Заглянуть в старость - читать онлайн

Одна моя приятельница, прочитав рассказ «Подарите дедушке краски» в «Психологической газете», прореагировала так:

– Здорово! Это как долг родителям отдать! Но ты любишь своего отца, ты можешь на него воздействовать, и он тебя послушался. А я вот не знаю, что мне делать с бабушкой, к которой я не испытываю никаких нежных чувств. Это родственница моего нынешнего мужа. Я её недавно только узнала, видимся мы редко, но муж переживает за неё, спрашивает меня постоянно, как бы ей помочь. Мы приезжаем к ней в деревню в гости, где она всю жизнь прожила, навещаем её. Она малограмотная, простая, деревенская. Не предложу же я ей порисовать.

– А почему бы и нет?

– Да ну, даже не представляю, как я ей об этом скажу.

– А ты попробуй!

Примерно через месяц моя однокурсница разместила на своей страничке в социальной сети фотографии, которые красноречиво иллюстрировали результаты этих проб. Это та самая бабушка и её рисунки. (напоминаю: разрешение использовать её замечательные снимки я получила).

Приходит к нам на дачные вечерние посиделки соседка Нина, сама уже пенсионерка, мамина подруга и бывшая многолетняя сослуживица. Рассказывает о своих детях, внуках и обязательно – о старенькой маме. Она живет вместе с родной сестрой Нины Таней.

Таня жалуется, что мама постоянно капризничает, требует к себе повышенного внимания. А с другой дочерью Ниной, живущей отдельно, у мамы отношения ровные, спокойные.

Таня говорит, что когда был жив отец, мама о нём заботилась, была услужливая, кроткая, у неё был совсем другой характер. А когда он умер, сильно изменилась. С ней стало тяжело рядом жить.

Видимо, осознавать себя самым старшим из своего близкого окружения непросто и невесело. Человеку комфортно, когда он имеет в общении хоть кого-нибудь, кто старше его, по отношению к кому он может вести себя как более молодой, неопытный. Чтобы легче было дать возможность проявиться своему внутреннему ребёнку.

А у старого человека зачастую круг общения очень ограниченный – семья, ну, может, ещё соседи. Вот и получается, что круг замыкается, никого нет старше. Пожилому человеку необходимо быть хоть для кого-то младшим, хоть для одного человека. Чувствовать себя ребёнком по отношению к кому-то: к старшему мужу или к ещё более пожилой соседке. Если таких людей не остаётся – он начинает ставить на роли старших тех, кто моложе, например, своих детей. Происходит перверсия (нарушение иерархии в семье). И – портятся отношения с детьми.

Дети обижаются, не понимают, что они своим старым родителям теперь родители, а не дети.

Каждый выходной, когда мы на даче, Нина к нам заходит. И каждый раз она рассказывает о своей маме. У неё самой, видимо, есть потребность порассказывать о ней. Она говорит о ней, как говорят родители о своих маленьких детях. С критикой, с точностью в деталях и с любовью. Вот недавно она рассказывала, как прытко та бежит открывать, когда звонят в дверь:

– Как будто ждёт кого. А кто к ней никто не может прийти? Ну никто!

В очередной раз рассказывает:

– Мама очень бережёт глаза. Из-за этого не вяжет, считает это занятие бесполезным. Не читает ничего, тоже из-за глаз. Но телевизор смотрит постоянно. Раньше читала журналы по медицине, связанные со здоровьем. Но не ЗОЖ (Здоровый образ жизни), а научные.

Нина как будто внимательно отслеживает процесс старения своей матери и на ней старается запомнить начало неспособности контролировать его.

Очень часто в старости человек закрыт для всего нового. Защита его сильна, и он не хочет узнать о себе что-то ранимое и болезненное от близких. Даже в книгах или в кино увидеть в героях какие-то свои черты и дать им объективную оценку.

Поэтому, когда пожилой человек не читает, не смотрит телевизор, ограничивает круг знакомых, а в его узком кругу темы для разговоров строго регламентируются, повторяются, можно с большой вероятностью сказать, что он пребывает в глубоком кризисе.

«Если у вас развито чувство внутренней безопасности, то вы можете сотрудничать с людьми, имеющими другие взгляды. Если эмоционально вы уязвимы, то будь вы и семи пядей во лбу, сотрудничество с людьми, чьи взгляды на важнейшие жизненные вопросы отличаются от ваших, будут представлять для вас угрозу» (С. Кови, «Семь привычек высокоэффективных людей»).

Баба Глаша пережила в середине жизни страшную трагедию – в один день жестоко убили её мужа и взрослого сына. На старости лет она уехала из своей деревни в город к дочери, и там растворилась в её семье. До конца жизни она так и не оправилась от психической травмы. Песни её на семейных праздниках были трагичными, горькими, граничащими с плачем. И всё чаще и чаще у неё проскальзывало, что она не прочь бы пораньше уйти из этого мира.

Дочь создала ей такой уют, такой комфорт! Милая мебель, современная удобная сантехника с поручнями, на тумбочке прикроватной всегда минералка, лекарства в нарядной косметичке, живые цветы. На стене портреты её любимых людей в красивых рамках. Но жизнь всё равно оказалась ей не мила. И однажды она преодолела свою немощность, отбросила вспомогательные ходунки, расчистила в шкафу штангу от тяжёлой зимней одежды (откуда только силы взялись!), достала верёвку и … Дочь и внучка были безутешны, всё корили себя, что не усмотрели. Да разве ж уследишь, если человек это задумал? И можно ли было рассмотреть и предугадать такой исход? Когда горевание и неуёмная тоска по погибшим любимым людям не ослабевают долгие годы и переходят в намерение и свою жизнь отдать вслед за ними? И могут ли безграничная любовь, теплота, забота изменить этот трагичный финал? Вся жизнь большой семьи была выстроена так, чтобы бабушке Глаше было хорошо. Всё, что её радовало, было припасено и преподнесено, только руку протяни. Периодически её вывозили в гости в её родную деревню. И к ней приглашали её подружек – пообщаться, попеть. Любимые блюда, обновки, почитание. Не могу припомнить ничего, чего бы ей хотелось, а не у неё бы этого не было. И – ласка, нежность, внимание, непререкание со стороны всей родни.

Как в таких идеальных условиях может старый человек, почти инвалид, проявить агрессию, возникшую, например, к своим детям? Они ухаживают за ним, обслуживают его, а он на них – со злобой? Выплеснуть, проявить её нельзя – неблагодарно. Но затаивать и прятать злость и обиды опасно. Необходимо дать пожилому человеку право на конфронтацию, необходимую борьбу. Чтобы он не чувствовал себя ценной вещью, идолом, на который только молятся.

Никакие обустроенные тепличные условия, комфорт, удобства не заменят человеку живых реальных отношений. Важно не приукрашивать перед стариком рассказы о своей жизни, не утаивать от них проблемы детей и внуков, якобы оберегая их сердце. Это так важно – быть вовлеченным в живую реальность, чтобы по-настоящему переживать, метаться в поисках решений, ждать, тревожиться – чувствовать! Не стоит искажать под них действительность, будто нет в ней проблем. «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся…»

Мы зачастую думаем, что какие-то наши неурядицы расстроят старика, и решаем не пускать его в реальность. Перекрываем потоки живой нестерилизованной информации, и их картина мира деформируется, ужимается, смещается в ненастоящую, ненатуральную плоскость, застывает и сковывает, как лед замерзшую прорубь. А ведь когда он получает реальную информацию об окружающей жизни, он делает свои собственные выводы. Да такие, о которых порой и не додумаешься. И даже увидит плюсы и положительные нюансы там, где мы их не увидели. Правда жизни необходима, как сильный ветер в лицо, как регулярная порция свежего воздуха при проветривании комнаты.

Всегда надо стараться дать своему подопечному пожилому человеку эмоциональную, личностную свободу. Чтобы у него была возможность испытывать весь спектр чувств, невзирая на возраст. Пусть это будут даже и глупые, недостойные, мелочные чувства, но лучше отчувствовать их, проявить, отработать. И вынуть из себя, вместе с давними болящими занозами – они обязательно должны во что-то трансформироваться, перевоплотиться.

Внучка рассуждает вслух, что конфронтации у неё было хоть отбавляй:

– С зятем-инвалидом ругались и сражались клюшками, как на саблях. Но не было, наверное, личных дел, только её, где она сама бы всё решала. Так часто говорила мне: «Не хочу жить! Не хочу!»

За неделю до трагедии к ней приходил тридцатилетний внук, и был у них такой разговор:

– Надоело жить! Не хочу больше!

– Уж не задумала ли ты чего? Смотри, вот соберёшься вешаться, к примеру, в ванной на змеевике, сорвёшь его, вода затопит нижние этажи, дочь твоя потом не рассчитается за ремонт соседям. Смотри уж не накажи её! – говорил так, утрируя до абсурда, а у самого мурашки по коже бегали от того, к какой ужасной теме вплотную подступились с обсуждением.

– Точно! Это хорошо, что ты меня предостерёг! – заметила она, – придумала: я во встроенном шкафу это сделаю!

– С ума-то не сходи!

Но именно так она и сделала…

Уж как горевала её шестидесятилетняя дочь, как мучилась и плакала! Спустя две недели переселилась на её кровать. Говорит: «Я ложусь спать и с мамой разговариваю. Как будто она со мной». Через 3 месяца она приснилась ей, да такой ласковой, спокойной. Всё говорила дочери: «Не плачь, не надо. Мне хорошо. Мне здесь лучше».

Но разве это дочь успокоит… И нет у неё ответа – что она сделала не так, и чего ещё она для своей матери не сделала.

Есть понятие, введённое Карлом Витакером, – «достаточно хорошая мать». То есть не нужно быть матерью лучше, чем нужно. Хватит быть достаточной. Иначе у ребёнка будут атрофироваться собственная инициатива и жизненная активность. Так вот, если перефразировать эти слова, нужно ещё быть и «достаточно хорошей дочерью» для своей матери – чтобы не ограничивать спектр её чувств, эмоций, излишних порывов. Достаточной для ощущения нужности, родства, защиты, но не захлёстывающей, не заслоняющей собой реальный мир, не сужающей её мысли, идеи и жизненные задачи.

Спустя полгода дочь бабы Глаши стала разбирать дома коробочку с лекарствами и в ней нашла послание от матери. Это был лист А-4, полностью исписанный. Начинался он так: «Дорогие мои доченька и внученька». Дальше шли слова благодарности за заботу, уход, говорилось, что ей их не в чем упрекнуть, что прожила она долгую и тяжелую жизнь, и что, видно, «…от её болезни лекарств нет». Я читала это письмо. Дочь столько слёз над ним пролила и одна, и с теми, кто пытался её успокоить, убедить её в невиновности, в полной реабилитации данным письменным документом. Но такой поступок, такой страшный уход тем и страшен, что тянет за собой повторы. Дочь твердит: «Жить не хочу, хочу к ним, к родственникам». А вместе с ней убивается и её дочь, внучка бабы Глаши. И в состоянии подавленной тревожности выжидательно наблюдает за ними её правнук.

Однажды я посмотрела экспериментальный документальный фильм «Расколотое сознание», посвящённый сосуществованию двух вероисповеданий в селе Екатериновка Самарской области. Там народная поэтесса Валентина Шлыкова, простая деревенская женщина, описала своё чувство тоски об ушедшей матери в своём стихотворении.

Мама, я наведывать тебя приходила,

Ты сидела всегда у окна

И вязала носочки внучатам,

С нетерпеньем их в гости ждала.

У тебя имя в честь Девы Марии,

Ты красивая очень была.

Я считала – красива, счастлива,

Но ты рано у нас умерла.

Я десять лет пережила тебя, мама,

Собираюсь к тебе на погост.

Ты там подвинься чуть-чуть, как умру я,

И с собой меня рядом положь.

Я в слезах этот стих сочиняла

И просила у Бога ответ:

Почему умирают так рано,

А которы живут целый век?

Однажды моя 72-летняя мама, придя с рынка, рассказала о встрече со своей бывшей давней подругой, тётей Ларисой. Они дружили в молодости. Потом, в среднем возрасте, у той резко стал ухудшаться слух. Она почти оглохла, и жить ей стало очень несладко, так как работала она преподавателем в институте. Почти сразу вслед за утратой слуха и характер у неё резко ухудшился, и вслед за потерей работы она растеряла и всех своих подруг и друзей.

И это касалось не только неудобства общения с ней – помню, как мама рассказывала мне, что встретила тётю Ларису в автобусе, и та так громко кричала ей в ухо и расспрашивала о семейных подробностях, что все оглядывались, и маме было очень неловко. Главное, что глухота изменила её открытый и добрый до этого характер. Она стала напористой, требовательной, непререкаемой. Однажды она попросила маму, чтобы та свела её с дефицитной портнихой. Тогда это было ценное знакомство – в магазине красивую одежду купить было невозможно. От портних тогда, можно сказать, зависело счастье дочерей – «как упакуешь товар, так и продашь». Портниха заартачилась, клиентов у неё было невпроворот, и не соглашалась на новые знакомства. А подруга с мамы продолжала требовать, обижалась, настаивала. Так и разошлись тогда пути мамы и тёти Ларисы.

Специальная психология отмечает, что когда человек теряет какую-либо функцию (зрение, слух, двигательную самостоятельность), то самая сильная психологическая дезадаптация наступает именно при потере слуха. Потому что здесь больше всего нарушается обратная эмоциональная связь, человек перестаёт распознавать оттенки тембра голоса другого человека, его окрас, интонации. Многие нюансы настроения и состояния собеседника не улавливаются, не считываются.

Так вот при встрече мамы с тетей Ларисой на рынке та рассказала ей, что однажды она написала письмо президенту Путину, и ей пришёл ответ вместе со слуховым аппаратом по льготной, очень низкой цене. И вот уже пять лет, как она им пользуется. Мама удивлялась:

– В ней изменилось всё – взгляд, блеск в глазах, настроение, даже характер. Она говорит, что у неё новая жизнь!. Сейчас ей 80 лет.

Эту супружескую пару я знаю почти двадцать лет. То мы с ними были соседями, то пересекались по работе, то вместе путешествовали. Причём, я тесно общалась с Эльзой, а мой муж с Исааком. И когда мы встречались каждый со своим знакомым, потом дома вечером обязательно рассказывали о встрече, как бы дорисовывая общую картину их пары.

Что интересно: мы всегда в наших разговорах скрепляли их вместе, а они всю жизнь между собой жили дистантно. Стремление к независимости, самостоятельности сквозили в каждом их слове каждой из сторон. Но мы всё равно воспринимали их только вместе. И общие знакомые обсуждали и воспринимали их только парой. Сейчас Эльзе 72, она ровесница моей мамы. Но мы с ней всегда настолько понимали друг друга, и разговоры наши всегда были настолько откровенны, что я всегда называла её на «ты», и её это устраивало. А Исааку – за 80.

Оставаясь в браке, они очень давно разъехались по разным квартирам. Вели хозяйство по раздельности, ходили в разные фитнес-клубы, имели разных друзей. И всё-таки все представляли их вместе, даже удивительно.

Однажды я встретилась с Эльзой по пути на работу, а она шла на тренировку. Мы, как всегда, разговорились с ней не на шутку. Она всё советовала мне, чтобы я своим родителям купила абонементы в фитнес клубы, причём, обязательно в разные.

Ещё рассказывала о смерти сына своей подруги, нашей общей знакомой.

– Какой ужас! Она со снохой и с внучкой в Турции, и вдруг они получают смс-ку. А им ещё пять дней отдыхать.

Дорога наша близилась к расхождению, и я уточнила, как именно он умер. Она отвечает:

– Вот я и рассказываю: конец августа, билетов нет, рейсы переполнены, улететь раньше невозможно, – я её перебиваю:

– Эльза, мне пора сворачивать, мы сейчас расстанемся. Скажи, как у Юлии Ивановны сын умер.

– Ну вот, они – там, он – тут. На кладбище городское не пробиться. Знаешь, какие связи пришлось поднимать? Это вот у её снохи мать работала…

– Эль, мне поворачивать…

– Ну я ж и рассказываю – столько суеты, она жить не хочет. Говорит, летела назад – хотела, чтобы самолёт упал.

Я так и не узнала, от чего скоропостижно умер сын нашей общей знакомой. Притом, что вместе с Эльзой мы шли минут тридцать. Почему же, рассказывая о смерти, она всё время говорила о горе близких, о хлопотах, о неизбежной суете – о том, что окружает смерть, что рядом с ней, но не о ней самой? Что это – защитная реакция, вытеснение или смещение понятия смерти?

Буквально на другой день я встретила Исаака. Он шёл, прогуливаясь с симпатичной стройной дамой лет 50. Спортивный, модно одетый, выглядел лет на 60. Шли красиво, как на картинке, грациозно, в спокойном ритме, мило беседуя. Было видно и понятно, что это – не супружеская пара, и что они вместе не живут. Но так приятно было на них смотреть – как на пятнадцатилетних юношу и девушку.

И мне подумалось: всё-таки, Эльза и Исаак – пара.

Один мой давний приятель всегда путешествовал один. Он побывал везде, перепробовал всё. Но всегда оставался колючим, неудобным, близко никого к себе не подпускающим. Однажды я ему сказала:

– Знаешь, мне приснилось, что ты бродишь где-то заграницей один, никому не нужный, безумный, потерявший память.

Он грустно ответил:

– Так оно, видимо и будет. Может. даже уже началось…

«Человек не ветер, который живёт везде –

На земле, на небе и на воде.

Человек, живущий везде, не живёт нигде..» (И. Лиснянская)

Уважаемые верующие, не сочтите за богохульство. Просто именно такой конкретный вопрос совсем недавно в течение трех недель стоял перед одной взрослой женщиной. Но – всё по порядку.

С Инной у меня сложились дружеские отношения. Ей под 60, живёт с одинокой взрослой дочерью. Они очень близки, у них симбиоз. Обе талантливы, интеллигентны, деликатны, ранимы. Каждое воскресенье ходят в церковь на службу. Мы все вместе встречались по субботам в небольшом спортивном клубе.

Когда во время совместных занятий мы общались с её дочерью, и разговор коснулся темы семьи и отношений с мужчинами, она категорично обозначила их так: «С этим у меня всё уже определено! Я хожу в храм, и так мне спокойно. Я ничего другого не хочу». Очень долго такую же позицию выражала и её мама, Инна. Но позже, при более тёплых наших взаимоотношениях, у неё стали проскальзывать другие реплики: «Одной, без мужчины, всё же плохо… Дочке надо как-то определяться… Кто бы ей подсказал… Сама я неопытна в этих вопросах… А хочется опоры, крепкого плеча…»

Мы постепенно стали общаться ближе, затрагивали сокровенные темы, и Инна рассказала:

– Я уже ведь ходила к гадалке! Мне так было тяжело, так хотелось кому-то излить свою душу, поговорить о своих проблемах, а дома-то я не могу всё рассказать – зачем дочку расстраивать? Мне дали адресок, и я пошла, за 500 рублей. А как туда пришла – сразу начала плакать. Весь час проплакала, мне полегчало, да так я и ушла, безо всякого гадания.

«Ну вот, думаю я, вероисповедание – с одной стороны, а как прижало душу излить – никакая церковь не помешала обратиться к гадалке, лишь бы облегчение наступило. А с дочкой обсудить свои эмоции – под запретом. С ней они лучше на службу сходят, да два часа перед батюшкой отстоят. Но о главном – ни-ни!»

Договорились встретиться. Инна пришла ко мне вся «замороженная», с каменным лицом. Только стала рассказывать о себе – горло её перехватило удушье, по шее пошли красные пятна, покатились слёзы…

Просто дать ей выплакаться – пользы не будет. А на разговор она сейчас не способна. Приглашаю её на арт-терапию, в ней проблема вынесена вовне, в продукт творчества.

– Приходите ко мне вместе с дочерью, будем рисовать.

– А что будем рисовать? Да мы и не умеем…

– Ничего особенного уметь не надо. Бумага, мелки, карандаши, всё у меня есть, вам надо только собраться и прийти, – как обычно, озабоченность эстетической стороной изобразительной деятельности является препятствием, поэтому этап колебания я подкрепляю уверенностью.

Встреча 1

Они сели за столом друг напротив друга. Я предлагаю нарисовать рисунок один на двоих: на одном листе, карандаш один на двоих:

– Каждая представьте себе свою картинку, свой узор, и частями, фрагментами исполняйте его, не разговаривая при этом, поочерёдно уступайте друг другу карандаш.

Процесс пошёл. Мать рисует лепестки центрального цветка – дочь их штрихует. Мать добавляет стебли – дочь их прорисовывает. Мать дальше выводит на бумаге листья – дочь их обрамляет, закругляет. И так до конца рисунка – мать осваивает территорию бумажного листа, определяет главный узор, канву рисунка, а дочь украшает и детализирует то, что та нарисовала, никакие свои образы, знаки и линии не изобразила.

Нет на рисунке ни домика, ни солнышка, ни человечка – ничего конкретного и определённого. Если предположить, что у Инны в данный период жизни «каша в голове», сумбур, неопределённость – бывает же такое, то дочь строго, след в след шла по маминому рисунку. Послушная, исполнительная, заботливая, но для её образов на бумаге не хватило места, всё пространство заняло мамино изображение непонятно чего.

Очень наглядно получилось: кто ведущая, а кто ведомая, кто задаёт тему, а кто её следом подхватывает. Противоречит вторая первой или нет, и удаётся ли ей при этом создать что-то своё. Всё было понятно без слов. Техники спонтанного и направленного воображения обеспечивают психологические изменения даже при отсутствии интерпретаций, помогают «говорить без слов».

Встреча 2

Предлагаю нарисовать три образа себя: – я для посторонних, для самого узкого круга (друзей, родственников), и – я такая, какая есть на самом деле, для себя самой.

Дочь рисует яркие, красноречивые рисунки: для посторонних – неприступная королева (осанка, корона), для узкого круга – этакая закрытая бизнес-леди с круглыми очками и портфелем (вот оно! – мама-то поплакать дома, в узком кругу, не решилась, а пошла к гадалке), а сама для себя – душа-песня-весна, целый кладезь женственности, нежности, любви.