Отец Кирилла, Борис Андреевич, всю жизнь любил пошутить. В годы своей бесшабашной молодости, пришедшиеся на конец семидесятых прошлого века, он, вопреки воле уже своего отца, Андрея Борисовича, поступил в цирковое училище, страстно желая стать дрессировщиком. Отец его, будучи работником партийной номенклатуры, имел характер крайне серьёзный и не разделил такого легкомысленного отношения своего сына к жизни. Он даже засомневался в том, что мальчик был рождён от него – настолько оказались разными их характеры и взгляды на мировое устройство. К сожалению, уточнить этот вопрос было уже не у кого – супруга Андрея Борисовича скончалась за два года до того, как Борис посмел нарушить волю отца и семейные традиции, которые не предполагали никак цирка. Отец Бориса, и дед, и прадед, и все, вплоть, может быть, до Адама, были людьми серьёзными и занимали высокие должности при государстве, будь то Советский Союз, николаевская Россия или даже Московское княжество времён Рюриковичей. Так, по крайней мере, гласила семейная легенда, для наглядности подкреплённая рисунком генеалогического древа. Но весь этот набор напыщенности, тщеславия и недопущения никаких отклонений никак ровным счётом не помешал Борису исполнить свою мечту – он всё ж таки поступил в цирковое, по причине чего был проклят на веки веков папашей и изгнан из родительского гнезда. Борис принял такой трагический поворот своей судьбы с энтузиазмом. Он не сломался, не впал в философический ступор, даже в мыслях не пошёл на попятную и не отказался от самого себя во имя непонятных ему буржуйских устоев.
Трудно пришлось только в первый год учёбы. Как ни крути, но он до этого своего решения привык жить на широкую ногу, не отказываясь от тех благ, которые сами собою полагались людям его круга. Жить на одну только стипендию, подрабатывая по ночам грузчиком или сторожем на железнодорожном складе, было нелегко. Но человек со временем ко всему привыкает. Если бы было иначе, то он никогда не сделался бы царём природы, так и остался бы в пещерах, не решаясь выйти за границы относительного комфорта. А будучи в природной основе своей самым что ни на есть человеком, Борис тоже приспособился к сложным условиям, да не просто приспособился, а даже посчитал в конце концов их естественными и само собой разумеющимися. Он мужал, креп характером и с каждым днём делался всё веселее и веселее. Сокурсники обожали его. Борис неизбежно становился душой любой компании, шутки лились из него, как из рога изобилия. К несчастью, эту сторону его натуры – натуры весельчака и балагура – вполне понимали и те звери, которых он должен был укрощать. Начинались азы дрессировки с самых безобидных животных – хомячки, голуби, кошки, маленькие собачки. Но выходило так, что подопечные Бориса приобретали в конце концов не те навыки, которые следовало бы приобрести по строгой программе. Как бы это сказать… Ну, вот, к примеру, белка по имени Пачка преотлично научилась изображать непристойные танцы, в конце которых показывала зрителю свою филейную часть, высоко задрав рыжий пушистый хвостик. Попугай Вадим, как заправский маэстро, травил скабрезные анекдоты. А черепаха Люся научилась подпрыгивать и притворяться припадочной, так что какое-то время её хотели даже усыпить, испугавшись за её здравый рассудок. Руководитель Бориса тоже всё это видел и в один прекрасный день решил его пожалеть, разумно посчитав, что ученик выбрал несколько не своё амплуа.
– Боря, – сказал он, – я за тебя, честно говоря, переживаю. Рано или поздно какой-нибудь лев, не понимающий шуток, откусит тебе голову.
Эта фраза преподавателя довольно сильно поразила Бориса. А ведь и правда, подумал он, найдётся в львином прайде кто-то подобный его отцу, Андрею Борисовичу, и настойчиво попросит его покинуть навсегда клетку. Эта мысль очень огорчила Бориса. На целых три дня он сник, вызвав тревогу у своих однокашников. Таким его никто не привык видеть. Те, наблюдая плачевное состояние товарища, посовещались немного и пришли к очевидному в этих обстоятельствах выводу – Борису следовало перевестись на другой курс и стать не дрессировщиком, а клоуном. Кому-то подобная идея могла бы показаться оскорбительной. Но только не Борису. Он мог бы вслед за Архимедом воскликнуть «Эврика!» и голышом броситься из ванны прямиком на арену. Он был спасён. Мало того, что новый курс пришёлся ему в самую по́ру, он ещё мог к тому же ставить смешные номера с животными. Не с тиграми, конечно, и не со львами, а с весёлыми кудрявыми собачками, которые вполне разделяли его безграничное чувство юмора. В общем, жизнь удалась.
По окончании училища Борис успел много погастролировать по Европе и Южной Америке. Времена менялись. Перестройка, ускорение, гласность и всё такое. Границы, которые до того были на прочном замке, становились прозрачнее. В жизнь проникали вещи дотоле немыслимые. Видя, как живут за границей люди, Борис несколько скорректировал свои планы на будущее. Ему хотелось доказать отцу, пребывавшему к тому времени на почётной пенсии, что он не только преуспел в профессии, которую выбрал по своему усмотрению, но и смог крепко встать на ноги и обзавестись всем тем, к чему призывал его когда-то папаша – благополучная семья, уверенность в завтрашнем дне и бла-бла-бла. Выступая однажды вместе с цирком Дю Солей, он получил неожиданное предложение продолжить свою карьеру в этом знаменитом на весь мир цирковом шоу. Это было подарком судьбы. Но перестройка перестройкой, а к разменявших родную арену на забугорную в силу устоявшейся привычки продолжали считать предателями и никак это не поощряли. Цирковое руководство достучалось до самых высоких кабинетов в правительстве, и приглашение утратило свою силу. А ведь ради этого Борис сменил даже своё сценическое имя на Бальтазара, и его успела полюбить публика, особенно когда они выступали в Париже. Ему в качестве компенсации за несбывшиеся надежды повысили зарплату, но это нисколько не скрасило его разочарования. Слишком уж он размечтался; даже подруге своей, позже ставшей женою, успел обрисовать их новую жизнь в Канаде. Эх… Такой страшный облом. А потом пошло-поехало. Экономика страны, не выдержавшая экспериментов, дала течь. У людей перестали водиться лишние деньги, цирк потихоньку стал приходить в упадок. И Борис, так и не забывший обиды, решил заняться чем-то вроде предпринимательства. Сначала, пользуясь своими продолжавшимися командировками, стал привозить из-за границы дефицитные товары. Потом открыл собственную торговую точку, которая быстро расширялась и набирала такие обороты, что иногда даже перехватывало от финансовых перспектив дыхание. Когда времени на арену уже не оставалось и пришлось делать нелёгкий выбор между цирком и бизнесом, Борис выбрал второе. Удивляясь самому себе, он начал понимать, что стихия бизнеса в условиях почти полной бесконтрольности со стороны полуразвалившегося государства ему нравится даже больше, чем атмосфера приходившего год от года в запустение цирка. И начался новый этап его жизни, который продлился до конца его земных лет. К пятидесяти двум годам он успел дважды жениться и дважды развестись, воспитав сына и дочь от второго брака, которые бо́льшую часть своей жизни провели в его загородном роскошном доме, испытывая искреннюю любовь к отцу. Кирилл и Ангелина родились в один день, но, несмотря на такую изначальную близость, всю жизнь конкурировали друг с другом, меряясь своими успехами и степенью внимания со стороны папы.
До самой своей смерти – а умер Борис Андреевич неожиданно и скоропостижно в своей постели в ночь с двадцать восьмого февраля на первое марта – он оставался всё тем же весельчаком с шутками на каждом шагу, каким был и в годы работы в цирке. Все думали, что и в этот раз он так пошутил, потому как утром обнаружили его, хоть и не проявлявшим признаков жизни, но с широкой улыбкой на вполне довольном лице.
– Папа! Папа! – кричали испуганные дети. – Перестань! Это совсем не смешно.
– Борис Андреевич, – говорили приехавший тут же врач и прислуга, – вы, право, до смерти нас пугаете. Начинайте уже дышать. Вон и завтрак в столовой подан и стынет. И собачка ваша места себе не находит.
Но Борис Андреевич, не переставая улыбаться, так ничего и не соизволил ответить. Поняв в конце концов, что это не шутка, родные и близкие опечалились, позвали адвоката и поинтересовались, успел ли глава семейства распорядиться на такой случай относительно своего наследства. Поинтересовались не потому, что очень уж захотелось денег, а затем, чтобы придумать способ избежать неуместной суматохи и путаницы в случае, если никакого завещания нет. Ведь желающих получить свою долю нашлось бы немало, да нахлынули бы ненасытные до семейных перипетий журналюги, раздувающие на пустом месте немыслимое враньё.
Завещание, к счастью, имелось. Но оказалось оно столь же странным, сколь и тот, кто его составил, то бишь сам Борис Андреевич, почивший от остановки сердца.
***
Вообще, всю эту историю следовало бы начать несколько с другой стороны. А именно со стороны Маши. Маша имела к ней самое непосредственное отношение.
В две тысячи третьем году ей исполнилось двадцать три. Она только-только успела отучиться на факультете иностранных языков в РУДН (Российском Университете Дружбы Народов), получить степень магистра и устроиться в школу учителем китайского. Помимо основной работы, её часто приглашали в качестве переводчицы во всевозможные делегации, за что платили весьма приличные деньги. Отношения России с Китаем делались всё теснее, соответственно, и работы по профилю становилось с каждым месяцем больше.
Будучи девушкой очень даже симпатичной да ещё и с красным дипломом, она, разумеется, пользовалась успехом у противоположного пола. Не то чтобы парни вились возле неё роями (всё же такое сочетание красоты и ума особо впечатлительных чаще отпугивало, чем привлекало), но пожаловаться на отсутствие внимания она не могла. Помимо плюсов, имелась у неё одна не очень привлекательная черта. Да что там черта. Нет. Это очень даже существенное свойство характера – Маша любила выстраивать свою жизнь наперёд и чётко следовать шаг за шагом заранее намеченным планам. Закончить университет – сделано. Устроиться на работу – сделано. Купить отдельную квартиру, съехав от родителей – почти сделано. Выйти замуж… Ну, этот последний пунктик пребывал в разработке. Если квартира на взятый в банке кредит была уже практически куплена, то с мужем дело обстояло чуть сложнее. Кандидат, конечно, имелся. Звали его Антон – парень с соседнего экономического факультета, закончивший университет на год раньше. Дружить они начали с третьего курса. На четвёртом Маша допустила его к своему телу. На пятом помогла устроиться на довольно престижную должность, воспользовавшись протекцией своего отца, не последнего в Москве человека. И для себя решила уже точно – как только квартира будет в кармане, так она и поставит вопрос о женитьбе, что называется, ребром. Маша почти не сомневалась, что Антон согласится. Почти. И это «почти» никак не давало ей покоя. Чувствовалась в Антоне какая-то скользкая грань, за которую, если вдруг взяться, можно его и упустить в самый неподходящий момент. И эта грань как бы всё время перетекала, дразня и сверкая, так что невозможно было знать в моменте, в каком месте характера она находится. То Маше казалось, что Антон имеет относительно неё чисто меркантильные интересы, то начинало мерещиться, что его чувства, хоть и искренние, но всё же не выходят за рамки перешедшей в привычку дружбы. А что если он скажет «нет»? Такая мысль Машу пугала. Ведь она сделала на Антона серьёзную ставку, вписала его в один из пунктов своего плана. А эти пункты она ещё ни разу в своей жизни не меняла. С детского сада не меняла, когда первый раз написала большими буквами: «В среду задрать Любке подол на глазах у Серёжи».
Однако эта Антонова «скользкость» в один прекрасный день открылась с совершенно непредвиденной стороны. Такого Маша никак не могла ожидать от этого человека. В двадцатых числах марта, прямо в самом начале весенних каникул в школе её пригласили поработать в качестве переводчицы в шикарный клуб, где устраивалось что-то вроде вечеринки в честь отбытия очередной китайской делегации. Работавший до этого переводчик слегка приболел. В тот день Маша наконец-то закончила возню с покупкой квартиры – двухкомнатная нора в новостройке стала официально её собственностью и ждала свою новую хозяйку. Настроение у Маши было превосходное. Всё ладилось. План разворачивался в нужные сроки и в нужном направлении.
В этот вечер она была в ударе. Вся китайская делегация, состоявшая исключительно из мужчин, казалось, была в неё влюблена к концу вечера. На радостях Маша позволила себе выпить чуть больше, чем позволяла в подобных случаях раньше. И вдруг посреди всего этого благолепия взгляд её упал на парочку, стоявшую в дальнем углу. В свете разноцветной иллюминации она не сразу поверила своим глазам. Но присматриваясь всё пристальней, в конце концов убедилась бесповоротно, что это был Антон. И рядом с ним – незнакомая девушка, всем видом показывавшая, что они не просто приятели, встретившиеся случайно в дорогом клубе, а самые что ни на есть любовники. Они целовались. Не то чтобы всем напоказ, хотя это никого бы не удивило, но и далеко, очень далеко не по-дружески. Девушку Маша видела только со спины, но не могла не заметить сколь стройна её фигура и грациозны движения. Словно молнии засверкали у Маши в голове. Она растерялась. Слава Богу, что китайские гости уже начали собираться в аэропорт, иначе резкая перемена, произошедшая с Машей, обратила бы на себя слишком много внимания. Маша от шока забыла даже китайский. Благо что прощальные разговоры не требовалось глубокого знания языка. Проводив китайцев до такси, Маша получила на руки полагающийся ей гонорар и распрощалась с заказчиком, поспешив остаться в одиночестве, дабы хорошенько обдумать увиденное ей в клубе. Но заказчик, сделав несколько шагов в сторону своего автомобиля, вдруг передумал уходить и, развернувшись, снова подошёл к Маше.
– Маша, – сказал он, – а какие у тебя планы на остаток этого вечера?
То-то он всю дорогу пялился на неё, пока она переводила китайцев. Заказчику было лет сорок, но мужчиной он казался крепким и симпатичным, так что при ином раскладе Маша, может быть, и не преминула бы пофлиртовать с ним один вечерок. Но не сегодня. Сегодня она в шоке. И её нужно оставить в покое, а то может достаться и этому симпатичному ловеласу.
– Маша, – мужчина насторожился, всматриваясь в растерянный вид девушки, – с тобой всё в порядке?
– Ага, – сказала Маша и громко икнула, содрогнувшись всем телом. – Простите.
– Может, водички? – предложил заказчик. – У меня в машине. Сейчас принесу.
– Не… – Маша снова икнула, – …надо, – закончила она фразу, но ухажёр уже не услышал её.
Надо было делать ноги. С этой своей внезапной икотой Маша чувствовала себя полной дурой. И судя по всему, напасть эта не кончится в ближайшее время. И девушка решила сбежать.
Пока пешком брела до дома, всё пыталась выкрутить ситуацию с Антоном таким образом, чтобы представить её нелепой случайностью, недоразумением или неправильно понятыми мотивами. Но этого сделать никак не получалось. Антон с этой клубной шалавой любезничал так, что и ежу понятно, что между ними неизмеримо бо́льшее, чем дружеская беседа. Маша не заметила, как из глаз её сами собой потекли слёзы. Достала носовой платок, аккуратно вытерла неуместную на красивом личике влагу, громко высморкалась, снова икнула и постаралась изо всех сил улыбнуться, открывая дверь родительского жилища.
Надо отдать ей должное – взять себя в нужный момент в руки Маша умела. Родители даже не заподозрили у дочки никакого расстройства, сосредоточившись исключительно на икоте. К тому же случившуюся трагедию довольно существенно разбавил факт приобретённой квартиры. Да что унывать-то? Всё равно этот пункт, касающийся Антона, всегда значился со знаком вопроса. Поиски «скользкой грани» были окончены и надлежащие выводы сделаны. Осталось только уведомить Антона о том, что их отношения подошли к концу.
Не откладывая неприятный разговор в долгий ящик, Маша на следующий же день позвонила Антону и договорилась о встрече в парке. Не хотелось вести беседу в тесном пространстве. Маше требовались просторы. Требовались солнце и воздух. Необходимо было каждую секунду видеть кипение жизни и приближение долгожданной весны. Весна – это обновление, время перестановок и шумных ремонтов с визгом соседской дрели.
Антон явился точно в назначенное время, с лёгкой, хоть и слегка растерянной улыбкой выслушал сбивчивый монолог Маши, кивнул в знак того, что понял её пассажи и произнёс:
– Что ж… Я сам хотел тебе об этом рассказать. Честно говоря, я не думал, что ты имеешь на меня такие серьёзные планы. Я благодарен тебе за всё, что ты для меня сделала за годы нашей с тобой дружбы. Мне жаль, малыш, что так получилось.
– Никакой я тебе не малыш, – возразила Маша. – Всегда бесило это словечко.
– Ну хорошо, взрослая, умудрённая опытом женщина, – сыронизировал Антон. – Всё равно мне жаль, что пришлось тебя огорчить. Прости.
– И кто эта… – Маша не смогла подобрать нужное слово, пытаясь как-то определить новую пассию Антона. – У вас всё серьёзно?
Она тут же почувствовала себя неловко, потому как не просто осознала для себя, что ревнует Антона, а что так явно и неприкрыто даёт это ему понять.
– Мы недавно познакомились, – ответил Антон. – Я сам не думал, что наши отношения так быстро станут набирать обороты. Не думай, что я вёл двойную игру. А что касается серьёзности… С моей стороны это серьёзно. Я влюблён, и не считаю нужным это скрывать.
– Ну и ладно, – выпалила Маша, не дав Антону продолжить. – Теперь уж неважно, – она посмотрела на экран мобильника. – Мне пора. Думаю, все точки над «i» расставлены. Можем теперь спать спокойно.
– Надеюсь, – Антон встал со скамейки и протянул девушке руку.
Маша тоже поднялась, но руку в ответ не подала. Нахмурилась, хотела было ещё что-то сказать на прощанье, но передумала. Молча кивнула, развернулась и пошла прочь. Через минуту поскользнулась и со всей дури упала на пятую точку. Выругалась, кажется, даже по-китайски. Встала, оглянулась. Антон этого, к счастью, не видел. Маша отряхнулась и двинулась дальше.
***
Со стороны могло показаться, что это расставание далось девушке слишком легко. Никаких тебе выяснений отношений, никаких истерик, никаких проклятий и увещеваний относительно кармических бумерангов. Но это только со стороны. Внутри же у Маши всё бурлило, протестовало и пыталось обрести прежнее равновесие и, главное, найти логичное объяснение случившемуся. Объяснения не было. Просто она ошиблась в Антоне и видела его не таким, каким был он на самом деле. Но, с другой стороны, он ей ничего ведь и не обещал. Это она вбила себе в голову, будто он непременно станет её мужем. Так что сама дура, и нечего пенять на несправедливость. Но чем настойчивее Маша убеждала себя в неизбежности такого исхода, тем поганей делалось на душе.
Она стала переживать, что на её перекошенную противоречиями физиономию обратит внимание мама. А обратив, начнёт задавать вопросы, на которые отвечать ни коим образом не хотелось. Не дай Бог ещё как-то сделать причастным к этому Антона – отец тогда и работы его лишит, той, которую ему когда-то по великому блату нашёл. Вредить Антону Маша не собиралась, это было ниже её достоинства. И она, на скорую руку приобретя самое необходимое из мебели, поспешила перебраться в свою собственную квартиру, этим переездом и объяснив своё разболтанное состояние.
Маша полагала, что на новом месте, оставшись в одиночестве, она легче переживёт уход Антона. Но не тут-то было. Новое место всматривалось в неё холодным взглядом, прощупывало чужим пространством каждую клеточку её существа. Маше показалось, что теперь не только Антон, но и вся жизнь выкинула её на обочину и теперь уже не примет обратно. В таком испуганном состоянии, то кутаясь в плед, то ходя из угла в угол по стылым полам комнат, она пребывала до восьми вечера. Потом не выдержала, оделась и выбежала на улицу, интуитивно направившись туда, где много людей. Ей необходимо было почувствовать себя не выброшенной, не чужой, не про́клятой. Сначала кружилась в метро по кольцевой, думая, где было бы лучше сойти. Но даже этого не могла решить и, окружённая со всех сторон монотонным шумом, задремала, прокатавшись в таком состоянии ещё минут двадцать. Проснувшись и ничего поначалу не соображая, она машинально вышла на какой-то станции и стала подниматься к выходу. Только на улице она окончательно поняла, что сейчас вечер, что ей не надо на работу и что ей ни в коем случае не надо возвращаться сейчас в пустую квартиру. Пройдя наугад ещё метров двести по тротуару, она увидела светящуюся вывеску какого-то клуба, нето «Эдельвейс», нето «Эльбрус», нето ещё что-то, связанное с горами, она толком не разобрала. Просто светло-сиреневые буквы, освещавшие закружившиеся в воздухе снежинки, притянули её, словно магнитом. Да, клуб был бы сейчас весьма кстати.
Внутри оказалось душно. Пахло разносортными духа́ми, кожей и потом. Играла музыка, танцевали люди, диджей в маске кролика с маниакальной улыбкой крутился возле огромного пульта. У барной стойки толпились молодые люди, либо уже успевшие устать, либо не готовые пока влиться в беснующуюся толпу. Лучи софитов выхватывали из танцующей публики стоп-кадры лишённых осмысленного выражения лиц. Почти каждый из присутствующих здесь был погружён глубоко в себя, и это несочетание внутреннего одиночества и внешнего единения особенно поразило в эту минуту Машу.
Она протиснулась к стойке и заказала себе мохито. Бармен ловко наполнил бокал, кинув в него пучок мяты и надев на край дольку лимона, и поставил перед девушкой. Маша выпила содержимое почти одним глотком. Поморщилась. Огляделась по сторонам. Справа от неё сидел парень лет двадцати пяти и внимательно, почти с жалостливой улыбкой смотрел на неё.
– Что? – невольно вырвалось у Маши. – Со мной что-то не так?
Она сделала знак бармену и попросила повторить.
– А ты не находишь, – громко сказал парень, – что здесь со всеми что-то не так? – он прочертил пальцем круг над своей головой.
– Да, – кивнула Маша и сделала глоток из второго бокала. – Я тоже подумала об этом, когда вошла. Но интересно узнать, что же не так именно со мной.
– Зеркальце есть?
– Зеркальце? – удивилась Маша. – Зачем?
– Увидишь, – сказал мужчина.
Маша порылась в сумочке и, достав зеркало, протянула его собеседнику.
Тот отрицательно повертел головой и жестом показал, чтобы Маша сама посмотрела на своё отражение.
Маша сделала, как просил незнакомец, и пришла в ужас: на лбу у неё было написано чёрным маркером «ВСЕМ ДАЮ». Видимо, пока она дремала в метро, какие-то идиоты решили таким образом над ней пошутить. Она не знала что делать, смотрела то на мужчину, то снова на своё отражение. Мужчина сидел с серьёзным видом, но было заметно, что удерживать на лице эту серьёзность ему с каждой секундой становится всё труднее. И осознав всю нелепость создавшейся ситуации, начиная от своего бегства из холодной квартиры и заканчивая приходом в это заведение, где никому, кроме случайного соседа по барной стойке, не было дело до того, что написано у неё на лбу, Маше сделалось вдруг смешно. Пытаясь сделать очередной глоток из бокала, она не удержалась и захохотала. Внимательный сосед вынул носовой платок, окунул его в свою стопку со спиртным и аккуратно стёр нелепую надпись со лба Маши.
– Куришь? – закончив операцию по спасению, спросил он.
– Что? – не сразу поняла Маша.
– Здесь очень шумно, – повторил парень. – Хочу покурить. Не составишь компанию?
– Пойдём, – согласилась девушка, хотя ни разу за всю жизнь не сделала ни затяжки.
Этот парень ей понравился с первого взгляда. Может быть, дело было даже не в его симпатичной внешности и не в том, что он проявил такую заботу, а в том, что в водовороте случайностей, развернувшихся перед Машей в этот снежный вечер, она тоже наугад выбрала именно его.
«Впрочем, – подумала Маша, пока пробиралась вслед за ним через толпу к вестибюлю, – если бы рядом оказался, например, вот этот, – она выхватила взглядом случайного мужчину, – то курить бы я с ним точно никуда не пошла».
Да и вообще, она первой задала незнакомцу вопрос, среагировав на его взгляд. Два выпитых бокала мохито уже успели добраться до головы. Первые нотки умиротворения, будто ватой, окутали её страхи, сделав почти неслышными. Ей захотелось новых знакомств, свежих впечатлений, приключений, наконец, и неожиданных поворотов. Башню понемногу начинало сносить. Даже походка этого парня Маше нравилась. От него исходила какая-то особенная уверенность и ещё что-то такое, чего в этот момент Маше так не хватало. По лицу её блуждала глупая улыбка, голова кружилась.
В вестибюле, устланном зелёным ковром и заставленном кадками с искусственными цветами, оказалось, помимо них, ещё человек шесть. Люди курили в основном вейпы, и разговаривать здесь можно было спокойно, поскольку музыка отсюда слышалась не так громко.
Незнакомец достал пачку настоящих сигарет и протянул Маше. Не долго думая, она достала себе одну. Парень щёлкнул зажигалкой. Маша затянулась, думая, что сейчас сразу закашляет и опять насмешит собеседника, но этого не случилось – дым оказался не таким уж и едким.
С полминуты они молчали, каждый думая о чём-то своём.
– Может, – промолвил наконец парень, – как-то обозначим себя? У тебя есть имя?
– Маша.
– Красиво, – кивнул парень. – А моё Кирилл. Ты здесь бывала раньше?
– Нет. А ты?
– И я первый раз. Может, сменим локацию и отправимся туда, где не так громко?
– Было бы хорошо, – опять согласилась Маша, чувствуя, как сигарета окончательно размягчает её волю.
Но на душе было теперь легко. С этой секунды Маша была готова на всё.
***
Здесь, пожалуй, самое время было бы вспомнить о странном завещании Бориса Андреевича, внёсшем некоторую суматоху в умы Ангелины и Кирилла. В документе этом чёрном по белому было написано, что всем имуществом, движимым и недвижимым, после кончины Бориса Андреевича в объёме семидесяти процентов станет владеть тот, кто первым из детей обзаведётся семьёй и родит ребёнка. Второму же, не сумевшему успеть со свадьбой и пополнением, оставались скромные тридцать процентов. С чисто физиологической точки зрения Ангелине сделать это было несколько проще, но на то она и женщина, чтобы иметь хоть какую-то изначальную фору. Какую глубокую мысль хотел донести этим до своих детей Борис Андреевич, для всех осталось неясным. Возможно, такой шуткой он хотел повеселить своего адвоката или же самого себя, не предполагая своей скорой кончины.
– Вам всё понятно? – спросил адвокат, закончивший читать текст завещания. Лицо его выражало при этом некое внутреннее удовлетворение от последней воли Бориса Андреевича, с коим они были в дружеских отношениям много-много лет.
– Да ерунда какая-то, – пожала плечами Ангелина и посмотрела на брата.
Тот чиркал зажигалкой, пытаясь прикурить сигарету со стороны фильтра.
– Кир, – прикрикнула Ангелина.
– Что?
– Скажи, ведь ерунда же.
Кирилл перевернул сигарету, но закуривать уже передумал. Бросил её в пепельницу, взъерошил на голове волосы и развёл руками.
– В духе папы, – промолвил он. – Что тут сказать.
– Ты серьёзно? – возмутилась сестра. – Ну знаешь. Ты так спокоен. Хочешь и правда устроить свадебные гонки?
– А есть варианты? Аркадий Георгиевич, – обратился Кирилл к адвокату, – может быть, подскажете, что нам со всем этим теперь делать?
– То, что прописано в завещании, – спокойно ответил тот. – Без вариантов. Документ составлялся при мне, и у меня не возникло никаких подозрений относительно здравомыслия вашего отца. Да бросьте. Кирилл. Ангелина. Серьёзно. Вы что, не знаете своего папу? Ожидали от него чего-то другого? Сроков он вам не определял. Так что нет никаких поводов для того, чтобы спешить с таким серьёзным делом, как поиск своей половины. Расслабьтесь. С завещанием или без – это всё равно рано или поздно случилось бы. Вам третий десяток. Жизнь, можно сказать, удалась. Всё в ваших руках.
– Спешить-то оно, конечно, можно и не спешить, – путано произнёс Кирилл, – но вы же понимаете, что именно это сейчас и начнётся. Так ведь, Лина? – обратился он уже к сестре.
– Не доверяешь? – хитро прищурилась сестра.
– Знаю по опыту.
– Ну тогда знай и дальше. Я отчитываться перед тобой не стану. Когда захочу, тогда и замуж выйду.
– Значит, бросим все дела на фирме и начнём дурацкую гонку? – не унимался Кирилл.
– Так, – строго сказал Аркадий Георгиевич. – Давайте-ка успокоимся. Все юридические нюансы, касающиеся фирмы, я аккуратно улажу. А вы не порите горячку и отнеситесь к сложившимся обстоятельствам серьёзно. Дух Бориса Андреевича ещё витает по этой комнате.
Ангелина испуганно посмотрела на потолок.
– Я метафорически, – поспешил успокоить её Аркадий Георгиевич. – А вы устроили тут «верю-не верю» и уже готовы подраться.
– Да ладно, – махнул рукой Кирилл. – И в самом деле. Не маленькие уже.
– Ну-ну, – промолвила Ангелина.
По-родительскому строгие наставления адвоката нисколько не успокоили ни Кирилла, ни Ангелину. В их планы не входили брачные договоры, по крайней мере в ближайшие пару лет. Но теперь, как ни крути, придётся спешить. Конкуренция между сестрой и братом, сошедшая почти на нет три года назад, снова пришла в движение, и они, смирившись с создавшимся положением, поспешили исполнить волю своего покойного родителя. Перестав доверять друг другу, они оба на какое-то время переселились в отцовский дом, рыская по кабинетам и закоулкам немаленького особняка в поисках хоть каких-нибудь зацепок, с помощью которых можно было бы пересмотреть завещание. Ну мало ли. Вдруг имелся альтернативный документ или какое-нибудь свидетельство того, что отец под конец жизни совсем свихнулся и тем самым с юридической точки зрения утратил дееспособность. Впрочем, вся частная жизнь Бориса Андреевича была похожа на «Диснейленд», а среди бумаг нашлось столько всего странного, что ни один сторонний юрист не взялся бы с ними связываться, тем более что Аркадий Георгиевич стал бы изо всех сил защищать последнюю волю своего покойного друга. Быстро поняв, что никакого иного выхода, кроме как безоговорочно исполнить все пункты завещания, не найти, брат с сестрой все усилия направили на поиск своей второй половинки. И Ангелина преуспела на этой стезе раньше. Она уже нашла себе подходящего молодого человека, намерения которого были вполне серьёзны, в то время как Кирилл всё ещё блуждал по клубам и вечеринкам, пытаясь отыскать себе надёжную пару. Имея незаурядную внешность и потенциальные миллионы, он, конечно, мог бы найти желающих на роль жены достаточно быстро. Но предстоял ведь не просто банальный брак, а рождение ребёнка, а здесь безответственный подход исключался. Ангелина тоже отдавала себе в этом отчёт. Брат с сестрой не были людьми настолько легкомысленными и охочими до богатства, чтобы ради него пожертвовать таким важным обстоятельством, как полноценная во всех отношениях семья. Они не были избалованными и бездушно-расчётливыми, как многие из их многочисленных знакомых. Борис Андреевич хоть и воспитывал их во внешне благодатной среде, но вопреки всему не позволял этому внешнему сделаться преобладающим в их характерах. Соперничество между Кириллом и Ангелиной имело чисто соревновательный драйв. Может быть, даже каждый из них понимал, что в любом случае они разделят отцовское наследство пятьдесят на пятьдесят, что бы там ни случилось. Разумеется, вслух они об этом не говорили, поэтому сомнения всё же имели место быть, и, как следствие, соперничество выглядело вполне серьёзным. Закипели самые настоящие страсти, начались споры и затаились обиды. Находиться в одном доме с сестрой стало Кириллу невыносимо, особенно после того, как она привела туда своего будущего потенциального мужа, всякий раз выставляя перед братом свой скорый успех. Он понял, что так или иначе придётся следовать прописанному в завещании сценарию и снова вернулся в своё собственное жилище, прихватив с собой Моську – отцовского пуделя, оставшегося теперь сиротой и с тоскою бродившего по опустевшему без хозяина особняку. В доме у Кирилла Моська немного ожил.
Поход Кирилла мартовским вечером в клуб был больше жестом отчаяния, нежели очередной попыткой познакомиться с приличной девушкой. Укрываясь от назойливых претенденток из знакомой среды, он забрёл сюда по наитию, примерно так же, как сделала это и Маша. И потому неудивительно, что этих людей столкнула судьба за барной стойкой. Подобное тянется к подобному. Так, сами о том не подозревая, они двигались навстречу друг другу, вслушиваясь и всматриваясь в едва уловимые ориентиры, понятные только им.
В тот вечер, сбежав из клуба, они ещё долго просидели в скромном уютном кафе на набережной, постепенно трезвея и понимая, что их знакомство одним единственным вечером не ограничится. Они друг другу понравились. Обменявшись телефонами, они расстались только в два часа ночи.
Через три дня Кирилл позвонил Маше. Они гуляли в парке, ходили на аттракционы, веселились как дети, вдыхая влажный весенний воздух, разговаривали всё о каких-то пустяках, казавшихся им восхитительными и исполненными глубокого смысла. Кирилл боялся спугнуть Машу, рассказав ей о своём истинном социальном статусе. Ему хотелось как можно дольше побыть в её глазах самым обыкновенным парнем. Он даже наврал, что работает на машиностроительном заводе простым инженером.
Встречи их становились всё чаще. Даже когда началась в школе новая четверть, Маша всё равно находила для этих встреч время. И пришёл день, когда настала пора Кириллу выложить перед девушкой все свои карты. И он первый раз пригласил её к себе домой.
Случилось это в солнечное апрельское воскресенье, ближе к обеду. Подъехал к её подъезду на машине, чем сразу же удивил. И чем дальше они продвигались за МКАД, тем удивление Маши становилось сильнее. Дом Кирилла, хотя и скромный в сравнении с отцовскими хоромами, но всё же весьма зачётный, располагался в элитном посёлке, о котором, разумеется, Маше было известно всё самое существенное. Маша понимала что за люди могут позволить себе построить в этой местности дом, и в голове у неё по мере приближения к цели начинало возникать всё больше вопросов. Девушка время от времени бросала на Кирилла растерянные взгляды, не решаясь вслух спросить его о своих догадках.
Наконец они добрались до места. Кирилл заглушил мотор, улыбнулся и тихо сказал:
– Вот. Это мой дом.
– Неожиданно, – промолвила Маша. – Неплохо так зарабатывают у нас инженеры.
Кирилл ничего на это не возразил. Отперев входную дверь, он жестом предложил Маше войти в дом. Когда она перешагнула через порог, Кирилл произнёс:
– Ты пока проходи, осмотрись. Я загоню машину и вернусь. Если нужно, туалет на втором этаже. Я быстро.
Маша кивнула. А сама подумала, что, если Кирилл хочет загнать машину в гараж, значит, рассчитывает, что сегодня не повезёт её обратно в город. Это некий намёк с его стороны? Или что? Однако мысль эта, сладкой волной отдавшаяся во всём теле, нисколько не напугала и не возмутила. Маша была готова остаться на ночь.
Сняв с себя лёгкое пальто и сапожки, она прошла по широкому коридору до первого открытого помещения. Им оказался просторный зал с камином. Среди мебели и всевозможных аксессуаров она вдруг обнаружила нечто диковинное, явно стоящее не на своём месте. Маша не сразу сообразила, что перед ней живое существо – чёрный кудрявый пудель. Он стоял с высунутым языком и поднятой лапой. Казалось, что он вообще не дышал и больше походил на чучело, случайным образом оказавшееся посреди каминного зала. Через секунду это «чучело» вдруг вытаращило глаза, чуть приподнялось на задние лапы, склонило набок мордочку и в бесчувствии упало на пол, несколько раз дёрнувшись в конвульсиях всем своим телом. Маше подумалось, что пуделя настолько напугало внезапное появление незнакомого ему человека, что тот со страху и помер. В ужасе девушка подбежала к бедолаге и стала трясти его за мохнатый упитанный бок. Но животное никак на это не реагировало.