Загадки истории. Франкская империя Карла Великого - читать онлайн

Франки и Хлодвиг: от вождя варваров к основателю династии

Современная Франция – страна, исторические корни которой уходят глубоко в эпоху поздней Античности и Раннего Средневековья, то время, когда блистательная некогда Римская империя трещала по швам под ударами непомерно тяжелых для нее вызовов: экономических и социальных, этнических и политических, внутренних и внешних. ІІІ век нашей эры стал для Вечного Рима эпохой, провозвестившей его пусть и еще нескорую, но неизбежную гибель. Противостояния законных императоров и узурпаторов, а также гражданские войны, расшатывавшие римское государство изнутри, были дополнены в это время все более частыми и жестокими стычками на границах с варварами.

Одними из будущих разрушителей Римской империи стали племена германцев, впервые нанесших свои пробные удары по античной цивилизации весьма давно, уже в конце II в. до н. э. Однако и во времена реформ знаменитого римского полководца Гая Мария (158/157–86 гг. до н. э.) в 104–100 гг. до н. э., и во время Галльских войн Гая Юлия Цезаря (100–44 гг. до н. э.) в 58–51 гг. до н. э., и даже при первом императоре Октавиане Августе (27 г. до н. э.–14 г. н. э.), в правление которого римляне потерпели сокрушительное поражение от германцев в длившемся несколько дней сражении в Тевтобургском лесу в 9 г. н. э., Риму удавалось сравнительно эффективно удерживать германцев на границах ойкумены цивилизованного мира.

В I–II вв. н. э. Римская империя продолжала уверенно удерживать мощную оборону укрепленной пограничной линии Limes Romanus, протянувшейся с северо-запада на юго-восток от устья Рейна до устья Дуная, в значительной мере совпадая с руслами этих великих рек. Даже Маркоманнские войны 165–180 гг., когда маркоманны совместно с сарматами, языгами и квадами прорвали римскую границу, вторглись в Северную Италию и были выбиты оттуда с огромными усилиями, все еще не поколебали самих основ Римской цивилизации. По настоящему расшатать фундамент могущественного государства смог лишь затяжной кризис III в. н. э., дополнявшийся все учащавшимися вторжениями варваров. Следующий, IV в. н. э., стал для Западной Римской империи временем начала ее конца. С этого времени великое море не сдерживаемого более нерушимой границей Limes Romanus варварского мира хлынуло в пределы римского государства.

Позднеантичные авторы не скупились на жалобные слова и не жалели мрачных красок для описания бедствий, принесенных римлянам жестокими и кровожадными варварскими народами. Иллирийский церковный писатель блаженный Софроний Евсевий Иероним Стридонский (342–419/420) сетовал в одном из своих писем: «Душа ужасается перечислить бедствия наших времен. Уже двадцать лет и более того, как римская кровь ежедневно льется между Константинополем и Альпами Юлийскими. Скифию, Фракию, Македонию, Дарданию, Дакию, Фессалию, Ахайю, Эпиры, Дармацию и все Паннонии опустошают, тащат, грабят гот, сармат, квад, алан, гунны, вандалы и маркоманны». Ему вторил римский поэт Клавдий Клавдиан (ок. 370 – ок. 404), так описывая последствия варварских вторжений: «Отсюда и плач Азии, Европы до пределов зеленеющей Далмации отдается на поношение и на добычу гетским полчищам: вся земля, которая лежит между зыбучей поверхностью Понта и адриатическими волнами, принимает одичалый вид, лишенная стад и не обитаемая никакими земледельцами».

Знаменитый древнеримский историк Аммиан Марцеллин (ок. 330–после 395) писал о пришедших в великое движение племенах и охватившей всю римскую ойкумену великой сумятице так: «По всему римскому миру, словно по боевому сигналу труб, поднялись самые свирепые народы и стали переходить ближайшие к нам границы. Галлию и Рецию одновременно грабили алеманны, сарматы и квады— обе Паннонии; пикты, саксы, скотты и аттакоты терзали непрерывными бедствиями Британию; австорианы и другие племена мавров сильнее обычного тревожили Африку; Фракию грабили разбойничьи шайки готов».

Галло-римский писатель V в. Сидоний Аполлинарий упоминает в общем перечне вторгавшихся в римские земли племен также и франков: «Как вдруг поднятое внезапным смятением варварство излило весь Север на тебя, Галлия: за воинственным ругом, в сопровождении гелона, следует свирепый гепид; скира побуждает бургунд; вторгся гунн, белонт, невр, бастарн, туринг, бруктер и франк, которого омывает своими волнами заросший камышами Никер; скоро пал Герцинский лес, срубленный секирой на челны, и покрылся Рейн судами; и уже наводящие ужас полчища Аттилы разлились по твоим полям белг».

Одними из варварских германских народов, вторгшихся в пределы империи, стали франки. Этноним «франк» (franc) происходит от древнегерманского слова frakr или frekkr, которое современные специалисты переводят как «свободный», «смелый», «отважный», а также «гордый», «свирепый», «заносчивый» и даже «воодушевленный». Возможно, с этим словом можно соотнести значение современного немецкого frech– «дерзкий», «наглый», «нахальный», «самоуверенный», «вызывающий», «развязный», «бесцеремонный», «бесстыдный», «беззастенчивый». Скорее всего, термин «франк» был изначально чем-то вроде боевой клички, прозвища, обозначавшего гордых воинов германских дружин, и употреблялось в таком понимании для обозначения разных германских народов. Не удивительно, что в состав объединения франков в итоге вошли многие западногерманские племена: ампсиварии, бруктеры, тенктеры, тубанты, убии, усипеты, хавки, хамавы, хатты и хаттуарии, а также представители бродячих военизированных ватаг-дружин других, более отдаленных германских племен далее на восток от Нижнего Рейна.

Появление франков на исторической арене можно датировать приблизительно 30 годами ІІІ в. н. э. Именно в это время, а точнее в 231 г., легион І Minervia, расквартированный в Бонне, разгромил на Нижнем Рейне некие германские племена, точное название которых не упоминается. По всей видимости, это было одно из наиболее ранних столкновений римлян с зарождавшимся франкским племенным союзом. Постепенно это этническое объединение набирало вес, превращаясь в главного неприятеля римлян к востоку от Рейна.

Писатель рубежа ІІІ—IV вв. Флавий Вописк Сиракузянин – автор, существование которого современные исследователи ставят под сомнение – в биографии римского императора Луция Домиция Аврелиана (270–275) под названием «Божественный Аврелиан» из сборника «Писатели истории Августов» так упоминал о победе этого будущего императора над франками: «Будучи трибуном Шестого галльского легиона, он нанес под Могонциаком (Майнцем – прим. автора) сильное поражение вторгшимся и бродившим по всей Галлии франкам, убил семьсот человек и продал в рабство триста. По этому поводу опять-таки была сочинена песенка: «Много франков и сарматов разом перебили мы, много, много, много тысяч персов надо перебить». Произошло это событие в районе нижнего течения Рейна, скорее всего, между 253–255 гг. (по иной датировке – гораздо ранее, уже около 242 г.). И хотя современные исследователи сомневаются не только в точной датировке или локализации битвы, но даже в самом ее факте, как и в существовании Шестого галльского легиона, в любом случае именно середина ІІІ в. н. э. может считаться моментом выхода франков на историческую арену. В это время основное направление их вторжений в пределы Римской империи приходилось, по всей видимости, на земли между Рейном и Ланом.

С середины ІІІ в. упоминания о франках становятся у римских авторов все более частыми и привычными. Так, около 256 г. они вторгаются в римские земли с целью грабежа, опустошая земли в направлении Агриппины (ныне Кельн) и долины Мозеля. Вследствие нехватки войск на этом стратегически важном направлении император Публий Лициний Эгнаций Галлиен (253–268) был вынужден в это время идти на переговоры с германцами, угрожавшими вторжениями через Рейн, и искать помощи одних варварских вождей для отражения набегов со стороны других. Так, историк Зосим в «Новой истории» упоминает, что император заключил договор с одним из германских вождей «и с тех пор этот вождь сам не допускал своих соплеменников переходить реку и прогонял тех, которые прорывались». Постепенно, уже с этого времени франки совместно с алеманнами начали проникать на так называемые Декуматские поля (Agri decumates) – земли между Верхним Рейном и Верхним Дунаем (к востоку от Рейна и к северу от Дуная), заселенные ранее полузависимыми от Рима либо полусоюзными ему германскими и кельтскими племенами, платившими римлянам десятину, откуда и происходит название этой историко-географической области. Это был наиболее уязвимый участок обороны на всей протяженности великой римской пограничной линии Limes Romanus. Действительно, именно растянувшийся на 382 км декуматский участок лимеса приходился на участок между Рейном и Верхним Дунаем, и не имел вследствие этого природного оборонительного рубежа в виде крупной водной преграды. Не удивительно, что именно здесь римская граница была наиболее удобна для варварских вторжений.

По всей видимости, активизация проникновения франков и алеманнов в регион Декуматских полей приходится на вторую половину – конец 60-х гг. III в., что было обусловлено определенным «военным вакуумом», возникшим здесь из-за изменения оперативной обстановки, которая обусловила перемещение римских гарнизонов и вследствие этого окончательное оголение границы.

Действительно, вторжение в этот регион германских племен франков и алеманнов, соответственно с севера и с юга, привело к охвату Декуматских полей с флангов, что делало оборону центрального участка лимеса бессмысленной. Понимая это, римляне, по всей видимости, отвели местные гарнизоны к Рейну для защиты переправ либо удержания других важных участков границы, тем самым окончательно лишив этот участок границы какой-либо защиты. Германцы незаставили себя долго ждать, девятым валом хлынув сквозь этот обнажившийся участок неохраняемой границы. Именно в это время франки вторгаются в Северную Италию, а в Галлии доходят до районов Реймса и современного Парижа.

Около 258–259 гг. (согласно другой датировке в 263–264 гг.) крупный отряд франков с боями прорвался сквозь Галлию по направлению к Пиренейскому полуострову. Живший в IV веке историк Секст Аврелий Виктор в историческом сочинении «О цезарях» писал, что среди множества постигших Римскую империю бедствий «Италию также захватили полчища алеманнов, полчища франков, разграбив Галлию, овладели Испанией, разорив и почти разрушив город Тарракону, и, получив своевременно корабли, проникли даже в Африку… Таким образом, как бы силой ветров, свирепствующих с разных сторон, великое смешалось с ничтожным, высокое с низким». В Африке франки напали на располагавшийся на марроканском побережье город Тетуан.

Евтропий в «Краткой истории от основания Города» отмечал, что вторгшиеся в Италию алеманны также ранее опустошили Италию, действуя, по всей видимости, одновременно с франками, а Павел Орозий в «Истории против язычников» сетовал, что пришедшие из отдаленных земель германцы «хозяйничают в разграбленной ими Испании». Под германцами, по всей видимости, скрываются прежде всего именно франки, поскольку в следующем предложении этот историк и теолог V в. называет уже известную нам Тарракону: «Встречаются до сих пор в различных провинциях выросшие на развалинах крупных городов небольшие бедные поселения, носящие старые имена и служащие напоминанием о тех несчастьях, из коих в Испании в утешение недавнего несчастья (автор имеет в виду недавний для него захват Рима вестготами во главе с Аларихом в 410 г. – прим. автора) мы показывали нашу Тарракону». По словам Павла Орозия, эти германские опустошения Испании в правление императора Галлиена длились около двенадцати лет.

О набеге франков на Африку упоминает также Зосим в «Новой истории», отмечая при этом, что перед этим воинственным варварам по их просьбе были предоставлены для проживания римские земли: «Франки обратились к императору с просьбой о поселении, и им были выделены земли для проживания. Позднее некоторые из низ восстали и разорили всю Грецию своим многочисленным флотом. Они высадились на Сицилии, где напали на Сиракузы и истребили там многих жителей. После этого они переплыли через море в Африку и были отбиты от Карфагена местным гарнизоном. Они были усмирены настолько, что оказались в состоянии лишь живыми вернуться домой».

Историки обоснованно подвергают сомнению столь значительный масштаб походов франков, якобы опустошавших и Испанию, и Грецию, и даже Северную Африку. Скорее всего, Зосим, труд которого писался в конце V в. и был завершен в 498 г., использовал хорошо уже известный в к этому времени этноним «франки» для сборного обозначения всех германских племен, вторгавшихся в это время в пределы Римской империи. И действительно, один из авторов сборника «Сочинителей истории Августов», уже упоминавшийся Флавий Вописк, в жизнеописании императора Марка Аврелия Проба (276–282) писал о множестве германских племен, которым римский правитель позволил обосноваться в пределах римских владений, и которые вскоре восстали против римлян: «…он точно так же переселил очень многих людей из других племен, то есть из гипедов, граутунгов и вандулов…все они нарушили верность и, пока Проб был занят войной с тиранами, разбрелись по суше и по воде почти по всему миру и нанесли римской славе немало тяжких ударов».

Впрочем, в это время франки, как и прочие германцы, сражались уже не только против римлян, но и на их стороне, поддерживая узурпаторов во время раздиравших Римскую империю гражданских войн. Так, Требеллий Поллион в жизнеописании императора Публия Лициния Эгнация Галлиена (253–268) отмечал участие вспомогательных отрядов франков и кельтов в гражданской войне законного императора с полководцем Марком Кассианием Латинием Постумом, который около 260 г. встал во главе так называемой Галльской империи – сепаратистского образования из Галлии, Верхней и Нижней Германии, Иберии и Британии: «Постум получил много вспомогательных отрядов от кельтов и франков и выступил на войну вместе с Викторином, с которым он разделил власть. После многочисленных сражений, имевших различный исход, победа оказалась на стороне Галлиена».

Постуму и правда удалось защитить свои владения в Галлии от вторжений германцев, вплоть до того, что во время его правления во внутренних областях этой провинции прекратилось строительство городских укреплений, ставших ненужными, поскольку местные жители чувствовали себя в безопасности. Этот правитель «крепкой рукой охранял Галлии от всех бушевавших вокруг них варваров» и смог вернуть Римской империи «прежнюю безопасность», изгнав все германские племена за Рейн. Более того, Постум ходил в походы за эту реку, служившую до поры до времени надежным водным разделителем между римскими и варварскими землями, и одержал над германцами ряд побед, позволивших ему принять титул Germanicus maximus (величайший германский) и чеканить монеты с легендой RESTITUTOR GALLIARUM — «восстановитель Галлий».

Следующее крупное вторжение франков в пределы империи приходится на 275–276 гг. В это время они совместно с алеманнами вторглись в долину Мозеля и в область городов Кельна – Тонгерена – Бавэ, разграбив в Галлии около 60 или 70 городов. Усмирить захватчиков и изгнать их назад за Рейн удалось императору Пробу, возглавившему боевые действия против алеманнов и отправившего своих полководцев сражаться против «поверженных в непроходимых болотах» франков. Впрочем, личная непричастность Проба к победам над франками не помешала сенату даровать ему титул Франкского. Затем около 279–281 гг. франки напали на Кельн, в котором располагался римский речной флот, и сожгли его суда.

Интересен в контексте франко-римских взаимоотношений этого времени такой случай. Когда в Лионе императором провозгласили узурпатора, местного крупного землевладельца Прокла и он был разгромлен императором Пробом неподалеку от Кельна, то неудачливый претендент на власть попытался укрыться от императорского гнева у франков, убеждая их, что он и сам франк по своему происхождению. Германцы, впрочем, не поддержали Прокла и даже не предоставили ему политического убежища, предпочтя выдать его Пробу.

Помимо сухопутных набегов на Галлию и Иберию, а также пиратских экспедиций в Средиземноморье, франки предпринимали также морские экспедиции по Северному морю и далее к берегам Галлии и Британии, отправляясь в походы из района устья Рейна. Здесь они действовали параллельно с саксами, и отразить их удары удалось лишь командовавшему римским флотом Марку Аврелию Мавзею Караузию, ставшему вскоре узурпатором в Британии (правил в 286/287–293 гг.). Сведения об этом сохранил Евтропий в «Краткой истории от основания Города»: «Карвазий, муж весьма незнатного происхождения, но обретший великую славу у воинов, был направлен из Бононии отвоевать приморские области Бельгики и Арморику, которые беспокоили своими набегами франки и саксы. Часто беря в плен многих варваров и не возвращая захваченную добычу провинциалам, в то же время и не отправляя ее императорам, навлек он на себя подозрение в том, что подбивает варваров на вторжение, дабы их схватить и через это обогатиться. Максимиан приказал убить Карвазия, но тот, облачившись в пурпур, укрылся в Британии». Предположения о связях Караузия с франками, возможно, были небезосновательными, ведь вскоре после узурпации власти над Британией он нанял на службу отряды франков в качестве вспомогательных войск для защиты острова от вторжений скоттов и пиктов.

По всей видимости, Караузий заключил союз с франками и на континенте. Здесь он подталкивал их к вторжениям в Галлию для того, чтобы втянуть местные римские войска в борьбу с агрессором и тем самым обезопасить себя от карательных экспедиций против Британии. Видимо, именно при его попустительстве, если не прямом содействии, франки начали не только вторгаться в римские владения, но и заселять земли в пределах Римской империи. Именно в последние десятилетия III – начале IV вв. их поселения возникают на территории, которую принято обозначать как Остров батавов (insiula Batavorum) или Бетюве – области между реками Рейн и Лек на севере и Ваал на юге в современной нидерландской провинции Гелдерланд.

Избранная Караузием тактика принесла желаемые плоды, позволив ему превратить франков из врага в союзника. Уже в 286–288 гг. франки из региона среднего Рейна вторглись в пределы Северной Галлии по направлению на Кельн – Бавэ. Именно к этим событиям относится первое письменное упоминание имени племенного франкского вождя. Им был некий Геннобауд, побежденный и подчиненный императором Марком Аврелием Валерием Максимианом. По словам панегирика этому императору, вождь Геннобауд «вновь обрел царство», то есть вернул себе власть, и «получил свой сан», то есть утвердился в своем положении среди варварской знати либо даже был неким образом включен в состав полузависимых от империи варварских правителей именно от императора Максимиана.

Тактика защиты Британии при поддержке со стороны франков успешно применялась британскими узурпаторами по меньшей мере в течение 10 лет: с 286 по 296 гг. В это время Караузий и свергнувший его Гай Аллект (293–296) использовали франков для защиты как от скотов и пиктов на самом острове, так и от вторжения верных императору войск с континента. Лишь к 296 г. римляне смогли окончательно разгромить франков на континенте и тем самым открыть себе путь к возвращению отделившейся Британии.

Итак, конец ІІІ – начало IV вв. стал временем, когда франки начали оседать на галльской земле к западу от Рейна в области батавов. В 294–295 гг. отсюда их попытался изгнать цезарь Флавий Валерий Констанций І Хлор (293–306) и хотя попытка эта была относительно успешной и франки на время отступили, закрыть границы империи от дальнейшего проникновения германцев в ее пределы и воспрепятствовать их расселению в приграничных землях и продвижению далее вглубь римских владений было уже невозможно.

Они оседают в пределах Северной Галлии, размещаются здесь империей в качестве и на правах лэтов – полузависимых земледельцев варварского происхождения. Эти поселенцы уже в существенной степени романизировались в быту и хозяйственной деятельности, занимались земледелием и скотоводством на уровне, позволявшем римлянам облагать их податями, обязывать снабжать армию и города продовольствием и даже привлекать к военной службе в качестве рекрутов. Именно они стали основой войска императора Константина I Великого (306–337) в 312 г. По своему социальному положению лэты находились между римскими ветеранами и полузависимыми крестьянами-колонами, постепенно все более приближаясь к последним.

Размещение франков в качестве лэтов на землях Северной Галлии стало для римлян одним из успешных способов усмирения воинственных германцев с целью обезопасить свои границы. Вторым направлением укрепления пределов империи стало успешное контрнаступление, осуществленное в начале IV в. императором Константином I. В период с 306 до 313 гг. он по меньшей мере трижды совершил успешные вторжения в земли зарейнских франков, существенно усилил рейнский военный флот и даже построил на правом берегу реки специальную крепость (кастеллум) Дивитиа (Дейц), главной задачей которой была защита Кельна. Когда же несколько вооруженных отрядов франков во главе с вождями Аскарием и Мерогайзом вторглись в римские земли, Константин I пленил их и повелел бросить на растерзание хищниками на цирковой арене Трира.

По словам историка Евтропия, Константин «…правил в Галлии и был любим и войском, и провинциалами. Он разгромил франков и алеманнов, взял в плен их вождей и, устроив великолепное гладиаторское зрелище, отдал их на растерзание диким зверям». При этом достижением всех этих успехов Константин был в значительной мере обязан именно поселенцам-лэтам, поставлявшим основные воинские контингенты в подчиненные ему войска. Многие выходцы из франков и алеманнов занимали в это время высокие командные посты, и, видимо, именно беспримерная храбрость этих воинов-германцев, а также хорошее знание ими всех военных примов и хитростей их варварских сородичей позволили римскому императору одерживать победу за победой над зарейнскими франками. О том, насколько эффективными оказались походы Константина I, свидетельствует учрежденные им специальные «франкские игры», а также чеканка монеты и с изображением распростертой женщины, подписанной как Francia (Франкия), и легендой Gaudium Romanorum– «Радость Римлян».

В 313–321 гг. римские полководцы продолжили славные победы императора Константина I, настолько обессилив франков, что те вынуждены были отказаться от каких-либо попыток вторжения на римские территории. После 321 г. набеги германцев на римские земли прекратились на два долгих мирных десятилетия.

Видимо, в немалой степени снижению внешней военной активности франков способствовали также внутренние противоречия, нараставшие между отдельными племенами в пределах Барбарикума – варварских земель. Не исключено, что определенные и в целом успешные усилия к стравливанию германских племен друг с другом приложили и сами римляне, умевшие действовать не только грубой военной силой, но и хитростью, подкупом, интригами.

Очередная битва с франками произошла лишь в 341 г., когда император Констанций II (337–361) разгромил германцев на Нижнем Рейне и заключил с ними в 342 г. договор, закрепивший итоги битвы. Это был последний крупный успех римского оружия, еще на десятилетие сдержавший германцев от захвата римских земель с целью поселения. В это время фарнкские вожди все еще стремились в большей степени к захвату добычи и получению военной славы, чем к оседанию на новых землях. Во главе этих грабительских отрядов-дружин стояли выборные военные вожди-конунги, выделявшиеся благодаря личной храбрости и организационным умениями, а сами вооруженные франкские ватаги стремились после успешного набега поскорее вернуться с захваченными ценностями и скотом назад за Рейн.

Эта ситуация окончательно и бесповоротно изменилась с самого начала второй половины IV в., когда франки перейдут к ползучему расселению во вновь завоеванных областях римской Галлии. Описание этой римской провинции, относящееся ко времени проникновения в нее франкских переселенцев, оставил византийский историк VI в. Прокопий Кесарийский в сочинении о войнах императора Юстиниана I Великого, а конкретнее в книге «Война с готами»: «У местных жителей в обычае название Альп по проходам в ущельях. Страна, простирающаяся отсюда (то есть от Альпийский гор – прим. автора) вплоть до пределов лигуров, называется Галлией. Галлия естественно много шире, чем Испания, так как Европа, начинаясь с узкого (выступа), в дальнейшем расширяется до огромных размеров. Эта страна с обеих сторон омывается водами: с севера океаном, а с юга к ней подходит так называемое Тирренское море (имеются в виду Атлантический океан и часть Средиземного моря вдоль западного побережья Апеннинского полуострова – прим. автора). У галлов в числе других рек текут Рона и Рейн. Обе эти реки имеют течение в противоположном направлении: Рона впадает в Тирренское море, а Рейн – в океан. Тут большие болота, где в древности жили германцы, племя варварское, с самого начала не заслуживавшее большого внимания, которое теперь называется франками». Как видим, писавший в середине VI в. византийский историк признает существенно выросшее к его времени значение франков, бывших ранее лишь одним из незначительных германских племен.

Вторжения франков возобновились и существенно усилились уже с самого начала 350-х гг. В значительной степени усилению военной активности способствовал также социально-экономический прогресс в развитии германских племен. За приблизительно столетие, минувшее со времени первых контактов франков с римлянами, эти варвары прошли долгий путь развития, ведший к разложению родоплеменного строя и становлению раннеклассового общества. За это время франки успешно освоили многие римские хозяйственные достижения в области сельского хозяйства и ремесла, вырос их экономический, а следовательно, и военный потенциал. Во всех отношениях это были уже давно не те разрозненные военные дружины, вторгавшиеся в римские земли с целью грабежа и воинской славы в середине III в.

Теперь главной целью франков стал прежде всего захват подвластных Риму территорий и основание на этих выгодных для проживания и хозяйственной деятельности землях постоянных поселений. При этом к середине – второй половине IV в. в Галлии сложилось определенного рода динамическое равновесие, при котором франки еще не могли окончательно покончить с римским господством в этом регионе, а римляне уже не могли решительно воспрепятствовать их поселению на своих землях. В комплексе это привело к тому, что германцы, с одной стороны, расселялись в римских владениях в качестве полусоюзных-полузависимых лэтов (laeti), федератов (foederati) или гентилес (gentiles), с другой же – активизировали военные вторжения в земли римляне, которым до поры до времени все еще удавалось давать варварам должный отпор.

Способствовала франкским вторжениям и сложившаяся в Галлии в начале 350-х гг. политическая обстановка. В это время, в 350–353 гг., римский полководец Магн Магнеций, сам франк по происхождению, провозгласил себя императором. Этот узурпатор, вступив в борьбу за власть с императором Констанцием II, отозвал войска с Рейна, что позволило франкам и другим германцам активизировать набеги на Галлию. За эти годы варварам удалось разрушить многие укрепления на Нижнем Рейне и даже захватить Кельн. Франки вновь заняли земли батавов в устье Рейна, откуда их в середине 290-х изгнал Констанций Хлор, а южнее, выше по течению реки, рейнским франкам удалось закрепиться в кугернской области провинции Colonia Ulpia Traiana неподалеку от Ксантена.

Лишь в 355 г. римский военачальник Сильван, также франк по происхождению, смог исправить ситуацию в регионе вокруг Кельна. Закрепить успех Сильвану помешало лишь подозрение в измене и желании узурпировать власть, заставившее его предпринять рискованные шаги, приведшие в итоге к его гибели. Аммиан Марцеллин сообщает, что Сильван даже «подумывал в своем трудном положении отдаться под защиту варваров», однако трибун Ланиогайз отговорил его от этого, предостерегая, что вольные «франки, к которым он принадлежал по происхождению, или убьют его, или выдадут за деньги». Видимо, какие-либо контакты между франками за Рейном и франками на службе у римлян действительно были в это время маловозможными, поскольку градус вражды между ними был запредельным.

Загнанный в тупик Сильван вынужден был «прибегнуть к последнему средству: тайно переговорив с наиболее влиятельными офицерами и склонив их на свою сторону обещаниями больших наград, он провозгласил себя императором, временно воспользовавшись пурпурными тканями, снятыми с драконов и других знамен».

Немало обеспокоенный известиями об узурпации власти император Констанций II незамедлительно предпринял ряд мер, приведших в итоге к убийству Сильвана отрядом подкупленных и склоненных к измене его же собственных солдат: «…внезапно, на первом рассвете едва забрезжившего утра, собрался отряд вооруженных людей и, проявляя, как это обыкновенно бывает в рискованных предприятиях, невероятную дерзость, проник во дворец и перебил стражу. Сильван спрятался от страха в часовне; его вытащили оттуда и, когда он попытался укрыться в месте собраний христианской общины, зарубили мечами».

Смерть Сильвана негативно сказалась на ситуации в регионе, что заставило Констанция II отправить туда своего двоюродного брата цезаря Юлиана, ставшего впоследствии императором (361–363). Наделенный широкими полномочиями, Юлиан не только отстроил заново основные римские укрепления, прежде всего Кельн. Как сообщает Аммиан Марцеллин: «Вступив в Агриппинскую колонию, юлиан покинул ее лишь после того, как заключил с королями франков (Francorum regibus) – воинственный пыл которых утих под воздействием страха – мир, в данный момент выгодный государству, и вновь обеспечил себе обладание этим хорошо укрепленным городом (urbem munitissiam)».

Цезарь Юлиан также одержал ряд решающих побед над варварами, в том числе и над франками. Так, цезарь алеманнов в битве при Аргенторате (Страсбурге), а затем в 358 г., выступил против так называемых салических франков в Токсандрии – области, вытянувшейся вдоль левого берега Рейна между Нижней Шельдой и Нижним Маасом, которая приблизительно соответствует современному голландскому Северному Брабанту. Как писал Аммиан Мацеллин, цезарь прибег к военной хитрости: вначале пойдя на переговоры с германцами, а затем напав на них и заставив покориться: «Он двинулся прежде всего на франков (Francos), а именно на тех, которых принято называть салийскими (Salios); они нагло позволили себе уже ранее прочно обосноваться на римской земле близ Токсиандрии (главное поселение племени токсиандров на севере Франции – прим. автора). Когда он прибыл в Тунгры, его встретили послы вышеназваных франков, которые полагали, что застанут императора еще на зимних квартирах. Они предлагали мир при том условии, чтобы никто не трогал и не тревожил их, пока они мирно живут на своей, якобы, территории. Юлиан внимательно рассмотрел этот вопрос и, поставив со своей стороны запутанные условия, отпустил послов с подарками, делая вид, что останется на месте до их возвращения. Когда же они отбыли, он последовал за ними с быстротой молнии, отправив полководца Севера по берегу, и внезапно напал на все их племя. Обрушившись на них, как гроза, он встретил с их стороны не столько сопротивление, сколько просьбы о пощаде, не стал пользоваться плодами победы и, склонившись к милосердию, принял их в подданство с детьми и имуществом».

По всей видимости, именно с этого времени салические франки стали федератами римлян, причем это было достаточно выгодное для них положение, поскольку другие германские племена, в частности хамавов, Юлиан изгнал за Маас и Рейн. Добившись покорности одних варваров и изгнав других, цезарь в 358–360 гг. существенно укрепил оборонительную линию империи по Нижнему Рейну, восстановив здесь многочисленные пограничные крепости и опорные пункты.

Пожалуй, здесь мы встречаем одно из наиболее ранних упоминаний о разделении франков на две ветви: салических, или приморских (от германского sala — берег моря), и рипуарских, или речных (от латинского ripa — берег реки). Свои названия они получили от регионов расселения. Салические франки, или салии, проживали в устье Рейна, в непосредственной близости от морского побережья, откуда начали продвижение на юго-запад. Рипуарские, или рипуарии – выше по течению реки, в районе Кельна. Первые из них начали раньше и плотнее взаимодействовать с Римской империей, подверглись более интенсивному влиянию античной культуры. Вторые же приобщились к романскому культурному началу несколько позже, дольше сохраняли свой традиционный позднепервобытный племенной строй, что будет ощущаться довольно длительное время, вплоть до VII и даже VIII веков.

Успехи Юлиана во время пребывания его в сане цезаря были закреплены после того, как он стал императором, причем правитель успешно сочетал жесткое военное противостояние с одними германцами с привлечением на службу других. Именно со времени его правления и позже франки не только массово привлекаются на военную службу, но и получают высокие командирские звания и должности, вплоть до консулов. Арбогаст, Аринтеус, Бауто, Дагелайф, Меробауд, Невитта, Рихомер – вот лишь часть упоминаемых источниками имен германских военачальников на римской службе в 360–390 гг. При императоре Валентиниане I (364–375) на римскую военную службу массово привлекаются знатные франки, а при Грациане (375–383) в 378 г. вождь среднерейнских франков Маллобауд возглавил поход против алеманнов, совершив вторжение в Эльзас. «Вести об этом подвергли Грациана в большой страх. Он отозвал назад когорты, направленные уже в Паннонию, стянул другие, которые по разумной диспозиции были задержаны в Галлии, и поручил командование Нанниену, полководцу, отличавшемуся спокойной храбростью, приставив к нему товарищем с равными полномочиями Маллобауда, комита доместиков, царя франков, человека воинственного и храброго. И вот пока Нанниен, учитывая переменчивость военного счастья, полагал, что необходимо подождать с решительными действиями, Маллобауд, увлеченный, что было в его характере, боевым пылом, не вытерпел задержки и напал на врага».

О высокой военной карьере этого варварского вождя свидетельствует то, что уже при Констанции ΙΙ Маллобауд занимал должность комита доместиков (comes domesticorum) – командира императорской стражи, а при Грациане стал трибуном схол (tribunus scholae armaturarum) – командиром одного из элитных подразделений, охранявших императорский дворец.

В 383 г. еще один высокопоставленный римский военачальник германского происхождения Флавий Меробауд выступил на стороне захватившего власть в Галлии, Британии и Испании узурпатора Магна Клеменса Максима (383–388). Когда же этот узурпатор вынужден был сконцентрировать все подконтрольные ему войска для организации борьбы с законным императором Феодосием І Великим (379–395), другие знатные франкские князья-вожди (regales): Геннобауд, Маркомер и Сунно, на сей раз из свободной Германии (Germania libera) – прорвались через оставленный без серьезной защиты лимес Нижнего Рейна и разорили округу Кельна. Сообщая об этом, Григорий – епископ города Тура и известный галло-римский писатель, автор знаменитого исторического произведения «История франков», позволяющего подробно проследить политическую историю возникновения Франкского королевства – цитирует фрагмент утерянного труда Сульпиция Александра: «Франки в то время, когда вождями у них были Генобавд, Маркомер и Суннон, устремились в Германию (речь о римской провинции на левом, западном берегу Рейна – прим. автора) и, перейдя границу, перебили многих жителей, опустошили плодороднейшие области, а также навели страх на жителей Кельна. Когда об этом стало известно в городе Трире, военачальники Наннин и Квинтин, которым Максим поручил защиту малолетнего сына и защиту Галлии, набрав войско, пришли в Кельн. Враги же, опустошив богатые области, с добычей вернулись за Рейн, оставив на римской земле многих из своих, готовых вновь начать опустошение. Сражение с этими франками произошло в благоприятных для римлян условиях, и многие из франков пали от меча возле Коленвальда (Carbonaria silva — Угольный лес – область между реками Самбра и Шельда от Геннегау до Брабанта, северо-западное ответвление Арденнского леса – прим. автора)».

Упомянутый Сульпицием Александром Угольный лес надолго останется важной границей между разными регионами расселения франков. Даже «Салическая правда» в главе XLVII «О розыске» будет четко разделяет живущих «по сю сторону» и «по ту сторону» от него и реки Луара. Так, согласно требованиям закона живущие в Галлии франки должны были организовать судебное разбирательство для решения спорных вопросов владения «рабом, или конем, или быком, или какой бы то ни было вещью» в течение сорока дней. Если же они жили за Угольным лесом, тогда этот срок увеличивался вдвое и составлял уже восемьдесят дней. Столь существенное увеличение сроков позволяет считать Carbonaria silva межевым регионом, сохранявшим свое значение в течение, по менше мере, полутора сотен лет.

Далее Сульпиций Александр описывает окончившуюся трагически для римлян военную экспедицию в пределы области франков, где большинство воинов отряда вторжения нашло скорую и жестокую смерть от рук воинственных неустрашимых варваров: «Когда римляне после этой неудачи обсуждали, следует ли им идти во Франкию (область франков на правом восточном берегу Рейна – прим. автора), Наннин отклонил это предложение, так как он знал, что франки готовы к их встрече, и что в своей стране они несомненно превзойдут их силой. Так как Квинтин и другие воины не согласились с ним, Наннин вернулся в Майнц, а Квинтин с войском перешел Рейн возле крепости Нейс. Когда он удалился от реки на расстоянии двух дней пути, он увидел пустые дома и большие селения, покинутые жителями. Ибо франки, делая вид, что боятся встречи с врагом, ушли в более отдаленные лесистые места, по краям которых соорудили засеки. После того, как воины сожгли все дома в поселках, принимая по своей глупости и трусости уничтожение их за полную победу, они, не снимая с себя оружия, ночь провели беспокойно. На рассвете под водительством Квинтина они вошли в лесистую горную местность, и около полудня они сбились с пути и блуждали, не подвергаясь опасности. Наконец, когда они обнаружили, что проходы плотно завалены огромными засеками, они решили прорваться в болотистую равнину, примыкавшую к лесу. Но тут появились одиночные враги, которые, стоя на стволах деревьев, собранных в кучу, или на завалах, словно с высоты башен пускали стрелы как из стрелометов. Стрелы были намазаны ядовитым соком трав, так что полученные от них раны только в виде царапин на коже или в местах не таких опасных неизбежно влекли за собой смерть. Отсюда войско, окруженное большим количеством врагов, неудержимо устремилось на открытую равнину, проход к которой франки оставили открытым. Первыми погрузились в болотистую трясину всадники, они смешались с телами животных и, падая, подавили друг друга. Даже пехотинцы, которых лошадь не подминала под себя, застревали в тине и, едва высвободив ногу, снова погружались. Те же, кто немного раньше с трудом выбрались из трясины, в панике скрывались в лесах. Так боевой порядок был нарушен и отряды перебиты. При этом погибли Гераклий, начальник иовианцев (солдаты из Иовианского легиона – legio Jovia — названного так по второму имени императора Диоклетиана Иовий (Jovius), то есть происходящий от Юпитера – прим. автора), и почти все военачальники. Немногие нашли спасение под покровом ночи в потаенных лесистых местах».

Годом либо несколькими годами спустя, в период между 388–394 гг., еще один знатный франк на римской службе по имени Арбогаст, командовавший вспомогательными войсками в Галльской префектуре, предпринял несколько походов против своих непокоренных Римом соплеменников и смог навязать им договор, по которому отложившиеся и избавившиеся от римской зависимости франки вновь возвращались к статусу полузависимых-полусоюзных федератов. «Арбогаст, – пишет Сульпиций Александр, – ничего не желая слышать о промедлении, посоветовал императору (Валентиниану II (375–392) – прим. автора) наказать по заслугам франков: потребовать от них, чтобы они вернули немедленно если не все, то, по крайней мере, хотя бы то, что они награбили в прошлом году после уничтожения отрядов Квинтина, и чтобы они выдали виновников войны, ответственных за вероломное нарушение мира».

Франкский полководец был фактическим правителем Западной Римской империи, мало считаясь с властью императора Валентиниана II – «всю заботу о военном деле передали франкским наемникам, а ведение гражданских дел было поручено Арбогасту». Доходило до того, что живущему жизнью частного лица и фактически изолированному во дворце под Вьенном императору не подчинялись ни гражданские чиновники, ни военные командиры, и «среди воинов, принявших военную присягу, нельзя было найти ни одного, который решился бы выполнить личное указание императора или его распоряжение».

После смерти Валентиниана ІІ Арбогаст даже посадил на престол своего ставленника узурпатора Евгения (392–394), ставшего послушной марионеткой в его руках. И лишь вмешательство законного императора Феодосия I, разгромившего Евгения и Арбогаста в битве при Фригиде в 394 г. поставило крест на далеко простиравшихся честолюбивых планах и жизни Арбогаста – этого первого германца, который, по сути, единолично правил западной частью Римской империи.

В статусе федератов, сохраняя верность Риму, франкские племенные союзы проведут следующие полтора десятилетия. В начале V в. они не только не включились в общее движение вандалов, свевов и аланов, переправившихся через Рейн в районе Майнца и вторгшихся в пределы Галлии, но даже предпринимали попытки воспрепятствовать этому вторжению. Заслуга столь длительной верности франков Риму, особенно на фоне все возраставшей активной военной экспансии со стороны других германских племен, во многом принадлежит не только Арбогасту, но также вандалу Стилихону, знатному римскому полководцу, женатому на племяннице императора Феодосия I. Именно этот вначале опекун, а со временем и тесть императора Гонория (395–423) заключил в 395–396 гг. те мирные договоры с франкскими вождями, расселившимися вдоль Нижнего Рейна, которые германцы свято блюли вплоть до начала 410-х гг. Проживая в Токсандрии, они как верные федераты римлян блюли укрепленную линию дорог вдоль городов Кельн – Тонгерен – Бовэ – Булонь.

Мир с франками, впрочем, не мог длиться вечно. Уже в 413 г. этими германцами был разграблен Трир, бывшая столица Галльской префектуры (впоследствии, до 430 г. франки захватывали этот город еще по меньшей мере дважды), и в следующие два-три десятилетия они постепенно продвигались на юго-запад, заселяя все новые и новые земли и достигнув не позже середины V в. района Соммы. В это время они то выступают союзниками римлян, то воюют против своих имперских соседей, а иногда им удается делать и то, и другое не последовательно, но одновременно. Так, в знаменитой «битве народов» 451 г. на Каталаунских (Мауриакских) полях франки сражались с обеих сторон. Как в войсках предводителя гуннов Аттилы было немало германских племен, в том числе и рейнские франки, так и на стороне «последнего римлянина» – римского полководца Аэция также сражались германцы, среди которых были салические и частично прирейнские (рипуарские) франки. По словам готского историка IV в. Иордана (? – после 551 г.) в его сочинении «О происхождении и деяниях гетов. Getica», «выносливый в воинских трудах, особенно [удачно] родился он (Аэций – прим. автора) для Римской империи: ведь это он после громадных побоищ принудил заносчивое варварство свавов и франков служить ей».

Хотя победа над гуннами по праву считается одним из последних триумфов римского оружия, однако настоящими победителями из нее вышли союзные Риму варвары, существенно упрочившие свои позиции на фоне все слабевшей Западной Римской империи. Среди прочих воспользоваться сложившимся положением поспешили также и франки, которые в это время практически полностью заняли области между реками Сеной и Луарой.

Вполне осязаемо представить мощь первого среди франкских вождей того времени позволяет деятельность вождя по имени Хлодио (другие варианты передачи имени – Хлойо, Клодион, Хлоион), который к 420-м гг. обосновался в регионе на северо-востоке современной Франции в областях Камбрези (современный департамент Нор) и южном Артуа (современный департамент Па-де-Кале) и отчасти в граничащих с этими французскими регионами юго-восточных областях Бельгии.

В период между 428 и 451 гг. (современные историки отстаивают разные даты: 428, 431, 446 гг.) Хлодио потерпел поражение в сражении со знаменитым римским полководцем Флавием Аэцием неподалеку от «Викус Елена» (VicusHelena — небольшое поселение Элем между Турне и Камбре), но затем смог не только оправиться от нанесенного урона, но и перейти в решительное наступление. Столицей владений этого франкского военного вождя была крепость Диспаргум (Диспарг), о точной локализации которой в историографии существует несколько мнений. Одни историки считают, что это современный немецкий город Дуйсбург, расположенный на западе Германии в земле Северный Рейн-Вестфалия неподалеку от Дюссельдорфа. Другие полагают, что Диспаргум находился на месте современных бельгийских Брюсселя и Лувена, либо же придерживаются более неопределенной локализации крепости где-то на границе между Бельгией и Нидерландами.

Где бы ни находилось это укрепленное поселение, опираясь на него, Хлодиону удалось существенно расширить границы своих владений, захватив римский город Камбрэ и установив контроль над землями вплоть до реки Соммы. «Хлогион послал в город Камбрэ разведчиков, – пишет Григорий Турский, – и когда они все тщательно разузнали, сам последовал за ними туда, разбил римлян и захватил город. Здесь он пробыл недолго и захватил область до самой реки Соммы». Свидетельства этого повествователя истории франков чуть ли не дословно повторяют в своей «Хронике» (завершена около 660 г.) полулегендарный франкский хронист Фредегар[1] и анонимный автор «Книги истории франков» (VIII в., доведена до 727 г.)[2]. Столицей Хлодиона стал городок Турне на реке Шельде в современной Белгии, расположенный в 85 км на юго-запад от Брюсселя. Произошло это, по всей видимости, уже после смерти Аэция, убитого лично императором Валентиниантом III (425–455). Так, поверив наветам и собственноручно зарубив своего лучшего преданного полководца, этот параноидально подозрительный правитель римлян, по сути, отрубил себе правую руку левой, чем окончательно открыл варварам путь в римские владения.

По крайней мере, так датировать успешные завоевания Хлодиона, который умер, видимо, около 460 г., и его преемников – полумифического Меровея (?) и Хильдерика – позволяет свидетельство Сидония Аполлинария, который в панегирике императору Флавию Юлию Валерию Майориану (457–461) восклицает: «Пока ты воевал, франк Хлогион захватил незащищенные земли атребатов (кельтские племена, проживавшие в регионе на севере Галлии – прим. автора)».

С именем этого франкского вождя связана и приводимая в «Хронике» Фредегара легенда о происхождении Меровея, полумифического основателя первой франкской королевской династии Меровингов: «Говорят, что как-то в летнюю пору Хлодион пребывал со своей супругой на берегу моря. В полдень его женой, которая отправилась искупаться, овладело морское чудовище Нептуна, похожее на кентавра. С того момента то ли от зверя, то ли от мужа (a bestia aut a viro) она понесла и родила сына, которого нарекли Меровеем. По его имени все франкские короли стали зваться Меровингами». Мельком о Меровее упоминает и Григорий Турский: «Говорят, из этого же рода (то есть из рода Хлогиона, о котором Григорий пишет перед этим – прим. автора) происходил и король Меровей, у которого был сын Хильдерик». По всей видимости, епископу города Тура была хорошо известна легенда о зачатии Меровея от морского чудовища, но он не пожелал приводить ее в своем сочинении, ограничившись полунамеком на то, что Меровей происходил из того же рода, что и Хлогион, но избегая утверждения о том, что Меровей был сыном этого франкского вождя. Подобным образом поступил позже, уже в VIII в., и анонимный автор «Книги истории франков»: «В конце концов Хлодион умер после 20-летнего правления, и Меровей, происходивший из того же рода (ex genere eius), принял государство. По этому дельному королю короли франков и получили имя Меровингов». Еще более поздний автор, Аймоин (Эмуан) из Флери (Х – начало ХІ вв.), написал об этом так: «После этого, с уходом из жизни Хлодиона, Меровей, его родственник, принял управление королевством франков». «Этот Меровей зачал сына, именем Хильдерика, в свою очередь ставшего отцом знаменитого и отважного короля Хлодвига», – напишет в VIII в. автор «Книги истории франков». Имена обоих варварских вождей исполнены глубокого смысла, подчеркивавшего их силу и доблесть: имя Хельдерик от «Хильд-Рик» означало «Могущественный воин», а Хлодвиг от «Хлод-Виг» – «Прославленный в боях».

Так полулегендарный Меровей, бывший, согласно мифу, порождением противоествественного совокупления твари из морских глубин царства Нептуна и жены франкского вождя Хлодиона, положил начало и дал наименование первой франкской королевской династии Меровингов. Его имя Меровей или Меровег (Меровех), которое можно перевести как «Рожденный морем», видимо, и породило легенду о его происхождении от морской бестии, подобной кентавру. Интересно отметить, что и у Григория Турского, и во фредегаровой «Хронике», и у неизвестного автора «Книги истории франков» упоминание о Меровее соседствует с сетованиями о том, что франки в то время все еще оставались язычниками: «совершенно не признавали Бога, но делали изображения лесов и вод, птиц и животных, и других стихий природы и поклонялись им как богу и приносили в жертву» (Григорий Турский), «отправляли языческий культ» (Фредегар), «были тогда неверующими язычниками и вместо Создателя поклонялись богам неба и земли, идолам и призракам» (аноним VIII в.).

Возможно, именно истая приверженность Меровея и франков его времени язычеству и стала одним из факторов, повлиявших на возникновение легенды об извращенном, противном человеческой природе происхождении этого варварского вождя. Не исключено также, что Меровей, действительно происходивший из того же рода, что и Хлогион, был его современником, а не преемником, и при этом занимал во франкском обществе позицию не военного вождя, а жреца, отправителя культов, одновременно занимавшегося также организацией мирной повседневной жизни племен, и бывшего, таким образом, одновременно ответственным за их бытие в мироздании и обыденный быт в потустороннем мире. Такие жрецы-старейшины были весьма важны в германских племенах эпохи накануне Великого переселения народов и, видимо, сохраняли свое значение и позже. Об их влиятельности оставил яркие свидетельства еще римский автор рубежа I–II вв. н. э. Публий Корнелий Тацит (середина 50-х – около 120 г.) в знаменитом трактате «О происхождении германцев и местоположении Германии»: «Царей они выбирают из наиболее знатных, вождей из наиболее доблестных. Но и цари не обладают у них безграничным и безраздельным могуществом, и вожди начальствуют над ними, скорее увлекая примером и вызывая их восхищение, если они решительны, если выдаются достоинствами, если сражаются всегда впереди, чем наделенные подлинной властью. Ни карать смертью, ни налагать оковы, ни даже подвергать бичеванию не дозволено никому, кроме жрецов, да и они делают это как бы не в наказание и не по распоряжению вождя, а якобы по повелению бога, который, как они верят, присутствует среди сражающихся». Впрочем, высказанные современными историками предположения остаются, в виду крайней скудости источников, лишь спекуляциями.

Как бы то ни было, ко второй половине 450-х – началу 460-х гг. франки окончательно обосновались в Кельне, заняли земли между Маасом и Рейном, осели вокруг Майнца. Именно в это время воинственные варвары во главе с вождем-конунгом Хильдериком, сыном Меровея и отцом будущего создателя Франкского королевства Хлодвига, после продолжительной осады овладели Парижем. И хотя вскоре, уже в 457 г., франки вновь признали власть Рима, это была уже все более формальная, нежели реальная зависимость – окончательное свержение ими римской власти над Галлией было делом ближайшего времени. Приблизительно к 470 г. франки заняли прочные позиции также в Трире, к 475 г. окончательно укоренились в области Мозеля.

Сын Меровея Хильдерик оставил в истории гораздо более убедительный и наглядный след, нежели его отец, оставивший после себя лишь легенду о собственном происхождении да наименование первой династии франкских, а значит, в итоге, и французских королей. И дело не только в ярких свидетельствах письменных источников о жизни Хильдерика, в которых он предстает как жадным до женщин распутником, бесчестившим дочерей франков, так и умелым политиком и полководцем, не единожды побеждавшим вместе с союзными римлянами войска других варварских народов: вестготов и саксов. Существование и одновременно могущество этого франкского правителя убедительно засвидетельствовано материальными источниками! Его погребение в Турне, случайно обнаруженное 27 мая 1653 г. при расчистке места для строительства жилых домов на окраине квартала Сен-Брис, стало объектом одних из первых научных археологических раскопок в истории.

Подробное описание погребального инвентаря этого языческого захоронения франкского вождя оставил в изданной в 1655 г. книге Anastasis Childerici I. Francorum regis Жан-Жак Шифле (1588–1673), придворный врач правителя (штатгальтера) габсбургских Нидерландовв 1647–1656 гг. эрцгерцога Леопольда Вильгельма фон Габсбурга (1614–1662). Благодаря его скрупулезности нам известно, что здесь, помимо собственно скелета мужчины ростом более 180 см в остатках деревянного гроба с железной оковкой, были обнаружены сотни предметов и изделий, с которым почивший должен был явиться в загробный мир. В полуистлевшем кошеле лежала сотня византийских золотых монет – солидов, чеканка которых датируется временем, начиная с правления императора Феодосия ІІ Младшего (408–450) до императора Флавия Зинона Исавра (476–491). Здесь же было более двухсот серебряных монет, лоскуты шелковой ткани, фрагменты золотых нитей, многочисленные драгоценные украшения: хрустальный шар, простое золотое кольцо, массивный золотой браслет с расширенными концами, тяжелая пряжка, голова быка и более трехсот кулонов в виде инкрустированных гранатом-альмандином миниатюрных золотых пчел или цикад, считавшихся символами бессмертия. Они, судя по всему, украшали погребальный парчовый плащ. Согласно преданию, Наполеон І Бонапарт повелел прикрепить этих пчел к собственной парчовой мантии во время императорской коронации. Эти и другие украшения из погребения, изготовленные в так называемом полихромном стиле с перегородчатой инкрустацией, убедительно свидетельствуют о существовании при королевской резиденции в Турне ювелирной мастерской, изготавливавшей украшения для франкского правителя, его придворных и, вероятно, представителей франкской знати.

О том, что могила принадлежала не только богатому и важному человеку, свидетельствовало положенное в нее оружие: длинный обоюдоострый парадный «генеральский» меч-спата с фрагментом рукояти из золотого листа и ножнами, боевой нож-скрамасакс, наконечник копья или фрамеи, два боевых топора. Наиболее же важной находкой, позволившей несомненно установить личность погребенного, стало найденное на пальце скелета кольцо с плоским овальным щитком, который можно было использовать как печать. На этой печати-щитке было выгравировано поясное изображение воина с копьем и круговой надписью Childerici Regis.

В 1665 г. император Священной Римской империи Леопольд І (1658–1705) передал предметы из погребения в дар королю Франции Людовику XIV (1643–1715), которые были помещены в Королевскую библиотеку. К сожалению, в ночь с 5 на 6 ноября 1831 г. Кабинет медалей и монет Национальной библиотеки Франции, где хранилось сокровище, был ограблен, и все предметы из погребального инвентаря могилы Хилдерика похищены. Впоследствии удалось найти лишь незначительную их часть, включая двух пчел, потому что грабители переплавили украшения и монеты. Не обнаружен и знаменитый перстень короля Хильдерика. Однако подробное описание и рисунки Ж.-Ж. Шифле позволяют считать этот клад сохранившимся, пусть даже не физически в виде материальных предметов, но в виде исчерпывающей информации о них, достаточной для исторической науки и искусствоведения.

В ходе начатых в 1983 г. систематических раскопок поблизости церкви Сен-Брис было установлено, что король Хильдерик либо был похоронен в пределах уже существовавшего кладбища, либо со временем вокруг королевской могилы стали появляться более поздние захоронения. По крайней мере, наиболее ранние погребения этого комплекса датируются временем между 450–525 гг. Особенно же интересным стало обнаружение в радиусе приблизительно 20 метров от захоронения Хильдерика трех вырубленных в скальном грунте углублений, ставших могильниками для двадцати одного коня без упряжи. То, что лошадиные скелеты не были расчленены и сохранились в правильном анатомическом порядке, свидетельствует, по мнению исследователей, о том, что кони были принесены в жертву во время королевских похорон Хильдерика, который все еще оставался язычником. В пользу этой версии свидетельствует датировка костей с помощью радиоуглеродного анализа, а также тот факт, что в могильники с останками лошадей были врезаны более поздние погребения франкских воинов, датируемые VI в.

Впрочем, несмотря на очевидную убедительно засвидетельствованную реальную историчность личности короля Хильдерика, с ним связаны не менее, а то и более интересные и яркие легенды, чем с его отцом Меровеем. Наиболее интересные из них приведены уже в «Хронике» Фредегара, и затем повторены многими более поздними авторами, в частности анонимом в «Книге истории франков», Аймоином в «Пяти книгах истории франков» и монахом монастыря Сен-Дени Приматом в «Больших французских хрониках» («Хрониках Сен-Дени»), которые начали составляться с начала ΧΙ в.

Первая связана с уже упоминавшимся беспутством короля, совращавшего дочерей франков, что вызвало гнев отцов и братьев, пожелавших убить или изгнать негодного правителя. Хильдерик, по совету мудрого придворного по имени Виомад, поспешил бежать в Тюрингию, где укрылся у здешнего короля тюрингов Бизина. Перед этим он условился о тайном знаке, который позволил бы удостовериться, что франки сменили гнев на милость и король может безопасно вернуться в свою страну. Этим знаком служила разделенная пополам золотая монета, одна половина которой осталась у Виомада, вторую же король увез с собой в изгнание.

В отсутствие Хильдерика франки пригласили править ими римского принцепса Эгидия, который обложил их непомерными податями и, к тому же, устроил репрессии, убив сто знатных франков. По свидетельству «Хроники» Фредегара, ко всем этим бесчинствам его всячески подстрекал Виомад, стремясь тем самым вызвать у франков недовольство римским наместником и желание вернуть на правление Хильдерика.

План сработал, и верный придворный выслал Хильдерику, который к тому времени находился уже в Константинополе, свою половину солида, означавшую, что теперь возвращение домой для короля безопасно, ибо франки поддержат своего законного правителя против ненавистного, опостылевшего поборами и казнями Эгидия. При этом, якобы, была разыграна хитрая дипломатическая комбинация. Верный Виомаду слуга отправился в столицу Византийской империи вместе с посольством от Эгидия. При этом он не только передал Хильдерику половину золотого, но и послание, чтобы изгнанный правитель франков до официального приема послов из Галлии нашептал византийскому императору, что наместник Эгидий, обязанностью которого было высылать деньги в государственную казну, не только отказывается платить, но, дескать, сам требует дани от императора.

Взбешенный правитель Византии, ошибочно названный в хронике Маврикием, хотя по времени это должен быть Лев I Макелла (457–474), приказал бросить послов Эгидия в темницу. Пользуясь моментом Хильдерик обратился к императору с просьбой отправить его в Галлию, где он сможет не только вернуть себе правление, но и наказать спесивого наместника за нанесенное верховному правителю оскорбление. Император согласился, и вскоре король-беглец вернулся в родную страну в качестве триумфатора, поддержанного не только радостно встретившими его соплеменниками, но и византийским правителем, что делало его власть легитимной и в глазах местного галло-римского населения.

Вторая легенда еще более интересна и красочна. Вскоре после возвращения Хильдерика в Галлию к нему прибыла Базина, жена тюрингского короля Бизина, у которого, как мы помним, король-изгнанник нашел свое первое убежище. Бросив мужа, она заявила королю франков: «Я познала твою доблесть и отвагу и пришла для того, чтобы жить с тобой. Если я узнаю, что на земле есть кто-то надежнее тебя, я устремлюсь к нему». Хильдерик оценил прямоту, решительность и красоту Базины и согласился сочетаться с ней браком. Дальнейшее повествование фредегаровой «Хроники» заслуживает того, чтобы привести его дословно: «Когда в первую ночь они возлегли на ложе, Базина сказала Хильдерику: «Давай воздержимся этой ночью от соития. Тихо поднимись и расскажи потом своей служанке обо всем, что увидишь во дворе». Встав, он увидел, что перед дворцом гуляют лев, единорог и леопард. Он вернулся к жене и рассказал об увиденном. Супруга внось обратилась к нему: «Мой господин! Пойди снова и скажи твоей покорной слуге, что ты там увидишь». Выйдя наружу, он увидел, что по двору разгуливают медведи и волки. Когда он поведал жене об этом, она заставила его в третий раз пойти и рассказать затем, что увидит. Выйдя из дворца, он увидел во дворе собак и мелких животных, катающихся по земле и грызущихся. После того, как он рассказал об этом Базине и они целомудренно провели ночь, поднявшись утром, королева сказала Хильдерику: «То, что ты видел во сне, как наяву – случится. Вот как это можно истолковать: у нас родиться сын, наделенный львиным могуществом. Его отпрыски будут по силе как леопард и единорог. От них родятся своей ненасытностью похожие на волков, а силой – на медведей. Третье твое видение – символ падения этого царства. Те, кто будет править тогда, будут походить на собак и мелких тварей; такова будет и их сила. Множество мелких животных, катаясь по земле и борясь друг с другом, опустошат королевство, не боясь короля»». Читая эту легенду, трудно отделаться от ощущения, что автор хроники, вложивший в уста королевы Базины толкование видений, не только описывал то состояние Франкского королевства, которое было ему хорошо известно к середине VII в., когда королевская власть ослабела, а многочисленные представители владевшей землей военной знати грызлись между собой, не обращая внимания на слабых безвольных королей из династии Меровингов. С не меньшим успехом приведенное описание и толкование могут также быть отнесены ко времени после смерти Карла Великого, когда императорская и королевская власть клонилась к упадку, уступая место феодальной вольнице крупных, средних и мелких сеньоров, с остервенением затеявших ярую междоусобную грызню, опустошавшую и истощавшую державу.

Вернувшись из мира легенд и их толкований на твердую почву материальных источников и их материалистического толкования, можно проанализировать надпись и изображение на щитке кольца-печати Хильдерика в свете свидетельств письменных источников. При детальном комплексном рассмотрении они оказываются весьма информативными. Так, с одной стороны, внешний вид изображенного на печати воина имеет яркие черты, позволяющее отнести его к варварской стихии. Это, прежде всего, длинные вьющиеся и ниспадающие до плеч волосы, разделенные точно посредине лба четким пробором. Об этом отличительном признаке франкских вождей специально упоминает Григорий Турский: «Многие же передают, что те же самые франки пришли из Паннонии и прежде всего заселили берега Рейна. Затем отсюда они перешли Рейн, прошли Торингию и там по округам и областям избрали себе длинноволосых королей из своих первых, так сказать, более знатных родов».

Действительно, у франков лишь представителям знатного правящего рода позволялось носить длинные волосы, ниспадавшие на плечи, тогда как рядовые воины племени стригли свои волосы коротко. Со временем об этом франкском обычае стало хорошо известно далеко за пределами Галлии, даже в далекой Византийской империи. В частности, византийский историк и поэт середины VI в. Агафий Миринейский (536–582) отмечал в своем сочинении «О царствовании Юстиниана»: «…запрещено правителям франков когда-либо стричься, и они остаются с детства нестриженными, как можно видеть, волосы их сзади красиво падают на плечи, и спереди посредине разделены пробором, а не так, как у турок и аваров: не причесаны, запущены и некрасиво заплетены. Они [правители франков], наоборот, моют их разными снадобьями и за ними очень ухаживают. Это считается как бы некоторым знаком и величайшей прерогативой королевского рода. Подданные же стригутся в кружок, и иметь им длинные волосы отнюдь не разрешается».

Современные исследователи сходятся во мнении, что длинные волосы издавна считались отличительным признаком верховного бога германцев Вотана (Одина) и, следовательно, тот, кто имел право на длинноволосую прическу, претендовал на схожесть с богом, самим уже своим внешним видом заявлял о своем божественном происхождении. Длинные волосы стали столь весомым внешним признаком королей династии Меровингов, что именно под обозначением «длинноволосые короли» (либо, гораздо менее почтительно, «косматые короли» или «лохматые короли») правители этой династии вошли в историю.

Свою особую прическу монархи первой королевской династии франков сохранили даже тогда, когда, по словам биографа Карла Великого Эйнгарда, были лишены какой-либо реальной власти и им приходилось, нисколько не правя королевством, лишь «сидеть на троне с длинными волосами, ниспадающей бородой и, приняв вид правящего, выслушивать приходящих отовсюду послов…».

Однако на печати-щитке кольца Хильдерика есть и иные, не менее важные по своей значимости элементы. Это обрамляющая изображение воина надпись Childerici Regis, в которой правитель франков обозначен титулом, использовавшимся в V в. для военачальников, возглавлявших союзные римлянам варварские войска. Следовательно, франкский король, добровольно используя по отношению к себе это обозначение, признает над собой власть Рима и позиционирует себя как верный союзник империи. Собственно, это следует и из свидетельств письменных источников. Не менее показателен внешний вид облачения изображенного по пояс воина, на груди и плечах которого видны хорошо проработанные резчиком панцирь и широкий боевой плащ палудамент – характерные элементы одеяния высокопоставленных римских полководцев. Характерная Т-образная золотая фибула-застежка, которую высокопоставленные римские чиновники получали от императора при вступлении в должность вместе с официальной мантией, также обнаружена в погребении Хильдерика. Тот, кто был для варваров их вождем, одновременно являлся римским полководцем и наместником в глазах империи. В своем же собственном представлении варварские правители успешно сочетали обе эти составляющие, выпячивая на передний план ту из них, которая оказывалась более выгодной в тот или иной момент. Эту особенность хорошо понимали сами вожди варваров. Так, в начале VI в. бургунд Сигизмунд писал императору Анастасию I Дикору (491–518): «Хотя мои люди и считают меня королем, но ведь я – всего лишь ваш солдат».

Как видим, античная цивилизация проникала в варварскую среду изнутри, приобщая представителей варварской знати к своим культурным нормам, прививая им свои вкусы, пусть даже в существенно упрощенном, огрубленном и преимущественно материальном виде. О проникновении римской культуры в варварское общество, прежде всего в среду знати, свидетельствует также находившаяся среди погребального инвентаря захоронения Хильдерика золотая крестообразная фибула, которая в стремительно христианизирующейся империи свидетельствовала о высоком официальном положении того, кто застегивал ею свой пышный плащ, расшитый, в случае этого франкского короля, мириадами драгоценных пчел. Наконец, само место погребения вождя было избрано франками под влиянием римских традиций: оно располагалось за городской чертой, неподалеку от ведущей в город дороги.

Все перечисленное означает, что несмотря на успехи франков, римлянам еще удавалось некоторое время удерживать ускользавшую из их рук власть над Галлией. В немалой степени этому способствовала историческая инерция и устоявшиеся в массовом сознании современников тех событий традиционные представления о казавшейся вечной и нерушимой Римской империи. Так, когда в Галлии возникло отложившееся от Рима «Римское государство» во главе с местным военачальником Сиагрием (465–486), франки, судя по всему, продолжали считать себя связанными условиями договора о статусе федератов и, считая римскую державу в Галлии частью Западной Римской империи, защищали ее от других варваров. Так, в 463 г. франки выступили на стороне магистра римской армии Эгидия против вестготов (везеготов). Когда же осенью 464 г. Эгидий скончался, они поддержали комита Павла, к которому перешло командование римскими войсками, расквартированными в Северной Галлии. Затем, после гибели Павла в очередной битве с вестготами в 469 г., франки точно так же поддержали сына Эгидия по имени Сиагрий, который, по всей видимости, был слишком молод на момент смерти отца, чтобы сразу стать его прямым преемником. В 470 г. франки помогли уже ему отразить нападение саксов.

В это время, как мы уже видели на примере Хлотаря, франки все более перенимают римские обычаи, сохраняя, впрочем, характерный варварский быт и облик. Сидоний Аполлинарий так описывал франков в 458 г. в панегирике императору Флавию Юлию Валерию Майориану (457–461): «С макушки их рыжеватые волосы падают на лоб, а обнаженный затылок сияет, потеряв свой покров. У них светлые глаза серо-голубого оттенка. Они чисто выбриты и вместо бороды носят редкие усы, за которыми прилежно ухаживают, расчесывая их гребнем. Тесная одежда облегает стройное тело мужчин; одежда высоко подобрана, настолько, что видны колени, широкий пояс охватывает их узкую талию. Они развлекаются тем, что бросают двулезвенные топоры на большое расстояние, заранее предрекая, где они упадут, размахивают своими щитами, прыжками опережают брошенные ими копья, чтобы таким образом первыми достигнуть врага. Их любовь к войне возникает уже в юном возрасте. Если они оказываются побежденными в результате превосходящих сил врага или неблагоприятной местности, то падают жертвой смерти, а не страха. Пока они не побеждены, они стоят непоколебимо, и их мужество длится едва ли не дольше, чем их жизнь».

Столь положительное описание франков не должно вводить в заблуждение. Для римлян они все равно оставались невежественными грубыми варварами-дикарями. Тот же Сидоний Аполлинарий называет их в предисловии к своим стихам чудовищами (monstra), Сальвиан из Массилии, относившийся к германцам в целом позитивно, называет франков лживыми и вероломными, а авторы панегириков императорам IV в. в первую очередь всегда отмечали необузданную дикость этого германского племени. Автор второй половины VI – первой трети VII вв. Исидор Севильский или, как его еще называли, Исидор Младший Гиспальский (ок. 560–636), перечисляя в своем произведении «Пространная хроника» (Chronicamaiora) свойства разных народов и их недостатки, главной особенностью франков называет именно дикость. Стоит привести более пространную цитату из этого перечня, чтобы понять, с какими другими недостатками иных народов соседствовала дикость франков в представлении Исидора: «1. Зависть иудеев. 2. Неверность персов. 3. Лукавство египтян. 4. Хитрость греков. 5. Раболепие сарацин. 6. Легкомысленность халдеев. 7. Непостоянство африканцев. 8. Обжорство галлов. 9. Пустое тщеславие лангобардов. 10. Жестокость гуннов. 11. Нечистота свевов. 12. Дикость франков (выделено автором). 13. Глупость саксов. [13а. Тупость баваров]. 14. Изнеженность гасконов. 15. Сладострастие скоттов. 16. Пьянство испанцев. 17. Суровость пиктов. [17а. Сладострастие свевов]. 18. Злоба британцев. 19. Нечистота славян. [19а. Алчность норманнов]».

Впрочем, позднеантичные – раннесредневековые авторы отдавали должное мужественным, пусть и по-варварски грубым вкусам франков. Все тот же Сидоний Аполлинарий оценил по достоинству выбор знати дорогой парадной одежды и оружия. В написанном в 469 г. письме поэт так описывает пышные одеяния и многолюдную свиту сына франкского вождя Сигисмера, прибывшего к бургундскому королю, его будущему тестю, в его дворец в Лионе: «Впереди него шла лошадь в праздничной сбруе; другие лошади, нагруженные блестящими драгоценностями, шли впереди него и за ним. Но прекраснейшим зрелищем являлся сам молодой принц, выступивший среди своих слуг в багряном плаще и сияющей золотом белой шелковой тунике, причем его тщательно расчесанные волосы, его розовые щеки и белая кожа соответствовали краскам богатого одеяния. Что же касается reguli и свиты, его сопровождавших, то они способны нагнать страх даже в мирное время. Их ноги покрыты до щиколоток шнуровкой обуви из меха; колени, икры и бедра обнажены; на них тесно прилегающая пестрая одежда; высоко подобранная, она едва достигает голых колен; рукава покрывают только верхнюю часть рук. Их зеленые плащи обшиты темно-красной каймой. Их мечи свисают на ремнях с плеч, прижатые к талии, охваченной кожаным поясом, украшенным гвоздями. Такое оснащение украшает и защищает их одновременно. В правой руке они держат пики с крючьями и метательные топоры; левая рука защищена щитом; блеск щитов – по краям они белые, а середина их золотистая – свидетельствует как о богатстве, так и о пристрастиях их владельцев».

Заслуживает внимания также цитата из более позднего источника – раздел «Как следует приспосабливаться к светловолосым народам, таким, как франки, лангобарды и другие с подобным образом жизни» из византийского полемологического трактата рубежа VI–VII вв. «Стратегикон», авторство которого приписывают византийскому императору Маврикию (582–602): «Светловолосые народы, ставящие свободу превыше всего, отважны и неустрашимы в войнах, отличаются смелостью и стремительностью; проявление страха и даже малейшее отступление они считают позором и охотно предпочитают этому смерть. Они решительно вступают в рукопашную схватку и верхом, и в пешем строю; если они, как это случается, оказываются в затруднительном положении в конных сражениях, то по условному знаку они сходят с лошадей и встают в пеший строй, не уклоняясь от боя даже будучи в меньшинстве против кавалеристов. Вооружены они щитами, копьями и короткими мечами, которые носят за спиной. Предпочитают сражение в пешем строю и стремительные нападения.

В сражениях, как конных, так и пеших, они выстраиваются не в каком-то определенном количестве и порядке, то есть по мирам и мерам, но по племенам, по родственным и дружеским связям другу с другом, поэтому если их близкие погибают в сражении, то чтобы за них отомстить, они часто подвергают себя опасности. В сражениях фронт своего боевого порядка они выравнивают и смыкают. Атаки, как конные, так и пешие, они производят стремительно и неудержимо, как будто бы они являются единственными из всех, не ведающих страха. Проявляют непослушание по отношению к своим предводителям, всякие необходимые и нужные военные хитрости и меры безопасности считают бесполезными, игнорируют правильный боевой порядок, в особенности кавалерийский. Поскольку они корыстолюбивы, то их легко подкупить.

Им губительны лишения и невзгоды: насколько смелы и отважны их души, настолько же чувствительны и изнежены их тела, не способные легко переносить страдание. Кроме того, им в тягость жара, холод, дождь, нехватка съестных припасов, особенно вина, затягивание сражения. Во время конного сражения им невыгодна местность труднопроходимая и лесистая. На фланги и тыл их боевого порядка совершить нападение несложно, потому что они недостаточно заботятся о патрулях и других мерах безопасности. Их легко разбить, обратившись в притворное бегство, а затем внезапно вновь обратившись против них. Часто им приносят вред ночные нападения силами токсотов, поскольку они размещаются лагерем неупорядоченно.

Итак, в войнах с ними в первую очередь не следует стремиться к генеральным сражениям, особенно на начальных этапах, но соблюдая строгий порядок, нападать из засад, действовать против них больше обманом и хитростью, медлить и затягивать время, притворно вступать с ними в переговоры, чтобы их отвага и рвение ослабли либо из-за недостатка съестных припасов, либо из-за неудобств, вызванных жарой или холодом. Это может также произойти, если расположить войско на неукрепленной и труднопроходимой местности, где в соответствии с ее характером враги, вооруженные копьями, не смогут действовать успешно. Если же наступит время выстроить боевой строй для сражения, нужно расположить его так, как изложено в книге о боевых построениях». Учитывая некоторые, не особо существенные в контексте данного труда оговорки, приведенный пространный текст «Стратегикона Маврикия» вполне приложим к характеристике франкского войска и военной тактики франков и во второй половине V – начале VI вв.

Решающим событием, позволившим франкам сломать во второй половине V в. инерцию исторической традиции и выступить против римского правителя Сиагрия в Галлии, оспорив его права на верховную власть в регионе, стало падение Западной Римской империи в 476 г. После этого события, когда варварский вождь на римской службе Одоакр сместил последнего западноримского императора Ромула Августула и отослал императорские инсигнии в Константинополь, центр некогда единого Римского государства окончательно сместился на Восток. Сиагрий попытался найти поддержку в новой императорской столице Константинополе, желая получить от византийского императора подтверждение своих властных полномочий на владение «западом». Когда же Восточная Римская империя проигнорировала его обращение, оставив его без ответа, легитимность власти Сиагрия была скомпрометирована, что и позволило франкам расторгнуть договор и прекратить выполнение обязанностей федератов. Сделал это пришедший к тому времени к власти сын короля Хильдерика и королевы Базины Хлодвиг (481/482–511), которого все франкские источники согласно называют «великим и могучим воином» (Григорий Турский), «который, подобно льву, был сильнейшим из королей» («Хроника» Фредегара), «стремительным и прекрасным» («Салическая правда»), «знаменитым и отважным» («Книга истории франков»). Впрочем, поначалу Хлодвиг был не единовластным правителем салических франков, и параллельно с ним правили не менее трех франкских королей.

Григорий Турский так описывал эти события: «На пятом году правления Хлодвига король римлян (rex Romanorum) Сиагрий, сын Эгидия, местом своего пребывания выбрал Суассон, которым некогда владел вышеупомянутый Эгидий. Против Сиагрия выступил Хлодвиг вместе со своим родственником Рагнахаром, у которого тоже было королевство, и потребовал, чтобы Сиагрий подготовил место для сражения. Тот не уклонился и не побоялся оказать сопротивление Хлодвигу. И вот между ними произошло сражение. И когда Сиагрий увидел, что его войско разбито, он обратился в бегство и быстрым маршем двинулся в Тулузу к королю Алариху. Но Хлодвиг отправил к Алариху послов с требованием, чтобы тот выдал ему Сиагрия. В противном случае – пусть Аларих знает – если он будет укрывать Сиагрия, Хлодвиг начнет с ним войну. И Аларих, боясь, как бы из-за Сиагрия не навлечь на себя гнев франков (готам ведь свойственна трусость), приказал связать Сиагрия и выдать его послам. Заполучив Сиагрия, Хлодвиг повелел содержать его под стражей, а после того как захватил его владение, приказал тайно заколоть его мечом».

Победа над Сиагрием и последовавшая вскоре его казнь вполне могут претендовать в мировой истории на значение, не меньшее, а то и большее, чем низложение варварским полководцем Одоакром последнего римского императора Ромула Августула. Более того, переворот 476 г. был лишь подведением итога и установкой могильного камня над давно и долго дряхлевшим и испустившим последний вздох организмом Западной Римской империи, он не породил ничего нового и жизнеспособного. Одоакру не удалось создать на руинах Рима прочное государство, способное защитить самое себя и, после пришедшегося на 489–493 гг. длительного противостояния с королем остготов Теодорихом, был убит последним на примирительном пиру в Равенне. В отличие от Одоакра, не просто низложив, но победив в решающей битве при Суассоне в 486 г. последнего римского правителя Галлии Сиагрия, Хлодвигу удалось создать мощное жизнестойкое государство, способное к самоупрочению и успешной внешней экспансии – Франкское королевство.

В значительной степени успехи Хлодвига были обусловлены его личными качествами: гибким природным умом, храбростью, решительностью, напористостью, способностью быстро и грамотно оценивать ситуацию, строить далеко идущие планы и последовательно доводить их реализацию до желаемого им завершения. Не менее выгодными оказались в конечном итоге и присутствовавшие в его характере и многие другие, гораздо менее позитивные и даже нейтральные черты – хитрость, коварство, подозрительность, жестокость, беспощадность, вероломство. Однако подобными качествами обладали и многие другие, гораздо менее успешные варварские вожди, что заставляет искать также иные объективные факторы успеха Хлодвига.

Предпосылок прорыва Хлодвига и франкского государства немало, и в кратком очерке можно лишь пунктирно обозначить наиболее очевидные и важные из них.

Обратим вначале внимание на Галлию, ставшую гостеприимным домом для франков-переселенцев и выгодным плацдармом для дальнейших завоеваний франков-воинов. Это была богатейшая провинция погибшей Римской империи, обладавшая многочисленными природными ресурсами. Разнообразие климатических условий отдельных ее зон, менявшихся преимущественно с севера на юг и отчасти с востока на запад, обеспечивало многообразие выращиваемых в провинции сельскохозяйственных культур. Местное галло-римское население имело высокий уровень навыков сельскохозяйственной организации, а франки оказались весьма способными учениками, быстро и творчески заимствовавшими наиболее прогрессивные римские достижения в сфере сельского хозяйства. Бегство части населения из регионов военных действий, конечно же, приводило на некоторое незначительное время к упадку экономики, однако восстановление тех или иных регионов происходило обычно столь же стремительно, как и кратковременный упадок: в течение всего лишь нескольких лет, не говоря уже о нескольких десятилетиях. В значительной степени этому способствовало поведение франков по отношению к местному галло-римскому населению и его имуществу. Переселяясь, германцы занимали преимущественно незаселенные пустоши между существовавшими ранее в римское время поселениями – цивитас (городами) и кастра (укрепленными лагерями-крепостцами), виками (селениями) и виллами – основывали свои деревни на землях, никем ранее не занятых и не обрабатывавшихся, благо просторы Галлии не были до переселения франков слишком густо заселены. В комплексе это позволяло франкам наладить гораздо более мягкие взаимовыгодные отношения с местным населением, чем удавалось другим варварским племенам в иных регионах бывшей Римской империи. Вместе с тем в руки Хлодвига и приближенной к нему знати попало достаточное количество крупных императорских имений и имений римских аристократов – сторонников Сиагрия, которые были конфискованы по праву завоевателей как военные трофеи. Это обеспечило формирование надежного королевского земельного фонда без давления на ту часть населения, которая, в том числе и представители галло-римской знати, проявили гибкость и предусмотрительность, вовремя перейдя на сторону победителей.

Вместе с тем, не будучи перенаселенной и имея в немалом количестве свободные неиспользованный земли и ресурсы, Галлия была достаточно хорошо освоена римлянами. Особенно наглядно это можно увидеть на примере развитой и разветвленной дорожной сети, построенной римлянами для обеспечения военно-стратегических задач в регионе: интеграции провинции в состав империи и обеспечение надежной логистики для контроля над ней и обороны ее границ. Великолепные достижения римских строителей, в том числе и дорожников, давно уже не нуждаются в излишних похвалах. Они строили дороги, тщательно планируя и выверяя их направление, успешно проводили трассы через самые сложные участки. Их не останавливали ни леса, ни горы, ни болота, ни сыпучие почвы. Даже такие, казалось бы, непреодолимые преграды, как бездонные горные ущелья и широкие полноводные реки не останавливали римских дорожных инженеров и рабочих, способных своими знаниями, умениями, тяжелым непрестанным трудом вырвать у непокорной природы право удобно и быстро переместиться из пункта А в пункт Б обширных владений Римской империи. Важнейшим магистральным трактом Галлии была, например, дорога, проложенная на север из Арля вдоль реки Роны, далее через Лион вдоль Соны, и затем через Лангр, Туль, Мец и Трир выходила к Рейнскому лимесу и расположенным вдоль него городам Майнцу, Андернаху и Кельну. Вторая, связывавшая север с югом, магистраль пересекала реку Гаронна в городе Ажене и, следуя далее на северо-восток через Лимож, Аожентон, Бурж, Осер и Труа приводила путника в Реймс, откуда, в свою очередь, было легко попасть как на северо-запад – в Суассон, Амьен и Булонь, так и на восток – в Мец и Страсбург. Еще целый ряд не менее значимых дорог шел вдоль течения крупных рек, таких как Сена или Луара, с юго-востока на северо-запад и с востока на запад.

Веками отлаженное поддержание этой системы надежных коммуникаций в рабочем состоянии работала с постоянством идеально настроенного, выверенного и смазанного механизма даже в условиях раздрая варварских вторжений, экономического упадка и внутриполитических неурядиц последних десятилетий существования Западной Римской империи. Даже в это время продолжала исправно работать система государственных почтовых станций, на которых путник, прежде всего путешествующий с официальной целью, мог найти кров и пищу, сменить лошадей. Так, зимой 468–469 гг. Сидоний Аполлинарий в качестве галльского легата совершил официальную поездку из Оверни в Рим с миссией к новому императору Флавию Прокопию Антемию (467–472), воспользовавшись для этого имперской почтовой службой. «Покинув стены нашего Лиона, я поехал на почтовых (publicis cursus mihi usui fuit), так как я ехал по высочайшему повелению (sacris apicibus)», – писал он в письме своему другу Герению, отмечая далее, что нигде на своем пути он не испытывал нехватки свежих лошадей, а заснеженные альпийские перевалы были расчищены и потому удобны для прохода: «На дороге мне встречалось много родных и знакомых; я опаздывал не по недостатку лошадей на станциях, а по изобилию в друзьях. Все меня обнимали и провожали пожеланиями счастливого пути и возвращения. Так я добрался до Альп; я переехал горы легко и скоро, между крутыми скалами ужасающих горных вершин, по дорожке, проложенной по снегу».

Не оставались без внимания и текущего ремонта и многочисленные второстепенные дороги и ответвления, паучьей сетью наброшенные римлянами на бескрайние просторы Галии. Так, в 469 г., практически в то же время, когда Сидоний Аполлинарий путешествовал по одному из главных римских трактов из Лиона в Рим, римский чиновник Эвантий провел масштабные ремонтные работы на дороге, которая вела из Тулузы через Менд и Лион. Таким образом, даже в середине кризисного для Западной Римской империи V в., всего за несколько лет до свержения последнего западноримского императора, покрывавшая Галлию римская дорожная сеть продолжала поддерживаться в добротном функциональном состоянии. И хотя масштабных строительных проектов, подобных прокладке в начале V в. дороги через провансальские Альпы на частные средства безмерно богатого Клавдия Постума Дардана, в середине – второй половине столетия уже не осуществлялось, текущий мелкий и даже капитальный ремонт был вполне обыденным делом.

Наличие в позднеримской Галлии животворной кровеносной системы дорог, проложенных строителями в военно-стратегических, политических и торговых целях, в значительной мере поспособствовало продвижению франков вглубь провинции, облегчая как стремительные броски военных отрядов, так и мерную поступь мирных переселенцев, пускавшихся в путь со всем их нехитрым домашним скарбом. Дороги, по которым некогда маршировали римские легионы, несли теперь новых путников, исправно исполняя свою главную функцию независимо от того, чьи подошвы вздымали теперь на них придорожную пыль или месили грязь, обходя стороной образовавшиеся после дождей или схода снега лужи.

Не менее важным фактором успеха франков была сохранявшаяся связь с их родиной – Франкией за Рейном. Другие варварские племена – остготы и вестготы, свевы и вандалы, бургунды и лангобарды – в разное время проделавшие путь в многие сотни и даже тысячи километров в пределы земель бывшей Римской империи, оказывались полностью отрезанными от мест первоначального обитания. Франки же, в отличие от других своих германских сородичей, не отрезали живительную пуповину, связывавшую их с родиной, не слишком удалились и потому не оторвались от ее благотворного влияния.

Франкское переселение в Галлию не было одномоментным единовременным походом, как у некоторых других германских племен. Их массовое вселение в римские владения растянулось на столетия. И все новые и новые волны мигрантов продолжали подпитывать разлившееся по просторам бывшей римской провинции варварское море в течение нескольких веков как до, так задолго до, так и много позже падения великого Рима в 476 г. Установление военно-политического доминирования франкских вождей в регионе, создание Фанкского королевства было не столько предпосылкой расселения франков в Галлии, сколько закономерным следствием критически выросшей в регионе массы германских переселенцев, способных заявить о своих правах на собственное государство и отстоять их в борьбе с противником. В значительной степени это отличало франкскую колонизацию Галлии от истории миграций других германских племен, которые появлялись в римских пределах, прежде всего как армия вторжения, войско захватчиков и оккупантов, и лишь во вторую очередь – как новые поселенцы, вынужденные налаживать те или иные отношения с местным населением.

Таким образом, появление франков в Галлии было растянуто во времени, галло-римские жители постепенно привыкали к их присутствию, свыкались с новыми соседями, через неизбежные многочисленные мелкие конфликты и стычки вырабатывали общие механизмы их решений, приходили к устраивавшим всех договоренностям. Это способствовало медленному и болезненному, но все же в итоге плодотворному и благотворному налаживанию добрососедских отношений между франками и галло-римлянами, которые оказались способны долгое время, не смешиваясь между собой, мирно сосуществовать в пределах одного региона.

Пожалуй, лучше всего отношения между местными галло-римлянами и мигрантами описал знаменитый французский историк ХІХ в. Нума Дени Фюстель де Куланж (1830–1889): «Ни один хронист не говорит, что галло-римляне находились в состоянии угнетения, а германцы являлись господами. Когда мы стараемся, читая Григория Турского и Фортуната, мысленно представить себе описываемое общество, мы действительно ясно видим, что в стране живут рядом две расы, но совершенно не наблюдаем, чтобы одна из них состояла в подчинении у другой. Когда хронисты рассказывают нам о каком-либо лице, они отмечают обыкновенно его галльское или германское происхождение; но они никогда не говорят, что франки были тогда выше галлов. Говорить о зависимости галло-римлян и господствующем положении германцев значит говорить о том, о чем люди того времени не имели ни малейшего понятия. Правда, короли, которым все жители страны должны были повиноваться, принадлежали к германской расе, но все германцы вообще не могли требовать от галло-римлян покорности. Сами же короли, как мы видели, управляли Галлией не в качестве франкских вождей: по отношению к галлам они являлись носителями должностей и полномочий римского характера.

Множество отдельных фактов и эпизодов, рассказанных в хрониках и житиях святых, обнаруживает, что во всевозможных случаях соприкосновения друг с другом, происходивших в повседневной жизни, галлы стояли на равной ноге с франками. Мы не схватываем ни малейшего признака взаимной ненависти между двумя расами, а она неминуемо должна была бы вырасти между господами-завоевателями и порабощенным населением. Мы никогда не видим, ни чтобы галлы проклинали франков как притеснителей, ни чтобы франки презирали галлов как покоренный народ… Франки и галлы жили вместе; их семьи соединялись и перемешивались. Через два – три поколения стало очень трудно отличать одних от других. В VII в. было уже очень мало людей, о которых можно было бы с уверенностью сказать, что они по происхождению галлы или германцы».

Помогала франкам и относительно слабая, по крайней мере в сравнении с другими римскими провинциями, заселенность Галлии, и плавность растянувшегося на несколько столетий расселения здесь германцев, и относительная многочисленность германских мигрантов, которые оказались не незначительным оккупационным войском во враждебном окружении, едва ли составлявшим несколько процентов от общего количества населения, а полноправными соседями, численность которых, постепенно возрастая век от века за счет последующих волн миграций, составила в итоге чуть ли не до половины всего населения региона. Впрочем, произошло это далеко не сразу, и количество франков и других германцев, обосновавшихся в разных регионах Галлии, было не столь существенной на фоне местного галло-римского населения.

Численность франков вначале едва ли существенно превышала 150 тыс. человек, вестготов и бургундов – 100 тыс. Римская же Галлия имела население, по самым скромным оценкам, не менее 4, 5–5 млн человек. И лишь постепенно, в течение нескольких столетий, соотношение местных романских жителей и переселенцев-германцев относительно выровнялось. Непрерывная стабильная связь с зарейнской прародиной, которой были лишены все другие переселившиеся германские племена, сыграла в этом процессе для франков решающую роль. Однако и по сей день топонимия современной Франции свидетельствует о длительном превалировании галло-романского населения над пришельцами-германцами: три четверти названий городов и две трети названий сел имеют романское происхождение. Этот факт, кстати, весьма условно и косвенно, но все же может использоваться для относительной, чуть ли не на глаз прикидки соотношения количества местных жителей и переселенцев, преимущественно осваивавших незаселенные пространства между существовавшими населенными пунктами и основывавших новые поселения. Как бы то ни было, изначальная немногочисленность мигрантов, наличие свободных земель и конфискованные имения военных врагов позволило франкам и их правителям не вести себя по отношению к галло-римлянам подобно иным германским захватчикам и оккупантам, а значит, они не вызывали такого страха и ненависти, воспринимались гораздо более спокойно и благосклонно.

В то же время между франками и другими германцами было и немало схожего. Это касается не только религии и мировосприятия, языка и культуры, привычных хозяйственных занятий и особенностей повседневного быта. Важнейшей особенностью германских племен того времени было само устройство их общества, социальный строй (своеобразная, так называемая «военная демократия»), при котором решающую роль в жизни племени играли полноправные лично свободные общинники, бывшие одновременно как мирными скотоводами и земледельцами, охотниками и ремесленниками, так и воинами франкского войска, по сути, представлявшего собой народное ополчение. Рядовые свободные общинники оказывали при этом решающее влияние на жизнь племени, именно им принадлежал приоритет в принятии всех жизненно важных решений. И ни жрецы-старейшины, ни выделившиеся благодаря своей харизме, заслугам и храбрости на поле боя военные вожди долгое время никоим образом не могли присвоить себе верховную власть над племенем. Их авторитет признавали, их мнение уважали, к их словам прислушивались, позволяя выступать первыми, им отдавали должное – но не более того.

Лучше всего эту систему, бытовавшую у германских племен на рубеже І—ІІ вв. н. э. описал в уже упоминавшемся трактате «О происхождении германцев и местоположении Германии» Публий Корнелий Тацит, отмечая при этом как бесспорные достоинства, так и существенные недостатки прямой присутственной демократии в самоуправлении варварских племен германцев:

«11. О делах, менее важных, совещаются их старейшины, о более значительных – все; впрочем, старейшины заранее обсуждают и такие дела, решение которых принадлежит только народу. Если не происходит чего-либо случайного и внезапного, они собираются в определенные дни – или когда луна только что народилась, или в полнолуние – ибо считают эту пору наиболее благоприятствующей началу рассмотрения дел. Счет времени они ведут не на дни, как мы, а на ночи. Таким обозначением сроков они пользуются, принимая постановления и вступая в договоры друг с другом; им представляется, будто ночь приводит за собой день. Но из их свободы проистекает существенная помеха, состоящая в том, что они сходятся не все вместе и не так, как те, кто повинуется приказанию, и из-за медлительности, с какою они прибывают, попусту тратится день, другой, а порою и третий.

Когда толпа сочтет, что пора начинать, они рассаживаются вооруженными. Жрецы велят им соблюдать тишину, располагая при этом правом наказывать непокорных. Затем выслушиваются царь и старейшины в зависимости от их возраста, в зависимости от знатности, в зависимости от боевой славы, в зависимости от красноречия, больше воздействуя убеждением, чем располагая властью приказывать. Если их предложения не встречают сочувствия, участники собрания шумно их отвергают; если, напротив, нравятся, – раскачивают поднятые вверх фрамеи (легкие метательные копья-дротики длинной около полутора метров и с длинным тонким наконечником – прим. автора): ведь воздать похвалу оружием, на их взгляд, – самый почетный вид одобрения.

12. На таком народном собрании можно также предъявить обвинение и потребовать осуждения на смертную казнь.<…> На тех же собраниях также избирают старейшин, отправляющих правосудие в округах и селениях; каждому из них дается охрана численностью в сто человек из простого народа – одновременно и состоящий при них совет, и сила, на которую они опираются.

13. Любые дела – и частные, и общественные – они рассматривают не иначе как вооруженные».

Безусловно, с течением времени положение общинников и представителей знати претерпевало изменения, однако трансформации были крайне медленными и малозаметными современниками. И два, и три столетия спустя заведенный порядок в общих, наиболее значимых, принципиальных своих чертах сохранялся, передаваясь в качестве нерушимой традиции общественного устройства от поколения к поколению. В этом контексте уместно будет привести слова византийского историка VI в. Прокопия Кесарийского, написанные им о современных ему славянах в книге «О войне с готами»: «…племена эти, склавины и анты не управляются одним человеком, но издревле живут в народовластии (в греческом тексте Прокопий использует слово «демократия» – прим. автора), и оттого у них выгодные и невыгодные дела всегда ведутся сообща (возможен также перевод «для всех», «для всеобщего блага» – прим. автора). А также одинаково и остальное, можно сказать, все у тех и у других, и установлено исстари у этих варваров». Их в одинаковой мере можно отнести и к германцам, причем как ко времени Гая Юлия Цезаря (середина І в. н. э.) или Корнелия Публия Тацита (рубеж І—ІІ вв. н. э.), так и Аммиана Марцеллина (IV в. н. э.) или Сидония Аполлинария (V в.).

Как представляется, история о свержении с престола и изгнании распутного франкского короля Хильдерика, приведенная в «Истории франков» Григория Турского, «Хронике» Фредегара и повторенная в «Книге истории франков» (во всех текстах можно проследить порой существенные отличия), как нельзя лучше свидетельствует о том, что еще во второй половине V в. вождь франков был далеко не всесилен и рядовые воины-общинники, действуя согласованно и сообща, могли низложить его и призвать на правление кого-либо иного, в данном конкретном случае – римского магистра армии Эгидия.

Таким образом, основой франкского войска были полноправные свободные вооруженные общинники, одновременно являвшиеся также носителями верховного суверенитета всего племени. Те же руки, которые держали мотыгу, чтобы обрабатывать землю, и стрекало, чтобы погонять скот, при необходимости брались за меч и копье. Мирные переселенцы были одновременно армией вторжения, а воины франкского войска – обычными скотоводами и землепашцами. В этом была главная сила германцев и, возможно, в этом состояло их главное преимущество перед римлянами, для которых военная служба для защиты отечества давно уже перестала быть «священным долгом и почетной обязанностью». Заинтересованные в получении новых земель и военных трофеев франкские воины-общинники составляли высоко мотивированное войско, готовое терпеть жару и стужу, слякоть и промозглую сырость, раны и болезни – словом, все лишения далеких переходов и боевых действий, ради получения в итоге заветных богатств и обретения нового дома, где можно было бы зажить мирной зажиточной жизнью. Важным при этом и в походе, и на полях сражений оказывалось боевое братство, крепко сплоченное кровным родством, когда отцы сражались в одном отряде бок о бок с сыновьями, дядья – с племенниками, деды обучали пользоваться оружием внуков. Не подвести родственников, не посрамить себя в глазах сородичей было в таких условиях не менее, а то и гораздо более важным мотивом, чем обогащение.

Наконец, многие античные и средневековые авторы, а вслед за ними и современные исследователи отмечают чрезвычайную воинственность германцев, для которых проявить доблесть на поле боя и, тем самым, обрести общественный престиж было гораздо важнее, чем захватить богатые трофеи. Франки прежде всего были стремившимися к славе воинами, и лишь потом – грабителями и захватчиками.

Трепетное отношение к оружию и военному делу у германцев ярко описал Тацит: «…никто не осмеливается, на перекор обычаю, носить оружие, пока не будет признан общиною созревшим для этого. Тогда тут же в народном собрании кто-нибудь из старейшин, или отец, или родичи вручают юноше щит и фрамею – это их тога, это первая доступная юности почесть; до этого в них видят частицу семьи, после этого – племени.<…>…выйти живым из боя, в котором пал вождь – бесчестье и позор на всю жизнь; защищать его, оберегать, совершать доблестные деяния, помышляя только о его славе – первейшая их обязанность: вожди сражаются ради победы, дружинники – за своего вождя. Если община, в которой они родились, закосневает в длительном мире и праздности, множество знатных юношей отправляется к племенам, вовлеченному в какую-нибудь войну, и потому, что покой этому народу не по душе, и так как среди превратностей битв им легче прославиться, да и содержать большую дружину можно не иначе, как только насилием и войной; ведь от щедрости своего вождя они требуют боевого коня, той же жаждущей крови и победоносной фрамеи; что же касается пропитания их от простого, но обильного угощения на пирах, то они у них вместо жалованья. Возможности для подобного расточительства доставляют им лишь войны и грабежи. И гораздо труднее убедить их распахать поле и ждать целый год урожая, чем склонить сразиться с врагом и претерпеть раны; больше того, по их представлениям, потом добывать то, что может быть приобретено кровью – леность и малодушие».

Крайне своеобразным долгое время оставалось во франкском обществе положение вождя, при котором знатность рода обязательно должна была подтверждаться личною доблестью и заслугами. «Выдающаяся знатность и значительные заслуги предков даже еще совсем юным доставляют достоинство вождя, – пишет Корнелий Тацит, – все прочие собираются возле отличающихся телесною силой и уже проявивших себя на деле, и никому не зазорно состоять их дружинниками. Впрочем, внутри дружины по усмотрению того, кому она подчиняется, устанавливаются различия в положении; и если дружинники упорно соревнуются между собой, добиваясь преимущественного благоволения вождя, то вожди, стремятся, чтобы их дружина была наиболее многочисленной и самой отважной. Их величие, их могущество в том, чтобы быть всегда окруженными большой толпою отборных юношей, в мирное время – их гордостью, на войне – опорою. Чья дружина выделяется численностью и доблестью, тому это приносит известность, и он прославляется не только у себя в племени, но и у соседних народов; его домогаются, направляя к нему посольства и осыпая дарами, и молва о нем чаще всего сама по себе предотвращает войны». При этом, отмечает античный историк, «…если дело дошло до схватки, постыдно вождю уступать кому-либо в доблести, постыдно дружине не уподобляться доблестью своему вождю».

Такое описание положения вождя позволяет видеть в нем фигуру, значимую не столько благодаря принадлежности к определенному уважаемому роду, сколько вследствие собственных заслуг и свершений, престижа и харизмы. Мало было принадлежать к знатному роду, следовало делом доказать свою избранность богами. Такое положение вождей, как можно судить из общего контекста свидетельств источников IV–V вв. и даже VI в., сохранялось во франкском обществе устойчиво и долго. Знать франков была немногочисленной, а ее возвышение над рядовыми общинниками было в значительной степени символическим, не выходя за пределы, обычные для позднепервобытного варварского общества.

Тем более значимым является тот факт, что именно на эпоху правления Хлодвига пришелся важный процесс трансформации, перерождения природы власти, позволивший ему из первого среди равных, выборного варварского вождя, правящего не только, и даже не столько благодаря своему происхождению из знатного рода, сколько личным заслугам и храбрости, превратиться в безусловного верховного правителя, могущего повелевать своими подданными не считаясь с их мнением.

Безусловно, могущество и всевластие Хлодвига не стоит преувеличивать, его власти было далеко до всевластия древневосточных деспотов либо европейских абсолютных монархов Нового времени. Однако определенное и очевидное как для современников, так и для стороннего наблюдателя усиление властных позиций франкского короля все же произошло. Наиболее наглядно произошедшее изменение отражено в приведенной Григорием Турским полулегендарной истории о Хлодвиге и строптивом воине, пожелавшем, чтобы вождь придерживался древних традиций и не смел претендовать на большее, чем ему положено.

Сюжет этой истории связан с событиями, произошедшими после одержанной победы над Сиагрием, когда франкские воины захватили богатые трофеи, разграбив множество христианских церквей и часовен. В это время авторитет Хлодвига, мужественно сражавшегося удачливого победителя, сильного и опасного врага, должен был быть среди воинов непререкаем. Впрочем, все оказалось гораздо сложнее. Давние варварские традиции того, что Прокопий назвал «народовластием», дали о себе знать даже почти четыре столетия спустя после того, как Тацит написал, что о наиболее значительных делах совещаются и принимают по их поводу решения все соплеменники, и, более того, существуют «дела, решение которых принадлежит только народу».

«В то время (после победы над Сиагрием и его казни – прим. автора) войско Хлодвига, – сообщает Григорий Турский, – разграбило много церквей, так как Хлодвиг был еще в плену языческих суеверий. Однажды франки унесли из какой-то церкви вместе с другими драгоценными вещами, необходимыми для церковной службы, большую чашу удивительной красоты. Но епископ той церкви (по сообщению «Хроники» Фредегара это был епископ Ремигий (Реми) Реймсский – прим. автора) направил послов к королю с просьбой, если уж церковь не заслуживает возвращения чего-либо другого из ее священной утвари, то по крайней мере пусть возвратят ей хотя бы эту чашу. Король, выслушав послов, сказал им: «Следуйте за нами в Суассон, ведь там должны делить всю военную добычу. И если этот сосуд, который просит епископ, по жребию достанется мне, я выполню его просьбу». По прибытии в Суассон, когда сложили всю груду добычи посредине, король сказал: «Храбрейшие воины, я прошу вас отдать мне, кроме моей доли, еще и этот сосуд». Разумеется, он говорил об упомянутой чаше. В ответ на эти слова короля те, кто был поразумнее, сказали: «Славный король! Все, что мы здесь видим, – твое, и сами мы в твоей власти. Делай теперь все, что тебе угодно. Ведь никто не смеет противиться тебе!». Как только они произнесли эти слова, один вспыльчивый воин, завистливый и неумный, поднял секиру и с громким возгласом: «Ты получишь отсюда только то, что тебе полагается по жребию», – опустил ее на чашу. Все были поражены этим поступком, но король перенес это оскорбление с терпением и кротостью. Он взял чашу и передал ее епископскому послу, затаив «в душе глубокую обиду». А спустя год Хлодвиг приказал всем воинам явиться со своим военным снаряжением, чтобы показать на Мартовском поле (campi Martii – ежегодные собрания воинов для военного смотра и осмотра оружия перед началом сезона военных действий – прим. автора), насколько исправно содержат они свое оружие. И когда он обходил ряды воинов, он подошел к тому, кто ударил [секирой] по чаше, и сказал: «Никто не содержит оружие в таком плохом состоянии, как ты. Ведь ни копье твое, ни меч, ни секира никуда не годятся». И, вырвав у него из рук секиру, он бросил ее на землю. Когда тот чуть-чуть нагнулся за секирой, Хлодвиг поднял свою секиру и разрубил ему голову, говоря: «Вот так и ты поступил с той чашей в Суассоне». Когда тот умер, он приказал остальным разойтись, наведя на них своим поступком большой страх».

Исследователи по сегодня не сошлись во мнениях, кем же был тот франкский воин, который осмелился перечить Хлодвигу и в итоге поплатился за это жизнью. Рядовым дружинником? Знатным военачальником? Однако так ли уж это важно для оценки властного положения вождя франков в глазах воинов племени, а также собственных представлений Хлодвига о пределах, до которых простиралась его власть?

Из приведенного Григорием Турским рассказа, который чуть ли не дословно повторен в «Хронике» Фредегара, можно увидеть, что подавляющее большинство воинов, все, за исключением одного, были готовы признать неограниченность власти Хлодвига, соглашаясь на то, чтобы он поступал, как ему будет угодно, поскольку никто не смеет противиться его воле. Казалось бы, это свидетельствует об общепризнанном могуществе и всевластии франкского правителя. Однако стоило найтись всего лишь одному несогласному, как сила традиции перевесила не только волю короля, но и согласие большинства покориться ей и признать за правителем право действовать по его собственному усмотрению. Хлодвиг вынужден смириться с требованием всего лишь одного воина, который в изложении Григория Турского и фредегаровой «Хроники» представлен всего лишь завистливым, глупым и вспыльчивым выскочкой, у которого, к тому же, еще даже молоко на губах не обсохло. Если этот дерзкий наглец, который подобно гомеровскому Терситу, «меж безмолвными каркал один, празднословный / В мыслях имея всегда непристойные многие речи / Вечно искал он царей оскорблять, презирая пристойность», действительно был таким, каким его описывают источники, тогда поведение короля в ответ на его выходку тем более показательно. Ведь Хлодвиг, по свидетельству источников, отступил не перед умудренным опытом и убеленным сединами заслуженным воином, а перед молодчиком, не примечательным ничем, кроме своей вызывающей выходки. Выходит, король спасовал отнюдь не лично перед нахальным молодчиком, но не решился идти против освященной временем вековой традиции, даже если все остальные воины были согласны признать за ним такое право.

Почему он не решился жестоко наказать зарвавшегося горлохвата немедленно, тут же, у всех на глазах, чтобы другим неповадно было перечить королю? Видимо, на то были столь веские основания, что даже «скрывая в душе вечную рану» (Григорий Турский, а вслед за ним и «Хроника» Фредегара цитируют здесь строку из знаменитой «Энеиды» Вергилия), Хлодвиг был вынужден проглотить прилюдное оскорбление, затаить обиду и вынашивать план отмщения.

Чего же опасался король франков, не решившийся наказать охальника сразу? Скорее всего, непонимания и недовольства со стороны безгранично преданных в тот момент, но могущих легко изменить свое мнение воинов. Видимо, управленческие права короля в это время все еще были существенно ограничены общеплеменным собранием всех свободных воинов-общинников. И одно дело спросить разрешения у всех вольных полноправных соплеменников на единократное отступление от правил раздела добычи и получить его единогласно, и совсем другое – столкнуться с противодействием традиции и пойти против нее, пусть даже о ней напомнил всего лишь один воин, каким бы глупым юнцом он бы ни был. Судя по всему, опасения Хлодвига были небезосновательны, ведь даже через год, отомстив обидчику, король франков обставил все таким образом, словно наказал его за небрежное отношение к оружию, а не за эпизод с чашей. И лишь в конце, чтобы ни у кого не оставалось сомнения о том, что на самом деле послужило первопричиной королевского гнева, были брошены слова о суассонской чаше, предназначавшиеся отнюдь не слуху уже зарубленного и потому не могущего быть внимательным слушателем воина. Эта, несомненно, полная злой радости фраза франкского вождя, жестоко отомстившего обидчику, была адресована стоявшим вокруг воинам. И ее смысл был прост и понятен: не стоит прикрываться традицией и обычаем, когда пытаешься идти против короля. Правитель, если захочет, то и не нарушая никаких вековых устоев и даже подчеркивая, что действует исключительно в их рамках, найдет возможность убедительно настоять на своем и утвердить свою власть, пусть даже это будет год спустя.

Произошедшее, несомненно, было умело использовано Хлодвигом для укрепления собственного положения франкского правителя. Ведь тот страх, который внушил он воинам своим поступком, не прошел бесследно. И особенно весомым при этом был тот факт, что королю не пришлось при этом нарушать какие-либо традиции, что он лишь удачно использовал представившуюся возможность, не давая при этом повода обвинить себя в тирании. Внушенный Хлодвигом страх не был связан с недовольством его поступком и не мог быть использован для оправдания призывов к низложению короля. Так франкский вождь, обладавший условной властью и зависевший от стихийного выбора воинов-соплеменников, постепенно превращался в короля, власть и положение которого не были столь зависимы ни от традиции, ни от силы общественного мнения. Важным элементом при этом стало утверждение за королем права на вооруженное насилие по отношению к своим подданным, пусть даже правителю и полагалось найти формальный повод для того, чтобы обосновать и, тем самым, оправдать это насилие.

Все собравшиеся на Мартовском поле и видевшиеся казнь воины понимали, за что на самом деле был убит их сородич, но все благоразумно смолчали, понимая, что в следующий раз на месте разрубившего чашу воина с раскроенным секирой черепом может оказаться каждый из них по отдельности. И лежащему в пыли трупу будет уже совершенно неважно, чем именно король сможет объяснить его убийство.

Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что тогда на Мартовском поле, которое было пережитком бытовавших некогда народных собраний, Хлодвиг совершил нечто не менее значимое для мировой истории, чем убийство в сенате диктатора Гая Юлия Цезаря, организованное Гаем Кассием Лонгином и Марком Юнием Брутом и коллективно осуществленное группой сенаторов. Вот только острие удара было теперь направлено не против диктатора с целью спасения Республики, а против произвольного, относительно случайно подставившегося под удар рядового общинника с целью установления и упрочения монархической власти.

Если бы дерзкий выскочка так удачно не подвернулся на пути франкского вождя к королевской власти, Хлодвигу следовало бы создать подобный прецедент самому. Скорее всего, сам король франков не планировал и не осмысливал произошедшее столь глубоко и всесторонне. Он лишь действовал по обстоятельствам. Но звериный инстинкт, который позволяет волку быть вожаком стаи, не подвел его. Так решительно ковалась самодержавная власть короля, которую немецкие историки назовут GrosskÖnigtum — «всеобщей» королевской властью.

Столь же напористо и жестоко действовал Хлодвиг не только по отношению к рядовым воинам, но и по отношению к возможным соперникам в борьбе за верховную власть над франками военным вождям и представителям знати, из которых Григорий Турский приводит трагичные истории короля рипуарских франков Сигиберта и его сына Хлодериха, короля Камбре Рагнахара и его братьев Рихара и Ригомера, обосновавшегося где-то в низовьях Рейна вождя Харариха и его неназванного сына. Особенно поучительным является рассказ о случившемся с Хлодерихом, которого коварный Хлодвиг подговорил выступить против собственного отца Сигиберта: «Вот твой отец состарился, – обратился находившийся в то время в Париже король салических франков к наследнику короля франков рипуарских, – у него больная нога, и он хромает. Если бы он умер, то тебе по праву досталось бы вместе с нашей дружбой и его королевство».

Обуреваемый жаждой власти и жадностью Хлодерих подослал к отцу убийц, лишивших законного правителя жизни, когда тот, покинув Кельн, отдыхал в своем шатре после прогулки в Буконском лесу за Рейном. После этого отцеубийца, пусть даже и не обагривший своих рук кровью буквально, но организовавший убийство собственного отца, отправил посланников к Хлодвигу с предложением забрать из сокровищницы Сигиберта все то, что придется ему по вкусу. Вероломный Хлодвиг заявил, что ему ничего не нужно, и он лишь пришлет своих людей посмотреть на то, чем некогда владел Сигиберт. Когда те явились, Хлодерих охотно отвел их в кладовую отца, где показал все хранившиеся там сокровища и, в частности, сундук, в котором убитый рипуарский король обычно хранил деньги. «Опусти до дна руку, – сказали они (посланники Хлодвига – прим. автора), – и все перебери». Когда же Хлодерих последовал указанию, один из посланцев разрубил ему голову секирой.

Произошедшее явно не было самодеятельностью послов короля салических франков, ведь стоило этому случиться, как Хлодвиг незамедлительно направился в Кельн и заявил рипуарским франка: «Послушайте, что произошло. Во время моего плавания по реке Шельде Хлодерих, сын моего родственника, последовал за своим отцом Сигибертом и наклеветал ему на меня, будто я хочу убить его [Сигиберта]. И когда тот, спасаясь, бежал по Буконскому лесу, Хлодерих подослал к нему убийц и велел им убить его. Сам же он [Хлодерих] погиб, не знаю, кем сраженный, когда он открывал кладовую своего отца. Но во всем этом я совершенно невиновен. Ведь я не могу проливать кровь моих родственников, поскольку делать это грешно. Но уж раз так случилось, то я дам вам совет – только покажется ли он вам приемлемым: обратитесь ко мне, дабы вам быть под моей защитой». Рипуарские франки криками и ударами в щиты одобрили слова Хлодвига, после чего подняли его на круглом щите и провозгласили своим королем.

За этим кратким, но весьма образным рассказом Григория Турского явно кроется гораздо более глубокая и сложная политическая интрига, преисполненная коварства и вероломства, автором замысла которой и главным кукловодом, умело дергавшим за ниточки послушных марионеток был, несомненно, Хлодвиг. Поэтому горькой насмешкой над судьбой рипуарских правителей звучат слова епископа Тура, завершающие это повествование: «Так ежедневно бог предавал врагов его (Хлодвига – прим. автора) в руки его и увеличивал его владения, ибо он [Хлодвиг] ходил с сердцем правым перед господом и делал то, что было приятно его очам».

Поистине, если предвзятому повествователю нужно оправдать и выставить в выгодном свете любое коварство и предательство, он сделает для этого все возможное и попросту не заметит очевидных злодеяний своего героя даже тогда, когда сам расскажет о них несколькими абзацами выше.

Столь же печальная участь постигла также франкского вождя Харариха, владевшего землями в низовьях Рейна. Вместе с сыном этот несчастный был вначале захвачен в плен, насильно острижен и рукоположен в сан пресвитера (сын был сделан диаконом). Единственным его прегрешением против Хлодвига было то, что Харарих не поддержал того во время борьбы с Сиагрием и, строго придерживаясь нейтралитета, выжидал, чем окончится война. Казалось бы, острижение волос, символизировавшее лишение королевской власти, и насильственное рукоположение можно было считать достаточным наказанием. Однако победителю Сиагрия этого показалось мало. Прослышав о том, что Харарих, дескать, сетует на свою горькую судьбину, собирается отрастить длинные волосы и вернуть себе власть, Хлодвиг повелел обезглавить его вместе с сыном. «После того, как они были убиты, он завладел их королевством вместе с богатством и людьми».

Вскоре подобным образом были уничтожены также живший в Камбре король Рагнахар и оба его брата. Для этого Хлодвиг подкупил дружинников-лейдов Рагнахара, прислав им искусно изготовленные из позолоченной бронзы запястья и перевязи, выдав их за золотые. За эти дары он просил сторонников Рагнахара предать своего вождя в тот момент, когда Хлодвиг пойдет на него войной.

Так в итоге и произошло. Во время битвы лейды Рагнахара схватили его вместе с братом Рихаром, связали и выдали Хлодвигу. Пленитель обратился к пленнику со словами: «Зачем ты унизил наш род тем, что позволил себя связать? Лучше тебе было бы умереть». После этого Хлодвиг зарубил Рагнахара секирой. Как видим, запрет проливать кровь собственных родственников, «поскольку делать это грешно», не остановил убийцу, которому хватило для этого лишь надуманного жалкого оправдания.

Точно так же Хлодвиг убил и Рихара, заявив ему перед тем: «Если бы ты помог своему брату, его бы не связали». Чуть позже по приказу наиболее удачливого франкского правителя в городе Ле-Мане был убит и третий из братьев по имени Ригномер. Когда же лейды Рагнахара узнали после смерти своего законного правителя, что полученные ими от Хлодвига золотые украшения являются поддельными и попробовали возмутиться по этому поводу, им было заявлено: «По заслугам получает такое золото тот, кто по своей воле предает своего господина смерти. Вы должны быть довольны тем, что остались в живых, а не умерли под пытками, заплатив таким образом за предательство своих господ». Ответить на это было нечего, и предатели поспешили заверить Хлодвига в своей благодарности за то, что им была дарована жизнь.

Так, уничтожая других «королей местного значения» (GaukÖnige), Хлодвиг возвышал собственную власть до уровня самодержавного властителя всех франков (GrosskÖnigtum).

Как видим, Хлодвиг умел найти за что порицать и как обвинить кого угодно, кроме самого себя. Столь же изобретателен он был в оправдании собственных коварства и вероломства. Цель, которую он при этом преследовал, была предельно проста – уничтожить всех своих родственников, чтобы никто, кроме него и его непосредственных потомков, не мог претендовать на верховную королевскую власть над франками. «После того, как он убил также многих других королей и даже близких родственников, – писал Григорий Турский, – боясь, как бы они не отняли у него королевство, он распространил свою власть над всей Галлией. Однако, говорят, собрав однажды своих людей, он сказал о своих родственниках, которых он сам же умертвил, следующее: «Горе мне, что я остался чужим среди чужестранцев и нет у меня никого из родных, которые могли бы мне чем-либо помочь в минуту опасности». Но это он говорил не из жалости к убитым, но из хитрости: не сможет ли он случайно обнаружить еще кого-либо [из родни], чтобы и того убить».

Так же характеризует цели Хлодвига и «Хроника» Фредегара: «Он ревностно следил за тем, чтобы никто из его родственников не остался в живых и все, кто правит, происходили бы от его семени».

Впрочем, несмотря на все злодеяния Хлодвига, Григорий Турский находил возможность его оправдывать и даже восхвалять. Для этого епископу Тура достаточно было одного лишь факта из всей кровавой биографии франкского короля. Этим фактом было принятое Хлодвигом крещение. Произошло оно под влиянием жены короля франков, свадьба Хлодвига с которой состоялась несколько лет спустя после победы над Сиагрием, в то время когда вес и авторитет франкского правителя в регионе существенно возрос и был неоспорим и непререкаем.

Так, в первой половине 490-х гг. (видимо, между 492 и 494 гг.) к королю франков прибыло посольство, победившего Одоакра и установившего свое владычество над Италией короля остготов Теодориха. Иордан сообщает в сочинении «О происхождении и деяниях гетов»: «На третий, как было сказано, год по вступлении своем в Италию Теодорих, по решению императора Зинона, снял с себя частное платье и одежду своего племени и принял пышное царское облачение уже как правитель готов и римлян. Затем он послал посольство к Лодоину (Хлодвигу – прим. автора), франкскому королю, испрашивая себе в супружество дочь его Аудефледу[3], на что тот благосклонно и милостиво согласился».

В свою очередь Хлодвиг также пожелал заключить выгодный брачный союз, обратив свой взор на Бургундское королевство. Его избранницей стала бургундская принцесса, дочь покойного бургундского короля Хильпериха II и племянница правившего короля бургундов Гундобада по имени Хродехильда (Хротхильда, Клотильда). Несмотря на то, что Хлодвиг был язычником, а девушка, воспитанная своей матерью Каретеной, исповедовала ортодоксальное христианство (в отличие от большинства прочих бургундов, которые были арианами), никто не осмелился всерьез перечить могущественному правителю франков. Как ни пыталась сама невеста, по свидетельству «Книги истории франков», противиться заключению брака, заявляя франкскому послу Аврелиану, что «не позволено христианке выходить замуж за язычника». Однако, под угрозой войны, дядя Хродехильды бургундский король Гундобад поспешил удовлетворить желание опасного соседа. «Так как Гундобад побоялся отказать Хлодвигу, – напишет по этому поводу Григорий Турский, – он передал ее (Хродехильду – прим. автора) послам. Те приняли ее и быстро доставили королю. Увидев ее, король очень обрадовался и женился на ней».

Григорий Турский, а вслед за ним и «Хроника» Фредегара детально описывают попытки жены повлиять на мужа и обратить его в христианство. «Королева же непрестанно увещевала Хлодвига признать истинного бога и отказаться от языческих идолов», – пишет епископ Тура. «Королева между тем непрестанно вкрадчивыми речами склоняла Хлодвига к христианской вере», – вторит ему «Хроника» Фредегара. Аргументы, которые вкладывает Григорий Турский в уста Хродехильды, были связаны с рукотворностью языческих идолов, порочностью и ничтожеством их характеров и поведения. Показательно при этом, что королева призывала Хлодвига отказаться не от древних германских, а от языческих римских богов. Очевидно, древнеримская мифология была известна Григорию Турскому и, возможно, также королеве франков гораздо лучше, чем германская: «Ваши боги, которых вы почитаете, ничто, ибо они не в состоянии помочь ни себе, ни другим, ведь они сделаны из камня, дерева или из какого-либо металла. А имена, которые вы им дали, принадлежали людям, а не богам, как например, Сатурн, который, чтобы не быть изгнанным своим сыном из царства, обратился в бегство; или Юпитер, нечестивейший развратник, осквернитель мужчин, насмешник над родственниками, он не мог даже воздержаться от сожительства со своей собственной сестрой, как она сама об этом говорит: «Я и сестра, и супруга Юпитера». А на что способны были Марс и Меркурий? Скорее они были наделены искусством волхвовать, чем божественной силой. Лучше следует почитать того, кто по слову своему сотворил из ничего небо и землю, море и все то, что в них есть. Кто заставил светить солнце, украсил небо звездами, кто наполнил воды пресмыкающимися, а землю – живимы существами, воздух – крылатыми птицами; по чьему мановению земля украшается плодами, деревья – фруктами, виноградные лозы – виноградом; чьею рукой создан род человеческий; по чьей доброте все это творение служит человеку и предназначено для самого человека, которого он создал».

Однако ничто не помогало, и Хлодвиг долгое время оставался глух к мольбам и невосприимчив к увещеваниям супруги, отвечая: «Все сотворено и произошло по воле наших богов, а ваш бог ни в чем не может себя проявить и, что самое главное, не может доказать, что он из рода богов». Еще в большей степени отвратила короля франков от христианства смерть рожденного Хродехильдой сына Ингомера, который «умер вскоре после крещения, еще в белых одеждах, в которых он был возрожден при крещении». Хлодвиг упрекал супругу за то, что она настояла на крещении сына, утверждая: «Если бы мальчик был освящен именем моих богов, он непременно остался бы живым; теперь же, когда его окрестили во имя вашего бога, он не выжил». Когда королева родила и крестила второго сына, названного Хлодомером, король франков, исходя из предыдущего опыта, пророчил ему ту же судьбу, тем более, что мальчик вскоре начал болеть: «С ним случится то же, что и с его братом. А именно: крещенный во имя вашего Христа, он скоро умрет». И даже выздоровление Хлодомера не смогло убедить короля самому принять христианство.

Изменить отношение Хлодвига ко Христу смогло только реальное, по его мнению, проявление могущества Господа. Произошло это, согласно Григорию Турскому, во время битвы франков против алеманнов в 496 г. при Тольбиаке, неподалеку от современного немецкого города Цюльпиха в земле Северный Рейн-Вестфалия, расположенного в 35 км к юго-западу от Кельна. Рипуарским франкам во главе с королем Сигибертом, которым помогал отряд салических франков во главе с Хлодвигом, грозило полное истребление и, видя это, супруг Хродехильды, видимо, вспомнил слова жены о могуществе христианского бога и прибег к его помощи как к последнему чудесном средству спасения. Воздев очи горе он произнес: «Об Иисусе Христе, к тебе, кого Хродехильда исповедует сыном бога живого, к тебе, который, как говорят, помогает страждущим и дарует победу уповающим на тебя, со смирением взываю проявить славу могущества твоего. Если ты даруешь мне победу над моими врагами и я испытаю силу твою, которую испытал, как он утверждает, освященный твоим именем народ, уверую в тебя и крещусь во имя твое. Ибо я призывал своих богов на помощь, но убедился, что они не помогли мне. Вот почему я думаю, что не наделены никакой силой боги, которые не приходят на помощь тем, кто им поклоняется. Тебя теперь призываю, в тебя хочу веровать, только спаси меня от противников моих».

Мольба франкского короля была услышана, алеманны обратились в бегство, а их король был убит. В глазах утилитарно смотревшего на мир варвара помощь бога во время сражения была достаточно весомым аргументом в пользу почитания столь полезного и могущественного божества. Бог, способный помочь в повседневных делах, даровать урожай и приплод скота, защитить от болезней или, как произошло в этом случае, даровать победу над врагами, вполне заслуживал, по мнению Хлодвига, почитания. Вернувшись домой, король франков поведал обо всем Хродехильде, а та незамедлительно призвала ко двору епископа города Реймса Ремигия, который должен был наставить и крестить франкского правителя. Интересно отметить, что, если верить «Хронике» Фредегара, это была уже не первая встреча Ремигия с Хлодвигом. Ведь именно Ремигий Реймсский был тем священником, который некогда просил вернуть ему необходимую для богослужений чашу. В этом свете кара, постигшая разрубившего чашу строптивого воина, обретает новый, более глубинный смысл. Перечя тогда Хлодвигу, глупец стоял на пути не только набиравшей могущество королевской власти, но выступал против Божьего Промысла, и потому самим Провидением были предопределены его заслуженные наказание и гибель. Дерзкий наглец, пошедший против воли короля перечил также и самому Христу, осмелившись цепляться не только за пережитки «военной демократии», которой больше подходило уже обозначение «самоуправство черни», но выступать в поддержку древних языческих богов, стоявших на пути утверждающегося христианства.

Возможно, именно в свете эпизода с чашей следует объяснить также и реакцию франков на решение Хлодвига принять крещение самому и крестить весь свой народ. Опасения короля, что подчиненный ему народ не потерпит отказа от старых богов, оказались безосновательны. По словам Григория Турского, «сила Божия опередила его (Хлодвига – прим. автора), и весь народ еще раньше, чем он начал говорить, будто воскликнул одним голосом: «Милостивый король, мы отказываемся от смертных богов и готовы следовать за бессмертным богом, которого проповедует Ремигий»». Не правда ли, очень напоминает согласие всех, за исключением одного, воинов на то, чтобы король забрал себе чашу, а затем их совместное гробовое молчание после постигшей наглеца кары? Кто же мог после этого осмелиться перечить королю, не опасаясь за собственную жизнь?

Небезынтересен и символизм текстов и изображений описывающих и визуализирующих крещение Хлодвига, который далеко не случайно сравнивается Григорием Турским с принявшим крещение римским императором Константином I Великим (306–337): «Новый Константин подошел к купели, чтобы очиститься от старой проказы и смыть свежей водой грязные пятна, унаследованные от прошлого». А на многих более поздних изображениях крещальная купель короля франков, как представляется, далеко не случайно изображена в виде кубка или чаши – не подобной ли тому евхаристийному сосуду, который был украден некогда франками из одной из христианских церквей и затем разрублен во время дележа трофеев строптивым воином, не пожелавшим отдать ее королю?

Крещение Хлодвига в купели-чаше как бы замыкает всю сюжетную канву истории, символизируя победу нового и чистого над ветхим и грязным: христианства – над язычеством, упорядоченного королевского единоначалия – над хаотичной стихией многовластия скопища. Не менее важно упоминание о том, что священнослужителем, просившим вождя франков вернуть чашу, был, согласно фредегаровой «Хронике», именно епископ Ремигий Реймсский. Итак Хлодвиг встречается со своим будущим крестителем задолго до самого обращения. Как представляется, символизм этих на первый взгляд незначительных деталей отнюдь не ограничивается простыми совпадениями. Для средневековых хронистов и миниатюристов в них проявлялась возможность подчеркнуть глубинную связь событий мирской истории с Божьим Промыслом.

Датировка крещения Хлодвига, как, собственно, и вся хронология и даже последовательность событий его правления остается в современной историографии предметом дискуссий. Произошло ли это уже на Рождество 25 декабря 496 г., или же в 498 г., или 503 г., либо даже относится ко времени после 506 г., и король франков крестился аж в 507 или 508 году?

«Хроника» Фредагара, в отличие от турского епископа, сообщает лишь, что крещение короля франков вместе с шестью тысячами франков произошло не на Рождество, а на Пасху. Но какого года? Неизвестно также и в каком городе произошло крещение: в Рейсме или в Туре? Пожалуй, стоит согласиться с теми исследователями, которые отстаивают более раннюю датировку крещения франков между 496–498 гг., ведь она остается достаточно авторитетной и лучше согласуется с логикой событий времен правления Хлодвига. «Так король признал всемогущего Бога в Троице, крестился во имя Отца и Сына и Святого Духа, был помазан священным миром и осенен крестом Христовым. А из его войска крестились более трех тысяч человек», – подытоживает свершившееся Григорий Турский.

Каковы же были последствия крещения короля франков для него самого и страны, которой он правил и пределы которой стремился увеличить?«Я глубоко задумался, размышляя о значении этого события, – напишет в одном из своих писем епископ Авит Вьеннский, – когда многочисленная толпа собравшихся епископов, составляя круг святых служителей, оживляла в воде жизни члены короля; когда голова, грозная для народов, склонилась перед служителями Бога; когда волосы, вскормленные шлемом, покрылись спасительной защитой священного помазания; когда между звеньями брони незапятнанное тело сияло столь же нетронутой чистотой одежд».

Действительно, значимость произошедшего сложно переоценить, ведь отныне франкский правитель окончательно становился не просто вождем одного из варварских племен, но христианским королем, власть которого могла уже не ограничиваться лишь его соплеменниками либо землями, на которых они проживали. Отныне менялась сама роль и значение королевской власти. Ведь до этого все варварские короли были либо язычниками, либо еретиками-арианами, и лишь новообращенный франкский правитель оказывался орудием воли истинного Господа, воплотителем его божественного промысла и первым в ряду совершенно новых, невиданных доселе правителей. Пожалуй, в этом отношении он действительно если не становился равным, то уж точно приближался по своему значению к императору Константину Великому, и лишь властитель Византийской империи мог превосходить теперь франкского короля по своей значимости в христианском мире.

В этом отношении именно крещение Хлодвига станет впоследствии, если не важнейшей, то уж точно одной из ключевых предпосылок возобновления империи на Западе королем франков, а затем императором Карлом Великим. О том, что уже современники прекрасно осознали всю непреходящую значимость произошедшего, наглядно свидетельствует в своем послании уже упомянутый Авит Вьеннский, бывший епископом в 490–518 гг.: «Греция (имеется в виду Византийская империя – прим. автора) может радоваться тому, что выбрала правителя, который разделяет нашу веру, но она больше не единственная заслуживает такого благодеяния. Твоя область блистает своим собственным сиянием, и в личности короля пределы Запада озаряются светом уже известной звезды. И неслучайно сияние этого света началось в день Рождества нашего Спасителя». Отныне как на Востоке, так и на Западе общего христианского мира у кормила власти находились правители, исповедовавшие истинную веру.

Итак, теперь Хлодвиг получал возможность претендовать на верховную власть надо всей Галлией, чем он не преминул воспользоваться. Теперь он смог, опираясь на поддержку канонической кафолической, то есть вселенской, церкви латинского обряда[4], не только усилить свое влияние на собственный народ, но распространить его на всех жителей страны. Именно принятие ортодоксального христианства сыграло решающую роль в окончательном установлении владычества франков над местным галло-римским населением, которое перестало видеть в этих варварах-германцах язычников или еретиков, но восприняло их как единоверцев.

«Многие жители Галлии очень захотели тогда быть под властью франков», – кратко подытожил произошедшую перемену Григорий Турский. Возможно, именно об одном из этих добровольных переходов романского населения под франкское владычество после крещения Хлодвига (точную хронологию произошедшего установить невозможно), сообщает Прокопий Кесарийский, описывая так называемых арборихов (жителей Арморики?) – потомков римских солдат, охранявших ранее границу по Рейну и оставшихся после падения Западной Римской империи один на один с варварским миром без какой-либо надежды на поддержку извне: «Рядом с ними (франками – прим. автора) жили арборихи, которые издавна наравне с жителями всей остальной Галлии и Испании были подданными Рима… С течением времени, напав на Римскую империю, они (германцы, в том числе и франки – прим. автора) завладели всей Испанией и Галлией по ту сторону реки Роны и сделали их своими данницами. Военную службу для римлян несли тогда арборихи. Желая подчинить их себе как своих соседей и как изменивших своему древнему политическому строю, германцы стали их грабить и, будучи воинственными, всем народом двинулись против них. Но арборихи, проявляя свою доблесть и расположение к римлянам, показали себя в этой войне людьми достойными. Так как германцы не могли одолеть их силою, они сочли их достойными стать им товарищами и породниться друг с другом близким родством. Арборихи охотно приняли это предложение. Так как и те и другие были православными[5], то они, таким образом, слились в один народ и стали еще более сильными. Но и другие римские воины были поставлены там для охраны в крайних пределах Галлии. Так как они не имели никаких средств, чтобы вернуться в Рим, а тем более ни в коем случае не хотели сдаться врагам, которые были арианами, то они себя со всеми знаменами и ту страну, которую они издавна охраняли для римлян, сдали арборихам и германцам; своим потомкам они передали все традиции и сохранили обычаи своей родины, свято храня их и теперь. Их легко можно узнать по номерам тех легионов, в которых в прежнее время они несли военную службу; и в бой они идут, неся перед собой те знамена, которые у них были, и всегда применяют законы своей родины. Они сохранили также римский костюм как во всем остальном, так и в своей обуви (возможный вариант прочтения согласно конъектуре – «в своем головном уборе» – прим. автора)».

Упоминание Прокопия о том, что германцы, к которым присоединились арборихи, были именно правоверными христианами, а не еретиками, позволяет отождествить их с франками, поскольку остальные германские племена придерживались еретического арианства. Также оно может быть истолковано в том плане, что присоединение арборихов к франкам произошло уже после того, как Хлодвиг принял крещение сам, крестил свою военную дружину, а вслед за своим королем и воинами истинное христианство принял и весь франкский народ. Впрочем, возможно Прокопий совместил в своем изложении события всей второй половины V в. со времени битвы на Каталаунских полях в 451 г., описывая произошедшее между франками и местным галло-римским населением крайне широкими мазками эпического историописца. В таком случае за его краткими сообщениями могут крыться множество эпизодов установления союзных отношений и интеграции местных романских жителей Галлии и франкских пришельцев, происходившие как до, так и после крещения Хлодвига. И не только точная, но даже относительная датировка этих событий оказывается весьма условной.

Столь же сложно определить точную локализацию региона проживания арборихов в пределах Галлии. Полагают, что под обозначением «арборихи» имеются в виду романские жители городов на юге Tractus Armoricanus et Nervicanus — побережья Галлии, протянувшегося с севера на юг от современной Булони до Жиронды, и находившегося под контролем римской военной администрации во главе с дуксом. Впервые о существовании здесь особого военного округа известно из Notitia Dignitatum (буквально – Список должностей) – пространного перечня должностей чиновников римской администрации, датируемого рубежом IV–V вв.

Однако известно, что этот прибрежный регион был существенно укреплен уже во времена правления императора Диоклетиана (284–305). Возможно, к арборихам относились, в том числе, и размещенные в Арморике – исторической области на северо-западе современной Франции – лэты, в том числе и франкского происхождения, в задачи которых входила охрана побережья.

Упомянутые же далее «другие римские воины» были, по всей видимости, представителями воинских подразделений, оказавшихся в изоляции в других приграничных регионах. Возможно, ранее они поддерживали Сиагрия либо, по крайней мере, придерживались нейтралитета во время войны этого римского магната с Хлодвигом. Теперь же, лишенные последней призрачной надежды на восстановление в Галлии римского владычества, они вынуждены были прекратить сопротивление и покориться арборихам и германцам, точнее даже присоединиться к ним, поскольку, по свидетельству Прокопия, им удалось сохранить все традиции своей родины и даже военную организацию и воинские отличия.

Можно с высокой долей уверенности полагать, что произошло не подчинение римских воинов франкам, а заключение союза, признававшего равноправное положение галло-римлян и германцев под владычеством общего франкского короля, подобно тому, как это произошло с добровольным присоединением арборихов. И вновь обратив пристальное внимание на слова Прокопия Кесарийского, можно уверенно констатировать, что важнейшую, по сути, решающую роль в готовности римских воинов прекратить сопротивление и присоединиться к франкам сыграл факт принятия королем и всем этим германским племенем истинного христианства. Считая недопустимой капитуляцию перед еретиками-арианами, придерживавшиеся ортодоксального христианства римские воины готовы были объединиться с воспринявшими истинное крещение франками.

Все это лишний раз доказывает мудрость принятого Хлодвигом решения не просто креститься, но избрать для этого именно признаваемую и почитаемую галло-римским населением региона конфессию.

Поддержка со стороны романского духовенства позволяла также использовать церковь с ее развитой управленческой структурой как важный и эффективный механизм государственного управления, рекрутировать из числа служителей культа грамотных и ответственных администраторов, которые могли совмещать духовную службу с выполнением сугубо светских государственных обязанностей. Церковь рьяно поддерживает светского властителя, справедливо рассчитывая на ответные покровительство и заступничество с его стороны. Весьма показательны в этом плане обращенные к Хлодвигу слова епископа Авита Вьеннского: «Ваша вера есть наша победа» (Vestrafidesnostravictoriaest). Так две власти – духовная и светская – нашли друг друга и скоро убедилиcь в том, что их сотрудничество обоюдовыгодно и плодотворно, а вражда, напротив, губительна и опасна. Тот же Авит недвусмысленно вкладывал в руки Хлодвига оружие защитника истинной веры, которое франкский правитель мог эффективно использовать в своей светской политике для борьбы с внешними врагами: «Поскольку Бог через вас сделает своим ваш народ целиком, распространите из сокровищницы вашего сердца семена веры на народы за Рейном, на тех, кто все еще пребывает в природном невежестве и которые не испорчены никакими ростками извращенных учений».

И хотя вьеннский епископ предусмотрительно старается направить острие устремлений короля франков за Рейн и отвести тем самым угрозу от Бургундского королевства, правитель которого придерживался арианской ереси, Хлодвиг быстро сообразит (или будет понимать изначально), что знамя истинной веры можно использовать против ариан столь же эффективно, как и против язычников. Показательны, даже если это является вымыслом, сказанные Хлодвигом во время крещения слова, приведенные в фредегаровой «Хронике»: «Когда Ремигий читал Хлодвигу, стоящему в белых одеждах, отрывок из Евангелия о страстях Господа нашего Иисуса Христа, король сказал: «Если бы там был я с моими франками, мы бы отомстили за это преступление». Уже этими словами он показал свою веру и подтвердил, что он – истинный христианин». И уже этими словами король франков заявил о своем праве не только использовать военную силу для насаждения и защиты веры, но и использовать веру для обоснования и оправдания использования военной силы.

Следует, впрочем, отдельно отметить, что расчет франкского правителя на безоговорочную поддержку со стороны романского населения и католической церкви в деле борьбы с соседними королями-еретиками оправдался лишь отчасти, свидетельством чего являются осторожные и взвешенные послания епископа Авита, отнюдь не спешившего порицать бывшего арианином бургундского короля Гундобада и призывать Хлодвига покорить его страну.

Первой жертвой на пути установления власти надо всей Галлией стали бургунды во главе с королем Гундобадом, родным дядей жены Хлодвига Хродехильды. Впрочем, благодаря умелым действиям и, как свидетельствует Григорий Турский, мудрым советам приближенного знатного воина Аридия бургундскому правителю после выплаты унизительной для него дани удалось-таки отстоять независимость собственного государства. Немаловажную роль сыграло при этом обращение короля бургундов в истинное каноническое христианство, выбившее из рук Хлодвига важный пропагандистский козырь, позволявший обосновывать войну против бургундов необходимостью крестового похода против еретиков-ариан. Гораздо меньше повезло вестготам. Григорий Турский вложил в уста короля франков такие слова: «Я очень обеспокоен тем, что эти ариане (имелись в виду вестготы во главе с королем Аларихом II – прим. автора) владеют частью Галлии (речь о Тулузском королевстве вестготов в Аквитании – прим. автора). Пойдемте с Божьей помощью на них и, победив, подчиним нашей власти страну». Безусловно, под красивой идеологической оберткой скрывались иные, более земные и гораздо менее благородные цели вторжения. Однако, по всей видимости, религиозное воодушевление неофитов, стремившихся нести свет истинной веры и обращать, а если понадобиться, то и истреблять еретиков, действительно играло не последнюю роль. «И так как его (кроля франков – прим. автора) речь понравилась всем, – подытожит Григорий Турский, – Хлодвиг, выступив с войском, направился в Пуатье». Показательно при этом стремление Хлодвига заручиться поддержкой не только Господа и святых, прежде всего блаженного Мартина, обращаясь к ним за покровительством и заступничеством, но и обрести благосклонность Церкви, которой он жертвовал богатые дары. Хорошо осознавал король и необходимость налаживания хороших отношений с местным населением. С этой целью он запретил своим воинам брать в землях, через которые они проходили, что-либо, кроме земли и воды, и жестоко карал за малейшее отступление от этого требования, пусть даже взятым у какого-то безымянного бедняка было лишь сено, которое, по мнению нарушителя королевского повеления, было ни чем иным, как сухой травой.

Более того, прежде чем выступить в поход, король франков направил епископам послание, в котором гарантировал безопасность клириков, монахинь и честных вдов, а также детей священников и вдов, живших с ними под одной крышей. Более того, Хлодвиг объявлял, что обеспечит безопасность принадлежащих Церкви рабов и обещал незамедлительно вернуть их законному владельцу. Наконец, еще более важным было обещание даровать королевский мир всем светским лицам, предоставившим скрепленные епископской печатью свидетельства о том, что они находятся под церковной защитой и покровительством. Это означало, что ни они, ни их имущество не пострадают во время войны.

В 507 г. в долине Вуйе в campo Vogliadense (Вогланде, Вогладе или Вулоне) в десяти римских милях (около 15 км) к северу от города Пуатье произошло решающее сражение между войсками Алариха II и Хлодвига, «причем готы вели бой копьями, а франки – мечами. И когда, как обычно, готы повернули назад, победа с помощью Господа досталась королю Хлодвигу».

Показательно, что представители католической галло-римской сенаторской знати во главе с Аполлинарием, сыном поэта и епископа Сидония Аполлинария, которые по замыслу Хлодвига должны были бы приветствовать и поддержать его поход, сражались в войске вестготского короля и сложили свои головы.

Реальная жизнь всегда гораздо сложнее упрощенных схем учебников. Король вестготов Аларих II погиб в этой битве, а Тулузское королевство вскоре прекратило свое существование. Перезимовав в Бордо, в 508 г. король франков захватил столицу вестготов Тулузу, а вслед за ней занял Ангулем. «Господь наделил Хлодвига такой небесной благодатью, что при одном его взгляде стены сами собой рушились», – пишет Григорий Турский. «Перебив множество готов, – сообщает «Хроника» Фредегара, – Хлодвиг занял все их королевство, расположенное между Тирренским морем, Луарой, Пиренеями и Океаном. Захватив в Тулузе сокровища Алариха, он перевез их в Париж. Он принес множество даров церквям Святого Мартина и Святого Илария, с помощью которых он, как считается, все это совершил. И когда Хлодвиг переехал в Париж, он сделал его стольним городом королевства. Теодерик, его сын, завоевал для него приморские города и по приказу отца вернулся к нему в Париж».

Избрание Парижа в качестве столицы Франкского королевства, предвосхитившие будущую блистательную историю этого города, было обусловлено для Хлодвига рядом как объективных, так и субъективных причин. Несомненной была выгодность этого пункта в военно-стратегическом и экономическом, а значит, и в политическом отношении. После покорения Аквитании центр владений Хлодвига сместился к югу, а значит, из северной резиденции в Турне уже сложно было править государством, территория которого существенно увеличилась. Париж, расположенный существенно южнее, подходил для этого гораздо больше. Кроме того, бывшая античная Лютеция находилась на перекрестье важных путей: водного по реке Сене, связывавшего восточную и западную части Галлии, и сухопутного по старой римской дороге, пролегавшей от Кельна на севере через Суассон, Париж, Орлеан, Тур и Пуатье на юге. Эти коммуникационные возможности были важны как для торговли, так и в военном отношении, позволяя быстро перебрасывать войска в нужном направлении.

Наконец, в Париже сохранялись элементы регулярной планировки и остатки монументальных античных сооружений, в том числе и преторий – дворец римских наместников, в котором некогда успели побывать императоры Юлиан (в период с 357 по 360 гг.) и Валентиниан (в 365–366 гг.). Именно здания претория как нельзя лучше подходило для королевской резиденции, что прекрасно понимал правитель франков.

Не последнюю роль в избрании Парижа в качестве новой столицы королевства сыграло и религиозное значение города: именно здесь была погребена св. Женевьева (почила около 502 г.), глубоко чтимая в качестве заступницы и покровительницы города. В месте ее погребения Хлодвиг воздвиг базиликальное здание собора св. Апостолов Петра и Павла (со временем Сент-Женевьев), которому суждено было впоследствии стать династической усыпальницей Меровингов.

Таким был великий триумф Хлодвига. От полного катастрофического разгрома государство вестготов спасло в итоге лишь вмешательство остготского короля Теодориха, который смог летом 508 г. отправить из Италии войска, помешавшие франкам Хлодвига выйти к Средиземному морю. До этого силы правителя остготов были скованы в Италии необходимостью отражения морского десанта византийцев, высаженного в Таренте. «Хловис, король Франков, жаждал захватить королевство Галлия и развязал войну против Алариха, заручившись помощью Бургундцев. Он обратил армию Готов в бегство и окончательно разгромил короля Алариха у Пуатье и убил его. Однако, когда Теодорих, король Италии, узнал о смерти зятя (король вестготов Аларих II был женат на одной из дочерей Теодориха Великого – прим. автора), он покинул Италию и отбросил Франков. Он захватил ту часть королевства, которая была во вражеской оккупации и вернул под власть Готов», – напишет об этом епископ Исидор Севильский (ок. 560–636) в «Истории готов, вандалов и свевов». Не помог умерить вражду даже давнишний брачный союз. Ведь остготский король Теодорих был некогда женат на сестре Хлодвига Аудельфеде (Одофледе), к тому времени уже отошедшей в мир иной. Это «брачное соединение, – по словам Иордана, – не оказалось достаточно полезным для мира и согласия, и весьма часто жестоко воевали они из-за галльских земель. Но пока жив был Теодорих, гот никогда не уступал франкам». Иордан сообщает о крупной победе войска остготского короля «над франками в Галлиях», где армии под командованием комита Теодориха по имени Ибба якобы удалось уничтожить в сражении более тридцати тысяч франков. Подробности событий и сражений затяжной войны франков с остготами, тянувшейся вплоть до 512 или даже 514 гг. почти неизвестны из источников. Некоторые яркие детали сообщает лишь Флавий Кассиодор (о жестоких боях готов с франками у моста через Рону под Арелатом) и епископ Цезарий Арльский (об осаде Арля). В целом же можно лишь констатировать итоги этого военного противостояния: Теодориху Великому удалось отрезать Хлодвигу выход к Средиземному морю, захватив и присоединив к своему королевству «Провинцию» (Прованс) – земли к востоку от нижнего течения Роны и к югу от ее левого притока реки Дюрансы, включая Авиньон и Оранж.

Вестготы же, благодаря помощи восточных сородичей, смогли отстоять Септиманию, часть южной и юго-западной (Нарбоннской) Галлии и юг Новемпопулании (части Прованса, юг Лангедока, Руссийон, часть Аквитании и Гасконь на юге современной Франции). По сути, поражения, нанесенные войскам Хлодвига вестготами Теодориха Великого, засвидетельствовали чуть ли не единственную крупную неудачу его правления. Неспособность новорожденного государства франков выйти победителем из схватки с мощным Остготским королевством, достигшим к началу 510-х гг. пика своего могущества и распространившим свое владычество не только на Италию, но также на Прованс и существенную часть Среднедунайского региона к югу от Дуная.

Самым же болезненным для Хлодвига было то, что ему так и не удалось выйти к Средиземному морю. Готы оставили за собой и уверенно контролировали все побережье от Генуи до Барселоны. Впрочем, Византия уже готовилась к реваншу и падение остготской державы было предопределено. Ее гибель, которой не довелось увидеть Хлодвигу, будет тешить взор уже его ближайших преемников на франкском престоле.

Крайне значимым представляется то внимание, с которым отнеслись к победе ортодоксального короля франков Хлодвига над королем вестготов арианином Аларихом II в Константинополе. Византийский император Анастасий І Дикор (491–518) отправил к победителю посольство и письмо (codicellos) с поздравлениями, даровал ранг почтенного консула и признал власть франкского правителя над всей Галлией. Григорий Турский так описывает пышную церемонию чествования короля в Туре, которая весьма выразительно демонстрировала окончательную трансформацию власти некогда варварского вождя-язычника во власть христианского короля: «И вот Хлодвиг получил от императора Анастасия грамоту о присвоении ему титула консула, и в базилике святого Мартина его облачили в пурпурную тунику (tunica blattea) и мантию (chlamys), а на голову возложили венец (диадему). Затем король сел на коня и на своем пути от двери притвора базилики [святого Мартина] до городской церкви с исключительной щедростью собственноручно разбрасывал золото и серебро собравшемуся народу. И с этого дня он именовался консулом или Августом. Из Тура он переехал в Париж и сделал его резиденцией своего королевства (sedes regia)».

Как видим, император Византии проявил свое благоволение политике Хлодвига в Галлии. Вряд ли подобные почести могли бы ожидать еретика Алариха, буде даже переменчивая военная фортуна оказалась на его стороне, тем более, что вестготы и, в особенности, союзные им обосновавшиеся в Италии остготы воспринимались в Константинополе как захватчики и узурпаторы власти в законных имперских владениях и были заклятыми врагами Византии. Хлодвиг же был в таких условиях желанным союзником Византийской империи, ослаблявшим ее врагов.

Таким образом, благодаря победе над вестготами и, в особенности, благодаря признанию своей власти со стороны Восточной Римской империи, король франков завершил круг узаконения и нерушимого упрочения своего правления. Отныне оно опиралось на признание за ним властных полномочий со стороны как германского, так и галло-римского населения Галлии, поддержку католической Церкви и легитимацию, полученную от императора Византии. Пожалуй, при всей условности и необходимых оговорках, произошедшее вполне можно сравнить по своему значению для франкского правителя с будущим провозглашением Карла Великого императором. Это сравнение тем более правомочно, что титул «Августа», которым якобы именовался после этой церемонии франкский король, будет впоследствии использоваться по отношению к правителю франков только после императорской коронации Карла Великого.

Еще одним знаковым свершением Хлодвига, осуществленным в последние годы его правления, стала запись первого в истории народа франков письменного свода законов, известного под названием Lex Salica (PactusLegisSalicae) – «Салический закон», или, в более привычном нам переводе, «Салическая правда». В составленном в начале VIII в. первом «Прологе» к этому замечательному правовому памятнику начала VI в., сказано: «Салический закон был продиктован знатными этого народа, которые тога были его правителями. Выбрали из многих мужей четырех, а именно: Визогаста, Бодагаста, Салегаста и Видогаста, в местах, называемых Сальхаме, Бодохаме, Видохаме. Эти люди собрались на три заседания, тщательно обсудили все поводы к тяжбе и вынесли о каждом из них отдельное решение, как следует ниже. Когда же, по благословению Божию король франков – стремительный и прекрасный Хлодвиг первый принял католическое крещение, все, что оказалось в этом уложении неудобным, было исправлено с большею ясностью преславными королями Хлодвигом, Хильдебертом и Хлотарем».

Уложение «Салической правды» стало последним из великих деяний первого могущественного короля франков. Увидеть, как будет жить созданное им Франкское королевство, руководствуясь христианской верой и писаными законами под руководством появившейся уже в его правление администрации этому храброму воину и коварному политику уже не довелось. «После этих событий Хлодвиг умер в Париже. Его погребли в церкви святых апостолов, которую он сам построил вместе с женой Хродехильдой. А ушел он из жизни на пятом году после битвы при Вуйе. А правил он тридцать лет. [А всего лет ему было 45]».

Так Хлодвиг, приняв франков в виде пусть уже весьма развитого, но все еще рыхлого и аморфного племенного объединения, оставил их в виде развитого, мощного и по тем временам достаточно хорошо управляемого королевства.

Благодаря Хлодвигу, по словам епископа Авита Вьеннского, «Запад… тоже сверкает своим собственным светом и видит одного из своих повелителей сверкающим не новым светом. Очень, кстати, этот свет воссиял в день Рождества нашего Искупителя». Под этим «не новым светом» – non novum jubar — имеется в виду не столько даже идея истинной римской имперской власти, сколько сущность власти правителя, исповедующего истинную веру. Та благодать, которая ранее была доступна лишь на Востоке христианского мира благословением ортодоксального кафолического императора Византийской империи, теперь, благодаря созданному православным католическим королем франков Хлодвигом Франкскому королевству, просияло и на Западе. Это означало, что отныне короли Запада – Хлодвиг и его преемники, а, возможно, и принявшие каноническое христианство их соперники, могли исполнять по отношению к христианской веры ту же миссию, что и византийский император.

Таким образом, Хлодвиг создает не просто Франкское королевство, но создает королевство особое и особенное, просиявшее одновременно «не новым светом» как древней римской государственности и извечной природы почитания истинного христианского Господа и порвавшего одновременно как с германским вождеством и язычеством, так и с еретическими заблуждениями.

Так франкский правитель выступил создателем новой модели власти правителей Запада, на который станут впоследствии в той или иной мере равняться все здешние христианские властители. Это предопределило судьбу Франкского королевства – единственного варварского государства, не просто пережившего бурную эпоху Великого переселения народов, но давшего жизнестойкий росток будущей империи Запада. Впрочем, для того, чтобы эта революционная для своего времени идея смогла вызреть во всем своем совершенстве, потребовалось еще без малого три столетия и выдающаяся историческая личность – Карл Великий.

О том, что приведенные рассуждения небезосновательны, ярко свидетельствует уже тот факт, что одному из своих сыновей Карл Великий дал имя Людовик (Hludowic, то есть, Хлодвиг), ни разу не встречавшееся ранее в его роду. Видимо, таким образом величайший монарх династии Каролингов стремился подчеркнуть свое уважение не менее великому для своего времени предшественнику.

Однако был ли возможен Карл без Хлодвига, Хлодвиг – без франков, франки – без Германии и Галлии, Галлия – без Римской империи, а империя – без христианства? Так постепенно сплетались в единый узор нити, рождавшие не только будущую Империю Каролингов, но и пророставшую сквозь ткань ее исторического убранства идею единой Европы.