Катюша с Андреем прибыли первыми.
Особняк Вальки Лессинг, в девичестве Крюковой, помещался по Алтуфьевскому шоссе всего в семи километрах от Кольцевой автодороги. Правда, последние двести пятьдесят метров пути приходились на зимник. Катюшин «фиатик», сконструированный для езды по разным там виа де Венеттам, дважды зарывался носом в снега. Андрею приходилось вылезать из машины и подталкивать ее в толстенькую попку. Катюша в это время газовала. Визжали покрышки, стонало сцепление… Пальто профессора все уделали снежными брызгами… Наконец, когда смеркалось, подкатили к особняку.
Ворота были не заперты. Валентина Лессинг-Крюкова отличалась удивительной беспечностью. Андрей вышел из «Фиата», распахнул створки ворот. Катюша въехала во двор и впоролась в снег уже окончательно. Мотор заглох; Катя махнула рукой: «А, ладно, завтра мужики всем миром вытащат».
Катюша посигналила – и только тогда на крыльце появилась Валентина.
Валюха была в полнейшем растрепе. Нечесаные волосы, провисшие на коленках треники, немыслимая куртка, валенки. Трудно было поверить, что это – супруга преуспевающего германского бизнесмена, а в ее гардеробе имеются как минимум три шубы и не менее пяти пар изящнейших сапожек. Не считая, конечно, вечерних туалетов и несметного количества нитей жемчуга, золотых и платиновых колец, серег, браслетов и брошей, украшенных бриллиантами, топазами и изумрудами.
Однако когда Ганс-Дитрих пребывал (как нынче) в отъезде, Валентина Лессинг-Крюкова ходила в доме и на участке совершенной распустехой. И даже визит гостей не стимулировал ее причесаться, приодеться и сделать маникюр. Точнее, если бы в гости пожаловали чужие – к примеру, деловые партнеры герра Лессинга, – Валя предстала бы перед ними во всей красе: в вечернем туалете, блистая очами и драгоценностями. Но Катюша вместе с Андреем были занесены Валентиной в категорию свои – а раз так, что толку беспокоиться!..
Судя по туалету Вали, прочие гости, ожидавшиеся сегодня, также считались своими.
– Ну, дай я тебя поцелую, подруга, – Валентина обняла Катюшу. Сначала, играя на публику – на Дьячкова то есть, – троекратно ее облобызала. Потом прижала к себе, уткнулась носом в Катино пальто. Прошептала еле слышно: «Соскучилась я… Жуть прям». Наконец выпустила Катю из объятий. Сияя глазами, обратилась к Андрею:
– Иди ко мне, мой любимый.
Потрепала его по щечке и чмокнула прямо в губы. Затем сказала: «Вкусно целуешься, гад», оттолкнула профессора и громко спросила:
– Ну, что вы привезли?
– Какая ты меркантильная, Валюха! – со смехом проговорила Катя. – Не успели приехать, а ты сразу: что привезли?
– Дурочка! Я ж не к тому, что мне от вас чего-то надо! Просто, хватит ли еды, выпивки? Может, надо в город смотаться?
– Ну, на мне ты далеко не уедешь, – усмехнулась Катюша. – Я тут у тебя так в снег впоролась – завтра всей командой будем «пунту» мою вытаскивать.
– Ничего: если что, сходишь со своим, – Валя кивнула на Андрея, – в магазин пешочком. Тут недалеко, километра два.
Катя округлила глаза. Андрею показалось: сейчас она ляпнет что-нибудь резкое. Но жена сделала усилие и проглотила колкость. Засмеялась:
– А что, надо будет – и сходим. Прогуляемся.
И, без перехода, Катя добавила:
– Язва ты, Валюха! Отвыкла я от тебя.
– Ничего, привыкай, – приказала Валентина.
Андрей, пока подружки пикировались, прохаживался по участку. Протирал потеющие очки, запрокидывал голову на вековые сосны.
– Эй, господин профессор, – окликнула его Валюха, – давай выгружай пищу.
Профессор безропотно отправился к багажнику и принялся таскать из «Фиата» в дом, на кухонный стол сумки с едой и выпивкой. Валюха без стеснения осмотрела содержимое сумок и осталась, очевидно, удовлетворена. Гости привезли три литровые бутылки водки, бутыль «Мартини», граммов триста развесной красной икры в пластиковой плошке, кусок белорыбицы и нарезку семги. Кроме того, Андрей оттащил в дом кастрюлю с собственноручно приготовленным салатом из креветок с яблоками и ананасами. После этого «господин профессор» с чувством выполненного долга отправился вновь бродить по участку, очевидно, наслаждаясь и морозным воздухом, и хлопьями снега, которые падали на его непокрытую голову, лицо и очки.
Женщины остались в доме, в огромной кухне, плавно перетекавшей в гигантскую гостиную. Было так тепло, как бывает только в загородном доме, куда приходишь с морозца. Потрескивали дрова в камине, перед очагом лежала шкура белого медведя.
– Так, хлеб я купила, – хозяйка вслух принялась размышлять над провизией, разложенной на столе. – Холодец готов, оливье сделала… Овощи есть… В морозилке – грибочки… Знаешь рецепт? Собираешь осенью грибы, отвариваешь, потом заливаешь топленым маслом – и в морозилку… Стоят хоть до Нового года, хоть до Первого мая…
– Рецепт-то я знаю, да собирать некогда, – отвечала Катя. – Один раз за всю осень выбрались…
– Пусть твой профессор собирает. Он-то и готовить любит…
– А у него тоже по субботам-воскресеньям ученики…
– Ученики-ученики, – проворчала Валентина, задумчиво обозревая продукты. – Гимназистки румяные… Так, что еще?.. Настька обещала привезти шашлык на всех… Хватит! – решительно произнесла Валя. – Я думаю, всего хватит.
– А Настена будет одна? – полюбопытствовала Катюша.
– Кто ж ее знает! Одна – не одна, с девочкой – с мальчиком… Это ж Настя!.. Она партнеров меняет чаще, чем ты – колготки!..
Злой язычок был отличительной чертой фрау Валентины Лессинг-Крюковой.
– Фомич притаранит еще выпивки… – продолжила ревизию Валя.
– Ты и его позвала?
– А почему нет? Всех – так всех.
– И Мэри?
– А что делать! Договорились же: встречаемся все вместе, командой.
– Ну, ты рискуешь…
– Ничего, в доме я ей блевать не дам… И хулиганить не дам. Если что – живо на мороз… Вот ей я как раз ничего привозить не заказывала, – продолжила кулинарно-гостевой обзор хозяйка. – Что с нее взять!.. Сама б доехала! А то заснет, как в прошлый раз, на вокзале!
– Она по-прежнему пьет? – спросила Катя.
– А кто ее знает! – в сердцах проговорила Валентина. – Она то пьет, то не пьет… Да только, когда не пьет, ума у нее еще меньше… Ладно, черт с ней – пусть и она приезжает… Хоть посмотрит, в каких домах люди живут, на каких машинах ездят…
– …как одеваются… – не преминула слегка уколоть Валентину Катюша.
– Хочешь, я своего песца надену? Хочешь? Или чернобурку, что мне в прошлом году Ганс-Дитрих, черт нерусский, подарил? Хочешь? Специально для нее?
– Да ладно, Валюха, не заводись, – охолонила подругу Катюша. – С нее и дома твоего хватит.
– Вот именно, – проворчала Валентина. – Почему-то как встречаться – все ко мне ездят, а не к тебе в твою «двушку». – Валя нанесла подруге ответный укол.
Но Катя на уколы не реагировала. Вспомнилось старое, еще аэродромное, правило: когда Валька начинает ворчать, лучше молчать, в пререкания не вступать. Поэтому Катя спокойно продолжила:
– Я ж не о доме говорю. А о том, что ты, мать, рискуешь. Будешь в таком виде бродить перед своим Лессингом – бросит он тебя.
– А где ты тут видишь Лессинга?.. Лессинг, ау!.. Нету его! Не-ту-ти!.. Рождество у мамочки встречает, в Кельне… А если ему так захочется, – ухмыльнулась Валя, – пусть меня бросает, фашистская морда… Пусть! Дом записан на меня, машины обе – на меня… Пусть бросает, Лили Марлен себе ищет…
Валентина слегка понизила голос:
– Надоел он мне, Катька, сил нет! Когда он там у себя – я прямо отдыхаю… Такой ведь он жмотина, такая жадина-говядина – пустая шоколадина – я от него просто чумею… Представляешь, он, фашист проклятый, когда здесь бывает – каждый вечер проверяет мои счета. Все записывает, до копейки. И каждый вечер зудит: «Ти много потратиль… На оптофый рынок хлепп стоить на дфенадцать пер сент дешеффле, чем ф магассин…»
Катюша рассмеялась: подруга передразнила немецкий акцент собственного супруга очень похоже.
– Я раз, когда он здесь ошивался, к мамане поехала, она приболела тогда… – продолжила ободренная Катиным смехом и участием Валентина. – Ну, навестила, навезла ей там апельсинчиков, аспирина, «доктора Момма»… Рублей на сто, что ли… Так он мне, херр этот Лессинг, вечером и говорит: «Зашшем ты платиль столько своих рупплей на мамма? Ты долшшен пиль брать у ее ф фидде компенсаций ее теньги…» Тьфу! Говнюк!.. Я ему этот счет в рожу швырнула!..
Катя улыбнулась.
– И, главное, он и Миньку таким же сквалыгой делает, – с горячностью продолжала Валентина. – Спрашиваю тут его: что тебе, Минечка, подарить на Новый год? А он: подари мне, мамочка, семнадцать рейхсмарок – я буду себе на «Феррари» экономить!.. И ведь именно семнадцать ему, дьяволенку, рейхсмарок понадобилось! Откуда он цифру-то взял?!
– Где он сейчас-то? – спросила Катя, имея в виду Миньку, по паспорту Михаэля, – шестилетнего сына Валентины и Лессинга.
– С отцом он, в Кельне, у фашистской свекрухи… Ладно, пусть погостит. Они его хоть своему «орднунгу» поучат – а то он тут у меня совсем распоясался…
Обсуждение семейных дел, в которое грозило перерасти затеянная было подружками ревизия провианта, прервалось отчаянным бибиканьем автомобиля.
Дамы выскочили на крыльцо.
Обогнув завязший у калитки «фиатик», к самому крыльцу особняка лихо подрулил небольшой джип.
С водительского сиденья выскочила маленькая, чернявая, стильно одетая дамочка.
– Ну ты еще давай мне прямо в дом въехай! – грубовато поприветствовала новую гостью Валюха.
– Неси сходни – въеду в дом, – не полезла за словом в карман вновь прибывшая.
– Сходни тебе… – проворчала Валентина. – Давай угоняй машину назад к воротам, будешь тут мне в дом коптить своим це-о-це-аш!.. – И тут же, без перерыва, радушно промолвила: – Ну, здравствуй, подруга, здравствуй, Настена, – наконец-то ты ко мне доехала!
Третья подружка поднялась на крыльцо и поочередно расцеловалась с Валентиной и Катюшей.
– Здорово, Настюха! – откуда-то с просторов участка заревел Катин муж. Он пошел к дамочке с распахнутыми объятиями. Настя рассеянно чмокнула профессора в румяную щеку.
– Давайте быстро выгружайте из багажника шашлык, – распорядилась новая гостья. – Боюсь, как бы он у меня по дороге не замерз. Мясо-то парное.
– В лимоне вымачивала? – ревниво спросил Андрей. – Или в уксусе?
– В лимоне, в лимоне, господин шеф-повар, – успокоила Андрея Настя.
– Вина добавляла? – не отставал Дьячков.
– Добавила, зануда, добавила. Пять столовых ложек «Шабли».
Все Катюшины подруги знали, что кулинария – хобби ее мужа и по части приготовления пищи он даст сто очков вперед не только Кате, но и Насте – обеим работающим женщинам. Одна лишь Валюха, домохозяйка со стажем, могла на равных соперничать с ним в поварском искусстве.
Андрей потащил кастрюли с шашлыком в дом, а три грации остались на крылечке: обниматься и ревниво разглядывать друг друга.
Настя Полевая, самая маленькая росточком и самая хрупкая среди подруг, сделала по сравнению с ними наиболее впечатляющую карьеру. У нее была собственная туристическая фирма, которой она уверенно управляла своей железной ручкой. Вот уже десять лет ее компания росла, расширялась, организовывала новые маршруты, вводила новые формы обслуживания и – богатела. Ни изменение конъюнктуры, ни кризисы, ни крахи банков, ни наезды налоговой полиции были ей, казалось, нипочем. Материальным свидетельством преуспевания Насти был и джип, на котором она прибыла, и особняк, недавно купленный ею на Мальте. Правда, оборотной стороной Настиных производственных успехов явилась ее не слишком счастливая партикулярная жизнь. В общем и целом Настя была еще вполне хороша собой: худенькая, глазки сверкают, в ушах и на пальцах бриллианты, на плечи небрежно накинут норковый палантин… Но каждодневное плавание в водах русского бизнеса, среди акул и пираний, давало себя знать. Хотя Настя была моложе и Кати, и Валюхи и следила за собой никак не менее тщательно, чем они, выглядела она постарше, чем товарки. Под глазами залегли мешки. Резкие морщины обрамляли рот. Седая прядь пробилась в черной, как у грача, голове.
С мужеским полом у Насти тоже вечно были проблемы. Да и немудрено: кто, кроме полной тряпки, потерпит рядом с собой такую женщину: резкую, умную, волевую…
Вот и сейчас с пассажирского сиденья Настиного джипа «Киа-Спортэйдж» выползла некая бледная тень. Молодой человек, прибывший совместно с Настей, выглядел, несмотря на курчавую бороденку, лет на десять моложе ее.
– Познакомьтесь, – представила своего пингвина Настя. – Мой заместитель по фирме, Володя.
– Оч-ч приятно, – первым пожал руку молодому человеку Андрей Дьячков – Калашников (он, кулинарный хлопотун, собственноручно отнес в дом шашлык и снова возник на крыльце).
Катюша с Валюхой переглянулись: что, мол, за чудо в перьях Настена привезла, что за жиголо во плоти, – но тоже по очереди подали руки юноше.
– Давай, Настька, в дом – переодеваться, – скомандовала Валентина.
– Да, я надеюсь, у тебя найдется что-нибудь плохонькое, – прощебетала Настя Полевая. – Не хотелось бы в норке да по снегам… Мы прямо с работы…
– Дам, дам я тебе телогрейку… И валенки дам… А ты, профессор, – скомандовала Валентина, – давай расчищай снег, готовь очаг, таскай дрова… Потом можешь разводить костер – под шашлыки. Вон юноша тебе поможет, – хозяйка кивнула на спутника Насти, стоявшего безмолвно, как тень.
– Йес, мэм, – охотно откликнулся Дьячков.
– В баню потом пойдем? – спросила Валентина.
– А как же без бани-то! – пророкотал «господин профессор».
– Обязательно и всенепременно, – добавила Катя.
– Тогда я иду растапливать печку. А вы, девчонки, – Валя кивнула Кате и Насте, – идите занимайтесь продуктами. И сервировкой… Давайте-давайте, шевелитесь! Скоро Фомич приедет…
Настена и Катя переглянулись, фыркнули и исчезли в доме.
– Ну, вот: всех построила, – удовлетворенно проговорила сама себе Валентина, натянула валенки и пошлепала в сторону бани, стоявшей на отшибе, у самого забора.
Андрей переоделся в привезенные с собой старые сапоги и дворницкий тулуп. Взял в сарае снеговую лопату и брезентовые рукавицы. Наметил место для очага и принялся размеренно расчищать снег. Спутник Насти, юноша, прислонился к балясине крыльца и покуривал, сложивши ручки в наполеоновском жесте. В этом заключалась, видимо, в его понимании помощь по хозяйству.
Вернулась из бани Валюха.
– Печку я растопила, – доложилась она Андрею. – Часа через три будет в самый раз. А мы пока за это время покушаем… Скажешь, когда надо будет шашлыки нанизывать, ладно?
– Скажу. Но пока еще не скоро, – откликнулся Андрей, продолжая махать лопатой. Лицо его раскраснелось, очки он снял.
– А ты что тут стоишь, как тень отца Гамлета?! – бесцеремонно накинулась Валентина на юношу. – Пошли, дам тебе переодеться – и кирпичи ему, профессору, для очага таскай… А потом дрова принесешь – они там, у забора, в поленнице. Ишь, дедушка на тебя работает – а ты стоишь, руки в боки!
Воистину Валентина была женщиной без комплексов. Андрей улыбнулся, продолжая помахивать лопатой. Ему понравилось, как Валюха припахала молодого человека – хотя, если быть точным, он годился юноше никак не в дедушки, а, скорее, в старшие братья.
Валентина исчезла в доме.
Пока Андрей расчищал площадку под очаг и пробивал к ней дорожку от крыльца, Настин вьюноша молча и с видимым отвращением принес из сарая несколько кирпичей и снова застыл со скрещенными на груди руками.
Андрей организовал из кирпичей очаг – не большой и не маленький: как раз такой, чтоб угольям было тесно, а шашлыку – просторно.
– Не могли бы вы помочь мне принести дровишки? – с изысканной вежливостью обратился Дьячков к Настиному спутнику.
– Пошли, – буркнул юноша.
Давно стемнело, но участок освещался яркими галогеновыми лампами (они размещались высоко на соснах), и от этого была видна каждая снеговая складочка, каждый след, оставленный на недавно выпавшем снегу.
Вскоре Андрей вместе с юношей возвратились с поклажей к очагу – Дьячков нагрузился едва ли не поленницей, а молодой человек нес по одному бревнышку в каждой руке.
Тут снова распахнулись ворота особняка, и во двор, рыча и газуя, въехала белая, далеко не новая «Волга ГАЗ-24». Водитель изящно объехал Катюшин «Фиат» и остановился метрах в пятнадцати от крыльца.
Затих мотор, погасли фары.
Андрей вынул из кармана очки, чтобы рассмотреть новых гостей, – он не был знаком с ними.
Первым из-за руля вылез седой и стройный человек. Он был экипирован по-походному – как это понимали в шестидесятых годах: брезентовая, почти белесая ветровка, из-под нее торчит толстый свитер. Синие тренировочные штаны с начесом. Ботинки-»говнодавы», поверх них высовываются белые шерстяные носки бабушкиной вязки. Издалека, да еще с неважным Андреевым зрением, «туристу», благодаря выправке и сухопарости, можно было дать не более сорока. И только когда он подошел к Дьячкову почти вплотную, тот увидел, что новому гостю скорее под шестьдесят.
– Иван Фомич, – дружелюбно представился водитель «Волги», радушно блеснув всеми своими тридцатью двумя сахарными зубами.
Андрей пожал его руку.
– Можно просто Фомич, – продолжил визитер.
– Андрей Витальевич, – улыбнулся «господин профессор», – я – муж Кати. Можно просто Андрей.
– Хорошего парня Катюха отхватила! – любезно, на правах старого дядюшки, промолвил Фомич, без церемоний оглядев Андрея.
Далее Иван Фомич пожал длань чахлому Володе. Осмотрел и его с ног до головы, однако комплиментов не сказал и «просто Фомичом «звать себя не позволил.
В этот момент распахнулась пассажирская дверца «Волги», и на свет появилась еще одна фигура – на этот раз женская. Одета она была в видавшее виды пальтишко. Сапоги также оставляли желать много лучшего. Лицо ее, как заметил Андрей, было довольно-таки потрепанным – и при этом несколько ярче, чем того требовала обстановка, накрашенным. Женщина подошла к Андрею, протянула маленькую красную руку без перчатки и кокетливо представилась:
– Мария.
– Оч-ч приятно, – проговорил Дьячков. – Наслышан. – И слегка покраснел – то, чего он успел «наслышаться» о новоприбывшей, было для нее не слишком лестным. Счастье, что на морозе его стыдливый румянец остался незамеченным.
– А вы Андрей – Катин супруг как бы? – столь же кокетливо осведомилась гостья.
– Точно так, – отвечал Андрей. Его слегка покоробило словечко «как бы».
Тут на крыльцо высыпали наконец три подруги: первой выбежала маленькая, хрупкая, черная, как грач, Настя – руки, перепачканные шашлычным соком, она держала на весу. Второй Валентина – подруги все-таки заставили ее причесаться, переодеться и сделать некое подобие макияжа. Третьей – Катюша. «Она все-таки лучше всех», – в который раз подумал, взглянув на нее, Андрей.
– Фомич!.. Фомич!.. Машка!.. Ну, наконец-то!.. – наперебой заголосили подружки. – А как вы встретились?.. Ну, идите сюда, целоваться будем!..
После довольно-таки бестолковых объятий и поцелуев, все, включая новеньких, исчезли внутри особняка. Под шумок туда удалился и юноша, безмолвный спутник бизнесменши Насти.
Андрей остался один во дворе. Он принес из сарая еще одну охапку дров. Наколол топориком щепочек. И стал разжигать костер.
Хорошо было заниматься очагом морозным вечером, под тихим и темным небом. И делать это одному. Андрей любил одиночество. А совсем рядом, но как будто бы из другого мира, светили теплые огни двухэтажного особняка…
Андрей разжег костер – не без удовлетворения подумал, что ему удалось это сделать с одной спички. Первые пять минут (детство – самый напряженный момент в жизни любого существа, и огонь в этом смысле – не исключение) он безотлучно был рядом с ним, поддерживая и подправляя слабенькое пламя.
Тут из дома вышла Катя. Молча подошла к Андрею, обняла.
За судьбу костра уже можно было не опасаться. Алые языки вовсю лизали сложенные по-пионерски дровишки. Катя, прижавшись к Андрею, молча смотрела на огонь. Потом тихо сказала:
– А я видела, как ты его зажег. С одной спички.
– Ишь ты, глазастая, – польщенно усмехнулся Андрей.
– «Мне сверху видно все, ты так и знай…» – пропела Катюша. – Нам Валька дом свой показывала.
– Ну и как?
– Хорошо, Андрюша, хорошо. Две ванные – вверху и внизу. С джакузи и биде. Внизу – гостиная, кухня – ну, это ты видел – и еще кабинет. Вверху – спальная, детская и три гостевые комнаты. Так что все поместимся… А на нулевом этаже – погреб, тренажерный зал и гараж на две машины. Две иномарки…
Андрей молчал, задумчиво глядя на огонь.
– Андрюш?
– А?
– А когда у нас такой дом будет?
– Когда ты начальником приемной комиссии станешь. Или когда я Нобелевскую премию получу.
– А ты получишь?
– Конечно.
– Ну, тогда подождем.
Катя чмокнула Андрея в щеку и пошла назад в дом. По пути, обернувшись, сказала:
– А я все-таки начальником приемной комиссии быстрей стану.
– Поглядим! – беспечно воскликнул Андрей.
Дверь за Катюшей захлопнулась, и Андрей опять остался один.
«Кажется, тьфу-тьфу, не сглазить бы, – подумал он, – вечеринка обещает быть удачной». А ведь он не очень-то хотел сюда ехать. Андрею нравились мужские сейшны – с банькой, преферансом, спорами о политике и футболе, анекдотами и спонтанными состязаниями в остроумии. Нынешний междусобойчик был, по определению, женским.
Вечеринку организовали четыре подруги – Катя, Валюха, Настя и Мэри. Собрались в память о времени, когда они были очень молоды и отчаянны, когда они были командой. И Фомич (безусловно, симпатичный человек) тоже был из того ихпрошлого времени. А он, Андрей, вкупе с Настиным недоноском, оказывались на этом сборище ни пришей, ни пристегни. Но очень уж Катюшке хотелось (он видел это), чтобы он поехал с нею. Ей хотелось показать, что она не одинока, продемонстрировать Андрея подругам, погордиться. А это лестно, черт побери, что ты из тех, кем женщина может гордиться.
Андрей подкинул в очаг еще пару полешек. Костер полыхал вовсю.
«Трудно поверить, – подумал он, – что когда-то эти четыре девчонки, такие разные, собирались вместе каждые выходные. Жили в одной комнате. Ходили вместе в столовку. Выпивали. Кадрились с мужиками. – Да, черт возьми, наверняка кадрились – что-то об этом и в Катиных рассказах проскальзывало. – А самое главное: эти девушки были заняты тем, что прыгали с парашютом. Каждую субботу, всякое воскресенье. Все лето, всю зиму… (Только в осеннюю и весеннюю распутицу делали перерывы.) Прыгали по пять, семь, десять раз ежедневно. Неслись к земле со страшной скоростью, в бездонной выси… А по пути встречались в воздухе. Организовывали в полете всякие фигуры. По команде одной из них (а, кстати, надо бы спросить Катю, кто из них тогда командовал – Настя, наверное?..) рассыпались, разлетались в воздухе. Раскрывали парашюты. Приземлялись…»
Отчаянные головы! Слава богу, что все это у них позади! У Катюши, во всяком случае, позади. Слава создателю, угомонились, утихомирились.
«Я бы здесь, на земле, извелся, – подумал Андрей, – если бы Катя носилась где-то там, за облаками. От одной мысли все внутри холодеет… И почему им нельзя было заниматься каким-нибудь спокойным, благородным спортом: теннисом, плаванием, фигурным катанием?.. Нет: потянуло в облака. И ведь у каждой из них – по куче прыжков. У Кати, кажется, четыреста семьдесят восемь… У Мэри – того больше: вроде бы даже за тысячу. Она, по-моему, и до сих пор прыгает… Надо бы спросить, сколько там набралось у Насти и у Валентины… Тоже, наверное, под пятьсот… А у Фомича – вообще какая-то оглушительная цифра… Десять тысяч прыжков, что ли… Ну, это его жизнь… Его судьба!.. На то он и директор аэроклуба…»
На крыльцо из особняка вышла Валентина.
– Эй, костровой, – весело окликнула она Андрея, – когда угли будут? Шашлык мы нанизали. Народ уже жрать просит.
– Еще пятнадцать минут, – глянул на часы Андрей. – Да вы закусывайте пока.
– Ну, нет, мы без тебя не будем. И без шашлыков – тоже… Рюмочку тебе вынести?
– А вы там уже выпиваете?
– Естественно!
– Тогда тащи бутылку. Сухого, если есть.
– Есть сухое. Мэри какую-то гадость молдавскую притащила. Сейчас принесу. Валенки только надену.
Около восьми вечера компания наконец-то уселась за стол. Валентина сервировала его в огромной гостиной.
Стол удался на славу. Валюха расстелила крахмальную скатерть – белее, чем в рекламе отбеливателей. Поставила сервиз из тонкого немецкого фарфора. Достала столовое серебро, богемского стекла фужеры, бокалы и рюмашки, накрахмаленные салфетки. Потушила верхний свет, зажгла не менее двух дюжин свечей. Кроме того, комнату освещал то глухо мерцающий, то вдруг вспыхивающий камин.
По центру стола располагались закуски. В интимном огне свечей и камина они выглядели еще аппетитней, чем обычно. Мерцали вазочки с красной и черной (привез Фомич) икрой. Вызывающе лоснились белые и красные ломти севрюги и семги. Искрился радужными пятнами холодец. Сиял изготовленный экзотический салат Андрея. Изнывало серебряное ведерко со льдом. Запотевшие бутылки дружным отрядом, плечом к плечу, притаились на углу стола.
В процессе приготовления пищи, а этим были заняты все, кроме Фомича и Настиного хахаля, компания уже успела распить бутылочку. Девушки, порой мешаясь и сталкиваясь друг с другом на огромной Валюхиной кухне, почистили и сварили картошку, поджарили грибы, заправили майонезом и сметаной салаты. Андрей колдовал на улице над шашлыками. Время от времени готовка прерывалась дружескими возлияниями. Поэтому к ужину все (за исключением, пожалуй, Настиного компаньона) пребывали в несколько приподнятом настроении. Казалось, публика – не исключая чужого, в общем-то, в компании Андрея – заразилась неким вирусом веселья, добросердечия и взаимной любви. Реплики налетали одна на другую, смех раздавался порой без всякой причины. Один только Настин вьюноша был далек от всеобщего благодушия, стоял близ камина в позе Чайльд Гарольда, порой криво усмехался и пощипывал себя за бороденку.
– Садимся! Садимся! Садимся! – троекратно прокричала Валюха. – Что, Вовик, тебе особое приглашение нужно? – фамильярно прикрикнула она на Настиного хахаля. – Давай за стол!
За крахмальным столом расположились в следующем порядке: во главу стола посадили, по общему молчаливому согласию, начальника аэроклуба, заслуженного мастера спорта Фомича. По правую руку от него устроилась Настя. Рядом с нею поместился ее молчаливый альфонс. А рядышком с ним – Мария-Мэри. Она оказалась в скромненьком деловом костюмчике из вискозы, весьма не соответствующем загородному характеру мероприятия. («Костюмчик – не иначе как от Тома Клайма», – шепнула Катюше зловредная Валентина.) Напротив Насти, юноши и Мэри (от Фомича, стало быть, по левую руку) уселась Катюша. Рядом с нею занял позицию ее невенчанный супруг Андрей. И, наконец, противоположный край стола заняла хозяйка – Валюха: села так, чтобы быть поближе к кухне.
Выпили по первой: «За высокое небо!» Потом – за себя, любимых, за то, что наконец встретились. «А то сидим по углам, как будто и командой никогда не были», – прокомментировала Валя.
Салаты подверглись немедленному разграблению.
Фомич подналег на «оливье» с холодцом, девушки – дружно, не сговариваясь, – на Salade exotique a la Andre Diachcoff.[3] Его смели мгновенно и с удовольствием. Сделали паузу только для третьего тоста, который пили молча, не чокаясь – «за тех, кто не приземлился». Женщины принялись несколько преувеличенно расхваливать салат в частности, кулинарные способности Андрея вообще и его самого в целом. Понеслись реплики: «Эх, повезло тебе, Катенька!» – «Золотой мужик!» – «А как готовит!» – «Да он вообще прелесть!» – «И голова у него варит!» – «А гляньте, какая у него попочка!»
Последняя фразочка, конечно же, принадлежала Валентине.
Девушки расхохотались, Андрей густо, до шеи, покраснел и стал протирать платком очки.
– А шашлык у него получается – еще лучше салата! – закричала приободренная похвалами подруг Катюша.
– Горячее! Горячее! – подхватила Мэри.
– В самом деле, где горячее? – осведомилась Настя. – Шашлык ведь там стынет!
– И грибочки! – воскликнул Андрей, отвлекая внимание от своей персоны.
– Ну, что, подавать? – спросила хозяйка. – А как же закуски?
– Закуски потом!
– После доедим!
– Шашлык остынет!
– Даешь горячее!
– Ну, горячее – так горячее, – несколько обиженно проговорила Валя. – Еще бы: все, кроме Фомича, пренебрегли ее замечательным холодцом и не менее прекрасным «оливье». – Но тарелки я вам мыть не буду! Отставьте в сторонку! – распорядилась она. – Потом будете из них снова есть закуски. Ночь-то длинная!..
Валентина собрала тарелки, ей бросились помогать и Катя, и Мэри. Настя оказалась увлечена узкоспециальной парашютной беседой с Фомичом. Андрей в ней ничего не понимал. Мелькали какие-то термины: «отцепка», «ПЗ-81» и даже какие-то «задние концы»…
Валя достала новую посуду, с помощью Кати и Мэри разложила по тарелкам шашлык – он, пока суд да дело, подогревался в углу камина и томил всех своим ароматом. В каждую тарелку положили, в качестве гарнира, чудесным образом сохраненных с осени грибочков. Один только Настин молодой человек отказался от главного блюда:
– Я мяса не ем, – безапелляционно заявил он.
– А грибочков?
– И грибов не ем.
Даже Настя метнула на капризничающего спутника уничижительный взгляд.
Наконец все снова уселись.
– Под горячее!.. Выпьем под горячее!.. – донеслись возгласы.
Фомич постучал вилкой по бокалу, поднялся – девушки сразу стихли – и с долей патетики проговорил:
– Дорогие мои девушки! Милые мои Валя, – легкий поклон в сторону хозяйки, – Мэри, – поклон, – Настя, – поклон, – и Катюша!.. Я – в небе давно. Я при парашютах уже без малого сорок лет. И разные команды у меня были. Были – успешней, чем вы. Были – вообще чемпионы. И СССР, и России, и Европы, и мира. Были, честно говоря, команды более яркие. И более талантливые, прямо скажу, были… – Фомич сделал тщательно продуманную паузу. Все молчали и неотрывно глядели на руководителя аэроклуба. Слышно было только, как потрескивают поленья в камине. – …Но не было, – продолжил Фомич, – у меня команды, которую я… – снова пауза, председатель аэроклуба обвел всех своих девочек взглядом – …любил бы больше, чем вашу! Не было – более любимой, не было – более милой, не было – более очаровательной!.. И это – чистая правда!
Девушки наперебой закричали «Ура!», выбежали из-за стола и бросились к Фомичу целоваться. Получилась этакая веселая, влюбленная друг в друга куча мала.
Андрей погрустнел. Что там его экзотический салат в сравнении с десятью тысячами прыжков Фомича!
Наконец девочки отцеловались, отчокались. Расселись снова по местам, выпили.
– Шашлык-то – прелесть! – громко сказала Катя.
– Да, удался!
– Настя постаралась, – Андрей отвел от себя внимание. А может, напротив, привлек? – И мясо высший класс, и маринад.
– И повар! – подхватила Мэри, глянув на Андрея этаким многообещающим взглядом.
– А грибочки – чудо! – воскликнула Настя.
– Сама собирала, – откликнулась хозяйка. – У нас тут роща грибная. Выйдешь в будний день утречком, когда все на работе, и через час – готова корзинка. Все – белые, один к одному!
– Давайте еще выпьем – за кулинарию и кулинаров! – предложила Мэри, опять сверкнув на Андрея особенным взглядом.
Галантные мужчины снова наполнили рюмки бывшим спортсменкам.
Чокнулись, выпили, принялись закусывать.
Один только Настин Вовочка сидел, по-прежнему скрестив руки на груди, над пустой тарелкой.
За столом просидели еще долго. Воздали дань и Валентининому холодцу, и салату «оливье», и икре, и рыбе. Приговорили литровую бутыль «Мартини» и бутылку водки. Девушки налегали на «Мартини», Фомич и Дьячков пили водку, Мэри принимала и тот, и другой напиток без особого разбора, и только вьюноша пробавлялся минеральной водой. Вспоминали парашютные истории, травили байки: «А помнишь…» Выбегали курить на крыльцо.
Андрею порой надоедал девичий гам – он любил покой и одиночество, – тогда он выходил на улицу, прогуливался по участку, подбрасывал дровишек в баньку.
Наконец уже за полночь решили идти париться.
Сперва в баньку, стоявшую на отшибе, отправились Андрей с Фомичом. Настин юноша париться наотрез отказался.
Сухая парная раскалилась градусов до ста десяти. Сидели на нижней полке. Фомич только багровел и крякал. Тело его оказалось крепким, по-стариковски жилистым. Пересидеть его в парной Дьячков не мог. Вылетал из парной, бросался в снег.
Фомич научил его париться «дуплетом»: сперва сидишь в парной сколько хватает мочи, потом – в снег, затем вытираешься насухо полотенцем и снова – в парилку. «Это ж какое сердце надо иметь…» – подумалось Андрею, однако рекомендации парашютного аса он послушно выполнил. И оказалось не зря. После прыжков в снег тело по второму заходу в парилку словно бы проглаживали изнутри ласковым утюжком, миллионы нежно колющих иголочек будто вонзались в кожу. А уж когда отпарились, вышли в предбанник, Андрей с полчаса, наверное, не мог шевельнуть ни рукой ни ногой. Чувствовал себя как после доброго сеанса массажа – или после ночи непрерывной любви с новенькой, молодой партнершей.
Наконец вернулись в дом, умиротворенные, раскрасневшиеся.
Отправили в баню девушек. Сами с Фомичом затеяли долгий, под водочку, разговор о политике, науке, об армии и престиже Отечества – о чем еще могут разговаривать мужики под водочку после баньки! Настин вьюноша участия в диалоге мужчин не принимал, только щурился высокомерно.
Девушки тоже парились долго. Временами до дома доносились их выкрики, визг, смех: по примеру мужчин дамы тоже выбегали на снег. Один раз Андрей не утерпел, подошел к окну, подсмотрел: далеко, у бани, в снегу резвились и барахтались четыре белые фигурки, четыре нимфы: маленькая, как подросток, Настя; полноватая, грудастая Валентина; худенькая, самая пропорциональная Катерина; слегка расплывшаяся, но по-прежнему сексапильная Мэри… Андрей мельком глянул, устыдился, задернул занавеску, вернулся к столу…
Девушки возвратились, когда шел уже третий час ночи. Сна ни у кого не было ни в одном глазу, да и пьяным себя никто не чувствовал. И есть захотелось… Решили продолжить застолье. Валентина обновила закуски, поставила свежие тарелки, достала из холодильника новые бутылки.
Расселись все в том же порядке: во главе стола – Фомич, справа от него Настя, ее приживальщик и Мэри. Напротив них расположились Катя, Дьячков и Валентина. Веселье было готово вспыхнуть снова и продолжаться до самого утра. Разлили по первой – или по какой там с учетом уже выпитого?
Фомич провозгласил тост: «За прекрасный дом – и его великолепную и милую хозяйку!» Все чокнулись с Валентиной, а Маша даже вышла из-за стола, обняла и поцеловала ее.
И вдруг произошло нечто неожиданное и страшное.
Настя – она сидела напротив Андрея, поэтому он видел все случившееся слишком хорошо – выронила вилку. Лицо ее внезапно смертельно побледнело.
– Ой, что-то мне нехорошо, – сдавленным голосом проговорила она. Схватилась за живот, скрючилась на стуле.
– Настенька, что с тобой, что? – участливо воскликнула Катюша.
Настя не ответила. Согнувшись в три погибели, держась за живот, она попыталась выйти из-за стола. Ее стул упал. Скрючившись, она сделала несколько шагов. За столом воцарилась тишина. Все с недоумением, растерянностью и ужасом смотрели на бизнесменшу.
Настенька повалилась на бок, на шкуру у камина, по-прежнему держась за живот.
– Больно! – жалобно, по-детски простонала она.
Девушки остолбенело смотрели на Настю. Фомич и Андрей вскочили.
– Чем она болела? Быстро! – прикрикнул на юношу Фомич.
Тот сидел, как замороженный, над пустой тарелкой.
– Я… я не знаю, – пролепетал он.
Фомич подскочил к лежащей на боку, в позе эмбриона Насте. Глаза ее были закрыты. По лицу разлилась нечеловеческая, восковая бледность. Было видно, как посинели ее губы и крылья носа.
– Это отравление! – прокричал Фомич. – Девки, быстро! Теплой воды! Активированный уголь! И звоните в «Скорую»!
Все повскакали из-за стола – и теперь, в критической ситуации, стало на мгновение заметно, что девушки когда-то были командой. Они не принялись бестолково носиться, мешая друг другу. Каждая четко занялась своим делом.
Катя побежала к телефону и принялась названивать в «Скорую». Валюха бросилась к аптечке за активированным углем. Мэри схватила на кухне полный чайник воды и кинулась к отравившейся. Дьячков тоже подбежал к ней и стоявшему над Настей Фомичу, отрывисто спросил: «Что делать?» И только молчаливый Настин спутник в панике выбежал из-за стола и забился в дальний полутемный угол, наблюдая оттуда, посверкивая глазами, за страшной сценой.
Настя потеряла сознание. Она лежала все так же скрючившись, схватившись обеими руками за живот. Плечи ее и руки, казалось, свела судорога. Синева вокруг рта разливалась все шире по ее безжизненно-белому личику.
Фомич мягко, как куклу, перевернул Настеньку на спину. Лицо ее запрокинулось. Казалось, она не дышала. Фомич приподнял веко девушки. Зрачки не реагировали. Прислонился ухом к губам. «Дыхания нет», – пробормотал он. Скомандовал:
– Делаем искусственное! Кто?!
– Я! – выкрикнула Катюша. И добавила: – «Скорая» едет! Я им сто баксов обещала!
– Не болтай! – рявкнул Фомич. – Иди работай!
Валюха, не надевая валенок, в одних носках выскочила из дома – встречать «Скорую».
– Все окна – открыть! Лишние – на хер! – проорал Фомич.
Мэри распахнула окна и бросилась вон из комнаты. Андрей раскрыл дверь в прихожую, а потом дальше – во двор.
Когда он снова вбежал в гостиную, там уже гулял холодный воздух. Настена лежала навзничь на белой шкуре. Вид у нее был безжизненным. Фомич по-медвежьи разодрал ее блузку. Катя раскрыла Настеньке синеющий рот.
– По команде! – крикнул Фомич.
Катя приникла ртом ко рту Настены.
– Раз, два! – проорал Фомич.
На «два» он изо всех сил нажал обеими руками на грудину Насте. Андрею показалось, что что-то хрустнуло. Катя вдувала воздух в Настины легкие.
– Раз, два!! – снова прокричал парашютный ас и снова изо всех сил нажал на грудь Насте. Катя колдовала над ее ртом. Тело по-прежнему было безжизненным. Вовик и Андрей с ужасом наблюдали за этой сценой.
– Раз, два! – опять скомандовал Фомич. Снова – удар руками в грудь, снова – хруст ребер.
Тело Насти дернулось, но, как прежде, оставалось безжизненным.
– Раз, два!
Хруст!
Андрей увидел, как по лицу Кати, которая делала искусственное дыхание «рот в рот», покатились две слезы.
– Может, нашатырь? – робко спросил Андрей.
– К черту! – прорычал Фомич. – Работаем! Раз, два!!
Андрей отвернулся. Он не мог этого видеть. Со стороны ему казалось, что несчастное тело Насти абсолютно, стопроцентно мертво.
Откуда-то издали послышался вой сирен «Скорой помощи». «Господи, да успейте же вы! – стал молить про себя Андрей. – Да скорее же! Сделайте что-нибудь! Укол в сердце, дефибриллятор – что там у вас есть?!»
Впервые на его глазах умирал человек.
Не в силах вынести этой картины, он выбежал в сени, а потом на крыльцо. Вслед ему несся рык Фомича:
– Работаем! Раз, два!
С крыльца Андрей увидел, как в широко распахнутые ворота особняка въезжает машина «Скорой помощи». «Рафик» с красным крестом остановился рядом с «фиатиком». Из машины выпрыгнули в снег Валюха в одних носках и два человека в белых халатах поверх пальто. Они порысили к дому.
Втроем они взбежали на крыльцо, пронеслись мимо Андрея в гостиную.
– Всем отойти! – закричал из гостиной врач.
На крыльцо к Андрею вышла Валентина. Глаза у нее были безумными, ее колотила крупная дрожь.
– Дай сигаретку! – как сомнамбула попросила она.
– Я не курю, – безучастно отвечал Андрей.
– Спасут? Как ты думаешь, ее спасут? – горячечно спросила Валя.
На крыльце появилась и Катя. Уткнулась Андрею в плечо. Всхлипнула. Он обнял ее. Ничего спрашивать не стал. Ему все было ясно…
Через пятнадцать минут на крыльцо вышел опечаленный врач. Закурил.
– Она умерла? – жадно спросила Валентина.
Доктор грустно кивнул.
Валюха заплакала в голос. Зашмыгала носом Катюша.