Заглянувший. Исповедь проклятого - читать онлайн

С первым вдохом Верховного начался исток Многомирья. Абсолютная мощь изверглась в пустоту, расплескавшись в ней пылающими светилами. Так озарившееся Ничто обернулось тьмой.

Вдох Предельного расчертил грани Вселенной, дыхание его пронеслось во тьме, в вихре закружились галактики и заиграли разноцветием пылевые туманы. Так танец Хаоса приобрел порядок.

Вдох Единого бога устроил песню жизни, обитель его наполнилась звуками, ветер подхватил мотив океанов и лесов, рыб и птиц, и всякого зверя, а после всеобщую гармонию дополнил голос человеческий. Так Разум произнес слово.

Но ничто из этого не являлось Началом.

Теперь я знаю это.

Глава 1.

Когда Господь хочет приставить к человеку ангела,

он посылает ему сестру.

В эту историю сложно поверить, но у вас есть выбор. А у меня нет ничего ценнее воспоминаний. Это дар свыше, и я делюсь им, пересказывая пережитое за пределами физических реалий. Говоря проще – я был мертв.

Жил ли я ДО? Точно помню, что пытался. И конечно, задумывался о смысле таких попыток. Как и любой нормальный человек, задыхался от недостатка информации о том, кто я. О том, что ждет меня, когда сердце преданно отстучит тихий последний раз.

Реинкарнация? Ад или Рай? Или, может, сансара?

Идея слепой веры в какую-то религиозную условность внушала недоверие.

Я встречал много так называемых «верующих». Особенно раздражали те, кто пытался навязать свою религию. Меня корили в несоблюдении постов, в неверной трактовке тех или иных святых писаний, даже угрожали адом и расплатой за то, что не смирен и не каюсь.

Эти «верующие» люди были ничем не лучше остальных. Религия не помогла им навести порядок в жизни или обрести умиротворение. Так же как и все, они выпивали, сплетничали, объедались, гневались, изменяли, словом – имели изрядный набор пороков. Только в осуждении других им не было равных.

Самое смешное – они на полном серьезе думали, что попадут в рай только за то, что навесили сами на себя ярлык верующего. Вместо того чтобы направить силы на изменение окружающего мира к лучшему, они упорно пытались всучить свою бездоказательную правду в бестолковых случайных спорах.

Спорящий – всегда проситель. Негласно он просит, чтобы к его аргументам отнеслись заинтересованно, поскольку нуждается в признании. Но в вопросах веры ни аргументов, ни доказательств нет.

Я был умен, начитан, успешен. Добивался поставленных целей, не доверяя предчувствиям или домыслам. Опирался только на логику и факты. И не возникало в жизни таких моментов, когда бы я действительно поверил хоть на мгновение в существование богов или иных миров. Однако я не был ярым атеистом.

Напротив – привычка допускать вероятности вселяла слабую надежду на существование загробного мира.

В отличие от большинства людей, я не испытывал страха перед смертью, просто хотелось удостовериться в том, что хотя бы за гранью существует справедливость. Но как я не искал в научных трудах подтверждения жизни после смерти, успехом поиски не увенчались. Теперь же знаю – духовное не поддается математическим расчетам, не подчиняется физическим законам, но даже если бы подчинялось – дух никогда не позволил бы себя измерить в соревновании научных величин.

Не там нужно было искать, но я жаждал фактов.

Моя ли в том вина? Все, что происходило со мной от рождения до смерти – не более чем НИЧЕГО. Пустое, бессмысленное, безнадежное, оставляющее только тягостные смутные образы. Единственным светом, смыслом, ценностью, тем, без чего я не знал себя, была моя сестра-близнец. Нам не нужно было разговаривать, чтобы знать мысли друг друга, достаточно было взглянуть в глаза или дотронуться.

С рождения мы были словно привязаны друг к другу. И привыкли открыто выражать любовь – держались за руки, часто обнимались и смеялись. Наши глаза блестели. В детстве это казалось естественным, но позже начались проблемы. Косые взгляды, лишние вопросы, грязные подозрения. Наши чувства стали ненормальны для общества, мы слишком напоминали влюбленных.

Про себя я все отрицал, твердил, что наша любовь – самая чистая на свете, но где-то глубоко внутри обреченно сознавал – подозрения небезосновательны. Прикосновения были единственной доступной роскошью, и мне все больше хотелось явного выражения любви.

Мой взгляд стал чаще задерживаться на ее губах. Мне хотелось провести рукой по ее гладкой коже, по блестящим волосам, вдохнуть их аромат. Хотелось слиться с ней воедино и больше никогда не разрывать обретенную связь. Я взрослел, сгорая заживо. И сходил с ума от невозможности прекратить агонию.

Во мне поселился страх, что она догадается о моих порочных чувствах и это разрушит ее хрупкий мир, в котором не существует даже понятия предательства. Я предал ее. Но, по крайней мере, удавалось сохранять это втайне.

Отныне, глядя на нее, я регулярно ловил себя на мыслях, превращавших меня в чудовище для себя самого. В чудовище, с которым необходимо бороться. Я стал избегать ее взгляда, прикосновения теперь были непозволительны. С огромным усилием я все чаще отказывался от ее общества, замыкаясь в себе.

Но как бы я не боролся с наваждением, в те редкие моменты, когда я видел ее перед собой, ко мне возвращались запретные чувства, вспыхивая с новой безудержной силой. Она была той же девчонкой, которую я всегда любил, с теми же ясными глазами, наполненными светом, коим больше не обладали ни одни из известных мне человеческих глаз.

Видя этот свет, испытывая страстное желание соединиться с ним, я отчетливо сознавал, что проклят навеки. Чудовище внутри было неподвластно мне, становясь все мощнее.

В те моменты, когда я был готов допустить существование бога, все сводилось к тому, что я вновь проклинал его. Он допустил столько грязи и боли, позволив появиться самому уродливому, неблагодарному и убогому существу под названием человек. Существу, творящему зло.

Только уродливый бог мог допустить такое.

Только убогий бог мог допустить, чтобы брат желал родную сестру. Грешный бог, породивший по своему подобию грешных детей, а после упивающийся их страданиями. Бог – жестокий, циничный, психически больной извращенец с последней стадией нарциссизма. Уж лучше совсем отказаться от идеи его существования, чем разочароваться в нем так глубоко, как разочаровался я.

Хотя… когда о нем рассуждала сестра, я слушал ее без раздражения. Ее представления никогда не унижали моей точки зрения, она не навязывала своего бога и не заставляла отказаться от убеждений. Она рассказывала милые светлые сказки, и, слушая их, становилось легче. Но лишь от того, что ее разум не замутнен грязью окружающей действительности.

Я бы никогда не отважился разрушить ее картину мира собственными доводами, подчерпнутыми из научно-исследовательских работ, опровергающих концепцию божественного творения. Да и она, выслушав приведенные доказательства и усмехнувшись, без труда подобрала бы собственные логичные контраргументы. Она любила исходить из того, что невозможно доказать отсутствие бога, и потому подобный спор завершился бы ничьей.

Как бы то ни было, для меня всегда оставался загадкой тот факт, что рассуждения ученых лишали жизненных сил, мир тускнел и выцветал, а щебетание сестры о высшем разуме хоть и казалось глупостью, но вносило в мою жизнь хотя бы мимолетное, но все-таки счастье.

И я запомнил тот день, когда задорные огоньки в ее глазах стали меркнуть. И запомнил каждый последующий день. Шепот за спинами превратился в отравляющий смех и угрозы. В ее мыслях тоже завелся отвратительный паразит, который каждую секунду готов был напоминать о неправильности наших чувств.

Я молил небеса, желая избавиться от греховной любви, но измучавшись, в итоге отрекся разом от всех богов. Принял решение переключиться, переступить себя, переступить ее, стать холоднее. Она прекрасно все понимала, даже подыгрывала, чтобы было проще отвыкнуть.

Нам нужно было отдалиться.

Разделяя чувство глубокого отчаянья, сестра все так же улыбалась, находя утешение в успехе моего бизнеса, искренне радуясь новым деловым свершениям, удачным сделкам, выгодным контрактам. Я не мог ей признаться, что в основе успеха – махинации. Я получал прибыль на дураках, которые не знают своих прав и подписывают документы не глядя. В конце концов, они добровольно несли мне деньги. Ну а то, что попались на аферу – так сами и виноваты, будет им урок.

Шло время. Мы все реже виделись с сестрой. В одну из встреч я вывернулся перед ней наизнанку, обнажил всего себя, без прикрас, но это и привело нас в тупик. Из-за своих амбиций и жажды получить желаемое, я окончательно разрушил ту хрупкую связь, что у нас оставалась.

– Мы обязаны подумать в первую очередь о родителях! – говорила она, – Они никогда не смогут принять предлагаемое тобой! Это убьёт их! Ты готов принять всю тяжесть последствий ради сомнительного будущего? Пойми же, кем бы мы ни были, что бы ни чувствовали, вместе жить под одной крышей нельзя! Пора создать семью, завести детей и заниматься их воспитанием. Дождаться внуков, как ждут их мама с папой, а после мирно стареть в окружении родных! Так устроен мир! Игра по собственным правилам никому не принесет счастья! Будешь продолжать жить своими интересами – и ты обречен! Повержен! Вычеркнут из жизни и забыт навсегда!

После этого разговора каждая последующая попытка общения неизбежно превращалась в самоистязание. Мы разъехались в разные города – жить поблизости стало слишком тесно. Нам было необходимо территориальное препятствие, мы пытались устроить личную жизнь, обзавестись семьями.

Но все шло наперекосяк. Судьба словно смеялась над нами. Начались первые ссоры, но даже в такие моменты с ней было лучше, чем без нее. Я возвел ее на пьедестал и боготворил, и отчего-то казалось, что она боготворила меня и также тщетно искала хотя бы малейшее сходство в других. Но природа не повторит ошибку, и не создаст идентичные шедевры.

В то время как сбывались все поставленные мною цели, главная проблема состояла в том, что о ней нельзя было даже мечтать. Любовь отныне превратилась в набор всех возможных эмоций, преимущественно тягостных, возведенных в бесконечную степень и сконцентрированных только на одном человеке. И каждый раз, попадаясь на мыслях о ней, я ругал себя, ненавидел себя, клялся больше никогда не надеяться на совместное будущее. Не надеяться, что вернется счастье, оставленное позади.

Не спешите винить меня, возможно, позже вы все поймете. Ведь у судьбы – руки старухи: сухие, морщинистые, подчас пугающие, но мудрости в их тепле больше, чем мы способны разглядеть.

Я старался выправить душу. Зациклился на работе. Хотел чувствовать себя важной общественной фигурой, беспрекословным авторитетом. Хотел властвовать, поднявшись над другими. Хотел всех удерживать под контролем, и чтобы никто не мог контролировать меня. Хотел, чтобы мной восхищались.

У меня было много женщин, но ни одну из них я так и не полюбил. Жизнь с другим человеком приравнивалась к моральным пыткам. Мои рвения начинались с разных причин, но заканчивались всегда одинаково – раздражение и ненависть к любящей меня женщине.

Я часто думал о том, что если бы не знал сестру, если бы мы никогда не встречались, возможно, я бы испытывал интерес к жизни, нашел бы в ней смысл или придумал его. А испытывая подобие любви к случайной женщине, я бы верил, что это и есть любовь. Но мы оказались близнецами в одной семье, и единственное излечение от этой аномалии виделось лишь в забвении.

В тотальной потере самого себя.

Однажды я едва не распрощался с жизнью… Те события прочно врезались в память, словно произошли вчера. Десятилетние, мы были наивны, беспечны и уверены в счастливом завтрашнем дне. Мы так привыкли засыпать и просыпаться рядом, что и помыслить не могли о возможной разлуке. Но в тот злополучный день нам суждено было впервые осознать, что у жизни найдется ответ для каждого самоуверенного человека.

Аномальная жара не могла удержать детей во дворах во время школьных каникул. Мы сбивались поутру, как стайка чирикающих птичек, и, торопясь к реке, оставляли позади турники и качели. Ребята постарше сразу заходили на глубину, чтобы поиграть в мяч. Некоторые присматривали за младшими сестрами и братьями, иногда позволяя себе поплавать неподалеку.

Мы же с сестрой довольствовались развлечениями на берегу или у водной кромки. Я гонял мелкую рыбу, бегая за ней наперегонки с волнами. Сестра обожала возводить песочные замки, иногда успевая за день выстроить целый городок с каналами и башенками. Плавать мы не умели, но очень хотели научиться.

Наблюдая за старшими со стороны, я убеждался насколько это, должно быть, легко. Школьный учитель как-то обмолвился, что плавание – рефлекторная реакция, и, в сущности, плавать могут даже младенцы. Но почему-то мне это никак не удавалось. В попытках удержаться на воде, тело казалось тяжелым и ноги быстро встречали дно. Поэтому, плаванье казалось чем-то вроде суперспособности.

Как только отбросишь страхи и полностью доверишься воде, она это поймет и откроет для тебя новые возможности – рассуждал я, сидя на теплом песке, зарывая в него пальцы ног. Очень быстро меня наполнила уверенность, что именно сегодня все получится. Воспрянув духом, я бодро направился к воде. Заметив это, сестра взволнованно поинтересовалась:

– Ты ведь не собираешься учиться плавать? – и, получив подтверждение своей догадки, она требовательно повысила голос, – Но мама и папа это запрещают, когда их нет рядом! Стой! Иначе я все им расскажу!

– Ты никогда не ябедничала и сейчас не станешь. Кругом люди! Если что-то пойдет не так, кто-то точно заметит! – перебил я и сделал еще несколько шагов вперед.

Сестра бросилась следом, рассчитывая схватить меня и вернуть на берег, но я был уже далеко. Оглянувшись, я засмеялся – она боязливо топталась на месте и размахивала руками, чтобы привлечь мое ускользающее внимание.

Зачем мне было слушать ее? Я думал лишь о том, как она будет гордиться, радоваться, восхищаться, когда я поплыву навстречу. А потом начну учить ее, и быть может, через пару дней она тоже поплывет, благодарная и счастливая. Она обязательно поплывет, ведь только я смогу подобрать нужные слова и объяснить, что же мы раньше делали не так.

Но чтобы научиться самому, нужно зайти чуть глубже, так удобнее лечь на воду. Я в очередной раз оттолкнулся ногами и попробовал грести, но меня упрямо увлекала глубина.

Сердце бешено забилось – ноги не нащупали дна. Только что, и будто бы на этом самом месте, я уверенно стоял, но теперь все изменилось. Потребовалась всего секунда, чтобы сообразить – меня отнесло течением. А в следующий миг я погрузился под воду, чувствуя испуг и удивление.

Я пытался выпрыгнуть и позвать на помощь, но вода моментально попадала в горло. Совсем рядом стояли три девицы, смотрели на меня и смеялись, о чем-то оживленно болтая.

«Неужели они думают, что я притворяюсь?!» – лихорадочно вертелось в голове, и ничем больше не получалось объяснить их феноменальное веселье. Мысли сменяли одну за другой, равно как и эмоции. Я даже вспомнил сцены из кинофильмов и разозлился на то, как бессовестно они лгут, ведь в действительности не удается выкрикнуть ни слова.

Отчаянные попытки сделать глоток воздуха, выкрикнуть хоть что-то и откашляться, смешались в одно целое. Секунды растягивались на минуты, все происходило стремительно и медленно одновременно.

Полнейшая неразбериха.

Паника властвовала над глупым самонадеянным ребенком.

Река не простила моих амбиций, она беспощадно лупила волнами, тянула на дно. Вода в очередной раз накрыла с головой. Сил на борьбу больше не осталось. Я принял судьбу, перестал сопротивляться и спокойно глядел сквозь водную толщу на сияющее летнее солнце.

Такое яркое, но больше не моё.

«Значит, вот так я умру» – подумал тогда, больше не ощущая ни страха, ни паники, ни боли. Я прощался с солнцем в полной безмятежности.

Нейробиологи утверждают, что в момент смерти мозговые процессы вызывают эйфорию, выбрасываются нужные гормоны и тем самым природа предусмотрела чувство облегчения в конце пути. Чувство избавления от земных тягот.

Но почему же так происходит? У них нет ответа.

Как же без меня будут жить родители и сестренка? Умирая, я представлял их грустные глаза, полные слез. Было безумно жаль, но уже нельзя что-то изменить. Слишком поздно. Я засыпал, растворяясь в золотых разводах над головой. И в этом трагическом безмолвии руки продолжали тянуться к свету.

А дальше не было ничего.

Никаких световых туннелей, ни белых коридоров, ни ангельских песнопений, ни малейшего намека на чувственные ощущения. Не было абсолютно ничего. Даже тьмы. Я просто спал, не наблюдая снов. Не существуя.

Очнувшись на берегу, я не сразу сфокусировал зрение. Незнакомец, что-то бормоча, с силой давил на грудную клетку. Вода освобождала легкие. Следом я увидел глаза сестры, красные от рыданий. Она склонилась надо мной, горячие слезы падали мне на лицо. Ее колотила крупная дрожь и с губ срывались лишь невнятные обрывки фраз.

В ту ночь она не отходила от моей постели, рассказывала об ужасе, который испытала, как только я стал тонуть. О том, что какой-то парень первым кинулся на помощь и о чудесном спасении. Я выслушивал, как долго и мучительно тянулось время, сколько мыслей пронеслось у нее в голове. Она тысячу раз объяснила, какой я дурак, и каждую минуту требовала с меня обещание беречь свою жизнь.

Беречь не только в радости, но и в моменты горя. Беречь ради светлой надежды, не взирая на затянувшуюся зиму или самую страшную бурю. Ни в коем случае не бояться, помнить солнце, чтобы снова открыться ему, подставив лучам лицо.

Что бы ни довелось вынести, как бы яростно не пришлось бороться в дальнейшем, я должен был держаться, не уходить раньше срока на дно мутных вод. И я клялся ради нее. Но получив страшный опыт, в убеждениях укрепился: смерть – это конец сознания и нет никакой души.

* * *

Сестры не стало в середине сентября, в одну из промозглых дождливых ночей, когда в небе нет ни единой звезды. Какой-то ублюдок сбил ее на пешеходном переходе, до дома ей оставалось пройти всего тридцать метров. Возможно, он не справился с управлением из-за скользкого асфальта, или были неполадки с машиной, может, был пьян и перепутал педали… Причина не важна. Скорая приехала слишком поздно, ее нельзя было уже вернуть.

Я примчался, как только узнал. Тело к тому времени уже увезли в морг. Место происшествия обступили полицейские и зеваки, чьи лица отражали скорее любопытство, нежели ужас или боль. Их сердца не могли болеть, они даже не знали ее имени. Это мое сердце разорвалось, когда я увидел лужу крови вперемешку с грязью – такая вот аллегория жизни.

Разве для этого мы рождаемся?

Чтобы напитать грязь своей кровью?!

Я возненавидел себя за то, что не оказался рядом, что не принял удар злосчастного автомобиля. Я бы отдал жизнь за нее без раздумий. Но чудес не бывает, и справедливости тоже. Ведь это я недостоин жить, это я всегда был плохим человеком и причинял окружающим зло, не чувствуя угрызений совести. Она же была безгрешным лучиком света, ангелом во плоти, олицетворением добра и великодушия. И чем закончилась ее история?

Водитель просто трусливо скрылся, оставив ее один на один со смертью. Ни одного свидетеля не нашлось, чтобы выйти на след убийцы.

На похороны съехались отовсюду, сестру многие любили. Женщины в черных платках тихо всхлипывали, мужчины молчали. Люди подходили ко мне, выражали соболезнования, спрашивали что-то, как будто бы я мог им ответить! Я даже не слышал их! И плакать тоже не мог, только слезы катились по лицу. Вцепился в гроб и стоял. Пальцы онемели. Мне хотелось остаться, чтобы нас вместе зарыли в землю, оставили в покое. До этого я и не представлял, насколько ее любил.

А ночью сестра приснилась среди цветущих вишневых деревьев. Помню, как обрадовался, решив, что умер, и вот мы встретились и больше не расстанемся. Она была красивой и живой. Мы гуляли, как в детстве – держась за руки. Теперь это было можно. Она говорила, что боль быстро закончилась. Что почувствовала вишневый аромат и сразу перенеслась в этот сад. Обещала показать озеро.

Рассвет помешал нам, вторгшись непрошенным светом сквозь закрытые веки. Сновидение моментально растаяло, мы даже не успели попрощаться. Через час я уже стоял на коленях перед ее могилой. Клялся отомстить виновнику, повторял, что люблю ее и спрашивал, как теперь жить? Глядя в небо, гневно кричал:

– Почему ты не взял меня вместо нее? Я слишком плох для тебя?!

Ночью, засыпая в своей кровати, я позвал ее, и она снова пришла, говорила, что все хорошо, что в новом мире нет ни тоски, ни боли, ни печали. И однажды мы встретимся, но только когда придет время. Во сне я соглашался с ней, обещал держаться, ведь был так счастлив ее видеть…

Но желание жить оставалось в мире грез, рядом с ней. Пробуждение стало пыткой. Я принимал снотворное, чтобы вновь погрузиться в сон и встретить сестру. Нереальный мир стал важнее. Проваливаясь в темноту, я звал ее до хрипоты, пока она не появлялась. Она говорила, что я должен бороться, обязан пережить это и идти вперед. Говорила, что я не должен ее звать, что она всегда рядом, а во сне придет сама, если будет необходимо. Говорила, что расстраивается, потому что я принимаю снотворное, забросил работу, перестал есть и сильно похудел. Просила одуматься и вернуться в реальность.

Всю свою жизнь я ставил перед собой цели, шел к ним напролом, и, в конце концов, добивался желаемого. Теперь же все мои желания расходились с действительностью, тонули в полной бессмысленности. В реальности остался только маленький клочок земли с черной оградой, весь остальной мир перестал существовать. Я чувствовал, как стремительно теряю рассудок, беспомощно продолжая вращаться в хаосе событий, из которого хотелось скорее выбраться.

Мир рушился. Сестра перестала сниться, теперь ночи напролет меня преследовали кошмары. Я больше не мог смотреть на ее фотографии, с которых она глядела как уменьшенная копия в бумажном окне, которое никогда не распахнется. Постепенно я сжег их все, мечтая точно так же превратиться в пепел.

Я забыл, когда в последний раз ел. Меня выворачивало от одного лишь запаха еды. Каждый раз приходилось задерживать дыхание, проходя мимо палаток с едой или уличных кафе. Я больше не смотрел на светофоры, мечтая, чтобы меня насмерть сбила машина или автобус. Возненавидел свою работу, подчиненных. Я не хотел видеть их лица, не хотел общаться с ними, не хотел вставать по утрам, приводить себя в порядок. Бросив бизнес, начал пить. Глотал таблетки без разбору, запивал алкогольной горечью и мечтал уйти вслед за ней. Причин для существования не осталось.

Так продержался две недели, после начало рвать. Организм силился очиститься, он боролся, препятствовал моим желаниям. Не ожидал, что мое тело столь крепкое и выносливое в травле. Но решение было принято.

Я брел, шатаясь от опьянения по ночному городу, в котором бурлила жизнь вне зависимости от таких условностей, как часы и минуты. Деревья скинули с ветвей золотой наряд, отчего город потерял последние краски, став серым и тоскливым. Преждевременный холод напевал о потерянном времени. Я думал о том, что стоило увезти ее отсюда. Нужно было вместе улететь в какую-нибудь тропическую страну, где люди ходят круглый год в одних и тех же сандалиях и постоянно улыбаются.

А что теперь? Тусклые листья под ногами, безрадостное небо, неуверенный дождь день и ночь роняет капли на остывшую землю. Может, я разучился смотреть на мир?

Но я смотрю на него! Смотрю по сторонам, а взгляд проскальзывает к небу, не уцепившись ни за что. Там – стаи птиц, улетающих прочь, к теплу, к солнцу. Им есть куда лететь.

– Вы хотели бы узнать смысл жизни? – прервала мои мысли девушка, протягивая яркую брошюру.

– Может сразу квартиру отписать? – бросил я, не замедляя шага.

Девушка побежала следом, тараторя:

– У нас не секта! Мы помогаем людям вновь полюбить жизнь!

– Тогда у тебя еще полно работы, – заметил я, кивнув на снующих мимо людей со вселенской тоской в глазах.

– А что на счет вас? – спросила девушка, едва поспевая за мной.

Я остановился, достал из кармана сигарету. Девчонка пытливо смотрела, позабыв про брошюры. Думает, что все знает. Думает, что может чему-то научить. Затянувшись, я медленно выдохнул дым ей прямо в лицо, а затем произнес ровным голосом:

– Я счастлив.

Она закашлялась, и я быстро скрылся в потоке людей.

Колкий мороз, гололед и потерявшееся до весны солнце вынуждали их скорее торопиться по домам. Всегда удивляли эти безостановочные толпы – конвейер жизни. В этой гонке обесцвеченных дней мы появляемся и исчезаем, соревнуясь, кто больше мертв. В глазах лишь усталость и выплаканные слезы. Люди перестали задавать вопросы, почему-то решив, что знают ответы. Они считают, что познали мир, но где же счастье? Мечты лишены надежды, а в настоящем нет ничего существенного. Они убеждены, что лучший день в их жизни – не сегодня. Никто не знает их настоящих, и самое смешное – никто по-настоящему в этом не нуждается. Каждый день я видел тысячи грустных и обремененных лиц, смотря в них, как в зеркало.

Я давно перестал смотреть на мир глазами удивленного ребенка. Мне скучно, я устал от оранжевых разводов в ночном небе. Они разят химией и несут с собой токсичную погибель. Мы поднимаем головы, молча смотрим на пылающее небо, вдыхаем отраву, а потом раньше срока тихо умираем от рака или туберкулеза. Поразительный ассортимент протравленной продукции отвлекает внимание от самого важного. Наши глаза горят, и мы работаем, чтобы позволить себе хотя бы часть предлагаемого ассортимента.

Я вывел формулу алчности. Это глупость, помноженная на количество несъеденных в детстве конфет. Мы жадно хватаем отраву, приносим ее в дом большими пакетами, запихиваем в рот, захлебываясь в слюне. Каждый день пичкаем в себя любимый яд. Повышенный спрос и производство процветает, заводы не прекращают строиться – и это среди жилых домов. Наш город в списке самых токсичных городов страны. Страна – в рейтинге наиболее экологически загрязненных. Каждый это знает, видит и чувствует, достаточно поднять голову и вдохнуть полной грудью, но мы намеренно разучились это делать. Мы предпочитаем не думать об этом. Нас убедили, что ассортимент важнее.

Жизнь – та еще дрянь. Как бы то ни было, моя или чужая – она больше не представляла ценности. Без сестры этот мир был не нужен. Это ужасное "без" – крохотная черная дыра моего сердца, которая засасывала и уничтожала все, что в нем хранилось. Я старался забыть это "без", не брал в расчет. Но сегодня наступил день правды, а не самообмана.

И вдыхая промозглый воздух первого инея, я жалел, что сердце мое не покрылось льдом. Разболелось горло, но это не могло перекрыть неутихающую боль в груди. Крепко сжимая пузырек таблеток в кармане, я торопился домой, чтобы осуществить задуманное. Сегодня я перестану принимать яды жизни, вырвусь из плена. Это не было спонтанным желанием, я давно все обдумал.

Тогда, захлебываясь под толщей воды, я все еще хотел жить, потому что думал о родных. Знал, что сестра и родители будут чувствовать вину всю жизнь, это сломило бы их. Я был не свободен, поскольку ответственность за их жизни лежала и на моих плечах.

Многое изменилось с тех пор.

Сколько я не видел родителей? После пяти лет разлуки бросил считать. Встретились взглядами чужих людей на похоронах, будем считать это гордым прощанием. Я перевел им круглую сумму на счет от продажи фирмы, откупившись от самой главной своей вины – я был рожден.

Страх смерти записан человеку в подсознание как инстинкт самосохранения. Но я-то знал правду.

Умирать – приятно.

Помня пережитые ощущения, сейчас смерть воспринималась как чудесное лекарство, навсегда избавляющее от боли.

Я решил, наконец, признать, что мертвый буду более полезен миру, чем живой. В наш странный век самоубийц превозносят, и даже те, кто в толпе называет их слабаками, говорит с придыханием, как об удивительной тайне, которую больше никому не удастся постичь.

Этот вечный вопрос сродни многовековой полемике о любви, смысле жизни, добре и зле. Слаб ли тот, кто отважился распрощаться с жизнью? Я нашел для себя единственно возможный ответ. Это вне определений, вне классификаций, вне рассудительности и каких-то определенных критериев. Я всегда ненавидел толковые словари, не видел от них пользы. И не видел пользы в человечестве. А в первую очередь не видел толк быть сильным или слабым в этом мире. Потому что нет никакой разницы – здесь все проигравшие. Зайдя предельно далеко, я не видел никакого толка БЫТЬ. В борьбе со смертью человек всегда проиграет, но я и не собирался бороться.

Сегодня я в последний раз усну в пустой квартире, до потолка наполненной одиночеством. Невидимым, но тягучим, застилающим глаза, стягивающим легкие, отравляющим сознание.

Глава 2.

Лёд не знает, что однажды

превратится в пар.

За очередным поворотом на картонных листах сидел нищий. Он гладил собаку, разговаривая с ней. Обычно я проходил мимо, но сейчас остановился, достал бумажник и протянул ему. Пошарил по карманам, выгреб мелочь, которая в них затерялась. Людям должно тратить деньги на исполнение желаний, а у меня их нет.

– Тебе нужнее, – сказал я. Нищий недоверчиво уставился на меня, – Я не шучу, бери.

– Храни вас Господь! – воскликнул он, дрожащей рукой принимая подарок. В его глазах заблестели слезы, – Сегодня мы устроим настоящий пир! – он потрепал собаку за ухом.

Та, уловив смысл слов, завиляла хвостом.

Впервые в жизни я совершил благотворительный поступок. Жадное беспокойство за каждую копейку вошло в привычку, как случается у многих. Мастерски оправдав себя напоследок и мысленно повесив медаль за высокоморальные достижения, я зашел в подъезд, поднялся по лестнице, открыл дверь своей квартиры и, войдя, оставил весь остальной мир снаружи.

Уже ни к чему запирать дверь на замок.

Здесь, в мелочах, хранилась только наша история. Со стен молча взирали картины, в которых сестра старалась изобразить легкость своих сновидений. Удивительные миры кристальных деревьев, густых синих лесов до небес. Миры, усеянные звездами, рассыпающимися затейливыми фейерверками. Крохотные милые домики с травяной крышей на берегу тихих рек, уютные и таинственные. И неведомые волшебные туманности, среди которых плавают островки надежды. Она так хотела поделиться всем этим со мной, ведь мне никогда не снились красочные счастливые сны.

Взгляд скользнул по горе немытой посуды в раковине и выше. Туда, где на полке стояла одна-единственная тарелка, которую я никогда бы не осмелился испачкать. Из нее мы ели в детстве вдвоем, превращая обеды в увлекательную игру с захватом чужой территории и перекатыванием горошка. Однажды какая-то гостья схватила ее в руки с намереньем подать мне завтрак. Я накричал на нее, и тарелка со звоном встретила пол, разлетевшись на части. Выставив неуклюжую гостью за дверь, я склеивал осколки несколько дней подряд.

А вот копилка в форме оранжевого бульдога, которую сестра подарила на мой первый юбилей. Копилка быстро наполнилась, но я так и не решился ее разбить. Чтобы купить ее, сестра впервые научилась зарабатывать. Лепила глиняные фигурки, плела фенечки из бисера для дворовых девчонок, и те с радостью раскупали украшения.

Рядом с копилкой – резная табакерка, которую сестра прислала почтой полгода назад. В письме она поведала, что, увидев табакерку на блошином рынке, сразу вспомнила обо мне. О том, как когда-то пыталась отучить курить, как выбрасывала с балкона сигареты, как подсовывала листовки о вреде никотина. Как боялась, что родители узнают о моей привычке, но в то же время грозилась им все рассказать. Она всегда переживала за мое здоровье больше, чем я сам. Но в том письме написала, что указывать кому-то, пусть даже собственному брату, было глупой бесперспективной затеей, рожденной максимализмом и идеализацией окружающего мира.

Самые ценные предметы в квартире, так или иначе, были связаны с сестрой. Стоило посмотреть на любой из них, и я легко вспоминал прошлые жизненные сюжеты. Память уносила на невидимых крыльях к самому родному человеку, который никогда не разочаровывался во мне, верил в меня, недостойного этой веры, и любил больше, чем кто-либо.

Эта история, хранящаяся в мелочах, мне всегда была важнее, чем вся история человечества, запятнанная бесконечными войнами, революциями, переворотами, гибнущими империями и поднимающимися государствами на руинах некогда величественных городов, на погребенных в земле безымянных костях.

Да, все ценное связано только с сестрой.

Как же я устал просыпаться и встречать новый день без нее!

Чтобы не победила трусость, я отключил мысли. То, что произойдет дальше – произойдет не со мной, ибо я УЖЕ умер. Мертвый, я таскал повсюду бренное тело, удивляясь, откуда берутся силы. А главное, для чего? Глазами мертвого человека все происходящее вокруг – нелепая возня, в которой нет ни логики, ни смысла. А придавать смысл насильственно, изобретая его из ниоткуда – о нет, я слишком трезво оцениваю обстоятельства, без фантазий, без самообмана.

Только дураки влачатся до старости, постепенно угасая в болезнях и жалости к себе, замыкаясь в плесневелых стенах, все больше злясь на все то, что расположено за их пределами. Разве существует что-то более бессмысленное?

Я машинально подошел к кровати, сел, достал снотворное и противорвотное. Такая комбинация не оставит шансы выкарабкаться. Высыпал в ладонь первую горсть, отправил в рот, запил алкоголем.

– Что ты теперь сделаешь? Что скажешь? Нет тебя! – обратился я к несуществующему богу и сам же посмеялся над абсурдностью ситуации.

Дыхание затруднилось, на коже выступил холодный липкий пот, я вытер его и трясущимися руками отправил в рот вторую порцию таблеток. А потом запил алкоголем остаток. Все тело охватила дичайшая боль. Вскрикнув, я повалился на кровать и забился в конвульсиях. Страшное дыхание смерти пробежалось по коже и рухнуло в область сердца.

Как гигантский колокол оно стучало настолько громко, что я не слышал собственного крика. Пошевелиться невозможно, тело парализовало в невыносимой пытке, и честно признаться, я ожидал, что все закончится гораздо быстрее.

Где же предсмертная эйфория?..

«Еще немного и все пройдет, еще немного и все пройдет…» – убеждало спутанное сознание.

Неужели только естественная смерть приносит облегчение?!

ПОЧЕМУ ТАК БОЛЬНО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ?!

Я крепко зажмурился. Учащенный пульс становился все тише, и тише. Я терял себя, как и хотел.

Организм ослаб, чтобы бороться. Скоро все закончится.

Приоткрыв глаза, я смутно различил перед собой темную фигуру. ОНО смотрело прямо на меня, холодно и безразлично наблюдая агонию. Интересно, обладает ли оно разумом?

– «Да» – я услышал отчетливый ответ в голове.

Потрясенный, какое-то время я боялся даже вздрогнуть. Темная фигура неподвижно следила, не предпринимая никаких действий.

– «Ты здесь намеренно?» – мысленно задал ему вопрос.

– «Да» – последовал ответ.

Я продолжил диалог со странной сущностью:

– «Причинишь мне вред?».

– «Нет».

Да, я знал, что побочным эффектом станут галлюцинации. Я едва мог соображать и должен признаться, для нынешнего положения, призрачный гость вырисован очень убедительно, хотя он и давал односложные ответы. Какие еще сюрпризы выкинет умирающий разум? Закрыв глаза, я сосредоточился на острой боли – она устрашала куда меньше.

– Галлюцинации? Обижаешь. Ты же всегда верил глазам, что случилось на этот раз? – проекция умирающего ума издала нечто вроде смешка, – Самодостаточная личность, какая прелесть, – незнакомец заговорил громче и опаснее, – Такие попадаются чаще всего.

«Что ты здесь забыл?» – зачем-то подумал я, не собираясь поддерживать разговор с плодом воображения. А незнакомец, несомненно, был таковым, потому и читал мои мысли столь ловко.

– Тебя жду, – ответил он.

Я ощутил, что ему нравится видеть страдания, он буквально упивался ими, становясь сильнее и опаснее. От него начала исходить пульсирующая мощная энергия, она обволакивала меня и проникала в измученное нутро. Зная в жизни немало садистов, я вдруг осознал – передо мной нечто иное, нечеловеческое и реальное, как бы я это ни пытался отрицать. С каждым моим сдавленным вдохом он становился темнее и плотнее, проявляясь из неведомых доселе реальностей.

Грудную клетку сдавило незримыми тисками.

БОЛЬ.

БОЛЬ.

БОЛЬ!

Я желал, чтобы непрошеный гость убрался из моей квартиры, но понимал, что совсем скоро неизбежно попаду в его плен.

В следующее мгновение сердце остановилось.

Поток энергии ударил в спину, поднял над кроватью и швырнул на пол. Тело же осталось неподвижно лежать искорёженным, на лице застыла гримаса боли и ужаса.

Я умер.

Но я жив…

Как все-таки странно смотреть на себя со стороны. Совсем не так, как в зеркало. Я могу двигать руками и вертеть по сторонам головой, но тело мое, как и не мое вовсе, лежит бездыханное, будто мы никогда с ним не состояли ни в родстве, ни связи у нас с ним не было. Его путешествие закончилось здесь, а что же до меня?

Испытывая абсолютно новое чувство отрешенности, я склонился над ним: изнутри исходил красный свет, он вырывался наружу через раскрытые глаза и постепенно мерк. Остывает тело – исчезает свет. Так я это объяснил.

Внутреннее свечение имело все вокруг – будь то стены или шкаф напротив кровати, и сама кровать, прикроватная тумбочка с пустыми пузырьками из-под таблеток. Даже воздух не был прозрачным – то тут, то там клубилась разноцветная дымка, образовывая сгустки, которые быстро рассеивались или принимали новую форму.

Я видел в этих сгустках крохотные вспышки, завихрения, отдельные частички, многократно повторяющие самих себя в самих себе. Несмотря на ночную тьму, я отчетливо видел каждую грань, каждый контур и каждую деталь благодаря этому свету. Теперь мое зрение идеально.

Боль прекратилась, ощущение течения времени ушло, теперь настоящее было тягучим нескончаемым моментом. А рядом стоял тот, кто до этого предстал темной фигурой.

Должно быть, его истинный лик открывается лишь тем, кто освободился от материальных оков. А быть может, даже умершие не видят его настоящего обличья.

Высокий мужчина в черном пиджаке и черных брюках с идеальными стрелками. Гладкие черные волосы струились до плеч, приподнятых в гордой осанке, подчеркивающей величественную стать. Лицо его отличалось тонкими чертами, будто выверенными гениальным скульптором с математической точностью. Да, он был избыточно красив, и красота эта ошеломляла, вгоняя в еще больший трепет.

Но стоило посмотреть в его черные глаза, как стало ясно: душа у него еще чернее. Меня пронзал этот колкий нечеловеческий взгляд, и все, что было в нем от человека – лишь внешняя оболочка.

– Какие удивительные события могут произойти при одном лишь допущении, не так ли? – вкрадчиво проговорил он.

Допущении? О чем он?

И тут я вспомнил, что покинул тело как раз в тот момент, когда допустил существование иной стороны. Когда понял, что темная призрачная фигура – реальна, и не подчиняется материальному миру.

– «Теперь задумайся, кто ты?» – прогремел голос.

Чтобы общаться, ему не требовалось открывать рот и шевелить губами. Достаточно было мысленных посылов, обращенных ко мне.

Я посмотрел на бездыханное тело. Среднего роста, широкоплечий, коротко стриженные с золотым отливом волосы, волнистые и непослушные, серые глаза с тяжелыми веками, от чего казалось, что они усталые и грустные – вот он, временный приют, сейчас уже бесполезный. Лишившись духа, тело потеряло смысл и стало грудой мусора, который вскоре кому-то придется убрать, чтобы очистить квартиру для будущих жильцов. Какая ирония – мое тело мешало миру и до, и после смерти.

Но вовсе не тело огрубело с прожитыми годами, не оно впитало социальные правила. Не оно дало установки, как правильно и комфортно жить среди себе подобных. Не оно изобретало хитрости, разграничения, барьеры. Не взросление тела знаменовало стрессы, обязывая примерять маски. Не тело приобретало привычки, не оно пристращалось к изысканной еде и прочим удовольствиям.

Грязь была не на теле – оно мне верно служило, только и всего. Это дух был перепачкан тяжестью, тянувшей сейчас к земле. Ничтожна цена земным достижениям, ради которых я тратил столько сил и времени. Все, к чему я стремился, теперь не нужно.

Так кто же я?

Сейчас я был частью пространства и не чувствовал внешней среды как раньше. Дуновения воздушных масс проходили сквозь. Дыхание осталось, но дышалось совсем иначе. Не легкими в груди, а всем естеством. И не кислородом, а энергией Вселенной. Мы одно целое – теперь это стало так очевидно.

Мысли переменились. Мирские хлопоты, связанные с физическими потребностями, наконец, отпустили меня. Казалось, только благодаря этому я был способен взлететь.

– Ты не взлетишь, – сказал незнакомец.

– Почему?

– Ответ знаешь сам.

Да. Я самоубийца.

– Что дальше? – обреченно поинтересовался я.

– Голод. Чума. Ад.

Услышанное не было неожиданностью, однако я был потрясен. Я прекрасно сознавал всю вину, всю тяжесть совершенных ошибок, но все равно не готов был услышать, что меня ждет преисподняя.

Жизнь всегда давала второй шанс, всегда была возможность все исправить, изменить. Каждый новый день и каждая его минута предлагала бесконечное число вариантов, возможностей, дорог. И теперь мне впервые дают понять – больше нет никакого выбора, это время безвозвратно минуло. По поступкам моим уготована лишь кошмарная неизбежность. Неужели нет ни единого шанса спастись?

Незнакомец отрицательно покачал головой и страх пробрал насквозь. В панике я силился припомнить отрывок из какой-нибудь молитвы, чтобы напомнить богу о себе, чтобы он обратил на меня внимание, чтобы спас. Но так и не смог ничего вспомнить.

«Господи, помилуй! Господи, помилуй! Помилуй…»

– С этим ты запоздал, – в голосе черного человека таилась насмешка.

Я попытался перекреститься, однако руки отказались сделать это. Или их что-то сдерживало.

– Как долго я пробуду здесь?

– Что же, теперь желаешь задержаться? – в демонических глазах разгорался огонь, – У тебя не более двух суток.

И, конечно, он все время будет рядом, как зверь, не отпускающий пойманную добычу, истекающую кровью, не способную на побег. А после – заберет в свое логово, ведь за тем он и явился.

– Могу я в последний раз навестить отца и мать?

– Такое право есть. Легким душам стоит пожелать – и они птицей переносятся к любимым. Но ты, самоубийца, в попытках добраться будешь стремительно терять остаток энергии. А после, так и не достигнув цели, провалишься в бездну.

В брошенном теле исчезло свечение. Что, теперь просто сидеть в четырех стенах, боясь пошевелиться, дабы не терять энергию слишком быстро? Лучше попытаться, потерпеть неудачу и скорее встретить страшную участь, чем оттягивать ее здесь.

Развернувшись, я направился к двери, попробовал дернуть за ручку, и, конечно, ладонь прошла сквозь нее. Черный человек тихо посмеялся. Набравшись смелости, я прошел сквозь дверь на лестничную клетку, пытаясь не злиться и не раздражаться из-за преследователя, тем самым, не насыщая его энергией неконтролируемых эмоций. Попробовал проскользнуть между этажами вниз, но ничего не добился. Для сознания это оказалось сложнее, так что пришлось спускаться по ступеням. Черный человек уже поджидал у подъездной двери.

Невидимый энергетический канал, что питал меня, ощутимо сужался. Высшие силы отказывались от меня, как от бесполезного элемента. А черный человек все смеялся и смеялся, не отставая ни на шаг, подобно стервятнику. Не удостоив его взглядом, я выскочил на улицу.

Несмотря на позднее время, на площади было слишком людно. По началу, я даже не понял, почему все эти люди просто стоят, а не идут по своим делам. Мертвецы, такие же как я, но по каким-то причинам пребывающие в забытии, потерянные, напуганные, все еще одержимые страстями, привязанные к земной тверди против воли, эти скитальцы остались без востребования. Находиться среди них невыносимо. Одно лишь присутствие рядом выжимало все соки, вытягивало оставшуюся силу, и голод становился с каждым мгновением ощутимее.

Я старался не смотреть на их обезображенные полуразложившиеся трупные лица. Гнилостный смрад вперемешку с такими же гнилыми раздумьями исходил от них. Я буквально считывал мысленные потоки, будучи подключенным к общей с покойниками эмоциональной волне. Все, о чем они мечтали – вернуться в людской мир любыми способами.

– Даже если одному из них удастся подселиться в чужое тело, его дух никогда не будет прежним, мельчая день ото дня. Только представь – он старался воскреснуть, вернуть земные ощущения, снова испытать вкус любимой пищи, сладость спокойного сна, тепло человеческих объятий. Но единственное ощущение, которое будет испытывать – чувство утекающей сути, рассеивающейся в пустоту. А вместе с этим – чувство обреченности и неотвратимого конца. Цепляясь за отвоеванное в противоестественной борьбе чужое физическое тело, духи лишаются последней крупицы добра и тем самым навсегда вычеркивают себя из всех возможных миров, – поведал неразговорчивый до сих пор спутник.

– Что же меня отличает? – я сомневался, что чем-то лучше их, однако, я хотя бы пребывал в сознании и мог контролировать свои действия.

– А ты подожди, – сказал черный человек уже привычным издевательским тоном.

Мысль о родителях заставила пройти вперед через толпу умерших. Это действие не осталось незамеченным, и, хрипло задышав, они потянулись ко мне изгнившими костлявыми руками.

Мертвецы отнимали мою энергию, наполняя свои пустые голодные души, но она не задерживалась в них, утекая словно вода из треснутого кувшина. Забрать силу лишь для того, чтобы тут же ее потерять, без возможности насыщения – в этом была их суть.

Я злился, упорно двигаясь вперед, но каждый последующий шаг давался сложнее предыдущего. Попытался бежать, однако ноги оказались слишком тяжелы, чтобы оторваться от земли. Какое-то время я черпал руками по воздуху, глотал его ртом, кричал от ужаса и смятения.

На теле стали проявляться гнойные язвы, сочившиеся черной слизистой вонью. А рядом стояли такие же мертвецы и хищно глядели мутными глазами.

Когда сил не осталось, голос потух. Воцарилась тишина, а голод сдавил со всех сторон. И только ничтожные помыслы кишели в этой тиши, как назойливые мухи, от которых не отмахнуться.

Без временного счету пытки тянутся слишком долго. Не в силах пошевелиться, окруженный разлагающимися духами, я пытался воззвать к богу, но не мог отдавать мысли вовне. Я был заперт внутри особого мира потерянных душ, пропащий в чужих страшных мыслях и в собственных. Погруженный в зловонное болото самых мерзких человеческих желаний, среди которых оказались и мои.

Сейчас мои мысли точно так же выставлены напоказ. Они без прикрас обличали мою суть и концентрировали всеобщее презрение. Эти мелкие обреченные людишки осуждали меня, кривились, насмехались. Даже погибая, их не покидало чувство превосходства, хотя чем они могли превосходить остальных? Только тем, насколько больше сожрали красоты, насколько чаще плевались злобой, насколько бездарнее растратили отпущенное время.

Их души истлели, прожжённые черными язвами, искорёженные под гнетом грехов. Даже выворачивая внутрь глаза, они по-прежнему гордились собой. А черный человек просто стоял рядом и молчал, или его мысли уже не доходили до моего голодного зараженного сознания.

Внезапно во всеобщий поток страданий вмешались совсем иные эмоции. Это было счастье, или скорее даже восторг. Но восторг устрашающий, не сулящий ничего доброго. Совсем наоборот, сродни восторгу толпы, увидевшей публичную казнь преступника. Сродни их удовольствию видеть, как катится человеческая голова с гильотины, как она с треском падает на булыжную мостовую. И пока она рефлекторно моргает, люди с той же жестокой веселостью принимаются ее пинать, будто окровавленный мяч. Именно такой дьявольский восторг вторгся сюда.

Глаза застыли в глазницах, но я интуитивно понимал, что происходит. Некто пришел за нами, и сейчас пожирает наши души. Он подбирается все ближе и ближе, в то время как мне уже не пошевелиться. Не замахнуться рукой в попытке ударить, как-то защититься, оттянуть гибель.

– Самоубийца! – прошипело чудовище, прожигая взглядом затылок, – Самоубийца!

Серые, щетинистые, выгибающиеся во все стороны руки, с длинными когтистыми пальцами потянулись ко мне. Черный человек выступил вперед, глядя поверх моей головы прямо на монстра.

– Самоубийца!!! – еще более рьяно прохрипело чудовище, гладя воздух рядом со мной, желая поскорее сомкнуть пальцы.

– Бери остальных, а его не трогай, – прошептал черный человек, криво улыбаясь, – И лучше не зли меня.

Монстр покорно опустил руки и попятился назад, быстро переключившись на других мертвецов, я же окончательно перестал понимать происходящее. Зачем стервятник защитил меня? И почему не прогнал чудище, чтобы забрать с собой остальных мертвецов? По могуществу он – что хозяин для пса, так чего же он сам стережет меня? Выходит, что я и правда чем-то лучше?

Но даже когда все стихло, и мы остались стоять на площади вдвоем, он не отвечал. Чего же мы все-таки ждем?

Когда тонкая связующая ниточка, наконец, разорвалась, земля подо мной разверзлась.

– Пора, – произнес черный человек, схватил за руку, и нас увлекло сквозь неизведанные пространства, чужие реалии и чьи-то сны.

* * *

Мы стояли позади выжженной степи в окружении кровавых деревьев. Приглядевшись к ним, я уловил черты людей, вросших в землю. Их воздетые к тяжелому грозовому небу руки превратились в кривые ветви, сухие и мертвенные. Люди стояли по пояс в холодной черной земле, они дрожали и стенали, и я лишь мог догадываться, как их ноги, превратившись в корни, глубоко врастали в безжизненную почву, но так и не встречали живительную влагу.

Широкий ров впереди окружил зловещую черную скалу, которая возвышалась над красной рощей, надо мной и над черным человеком. У заостренных каменных вершин кружило каркающее воронье. В скальных расщелинах бурлила огненная лава. Она вырывалась наружу и застывала странной прозрачной смолой. Величественные массивные двери, ведущие внутрь скалы, настежь распахнутые, призывали меня. Над дверьми огненные извивающиеся языки образовывали надпись:

«Судьи – здесь. Вся власть – пороку».

Я понимал, что, войдя внутрь скалы, никогда уже не выберусь на свободу. Здесь бежать некуда. Каждое из направлений сулило лишь бескрайние обугленные земли или непроходимые леса вечных мучеников.

Я подошел ко рву, доверху наполненному ядовитой водой и зеленоватым паром, со дна которого доносилась странная погребальная песня. Приглушенные воющие мотивы поднимались вместе с испарениями, проносились над водной гладью и окутывали деревья.

Пленка воды приподнялась бугром и лопнула, разорванная тем, кто жил на самом дне. Почуяв меня, страж вынырнул. То, что сначала показалось мне пузырящейся кожей, оказалось множеством глаз, смотрящих во все стороны. Страж молчаливо изучил поверхность и повернулся ко мне самым большим глазом. Он ждал от меня действий, но каких?

Я осторожно поклонился ему. Он закрыл глаза, бесшумно погрузившись на дно. Спустя мгновение ядовитая дымка рассеялась, образовав тропинку прямо к входу внутрь скалы. Я вопросительно посмотрел на сопровождающего, тот кивнул.

Сделав первый несмелый шаг, я с удивлением подтвердил догадку – гладь воды держала, как прозрачная ледяная корка. И я пошел вперед, настороженно глядя под ноги, поскольку все здесь казалось ненадежным, обманным, зыбким, рискующим вот-вот обернуться очередным кошмаром для случайного путника.

А на дне под толщей воды неподвижно стояли утопленники, прямые и скованные невиданными силами, без возможности всплыть на поверхность. Некоторые из них спали, прикрыв глаза, задрав головы и раскрыв рты. А те из них, кто проснулся, пытались дышать, но захлебываясь, вновь переживали ужасы физической смерти, погружаясь в жуткий сон. Чтобы через какое-то время вновь ожить, вновь захлебнуться, и вновь умереть.

Медленно ступая по поверхности, вглядываясь в воду, я мучительно сознавал – что ничем не смогу им помочь, как и они – ничем не помогут мне.

Поравнявшись с исполинскими дверьми, я испытал явное облегчение, встретив под ногами почву. Мы вошли внутрь скалы, оказавшись в темном колонном зале, уходящим далеко вперед. Здесь гремела жуткая, режущая ухо музыка. Отполированный до зеркального блеска каменный пол отражал гобелены, изображающие сцены казней и пыток. В центре зала – гигантский каменный змей с сотней голов…

Справа – вереница обнаженных мужчин и женщин. Они стояли на коленях, сложив за спиной почерневшие до локтя руки и склонив головы. Я оказался в самом конце этой очереди, не имея ни малейшего представления о том, что тут творится. Мои руки были так же черны. Это не грязь. Оттереть черноту невозможно, она идет изнутри. Но здесь никто не осмеливался говорить друг с другом, и люди молчали, погруженные в раздумья под звуки невидимого оркестра.

Из противоположных дверей вышла дюжина отвратительных карликов, держащих кубки, и я догадался – это причастие.

Статуя многоглавого змея внезапно ожила. Видимо, посчитав свою миссию оконченной, черный человек скрылся за бархатной занавесью арочного прохода. Змей, извиваясь, медленно выползал из стены, его головы таращились по сторонам, шипя и высовывая раздвоенные языки. Чешуйчатые кольца собрались на полированном полу, а головы раскинулись веером и хором заговорили низким утробным голосом:

– Избранные из человечьего стада, призванные истребить его! Лишенные света, призванные отбирать его! Навечно проклятые, чернорукие, рожденные гневом! Вечно голодная тьма приветствует вас!

Из раскрытых змеиных пастей заструился черный дым, надвигаясь на нас. Женщина, стоявшая рядом, нетерпеливо встрепенулась, и снова уткнулась взглядом в пол, пытаясь подавить улыбку. Она явно этого хотела, и пришла сюда самостоятельно. Я всматривался в остальные лица – каждое выражало желание, удовольствие, ликование, возбужденность. Пытаясь найти хотя бы одного испуганного человека, я все больше убеждался в том, что здесь таких нет.

Кроме меня.

Так стоит ли принять участь или же я могу попытаться ее изменить? И если посмею отказаться, не уплачу ли за это вдвойне, не повлеку ли наказание куда страшнее?

Головы продолжали свое громогласное напутствие:

– Превратитесь в храм зла, впитайте его, чтобы оно стало вашим щитом! Чтобы ослепли неверные, не успев узреть вас. Чтобы оружие врагов, направленное на вас, проткнуло их собственные сердца! Примкните к нашим легионам!

Нас заволокло едким черным дымом. Кривоногие карлики спешили к обнаженным людям, предлагая испить из кубков. Один из них побежал к нам, сверкая крохотными глазками. Он протянул кубок с дымящейся коричневой жижей и к нему потянулось множество рук страждущих. Люди, расталкивая друг друга, выхватывали кубок и торопливо делали большие глотки.

А дальше с ними происходили жуткие трансформации: ноги и руки вытягивались, покрывались чешуей или грубой шерстью, вырастали хвосты, а из звериных пастей раздавался злобный рык. У каждого, кто испил из кубка, проявлялись чудовищные уродства. Теперь это уже не люди, а дьявольские отродья, готовые безропотно служить злу, разрушать людские надежды, вселять страхи, болезни, обрекать на страдания. Из разинутых пастей вырывались призывы мести и безумный смех.

Первая змеиная голова снова заговорила:

– Злословие, идущее от раздора, приводящее к убийству под началом Ваалберита! – голова опустилась, легла на пол и замерла с широко открытой пастью. Несколько чудищ оживленно направились к ней, чтобы войти внутрь.

– Слуги Велиара, жаждущие вовлекать в грехи, вселяющие похоть, толкающие на извращения! – вторая голова сделала то же, что и первая. К ней направилось еще несколько чудовищ.

– На лень и празднество подстрекающие с Астаротом, раздувающим человечье тщеславие! – и третья голова опустилась, принимая новых слуг.

Каждая последующая голова голосила свое, призывая оставшихся пополнить демонические легионы и занять свое место среди отреченных от бога.

– Хватающие проклятых под знаменем Думаха, толкающие их в бездну вместе с Тахарилом! Здесь обольстители! Провоцирующие на гнев вместе с Сафсиритом! Отвечающие перед Таскифом за развращенных и совокупляющихся со зверями! Исторгающие яд под предводительством Натзирила! Лжецы Сартая, разрушающие человечьи грезы! Поклонники Скафорта, препятствующие богослужению! Желающих причинять боль принимает Ангарей, вселяющий болезни! Смерть детей и нерождённых управляется Аскарой! Жаждущие подстрекать к пагубным удовольствиям рядом с Элхимом! Покровительствующие ворам – примкните к Шеолу, рядом с Шодедом – поощряющие расточительство! Примыкайте к Тсафону, Несиру, Тзалмону и ловите, травите, пытайте кощунствующие души! Карающие стражи для пленников каждой адской пропасти: Тебела, Тсиаха, Нешаха, Гиа, Адамаха, Аратса, Арека!..

Шальная музыка ускорялась, врезаясь в мысли, а ликующий хохот срастался с нею, доводя до безумия.

– Мое имя Утбурд, и я посвящаю тебя! Пей! – приказал карлик, прервав мое потрясение и протягивая почти опустевший кубок.

Коричневого отвара осталось ровно на один глоток, принадлежащий только мне. Трясущимися руками, все еще испытывая сильнейший голод, я взял кубок. В нос ударила кошмарная вонь. Оставшиеся в зале новоявленные чудовища пустились в безумную вакханалию, а те, что находились рядом, настороженно наблюдали за моими действиями. Я смотрел на их клыки и когти, понимая, что выбор свелся всего к двум вариантам – угодить в лапы монстров или утратить человеческий облик вместе с ними.

– ПЕЙ!!! – рявкнул карлик, брызнув слюной.

Протянув руку, я вылил остатки пойла на его лысую башку и швырнул кубок в сторону. Стекающие с карликовой башки потоки жидкости мгновенно превратились в черных гадюк. Они подняли на меня шипящие головы, обнажая ядовитые клыки. Ярость карлика обрушилась на меня огнём. Я закричал -боль была выжигающей, пронизывающей, испепеляющей все, что во мне до сих пор оставалось.

Пытка прекратилась столь же внезапно, как и началась.

Открыв глаза, я обнаружил рядом черного человека.

Сжав губы, он поднял меня за шкирку и потащил за собой, мимо беспорядочно сношающихся монстров, призывающих присоединиться. Туда, за черную арочную занавесь, за которой скрывалось безграничное пространство, состоящее всецело из лестниц, идущих во всевозможных направлениях. Из лестниц, переплетенных между собой, выгибающихся под прямыми углами, и уходящими ввысь, к новым бесконечным лестницам, двоящимся, троящимся, скручивающимся в мертвые петли и бесформенные зигзаги.

– С чего ты решил, что имеешь выбор? – с холодной яростью спросил он, буравя взглядом.

– Но я – всё ещё я, значит, выбор был! – возразил я, пошатнувшись от голода.

– Я привел тебя сюда, потому что за это уплатили непомерно высокую цену, а не оттого, что здесь в тебе нуждаются. Самоубийцы даже демонам не нужны!

– Кто же заплатил за то, чтобы я стал адской дрессированной зверушкой?

– Здесь твой шанс БЫТЬ! Без нашего покровительства тебе долго не протянуть! Но вижу, твой спаситель старался зря.

Лжет, чтобы сбить с толку…

Хотя, даже если это правда, я все равно уверен, что поступил правильно.

– Если мне суждено умереть, я хочу умереть человеком, – сказал я, мысленно разгоняя голодную мглу, застилающую взор.

– Все еще считаешь себя таковым? – усмехнулся темный, – На человека ты только похож, но это ненадолго.

– Пока есть силы, я буду бороться хотя бы за это.

– Только сил у тебя уже не осталось, – заметил он.

– Это жалость или сострадание?

Черный человек какое-то время внимательно изучал мои глаза, словно пытаясь в них что-то прочитать, а после вздохнул и тихо сказал:

– Идем.

Это было так неожиданно и так непохоже на тот леденящий поток отчуждения и ненависти, который мне довелось ощутить в начале нашего с ним знакомства.

Он выбрал одну из тысячи лестниц, ведущих неведомо куда, уводя за собою. Пока мы спускались по каменным ступеням, и эхо шагов гулко отскакивало от стен, я все время ощущал внутреннее беспокойство, будто чьи-то недобрые глаза наблюдали за каждым моим движением. Чувство страха обострялось еще оттого, что краем глаза я то и дело улавливал движение теней, мелькающих рядом. И мне почему-то казалось, что стоит оступиться – они схватят и безжалостно разорвут на части.

Наконец, мы вышли в пустой длинный коридор со множеством резных дверей, скрывающих столько же тайн. Черный человек открыл первую дверь, и жестом пригласил войти.

Глава 3.

Только свет внутренний озарит тьму,

когда погаснет внешний.

Шелковая занавесь нежно коснулась лица, прежде чем я увидел залитую светом просторную прихожую. Черный человек вошел следом, запер дверь и прошел к столу, на котором стоял высокий изящный кальян. Закурив и все так же странно глядя на меня, он погрузился в раздумья.

– Кто ты? – спросил я, набравшись смелости.

– Сам знаешь, – вкрадчиво произнес мужчина, медленно выпуская дым, – Для одних – хозяин, для других – слуга, но всегда и неизменно – демон. Вижу, тебя интересует имя… Пусть будет Андрас.

То есть, настоящее имя он скрывает?

В его глазах заплясали хитрые огоньки. Оставив кальян, он прошел в большую круглую комнату. Я послушно последовал за ним, пьянея от голода и сладких благоуханий, наполняющих пространство.

Здесь по всей окружности стояли нагруженные всевозможными яствами столы, атласные скатерти сияющими волнами сбегали на зеркальный пол, отражаясь в таком же потолке. Отполированные белые стены отражали окружающую их роскошь.

Повсюду – мраморные женские статуи. Одни держат в руках кувшины, другие – серебряные подносы и кубки, третьи – плетеные корзины с фруктами. В центре зала возвышалась ступенчатая круглая кровать таких размеров, что на ней запросто разместилась бы пара десятков человек. На атласных простынях набросано несчетное количество подушек разных форм и размеров, расшитых жемчужными нитями.

– Ешь, – Андрас небрежно указал на этажерки с аппетитными мясными рулетами и икорными тарталетками, рядом с которыми стояли блюда с тонко нарезанной вяленой и копченой говядиной, с золотистыми сырными шариками и с красной рыбой под сливочным соусом, – Что любишь?

– Понимать происходящее, – ответил я, отвернувшись от деликатесов.

Мужчина усмехнулся, отламывая румяную утиную корочку и кладя себе на язык:

– К чему скромность? Гостю дозволен любой каприз!

– Не верю в безвозмездные дары по доброй воле, – я настороженно осматривался, ожидая подвоха в любой момент, – Тем более от демона.

– Тот бездомный ведь тоже не верил, что ты когда-нибудь протянешь ему бумажник, полный денег, – заметил Андрас, макая в мед очередной кусочек утиной грудки, – Ну а вопросы о достатке здесь уже не задают, поверь.

– А вопросы о родных? Что с моей сестрой? – не унимался я, хотя, признаться, голод уже не на шутку разбушевался. Владеть собой становилось слишком тяжело.

Андрас повернулся спиной и принялся рассматривать одну из статуй:

– Большинство людей после смерти пребывают в состоянии сна. Иногда это беспокойный, наполненный тревогой сон. Иногда это безмятежные красочные сновидения, знакомые каждому с детства. Нередко в этих снах раздается едва различимое эхо прожитой жизни и тоска по ней. Иными словами, людские души пребывают в тех местах, которые им роднее всего. А там уже распределяются по преобладающим качествам. Художники находятся с художниками, пьяницы – рядом с пьяницами. Поэтому если твоя сестра была достойным человеком, она должна пребывать в обществе себе подобных и видеть спокойные благостные сны.

– Как с ней встретиться?

– Не лги себе, для начала. Утоляй всякую жажду, ведь торжество лишений миновало.

– Хм. И часто ты принимаешь гостей?

– Если бы так и было, вряд ли кто-то из них вел себя так же нагло, – ответил Андрас.

– Так значит, у нас обоих это впервые, – осмелев окончательно, я позволил себе язвительный тон.

В то же мгновение демон резко развернулся, схватил меня за горло и сдавил его, злобно скалясь:

– Как выдернул тебя из лап чертей, так брошу обратно! Не забывайся: ты гость до тех пор, пока я решаю, как с тобой поступить.

Отпустив меня, он взял со стола пустой серебряный кубок и поднес к скульптуре. Мраморная девушка распахнула белесые глаза и слегка наклонилась, чтобы налить из кувшина красного вина. Как только кубок наполнился, Андрас приложился к напитку, выпив все без остатка. А после, обтерев рукавом мокрые губы, повернулся спиной и резким движением скинул пиджак, оставшись в легкой шелковой рубахе и штанах.

Дважды хлопнув в ладоши, он направился к кровати. Из всех арочных проходов в зал начали входить юные прекрасные девушки. Их совершенные фигуры ничуть не скрывали полупрозрачные платья, пышные бедра подчеркивали золотые пояса, а браслеты тихонько звенели на тонких запястьях. На блестящих волосах красовались диадемы, гребни, бусы и ажурные веера. Любовь к украшениям у людей не в крови, а глубоко в душе – подумал я, пока девушки раздевали демона, при этом лаская каждый участок его тела.

Или дурманящий аромат вскружил мне голову, или смятение, или роскошные девы, но найдя глазами кресло, я едва добрался до него. Я дрожал с головы до пят от сумасшедшей смеси эмоций, наблюдая, как красавицы ласкают мужчину языками, как трутся стройными телами и сладко стонут от наслаждения. Но Андрас глядел на свое отражение в зеркальном потолке отрешенно. Он выглядел все таким же задумчивым или даже несчастным, нежели испытывающим удовольствие.

– Можешь присоединиться, – позвал он сквозь сбивающееся дыхание, и девушки согласно замурлыкали.

– Да, да, иди к нам, милый.

Одна из девушек выпорхнула и подбежала ко мне, протягивая руку и зазывно улыбаясь. По ее обнаженным плечам раскидались пышные огненные локоны до талии, настолько тонкой, что я мог бы сомкнуть на ней ладони.

– Попробуй, – томно произнесла она, – Смелее!

– Я… может, позже, – еле слышно ответил я, и тут же испугался своих слов. Мысли в голове отплясывали дикий танец, превращаясь в вихрь невиданной силы.

Рыжеволосая красавица уселась ко мне на колени, обвила руками шею и принялась целовать, сводя с ума. Тем временем неспешное шевеление на кровати переросло в неистовую оргию. Распутницы связали мужчине руки, а на глаза завязали шелковую повязку так, чтобы он ничего не видел. Еще одна светловолосая красавица с ангельским личиком подошла ко мне, присела около ног и принялась ласкать, спускаясь все ниже.

Пусть это блаженство не кончается, пусть они продолжают…

В этой расслабленной истоме я больше не мог думать ни о чем. Я напрочь забыл, как попал сюда и кем был раньше.

– Возьми нас, – прошептала на ухо девушка с огненными волосами и таким же нравом, – Мы хотим тебя!

– Да, мы хотим только тебя, – пропели несколько девушек, подошедших только что.

Да, я хотел их всех, но соседство с демоном откровенно напрягало. Или скорее раздражало. Я желал, чтобы он убрался прочь.

– Так избавься от него. Он нам так надоел, – нашептывали прелестные создания, – А мы хотим тебя, только тебя. Ты такой красивый, ты нам очень нравишься!

Я плавился в их жарких объятиях как нагретый воск, становясь покладистым, превращаясь в их послушную игрушку, лишь бы получить еще больше ласк, поцелуев, лишь бы вдыхать медовый аромат их тел, лишь бы не отрываться от них ни на секунду.

– Помоги нам, милый! Убей его…

Эти слова резанули сознание подобно острому кинжалу. Я моментально отрезвел и, раскрыв глаза, увидел, что одна из красавиц протянула мне золотой изогнутый кинжал с рубинами на узорной ручке. Как я мог оставаться наивным так долго? Все происходящее – сладкий обман, которому нельзя поддаваться!

Я со всей силы толкнул рыжеволосую и резко встал с кресла.

– Мы подарим тебе величайшее удовольствие, не отказывай нам.

Отталкивая девушек, я искал способ покинуть это шальное место как можно быстрее, чувствуя себя марионеткой в недобрых могущественных руках. Нужно бежать! Бежать не оглядываясь, пока кинжал не вонзили в меня.

Может ли дух умереть? Исходя из реальности испытываемых ощущений, напрашивается вывод, что в лучшем случае я почувствую острую боль. Или останусь в плену чертовок и забуду собственное имя, погрязнув в пороке.

– Куда же ты? Мы не причиним тебе зла, – нежнейшим голосом произнесла дева с ангельским лицом, схватив мою руку в попытке задержать.

– Я здесь не останусь.

Девушки приподняли брови в недоумении. В их взгляде проскользнуло что-то зловещее. Светловолосая девушка нахмурилась, разочарованно цокнула языком, схватила золотой кинжал, прошла к Андрасу и лезвием полоснула ему горло. Алая кровь хлынула на белоснежные простыни, и сказка превратилась в сущий кошмар. Я без оглядки кинулся к выходу, услышав за спиной девичий хохот.

– Беги, беги, зайчик, но помни, что где-то в лесу притаилась ядовитая змея!

Добежав до двери, я почувствовал, как сознание путается с каждой секундой все сильнее. Ноги не слушались, то и дело подкашивались, и я рухнул на пол, ослабевший и беззащитный. Картинка перед глазами кружилась все быстрее и быстрее, голоса смешались в дичайший хор и… неожиданно смолкли.

Андрас подал руку, помогая подняться.

Мы остались вдвоем в обманчивом логове. Мысли немного прояснились.

– Что это было? Проверка?! – негодовал я, стараясь сдержать эмоции.

– Чтобы испытать человека, достаточно предоставить ему выбор. Раз тебе хватило воли противостоять ситуации, значит, не такое уж ты и ничтожество.

Я решил пропустить оскорбление мимо ушей. В конце концов, мое положение все еще весьма плачевно.

– А если бы я поддался… я бы умер?

– Ты все боишься умереть, – кривая ухмылка исказила лицо Андраса, – Пойми, что смерти и пустоты в привычном понимании не существует. Энергия трансформируется, претерпевает всяческие изменения, но никогда не исчезает бесследно. Память Многомирья хранит каждое произошедшее событие вне временных границ, словно оно никогда не начиналось и никогда не оканчивалось, а просто было и будет всегда.

Смысл последних слов я так и не понял.

– Значит, вы разыграли шоу, наблюдая за моей реакцией. Возможно, заигрались. Но кровь то зачем?

– А каков эффект! – рассмеялся демон, – В мире духов многое выражено в привычном для людей понимании. Именно понимание формирует возникающие образы.

– То есть игра воображения нарисует передо мной все что угодно и я не смогу отличить это от реальности?

– Прежде чем об этом говорить, осознай, что такое воображение, а уже потом задай себе вопрос – может ли оно играть? Мир наполнен иллюзиями, и порой кажется, что он только из них и состоит. Но это не значит, что иллюзии чем-то отличаются от того, что принято называть реальностью, – он опустил голову и расплывчато добавил, – Иногда выдуманный мир становится убежищем, учителем и сладкой исцеляющей сказкой…

Выходит, что последняя звезда потухнет скорее, чем самый древний и мудрый дух проверит всю полученную информацию. И сдается, реальность без иллюзий существовать не сможет, потому что это одно целое, неразрывное, подобное. Потому, каждое знание может быть верным, но не единственно верным. Каждое знание всегда будет недостаточным, чтобы всецело довериться ему. И, конечно, знание, полученное от демона, заслуживает доверия в наименьшей степени.

– И все же, я чувствую, что ты мне помог, – признался я.

– А что, если я, как и ты, пытаюсь идти против своей природы? – отозвался Андрас.

– Знаю, я ужасный человек и заслужил быть здесь, но все-таки я не из тех, кто забывает добро.

– Пусть об этом судят другие.

– Другие вообще судить не имеют никакого права! – вспылил я.

– Так ты поешь? – невинно поинтересовался Андрас и указал на столы, полные яств.

– Лучше скажи, что дальше?

– Насильно держать не стану, поэтому отпущу, но выход тебе предстоит найти самостоятельно.

– Идет! – ответил я, не веря в услышанное.

– Не стоит радоваться раньше срока, – высказал он, – Ты привык сравнивать себя с окружающими и анализировать, в чем их превосходишь. И каждый раз ты действительно находил достоинства, возвышающие над остальными. Высокий интеллект, отличная память, эрудиция – удачная комбинация качеств для успеха в материальном мире. Ты был ослеплен честолюбием, даже не задумываясь над тем, насколько прогнил. Ты всегда ошибался на свой счет и продолжаешь ошибаться до сих пор. Потому твои руки черны. У проклятых всегда черные руки. Я вижу зло в тебе, чувствую его, оно переполняет тебя. Тьма породила тебя, это твоя изначальная суть, твоя родоначальная природа. Тьма – путь, предназначенный тебе. Ты можешь временно свернуть с него, оставив нас, но убежать от самого себя невозможно.

Меня словно поразило громом. Гул возмущения мешал сосредоточиться. Я никогда не считал себя хорошим человеком, но и абсолютным злом себе не казался. По крайней мере, мне ведома любовь! Так мог ли демон ошибаться?

– Я сумел противостоять искушениям, отказался от предложенных щедрот! Тем самым начал менять свою природу, разве нет?!

– Рано или поздно ты захочешь вернуться, чтобы стать нашим верным последователем. Если, конечно, выживешь, что маловероятно. Когда будешь готов примкнуть к нам, просто позови меня. И не волнуйся – попасть в ад куда проще, чем выбраться из него.

«Тьма породила тебя» – отзывалось эхо снова и снова. Новые вопросы взволновали меня. Какая опасная мощь хранится в темном детище, скрывающемся под личиной добродетели? Как я могу доверять себе, если ничего не знаю о своем предназначении? Что, если я носитель опасного вируса, который в любой момент может пробудиться, подавить мысли, исказить желания и взять всё под тотальный контроль?

Я – зло? Я скрытый демон? Даже если так, я не могу возненавидеть себя. Не хочу терзаться догадками и мыслями о предназначении. Что, если Андрас пытается внушить чувство вины? Если добивается того, чтобы я поверил в небылицы? Вдруг это его очередная попытка заманить в ловушку? В конце концов, почему он так уверен, что видит истину? Нет, я желаю познать себя сам и сделать полностью осознанный выбор стороны, к которой примкну. И если мне предначертано слиться с тьмой, перед этим я должен точно знать, от чего отказываюсь.

Андрас, уловив мои размышления, хлопнул в ладоши и в ту же секунду комната опустела. В центре комнаты вместо кровати теперь стояла одинокая дверь. Справа от нее – стеклянный столик, на нем – подсвечник с зажженной свечой.

Не дожидаясь команды, я решительно подошел к двери и открыл ее. За ней скрывалась непроглядная всепоглощающая тьма и ничего кроме тьмы. Но меня это не остановит. Я взял со столика свечу и, выдохнув, собрался войти в плотное черное пространство.

– Тьма населена голодными чудовищами, некогда изгнанными или ушедшими, как и ты, по собственной воле. Они будут пытаться поймать тебя, заманить в ловушку, обмануть. Свет защитит от них. Но ты должен найти выход до того, как свеча погаснет. А не успеешь – тебя съедят.

– Не стану бояться того, что еще не случилось. Возможно, у меня получится спрятаться в этой тьме даже после того, как свеча погаснет.

– Тогда ты превратишься в одного из них, навечно оставшись во тьме. Никто тебе не сможет помочь, никто не услышит призывы на помощь. Постепенно твое сознание замкнется в себе, ты больше никого не увидишь рядом. Даже враждебные голодные духи покажутся тебе приятной компанией, навсегда покинувшей тебя. Тьма станет твоей личной одиночной камерой, без начала и без конца, без единого случайного странника. А знаешь, что ждет разум во тьме и одиночестве спустя долгий срок? Безумие. И началом станут беспокойные мысли о врагах, которым ты так и не отомстил. Ты будешь думать о том, как они процветают, радуются жизни, продолжают род, и при этом будешь медленно сходить с ума. Но пока ты здесь, я могу предложить услугу, – лицо Андраса было непроницаемо, а глаза все так же черны и опасны.

– Ну, – обернулся я, догадываясь, что он специально оттягивает время, пока горит спасительная свеча.

– В моей власти отобрать жизнь любого человека, которого назовешь.

Да, есть один человек, которому я действительно желаю смерти. Тот, кто сбил насмерть мою сестру и скрылся. Я ненавижу его и обрету покой только тогда, когда настанет момент расплаты. Но я сам призову его к ответу. Без посторонней помощи.

– Не нужно, – сухо ответил я, – Это все?

– Возможна еще одна услуга.

– Она связана с выходом отсюда? – я свечой указал на тьму впереди.

– Нет.

– Она обязует меня как-то расплатиться с тобой?

– Да.

– Тогда прощай, – бросил я, шагнул в пространство и дверь с шумом захлопнулась.

Свеча едва освещала пространство. Рядом не было никого, и я без промедления пошел вперед. Бредя в темноте, я все думал о том, почему же демон отпустил меня? Какую выгоду он извлек из моего побега? Не попал ли я в западню по собственному согласию, доверившись тому, о ком ничего не знаю, кроме того, что он преданно служит злу?

Я никогда не доверял людям без истории, без знания их прошлого, но в мире духов восприятие перевернулось. Я хотел верить в то, что меня больше никогда не обманут. Хотел верить в то, что безошибочно распознаю ложь. Хаос в мыслях мешал сосредоточиться и подумать о главном.

Как должен выглядеть выход к свободе? Это дверь? Тайный проход? Может быть, извилистый тоннель? Я не ощущал в окружающем пространстве никаких границ, бездна окутала со всех сторон вместе с усиливающимся ощущением безысходности. Кроме бескрайнего мрака на пути не попадалось больше ничего, но вспомнив предостережение Андраса о голодных чудовищах, я нашел в этом добрый знак.

– Мы здесь, – прошептал кто-то сзади. Холод пробежался по шее и плечам, – Не смотри нам в глаза, а то хуже будет.

Мне казалось, я подготовился к этой встрече, но безвыходность положения сделала свое дело. Низкорослые и высокие твари проступали отовсюду, их мерзкие морды пронзали голодным взглядом, руки, свисающие ниже колен, перебирали воздух. Короткие ноги заставляли их хромать и медленно волочиться в полуприсяде. Их было так много, что убежать не представлялось возможным.

Я должен не обращать на них внимания и продолжать поиски, но страх не утихал, открывая меня перед ними и выставляя все более беспомощным, жалким, потерянным. Страх разрушал меня, ослаблял, и чудовища знали это, чуя легкую наживу.

Один из монстров, неестественно выкрутив шею, подобрался слишком близко. Уводя взгляд в сторону, я боковым зрением отметил, как свеча осветила его провалившийся гнилой нос, который сразу же покрылся ожогами. Чудовище, взвизгнув, отпрянуло от света.

«А если они потушат свечу дуновением?» – подумал я, глядя на ровное, непоколебимое пламя. От моего дыхания оно даже не дрожало. Здесь не было ни ветра, ни осязаемых воздушных масс. Поэтому свеча будет гореть до тех пор, пока не закончится восковой стебель. Но только до тех пор.

Я медленно продвигался вперед, стараясь поверх рогатых голов увидеть хоть что-то кроме черноты. Голодные монстры ругались, злились, скреблись о невидимую преграду, отделяющую меня от них. Их становилось все больше и больше. Они плотно обступали световое пятно, тесно прижимаясь друг к другу и смыкая смертоносное кольцо.

Неподалеку я заметил прямоугольное очертание, и, сосредоточив на нем взгляд, убедился, что это дверь. Такая же дверь, как та, что привела сюда. Я быстро побежал вперед, а чудовища бросились врассыпную, рискуя обжечься светом свечи. Тьма, накрадываясь, следовала попятам.

Приблизившись к двери, я протянул было руку, чтобы отворить ее, как вдруг она ожила, изменяясь в странное разумное существо. Сгорбленное, скрюченное, отдаленно похожее на человека, голое и лысое, со стертым лицом. Я тут же отпрянул, не веря глазам, пока он медленно надвигался, щелкая пальцами. Мои попытки внушить самому себе, что он безвреден, не давали результата. Темнота наступала со всех сторон, заполняя всё вокруг. Пламя свечи ослабло, а свет потускнел.

И тут до меня наконец дошло – именно свет и выдавал меня, приманивая чудищ, как ночных мотыльков. Я так боялся попасть в ловушку, что не заметил, как уже угодил в нее. Попал в кошмар, от которого невозможно проснуться.

Одно из гигантских чудовищ с козлиными чертами, растолкало мелких монстров и поравнялось со мной. У него были человеческие руки, покрытые густой свалявшейся серой шерстью, козлиные ноги, оканчивающиеся увесистыми копытами. Из курчавых длинных волос поднималось три массивных рога, а глаза словно вобрали всю черноту здешней пустоши.

– Увидел! Увидел! Увидел! – раздался скрипучий ехидный голос. Обладатель его нагнулся, встретившись со мной голодным взглядом, – Я не стану делиться с ними, обещаю, – произнес он мне прямо в лицо и оскалил желтые кривые зубы. Его нижняя челюсть двигалась вперед-назад, вместо того, чтобы скользить вверх-вниз, как это обычно бывает, – Этим ртом я буду жевать твои глаза!

«Мир наполнен иллюзиями, и порой кажется, что он только из них и состоит» – вспомнил я слова Андраса. Что, если всех этих существ нарисовало мое испуганное сознание? Были бы они здесь, если бы Андрас об этом не рассказал?

Все эти монстры появились сразу же после того, как я о них вспомнил. Пока я об этом не задумывался, даже свет свечи оставался для них незамеченным. Выходит, они отреагировали на мои мысли и страхи. Или же мои страхи породили их. Осталось лишь понять, какой из двух вариантов правильный. И нужно поторопиться, ведь от свечи осталась ровно половина.

Так что же такое воображение и как оно может играть?

– Протяни свою руку и дотронься до пламени, – приказал я черту, собрав волю в кулак. Она была как никогда сильна, и даже страх временно отступил.

Черт округлил глаза от удивления.

– Приказываю тебе: коснись огня! – еще громче сказал я, протянув ему свечу.

Обросшая серой шерстью рука медленно потянулась к свету, а бес все также смотрел на меня, как завороженный. Его рука замерла всего в сантиметре от огня, но оранжевый свет не причинил бесу никакого вреда.

– Трогай огонь, бес! – велел я, ощущая над головой энергетические вихри. Сила пребывала со мной и во мне. Ни одно из этих чудовищ не сможет подчинить меня.

Черт дотронулся до огня и пропал.

Остальные чудовища разом смолкли, уставившись на пламя догорающей свечи. Я и сам не понимал, что произошло, но не собирался больше позволять непониманию порождать новые страхи. Никто не посмеет причинить мне вред, если я сам не допущу этого в мыслях. Полный мысленный контроль – таковым представился мне единственно верный способ победы над нечистью. Прозрачная чистота намерений, чистота мыслей, чистота души. Само желание этого достичь. Но для начала нужно перестать зависеть от каких-либо обстоятельств.

И я задул свечу.

Погрузившись в кромешную тьму, я стоял, не смея шелохнуться.

Ничего не происходило.

Интуиция говорила, что чудовища исчезли. Я не слышал их, не чувствовал их прерывистого хриплого дыхания. Меня никто не трогал и тем более никто не набросился, чтобы растерзать.

Странно, но окончательно запутавшись в происходящем, я все больше ощущал смелость. Я представил, что мрак передо мной – это плотная тряпичная завеса, попытался ее сорвать, но рука ничего не нащупала. Попробовал проковырять в черноте дыру, снова бесполезно. Попробовал снять воображаемую маску, развязать бархатную повязку на глазах, но снова нет. Постарался упасть в темень, и подпрыгнуть вверх, хоть за что-то ухватившись. Испробовал несколько резких рывков за грань, даже попытался втереть себя в черноту, слиться с ней.

Тщетно.

Я не попал в тупик лишь потому, что тупика в этом странном месте не существует.

Мне оставалось лишь разогнать черноту усилием воли.

Сосредоточившись на любви, я решил, что сейчас все станет ярче и светлее.

Невероятно, но враждебное пространство повиновалось, светлея с каждым мгновением!

Тьма отступала.

Я нашел из нее выход.

Глава 4.

По вере вашей.

Я находился в центре пустой площади. Если она где-то и кончалась, то очень далеко, поскольку границ не видно. Поверхность площади, выложенная строгой серой мозаикой, сливалась с горизонтом. Небо над головой затянули свинцовые тучи без единого просвета, такие же серые, как и площадь. Вокруг не было ничего, кроме серого опустошающего пространства. Я сделал несколько неуверенных шагов вперед, но данность вокруг не изменилась. Сорвался на бег, ноги несли меня все дальше, но это было лишено всякого смысла. Почему-то не покидало ощущение, что за мной наблюдают в ожидании разумных действий.

Остановившись и отметив отсутствие усталости, я таращился по сторонам, словно зверь, загнанный в клетку. Что теперь? Быть может, это именно то, о чем говорил Андрас? Та самая бесконечная одиночная пустота, в которой я оказался, как только погасла свеча? Пустота, в которой мне предстоит потерять рассудок?

«Эгей!» – прокричал я первое, что взбрело в голову.

Эхо тройной волной прокатилось по площади, а затем ее сотряс грохот. Потребовалось некоторое время, чтобы различить в нем звон множества колоколов. Что-то начало происходить, но стоит ли этому радоваться?

Звон колоколов усиливался, раздаваясь откуда-то сверху, но плотные тучи скрывали их. Несмотря на то, что я пробежал внушительное расстояние, звук раздавался точно надо мной. Это могло означать то, что либо колокола были везде, либо возникали там, где я находился.

Облака понемногу рассеивались, освобождая свет. Он лился на меня, пронизывая насквозь. По сторонам различалось едва уловимое движение.

На площадь являлись тени.

Сначала их было немного, но количество возрастало в геометрической прогрессии. Тени не замечали меня, и, появляясь ниоткуда, они продолжали неспешное движение неподалеку. Поклявшись самому себе не бояться неизведанного, я просто настороженно наблюдал.

Колокола продолжали угрожающе бить, еще немного – и звуковые вибрации обрушатся, сокрушив меня. Неужели так начинается Страшный суд? Неужели совсем скоро ждет расплата за все грехи, которых было так много! Колокола упорно гремели громче, и громче, и громче. Я стоял под лучами света, наблюдая, как постепенно площадь наполнилась тенями.

Их движение упорядочилось. Они образовывали нечто вроде длинного коридора. Часть теней занимала правую сторону, остальные стояли по левой стороне. Я не мог различить лица этих существ, но был уверен – сейчас их взор направлен только на меня. А еще ощущал, что знаю каждого из них, и все они знают меня.

В конце этого живого коридора где-то на горизонте появился яркий свет. Он быстро направлялся ко мне, скользя над полом площади, и вскоре я различил в этом свете седовласого старца. Я готовился увидеть в его глазах отягощённость, разочарование и боль за мою напрасно прожитую жизнь. Но когда старец приблизился, я не увидел напряженности в его многочисленных глубоких морщинах. Я ощутил легкость во взгляде, почувствовал поддержку и понимание.

– Что бы ты мог показать мне? – спокойно спросил старец.

И не было сейчас уверенности сильнее, чем уверенность в том, что он знает абсолютно все о каждом моем поступке, о каждом моем решении, о каждой случайной мысли.

Знает о том, что я самоубийца.

Я чувствую, что он расстроен из-за того, что мне не хватило мужества пережить трудности. Я рано сдался и теперь догадывался, что когда-нибудь еще встречусь лицом к лицу с уготованными трудностями, от которых попытался сбежать, прервав жизнь. Те же самые проблемы будут ждать меня, возможно, в следующем воплощении. Преждевременно сведя счеты с жизнью, я просто впустую ее потратил.

– Мне очень грустно из-за того, что ты сделал. Самая важная и главная обязанность человека – ценить жизнь, – тихо сказал старец, – Изменить отпущенную продолжительность жизни одним человеческим желанием невозможно, лишь милость свыше влияет на этот срок. Но если человек сам обрывает свою жизнь, это всегда не вовремя. Его миссия не выполнена, результаты перечеркиваются, и целая жизнь потрачена впустую. Кроме того, самовольный выпад из жизни вредит общему ритму и влечет нежелательные последствия во всех сферах.

– Если я верно понял, душа, где бы ни пребывала, несет в себе суммарный жизненный опыт во всех проявлениях, – начал я, – Но если мой результат перечеркнулся, то почему я здесь? Разве я не должен начать все сначала? Какой-нибудь простой неразумной песчинкой в пустыне…

– Надеюсь, ты извлечешь урок: самоубийство – это величайшая ошибка из всех возможных. Если впредь ты будешь бояться этой идеи, она никогда не овладеет твоим сознанием и никогда не возьмет над ним верх. Ты ведь теперь догадываешься, почему переродиться человеком так ценно?

Я подумал о том, что отличает человека от остальных созданий. Человек осознает себя и свое место в мире, он волен в выборе, а спектр его действий так широк, что он вправе даже сменить континент, на котором будет жить. Кроме этого, человек отличается различными эмоциями, он полон чувств, восприимчив к искусству и может его создавать. Он тянется к познанию и стремится к совершенству, движимый верой в светлое будущее. Проще говоря, человек живет не только инстинктами, в отличие от животных. Наша жизнь – это яркая череда обстоятельств, которые никогда не повторяются, это наилучшая комбинация возможностей для воспитания души.

– Верно, – прочел мои мысли старец, – Но еще в человеке заложено умение приспосабливаться. Он может сохранять самообладание вопреки любым внешним угрозам. В страданиях проявляется его внутренняя борьба, благодаря которой нельзя остаться посредственностью. Но самоубийца придает физической жизни слишком большую важность, как бы это странно ни звучало. Именно поэтому ты с такой легкостью расстался с жизнью – слишком большой важностью наделил материальный мир.

Мне вдруг стало любопытно, все ли люди попадают в это место? Или оно существует именно на этом отрезке времени только для меня?

Я чувствовал, как старец, мирно глядя сейчас в мои глаза, видит всю мою необъятную сущность. Понимает ее целостность так явно, как никогда не понимал даже я сам. Между нами возникла связь, единение сознаний, и в этом единстве мы видели события всей моей жизни. Словно эпизоды биографического фильма в обратной перемотке, от смерти и дальше вглубь памяти, в самые ее недра.

Я видел успешного мужчину в деловом костюме, приходящего в пустой неуютный дом, где его никто не ждал. Видел свои первые переговоры с огромной компанией. Блестящее выступление. На лицах присутствующих – восторг и гордость. Я на взлете и кажется, что передо мной открыты любые двери.

А вот и трудоголик, который каждый день задерживается в офисе до ночи и таскает начальству кофе. Работая, я провожу жизнь наиболее продуктивно, тем самым спасаясь от одиночества. Именно здесь мне еще предстоит раскрыть свои таланты и лидерские качества.

Ищу работу. Весьма унизительное время – копаться в объявлениях, обзванивать фирмы. Я с отличием закончил престижный институт не для того, чтобы предлагать свои услуги, как проститутка. Надеюсь, какая-нибудь крупная компания скоро обратит внимание на мою кандидатуру, взглянув на безупречное резюме.

Выпускной. Все парни пришли с подружками и теперь танцуют. Похоже, им весело, пока я сижу в стороне и жалею о том, что нагрубил сестре. Я запретил ей приходить на выпускной, ведь про нас давно распускают слухи. Хотел оградить ее от грязных домыслов этих придурков. Но она так желала присутствовать в момент вручения диплома, ждала этого дня и теперь со слезами швыряет в меня заранее купленное платье…

Студенческие годы пролетают один за другим. Я – лучший ученик и староста группы, проводящий все время над учебниками и конспектами. У меня нет друзей, нет девушки, хотя желающих не мало.

Университетский ивовый парк и очередная студентка, краснея, признается в чувствах. Я часто этим пользуюсь, и столь же часто по моей вине льются девичьи слезы. Что сказать – состою из сплошных недостатков. Самовлюблен, горд, тщеславен. Мое молчаливое сердце начинает трепетать только в моменты общения с сестрой. Каждую ночь мы созваниваемся и болтаем часами напролет. Она знает обо мне всё, видит покрытую копотью душу и все равно продолжает любить. С ней легко, потому что не нужно притворяться. Никто больше не знает меня, и никто не заслуживает.

Первый курс. Я худой прыщавый всезнайка. Девушки иногда хихикают, но это не сильно волнует. Запишусь в спортзал, чтобы однажды посмеяться тоже. Скучаю по сестре. Мы еще никогда не разлучались на такой долгий срок.

Вступительные экзамены, неопределенность, и страх того, что всю жизнь придется сидеть на родительской шее. Родители запретили нам с сестрой подавать заявки в один институт, намеренно желая нас разделить. Они, как и все, видят в наших чувствах угрозу. Почему мы так быстро выросли? Почему любить друг друга вдруг стало неправильно?

Детство – счастливейшая пора! И так крепка вера в то, что в ящике письменного стола живут крошечные гномы, ожившие игрушки защищают сон по ночам, а в каждом шкафу по правде скрывается сказочный мир, населенный забавными добрыми троллями. Родители очень любят нас и радуются тому, как мы дружны. Мы понимаем друг друга с полуслова, заканчиваем друг за другом фразы, у нас общие игрушки и мы никогда из-за них не воюем.

Вот мы играем в бабушкином саду в догонялки. Сестра прячется за деревьями, а я в самом деле боюсь ее не найти. Но всегда нахожу и мы громко смеемся. Воздух детства пропитался нашим смехом и запахом бабушкиных булочек с корицей. Нам подарили новый мяч.

Мы с сестрёнкой в колыбельке. Ее слишком туго запеленали, ей неудобно и она громко плачет. Я смотрю за прутья кроватки, в комнату забежала мама. Она проверяет все ли у нас в порядке, и я хочу ей все объяснить, но язык не слушается. Я злюсь, ведь мысли в голове четко сформированы. От этого я тоже срываюсь в плач. Мама дает нам теплое молоко в бутылочке, это очень вкусно. Мы успокаиваемся и засыпаем, глядя как потолок детской то чуть темнеет, то становится светлее из-за проплывающих за окном облаков.

Меня кладут на что-то очень холодное, я громко плачу. Успокаиваюсь только на маминых руках. Принесли сестренку, мы снова вместе и нам тепло. Хорошо, что рядом мама и папа, я сразу узнал их любящие голоса. Они очень счастливы оттого, что нас двое.