Запад. Избранные сочинения (сборник) - читать онлайн

Человек мира – человек эпохи

Александр Александрович Зиновьев родился в 1922 г. в многодетной крестьянской семье в глухой российской деревушке Пахтино Костромской области. Окончив начальную сельскую школу, он вместе с отцом перебрался в Москву, где в 1939 г., завершив среднее образование, поступил в Московский институт философии, литературы и истории (МИФЛИ). Но проучился он там не долго: вскоре его исключили из института без права поступления в другие вузы страны за выступления против Сталина, а затем и арестовали. В камере на Лубянке вчерашний школьник и студент, взбунтовавшийся против окружавшей его несправедливости, принял решение – если останется жив – провести собственный эксперимент по построению суверенного государства из одного человека (что много лет спустя вылилось в чеканную формулу: «Я сам себе государство») и поклялся не строить иллюзий об окружающем мире, стать настоящим, бесстрашным исследователем законов социальной организации или, выражаясь его собственными словами, «машиной для понимания реальности».

Почти чудом Зиновьеву удалось бежать из заключения. Около года скрывался он от органов НКВД, и неизвестно чем кончилось бы дело, если бы в 1940 г. он – фактически добровольно – не ушел служить в армию. Великую Отечественную войну Зиновьев прошел от первого до последнего дня. В 1941 г. его часть попала в окружение, но некоторым бойцам и командирам, в том числе Зиновьеву, удалось вырваться из него. С начала войны он служил в кавалерии, затем – недолго – в танковых войсках, а в 1942 г. он как человек, имеющий среднее образование, был направлен в штурмовую авиацию. Пожалуй, ни в каких других частях потери не были такими большими, как здесь. Но, перефразируя слова поэта, судьба Зиновьева хранила. Войну он закончил в Берлине.

В 1946 г. Зиновьев поступил на философский факультет Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова. После его окончания он успешно сдал экзамены в аспирантуру факультета. Уже на студенческой скамье, а особенно в аспирантуре проявилось такое его качество, как следование известному принципу Декарта: «Подвергай все сомнению». Какую бы сферу действительности ни делал Зиновьев предметом своих исследований, он ничего не принимал на веру. Критический анализ он распространял на способы постижения мира, освященные тысячелетиями. В том числе на философию.

По словам Герберта Маркузе, авторитетного знатока учения Гегеля и Маркса, даже ранние сочинения Маркса не являются, в сущности, философскими. В них содержится отрицание философии, хотя и выраженное философским языком. То же самое – с известными оговорками – можно сказать и о Зиновьеве. Даже ранние сочинения Александра Зиновьева не являются философскими (с ортодоксально-марксистской точки зрения, причем следует напомнить читателю, что почти до самой середины 1950-х гг. самым ортодоксальным марксизмом считался сталинизм). В них содержится отрицание марксистско-ленинской философии, критический взгляд на работы современных философов, включая преподавателей философского факультета МГУ.

Но еще более глубокими и острыми, порой язвительными, были его устные критические эскапады, звучавшие во время перерывов между лекциями и семинарами, после них, во время разного рода, как теперь говорят, тусовок. Этот первый изустный, сократический период творчества Александра Зиновьева его сокурсник Карл Кантор назвал «философским сатириконом». Зиновьев был неистощим на шутки, выпады по адресу философии диалектического и исторического материализма, его творцов, продолжателей и охранителей. Послушать его импровизированные коридорные мини-лекции сбегались студенты и аспиранты всех курсов, а иногда и преподаватели.

Зиновьев мало что мог почерпнуть у профессоров и преподавателей философского факультета. Еще до войны он успел изучить Канта, критически освоить диалектику Гегеля и Маркса. В итоге он, как и Маркс, поставил целью создание подлинной научной социальной теории, однако, при этом не отбросил целиком философию, а трансформировал ее в оригинальную социальную философию[1].

Другой поворотный пункт в его интеллектуальной эволюции – разрыв с метафизикой, которая на протяжении веков считалась сердцевиной философии. В центр его научного творчества встала логика в самых различных ее ипостасях: традиционная, диалектическая, математическая, включая многозначную логику[2]. Проблемы логики и методологии науки захватили его – он всегда целиком и со страстью отдавался делу, которое считал на данный момент принципиально важным. К моменту выхода «Зияющих высот» стаж его профессиональной работы в логике составлял почти четверть века.

При всей увлеченности логикой она не была для Зиновьева самоцелью. Вспоминая этот период, Зиновьев говорил, что занялся логикой, поскольку, погрузившись в изучение советского общества, социальной организации человеческого бытия в целом, пришел к выводу, что современная наука не располагает надежными познавательными инструментами социальных исследований. Вот почему создание научной социальной теории должно было, по мнению Зиновьева, начаться с создания логики и методологии социального познания, отвечающей критериям научности.

В фокус научных интересов Александра Зиновьева прочно попадает советское общество, которое формировалось на его глазах. Уже в юношеские годы он понял, что реальное советское общество имело мало общего с тем, как его изображали в советской идеологии и официальной науке. Познать, каким оно является в действительности, стало целью его жизни. Зиновьев в полной мере отдавал себе отчет в том, что подлинно научное исследование и правдивое, объективное описание реального социального строя Советского Союза было исключено практически. И потому занимался этими исследованиями «как партизан», нелегально, скрывая их направленность и масштабы даже от близких друзей и сохраняя результаты своих размышлений в памяти. Ему в этом отношении повезло: природа наградила его феноменальной памятью.

Еще студентом Зиновьев создал собственную логическую концепцию, вовлек в свои занятия логикой и методологией способных студентов философского факультета МГУ. Среди них были такие незаурядные личности, выросшие впоследствии в крупных ученых, как Борис Грушин, Мераб Мамардашвили, Георгий Щедровицкий.

Сторонники учения К. Маркса и Ф. Энгельса в России утверждали, что марксизм есть философия. При этом они не могли указать ни одного философского сочинения Маркса, кроме ранних «Философско-экономических рукописей», написанных еще до «Манифеста Коммунистической партии», и трех философских произведений Энгельса: «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», «Анти-Дюринг», «Диалектика природы».

Маркс и Энгельс не повинны в том, что их возвели в ранг классиков философии. Это сделал В.И. Ленин, провозгласивший их учение высшей ступенью развития философии. Догматическую форму их воззрения обрели в главе «О диалектическом и историческом материализме» в учебнике «Краткий курс истории ВКП (б)» (написанной самим Сталиным). С тех пор книга В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» была объявлена вершиной мировой философской мысли, а философское сочинение Сталина – победным флагом, водруженным на философской вершине. Социальный престиж философии при Сталине был очень высок, потому что марксистско-ленинская философия была определяющей и необходимой частью сталинской идеологии.

Первые результаты логических исследований Александра Зиновьева составили ядро его кандидатской диссертации «Восхождение от абстрактного к конкретному в “Капитале” К. Маркса». Она оказалась своего рода интеллектуальной «бомбой», которая «рванула» в ходе защиты диссертации, состоявшейся в 1954 г. на философском факультете МГУ. Защита стала событием не только в жизни факультета. Зал ученого совета, где проходила защита, не вмещал всех желающих. Многие приехали из других городов.

Сегодня можно только удивляться и гадать, почему члены ученого совета не осознали в полной мере, что диссертация А.А. Зиновьева по существу была направлена против упрощенной сталинской трактовки философии, против сталинизма как идеологии. Вместе с тем инстинктивно они чувствовали: работа «идейно чуждая». И только потому, что философский синедрион интеллектуально не соответствовал предмету исследования Александра Зиновьева, его не посадили. Зато с первой попытки диссертация не прошла. Ее пришлось защищать дважды: еще раз на ученом совете факультета, а затем в ВАКе. В конце концов, степень кандидата философских наук Зиновьеву была присвоена.

Перипетии, связанные с защитой, Зиновьев и его соратники восприняли как свою победу. Отклоняли диссертацию вяло, через силу, неубедительно. Дискуссия же была обстоятельной, длительной, острой, непримиримой и победной для Зиновьева[3].

Александр Зиновьев первым не только в советской, но и в мировой философии представил диалектику как систему логических операций. Он открыл, а точнее говоря, создал тот последовательный ряд процедур, через которые проходит процесс познания. Академическая его карьера складывалась удачно. В 1955 г. он становится научным сотрудником Института философии Академии наук СССР, где проработал больше двадцати лет (до 1976 г.). В 1960 г. он защитил докторскую диссертацию по теме «Философские проблемы многозначной логики», вскоре получил звание профессора, стал заведующим кафедрой логики философского факультета МГУ. Он много и плодотворно работает в области логики и методологии науки. Результаты его логических исследований отражены в следующих книгах: «Философские проблемы многозначной логики» (1960), «Логика высказываний и теория вывода» (1962), «Основы научной теории научных знаний» (1967), «Комплексная логика» (1970), «Логика науки» (1972), «Логическая физика» (1972)[4].

В созданной им науке о логическом интеллекте, которую он назвал «интеллектологией», А.А. Зиновьев соединил собственно логику (учение о мышлении) с онтологией (учением о бытии) и гносеологией (учением о познании). Его вкладом в философию является логическое обоснование истинности философии, продуктивности ее методов. Зиновьев ставит логику впереди философии. Эту новацию можно считать переворотом в понимании соотношения философии и логики, в котором логика в прямом и переносном смысле превращается в царицу знаний. Зиновьев вернул логике престиж первичной дисциплины, обязательной пропедевтики per se[5]. Но такое положение логики требует глубинного, то есть философского, обоснования. В связи с этим Зиновьев выдвигает два положения.

Первое положение: логика – наука не о мышлении, а о языке. Но это не изучение языка как такового, каким он существует в повседневной жизни и практике. Логика выполняет особую работу в сфере языка, которая состоит в выявлении специальных элементов языка, их обработке, совершенствовании, в изобретении новых элементов, а также разработке особых правил оперирования ими. Цель логики – конструирование таких правил оперирования языком, которые позволяют осуществлять познавательную деятельность, понимаемую как получение истинных знаний. Логика не находит эти правила существующими в готовом виде в языковой практике, независимо от того, изучают их или нет. Она изобретает их и вносит в языковую практику.

Второе положение: то, что операции с языковыми структурами, т. е. со знаками, которые материальны по своей природе, позволяют получать истинное знание, возможно потому, что сама познавательная деятельность материальна. Принимая эту установку, Зиновьев заявляет о себе как материалисте, но не в том значении этого термина, которое официальная советская философия приписывает воззрениям Маркса, а в собственном, зиновьевском значении. Его взгляды – абсолютный философский материализм.

Материалистический подход А.А. Зиновьева к общепринятому толкованию сознания не может не возмущать не только идеалистов, но и материалистов. До сих пор, замечает он, «живет и даже преобладает взгляд на человеческое сознание как на особую идеальную (нематериальную) субстанцию, принципиально отличную от субстанции материальной (вещной)»[6]. На самом деле, полагает Зиновьев, сознание людей – явление столь же материальное, как прочие явления живой и неживой природы. Никакой бестелесной (нематериальной, идеальной) субстанции вообще не существует, сознание есть состояние и деятельность мозга человека, связанной с ним нервной системой. Идеи (мысли) суть состояние клеток мозга и комплексе вполне материальных знаков. Вот почему, считает Зиновьев, «рассматривать человеческое сознание как особую идеальную (нематериальную) субстанцию, принципиально отличную от субстанции материальной, есть дань невежеству и идеалистической философии»[7].

Логика как критерий истинности основополагающих философских понятий проста и доступна. Зиновьев продемонстрировал это на примере определения понятия материи: «Все известные мне философские онтологические учения, включая диалектический материализм, не истинны и не ложны, поскольку фигурирующие в них языковые выражения не определены в соответствии с правилами логики. Они просто бессмысленны. Возьмем слово “материя”. Общеизвестно определение материи, приписываемое Ленину и считавшееся вершиной философской премудрости. Вот оно: материя есть объективная реальность, существующая вне нас, независимо от нас и данная нам в ощущениях. В определяющую часть входит выражение “объективная реальность” (родовой термин) и “данное нам в ощущениях” (видовой термин). А что такое объективная реальность? Этот термин также сложен для определения, как и термин материя. Одна неясность заменяется другой, и создается иллюзия понимания»[8].

Настаивая на приоритете логики в делах познания, Зиновьев подчеркивает: «Диалектический подход к явлениям бытия не означает, будто при этом теряют силы законы логики»[9]. Он исходит из того, что «логическая обработка понятий и утверждений, отражающих диалектику бытия, устанавливает сферу применимости и уместности диалектики как учения, удовлетворяющего критерию научности»[10]. Провозглашая, что диалектика поглощается логической методологией, Зиновьев вместе с тем выступает как страж диалектики. Достойно уважения его признание: «Я считаю своим долгом, однако, упоминать о диалектике, поскольку она была и является реальным фактором человеческого интеллекта»[11].

Казалось бы, в этой связи он воздает должное своим учителям диалектики Гегелю и Марксу, на деле же он скорее развенчивает их: «Гегель, который сделал самый значительный вклад в диалектику, мистифицировал ее в большей мере, чем кто-нибудь другой. Он ограничил число законов диалектики несколькими. Перечисление их – заслуга Сталина, что и стало основным содержанием текстов на эту тему. Маркс взял диалектику на вооружение в своих сочинениях и несколько рационализировал ее, но он не дал ее систематического построения, ограничившись отдельными разрозненными замечаниями»[12]. Эту задачу в значительной мере выполнил Зиновьев, «расшифровав» логику “Капитала” на примере диалектики восхождения от абстрактного к конкретному[13].

Нельзя не видеть, что, на словах открещиваясь от Маркса, его взглядов, многие социологи и сегодня продолжают пробавляться крохами его мыслей об устройстве общественной жизни, потому что ничего больше за душой у них нет. Но являются ли научными сами философские и социологические взгляды Маркса? Зиновьев воздает должное мыслителю. По его словам, Маркс – один из самых выдающихся умов в истории человечества. Вместе с тем Зиновьев не считает, что Марксу удалось разработать научную социальную теорию: он «создал, в общем и целом, величайшую в истории нерелигиозную идеологию, хотя стремился к научному пониманию общества и был убежден, что создал именно таковое[14].

Характеризуя учение Маркса как идеологию, Зиновьев тем самым отнюдь не принижает значения его трудов. Просто идеология – это продукт интеллектуальной деятельности, имеющий качественно иную – по сравнению с наукой – природу. Он полагает, что «именно классовая позиция Маркса была одной из причин, сбивших его с научного подхода к обществу и социальной эволюции на идеологический»[15]. В то же время для консолидации, устойчивого функционирования, даже самого существования общества, утверждает Александр Зиновьев, идеология не менее важна, чем наука, а в иные периоды более важна, чем наука[16]. И если говорить о возрождении страны, то, по мнению Зиновьева, систему власти в стране можно привести в порядок в течение нескольких месяцев, экономику – в течение нескольких лет, а вот выработка идеологии потребует нескольких десятилетий, что подчеркивает ее основополагающее значение для государства.

Логические исследования Зиновьева послужили методологической опорой начатой им грандиозной работы по возведению здания социальной теории, в полной мере отвечающей требованиям науки. Воплощением такой теории явилась созданная им логическая социология.

Эта теория опирается на определенные онтологические предпосылки, касающиеся природы объектов, с которыми имеет дело социология. Зиновьев исходит из того, что социальные объекты относятся к категории эмпирических, то есть ощущаемых, воспринимаемых, наблюдаемых с помощью органов чувств. Они локализованы в пространстве и времени, возникают, исчезают, меняются и т. д.[17] Словом, социальные объекты – это своего рода вещи.

Зиновьев выделяет типы социальных объектов: социальный атом – человек, человеческие объединения, социальные объединения – сознательные объединения людей для совместных сознательных действий. Сложные социальные объекты суть комбинации социальных «атомов», воспроизводящие основные черты этих «атомов»[18].

Внимание логической социологии концентрируется на социальных объектах особого рода, которые Зиновьев называет «человейником». Этот термин введен им как экспликация, то есть уточнение, терминов «общность», «общество», которые, как известно, не отличаются ясностью и однозначностью вкладываемого в них смысла. Материалом, из которого состоит человейник, являются люди и все то, что создается и используется ими для существования: орудия труда, жилища, одежда, средства транспорта, технические сооружения и прочее. В логической социологии материал человейника принимается как данность. Ее внимание сосредоточено на организации материала, то есть на способах, формах, типах социальной организации людей как социальных атомов. В этом смысле логическая социология есть теория социальной организации человейников.

Следует отметить, что, проверяя логикой социологию, вообще любую теорию, претендующую на научность, Александр Зиновьев был далек от того, чтобы быть в этом вопросе пуристом. Он в полной мере сознавал, что реальное познание не всегда укладывается в каноны, предписываемые логикой, что в иных случаях для прояснения предмета исследования, лучшего понимания смыслов используемых терминов, приходится прибегать к средствам, приемам познания, не отвечающих требованиям логической строгости.

«Человейник» – это не только понятие, но и образ, основанный на таком художественном приеме, как метафора. Использование такого, не научного приема, помогает получить начальное представление о предмете исследования, базирующееся на вполне определенных ассоциациях, рождаемых соединением слов «человек» и «муравейник». Задача исследователя в том, чтобы трансформировать образное представление в ясное понятие, сформулировать его логически строгую дефиницию. Зиновьев решает ее, выделяя необходимые и достаточные признаки, которые в совокупности характеризуют человейник в качестве объединения, рождающего человеческую форму бытия.

Одна из ключевых методологических проблем социального познания – сама его возможность как познания объективного. Известно, что споры вокруг этого идут до сих пор.

Немало ученых, которые связывают объективность социального познания с применением в нем количественных методов. При таком подходе подлинно объективной и, следовательно, научной оказывается прикладная, конкретная социология.

Александр Зиновьев невысоко оценивал эвристическую значимость и информативность таких построений. Прежде всего потому, что эмпирические данные, собранные и обработанные посредством определенных технических (математических) теорий, либо давали довольно банальные выводы, либо вызывали сомнение в качестве основы для серьезных обобщений. Для таких обобщений требуется соответствующая теория, которую невозможно построить в рамках эмпирической социологии. Ибо она должна содержать термины и высказывания (положения), которые не сводимы (не редуцируемы) к терминам и положениям эмпирической социологии.

Методы эмпирической социологии, считает Зиновьев, в принципе не годятся для описания структуры человеческих объединений, выявления законов функционирования и развития социальных систем, их институтов, таких, например, как общество, государство, власть, как классы, социальные группы, партии и прочее. Зато применяемые в эмпирических социальных исследованиях методы нередко с успехом используются как средства манипулирования сознанием людей.

Преклонение конкретной социологии перед «цифирью» Зиновьев назвал «террором эмпиризма». «Изобилие величин стало не столько средством достижения истины, сколько средством достижения ее сокрытия»[19]. Это замечание А. Зиновьева сохраняет свою актуальность до сих пор.

Другая проблема, рождающая сомнение в принципиальной возможности построения социальной теории, которая бы являлась объективной в том смысле, в каком мы говорим об объективности естественнонаучных теорий, заключается в изначальной детерминации исследователя его ценностной ориентацией, культурой, к которой он принадлежит, групповыми интересами и т. п. Марксизм, утверждающий, что истинное социальное знание есть привилегия передового класса, номотетические и идиографические методы, понимающая социология, культурно-цивилизационная социология, герменевтика, концепция идеального типа Макса Вебера, постмодернизм с его концепциями языковых игр и нарратива – все эти течения и школы фактически отказывают социальному познанию в объективности в научном значении этого термина.

В отличие от них Александр Зиновьев исходит из того, что объективное социальное познание возможно. Он считает, что в совокупности многообразных социальных позиций (ролей), задающих траекторию поведения индивида в человейнике, есть такая позиция, которая предопределяет сторонне-объективный взгляд на социальную реальность. Это позиция аутсайдера, человека, который сознательно «очистил» свое сознание от доминирующих ценностей, господствующих целевых установок, отказался от жизни по правилам, навязываемым обществом. Это то, что в «Зияющих высотах» Зиновьев охарактеризовал как неучастие в борьбе[20].

Далее, сама общественная жизнь содержит моменты, которые требуют объективных знаний. В результате чего производство истинных знаний об обществе выступает как условие самосохранения общества. Естественно, в ходе познавательной работы, наряду с истинными знаниями, производится огромное количество ложных знаний. Но важно то, что истинные социальные знания тоже производятся[21].

Объективность социального познания обеспечивается также применением специальных инструментов социального познания, отвечающих требованиям логики. Они «работают» в социальной сфере, поскольку имеется принципиальная возможность применять их по отношению к истинным знаниям.

Немаловажное значение имеет также изживание того, что вслед за Ф. Бэконом, можно назвать «идолами», искажающими познание. Основных «идолов» социального познания, согласно Зиновьеву, два: смешение идеологии и социальной теории; тенденциозность, субъективизм в социальных науках.

Фундаментальным положением логической социологии Александра Зиновьева является постулат, согласно которому законы образования сложных объединений, как и вообще социальные законы, универсальны. Это значит, что данные законы действуют всегда и везде, где имеют место соответствующие им определенные условия. Например, фундаментальный закон дифференциации объединения на тех, кто выполняет функции управляющего органа (мозга, сознания) и тех, кто выполняет функцию управляемого тела, имеет силу и в отношении объединений, состоящих из нескольких человек, и в отношении объединений сотен миллионов[22].

Социальные объединения сохраняются и эволюционируют благодаря сознательно-волевой деятельности людей. Но это не значит, что эта деятельность носит произвольный характер. Существуют определенные объективные законы, с которыми люди вынуждены считаться в своей жизнедеятельности. Эти законы объективны в том смысле, что не зависят от того, знают о них люди или нет. И что бы люди ни предпринимали, они не в силах отменить эти законы.

Объективность социальных законов вовсе не означает, будто люди не могут совершать поступки, не считаясь с ними. Могут, и часто делают это. Но сами законы от этого не перестают существовать[23]. Например, чтобы сложное объединение, скажем, страна, могла существовать как единое целое в течение длительного времени, нужно, чтобы ее органы управления постоянно пополнялись людьми, способными успешно выполнять управленческие функции. Это выполняется далеко не всегда. Но оттого, что закон нарушается, он не перестает быть законом. Его нарушение в течение длительного времени всегда приводило к распаду страны. И это есть неопровержимое доказательство объективности данного закона, невозможности его отмены.

Стоит, однако, задуматься, не прав ли А. Зиновьев, полагая, что и природные и социальные законы, которые определенным образом связывают между собой эмпирические явления, тоже материальны, хотя наблюдать их невозможно – для обнаружения их нужны особые познавательные операции. Материальные объективные универсальные законы – вот истинные тираны человечества, от которых оно не избавится никогда, ни при каких обстоятельствах. Отсюда следует пессимистический вывод: «В мире никогда не было, нет и не будет общества всеобщего благоденствия – не по произволу каких-то злоумышленников, а в силу объективных законов бытия»[24].

Отчасти этот вывод перечеркивает всю активную, критическую и созидательную деятельность Зиновьева как революционера в науке и общественной жизни. Ведь мало о ком с такой же определенностью, как о Зиновьеве, можно сказать: «Его сознание – воплощение воли, упорства, пытливости, проницательности, проектности, фантазии, способности противостоять общепринятому». Ведь в горчайшем выводе А. Зиновьева отрицается не только наукообразная коммунистическая утопия Маркса, но и Октябрьская революция, вообще все революции – и социальные, и научные и технические.

В чем же дело? Что произошло с мыслителем? А произошло то, что происходит с каждым великим деятелем. Он «перешагивает через самого себя», – как говорил Маяковский, – когда он вступает в новый этап своего творчества. Если он почувствует необходимость, он готов отказаться от самого себя. Посредственностям это не дано.

В отличие от профессионалов, отечественных и зарубежных, А. Зиновьев сосредоточил свое исследовательское внимание на вечных основах человеческого существования, так как именно «основы» и есть истинный предмет его логической социологии. Сам автор избегает отождествлять логическую социологию с социальной философией, но по существу его логическая социология есть социология в расхожем представлении о ее предмете и назначении и социальная философия в наиболее возвышенном и утонченном ее варианте.

Едва ли не самым интересным и ценным требованием к новой социологической теории, которое выдвигает ее создатель, состоит в том, чтобы «логическая социология была наукой не описательной, а изобретательной»[25]. Аналогом логической социологии в искусстве является творчество художественного авангарда начала XX вв. – творчество Пикассо, Клея, Магритта, Аполлинера, Кафки, Шёнберга на Западе, Филонова, Татлина, Маяковского, Хлебникова, Платонова, Шостаковича в России. Искусство всех их не изобразительное, не описательное, а изобретательное.

Помимо изобретательства к методам логической социологии относится метод мысленного эксперимента, блистательно примененный Марксом в «Капитале». Надо сказать, что А. Зиновьев мастерски владел этим методом.

Философия с тех пор, как она существует, самоопределялась не только как квинтэссенция мышления, но и как двигатель истории, фактор прогресса человечества. Но в социокультуре России традиционно преобладало негативное отношение к прогрессу как якобы основному атрибуту истории[26].

Зиновьев унаследовал эту позицию. Логическая история в той мере, в какой она выступает как любомудрие, выступает у него как философия социума, когда-то и как-то возникшего и с тех пор не претерпевшего существенных перемен: «Не изучение конкретной истории дает ключ к надежному пониманию социального объекта, а наоборот, изучение сложившегося объекта дает ключ к научному пониманию конкретного исторического процесса, его формированию»[27]. Далее он говорит, что логическая социология «ориентируется на изучение и логическое описание лишь того, что можно наблюдать в настоящем, современности; ее задачи – теоретическое осмысление результатов наблюдения существующей реальности»[28].

Опираясь на базовые идеи будущей логической социологии, Зиновьев уже в начале 70-х годов разработал основы своей теории советского общества как общества коммунистического типа.

В это же время у него назревает острый конфликт как с властью, так и коллегами по профессии. Его непохожесть в научных и политических взглядах, внутренняя независимость, самостоятельность, нежелание подлаживаться под кого-либо создали ему репутацию «внутреннего эмигранта», что само было вполне достаточным поводом для постоянного отказа ему в поездках за рубеж на международные научные конференции, симпозиумы, чтение лекций. Показывая гостям карту мира с непонятными значками, Зиновьев, шутя, называл ее «картой непоездок». Через некоторое время последовало его освобождение от заведования кафедрой логики на философском факультете в МГУ.

Зиновьев оказывается в идейной, психологической и творческой изоляции. Вместе с тем к нему, к его творчеству все больший интерес проявляет Запад. Переводятся его логические сочинения, поступают приглашения на научные форумы и на постоянную работу. В период 1971–1973 гг. Александр Александрович написал целый ряд публицистических статей, которые были опубликованы в Польше и Чехословакии, – эти страны тогда играли роль посредников между Россией и Западом. В эти же годы он часто выступал с лекциями на самые различные темы, и лекции имели ошеломительный успех.

Вследствие освобождения от заведования кафедрой, потери всех аспирантов и студентов, вынужденного сокращения лекций и освобождения от ряда обязанностей на работе у Зиновьева появилось свободное время, которое он мог безраздельно посвятить творческой деятельности, выходящей за рамки привычной профессиональной работы.

Вот таким образом сложились предпосылки для того, чтобы Зиновьев начал писать книгу, посвященную социальным проблемам, советскому обществу. Мысль о такой книге, как «Зияющие высоты», у него появлялась не раз и до этого. Теперь же эти условия были налицо, а потребность высказаться подмяла под себя все остальные соображения и отмела всякие сомнения. У него и название было для задуманной книги: «Зияющие высоты». Название, ставшее после публикации книги нарицательным, он образовал из выражения «сияющие высоты», к которым нас, советских людей, неутомимо призывали вожди-руководители[29].

1974-й – год написания Александром Зиновьевым «Зияющих высот». Книга захватила его целиком и полностью. «Одержимость и опаленность дыхания – вот, пожалуй, наиболее точное определение тому состоянию, в котором мы находились тогда», – так охарактеризовала работу над книгой супруга А.А. Зиновьева Ольга. Зиновьев переживал работу над этой книгой так, как будто это был его последний боевой вылет на штурм важнейшего объекта противника[30].

Одновременно все явственнее давало себя знать пристальное внимание к Зиновьеву со стороны органов государственной безопасности. В самом начале, когда Зиновьев только начал писать «Зияющие высоты», он зачитал несколько отрывков близкому другу. «К сожалению, – рассказывает Ольга Мироновна, – его импульс был ошибочен: “друг” оказался гражданином с безотказным советским чутьем на “запретное”. Он поспешил информировать соответствующую организацию о том, что Зиновьев сочиняет “разоблачительную книгу”.

Единственным и бескомпромиссным спасением была скорость. Надо было во что бы то ни стало опередить пресекающие меры органов. В общей сложности Зиновьев на написание книги потратил около полугода.

Условия, в которых писались “Зияющие высоты”, в значительной мере определили форму книги. От начала до последней точки не могло быть уверенности, что удастся написать большую книгу: ведь процесс создания мог быть прерван в любую минуту. Каждый фрагмент писался так, что, случись нечто непредвиденное, он смог бы стать последним. Потому книга получилась как сборник из нескольких самостоятельных книг, куда входили короткие произведения»[31].

Зиновьев писал сразу, без исправлений, как есть, как изливалось и вырастало в объемный поток первого романа XXI века, – так назвала его восторженная пресса тридцать лет назад. Вся редакторская, критическая, корректорская работа выпала на долю супруги Ольги[32].

Своим творчеством Зиновьев создал новый жанр социологического романа (социологической повести), в котором научно-социологические результаты излагаются в художественной форме. Понятия, утверждения, отчасти даже методы социологии используются как средства художественной литературы, а последние, в свою очередь, применяются как средства науки. Следует заметить, что глубокие писатели всегда тяготели к серьезной социальной теории. И тогда, когда ее не находили в готовом виде, они пытались сами восполнить этот пробел, чтобы создать полноценные произведения. А.А. Зиновьев органически соединяет одно с другим, его социологические романы принадлежат одновременно и к области науки, и к области художественной литературы. В результате этого ему удается, с одной стороны, интегрировать в социологическую теорию человеческий, индивидуально-личностный аспект жизнедеятельности, а с другой, изобразить индивидуальные человеческие типы, отношения между ними с учетом их глубокой социальной обусловленности. Социологический роман – явление культуры, требующее специального изучения[33].

Социологический роман Александра Зиновьева отличается от обычного романа как по содержанию, так и по изобразительным средствам. Литературными персонажами в нем становятся социальные объекты, определяемые социологическими понятиями, и объективные социальные законы. Люди в нем фигурируют лишь как представители различных социальных категорий, как носители социальных закономерностей и материал их функционирования. С другой стороны, традиционно литературные средства (образы, метафоры, стихи, новеллы, анекдоты, фельетоны) становятся средствами выражения научных социологических понятий, утверждений, теорий и гипотез. Сам автор назвал такое использование разнообразных литературных средств синтетическим литературным методом.

Необходимо отметить еще одну характерную черту литературного метода Зиновьева – спокойное, даже холодное (беспристрастное) изложение идей, как-то незаметно превращающееся в бичующую сатиру[34]. Романы Зиновьева напоминают мозаику из небольших, замкнутых по смыслу текстов – советских анекдотов, диалогов представителей разных специальностей и социальных позиций, случаев из жизни, рассуждений, а также стихов, куплетов и т. д. Заслоняемый диалогами и размышлениями персонажей сюжет угадывается с трудом. У обобщенных героев отсутствуют имена и описания внешности, они обозначаются как Клеветник, Мыслитель, Социолог, Шизофреник, Западник, Болтун, Патриот, Паникер, Мазила, Директор, Хозяин и т. д. Зиновьев считал, что, поскольку его цель не художественное отображение, а строгая и последовательная аналитика, вполне достаточно раскрыть интеллектуальную позицию героев, не отвлекаясь на такие незначительные детали, как имена, внешность.

Произведения А.А. Зиновьева давали срез умонастроений советской интеллигенции периода «развитого социализма». Его персонажи ведут бесконечные диалоги на всякого рода идеологические и экзистенциальные темы – дают определения и уточняют понятия, сравнивают их реальное и мифологизированное советское значение, пытаются разобраться в сути происходящего и поставить обществу «окончательный диагноз»[35].

Когда Александр Зиновьев начал писать «Зияющие высоты», в мире уже были широко известны книги А.И. Солженицына, десятков других советских и западных авторов, разоблачавших сталинский период. Писать очередную разоблачительную книгу в духе сочинений этого потока было бессмысленно, тем более, что Зиновьев никогда не ходил дорогами, уже протоптанными другими, – наоборот, он всегда выбирал свой путь, по которому потом за ним пытались идти другие. Наиболее подходящей литературной формой тут мог стать именно социологический роман, который, как потом оказалось, и был наиболее опасной для автора формой.

26 августа 1976 года западные радиостанции объявили о выходе в свет в Швейцарии в издательстве «L’Age d’Homme» книги русского писателя Александра Зиновьева «Зияющие высоты»[36]. Художественно-публицистический роман содержал «острую критику советского строя». Философ в изложении своих взглядов на устройство советского общества перешел из плоскости аналитической критики к открытому публичному выступлению.

Отвечая на вопрос, что же мы в результате построили, Зиновьев представляет оборотную сторону советского мифа – реальную жизнь жителей города Ибанска, где царят жестокость, произвол и безысходность. Ибанчане ведут сократовские диалоги, разбирая с помощью понятий ибанизма – мифа, который они исповедуют, – разного рода ситуации и реалии своей жизни. И каждый раз констатируют абсурдную ситуацию, тупик, логическую ловушку или зря потраченные усилия. В «Зияющих высотах» передано ощущение глобального тупика и безысходности, характерного для последних лет буксующего социализма.

По Зиновьеву, единственное, что может стать исходной точкой реальных изменений в обществе, это «…правда о себе. Правда, о других. Беспощадная, правда. Борьба за нее и против нее – самая глубинная и ожесточенная борьба в обществе. И уровень развития общества с точки зрения человечности будет отныне определяться степенью правдивости, допускаемой обществом. Когда люди преодолеют некоторый минимум правдивости, они выдвинут другие критерии. А начинается все с этого»[37].

Так на свет появился писатель Александр Зиновьев. Литературной родиной писателя Зиновьева стали Швейцария и Франция. Как писателя на Западе его ставили в почетный ряд с Рабле, Свифтом, Франсом, Салтыковым-Щедриным и другими великими писателями прошлого. К этим оценкам прибавилась еще и другая оценка, но уже как социолога, когда его стали называть «Моцартом социологии»[38]. Русскоязычная зарубежная пресса встретила появление Зиновьева как писателя, мягко говоря, сдержанно.

На Родине официальная реакция на «Зияющие высоты», естественно, была прямо противоположной той, какую они имели на Западе. Выход книги власти оценили как откровенный выпад против советского строя. «На автора беспрецедентно известной книги обрушились соответственно зарубежной славе беспрецедентные по драматичности и по нелепой убогости репрессии, – рассказывает жена Александра Зиновьева. – Он был лишен степени доктора философских наук, звания профессора, лишен всех наград, в том числе фронтовых». Драматичным было изгнание его из Института философии АН СССР. Исследования ученого объявили не имеющими никакой ценности, оценки и выводы, содержащиеся в «Зияющих высотах», – клеветой на социалистический строй, а имя буквально вычеркнули из советской науки. Через некоторое время А.А. Зиновьеву было предложено либо покинуть страну, либо готовится к более суровым мерам.

Причиной такой острой реакции советских властей на появление «Зияющих высот» не в последнюю очередь явился их необычайный успех на Западе. Самое страшное преступление Александра Зиновьева состояло в том, что он обнаружил себя и в литературе как величина огромного масштаба. Французская журналистка-литературовед Николь Санд одну из своих первых статей в «Le Mond» о творчестве писателя Александра Зиновьева назвала так: «Гулливер в стране лилипутов». Понятно, что такие сравнения власть терпеть не могла.

Атмосфера травли и психологического давления вынудили Зиновьева решиться на эмиграцию. С 1978 г. начинается эмигрантская жизнь А.А. Зиновьева, которая продлилась 21 год. Все это время он жил в Мюнхене, занимаясь научным и литературным трудом, выступал в качестве приглашенного профессора. Его статьи и интервью широко публиковались в зарубежной прессе. И все же в круг диссидентов он не входит, поскольку, подвергая устройство советского общества резкой критике, не обнаруживает характерного для диссидентов неприятия всего советского. Его позиция – позиция ученого: «Мы были новаторами в построении нового общества. Мы должны стать новаторами и в его понимании, а значит – и в его беспощадной критике»[39].

В 1980 г. выходит его научный труд «Коммунизм как реальность», в котором излагается разработанная им теория реального коммунизма. Известный социолог и советолог Раймон Арон охарактеризовал ее как единственную действительно научную работу о советском обществе. Труд был удостоен премии Алексиса де Токвиля – высшей награды в области социологии. Александр Зиновьев и поныне остается единственным лауреатом этой премии среди отечественных ученых.

Все последующие годы Александр Зиновьев пишет множество научных и публицистических статей, выступает с многочисленными докладами и интервью, в которых излагает, уточняет, развивает свои воззрения. Особо следует отметить его научно-литературные произведения, замечательные социологические романы и повести того периода: «Светлое будущее» (1978), «В преддверии рая» (1979), «Желтый дом» в 2-х томах (1980), «Гомо советикус» (1982), «Пара беллум» (1982), «Нашей юности полет» (1983), «Иди на Голгофу» (1985), «Живи» (1989). В них он продолжает то, что начал в «Зияющих высотах», – в свойственной ему манере исследует социальную действительность, место в ней человека.

В романах «В преддверии рая» и «Желтый дом» развивается тема абсурда социализма. Так, в «Желтом доме» показана жизнь советской интеллигенции – философов и идеологов, за символическими фигурами которых угадываются реальные фигуры советской философской элиты тех лет. Мало кто из них решается подвергать критике устройство существующего «режима». Большая часть, не разрабатывая ничего нового в области теории, активно занимается «марксистской критикой» буржуазных течений, по сути, паразитируя на буржуазной науке и идеологии.

Повести «Гомо советикус» и «Пара беллум» раскрывают тему советского человека на Западе, где чисто внешние изменения общественных условий не меняют первичные общественные инстинкты. Реальные изменения, по мнению автора, возможны только после глубокой работы над собой, предполагают выработку новых ценностей, способности воспринимать правду о себе.

Повесть «Пара беллум» – о буднях аппаратчиков из КГБ и рядовых агентов спецслужб, развязавших и организационно осуществлявших ядерную военную истерию в противостоянии с Западом в 70-80-х гг.

В повести «Иди на Голгофу» А.А. Зиновьев затрагивает тему воспитания. По его мнению, для адаптации и функционирования в современном обществе вполне достаточно поверхностных знаний. Но если ставить целью стремление к истине, то задачи образования должны быть иными.

Книги Зиновьева, опубликованные за рубежом, подпольно переправлялись в СССР, размножались и расходились по каналам самиздата[40].

Новый этап в научном творчестве Александра Зиновьева связан с началом перестройки в Советском Союзе. Он воспринял ее резко отрицательно, назвав «катастройкой». Зиновьев считал, что кризис, в котором оказался Советский Союз к середине 80-х гг., не был кризисом самой системы реального коммунизма, а был кризисом управления этой системой. Его разрешение требовало поиска, разработки, применения специфических именно для коммунистического общества средств, а не разрушения его основ. Методы, заимствованные из принципиально иной западной системы, рыночные реформы и либерализация, такими средствами не являлись. Ставка на них, утверждал Зиновьев еще в самом начале перестройки, неминуемо приведет к краху советского строя, страны в целом.

Чтобы обосновать свой взгляд на перестройку, А.А. Зиновьев сделал упор на выявление потенциала коммунистической системы, который он считал огромным, пока еще не использованным даже в малой степени. Коммунистическая идеология с ее высокими гуманистическими ценностями, доказывал он, имеет мало общего с ее реализацией в советской действительности. Он показывал, какие «банальности жизни» не дали раскрыться заложенным в коммунизме возможностям. Об этом его многочисленные работы тех лет: «Горбачевизм» (1988), «Катастройка» (1988), «Смута» (1994), «Русский эксперимент» (1994)[41]. Но главное – Зиновьев доказывал, что строй, идущий на смену советскому строю и воплощенный в том, что принято называть Западом, уступает коммунизму с точки зрения возможностей создания достойных условий жизни для людей.

Ученый выступил с подобными заявлениями в то время, когда и в Советском Союзе, и за его пределами перестройка воспринималась как эпоха гуманистического обновления социализма. Многие ученые, писатели, философы, деятели культуры, журналисты, политики, широкие слои населения пребывали в состоянии эйфории по поводу происходящих перемен, ходили на митинги, спорили, строили планы. Позиция Зиновьева шла вразрез с подобными настроениями, а потому, чтобы настаивать на ней, от Зиновьева требовались не только уверенность в своей правоте ученого, но и гражданское мужество. Он проявил и то, и другое. Его выводы, оценки, прогнозы подтвердились очень скоро и полностью.

Несмотря на неприятие Зиновьевым перестройки, лично для него она имела, по крайней мере, одну положительную сторону: дала возможность вернуться на Родину, в Россию (правда, уже в другую Россию, чем та, которая приговорила его к вынужденной эмиграции). Он вернулся на постоянное жительство в Россию, в Москву со словами: «Мой народ оказался в большой беде, и я возвратился, чтобы разделить с ним его судьбу»[42].

О периоде жизни за границей Зиновьев (в одном из интервью) с горечью вспоминает: «20 долгих лет на Западе я прожил в состоянии депрессии и тоски по Родине, хотя мною были написаны 40 книг. Суверенное государство на Западе, так я себя называл!».

Испытания, выпавшие на долю А.А. Зиновьева, не сломили его. Вернувшись на Родину, он активно включается в научную деятельность и общественно-политическую жизнь: пишет книги и статьи, ведет преподавательскую и научную работу в МГУ, в Исследовательском центре Александра Зиновьева при Московском гуманитарном университете, в Литературном институте им. М. Горького, возглавляет Общественный комитет по освобождению Слободана Милошевича. Выступает в прессе, по радио и телевидению по вопросам взаимоотношений России и Запада, внутренней и внешней политики.

Крах реального коммунизма, олицетворением которого был СССР, побудил Александра Зиновьева обратиться к исследованию принципиально иной ситуации, сложившейся в мире после распада СССР. Свое внимание он сосредоточил на социальной системе современного Запада как качественно новом явлении в эволюции человечества. Уже сама такая постановка вопроса может с полным правом рассматриваться как поворотный момент в развитии социологии. Результаты этих исследований Зиновьева изложены в изданных теперь уже в Москве работах: «Запад» (1995), «Глобальный человейник» (1997), «На пути к сверхобществу» (2000).

Как отмечалось выше, человейник – ключевое понятие социологии Зиновьева. В своем развитии человейник проходит три стадии: предобщество, общество, сверхобщество. Переход от общества к сверхобществу являет собой основую тенденцию развития человейника, сформировавшуюся во второй половине ХХ в. Эволюция человечества в течение определенного периода времени протекала в виде борьбы двух линий: коммунистической, наиболее полно и цельно воплощенной в Советском Союзе, и западнистской, воплощенной в США и странах Западной Европы. В этой борьбе победил Запад, выиграв «холодную войну» против советского блока[43].

Россия, считает Зиновьев, из «большой игры» выбыла, опустившись на уровень сырьевого придатка Запада с демократией колониального типа. Правда, он не дает однозначного ответа, являются победа Запада и поражение России окончательными, бесповоротными или же перспектива возрождения России как супердержавы не закрыта. Точно также в разных работах Зиновьева можно найти различные оценки перспективы возрождения коммунизма в обновленной форме. Будучи истинным ученым, Зиновьев воздерживается от вынесения «приговора», формулирования категорических выводов и прогнозов, когда считает, что для этого пока нет достаточных оснований в виде фактов, выявленных закономерностей, устойчивых тенденций.

Вместе с тем Александр Зиновьев в своих трудах, посвященных сверхобществу в его западнистской форме, высказывает ряд вполне четких и обоснованных положений. Он создает логически строгое описание западнизма как социального строя современных стран западного мира. Этот процесс протекает на основе и в соответствии с законами социальности, в силу которых другие (незападные) народы и страны будут занимать периферийное и подчиненное положение. В отличие от коммунистического сверхобщества западное сверхобщество формируется не сверху, а снизу. Тут нет насилия и жестокости, которые характерны для советской модели[44]. Зиновьев скрупулезно исследует изменения, которыми сопровождается становление западнистского сверхобщества в экономике, социальной культуре.

Он первым в мировой социологии выявил и описал такой атрибут сверхобщества, как сверхгосударство, показал, что оно неизбежно вырастает из западнистской демократии, отчасти являясь ее развитием, а отчасти – ее отрицанием.

С возникновением глобального сверхобщества, считает А.А. Зиновьев, произошел перелом в самом типе эволюционного процесса: целенаправленный, планируемый и управляемый компонент эволюции стал играть определяющую роль в истории человечества. Несмотря на доминирование западнизма в становлении сверхобщества, Зиновьев не исключает полностью возможности воздействовать на этот процесс, противопоставив ему другой, гуманистический, глобальный проект мирового развития. С этой целью он предлагает приступить к разработке новой некоммунистической идеологии, основы которой излагает в работе «Идеология партии будущего» (2003).

И все же в целом взгляд Зиновьева на судьбу человечества является, скорее, пессимистическим. Он сформулировал его в своей последней, предсмертной книге «Фактор понимания». Зиновьев синтезировал в ней результаты всех своих исследований во многих областях гуманитарного знания, в том числе и в философии[45]. «Реальное будущее человечества, – пишет неутомимый искатель истины, – я представляю как господство высокотехничных, но примитивных существ, не имеющих ни малейшего понятия даже о том, как фактически устроены и функционируют самые фундаментальные закономерности человеческого сознания»[46]. Человечество как целое, продолжает мыслитель, «утратило смысл самого своего социального бытия. Оно убило сам фактор своего понимания… наиболее вероятный конец человечества – воинствующая глупость»[47].

Зиновьев противоречив? Несомненно! Как сама жизнь. Быть противоречивым – удел великих, стремящихся докопаться до первооснов человеческого существования, а Зиновьев стремился именно к этому[48].

Невозможно говорить о творчестве мыслителя, такого невероятного масштаба по силе проявления таланта и яркости звучания, как А.А. Зиновьев, опустив при этом внутренний, психологический аспект личности.

Думается, что правильнее всего обратиться к самому философу, в творчестве которого много «его самого». В литературных произведениях под тем или иным именем, часто под многими, он выводит свой образ, а также в очень выразительных художественных автопортретах. Иногда об этом он высказывается в интервью, побуждаемый вопросами собеседника. Хочется отметить только некоторые его суждения о самом себе.

Самое броское и часто повторяемое из них: «Я сам есть суверенное государство из одного человека». Все видят эпатирующую дерзость этого утверждения, но не замечают его полемической заостренности против упрощенного толкования суждения, согласно которому нельзя жить в обществе и быть независимым от него. Можно, говорит А.А. Зиновьев. А в своей социологии он даже доказывает, что, только обретя такую независимость, человек становится Человеком[49]. Каждый самостоятельный деятель – мыслитель, философ, ученый, писатель – вправе так себя называть. Рассказывают, что В. Маяковский, знакомясь с Михаилом Булгаковым, представился так: «Поговорим как государство с государством»[50].

Зиновьев называет себя человеком из Утопии, имея в виду и советскую реальность с ее жестокостями, и советскую идеологию с ее высокими гуманистическими ценностями. Он умеет их соединить таким образом, что второе не является лицемерным прикрытием первого.

Еще Зиновьев называл себя искусственным созданием, результатом эксперимента, который он всю жизнь совершает над самим собой. Такой человек, как он, считает мыслитель, не может сложиться естественным образом. А в одном из романов («Глобальный человейник») он появляется в образе инопланетянина. В «Зияющих высотах» он, помимо Болтуна, является еще Крикуном, Шизофреником, Неврастеником, Уклонистом, Учителем.

Зиновьев – парадоксалист и большой острослов. Чаще всего, прямо или косвенно, через литературные образы А.А. Зиновьев характеризует себя как исследователя. Логик по изначальной профессии, он остается им и по жизни, стараясь руководствоваться принципом «Платон мне друг, но истина дороже». Если бы Зиновьев не был столь чуток к нарушениям логических правил, можно бы было сказать, что он верит в истину.

Все эти самоаттестации можно было бы считать шуткой, если бы мы не узнали вдруг от него, что он вообще не умеет шутить. Дело в том, что банальность жизни, на которую натыкаются высокие стремления, что и составляет основу комизма, шутки, он рассматривает как ее самую серьезную и существенную характеристику. В его шутках нет ничего шутливого. Например, все мы думали, а многие до настоящего времени думают, что в «Зияющих высотах» он шутил, высмеивал, сатирически изобличал. А сам Зиновьев считает, что это – самое серьезное, более того – научное, хотя и выполненное в художественной форме, исследование советского общества, где все значимо и символично.

«Ничто не дается людям так тяжело, – размышляет А.А. Гусейнов, – как правда о самих себе. В свое время люди были глубоко потрясены и возмущены открытием Коперника. Они не хотели допустить, что Земля не центр мироздания, а его периферия, всего лишь одна из многих затерявшихся во Вселенной планет. В этом же ряду находится социология Зиновьева, которая поставила людей перед необходимостью признать еще одну неприятную правду – правду об обществе.

В самом общем виде ее можно сформулировать так: все то, что люди громогласно отвергают как мерзость – эгоизм, ложь, бездушие, подсиживание, карьеризм и т. п., на самом деле является одной из норм их жизни в качестве социальных индивидов, естественным следствием законов социальности… Зиновьев со своей социомеханикой лишает человека последних объективных оснований для самомнения и гордости. Отсюда и отношение к нему»[51].

…10 мая 2006 года А.А.Зиновьева не стало. До конца отпущенного срока А.А. Зиновьев придавал огромное значение общению с думающей молодежью, старался передать ей свои знания, любовь и беспокойство за судьбу России. Духовное завещание величайшего мыслителя пронизано призывом пересмотреть отношение к себе, своей совести, собственной Родине и задуматься о будущем своей страны: «Мы, россияне, должны отбросить всякие иллюзии насчет XXI века. Он будет не веком благополучия, а веком ожесточенной борьбы. Одни будут бороться за выживание, другие за господство над первыми. Одни за национальные интересы России, другие за ее закабаление глобальным западническим сверхобществом. Рассчитывать, что кто-то нам поможет, кто-то нас спасет, бессмысленно! Все зависит от нас самих! Оттого, сможет ли наш народ выдвинуть достаточное число мужественных, честных и умных людей? Окажется ли властная и интеллектуальная элита на стороне своего народа или нет?»[52].

О себе А.А. Зиновьев говорит: «Я не жертва режима, режим – моя жертва. Ему от меня больше досталось!». Это квинтэссенция внутренней сущности великого человека, главным смыслом жизни которого была борьба за истину, за истину во что бы то ни стало. Это Александр Зиновьев – мыслитель, «самостоятельное государство», воплощение тревожной совести и чести, носитель «неудобной» правды, верный себе и своей Родине человек. Человек мира. Человек светлейшего ума. Человек эпохи…

(А.А. Зиновьев)

Президент РАСН, академик РАН,

директор ИСПИ РАН

Г.В. Осипов

Москва, 2 июня 2008 г.