Я щелкнул пальцами, запирая дверь на замки. Приятный лязг. На слух все замки прижились без червоточин. На всякий случай я еще пару раз хлопнул в ладоши, вслушиваясь в пришедшее от замков эхо, а потом направился к тачке. Правда, когда Пелена падет, от замков этих не будет проку. Для того чтобы замки устояли в момент падения Пелены, нужен свой собственный кристалл.
Как кстати! Ведь кристалл у меня теперь имелся. Я невольно опустил руку в карман куртки и потрогал футляр. Пальцы вцепились в крошечный замочек, искушение открыть футляр и полюбоваться на сокровище воочию казалось почти непреодолимым. Но я сдержался, устоял – просто потому, что вспомнил про Мэй и минус седьмой уровень. Вот же синь! Стоило ли рисковать собственной шкурой, чтобы тут же угодить за Врата Печали! Минус седьмой уровень самый мерзкий… Почему – я вам объясню при случае, а пока мне некогда.
На каменной ограде, что отделяла мою заправку от ближайшего дома, сидела фея. Фее было семнадцать, и ее ножки, обтянутые ажурными чулками, оказались как раз на уровне моих глаз. Что она фея, я до сегодняшнего дня не замечал, потому что прежде она носила серые мешковатые брюки и старый свитер с вытянутыми рукавами, а за спиной таскала рюкзак, из которого вечно что-то торчало, то подзорная труба, то гитара. Сегодня же она была в сиреневой кофточке с глубоким вырезом, пышной юбке с воланом чуть ниже колен и, как я уже сказал, в ажурных чулочках.
– Привет, заправщик! – крикнула она и помахала ладошкой.
Она всегда звала меня «заправщик», хотя другие предпочитали «Син», «Синец», «Синяк», в зависимости от того, как они ко мне относились. Моим настоящим именем меня не называли давным-давно. Разве что Макс с Кроликом. И то в сильном подпитии.
Фея что-то чертила в маленьком блокнотике и выглядела страшно занятой. Только сегодня я увидел, что у нее надменный рот, вздернутый носик и грива светло-русых волос, а густая челка почти скрывает глаза. За ее спиной поднималась лиловая крона огромного клена с мелкой резной листвой. В Альбе обожают зеленые насаждения, которые вовсе не зеленые. Такие вот лиловые клены, серебристые ивы, золотистые туи, а газоны непременно засаживают серебристой цинерарией, так что они кажутся поросшими седым мхом.
Мы, альбанцы, сплошное противоречие.
– Привет, Полина! – Я тоже помахал ей.
– Кто это палил во дворе из настоящих пушек?
– Да так, два нервных типа, теперь они успокоили друг друга.
– Друг друга?.. А как же Пелена?
– Дала осечку.
– Тот, что с хвостиком, кажется, был симпатичный.
– Что-то не заметил.
– Жаль его. А у второго браслеты на запястьях, как у тебя.
Я поперхнулся. Вот те на! Браслеты! Значит, парень работал заправщиком, тогда неудивительно, что он натягивал на морду капюшон. Не все заправщики способны выставлять свои физии напоказ. Хотя, если он избежал первого обращения, то внешность у него могла быть вполне приятной, вот только кожа непременно с синим отливом.
– Если честно, мне некогда было рассматривать, – отозвался я.
– Я достала арбалет, хотела бежать тебе на помощь, но все быстро кончилось…
– Спасибо. Я сам справился. Арбалет же прибереги на будущее. Как только ты выстрелишь, Пелена засечет его точно так же, как и другое оружие.
– Да ладно, это всего лишь оборона…
– Не уверен, что стражи примут во внимание твои аргументы.
Полина почему-то считает, что меня надо постоянно защищать. Наверное, потому что у нее нет младшего брата или сестрички, а родители так стары, что больше похожи на деда с бабкой. Она родилась семнадцать лет назад как раз накануне хаоса – когда улицы были перегорожены цепями и в каждую дверь ломились грабители и насильники. Представить не могу, каково в такие времена с новорожденным младенцем на руках… Спустя два года хаос пожаловал вновь. Как уцелел в те смутные дни ее отец, человек боязливый и тихий, да еще семью уберег – неведомо. За абонемент он всегда платит вперед и всякий раз спрашивает – не пережимаю ли я концентрат больше дозволенного, не тревожу ли Пелену? Если ему кто-то наступает на ногу, он говорит: «Извините».
Хотя… кто знает, каким он был в дни хаоса?
– Скажи, а Пелена скоро падет? – спросила фея невинным тоном.
Тут я поперхнулся во второй раз.
Она откинула челку назад и глянула на меня. Удивительный цвет глаз. Я бы определил его как серо-серо-голубой. И малость светящийся. Я спешно потупился – и как-то само собой получилось, что уставился на восхитительно розовато-белое в вырезе кофточки. Я спешно заставил взгляд проскочить две ступеньки – и увидел ножки в ажурных чулках. Пришлось вернуться на исходную позицию, то есть к глазам.
– Откуда мне знать? – Я неуклюже попытался ускользнуть от ответа.
– Ты же заправщик, у тебя волшебные браслеты, и ты чуешь синеву.
– Я просто делаю концентрат, как рабочий штампует детали на прессе. И к волшебству мои браслеты не имеют отношения. Они работают как трансформатор…
– Ладно, не хочешь, не говори… – Она капризно надула губки. – Я не успею подготовиться к хаосу, и меня убьют по твоей вине. Буду каждую ночь тебе сниться и мучить.
– Дня через три, может, даже меньше, – брякнул я, совершенно загипнотизированный, хотя ничего подобного говорить не собирался. Может быть, этот кристалл даже сквозь футляр на меня так действовал? Иначе почему сегодня я говорю совсем не то, что хочу.
– Ура! – завопила фея. – Падение! Свобода! – Она уже приготовилась спрыгнуть вниз, но на миг задержалась: – После падения жду тебя на площади Ста Фонарей! – И исчезла, только мелькнули в воздухе ажурные чулочки да плеснул волан на подоле.
Потом вновь возникла над срезом стены.
– Ты наконец увидишь меня настоящую! – пообещала она и скрылась.
«Как она в таких чулках по старой кладке лазает?» – совершенно обалдело подумал я.
А потом сел в свою «Каплю» и поехал к квартальному.
Все радиальные улицы в Альбе (ну или почти все) сбегают от площади Согласия к Жемчужной гавани, утыкаясь носом в Набережную, которую иногда называют Десятой круговой. Макс рассказывал, какой он видел Альбу, поднявшись в небо на дирижабле. С высоты она напоминает огромный вулкан. Его вершина – конус Двойной башни, а извилистые улочки кажутся потоками лавы, что застыла на склонах. Плотно стоящие дома с синими крышами выглядят порождениями горы, и только концентрические линии круговых магистралей и террасы с маленькими садами – серыми или лиловыми – опознаются как творения человеческих рук. Слушая рассказ Максима, я тогда подумал, что мы в самом деле живем как на вулкане, который может в любой момент взорваться. Разумеется, в самый неподходящий момент.
Если же смотреть на Альбу с высоты человеческого роста, то видишь прежде всего мощенные булыжником мостовые и выкрашенные черной краской галереи. На этих галереях горожане обожают проводить вечера – пить чай или кофе за столиками или просто стоять у перил, переговариваясь, и наблюдать за вечерним течением жизни. Галереи эти построены на уровне вторых этажей, тогда как первые обращены в склады или маленькие бары. На второй этаж поднимаются по узким каменным лестницам – чтобы после этого оказаться в бесконечных торговых рядах. В жару или дождь здесь постоянно струится толпа посетителей, которые перебираются от одного магазинчика к другому, из одного заведения в другое. Галереи поддерживают массивные гранитные колонны с плоскими, похожими на блины капителями. Над вторыми этажами высятся белые фасады, на центральных улицах украшенные росписью, в кварталах победнее – черно-белые или черно-синие, в стиле фахверк, ну а в старых и бедных кварталах галерей обычно нет.
Иногда по вечерам, когда на галереях зажигают розовые фонари, мне кажется, что я вижу палубы огромного лайнера, который встал на вечный прикол в нашей Жемчужной гавани. Впрочем, это сказочное ощущение улетучивается после полуночи, когда в галереях занимается ночная жизнь, – разумеется, в пределах, установленных Пеленой.
Но нынешняя Пелена в некоторых смыслах позволяет очень многое.
Контора квартального стояла как раз на пересечении Кривой радиальной улицы с Седьмой круговой. Название дурацкое – никакая она не круговая, хорошо, если четверть окружности в ней наберется. Полный круг замыкают только первые три концентрических магистрали на вершине Альбы.
Трехэтажный угловой дом с вывеской «Защита и порядок», цокольный этаж отделан красным полированным гранитом, а на самом видном месте, на уровне моего пояса торчит здоровенный металлический крюк. Я зачем-то его потрогал. Разумеется, цепи еще не было. Но металлическую решетку под ним совсем недавно открывали. Кое-где потемневший металл ярко поблескивал. Значит, цепь вытащили из дальней кладовой и вот-вот натянут поперек улицы…
Квартальный уже был в курсе событий на заправке и, даже не взглянув на отчет, принялся расспрашивать о перестрелке, стремясь вызнать, что же произошло на самом деле. Он весь дрожал от возбуждения. Я кратко изложил ему версию про двух отщепенцев, которые передрались у меня во дворе. Да, Альба Магна живет под защитой Пелены закона, и все, что нам дозволяется, так это мелкая ложь и почти невинное мошенничество. На остальные нарушения Пелена реагирует мгновенно, зачастую парализуя преступника. Зато ничто так не обожают жители нашего острова, как истории про ограбления и убийства. Чем спокойнее жизнь вокруг, тем больше крови должно литься на страницах книг или в стереовиде.
Мой квартальный не был исключением – вот и сейчас по ящику крутилась очередная серия какой-то чернухи. Мужчины и женщины орали, выпучив глаза, текла кровь, кто-то развешивал по веткам дерева внутренности. Кровь, кстати, выглядела очень даже правдоподобно, в отличие от воплей и ужимок актеров.
Я настолько подробно описал разбитую голову моего клиента, что внезапно ощутил во рту солоноватый привкус. Квартальный при этом аж дрожал и облизывался. Интересно, что он будет делать, когда Пелена падет? Станет бродить по улицам и резать прохожим горло? Не исключено. Во всяком случае, я бы не хотел с ним в эти дни повстречаться. При этой мысли привкус во рту усилился. Я спешно попрощался, оставив квартального наедине с его ящиком пережевывать подробности моего рассказа, и поехал на своем стареньком грузовичке развозить концентрат.
Три адреса. Я знал, где именно незаметно оставлю футляр – у того парня, который называет себя поэтом. Ланселот, сокращенно Ланс, – странное имя, не правда ли? При встрече Ланс непременно декламировал свои ужасные вирши. Но это не его вина – под покровом Пелены стихов не пишут, по определению. Чтобы создать что-нибудь стоящее, надо добраться хотя бы до Малого Барьерного рифа. Ланс не был заправщиком и не должен был почувствовать кристалл. И – я надеялся – у него не имелось в доме детектора.
Все, кто живет за пределами Альбы Магны, уверены, что Пелена управляет нашими мыслями непосредственно, и переубедить иностранцев практически невозможно. Но как бы то ни было, Пелена закона не забирается к нам в черепушки – она контролирует лишь дела, не мысли. Но, увы, стихов под покровом Пелены не сочинишь. Во всяком случае, хороших стихов, а вот почему такое происходит – никто так и не обосновал, хотя бы теоретически.
Даже Граф не сумел.
Я развез концентрат троице клиентов из списка (поэту последнему, ну и как всегда выслушал балладу Ланса строк эдак в двести), а потом направился на площадь Согласия, оставил тачку на стоянке и вышел немного размять ноги, а заодно полюбоваться на Двойную башню и храм Согласия. Особенность всех несостоявшихся законников – хотя бы раз в неделю им приходится глазеть на это творение многих веков, чтобы закачать очередную дозу умиротворения в свои бунтарские души. Фундамент храма заложил еще первый магистр Альбы Магны Бертран, но каждый новый магистр находил нужным храм заново перестроить. И только лет сто назад, кажется, вместо кардинальной перестройки стали вести перманентный косметический ремонт, который так и продолжается до сих пор.
Капители колонн главного фасада только что позолотили, фронтон раскрасили синим и красным не хуже циркового шатра. Теперь на дверях два маляра старательно рисовали золотые звезды на синем фоне. Вряд ли они успеют закончить работу до падения Пелены. Так что, скорее всего, двери придется красить заново – в период хаоса их обычно закидывают всяким дерьмом, а куда чаще попросту срывают с петель.
На ступенях храма сидели студенты. Они всегда здесь – утром, вечером, ночью, одни уходят, являются другие: Университет как раз напротив храма, на другой стороне площади. Сегодня мне показалось, что их больше, чем обычно, и сидят они не поодиночке или парами, а группами.
Когда-то на этих самых ступенях мы с Графом обсуждали теорию синевы. У Графа всегда имелась с собой пара бутербродов. И еще он носил старый армейский термос – его раздутый, как кошка на сносях, портфель казался безмерным. Вспомнив Графа, я улыбнулся. Я всегда невольно улыбался, когда вспоминал его. Граф называл площадь Согласия нулевым уровнем – по аналогии с нулевым уровнем за Вратами Печали. И еще – мечтой Данте. Почему так и кто такой Данте – на всей синеве знал только Граф.
Часы на ратуше пробили пять раз – их низкий гул долетал с Ратушной площади на площадь Согласия чуть приглушенно. Но все равно стая голубей сорвалась с конной статуи магистра Бертрана и заложила вираж, чтобы после пятого удара вернуться и продолжать обсирать бронзовое изваяние. На площади царил покой. Туристы-провинциалы фотографировались у ограды статуи, на черных галереях Университета прогуливались преподы. Ребятишки с пухлыми шарами разноцветной сахарной ваты на деревянных палочках, как всегда, толпились в маленьком сквере на другой стороне площади. В центре сквера росла огромная ярко-зеленая ель. Кажется, это единственное зеленое дерево во всем городе. Ель эту обожают дети – они прячутся под широченным шатром ее густых ветвей, а зимой, если выпадает снег и кто-нибудь из законников магистра зажигает гирлянды из шариков синевы, ель вообще превращается в волшебное древо. Никто не помнит, откуда взялась эта традиция, но все приходят в восторг, одни плачут, другие смеются, и взрослые, и дети. Площадь Согласия в дни хаоса затопляется сантиметров на десять, а сам сквер расположен на специальной насыпи и окружен невысокой гранитной оградой, посему ель пережила уже больше десятка взрывов хаоса и – если будет угодно синеве – переживет еще не один. За сине-голубой грядой черепичных крыш виднелось ажурное колесо обозрения, построенное на Втором круге.
Я пригляделся. Колесо вращалось. Как всегда. И все же я что-то такое ощущал.
Нигде лучше не чувствуешь падение уровня Пелены, как здесь, на площади Согласия, когда смотришь на Двойную башню. Макс утверждает, что под ее фундаментом, где-то в толще гранитной скалы, находится природный кристалл. Скорее всего, так оно и есть, хотя примерно в пятидесяти процентах случаев Максим выдвигает ложные гипотезы. Зато половина из них оказываются верными. В пользу природного кристалла в толще говорит тот факт, что, даже когда синева полностью затопляет наш остров, все равно ее уровень гораздо ниже уровня Океана. С другой стороны – почему этот кристалл не распадается, как все прочие? Граф утверждал, что никакого природного кристалла нет, а градиент синевы сохраняется просто потому, что ни разу хаос не длился дольше десяти дней.
Я слегка развел руки в стороны, пытаясь прощупать Пелену. Браслеты заправщика вполне для этого пригодны. Запястья едва заметно покалывало, пальцы начали неметь. По моим прикидкам, до критического барьера еще далеко, что-то около пяти процентов падения… Но в бухте синева наверняка уже подступает к пирсам и нижней набережной. В столице еще утром должны были начаться волнения, всяческая суета и подготовка к хаосу. Но все было спокойно. Слишком спокойно, если не считать недавней перестрелки, конечно. Я бы предпочел панику этой мирной картинке. Объяснение напрашивалось само собой: законники возвели сдерживающие барьеры. Значит, Пелена падет внезапно, а когда именно – предсказать трудно.
Я сел в «Каплю» и приказал музыкалке:
– «Вечная пена».
Внутри агрегата что-то захрипело. Поскольку музыкальные записи поступают исключительно из информхранилища Пелены, помехи были еще одним знаком грядущего.
Однако музычка полилась.
Обожаю этот мотив. Говорят, под эти звуки, напоминающие рокот волн соленого моря, в крематории в гробы заливают концентрат. Ну что ж, мне нравится, я бы сам хотел погрузиться в синьку под «Вечную пену».
«Тощая корова», заведение Дайны, расположено недалеко от Жемчужной гавани в Восьмом круге. На стоянке я поставил тачку в крайнем ряду. Каждую субботу мы играем в карты в «Тощей корове» – я, Максим и Черный Кролик. Мы самые дерьмовые игроки в карты во всей Альбе, потому и сошлись, что играем из рук плохо. К тому же никто из нас не совершенствуется, и даже не пытается, так что мы проигрываем друг другу по очереди и сохраняем баланс. Для дружбы это не так уж и мало. За последние три года мы пропустили игру всего восемь раз – один раз, когда Максим застукал свою супругу в объятиях соседа, во второй раз – когда Макс разводился, в третий, когда Кролика арестовали за попытку сжать синеву выше допустимого, и остальные пять – когда меня посадили за Врата Печали, а Граф не без труда и не сразу выкупил.
Прежде чем отправиться к дверям, я огляделся. Мэй, если она сообразила, что кристалл у меня, могла поджидать меня здесь, на стоянке. Но, похоже, ее не было. Ну что ж, чем позже она появится, тем лучше. Как я уже говорил, не слишком жалую стражей, и даже Мэй мне далеко не всегда хочется видеть. А после падения Пелены я бы очень хотел отыскать того стража, что придавливал мой затылок в момент обращения. Я успел разглядеть его лицо, когда сдернул защитные очки с глаз, – у меня было несколько секунд, прежде чем я потерял сознание.
Что бы я с ним сделал? Понятия не имею. Пожалуй, то же, что и он со мной. Чтобы незнакомые люди кричали от страха, когда впервые видели его лицо.
Я миновал небольшой гардероб, которым у Дайны никто не пользовался. Холл от гардероба отделяли разноцветные шумливые висюльки. Сейчас они были раздвинуты и собраны в два пучка по краям от входа.
У Дайны все было как обычно – свой круг клиентов, много курева, незлобной ругани, одуряющий запах жаркого и выступления под гитару начинающих певцов, которые всегда пели что-нибудь забарьерное. В задней комнате играли в бильярд, две недели назад кто-то кием пропорол сукно, но его так и не сменили.
В «Тощей корове» собираются заправщики – то есть силовики-неудачники, проигравшие гонку, всякая мелкая шелупонь вроде меня, Кролика и Макса, из тех, кого не пустили в команду магистра. Разумеется, проигравший проигравшему рознь, зубры вроде Тони Вильчи сюда не заглядывают – не тот уровень. Но по мне – так это и хорошо. Тони я терпеть не могу. Как и он меня.
Дайна скалой возвышалась за стойкой. Несколько слов о Дайне – потому что она сама по себе заслуживает упоминания. Роста в ней почти сто девяносто сантиметров, и две трети из этих сантиметров – ноги, два здоровенных ствола, всегда открытых на обозрение клиентам, потому что платья Дайна носит коротенькие, выше некуда, к тому же ядовито-зеленого или ярко-синего цвета и все с глубочайшим декольте. Грудь такая, что на нее можно ставить поднос, и первая мысль при виде этой груди: сюда удобно примостить голову, как на подушку. Ума не приложу, почему такая грудь не выпадает из выреза платья. Сбоку, засунутая под лямку бюстгальтера, торчит расческа – всегда в цвет платью. Без нее Дайна не чувствует себя человеком, потому что каждые пятнадцать минут ей надо взбивать свои кудри. Но расческу Дайна теряет раз в неделю, и тогда она пользуется первой попавшейся под руку вилкой. Так что не удивляйтесь, вкушая салат в «Тощей корове», если найдете на зубьях вашей вилки рыжий волосок или целую прядь.
Кроме таверны, Дайна владеет еще конюшней в пригороде: по утрам Дайна ездит верхом и фехтует. Как-то Макс сказал, что нет разницы, кто на ком катается: Дайна на кобыле или кобыла на Дайне. От себя замечу: он несправедлив, рыжая кобыла под стать своей хозяйке, так что разница есть.
Да, кстати, у Дайны всегда есть поклонники. Причем парни не самые последние в Альбе. Одно время она встречалась с Максом (уже после его развода), но потом они расстались. Почти мирно. Если не считать здоровенного фингала, который чуть ли не месяц красовался у Макса под глазом. Полагаю, синяк этот он получил за ту самую шутку насчет кобылы.
– А, Синец! Рада тебя видеть! – рявкнула Дайна и послала мне воздушный поцелуй. – Кролик тебя ждет. А Макс, стервец, как всегда, опаздывает.
Глаза у нее карие, веки до самых бровей щедро измазаны ярко-синей краской, на губах – лиловая помада, примерно такой цвет бывает у концентрата синевы, когда его сожмешь на сотку. На заводе взрывчатых веществ, помнится, меня проверяли, смогу ли я «давить» взрывчатку. Я притворился, что больше чем на десятку сжать концентрат не могу. Для того чтобы получить взрывчатку, нужно сжимать синеву до отметки двадцать. На самом деле я легко могу выдать и сотку – и делал когда-то на Северных островах. Но поскольку это было вне покрова Пелены, то об этих моих способностях в Альбе никто не знает, во всяком случае я изо всех сил надеялся, что не знает.
Черный Кролик уже сидел за нашим любимым столиком в углу и пил светлое пиво. Он заказал три кружки – на всех. Я направился прямиком к нему. Какая-то девица глянула мне в лицо и отшатнулась, другая взвизгнула. Визжала она притворно. Я привык к подобным приветствиям и приложил палец к губам, давая понять, что громкость стоит понизить. Девица стихла. Вообще-то многие думают, что женщины меня избегают. Это так, да не совсем. Многие пугаются, это верно, но зато с какой страстью после такого испуга они кидаются мне на шею! С одной из этих визгливых девчонок я встречался три месяца, но с какой именно – не скажу.
Я уселся за стол Кролика и спросил:
– Ты слышал?
Кролик пожал плечами:
– Синец, ты же столько лет твердил, что не будешь ввязываться в драку. Где же все твои хваленые принципы?
– А я и не ввязываюсь. Просто эти двое явились ко мне на заправку и устроили перестрелку. Из настоящих пистолетов – под покровом Пелены!
– Син! – Кролик осуждающе поводил у меня перед носом пальцем. – Рассказывай свои тупые сказки тупым стражам. Два отщепенца не могут явиться случайно на заправку к третьему и там убиться. Кристалл нашли?
– Ну да. У одного – в кармане. У другого на шее. Их забрали стражи.
– Син!
– Что?
Кролик вздохнул:
– Я не о разрушителях Пелены толкую. Соли этой у многих как грязи, просто они боятся ею пользоваться. Я про настоящий кристалл, понимаешь, Кристалл с большой буквы, способный гнать волну, большую волну, гигантскую волну, настоящую. Кристалл, который цепным псом отгоняет Океан от порога и поддерживает Пелену. Так вот, его нашли?
Я отрицательно покачал головой.
– Значит, стражи явятся к тебе завтра утром с обыском, – произнес он печально. – Готовься к плохому.
– Сколько осталось ждать падения? – спросил я.
Кролик, как и я, был заправщиком. Но, в отличие от меня, у него иммунитет к синеве. Кроме небольшого синеватого пятна на щеке – никаких следов на коже. Правда, он проходил обращение месяц спустя после того, как мою физию искупали в тазике с концентратом, так что синее пятно, похожее на родимое, – единственное его приобретение после означенной процедуры. При этом почти все были в курсе, что он отщепенец-заправщик. Однако мало кто знал, что он сможет стать Лоцманом, после того как Пелена падет.
– Пятнадцать дней максимум. Минимум – три. Хотя в минимуме я не уверен. Может и сегодня все накрыться… Хотя это, разумеется, плохо.
Я кивнул: более точно рассчитать день и час исчезновения Пелены очень трудно. Если, конечно, у тебя нет непосредственного допуска к Пелене. Как у стражей…
– Падение сколько процентов? – спросил я.
– Семь.
– По моим подсчетам пять.
– Плохо дело. То есть для нас хорошо. Но для тех, кто засел в резиденции, – плохо.
«Плохо» – было любимым словечком Черного Кролика. Как вы уже догадались, Черный Кролик был пессимистом. Как-то раз я посчитал: за вечер он сказал «плохо» сто двадцать семь раз. Тот день выдался особенно неудачным. Обычно Кролик говорит «плохо» за время игры в «Тощей корове» раз пятьдесят.
Интересно, в этот раз наследники магистра попытаются сохранить преемственность или кинутся драпать, как только барьер устойчивости будет пройден? Надеюсь, среди них не окажется идиотов и они предпочтут бегство. Это я говорю не из человеколюбия, а потому, что всегда есть небольшая вероятность сохранить Пелену. Работы над созданием преемственности начал еще магистр Бертран, но еще никому не удалось передать Пелену закона по наследству. Шанс на это один из четырех миллионов – я однажды ради смеха подсчитал вероятность, – но все же не ноль, а значит, все возможно.
– Подъемы были?
– Нет. Падение непрерывное, хоть и медленное. Уверен, рванет внезапно. Это плохо.
Здесь я был с ним полностью согласен.
Кролик, в отличие от меня, ощущает уровень Пелены постоянно. С такими данными ему бы не заправщиком работать, а сидеть в канцелярии магистра. Но, раз он не вошел в команду победителей, значит, выше заправщика ему не подняться. Если ты можешь управлять синевой, у тебя в жизни два пути – стать законником или отщепенцем. Мы с Кроликом, скорее всего, так всю жизнь и пребудем отщепенцами, даже если Пелена будет меняться каждый год.
– Наверняка уровень стараются стабилизировать всеми силами, внешними силами, разумеется, потому что внутренних уже не осталось, – продолжал Кролик. – Если бы они были, я бы время от времени ощущал всплески энергии в Пелене.
Внешние силы в данном случае – это когда сердце магистра заставляют биться с помощью оборудования. Энергии требуется уйма, и то лишь затем, чтобы поддержать Пелену несколько дней или даже часов. Но это даст кое-кому шанс подготовиться. Тому, на кого поставят сподвижники умирающего магистра в предстоящей драке за Двойную башню.
Я понимающе кивнул:
– Скоро почувствуют все.
Мы говорили банальности. Наверное, в такие моменты банальные слова звучат как-то по-особому. Или мы слишком долго сидели под покровом Пелены? Вроде бы нет, пятнадцать лет не такой уж значительный срок. Правда, предыдущий период длился два года, а до этого Пелена держалась двадцать пять лет. Еще до этого – семнадцать. А вот прежде была чехарда. Год, три, семь… Отсчет обратный. Более давней периодизации я не помнил. Это Граф знал на память всех магистров, начиная с Бертрана, и все даты хаоса.
– Хочешь кого-нибудь предупредить? – спросил я.
– Уже нет. А ты?
– Всех, кого хотел, предупредил.
– Ну и много этих всех?
– Один человек. Поэт. – Полину я упоминать, разумеется, не стал.
Кролик заржал. Я никогда не слышал, как смеются кролики, но мне почему-то кажется, что эти пушистые зверьки должны хихикать так, как наш Черный Кролик.
– Что делаем завтра? – спросил я.
– Идем к Максу смотреть гонки.
– У него же стереовид сдох… И потом, учитывая грядущее падение Пелены…
– Гонки – это святое! – перебил меня Кролик. – Макс сказал, что только ради гонок починил ящик…
– Ну, если Макс сказал… – Макс замечательный человек, но если что-то принимается чинить, то ломает окончательно. Для меня до сих пор загадка, как он работает заправщиком и не сжигает при этом каждый раз дотла дома и тачки.
– Соврал, конечно! – вздохнул Кролик, не хуже меня осведомленный о Максовых способностях. – Как же плохо! Это последние гонки перед хаосом.
Гонки на синеве проходят в сотнях миль от нашего острова у берегов Северного архипелага. Но Кролик с Максом не пропускают ни одного репортажа. У каждого из них свой фаворит. Тощий Кролик болеет за толстого Боя, а упитанный Макс – за хиляка и коротышку Ларри. Они каждый раз заставляют меня смотреть гонки вместе с ними. Поначалу я болел за Боя, потом за Ларри и, наконец, чтобы не ссориться ни с Максом, ни с Кроликом, выбрал себе в любимцы самого распоследнего неудачника по прозвищу Тормоз. Ну и как только я его выбрал, Тормоз начал побеждать. С тех пор из Тормоза его переименовали в Волшебника, а я стал подбирать себе другого фаворита… Правда, с кандидатурой я определюсь после того, как хаос минует.
– Вообще-то пора не чинить стереовиды, все равно в ближайшие дни они работать не будут, – заметил я, – а делать здоровенные дверные замки. Стальные замки без синьки.
– Я таким уже запасся, – Кролик подался вперед с видом заговорщика. – А еще…
– Ребята! – Максим навис над нами, как нависает медведь над своей жертвой. – Слышали новость? Наверняка нет!
– Вообще-то это на заправке Сина случилась драчка! – сообщил Кролик. – Так что мы…
– Какое мне дело до какой-то драчки у Сина! – возмутился Макс. – Тут дело вселенского масштаба. Вселенского! – Макс грохнул кулаком по столу. – Я опаздывал в «Корову» и гнал с превышением. Меня остановили!
– Кто бы сомневался! – пожал плечами Кролик. – Я…
– Молчи, ушастый! Меня остановил квартальный страж! И – слушайте дальше! – Максим многозначительно поднял палец.
– Ну… – сказали мы с Кроликом хором.
– Он не выписал мне штраф! Понимаете? Не выписал квитанцию! Он просто протянул руку и сказал: «Десять монет».
Максим демонстративно вытянул свою лапищу, растопырив пальцы.
– Понимаете, о чем я?
Мы с Кроликом в унисон кивнули.
– Конец света неизбежен, – сказал я.
– Плохо, – добавил Кролик.
– И я о том же. – Максим сел за столик, схватил кружку Кролика и осушил залпом.
– Вообще-то это моя кружка, – сказал Кролик.
– А моя?
– Вон та.
Макс опрокинул и ее.
– Ну а что за драчка на заправке?
Я кратко изложил цепь событий, не упоминая про футляр. В урезанном виде все выглядело так, будто я согласился на тройную оплату. Но обмануть Макса не удалось:
– Значит, кристалл у тебя?
– Он похож на идиота? – вмешался Кролик. – Разумеется, Син его перепрятал.
– Молчи, ушастый… Сейчас время не трындеть попусту, а разрабатывать план. Значит, у нас есть кристалл, Лоцман, Создатель волны и Разрушитель-охранник. – Максим ударил себя кулаком в грудь. – А вскорости – исчезновение Пелены, хаос и – битва за Двойную башню! – Макс улыбнулся. – Обожаю драку.
Все считают его крутым, наверное, из-за внешности: в Максиме почти два метра роста, широченные плечи, ноги – толще, чем у Дайны, и грива не хуже, хотя он не делает начесов, а вместо подушкообразной груди у нашего друга шарообразный живот. К тому же он носит поверх рубахи жетон ветерана. Он в самом деле служил два года – сидел на Черном плато и следил за волнами Океана, что рвутся к Альбе Магне сквозь Барьерный риф. То есть он ежедневно замерял градиент понижения синевы от Барьерного рифа к острову.
Макс – синоптик.
– Вообще-то я не собирался драться, – сказал я.
– Зачем тогда взял кристалл?
– Я не… – Слов не нашлось.
– Вот именно! Ты очень хотел подраться. Просто притворялся все эти пятнадцать лет, как и мы все, – заключил Макс и потребовал у проходящей мимо официантки еще пива.
– Я лично не притворялся, я в самом деле не люблю драться. Хаос – это плохо, – заявил Кролик.
– Ага, будем еще пятнадцать лет сидеть и обсуждать подробности нашей никчемной жизни да плакаться на груди друг у друга, – кивнул Максим. – А знаете, почему вы, кролики, трусливо поджали хвосты и готовы забраться под стол?
– Кролики не поджимают хвосты, – заметил я.
– А вы такие, которые поджимают! – рявкнул Макс. – Знаете, как рассуждают кролики?
– Конечно же, нет, – ответил Кролик.
– А рассуждают они так: если я и дальше буду сидеть в «Тощей корове», то могу до самой смерти считать себя гениальным кроликом. А если вылезу из норки, ввяжусь в драку и проиграю, то пойму, что я жалкая ничтожная тварь и уже никогда не найду утешения ни в одной самой глубокой норке, ни с одной самой распрекрасной крольчихой.
Макс схватил принесенную официанткой кружку и присосался к ней намертво. Я пододвинул свою поближе к себе и подальше от Макса. Кролик сделал то же самое.
– Ты не учел еще один важный фактор, – напомнил я.
– Какой?
– С нас могут содрать наши мягкие теплые шубки, – сказав это, я невольно зябко повел плечами.
Кролик сделал пару глотков, потом отставил кружку, вновь подался вперед, чуть ли не распластавшись по столику, и прошептал:
– У нас есть за́мок…
– Ты говорил про замо́к, – напомнил я.
– Замо́к тоже есть. Мой замо́к для за́мка.
– У кроликов не бывает за́мков, только норки, – сказал Макс и одним глотком высосал содержимое кружки Кролика.
– А у меня есть именно за́мок. Вы не поверите, если узнаете, где он и чей… Но я не скажу. Это тайна. Вот ключ! – Он показал настоящий металлический ключ от механического замка. – Сказать, где находится моя крепость? – С выдержкой у него были явные проблемы.
– Нет, Кролик, ничего не говори про свою нору, – прорычал Макс.
Если бы я в самом деле нашел укрытие на случай хаоса, то не стал бы говорить об этом ни единой живой душе. Я стараюсь быть мудрым, правда, пока у меня это плохо получается. Но Кролик считает, что у него не должно быть от нас секретов.
– Кролик, – остерег его я, – молчи. И помни – кролики кричат только перед смертью.
– Вы – мои друзья? – У Кролика глаза вдруг странно заблестели.
– Да хоть трижды друзья! Молчи! – Макс покраснел, потом полиловел.
– Хорошо… я вот что скажу: я нарисовал маршрут движения от замка до Двойной башни. Он оптимален, – сообщил Черный Кролик.
Как я уже говорил – Кролик был Лоцманом. А вот насколько хорошим, нам всем предстояло проверить. Впрочем, и мою квалификацию Создателя волны тоже еще никто не подтвердил. Как и способности Макса. В полосу хаоса мы все вступали в статусе дилетантов.
Когда мы с Максом вышли из заведения Дайны (Кролик обычно задерживался там до самого закрытия, то есть до утра), на Альбу уже давно опустилась ночь. Впрочем, небо вблизи Океана никогда не бывает черным – только темно-синим. Сейчас под серебряным блюдцем луны неподвижно висело дымчатое облачко, похожее на раздутый уродливый портфель Графа. Вокруг стоянки горели фонари – розовые плафоны на черных подставках. Где-то неподалеку едва слышно работали поливальные установки – в свете фонарей я видел розоватый водяной туман.
Я хотел полюбоваться этой картинкой – учитывая, что в ближайшие ночи вряд ли будет до прогулок. Но мне помешали.
Эти трое пацанов окружили девчонку на стоянке и предвкушали потеху. Надеюсь, не слишком грубую. Пелена еще не пала и не падет до утра, как бы там ни чудили в Двойной башне. Обычно в такое время активизируются воришки и хулиганы. Насильники и убийцы пока еще чувствуют узду – они выходят на охоту позже.
– Глянь-ка, Тиг, какие чулочки она надела! – хмыкнул рыжий детина.
– А трусики тоже ажурные? – подхватил глумливо второй, высокий и тощий. – Надо проверить.
Кажется, я ошибся. Эти ребята решили поохотиться до того, как начнется основная потеха. О, синева! Куда же катится мир!
– Отойдите! – Девчонка сжала кулаки.
После чего троица заржала. Тощий парень ухватил девицу за локти. Он хихикал громче всех, но тощий был в этой компании отнюдь не главный – самолично он сорвал бы с шеи девчонки кулон да бежал без оглядки. Главный – вон тот рыжий, коренастый накачанный тип с бычьей шеей, чья крашеная огненная шевелюра была заметна издалека. Третий в компании, узкоплечий хлюпик с длинным красным носом, постоянно озирался.
Рыжий ухватил девчонку за подол юбки. Девица изо всей силы ударила его ногой.
Парень отскочил.
– Ах ты… – Он замахнулся и закатил девчонке пощечину.
Я сунул руку в карман куртки. У меня там был комок пены. Я мог бы швырнуть ею в парня, если бы он стоял чуть дальше. Но сейчас, если я попытаюсь его опутать, нити наверняка заденут девчонку.
– Макс… Порезвимся? – спросил я, ускоряя шаг.
– Ты очень этого хочешь?
– Представь, очень.
– Ну давай!
И мы понеслись к этим типам. То есть я понесся, а Макс сразу отстал, хотя и пыхтел старательно следом.
Я давно узнал девчонку. Это была фея. Ну, та самая, с глазами серо-серо-голубыми. Полина.
Мы бежали, я грохотал подкованными каблуками по булыжникам мостовой и вопил:
– Уроды!
Макс тоже вопил:
– Урою! Убью… Жжем синеву! – и прочее в том же духе. При этом я отчаянно гримасничал, зная, какое впечатление это производит при встрече лицом к лицу.
Пока Пелена еще держится, таких придурков вполне можно взять на испуг. К тому же стражи пока что делают свою работу. Кое-как, но делают. А значит, они должны здесь объявиться с минуты на минуту.
Рыжий обернулся:
– А вот и защитнички.
Верно, он не разглядел моего лица – фонарь светил мне в спину, иначе комментарий был бы совсем другим. Если бы вообще был. Рыжий ухмыльнулся и шагнул мне навстречу.
Зря он это сделал. Единственное, что его защищало, – это близость феи. А теперь… Во-первых, он наконец разглядел мою физию и окаменел, а во-вторых, я бросил в него шарик – издали очень похожий на комок изжеванной бумаги, которыми плюются через трубочки в школе на уроках. Только это был очень большой комок, и от него во все стороны, развеваясь, тянулись белые нити. Рыжий запоздало попытался пригнуться, но комок последовал за ним – вернее за его бычьей шеей, – нити выпрямились, сплелись в веревку, которая крепко оплелась вокруг шеи парня. Я чуть дернул все еще вытянутую руку на себя, и парень опрокинулся на спину.
Тощий, что держал Полину за локти, слабо пискнул и разжал руки. Она обернулась и влепила ему затрещину с таким звоном, будто башка у парня была медной.
Не сговариваясь, тощий и хлюпик пустились наутек. Кажется, они что-то при этом еще кричали. Что-то, очень похожее на слово: «Мама!»
Как раз в этот момент Макс, отдуваясь, поравнялся со мной.
– Сволочи! – Полина помчалась за обидчиками, но, пробежав шагов двадцать, остановилась, оторвала от какой-то тачки зеркало заднего вида и швырнула удиравшим вслед.
Рыжий тем временем отчаянно молотил пятками по мостовой и безуспешно пытался содрать с шеи удавку.
– Ну надо же, как хорошо! – проговорил я и, встав так, чтобы свет падал мне на лицо, наклонился над пленником и оскалился.
У того глаза окончательно вылезли из орбит. Думаю, этот миг он не забудет до конца жизни.
– Отпусти его, – раздался голос женщины.
Уточняю – голос женщины-стража. Из-за ближайшей тачки вышла Мэй. Тонкая гибкая фигура, затянутая в темно-синюю кожу форменной куртки, полоска такой же темной кожи вокруг головы. Черные волосы трепал ветер. Вот же синь, до чего эффектная девица!
– Привет, Мэй! Давно наблюдаешь? – спросил я, распрямляясь.
– Отпусти, – повторила она ледяным тоном.
Разумеется, если я не подчинюсь, она может запрятать меня на все оставшиеся от Пелены дни за Врата Печали – хотя бы на нулевой предварительный уровень, но даже на предварительный уровень мне совсем не хотелось лезть.
– Свободен! – Я щелкнул пальцами, и моя удавка распалась, превратилась просто в ворох рыхлых белых ниток. Я приманил их и вновь собрал в комок.
Рыжий сел и судорожно хлебнул воздух. Вокруг него на мостовой расплывалась темная лужа. Парень заскулил и попытался отползти в сторону на четвереньках.
– Могла бы и вмешаться, – заметил я. – Когда обижают детей.
– Я не ребенок! – крикнула фея издалека.
– Это я себя имел в виду… И еще Макса, – добавил я после паузы.
Мэй ничего не ответила, подошла к парню сзади и защелкнула у того на запястьях наручники.
– Минус третий уровень тебе гарантирован – твои отпечатки в Пелене, – сообщила она рыжему.
Тот что-то прохрипел в ответ, давясь кашлем.
Мэй ухватила арестанта за шкирку и повела к своей тачке – синяя мигалка включилась при ее приближении.
– Подстели под него клееночку! – крикнул я вслед.
Полина тем временем вернулась.
– Заправщик? – Она только теперь меня узнала.
Или притворилась, что только теперь. Я простил ей эту невинную игру. Феям принято многое прощать, пока они не превратились в злобных фурий.
– Ты здорово врезала тому парню, – заметил я. – Наверняка завтра у него вся морда распухнет.
– Да ладно… всего-то одна пощечина. Он заслужил.
– Да, я слышал – гул шел на всю стоянку.
Мэй тем временем врубила мотор, и ее тачка демонстративно медленно проехала мимо нас.
– Позвольте вас проводить, Полина, – галантно предложил я фее.
– Ну, я и сама могу дойти…
На мое лицо не каждый может смотреть без содроганий. Но Полина прежде смотрела, так мне, во всяком случае, казалось. Но сейчас как будто чего-то устыдилась, каких-то своих мыслей в мой адрес, и опустила глаза.
– У тебя есть провожатый? – спросил я.
– Да зачем?..
– Думаешь, этот рыжий один такой? Пелена ползет по швам. Рыжего нахала должно было обездвижить, как только он тебя ударил. А ему хоть бы хны… По-моему, одного приключения на сегодня вполне достаточно.
Я не спрашивал, что она здесь делала, возле таверны Дайны, где девчонке в одиночку не следует появляться даже в ночи самой стабильной Пелены. Полина как будто услышала мои мысли.
– Мы гуляли по набережной, смотрели на Океан. Ну, я думала, меня проводят. Но он… – «Он» было произнесено с убийственным презрением, – сказал, что его мама будет ругаться, если он еще задержится, а он не может нервировать свою обожаемую мамулю. И вообще Пелена запрещает несовершеннолетним гулять ночью.
– Где ты его нашла такого?
– В театре… Мы были вместе в театре. Про запрет на прогулки, кстати, вранье. Я вон всю жизнь гуляю…
– Идем, подброшу тебя до дома, – прервал я ее рассуждения, благо мне не надо отклоняться от маршрута. В этом плане удобно подвозить соседку.
– Ты обещал меня доставить до моей конуры, – напомнил Макс.
– О да, разумеется. Я свое слово всегда держу. И уже не боюсь, что мама заругается.
Полина рассмеялась. Хорошо рассмеялась, без надрыва. Значит, тем уродом не слишком дорожила. А мне стало грустно. Меня-то мама уже никогда больше не отругает.
Мы подошли к моей колымаге, и только в этот момент я понял, от какой тачки Полина отломала зеркало. Похоже, мы поняли это одновременно.
– Я не хотела! – призналась вредная фея. – То есть не думала, что это ваша… Может, я пойду поищу, оно не могло далеко улететь…
Я отодрал от лобового стекла синий листок. Мэй, удаляясь, на ходу прилепила к моей развалюхе штраф за езду без зеркала.
– Не стоит. Я твою забаву уже оплатил.
Я открыл дверцу и склонился в полупоклоне:
– Прошу, Полли.
Уверен, что она терпеть не может, когда ее так называют. Но и я не люблю, когда от моей тачки отламывают какие-нибудь части, пусть даже и из самых героических побуждений. Фея сверкнула своими серо-серо-синими глазами в безуспешной попытке меня испепелить и уселась на заднее сиденье. Макс, разумеется, сел рядом со мной, хотя я бы предпочел иную диспозицию.
– Вот же синь! – вздохнул Макс. – Надо мне было догнать тех парней и побить.
Полина насмешливо фыркнула. Усомнилась она, разумеется, не в заявлении «побить», а в предыдущем действии – «догнать».
– А что, я, между прочим, на соревнованиях в школе выиграл первый приз, – вспомнил Макс.
– Неужели? – ехидно спросила Полина.
– Забег на милю, – не моргнув глазом, заявил Максим. – В десятом классе. Я был тогда тощий-претощий, меня ветер подхватывал и нес.
– А ты, заправщик, хорошо бегаешь? – спросила фея.
– Всю жизнь терпеть не мог школьные соревнования, – признался я.
По счастью, зеркало в салоне она не успела оторвать, и я увидел, как она улыбнулась. Я люблю, когда мне улыбаются, а это бывает довольно редко, учитывая, что сделали с моим лицом в момент обращения.
Я вырулил со стоянки и, проезжая мимо фонаря, перевернул оставленный Мэй листок. На обороте было написано: «Три ночи, два дня». Даже Кролик предрекал Пелене больше.
Разумеется, я не собирался оплачивать штраф – падение Пелены спишет все старые долги чохом.
По дороге было принято единогласное решение – сначала едем к Максу, ну а потом мы с Полиной отбываем домой. Люблю такие минуты, когда никто друг с другом не спорит и не доказывает, что он должен быть главным. Правда, очень скоро мне становится скучно.
Максим был в нашем предстоящем деле незаменим. Я уже говорил, что по образованию он синоптик, а в грядущие дни хаоса, не зная, что может выкинуть Океан, нечего было соваться в драку. Макс два года отслужил на Черном плато, там, где, минуя море Неподвижности, на Альбу Магну время от времени вываливаются бешеные ветры, сдувая всякую растительность и превращая поверхность острова в этом месте в ровный стол. Служба там не сахар – тоска смертная. Макс развлекался тем, что время от времени объявлял видимость миллион на миллион, а через пару часов сообщал: «Дымка-сто» и отменял разрешение на полеты. Пилоты возвращались домой, и Макс с удовольствием наблюдал, как из окон трехэтажной казармы выпрыгивают механики и заправщики, фельдшеры и сантехники. Макс называл такие мгновения «телопадом». После этого следовал грохот разбиваемой мебели, мужские крики и женский визг. Половина женского населения поселка после очередной Максовой шутки блистала многочисленными синяками на физиономии, а его самого пару раз отлавливали разгневанные женки и один раз – прозревшие против воли мужья. Именно так он обзавелся шрамом на скуле и гордо именовал его боевым.
После выхода в отставку на крыше своего дома Максим построил маленькую метеостанцию. При первом взгляде на оборудование было ясно, что все эти штуки Макс спер с военного склада, когда покидал армию. А покинул ее он пятнадцать лет назад, когда пришел хаос. Потому что с падением Пелены армия самораспускается. В такие дни с армейских складов каждый тащит все, что плохо лежит, – от ракет, заправленных синькой и, значит, как оружие совершенно бесполезных при хаосе, пистолетов, гранат и кончая старыми сапогами. Поэтому Альба Магна не держит на суше серьезного оружия – все расположено на кораблях вне Пелены, и каждый крейсер или миноносец, да что там крейсер – каждый катер имеет свой управляющий кристалл. В некотором роде армия Магны неподвластна Пелене. Но власть собственного кристалла порой бывает куда страшнее, чем общий покров.
Ладно, это я отвлекся… Так вот, в дни хаоса Максим сумел спереть оборудование метеостанции. В частной жизни оно не имело никакой ценности, но Макс был фанатиком своего дела и наблюдал за синевой годы и годы – правда, уже не со станции, а с крыши своего дома на горушке Шестого круга. Отсюда как на ладони видны были ближайшие кварталы и вдали – Жемчужная гавань. Что касается его армейской добычи, то он стащил набор ртутных термометров, но половину из них в дороге перебил. На стене у него вместо часов висел барометр, а под ним стоял барограф, самописец которого ничего давно не рисовал, а бумажная лента отсутствовала. Ящик метеошаров и теодолит он выставил на крышу, здесь же на шесте красовалась вертушка, правда, ни к чему не прикрепленная, она миленько так вращалась и трещала под действием ветра. Прибор видимости Макс переть не стал – он и в армии производил расчеты на глаз. Если над Океаном он мог различить гряду рифов на море Неподвижности, значит, видимость на все восемь миль, если нет – то меньше. Еще Макс упер из армии целую пачку шаблонов карт, на которых он то и дело пускался рисовать изобары синевы, фронты и шествующие с Океана циклоны. Приборы, с помощью которых измеряют градиент синевы, работают на кристаллах, которые в народе называют «мелкой солью». Про соль я, кажется, уже говорил… Ладно, проехали. С помощью мелкой соли нельзя даже украсть пачку чипсов в магазине, но все равно хранить соль приходится в шкатулках из черного дерева. Шкатулок Макс утащил штук сорок. Когда мне нужна была новая для хранения моего браслета – я забирал очередную у Макса.
Макс до сих пор каждый день отмечает на картах градиент понижения синевы к берегам острова. По градиенту можно, пусть и приблизительно, установить прочность Пелены. Все последние дни градиент увеличивался. А это значит – Океан наступает, давит на Пелену и в ближайшие дни начнет затоплять пирсы и бухту. Ну а потом он бросится на остров.
Макс жил в Трупном квартале. «Трупный» – это не потому, что рядом находилось кладбище или морг, а потому что это самый старый квартал в городе. Все дома вокруг уже по многу раз покрывались реставрационными сетками. Ремонт в этих районах Альбы выглядит всегда одинаково – поверх слоя штукатурки накладывают сетку из синевы, чтобы штукатурка держалась. Но новый слой обычно так тонок, что сетка просвечивает. Фасад здания, который отремонтировали по первому разу, похож на нарисованный в ученической тетради домик. Два слоя – это уже ближе к паутине. Три, четыре, пять слоев (а в старом городе их обычно больше десятка) – и дом приобретает синюшный оттенок, столичные жители такие дома в шутку называют покойницкими. Максим обитал в двухэтажном домике, где снимал второй этаж и мансарду с выходом на крышу. Вход с улицы у него был отдельный – крутая каменная лестница заканчивалась маленькой террасой как раз у его дверей. За аренду Макс платил с задержкой в полгода – дольше было нельзя, неплательщикам грозил минус первый уровень.
«Но полгода хаос мне непременно спишет», – с видом гения напоминал мой друг.
Впрочем, у каждого из нас была подобная заначка для хаоса. Один тянул с оплатой квартиры, другой придерживал алименты на ребенка. Живя под покровом Пелены закона, мы почти всегда мечтали малость сжульничать. Я лично до последнего откладывал оплату штрафов – а штрафовали меня постоянно. Кажется, на штрафы я тратил больше, чем на жрачку.
Машину я оставил на площадке, а потом мы двинулись по крутой каменной лестнице наверх. Справа шла глухая стена, слева – шаткие ажурные перильца. Чем выше мы поднимались, тем шире открывалась панорама синих черепичных крыш. Уж не ведаю, какой там за́мок отыскал наш Кролик, но это место идеально подходило для замка. Вот только сам дом вызывал у меня сомнения.
– Глядите! – закричала Полина и ткнула пальцем вверх.
В темной синеве неба, покачиваясь, плыл воздушный шар. Белый с зелеными полосами, он медленно удалялся в сторону Океана.
– Вот же синь! Нас опередили! – прорычал Макс и, пыхтя, чуть ли не бегом помчался вверх по лестнице.
Удивительно, но догнать я его сумел лишь у самых дверей домика. Поминая всех богов синевы, Макс возился с замком. Пелена, хоть умри, но не желала открывать дверь законному хозяину. Наконец, после десятого или двадцатого требования, замок открылся. Макс ринулся на крышу – к своим метеошарам. Мы с Полиной последовали за синоптиком.
На крыше у Макса был расчищен небольшой кусочек пространства под три плетеных кресла и деревянный одноногий столик – здесь мы втроем: я, Макс и Кролик – любили по вечерам, когда не играли в «Тощей корове», сидеть, глядя на Жемчужную гавань, и попивать «Дон Чезе» или холодное пиво. В углу просторной террасы скопилась высоченная куча хлама. Макс терпеть не мог выбрасывать старые вещи. Все, что портилось, не работало, перегорало, он притаскивал сюда, на крышу. Ломаные корзины, наполненные пустыми банками, дырявые кастрюли, старые башмаки и куртки, битые тарелки и чашки, бутылки от выпитых вин, коробки и коробочки всех мастей. Мне всегда казалось, что до дна этой кучи добраться невозможно. Расти вверх ей помогали две сошедшиеся углом стены соседних домов, которые были на два этажа выше Максовой клетушки. Чтобы кучу не мочило дождем, Макс натянул над своим хламовником брезентовый тент. Эту выставку ненужности Макс любовно именовал «моя кладовая».
– Что он делает? Отправляет послание на Барьерный риф? – Округлившимися от восторга глазами Полина смотрела, как Макс наполняет гелием свой метеошар.
Макс ничего не ответил.
– Просто Макс поклялся, что в этот раз первым запустит шар, не подчинимый Пелене, – сообщил я с каким-то мальчишеским самодовольством.
– Еще один! – воскликнула Полина.
Могла бы и не кричать. Теперь монгольфьеров становилось больше. Маленькими стайками по пять-шесть разноцветных пузырей они уходили к Барьерному рифу. Почему их так называют – не ведаю, наверное, по имени народа, который вел жизнь исключительно в воздушном океане, бороздя просторы над Океаном энергетическим. Судя по тому, что там и здесь над корзиной вспыхивали оранжевые отсветы горелок, самые отчаянные воздухоплаватели уже пустились в путь.
– А вы что, этот маленький шарик запускаете? – изумилась Полина.
– Угу, – отозвался Максим.
Над нами как раз проплывало очередное полосатое чудо. Корзина покачивалась в каком-нибудь десятке метров над срезом крыш.
Я достал из кармана моток кружев, положил на ладонь, дунул… и тонкая нить паутинкой поплыла по воздуху, нагоняя медлительный шар. Через пару минут она прилепилась к корзине. Другой конец нити Макс уже присоединил к своему шару.
– Ну, в путь, малыш! – завопил он.
Мы смотрели, как они удаляются в сторону Океана – огромный красно-синий воздушный монстр и наш простенький белый шарик ручной собачкой на поводке.
– Вы уже не первые… – вздохнула Полина.
– Как раз мы – первые, – уточнил я. – Этих радужных монстров Пелена уничтожит. Они сорвались в путь слишком рано. Это особенность первых – они всегда опережают время и погибают. А наша крошка наверняка проскочит.
– И что это даст?
Я сделал эффектную паузу, позволив Полине целую минуту умирать от любопытства.
– Ничего ровным счетом. Просто иногда приятно быть первым хоть в чем-то.
Так мы стояли на крыше Максова дома и, задрав головы, смотрели, как плывут в темно-синем небе огромные воздушные шары.
Каждый думал об одном: грядет хаос.
Я отвез Полину домой, а потом, зайдя к себе на второй этаж, в комнатку над конторой, выгреб первый ряд книг из огромного дубового шкафа, вынул из второго ряда энциклопедию и открыл. На страницах не было текста – они были аккуратно вырезаны, и внутри лежал футляр из черного дерева с золотым тиснением «Леонардо». В этом футляре находилась золотая оправа без стекол. Я не рискнул открывать его. Даже ослабевшая Пелена может засечь мое непослушание: оправа эта не зарегистрирована, у меня нет на нее разрешения. Золотая оправа – это генератор волны. Без нее победить в драке за Двойную башню невозможно.
Я спрятал футляр с оправой в нагрудный карман спецовки. Пять лет она пролежала в тайнике. Пора бы и на волю, родная…