонстративно, с расстановкой посмотрел на часы. – Так что в целом можно, но у меня через час в Линкольншире занятие по дрессуре.
– Не хочу вас задерживать. – Офицер Гимм тоже посмотрела на свои часы. – Может быть, я посмотрю на них как-нибудь в другой раз?
– Можно будет созвониться, и что-нибудь придумаем, – ответил я (господи, хоть бы она поскорей села в свою машину и уехала).
Она снова оглядела мой двор, а затем вопросительно посмотрела мне в глаза:
– Все в порядке?
– Абсолютно, – ответил я, изобразив удивление такому вопросу. При этом я предательски краснел лицом и неловко переминался с ноги на ногу, как школяр, ждущий переменку для рывка в сортир. – Просто уже слегка запаздываю.
Прошло несколько секунд, а она все не двигалась. У меня было ощущение, что я начинаю подтаивать.
Как-то в старших классах Микки обманом втянула меня в постановку «Мышьяк и старые кружева»[14]. Сама она, разумеется, играла одну из кровожадных старых тетушек, ну а я получил мелкую роль полисмена, который все болтает и болтает о пьесе, которую, дескать, написал. Все, кто участвовал в постановке, были очаровательны – играли точно в цель, оставались в образе, читали свои реплики с большим энтузиазмом – все, кроме меня. Стоило мне выйти на сцену и посмотреть в зал, откуда на меня глазели лица учеников, как я… застыл. Кто-то из-за сцены прошептал мою реплику, чтобы привести меня в чувство. Намек я понял, но стоял совершенно неподвижно, как ледяная скульптура, а потом пронесся сквозь свои реплики на такой скорости, что вся моя роль продлилась секунд пять. Или даже четыре.
Во время занавеса зрители хлопали громко и долго; однако когда к рампе, спотыкаясь, на поклон вышел я, аплодисменты заметно поредели, к тому же в них прорезались смешки.
После нынешнего представления в меня наверняка бросались бы яйцами и помидорами.
– Ну ладно. Я вам позвоню, чтобы еще раз заехать и посмотреть ваших собачек, – сказала наконец офицер Гимм. А обойдя машину к водительской двери, внезапно остановилась, заметив что-то сбоку моего дома. – Кто это?
Я поглядел в ту сторону. На дальнем углу тихо сидела Вира и глядела на офицера Гимм.
– Это Энджи, – выдавил я после неловкой паузы. Этому нежданному аду не было конца и края. Мучительно хотелось взять и жахнуться лбом о стену моего трейлера.
– И тоже золотистый ретривер?
– Золотистые ретриверы – порода, из которой получаются исключительные поисковики останков, – сказал я напыщенным профессорским тоном. – У них очень острый нюх.
– Понятно, – отозвалась офицер Гимм, не сводя глаз с Виры.
Секунды тянулись с медлительностью тысячелетия. Очень соблазнительно сейчас было бы дать деру к лесу, остаться там и прожить всю оставшуюся жизнь в землянке, питаясь червями и кроликами.
– Значит, я проделываю весь этот путь сюда, – заговорила наконец Гимм, в упор глядя на Виру, – а ты даже не собираешься подойти и поздороваться? А? Медвежка!
На «медвежку» Вира подлетела как Супермен в мультике и через секунду была уже в руках Гимм, радостно нализывая ей лицо. Киппи Гимм опустилась на колени и обняла мою собаку.
– Я знала, что это ты, Медвежка. – Улыбка Киппи была шире Мичиганского озера. – Я знала, всю дорогу знала, что это будешь ты!
– Прошу прощения: соврал, – виновато улыбнулся я.
Хотя мы и сидели за моим кухонным столом, отчего-то казалось, что я сижу в директорском кабинете и жду прихода родителей.
– У тебя это не очень получалось, – непринужденно сказала Киппи. – Думала тебе об этом намекнуть, но уж очень забавно было наблюдать, как ты роешь себе ямку все глубже.
– Просто некоторые мои знакомые, включая Виру, могли бы нажить большие неприятности.
– Не волнуйся. – Киппи почесала Виру за ушами. – Хотя могу и пошантажировать: например, чтобы ты в следующий буран расчистил мне подъездную дорожку.
– Заметано.
Я налил кофе в чашку, пододвинул ее к Киппи и указал на миску с наперсточками сливок и пакетиками сахара, горсть которых с неделю назад прихватил из ближнего «Макдоналдса».
– Кстати, если ты поняла, что я лгу, значит, не так уж я и лгал.
– Конечно, котик, – ответила Киппи. – Как скажешь.
Мне понравилось, как Киппи назвала меня «котиком», – так тепло, по-свойски… Но тут же внутри ревниво кольнуло: она со мной так заигрывает или это словцо для нее в порядке вещей и она использует его при общении с мужчинами каждый день? Не могу сказать, что сам я флиртую так уж часто, и уж тем более удачно. Мы и с Микки-то начали встречаться лишь после того, как она подослала свою лучшую подругу перемолвиться с одним из моих приятелей. И он скрупулезно сообщил мне, что сказала ему посланница от Микки: «Передай твердолобому, что Микки скажет “да”, если он когда-нибудь поднимет свою задницу и пригласит ее на танец».
Иногда парней – и прочих иных «твердолобых» – приходится водить за кольцо, вделанное в нос.
– Да здравствует Мейсон Райд! – воскликнула Киппи. – Ау, ты здесь или где?
– Извини, от обезболивающих башка слегка набекрень. – Вообще-то по выходу из больницы я не принимал ничего сильнее ибупрофена. Просто окунулся в глупые размышления после того, как Киппи назвала меня «котиком», и упустил ее последние слова. – Ты что-то сказала?
– Хотела поблагодарить за то, что ты пошел ради Виры на риск, спас ей жизнь.
– Да просто повезло, что Пол согласился. Иначе пришлось бы чертовски долго его уламывать.
– Мы могли бы пустить в ход мои наручники, если б я знала, что происходит.
После получашки кофе я рассказал Киппи о том, что произошло, когда Вира отыскала на стройке тело Кари Брокман.
– Вира, конечно, собаченция каких поискать, но на что ты намекаешь? – спросила Киппи. – Что у нее сверхъестественные способности?
Было приятно, что кто-то, проявляющий к Вире участие, озвучил это настолько мягко, что я не смотрелся явным сумасбродом… пусть и сумасбродом, но не настолько конченым.
– Понимаешь, я занимаюсь собаками всю свою жизнь. Я думал, что перевидал все. Не знаю, готов ли я погружаться в метафизику или что-то в этом роде… Но если, допустим, рассуждать о Вире так же, как рассуждают о людях, то на каждый миллиард фриков и напыщенных показушников действительно приходится хотя бы по одному настоящему вундеркинду. Как Эйнштейн или Моцарт. – Я почесал щеку. – Так почему такого же не может быть и у собак?
– А ты знаешь, что в ту ночь на Форест-Глен она проявила себя героинькой?
– Это как?
Основную часть той истории Киппи услышала от первой хозяйки Виры – женщины, которая жила с тем мерзавцем-алкашом. Она рассказала Киппи, что за ту неделю с небольшим, что щенок был у них, его больше интересовало, кто он, этот Грейнджер, чем он занимается; вместо того, чтобы хвостиком ходить за женщиной и ее сынишкой, собачонка наблюдала за ним – смотрела, принюхивалась, подглядывала, причем настолько пристально, что Грейнджер однажды пробурчал, будто эта мелкая сволочь за ним шпионит – молча заглядывает в душу и по-своему выведывает, что у него там на уме.