ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Расщепление

ГЛАВА 12,

странная


Прикосновение Кота подобно легчайшему дуновению. Не иначе этот негодник каким-то образом знает, когда мой сон переходит в легкую стадию, и именно тогда касается кончика моего носа. Его прикосновение почти неуловимо, воздушно, но настолько действенно, что я сразу открываю глаза, и первое что вижу – два больших бесконечно мудрых (ей‑ей не вру), светящихся изнутри темной зеленью глаза.

Восемь лет почти каждую ночь повторяется эта сцена, что, конечно же, говорит о запредельной степени избалованности нашего персонального сфинкса. Давным-давно, когда крошечный, безволосый, розовый как младенец и немыслимо горячий котенок лишь поселился у нас, он постоянно жалобно мякал и, казалось, все время мерз. Мне его было жалко настолько, что, вопреки здравому смыслу, советам котозаводчицы и просьбам жены, я вставал по ночам и кормил большеухого малыша кошачьими консервами. С тех пор ушастик превратился в огромного, почти девятикилограммового монстра, но привычка вкушать по ночам свое излюбленное блюдо осталась. Причем, к удивлению жены и сына (я подозреваю, что они просто завидуют), такую побудку он устраивает лишь мне. Эдакая своего рода избранность, возможно, и не позволяет мне все эти годы отмахиваться от его ночных домогательств.

Вот и сейчас, открыв глаза, я почти провалился в зеленую, горящую голодную бездну.

«Опять! Нееет… – подумал я, прежде чем осознал, что моя голова раскалывается.

Боль ощущалась подобно кольцу Сатурна: на периферии, в удалении, вращаясь вокруг головы.

«Надо меньше пить… воистину… – подумал я, – а может быть, чаще…».

Зеленая бездна передо мной отдалилась и приняла форму настырных кошачьих глаз.

– Задолбал…, – пробормотал я обреченно и попытался встать с кровати.

В следующее мгновение я забыл и про боль, и про зеленую бездну: испуг разметал все.

«Где я!?» – закричала новая мысль: вокруг темнота и почти живой, шевелящийся запах полыни.

Я лежал не на кровати, а на чем-то жестком, холодном и, как подумалось мне, простирающемся в бесконечность. Под ладонями ощущались комки: большие и маленькие, твердые и рассыпающиеся – мучнистые.

«Земля? – с удивлением спросил я самого себя, – Почему? Откуда…». Но ответа не было, да и времени на раздумья не было тоже: кромешная тьма, тишина и горечь полыни, казалось, проникали в самое сердце. Я ощущал, как оно сжимается и колотится все быстрее, истеричнее, громче…

Вскочив на ноги, я выставил руку вперед и сделал осторожный шажок.

– Мя-у, – раздалось у меня за спиной в тот момент, когда моя рука наткнулась на стену. Холодная, твердая, осыпающаяся земляная стена показалась мне бескрайней: я касался ее пальцами, ощупывал слева от себя, справа, сверху, но она продолжалась и продолжалась.

Мой мозг, оглушенный пулеметными выстрелами сердца, с невероятной скоростью рождал мысли, одну жутче другой. Я отмахивался от них и, подобно неверной дымке, они исчезали, но освободившееся место тут же занимали другие, такие же ужасные. Калейдоскоп кошмарных придумок менялся, но постоянным оставался вопрос, ответа на который не было, и именно это вселяло в меня подлинный ужас. «Где я?» – спрашивал я себя снова и снова, двигаясь вдоль стены и беспрестанно ощупывая ее.

– Мя-у, – прозвучало еще раз, теперь гораздо громче и однозначно настойчивее.

Во тьме проявились два зеленых огонька.

«Нашел же ты время, – подумал я, – где я возьму эти гребанные консервы».

Точно услышав мои мысли, огоньки исчезли.

Лезвие страха – «Теперь я совсем один!» – полоснуло мне сердце, но новое: «Мя-я-у!» и вспыхнувшие в отдалении зеленые глаза смягчили возникшую боль.

– Мя-я-у! – еще раз, очень громко и нетерпимо.

«Да подожди ты!» – хотел прокричать я, но Кот меня опередил.

– Мя-я-у-у-у!!! – завопил он пронзительно, долго и злобно, и я понял, что меня только что назвали «земляным червяком».

С возникшей мыслью: «А вдруг он действительно что-то знает» я уступил зову Кота и, удерживаясь рукой за неровность стены, осторожно отправился в сторону нетерпеливых огоньков.

Едва я до них дошел, как зеленые глаза исчезли, но через мгновение показались вновь, уже гораздо дальше.

– Мя-я-у-у-у!!! – послышалось с той стороны.

– Сам дурак, – обиженно пробормотал я, но продолжил двигаться вслед за глазами.

И вновь я один в кромешной тьме.

Через секунду зеленые огни появляются снова, но теперь не в стороне, а надо мной. Как ни в чем не бывало раздается мирное: «Мя‑у» – и я понимаю, что Кот приглашает меня выбираться наверх.

Я поднимаю руки и обнаруживаю над головой неровный земляной край. Дальше все просто – нехитрое гимнастическое упражнение и… передо мной луна. Гигантская обесцвеченная луна, словно вырезанная из бумаги, в абсолютно черном, черном небе. Я стою на краю огромной, черной, как небо, ямы, вдыхаю по-прежнему полынный воздух и различаю далекие отблески костра.

– Мя-у, – раздается позади меня.

Оглянувшись, я замечаю призрачного в лунном свете Кота. Его зеленый взгляд кажется удовлетворенным и все еще требовательным.

– Ах ты, мой красавчик, – говорю я и подхожу к Коту, – спасибо, малыш, выручил. – Я глажу его, почесываю за ухом, а Кот жмурится, громко мурчит и трется о мою ногу. – Ну, теперь моя очередь вести тебя, – говорю я и делаю шаг в сторону костра, – пошли за мной.

Под непрестанное котовое «Мя-у! Мя-у…» я подхожу все ближе к костру, и тут огонь вспыхивает необычайно сильно. За долю секунды я успеваю увидеть людей, даже обрадоваться им, и вдруг точно пелена спадает с глаз моих: я замечаю бесчисленные холмики, убегающие в темноту, и табличку на каждом.

«Кладбище!»

Уже забытое болевое кольцо Сатурна тут же материализуется и сдавливает голову болью снаружи, в то время как другая боль пытается взорвать череп мой изнутри.

– Мя-я-у-у-у!!!… Мя-я-у-у-у!!!… – вопит Кот, подобно иерихонской трубе.

Люди у костра поднимаются, оборачиваются ко мне. Их лиц я не вижу, но ощущение, что знаю каждого из них, становится все сильнее.

Воздух, несущий в себе саму душу полыни, обжигает гортань, я задыхаюсь и сквозь кашель пытаюсь разглядеть стоящих у костра, но вижу лишь контуры на фоне яркого мятущегося пламени.

Вдруг за костром возникает движение и словно из пламени появляется человек – цыганка, ее я узнал тотчас же!

Звук несущейся к земле авиационной бомбы заполняет собой все вокруг, и я ощущаю, как моя голова взрывается, разбрызгиваясь фейерверком мозга, полыни, времени… ПАМЯТИ…

«Позолоти ручку, дорогая, что было, что будет…»

…Я кричу и вырываю свою руку из горячей маминой ладони. Я бегу, куда глаза глядят, бегу, бегу… спотыкаюсь и падаю. Я лечу вниз, во тьму…

В кромешной тьме я открываю глаза. В голове слет юных барабанщиков, и каждый из них долбит в свой проклятущий инструмент. Напротив – два невероятно мудрых, по-прежнему нетерпеливых и голодных зеленых глаза.

– Задолбал… – обреченно бормочу я и, превозмогая нежелание, опускаю ноги с кровати.

ГЛАВА 13,

жена, похмелье и другие неприятности объединяются против нашего героя


Наступившее утро одарило меня громкими и препротивными воплями будильника – телефон вибрировал, прыгал и верещал – и какой-то особенно извращенной головной болью. Поднимаясь с кровати, я мечтал лишь об одном – об острой гильотине. Когда же я вышел из спальни, то в дверях квартиры застал Анютку. Она стояла с неизменной спортивной сумкой на плече (ее плавание по утрам меня восхищает и убивает одновременно) и огромным портфелем в руке. Взгляд моей чаровницы медленно поднялся от моих ступней к моей голове, и, когда наши глаза встретились, я услышал (неужели я это заслужил? не помню):

– Ты был как свинья.

Во взгляде Анечки содержалось столько укора, что я оторопело замер. Когда же мысли, все еще растворяемые остатками выпитого вчера спиртного, сложились в какие-то слова, в прихожей никого, кроме меня, уже не было. Входная дверь закрылась со звуком мягкой дорогой тяжести, в замке трижды провернулся ключ, а я продолжал стоять и просто смотреть перед собой. Мой мыслительный механизм явно барахлил, он пыхтел, скрипел и никак не мог разогнаться.

Пребывая в состоянии эдакого полусуществования, я поплелся на кухню и здесь обнаружил Кота. Он, напряженный как струна, сидел на подоконнике и наблюдал за птицами, устроившими тусовку на соседском балконе. Увидев меня, о птицах Кот сразу забыл, спрыгнул на пол и, заговорщически посмотрев мне в глаза, стал тереться о мою ногу.

– Экий ты все-таки… – сказал я и в качестве своеобразного поощрения легонько пошлепал Кота по бокам. Тот тут же запрыгнул на стул, где лежал его чесальный коврик и, в ожидании длительного массажа, стал крутиться на нем, поглядывая на меня.

Но до игрищ ли было мне? После событий вчерашнего немыслимого дня, обильных вечерних возлияний и ночи, потешившей меня невнятным кошмаром, который я тем не менее помнил до последнего жеста, до малейших эмоций, мне хотелось совсем другого.

Таблетка антипохмелина – раз, таблетка – два, ну и три – до кучи.

Я надеялся на чудо, но его не случилось: боль не ушла, она лишь слегка притупилась и по-прежнему ощущалась как нечто живое, скребущееся внутри головы. Все утро прошло под созвездием мерцающего похмелья.

На завтрак я ограничился лишь парой чашек эспрессо и, продолжая мучиться головой, отправился на работу.

Жужжащий сегодня особенно яростно офис встретил меня простреливающими мозг телефонными звонками, немыслимо громко разговаривающими коллегами, а ближе к обеду добил невозможно отвратительным запахом булочки с корицей.

«Что б вы подавились этой булочкой», – думал я, адресуя свое пожелание неизвестному гурману и почти задыхаясь от приторно-сладкого запаха.

Добавить другие нелестные пожеланиями я не успел: зазвонил мой телефон, не рабочий – мобильный.

– Алло, – пробормотал я.

– Привет, это…

Я увидел, как кожа на моей руке покрылась ордой огромных мурашек.

– …Леха.

Я молчу. Мурашки на руке шебутятся, толкаются и меняются местами.

– Срочно нужно поговорить, – безапелляционно раздается в трубке, – приезжай на… – и он назвал станцию метро.

Человеческие качества, каковые меня бесят больше всего, – это беспардонная наглость и наплевательство на интересы других (особенно на мои), как случилось в эту минуту. Леху – или то, что казалось Лехой – совсем не интересовало, могу ли я приехать, хочу ли в конце концов, – приезжай и все.

– Нет, – ответил я и отключился.

Если краткость – сестра таланта, то сейчас я стоял на пороге гениальности.

Возмущение, моментально взбурлившее во мне, не только изгнало орды мурашек, но и свершило долгожданное чудо – головная боль вдруг ушла и мне сразу похорошело. В один миг солнышко за окном стало маняще желанным, офисные разговоры и трезвон телефонных аппаратов напрягать перестали и даже запах булочки с корицей, хоть еще раздражал, но ощущался не настолько гадким. Потому-то на следующий звонок я ответил уже с улыбкой, хотя знал – звонит все он же, настырный живой или нет Леха.

– Слушаю, – громче, чем нужно, сказал я.

– Владимир, нам правда срочно нужно поговорить…

– О как. Прям срочно‑срочно? – Сарказм в моем голосе просто зашкаливал. – У вас в загробном мире все делается в авральном режиме?

– Я не умирал, – едва слышно раздалось в телефоне.

– Да ты-ы что-о-о… – усмехнувшись, протянул я, почему-то в эту секунду ощущая легкое дуновение сострадания.

– Я все объясню, – сказал Леха уже чуть громче, – пойми, это очень важно, для всех.

– Всех? – воскликнул я так громко, что на меня стали оглядываться. – И сколько их, этих – всех? – добавил я уже тише.

– Тут все не так просто… я объясню, – голос на той стороне вновь стал чуть слышным, а я опять почувствовал, что внутри меня нарастает сочувствие. Мне хотелось съязвить, посмеяться, но ощущение страдания и боли с другой стороны телефона сдержало меня.

– Сейчас не могу, правда, – примирительно ответил я, успев назвать себя дураком, – встреча через двадцать минут и до вечера. Так что лишь после работы. Давай в районе восьми?

Несколько секунд Леха подумал и сказал:

– Я перезвоню через пару минут, хорошо?

– Договорились.

Леха не перезвонил, он прислал сообщение: «В 21:30 в парке таком-то… Налево от центрального входа, метров через триста живая изгородь, за ней три каштана и лавочка под ними. Устроит?»

Меня слегка смутила подобная его осведомленность о парке рядом с моим домом, в котором, к слову сказать, за последние три года я ни разу не был, и тем не менее я тут же ответил: «Да».

Если бы я мог предположить, чем закончится вечерняя прогулка, интересно, я так же скоро согласился бы на нее или все же задумался хотя бы на секунду?

ГЛАВА 14,

в которой неожиданная встреча заканчивается совсем неожиданно


Воспоминания о вечере того дня посещают меня часто, и каждый раз первое, что воскрешает память – косые лучи заходящего солнца. Я вижу, как они проходят сквозь листву каштанов, такие неестественно материальные, объемно-желтые с оранжевым отливом, такие ощутимо теплые и не по-земному трепещущие.

Затем в воздухе, пронизываемом этими лучами, появляются местечковые завихрения. Секунда, другая – завихрения начинают сгущаться, темнеть и принимают полупрозрачные и причудливые формы человеко-амеб, такие меняющиеся и перетекающие. Происходящее очень похоже на галлюцинацию, на всполохи воспаленного сознания, но один штрих добавляет ему вещественную четкость. Небольшой штрих, наделяющий почти жизнью те самые сгустки, плавающие в сиропе солнечного света – глаза. Черные клубочки, по два в каждом из парящих объектов – глаза, изливающие укольчатую, пронзающую дыхание ярость.

Медленно, не спеша (время еще позволяло), в задумчивости я шел по асфальтированной дорожке парка.

В очередной раз, пятый или шестой за сегодня, я спрашивал сам себя: «Зачем оно мне? Зачем мне все это надо»?

То, что случилось помимо моей воли и в чем я слегка поучаствовал, понятно: ключевым здесь является именно – помимо моей воли. Но сейчас-то зачем я пытаюсь усугубить ситуацию и осознанно совершаю движение в сторону непонятного? «Почему бы попросту не забыть все те странности, – спрашивал я себя, – не отмахнуться от них?» Вопросы, вопросы, вопросы – а где же ответы? Не знаю.

Возможно, все дело в том, что тридцать два года, точнее всю мою сознательную жизнь, я испытываю зудящую тягу к чему-то… необычному, эдакому, смешно сказать – сказочному. Звучит очень глупо. Думать же о таком, да еще достаточно регулярно, наверное, вообще вершина идиотизма, но… не отпускает. Мысли о чудесах меня не оставляют.

Наша обычная жизнь в обычном мире совсем не плоха, по крайней мере мне на свою было бы грех жаловаться: семья, любовь, друзья, работа. Но… (и опять то самое «но»…) во мне все еще продолжает жить та детская неудовлетворенность, словно обида на мир, казавшийся вначале одним, а в итоге представший совершенно другим: чудес, тех самых, что приходили мне в детских снах, не бывает. Когда-то я принял это и с тех пор просто жил. ПРОСТО жил до тех пор, пока полтора месяца назад не встретился с Лехой.

Немыслимая записка, несохнущие ботинки и тот самый ощущаемый мною щелчок несуществующего механизма возникли как призрачное дуновение, настолько неуловимое, что я его не осознал. Лишь вчера, столкнувшись с умершим, но живым Лешкой на дороге между двух кладбищ, дуновение перестало быть не только призрачным, но и дуновением тоже. То был порыв урагана, разметавший туман моей жизни.

Я смутно помню свой шок и почти не помню своих поступков, но ощущение чего-то запредельного, невозможного и все же СУЩЕСТВУЮЩЕГО возникло в моем сознании и в доли секунды пропитало меня целиком. И теперь оно толкает вперед, превращая меня, совершенно нелюбопытного человека, в поборника этого порока: мне не только хочется узнать и понять, сейчас я хочу много большего – я хочу видеть, прикасаться, участвовать.

Наверное, потому каждый мой шаг, приближающий к встрече, отдавался еще и легким импульсом страха: я боялся, что Леха, живой или не совсем, не придет.

Возможно, я настолько хотел увидеть нечто необычное, настолько загнал себя подобными мыслями, что вскоре у меня появилось ощущение, что с парком что-то не так. И с каждой секундой ощущение проявлялось все сильнее и сильнее.

Вначале вокруг я видел людей – очень много людей. Взрослые и дети гуляли по дорожкам, катались на роликах, скейтах, велосипедах, но чем дальше я отходил от центрального входа, тем меньше отдыхающих я замечал. Казалось бы, природа, воздух, красота там, впереди, в глубине парка, иди и наслаждайся (на великах так вообще без вариантов), ан нет. Гуляющие предпочитали толкаться у ворот, на центральной аллее, а дальше не шли. Лишь изредка встречались одиночные выгульщики собак, да и то вид у них был, прямо сказать, не боевой – растерянно-напуганный, что ли.

Предаваясь удивлению о странном поведении окружающих, я не заметил, как оказался перед длинной зеленой живой изгородью. Аккуратно постриженная посадка высотой около полутора метров рассекала парк поперек и отделяла от него изрядную и, как оказалось, очень красочную лесистую часть. Здесь я сошел с убегающей в сторону асфальтовой дорожки и по газону двинулся вдоль изгороди, пока не дошел до самого ее края.

Едва я зашел за изгородь, передо мной открылся вид, как с открытки: три дерева, густые и раскидистые, скамейка с выгнутой спинкой под ними и два фонаря по сторонам от нее. Возможно, виной тому удачный ракурс, но, так или иначе, представшая передо мной художественность навсегда запечатлелась в моей памяти.

Я улыбнулся и подумал: «Ого… Леха-то еще и романтик… К чему бы все это?»

Впрочем, любоваться красотой места долго мне не пришлось: через несколько секунд из-за дерева вышел мужик из метро, тот самый невкусно пахнущий сосед. Он подошел к скамейке и помахал мне рукой, как бы приветствуя и приглашая присоединиться.

Я никак не успел среагировать на появление столь нежданного человека: в следующее мгновение лучи заходящего солнца ожили и, обретая материальность, высветили вокруг него новую, страшную жизнь. Раздуваясь и опадая, словно паруса на неверном ветру, рядом с человеком возникли нечто, напоминающие иллюзии перегретого воздуха, но он их словно не замечал. Мужик из метро глядел на меня и… улыбался – так солнечно, так счастливо.

Одно из трех существ, что теперь телепенькались рядом с ним, в мгновение сжалось и, раскрывающейся пружиной метнувшись к человеку, исчезло внутри его тела. И тут же оно появилось снаружи, уже огромное, надувшееся, обретшее новый, почти черный цвет, струйками стекающий на траву.

Все случилось настолько быстро, что человек из метро закричал лишь спустя несколько секунд. За это время окрас существа почти полностью стек на землю и оно вернулось к первоначальной своей полупрозрачности.

Вскрик человека, похожий на болезненный вдох, лишь набирал силу, когда два других сгустка одно за другим метнулись в него. Они появились снаружи, истекая темнотой (это его кровь! – прошептал мой ошалевший разум) и сбросили на газон из своих аморфно меняющихся конечностей темные кусочки.

Боль человека не ушла в крик, стеная, она рухнула вместе с ним, на сочную зелень травы.

Я бежал. Я бежал к нему, но мог ли я чем-то помочь? Я не думал об этом – просто бежал.

Вот тогда я увидел глаза, клубочки глаз тех существ и ощутил их ярость, уколами пронзающую мое дыхание. Существа двигались вокруг упавшего человека и глядели в мою сторону, точно поджидая меня, а потом, постепенно растворяясь в воздухе, исчезли.

Человек хрипел, давясь хлещущей через рот кровью и… улыбался. Он приветливо, как-то восторженно продолжал смотреть на меня. А я… во мне вопил страх и металась паника, и лишь одна мысль занимала собой все сознание: «Что делать?» И только руки мои, живущие без меня (я наблюдал за ними будто со стороны), касались лежащего на земле и ощупывали его.

Ни видимых ран, ни повреждений, лишь горлом кровь, без остановки, пузырясь.

Звоню! Кричу – «Человек умирает!!!» И так, много, много раз.

А потом он затих. Нет, не умер – просто перестал хрипеть и стонать.

Человек поднял дрожащую руку и коснулся моего запястья. Паника изнутри меня вдруг ушла. Мой взгляд расфокусировался, так что все закружилось перед глазами, а потом я увидел нечто похожее на млечный путь. Только мириады звезд были не белыми, они лучились краснотой.

«Хо-но-та» – произнес красный млечный путь и пришел в движение. Бесчисленные звезды закружились мерцающей дымкой, и вдруг я увидел разворачивающиеся из образовавшегося тумана крылья.

«Хо-но-та» – услышал я еще раз, и видение исчезло. Лишь отголосок его – две сворачивающиеся спиралью красные вселенные – я видел в глубине глаз лежащего на земле человека.

«Хо-но-та» – проговорил сквозь кровь человек, и я ощутил, как моя кисть снова и снова ударяется обо что-то твердое. Его ослабевшая рука из раза в раз стучала моей кистью о его грудь.

«Рассекатель не позволит им…» – произнес человек из метро.

Красные вселенные в его глазах погасли, и странный человек умер.

И тотчас же где то недалеко раздался жутчайший вопль.

Теперь я знаю, метафора – «крик, от которого кровь в жилах стынет» – вовсе не ерунда, придуманная для красного словца. В мгновение прозвучавшего ужасного крика именно моя кровь превратилась в ледяное желе.

ГЛАВА 15,

раскрывающая капитана Петрова с новой стороны


Владимир?

Небольшой ярко освещенный даже в столь поздний час аквариум: неугомонные гупешки, устроившие хоровод вокруг длинного зеленого куста водорослей, поднимающиеся кверху и щекочущие слух пузырьки воздуха, и где-то там, снаружи: «Владимир!?»

Вынырнув из крошечного подводного мирка, я ощущал сердцебиение и озноб. Прошло несколько секунд, прежде чем мой взгляд сфокусировался на хозяине кабинета.

– Да, господин капитан, – отозвался я и добавил уже с иронией, – или все же… товарищ?

Напротив меня за столом сидит огромный человек. Его лицо, как мне кажется, напряжено, а взгляд уже не пытается исподволь проникнуть в меня, он неприкрыто рвет мою волю на части.

Капитан полиции Петров проигнорировал мою насмешку и неторопливо, увесисто сказал:

– Мне хорошо известно, что вы, Владимир, скрыли часть фактов…

«Откуда же тебе такое известно», – думаю я.

Когда капитан говорит, его параллельные толстые губы по-прежнему почти не двигаются, и это все еще меня забавляет.

– …не все рассказали про необычные вещи, которые были у того парня, Алексея…

«Оба-на! Каков поворот, однако».

– …и это его ботинки. Вы думаете, я не заметил?

«Вы думаете, я попался?» – мне хочется ответить именно так, причем полностью подражая манере самого Петрова, только добавить побольше сарказма, но вместо этого я говорю:

– Нет.

– Я надеюсь, вы обратили внимание, что мы беседуем без записывающего устройства?

«Ого, заговорщические нотки в тоне капитана?»

– Да.

– Вы должны понять, Владимир, я на вашей стороне и пытаюсь помочь…

«О как!»

Я изо всех сил сдерживаю себя, чтобы не расхохотаться капитану в лицо, и все же насмешливой улыбки скрыть не могу.

– Бог с ними, с ботинками, – продолжает тем временем капитан, – по сути, это не столь важно, но то, что вы пытаетесь скрыть сейчас, чревато огромными непредсказуемыми последствиями для всех.

«Всех?»

Фразу про неких «всех» я уже слышал. Она меня зацепила, но так и осталась нераскрыта, и вот снова появляются те самые безликие «все».

– Всех!? – переспросил я, – это вы о ком, капитан?

Губы Петрова сомкнулись так плотно, что белыми полосами выделялись на его загорелом лице. Непродолжительную тишину разбавляли лишь пузырящиеся звуки аквариума да гудение светильников над головой.

– Хо-ро-шо, – по слогам произнес капитан, – я расскажу вам про… Всех, хотя не имею на это права, но после того, как вы, Владимир, скажете мне, где книга?

«Ничего себе, капитан големов взволнован или и это мне показалось? Неужели такое вообще возможно?»

– Книга? – удивленно переспрашиваю я. – Какая книга?

Петров привстал и, опершись ладонями о столешницу (его огромные пальцы побелели), наклонился ко мне. В каре-красных глазах капитана мне почудилось разгорающееся пламя.

– Книга, что была у Мастера! – в своей манере, растягивая слова и делая ударение на каждом, проговорил он.

«Вот сейчас он точно меня убьет», – успел подумать я, прежде чем произнес:

– Мастера? Какого мастера?

Нет, до кровопролития не дошло, да я бы и не дался: он, конечно, здоровее меня, причем значительно, но я однозначно проворнее. Секунд через десять после моего ответа гигантский человек просто рухнул на свое место. Несчастный стул всхлипнул, но не развалился. «А было бы забавно» – подумал я.

Пока я наблюдал за нахмуренным и сосредоточенным лицом стража порядка, в моей голове, подобно веселому мячику, подскакивало сказанное Петровым слово – Мастер. Слово прыгало, не давая себя поймать, и, ощущая свое бессилие, я чувствовал, как моя новоявленная болезнь – любопытство – прогрессирует невиданными темпами. «Мастера? Мастера чего? Мастера в чем? – думал я, ругая себя за излишний сарказм, насмешки и подколки в адрес огромного и, кажется, далекого от юмора человека. – Теперь обиженный Петров точно ничего не расскажет. Ни-че-го! И все мои мучения совершенно напрасны!»

Под «мучениями» я подразумевал несколько часов непрерывного допроса, на который меня привезли прямиком из парка.

Следователи A, B и C (они, конечно, представились, но я не запомнил), разместились вокруг меня на стульях, а хозяин кабинета и председательствующий допросчик, капитан Петров – за своим столом; и понеслось.

Я аккуратно, не спеша, выверяя каждое слово, рассказывал снова и снова достаточно упрощенную версию случившегося.

Признаюсь, дурная идея: поведать, как все происходило на самом деле, с той жуткой красочностью и моими кошмарными мыслями, меня посетила: интересно же посмотреть на реакцию капитана и его приспешников. К счастью, идее той я не поддался, рассудив, что в психушку мне вовсе не хочется. Рассказ же про сгустки воздуха, проходящие через человека, выкачивающие его кровь, да еще выдирая внутренности, не говоря уже про то, что случилось позже, – это прямая дорога в дурку. Потому-то я рассказывал, как все и было, лишь опуская неестественные моменты.

Надо сказать, сам процесс фильтрации разговора, когда любая лишняя информация обязательно тебе же выйдет боком, требует неимоверной усидчивости и самоконтроля. Я же, к моему глубокому сожалению, этими качествами не обладаю. Потому-то во время пересказа я не просто переживал, – я жутко нервничал, причем старался скрывать еще и факт своего нервничания. В итоге временами я нес форменную ахинею.

– Вдохновленный сегодняшней прекрасной погодой, я гулял по парку, наслаждаясь природой и всяческими красотами…

– Жена? Какая жена? Ах, моя жена. К сожалению, она горит на работе и не смогла разделить со мной всей прелести такого чудного вечера. Но теперь-то, после случившегося, она непременно захочет прогуляться и своими глазами увидеть место трагедии. Женщины, что с них взять…

– …как вдруг услышал крик, из-за той самой живой изгороди. Я, надо сказать, человек неравнодушный… Вы даже не представляете, насколько я страдаю от этого качества, постоянно вляпываюсь в разные катавасии… и потому побежал туда, огибая эти долбаные посадки…

– Да, согласен – ступил, нужно было бы проломиться сквозь изгородь. Что тут поделаешь, не догадался.

– …а там на земле лежит человек. Когда я подбежал к нему, он лишь стонал, хрипел и изо рта у него шла кровь. Глаза широко открыты, но он, кажется, ничего не видел…

– Да, бормотал что-то, но я не понял.

– Я был просто шокирован, узнав в нем мужика из метро. Капитан не даст соврать, насколько этот человек был странным и как он меня тыкал своей сумкой где-то с месяц назад.

– …однако это не помешало мне позвонить и вызвать «скорую», которая приехала слишком поздно, к тому времени человек умер.

– Помощь? Какую помощь я мог ему оказать? Наложить жгут на горло? Он дышал, а ощупывать, исследовать – так я не врач. Эдак только хуже можно сделать, разве нет?

По уже известной мне полицейской традиции допрос прерывался неоднократными остановками. Меня перебивали, переспрашивали, заставляли скакать по времени – наверное, пытались вывести на чистую воду. К чести моего огромного «друга» Петрова замечу, что он на протяжении всего времени молчал (лишь раз хмыкнул, когда я невзначай помянул его), предоставив истязать меня своим младшим товарищам. Возможно, они проходили практику, как студенты-медики оттачивают свое мастерство на особо больных пациентах. Эти трое тиранили меня по очереди и сообща, я же, помимо того что был вынужден контролировать свои слова, никак не мог отогнать, даже на время, будоражащие мое сознание мысли.

Сидя на допросе, вопреки здравому смыслу я испытывал нечто похожее на эйфорию. И не мудрено: буквально несколько часов назад другая сторона жизни пусть трагично, но совершенно явственно открылась мне. Я хотел увидеть ее еще раз, и она как будто хотела того же: меня засасывало и растворяло в воспоминаниях. Прикладывая немалые усилия (еще и в борьбе с памятью), я, как попугай, снова и снова повторял спасительную фразу: «Я не знаю». И в тот момент, когда вопросы дошли до расположенных почти по окружности кровавых брызг и кусочков плоти, фраза «Я не знаю» оказалась единственным, на что я мог опереться.

– Не знаю, не обратил внимания, – отвечал я, – человек умирал на моих руках, мне было не до того, чтобы смотреть по сторонам.

Поверили моим рассказам или нет, меня совсем не волновало.

В конце концов допросчики – менты-стажеры, как я их назвал, ушли и мы остались вдвоем – я и капитан Петров. Именно тогда возникшая пауза и несколько секунд тишины сыграли с моим утомленным, но алчущим чудес разумом нехорошую шутку. Зацепившись взглядом за аквариум, наблюдая за движением воздушных пузырьков и снующих между водорослями рыбок, я вдруг увидел стволы деревьев, скамейку… Из ниоткуда возникла моя рука, потянулась вперед, и под моей ладонью оказалось что-то твердое. А потом как-то сразу проявилось тело лежащего на траве человека и… повторился ужасающий крик.

– Владимир? – Я понимал, что меня зовут, но отреагировать на слова капитана сразу не мог. – Владимир!?

Когда же я вновь осознал себя в кабинете Петрова, то заметил, как капитан почти картинно отключил и убрал диктофон.

Увы, итог нашей с ним беседы оказался более чем скромным: ни я, ни капитан свои карты так и не раскрыли. Мне, по крайней мере, удалось узнать, что человек из метро был неким «мастером», а вот капитан однозначно остался ни с чем.

Я сидел на стуле и наблюдал, как на лице Петрова едва заметно отражается внутренняя борьба. Он явно хотел узнать про книгу, но делиться взамен информацией капитан либо не хотел, либо, как говорил, не мог.

В конце концов махина-человек поднялся из-за стола и, пройдя два раза по комнате, пробасил:

– Мы обязательно продолжим эту неофициальную, – с особым ударением, – беседу, но чуть позже.

Черт меня побери, я не мог поверить в то, что чувствовал, но в этот момент я очень хотел, чтобы это «чуть позже» произошло как можно скорее.

ГЛАВА 16,

не только связывающая между собой предыдущие главы, но и раскрывающая Главную Тайну


Итак, к двум часам двадцати минутам восемнадцатого августа в немыслимых и невероятных событиях, вольно или невольно, приняли участие:

Я – непреднамеренно, но по устоявшейся идиотской традиции добровольно вляпавшийся не пойми во что.

Леха, он же призрак Лехи – эдакий «подставщик» и втравливатель меня в каждый эпизод произошедших приключений.

Мужик из метро – некий Мастер, ставший жертвой… чего? Вопрос не просто нуждался, он буквально требовал отыскать на него ответ, причем как можно быстрее.

Капитан Петров, или капитан големов (мне так больше нравится) – совсем не простой полицейский и очень неплохой притворщик.

И наконец, моя обожаемая Анечка – несчастная жертва недальновидности, беспечности и других качеств своего мужа – то бишь меня.

Когда я вышел из здания полиции и направился пешком домой (благо недалеко), то, прокручивая в голове этот «расстрельный список», изо всех сил заставлял себя думать о безвинно пострадавшей стороне – об Анютке. Я не только напоминал себе, что именно по моей вине она коротает ночь в одиночестве, в холодной постели, но и убеждал себя продумать достойное объяснение своего нового «увлекательного», да еще столь позднего приключения. Но как же мне было тяжело: я никак не мог справиться с памятью, что неудержимой и своенравной волной затягивала меня в свою глубину. И в какой-то момент, я даже не заметил, как поддавшись ей, точно по волшебству, я вдруг опять оказался под сенью каштанов. Я увидел почти исчезнувшие солнечные лучи (они слились в один затухающий вечерний свет), себя, стоящим на коленях перед трупом Мастера и услышал парализующий меня чудовищный крик.

Кошмарный вопль звучал по нарастающей и нес в своей основе что-то такое, от чего мое самообладание съежилось и попыталось забиться в глубь души. Достигнув апогея, крик обрывался и через мгновение возникал снова.

Преодолевая охватившую меня скованность, я поднялся на ноги и повернулся в сторону, откуда слышался вопль. На мгновение возникла тишина, затем крик повторился опять, и из зарослей кустов, метрах в ста от меня, выскочил… человек?

Человек! В светлом балахоне с капюшоном, скрывающем голову, он рывками бежал вперед и молотил руками воздух, точно отмахивался от преследующей его орды ос.

Лишь только я убедился в человеческой природе кошмарного вопля, как почти предавшее меня самообладание поспешило вернуться. За долю секунды я не только решил, что под балахоном скрывается мужчина (возможно, тембр голоса тому поспособствовал), но и успел удивиться – чего же он так орет?

Меж тем события разворачивались с невероятной быстротой. Балахонщик метался по краю огромной лужайки, отделяющей каштаны со скамейкой от лесистой части парка, и, судя по хаотичным, рваным и непонятным движениям, пребывал в совершенно неадекватном состоянии. Иногда он забегал за деревья, потом опять возвращался на простор лужайки и, не прекращая орать, махал руками.

Аккуратно, стараясь не наступать на залитую кровью траву, я вышел за пределы кровавого круга и, подгоняемый обострившимся любопытством, осторожно двинулся навстречу вопящему субъекту. Между нами оставалось, наверное, метров пятьдесят, когда человек описал по лужайке дугу и в очередной раз устремился к посадкам.

Случайно или нет, но перед ним оказалось самое здоровенное древо, и человек со всего маху, едва ли не ускорившись перед этим, врезался в него. Послышался глухой звук удара, тело в балахоне словно спружинило от ствола, отлетело в сторону и упало на землю. Поляну и окрестности тут же накрыло почти вещественной тишиной.

Когда жуткие вопли оборвались, я побежал к лежащему на земле, но, сделав с десяток шагов, ошарашено замер на месте. То, что я увидел, вряд ли бы могло уложиться в голове нормального человека, но прекрасно вписывалось в сегодняшний вечер: крошечное грозовое облачко зависло аккурат над распростертым телом и атаковало его миниатюрными, но самыми что ни на есть всамделишными молниями. Затем я увидел небольшие клубы разноцветного дыма – грязно-зеленые, белесо-бурые, темно-фиолетовые, – ядовитыми испарениями поднимающиеся над светлым балахоном и растворяющиеся в воздухе в полуметре над ним.

Прошло какое-то время, прежде чем я (любопытство неудержимо толкало вперед) решился двинуться дальше, но, не сделав и пары шагов, опять остановился. Сначала я услышал негромкое, но очень злобное тявканье, а затем, продираясь сквозь кусты живой изгороди, на поляну выскочил йоркширский терьер – девочка, судя по большому розовому сбившемуся банту. Агрессивная собачонка подбежала к лежащему на траве человеку и остервенело вцепилась ему в руку.

Теперь меня подгоняло вперед не только любопытство, но и желание отогнать злобную животину. Я почти побежал, но рев и хрипение, послышавшиеся за моей спиной, заставили меня остановиться и обернуться.

Огромный, как бегемот, ротвейлер с выпученными, налитыми кровью глазами и пеной из пасти, подобно ожившей смерти, пронесся мимо меня, волоча по траве широкий и длинный поводок.

В тот момент я, кажется, потерялся: не в силах оторвать взгляд от жуткой собаки, словно лишенная мыслей сомнамбула, я поворачивался вслед за ней.

Открывшаяся мне картина достойна воссоздания в хорошем фильме ужасов: две собаки (к йоркширу успел присоединиться большой белый лабрадор), рвали бесчувственное тело несчастного. Девочка с розовым бантом по-прежнему драла руку, лабрадор же, кровожадно рыча, терзал выпроставшуюся из-под балахона ногу. Через секунду к ним присоединился ротвейлер. Хрипя и давясь воздухом, он подскочил к лежащему человеку и сомкнул на второй ноге свою кошмарную пасть.

В наступившем моменте безвременья все мысли меня покинули, и лишь одна – «По-че-му-Он-Мол-чит!» – отбойным молотком стучала в висках.

«По-че-му-Он-Мол-чит!» – И я опять побежал!

Очередной порыв помочь человеку закончился еще быстрее, чем предыдущие: что-то огромное налетело на меня со спины и, подобно фуре, врезавшейся в крошечную машинку, отшвырнуло в сторону.

Воткнувшись лицом в газон, я дышал пылью, жевал траву и извергал потоки самых скверных ругательств. Когда же, отплевываясь, задыхаясь и кашляя, мне удалось собрать себя и подняться на колени, трагедия, вершащаяся передо мной, походила на сцену из театра абсурда.

Я видел, как закутанное в светло-серую ткань беззвучное и безжизненное тело волокут по траве, трясут и раздирают на части три взбесившиеся собаки. Рядом с ними, размахивая руками и истерично выкрикивая «Фу, Карли, фу!», подпрыгивает блондинистая девица в розовых шортах и с розовым бантом в волосах. Пожилой седой мужчина в огромных очках тянет (абсолютно безрезультатно) лабрадора за поводок и что-то невнятно бормочет. Еще один огромный мужик (некое подобие капитана Петрова, только очень толстое) охаживает бока ротвейлера здоровенной ветвистой палкой. И как апогей бедлама – черная тучка, без устали разрождающаяся грозовыми разрядами все в того же несчастного.

Впрочем, назвав апогеем тучку, я несколько поторопился: кульминация наступила чуть позже. Послышался громкий, не менее яростный, чем рев ротвейлера, кошачий вопль – и взявшаяся неизвестно откуда пегая кошка кинулась в свалку. Она запрыгнула сверху на все того же лежащего на земле и, издавая душераздирающие вопли, принялась кромсать серую ткань балахона.

Появление кошки, похоже, кроме меня заметила лишь девица в розовом: она запрыгала еще чаще и так громко заверещала, что заглушила собой все остальные вопли. Ни собаки, ни оба мужчины на кошку даже не посмотрели: они занимались своими делами – животные пытались разорвать человека, а люди – оттащить их прочь.

Я уже стоял на ногах, когда воздух вдруг наполнился светом, словно солнечные лучи вновь обрели мощь, затем сгустился, и недалеко от тела, между всей этой вакханалией и мной, возникло что-то колышущееся.

Через несколько мгновений возникшее нечто преобразовалось в полупрозрачную женщину, одетую в точно сотканные из дымки одежды. Ее длинные развевающиеся белые волосы парили, а сама женщина плыла невысоко над землей, подобно призраку из мультфильма. И все же видение оказалась реальным, потому что именно женщина положила конец происходящим бесчинствам.

Собаки, кошка, люди как подкошенные рухнули на землю, едва призрачная незнакомка возникла рядом с ними, и только невозможная туча по-прежнему вонзала, не знаю, в живого ли еще человека злобные молнии.

И вдруг я осознал, что медленно и неотвратимо приближаюсь к призраку, шажок за шажком, все ближе и ближе.

Дальнейшее спрессовалось в мгновения.

Женщина поворачивается ко мне, поднимает руку и указывает ею на меня. Меж ее полупрозрачных пальцев возникает сияние…

Я продолжаю идти.

…глаза призрака наполняются удивлением; из сияния рождается сфера, словно состоящая из молний, и движется ко мне…

Я продолжаю идти.

…сфера меркнет и шагов за пять до меня исчезает…

Я продолжаю идти.

…воздушная красота женщины трепещет, белые сверкающие шарики ее ожерелья мутнеют, а проглядываемые вначале сквозь женскую полупрозрачность деревья исчезают.

Я продолжаю…

Призрачная женщина вдруг обретает цвет, теряет воздушность и оказывается стоящей на газоне, ее одеяния уплотняются и обвисают.

Я слышу громкий всхлип: «А-а-х-х!» – женщина двумя прыжками отскакивает в сторону и исчезает, а вместе с ней пропадают человек в балахоне и злобная тучка, лишь высоко в небо взмывает искрящийся полупрозрачный шарф, словно память, оставшаяся от призрака. Но «память» длится недолго – шарф взрывается фейерверком бесчисленных искорок и они сверкающей пыльцой оседают на землю, обильно укрывая людей, собак, кошку.

Сказку разрушили звуки сирен.

Сквозь остолбенение я слышал подвывающие гудки и почему-то хотел кричать.

«Ты же сам их вызвал», – сказал голос внутри моей головы.

«Хо-но-та», – произнес уже другой голос.

Искрящаяся пыльца исчезла. Я заметил, как кошка вскочила на ноги и метнулась в сторону деревьев.

«Успеть… – произнес я, повторяя слова, звучащие в голове, – ты должен успеть…» Я ощущаю, как моя рука касается груди Мастера. «Рассекатель не позволит им…» – и кожаная обложка книги, странно теплая, под ладонью.

Видение прошедшего исчезло под ослепительную вспышку и громогласный рев автомобильного сигнала.

Я вдруг осознал, что стою на проезжей части. Невдалеке, истерично мигая дальним светом и так же истерично гудя, стоит небольшая машинка. Водителя я не вижу, но, судя по первой пришедшей мне мысли – «Что ж ты так среди ночи на клаксон давишь, дура», – думаю, что за рулем женщина.

Мне смешно, и вовсе не потому, что, подобно лунатику, я вышел на проезжую часть. Мне смешно, и я готов разрыдаться от счастья: именно в этот момент мое сознание утвердилось в существовании другой жизни кроме теперешней, будничной. И не будь рядом сигналящей мне женщины, я, наверное, стоял бы посреди дороги и плакал, как ребенок, у которого сбылась самая несбыточная мечта.

Отвесив гротескный поклон вопящей машине (актер из меня еще тот), я, улыбаясь, вышел на тротуар. А дальше (надеюсь, моя жена никогда не узнает об этом), не в силах сдержать распирающий меня восторг, я заорал во все горло и со всей дурью:

– Магия форева!

ГЛАВА 17,

где узелки непонятностей наконец-то начинают распутываться


Насколько все-таки восприятие окружающего зависит от нашего внутреннего состояния. Бывает, что серая грусть, одолевающая нас, побуждает видеть серые будни даже в солнечном летнем дне. А иногда распирающие нас восторг и радость раскрашивают мазками счастья уныние поздней слякотной осени. В тот момент, когда эхо моего вопля – магия форева! – затихало между домами, мне казалось, что меня окружает сказка. А еще секунд через двадцать я уже бежал сквозь ту сказку по пустынной улице прямехонько к парку.

Уговаривать самого себя забрать спрятанную мной книгу Мастера (причем забрать именно сейчас, не дожидаясь запланированной утренней пробежки), долго мне не пришлось. «Разве не о чем-то подобном ты мечтал всю свою жизнь? – спросил я себя и тут же добавил: – Это наверняка крутейший артефакт: недаром Петров так жаждет наложить на него свои лапы». Фантазия тут же нарисовала гиганта Петрова, раздвигающего кусты живой изгороди и протягивающего огромные ручищи к лежащей между стволов кустарника присыпанной травой книге. И мог ли после такого я ждать до рассвета?

Только не подумайте, что в тот момент я забыл об Анютке: конечно же нет. Я подумал и о ней и… о том, что моя девочка все равно уже спит, а десять-пятнадцать минут моего отсутствия ничего не изменят. «Одна нога здесь, другая там», – сказал я себе и что было духу рванул в сторону парка.

Пока я бежал, ощущение почти осязательной сопричастности к окружающей меня сказке буквально витало в воздухе. Пересекая центральную аллею парка, я отметил, как по-новому в густом, маслянистом свете желтых фонарей выглядят выгнутые скамейки, клумбы меж ними и деревья, постепенно растворяющиеся в темноте. Когда же, добежав до живой изгороди, я обогнул ее, то буквально обомлел от вида, возникшего передо мной. То была гигантская, от земли до неба, «HDR фотография», мне бы хотелось сказать – сказки, но язык не поворачивается назвать увиденное столь добрым словом.

Скамейка, два ярко-белых фонаря по ее краям, шатер из неестественно зеленых листьев каштанов над нею и почти овеществленный черный круг на траве. Восторженность и эйфория, питающие меня еще секунду назад, сразу исчезли, и я остановился. Воспоминания о произошедшем вчера (уже вчера) воскресли в появившейся вдруг тревоге и едва слышном поскуливании внутри меня. Болезненно четкая, перенасыщенно темная – недобрая сказка поджидала меня впереди.

Я постоял, огляделся и, не заметив чего-либо необычного, точнее выбивающегося из окружения, не спеша направился к каштанам.

До скамейки оставалось шагов десять, когда из-за дерева, о которое прошлым днем расшибся незнакомец в балахоне, вышла огромная человекоподобная туша и походочкой моряка двинулась прямиком ко мне.

Слово «туша» я употребил преднамеренно и в совершенно оскорбительном ключе, потому что приближающийся человек в тот момент ассоциировался у меня лишь с карой небесной.

Остановившись почти у скамейки, я наблюдал, как туша, расплываясь в столь не характерной для нее улыбке, подходила все ближе и ближе. Когда же она замерла метрах в двух от меня и мы, подобно двум дуэлянтам, продолжали изучающе смотреть друг на друга, восторженность последних минут окончательно меня покинула, и я облачился в броню иронии.

– Не спится, капитан? – спросил я, ухмыляясь.

– И вам, Владимир, доброй ночи, – ответил невозможно довольный Петров. – Замечательная ночь для прогулки, – его губы кривились, а в глазах плясал лукавый огонек, – я почему-то так и подумал, что встречу вас здесь.

«Ого, Петров ехидничает! – подумал я. – Интересно, это его скрытая сущность вырывается под покровом ночи или общение со мной развращает?»

– Профессионализм, его у вас не отнять, – сказал я, не пытаясь скрывать насмешку.

– Что есть, то есть, – на полном серьезе согласился Петров, – книгу могли взять только вы. Далеко спрятать времени у вас не было, а значит, она где-то тут, рядом с нами, – и капитан медленно развел руками в стороны, точно пытаясь объять необъятное.

– Боже мой, вы гуру дедукции, капитан. Старина Холмс рядом с вами просто младенец.

– Ну, да, так и есть, – без тени сомнения подтвердил капитан и опустился на край лавочки. – Присаживайтесь, Владимир, поговорим.

Внутри меня, вопреки изображаемому спокойствию, царили сумбур и нервозность. Я думал о книге, лежащей в кустах почти за спиной Петрова, и ругал себя за столь неудачно выбранное место для тайника.

– Вы очень любезны, капитан Петров, – ответил я, занимая место с другой стороны скамьи, подальше от капитана.

«А может быть, подскочить к кустам, схватить книгу и дать деру? Догнать он меня не догонит, а потом не докажет, что она не моя».

К счастью, я не поддался столь абсурдной идее и вместо игры в догонялки с капитаном големов неожиданно для самого себя выпалил:

– Рассказывайте правду и лучше не врите!

Хорошая фраза у меня получилась, но интонация, с которой я ее произнес, вышла еще лучше. Я говорил как злой полицейский из боевика, точно мы с капитаном поменялись ролями.

В ответ на мои слова капитан Петров дружелюбно усмехнулся и неожиданно для меня сказал:

– Расскажу, расскажу. Разрешение я получил, да и без меня вы все узнали бы вскоре.

Повернувшись ко мне, капитан замолчал, а мое любопытство, до этого момента словно отсутствовавшее, не только вдруг появилось, но и взвыло от нетерпения. Если с любопытством я готов, так или иначе, мириться, то другое свое чувство, возникшее в ту же секунду, просто не переношу. О нем я, кажется, уже упоминал – сопереживание. Пока Петров молча сидел на скамейке, я вдруг ощутил непонятное сочувствие к огромному полицейскому. Но с чего? Да и какое мне вообще дело до душевных мук, мнимых или реальных, преследующего меня копа?

– Евстигней – звали человека, с которым вы столкнулись в метро и которого… – Петров замолчал, затем, после паузы, протянул руку и показал на хорошо заметный черный круг на траве, – …здесь убили.

– Евстигней? – удивился я.

Поборов бестолковую жалостливость и придавая голосу непонимание, даже толику идиотизма («включить блондинку», как называет этот прием моя жена), я добавил:

– Убили?

– Вы постоянно врете, Владимир, – произнес Петров, не меняя интонации и, кажется, не веря в мой идиотизм, – точнее, вы постоянно, причем преднамеренно, недоговариваете и скрываете факты, что вполне можно интерпретировать как ложь; но сейчас об этом не будем.

– Угу, выстраиваю препоны для следствия, по-сто-янно, – протянул я.

На мои слова капитан не ответил, он их будто не слышал.

– Да, его именно убили, – у меня вновь возникло ощущение внутри-петровского укола боли. – И я знаю, каким способом, но сейчас мы и об этом говорить не будем.

Не отводя взгляда от капитана, я лишь кивал головой, в то время как мое любопытство достигло невероятных размеров.

– У Евстигнея при себе была книга, которую вы, Владимир, спрятали…

Я хотел возразить, но Петров опередил меня:

– Подождите, я договорю, пока вы не успели мне откровенно наврать, – произнес он с интонацией воспитательницы детского сада. —Дело в том, что, в силу ряда особенностей этой книги и вашей личной особенности, Владимир, никто, кроме вас, не мог бы не то что спрятать ее, но даже просто взять в руки.

– О-чу-меть, – усмехнулся я. – А вы не допускаете, капитан, что при этом вашем Евстигнее той самой чудо-книги могло и не быть?

– В силу все той же особенности книги и особенности самого Евстигнея, – медленно и – как, наверное, ему казалось – очень доходчиво выговаривал Петров, – книга всегда находилась при нем и другого случиться просто не могло.

Капитан замолчал, а я не ответил: просто не мог, в этот момент мой внутриголовной кавардак разросся до критической массы.

Кое-как собравшись с мыслями, после продолжительного молчания, я все же сказал:

– Интересно вы рассказываете, капитан: там особенность, сям особенность. Оказывается, даже у меня есть некая особенность, о которой я не подозреваю все тридцать два года, что живу на свете. Может быть, не сочтете за труд и поведаете, что же это за особенности такие, как никак вы обещали все рассказать.

По окончании моих слов губы капитана дрогнули и словно через силу стали растягиваться в улыбку. Я же смотрел на его широкое лицо и ощущал непонятную вибрацию нервов.

– С одной стороны, все может показаться сложным, – неспешно сказал капитан, – Хотя…

«Па-аф!» – в ночной тишине раздался всплеск сжатого воздуха и в стороне, за деревьями, возникло неяркое свечение.

Подобие улыбки тут же соскользнуло с лица капитана, а в его глазах отдалась краснота. В тот момент как Петров поднимался на ноги, его ладони сжались в кулаки и стали походить на две огромные кувалды. Через секунду рядом со мной стоял человек, напоминающий самого что ни на есть настоящего каменного Голема.

В следующее мгновение случилось все сразу: из-за деревьев вышла девушка, «каменный Голем» сделал несколько шагов в сторону, точно закрывая меня от незнакомки, и я услышал пение птицы.

ГЛАВА 18,

подтверждающая, что красота – страшная сила


Одна из известных поговорок утверждает, что красота – страшная сила. Никогда бы не подумал воспринимать эти слова буквально, но той ночью под вдруг возникшие переливы голоса одинокой птицы я смог убедиться в недюжинной и действительно страшной силе, могущей обитать в красоте.

«Это не соловей!» – сказал я самому себе и тут же забыл о птице и о ее руладах: величественно, с ленцой к обомлевшему мне и напряженному капитану Петрову подходила умопомрачительная незнакомка. Ее длинное вечернее платье, настолько роскошное, насколько и неуместное для ночной прогулки по парку, казалось ярко-красным даже в полутьме. И этот шедевр, наверняка ручной работы, облегал, я бы сказал – идеальную фигуру. Открытые белые плечи, немалых размеров грудь, в бесстыдном декольте, длинная шея, огромные искрящиеся сережки и сверкающее колье источали агрессивную чувственность. Но… да простят меня мужики, не от вида всего этого великолепия я обалдел, тем более что разглядеть в подробностях очарование незнакомки смог лишь гораздо позже. С самой первой секунды, что я увидел идущую к нам девушку, меня сразило… свечение, движущееся вместе с ней. Вокруг красавицы существовало нечто похожее на эллипсоид или кокон – призрачный, не яркий, но отчетливо видимый. Этот кокон мерцал, и по его поверхности иногда пробегали всполохи, срывающиеся протуберанцами в ночь.

Можно ли утратить ощущение реальности больше, чем я в тот момент, когда созерцал супермодель, окруженную… «Энергетический барьер? Как в кино?» – крутилось в голове.

Можно!

Восхитительница остановилась шагах в пятнадцати от нас, ее ярко-алые губы изобразили улыбку (скорее хищную, чем обворожительную), и тут я заметил движение вокруг ее головы. Прошло время, прежде чем я осознал, что двигались волосы девушки. Черные, длинные, собранные в многочисленные пряди, они, извиваясь, ползали по ее плечам, поднимались в воздух и, покачиваясь, замирали, «уставившись» на нас с капитаном, точь-в-точь змеи на голове медузы Горгоны.

Трудно сказать, сколько времени я бы мог находиться в состоянии прогрессирующего идиотизма (тупо хлопая глазами), но в этот момент брюнетка позволила себе вступить в переговоры, и это уничтожило магию красоты.

– Отойди от него нахер, ущерб. Этот хер пойдет со мной! – громко, надменно и очень картинно прокричала она.

О сила слова. О речь, достойная незабвенной Эллочки Людоедочки – то была последняя капля, нарушившая метастабильность моего удивления. Оно рухнуло вниз, увлекая за собой остатки ошеломления, восхищения, – и я расхохотался.

Я гоготал до слез, до икоты, до того момента, как слово «Сука», произнесенное капитаном Петровым, заставило меня посмотреть на него. Голем сейчас не выглядел как обычно бесстрастным: его лицо самую малость, но изменилось, и я читал на нем досаду.

– Ты сам напросился, тупой урод! – вскричала явно не дружелюбно настроенная красавица.

Волосы девушки разом отпрянули назад и тут же озлобленно ринулись в нашу сторону. На груди, в декольте, со звуком выстрелившей газовой горелки полыхнуло всамделишное пламя и тут же переметнулось на окружающий брюнетку кокон. Оболочка, едва мерцающая до сих пор, полыхнула живым огнем, и я почувствовал, как меня обдало жаром, несмотря на десять-двенадцать метров, отделяющие нас от девицы. С шипением и посвистом трава вокруг девушки стала дымиться, вспыхивать и обугливаться. Красавица взметнула руку, и из ее ладони в нашу с Петровым сторону вылетело что-то, напоминающее сгусток плазмы или ошметок вулканической лавы, глубоко оранжевый внутри и объятый клокочущим пламенем снаружи.

Дальнейшее произошло молниеносно: я, как распоследний идиот, лишь сумел открыть рот, Петров сдвинулся в мою сторону, явно желая закрыть меня от летящей штуки, и, прежде чем живая скала перекрыла мне обзор, я увидел, как оранжево-огненное нечто исчезает.

– Ва-у! – удивленный выдох Петрова утонул в немыслимом мато-извержении взбесившейся девицы.

Я вышел из-за спины капитана и увидел, как с рук красотки, только что выдавшей уникальный поток ругательств, один за другим срываются многочисленные ошметки расплавленной магмы и несутся в нас. В этот раз капитан Петров даже не попытался меня прикрыть. Он поглядывал то на меня, то на девицу и был похож на юного натуралиста, наблюдающего за удивительным природным явлением.

Огненные нечто в нас не попали: они, как и в первый раз, растаяли на подлете.

Вот тут-то ярость девицы и сдулась. Выражаясь ее языком, красавица охерела от такого, кажется, не ожидаемого ею финала. Хлопая глазами, девица тяжело дышала и выглядела очень растерянной. Впрочем, нужно отдать ей должное, растерянность быстро прошла и злодейка решила выкинуть еще один фокус.

На ее груди опять полыхнуло. Огненный кокон стал толще, превращаясь в оболочку бушующего языкастого пламени, почти скрывающего в себе истеричную огненную приму. Вокруг горела не только трава – кажется, сама земля полыхала. Жар, обрушившийся на меня, казался уже нестерпимым. Над нами послышался треск и звук, напоминающий болезненное, хриплое дыхание. Я поднял голову и посмотрел в небо.

Как описать свои чувства – не знаю. Глядя в черное небо, разрываемое похожими на молнии, только огненными всполохами, я испытывал восторг, восхищение, удовлетворение…

Небо хрипело, чем дальше, тем громче и яростнее.

Моя голова кружилась.

– Тебя ресценут, тупая дура, – сквозь головокружение и восторг, как будто из другого измерения, услышал я негромкий, но четкий голос Петрова.

– Вот, вот, и будут правы, – сказал другой голос, от звука которого я вмиг «возвратился на землю».

Закашлявшись, точно подавившись тем бесконечным восторгом, я вдруг ощутил холод и как мои мышцы сводит от напряжения.

Светозвуковые эффекты над нашими головами исчезли. Огненная оболочка вокруг девицы сдулась до первоначального мерцающего контура, а огонь на ее груди затух и будто ушел в колье.

– Не дури, Огна, – произносит все тот же голос.

И по мере того, как воздух рядом с девушкой, теряя прозрачность, приобретал образ Лехи, лицо красавицы наполнялось пренебрежением.

– Тут бессильны не только твое мастерство, твоя ярость и вся твоя запредельная дурь, – проговорил Леха, – но и сам Риардис не смог бы сейчас обрушить поток метеоров на это самое место.

Брюнетка фыркнула и окинула надменным взглядом каждого из нас троих. Озлобленные пряди ее волос отстранились, словно в порыве отвращения, сама же она не сказала ни слова.

Я посмотрел на Петрова. Тот, как обычно, совершенно спокойно наблюдал за происходящим.

Леха, так и не удостоившись внимания девушки, лишь махнул рукой и направился к нам с капитаном.

– Здравствуйте, – проговорил он и как ни в чем не бывало протянул мне руку.

ГЛАВА 19,

слегка приоткрывающая будущее


Неожиданное и удивительное… видео? Ну да, наверное, видео, как это еще назвать, просматривал я во второй раз.

Световое шоу в темноте. Пляски огней на фоне озаряемых вспышками деревьев. Будто десятки фейерверков сработали в одно мгновение, разметав вокруг разноцветные искры и наполнив ночь голубыми, синими, желто-красными всполохами.

Красиво.

Но особенно завораживали, до душевной дрожи, фиолетовые светящиеся буруны, подобные клубам сигаретного дыма. Они возникали то здесь, то там, переплетаясь, проносились с огромной скоростью и обволакивали светящиеся эллипсоиды. И из этого сочетания движущихся в фиолетовом дыме красного и синего коконов рождались новые фейерверки.

Люди, устроившие данный художественно-световой бедлам, человек десять, беспрерывно перемещались. То исчезая, то появляясь, они скакали подобно упругим мячикам, размахивали руками, кричали и… вдруг в мгновение рухнули на землю – все как один, слаженно и синхронно.

В моей памяти сохранилось все: и фейерверк, и люди – но я не помнил и, к сожалению, не мог помнить столь эффектное и синхронное их падение наземь. Мои воспоминания обрываются на истеричном женском вопле: «…выруби его долб…б тупой, иначе вас ушатают…», – и на последовавшем за этим воплем моем вырубании – одним ударом.

ГЛАВА 20,

в которой непонятности продолжают проясняться


В тот момент, как из ниоткуда появился Леха, и пока он подходил ко мне, я смотрел на него и думал лишь об одном: «Он живой?»

«Он живой?» – спрашивал я себя снова и снова до тех пор, пока не коснулся его ладони.

Пожимая ладонь паренька, я ощутил не только ее прежнюю силу, но и настоящее живое тепло. Сомневаться было бессмысленно – передо мной стоял человек, а не мертвец, чудом выбравшийся из могилы.

Казалось бы, вот и ответ – успокойся моя голова, да где там. Вместо одного ушедшего вопроса тут же возникли другие – много, много других вопросов.

«Он живой! Как же так?»

«Они знакомы?»

«Тогда что же за фарс с допросом?»

«А фото? Фальсификация? Фотошоп?»

«Но я видел тело, – мертвое тело!» – думал я, пока Лешка и капитан пожимали друг другу руки.

– Соболезную, – произнес капитан Петров.

Парнишка заметно вздрогнул и кивнул в ответ.

«Что?»

– Рядом с вашим домом убили брата Алексея, – сказал капитан, обращаясь ко мне и одной этой фразой отвечая на почти все мучившие меня вопросы.

– Ваньку!? Ваньку У-БИ-И-ЛИ!? – внезапно завопила девица, о которой я, кажется, совсем забыл.

– Из-за тебя, подонок! Его убили из-за тебя! Я говорила, что так будет…

Разъяренной фурией она метнулась в нашу сторону и бежала до тех пор, пока рвущийся из ее груди крик вдруг не оборвался, а сама красотка не замерла в паре метрах от Лехи, будто окаменев.

Та штука на ее груди, что недавно полыхала огнем в декольте и которую я принял за колье, оказалась кулончиком, подвеской, темным камушком на простой цепочке. Только сейчас не было декольте, да и самого роскошного платья тоже не было; невероятная горгоноподобная прическа пропала, а пульсирующий вокруг красавицы кокон будто испарился. Рядом с нами стояла напуганная, небольшая, не очень привлекательная девушка. Она вздыхала, охала, ощупывала себя, будто не понимая, где она и что с ней происходит.

Всклокоченные, пегие, плохо прокрашенные волосы выглядели нелепо. Огромная, не по размеру, белая мятая футболка, напоминающая купол парашюта, скрывала ее руки по локоть и ноги ниже колен, и в довершение – грязные, в пятнах, бело-красные кеды на босу ногу.

На контрасте с той роскошно-демонической красавицей, минуту назад угрожающей нам с капитаном, теперь девица выглядела ущербно и жалко.

Бывшая супермодель поскуливала. В ее огромных глазах замер еще более огромный ужас, а чувство потерянности почти материализовалось. По щекам большими быстрыми шариками сбегали слезы.

«Вот так сходят с ума», – подумалось мне.

Ощущение, что ее рассудок телепенькается на грани полного исчезновения, появилось очень остро и, по-видимому, не только у меня.

В пару прыжков Леха подскочил к девчонке, взял ее за руку и потянул за собой в сторону от нас с Петровым.

– Пошли, пошли, Огна – бормотал паренек, но та как будто не слышала. Казалось, она вот-вот «стечет» на газон.

Тогда Лешка подхватил девушку на руки и легко, будто она ничего не весила, побежал.

Не понимая, что происходит, я посмотрел на Петрова и поразился его крайне довольному лицу.

– Что здесь происходит? – спросил я и слегка толкнул капитана в предплечье, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание.

Не глядя на меня, Петров покачал головой и обронил:

Загрузка...