На следующее утро Линвуд прислал Венеции записку следующего содержания:
«Не окажете ли мне честь прокатиться сегодня после полудня в Гайд-парке? Надеюсь, вы не сочтете это предложение чрезмерной самонадеянностью с моей стороны.
Ваш преданный слуга,
Л.».
Его почерк оказался угловатым и резким, с уверенно выведенными пером буквами, с силой впечатанными в дорогую бумагу. Черные чернила тоже были самыми дорогими. Читая послание, Венеция представляла, как слышит глубокий, плавный голос мужчины, его написавшего. В слове «самонадеянность» таилась легкая ирония и напоминание о ночи, когда он спас ее от бандитов. Перед мысленным взором снова возникло угрюмое прекрасное лицо с четко очерченными скулами и чувственными губами, способными заставить женщину напрочь позабыть о благоразумии.
Венеция скомкала лист бумаги, испытывая огромное искушение отправить его в камин, превратить в горку золы. У нее не было ни малейшего желания кататься с Линвудом по парку, особенно учитывая противоречащие логике и здравому смыслу чувства, которые он в ней вызывал: возбуждение, влечение, потеря контроля. Она закрыла глаза, понимая, что не вправе ему отказать, ведь он часть игры, на которую она осознанно согласилась. Вздохнув, она осторожно развернула скомканный лист и стала разглаживать его. Долгое время простояла у окна, глядя на записку в неверном осеннем свете и размышляя о написавшем ее человеке, который совершил хладнокровное убийство. Наконец, глубоко вздохнув, она села за маленький письменный стол в гостиной, открыла один из ящиков и спрятала послание Линвуда. Затем положила перед собой стопку чистых листов бумаги и, обмакнув перо в чернила, принялась писать ответ.
Когда Альберт объявил, что Линвуд ожидает в гостиной, Венеция ощутила ужас и, как бы ни старалась это отрицать, удовлетворение от того, что он все-таки пришел. Ей одновременно хотелось приказать Альберту выпроводить его вон и в то же время увидеть. Она испытывала несвойственную ей неуверенность. Пришлось напомнить себе, что она не может прогнать Линвуда, поскольку нужно прежде всего думать об исполнении возложенной на нее миссии, единственной причине их встречи. Венеция сидела перед туалетным столиком и гляделась в ручное зеркальце, ничего не видя в нем. Намеренно не торопясь, она вдела в мочки ушей жемчужные сережки, провела пальцами по мягкой шапке из меха белого кролика, проверила, на месте ли удерживающие ее шпильки.
Ее платье и мантилья были льдисто-голубого цвета, какой бывает поверхность моря солнечным зимним утром. Этот наряд очень гармонировал с ее серыми глазами. Венеция тянула время, заставляя Линвуда ждать и пытаясь успокоиться, как обычно поступала перед выходом на сцену. Правда, прежде ни одна роль не заставляла ее так сильно нервничать. Вздохнув, она покинула комнату.
– Лорд Линвуд.
Он стоял у камина. Его наряд, состоящий из сюртука цвета ночи, коричневых бриджей и начищенных до блеска сапог для верховой езды, удивительно гармонировал с ее платьем, будто он заранее знал, что она наденет. При каждой встрече с Линвудом Венеция заново испытывала шок от его притягательной внешности. Она окинула гостя внимательным взглядом, заметив, что он до сих пор держит в руке шапку, перчатки и трость, хотя мог бы отдать дворецкому. Когда он посмотрел на нее своими черными глазами, она покраснела вопреки хваленому хладнокровию и собранности. Это разозлило ее и придало решимости, в чем она в настоящий момент очень нуждалась.
Она заметила, что и Линвуд рассматривает ее.
– Вы прекрасны.
– Вы льстите мне.
– Вам отлично известно, что это не так.
Взгляды их встретились, тело Венеции, казалось, завибрировало от воспоминаний об их поцелуе.
– Гайд-парк, – сказала она.
– Если, конечно, у вас нет иных предпочтений.
Его глаза потемнели так же, как за мгновение до их поцелуя. Венеция ощутила разлитое в воздухе возбуждение и вдруг почувствовала, что ей нечем дышать. Сознание наводнили образы, невероятно убедительные и реальные. Он касается губами ее губ, их языки сплетаются, дыхание затрудняется, она пробует его на вкус, прикасаясь кончиками пальцев к его крепким мускулам. Охватившее ее желание было столь мощным, что, казалось, способно соперничать с жаром адова пламени. Венеция отступила назад, дальше от Линвуда, искушения и опасности.
Она покачала головой, вежливо улыбнувшись, но показное спокойствие резко контрастировало с бешено колотящимся сердцем и неистово мчащейся по венам кровью.
– Всему свое время, милорд.
Он коротко кивнул, точно скрепляя их молчаливое соглашение. С трепещущим от страха сердцем она развернулась и зашагала прочь из дома к экипажу Линвуда.
Линвуд сидел спиной к лошадям, предоставив мисс Фокс обозревать все вокруг, сам же смотрел только на нее. Она была из тех женщин, которыми можно любоваться всю жизнь, и это не надоест. Она опиралась на подушки и казалась, как и обычно, расслабленной, собранной и полностью контролирующей ситуацию. Но стоило ему взглянуть в ее чистые серые глаза, как она словно опустила занавес, отгородившись от него.
– Новое ландо.
Она погладила черную обивку экипажа рукой, затянутой в перчатку из светло-кремовой кожи козленка.
– Отцовское, – ответил он.
Венеция провела пальцем по вышитому на подушечке гербу.
– Граф Мисборн. Известно ли ему, что вы в его экипаже катаете актрис по Лондону?
– Только одну актрису, – произнес Линвуд, намеренно оставив ее вопрос без ответа.
– При этом вы проживаете в апартаментах на Сент-Джеймс-Плейс, хотя особняк вашего отца находится неподалеку.
– Вы наводили обо мне справки.
Осознание этого польстило бы самолюбию мужчины, и Линвуд не исключение.
– Не более чем вы обо мне. Когда той ночью вы провожали меня домой, даже не спросили, куда идти.
– Похоже, мы уличили друг друга во взаимном интересе.
Она отвела взгляд, будто не желая признавать справедливость его слов.
– Но при этом вы не ищете покровителя, – произнес он низким голосом.
– Как и вы – любовницу, – отозвалась она.
Взгляды их встретились. Линвуд испытал быстрый, резкий прилив возбуждения. Венеция улыбнулась легкой соблазнительной улыбкой, не затронувшей глаз, с повышенным интересом рассматривая окрестности.
Они въехали в парк со стороны Гайд-Парк-Корнер1 и теперь следовали модным маршрутом по Роттен-Роу[5][6]. Поздней осенью в довольно холодную погоду в парке было малолюдно. Им встретились всего два экипажа. В первом несколько пожилых дам, смерив Линвуда с Венецией пристальными взглядами, потупились, как того требовали правила хорошего тона. Во втором экипаже катались герцог Арльсфорд с супругой. Мужчины посмотрели друг на друга с затаенной враждебностью, но Линвуда это нисколько не взволновало.
На голубовато-белом небе не было ни единого облачка, а солнце висело так низко, что приходилось прищуриваться. Багряные листья деревьев трепетали на холодном ветру и падали в траву. По мнению Линвуда, красота окружающей природы не шла ни в какое сравнение с красотой сидящей рядом с ним женщины.
– Ваше представление прошлым вечером было непревзойденным.
Венеция замерла. В глазах промелькнули замешательство и едва заметный страх.
– Мое представление?
– Я привел мать и сестру с мужем посмотреть на вашу игру.
Она закрыла глаза и улыбнулась. Линвуд заметил, что напряжение, сковавшее было ее лицо, сменилось облегчением. Ему стало интересно, с чем связана такая реакция. Быстро совладав с собой, она снова открыла глаза.
– Я видела вас в ложе вашего отца. Понравилась ли пьеса вашим матушке и сестре?
– Чрезвычайно.
– А отец вас не сопровождал?
– Нет. – Он не снисходил до этого.
Легкий ветерок поигрывал мехом ее шапки, заставляя его мягко трепетать. Остаток прогулки они изредка отпускали ничего не значащие замечания, но преимущественно молчали, и это их совершенно не тяготило. Прежде Линвуду не приходилось встречать женщины, которая не попыталась нарушить затянувшуюся тишину. Наконец ландо подкатило к северо-восточному выходу под названием Камберленд-Гейт. Венеция, любовавшаяся листвой деревьев и голубизной неба, глубоко вздохнула.
– Какой прекрасный день, – пробормотала она как бы про себя. – Я же зачастую вижу лишь вечера и ночи. – Тут она повернулась к Линвуду и одарила его ослепительной улыбкой. – Благодарю за приглашение.
– Всегда пожалуйста. Не хотите ли выпить горячего шоколада у Гантера? – предложил он, когда они выехали за пределы парка. Он готов был на что угодно, лишь бы подольше побыть в ее обществе.
– А вы и правда выведали обо всех моих слабостях, лорд Линвуд, – снова улыбнулась она.
Экипаж свернул на Парк-Лейн, где перед ними открылся вид, от которого солнечный день тут же померк перед глазами.
На углу перевернулась тележка продавца овощей и фруктов, повсюду рассыпались красные и зеленые яблоки. Стайка детей налетела на них и тут же расхватала, весело перекрикиваясь и переругиваясь. Из-за этого происшествия ландо Линвуда совершило вынужденную остановку у дома, где он меньше всего хотел бы находиться, – у пепелища, зияющего в ряду сложенных из портлендского камня городских домов.
Венеция всматривалась в обуглившиеся останки жилища, гадая, не является ли перевернувшаяся тележка делом рук Роберта, вознамерившегося остановить экипаж на этом самом месте.
– Дом герцога Ротерхема, – негромко произнесла она, чувствуя, как испарилось дружеское расположение, еще минуту назад царившее между ними, напомнив, что в действительности она всего лишь притворяется, чтобы достичь желанной цели.
Линвуд не произнес ни слова, но она, даже не глядя, почувствовала произошедшую в нем перемену настроения. Или, возможно, изменилась она сама.
– Похоже, поджог, – наигранно легкомысленным тоном, будто лишь для поддержания разговора, заметила она.
– Вот как? – скованно отозвался Линвуд.
– Полагаю, кто-то сильно ненавидел Ротерхема.
– Возможно.
Выражение лица было замкнутым и отстраненным, будто данная тема его совершенно не интересовала. Повернувшись к Линвуду, Венеция внимательно посмотрела ему в глаза:
– Вы его знали?
– Совсем немного. Мой отец в молодости вел с ним дела. – Его глаза сверкнули. – А вы?
Подобный вопрос застал ее врасплох.
– Поверхностно. – Она не солгала. – Он покровительствовал театру.
В действительности для нее Ротерхем значил гораздо больше.
– Каково ваше мнение об этом человеке?
Она тщательно обдумала ответ.
– Высокомерный, педантичный человек, любил, чтобы ему повиновались. Во многих аспектах проявлял жестокость и вел себя заносчиво, как любой богатый человек, обладающий властью. При этом не имел обыкновения уклоняться от исполнения долга.
– Долга? – иронично усмехнулся Линвуд.
– Он во всем был человеком слова, – продолжала Венеция. Да, Ротерхем ей не нравился, но она будет защищать его до конца.
– Вот уж точно, – натянуто согласился Линвуд, имея в виду какой-то конкретный случай из прошлого. – Похоже, ваше знакомство было не таким уж поверхностным.
У нее екнуло сердце. Миновало несколько мучительно долгих секунд, прежде чем она сумела ответить.
– Едва ли. – Она пыталась замаскировать страх за безразличным тоном.
Она уверяла себя, что Линвуд ничего не знает. Едва ли вообще кому-либо что-то об этом известно. Помнила, что нужно разыгрывать свою роль предельно осторожно.
– Он вам нравился? – поинтересовался Линвуд.
– Нет. – И это было правдой. – Я пыталась внушить себе любовь к нему, но не смогла.
Линвуд внимательно всматривался в ее глаза, она готова была поклясться, что слышит биение собственного сердца и ощущает, как по коже бегают мурашки. Игра становилась все более напряженной.