В свои почти сорок пять лет Инга Теплинская выглядела на тридцать. Точеная фигура, гладкая кожа, густые светлые волосы, натуральные, не крашеные.
– Как тебе это удается? – завистливо спрашивали подруги. – Пластику делала?
Инга была принципиальной противницей пластических операций ради поддержания молодости. Что-то нечистое и нечестное есть в этой попытке обмануть природу при помощи хирургического скальпеля, суетливое и мелочное. Возраст следует принимать и нести с достоинством. Впрочем, как и все, что выпадает человеку.
Бывшая балерина, она давно оставила сцену – сразу после замужества – и ни разу не пожалела. Закулисные интриги, злые сплетни, коварство, козни, которые артисты строили друг другу, пришлись ей не по нраву. Она станцевала только одну ведущую партию, и то потому, что солистку Ермолину прихватил аппендицит. Радоваться чужому несчастью – гадко. Инга возненавидела себя за восторг, который она испытала, выпорхнув на сцену под дивную музыку Чайковского вместо заболевшей Ермолиной.
Балетная жизнь изнурительна и физически, и морально: труд до седьмого пота у станка, вечное чувство голода, боль в спине, в натруженных, натертых до крови ногах, отсутствие свободного времени, страх потерять форму, остаться за бортом, неуверенность в завтрашнем дне.
«Наверное, балет – не мое призвание, – призналась себе Инга. – Иначе невзгоды закаляли бы меня, а не лишали сил. Я не настолько люблю танцевать, чтобы провести в массовке всю молодость, проливая злые слезы и желая более удачливым балеринам сломать ногу. Надо уходить, как ни обидно, как ни жаль потраченных впустую лет».
В тяжелую минуту судьба сделала ей подарок – встречу с Михаилом Теплинским, генеральным директором крупного предприятия, поклонником ее таланта. Именно в тот вечер, когда Ермолину с приступом аппендицита увезли в больницу, а Инга танцевала вместо нее, Теплинский пришел в театр, увидел балерину и влюбился без памяти. Она казалась ему сильфидой, бесплотным духом, парящим в воздухе под божественные звуки скрипок и флейт. Преодолевая смущение и несвойственную ему робость, Михаил Андреевич дождался окончания спектакля, подошел к Инге и заявил, что отныне он ее раб, которым она может повелевать и требовать все, что ей будет угодно.
Инге было угодно выйти замуж и бросить балет. Теплинский ей понравился, но о любви речь не шла. «Я буду ему хорошей женой, – успокаивала она свою совесть. – Доброй и преданной. Он не раскается, что предложил мне руку и сердце!»
Их брак оказался неожиданно счастливым. Чем ближе молодая жена узнавала Михаила, тем сильнее к нему привязывалась. Он был умен, решителен, нежен в постели, щедр и трогательно ласков с супругой. Может, Теплинский имел любовниц на стороне, но Инга о них не знала. Муж ни в чем ей не отказывал, потакал ее прихотям и ни разу не упрекнул, что она ушла из балета.
– Хочешь, я куплю тебе танцевальный зал? – однажды предложил он. – Откроешь балетный кружок для детей.
Инга согласилась. Со сладкой тоской она вновь надела трико, пуанты и встала к станку. Быстро вернула былые навыки. Балетный кружок? Почему бы и нет?
Занятия с маленькими девочками и мальчиками развлекали ее, потому что собственных детей у Теплинских не было. Хотя до Инги Михаил Андреевич уже был женат и от первого брака имел дочку и сына.
Инга пошла в специализированную клинику и узнала, что никогда не сможет стать матерью.
– Редкая патология, – развел руками профессор. – Лечению не поддается.
– А за границей?
– Бесполезно. – Он сочувственно покачал головой. – Только деньги зря потратите.
Она не сразу вернулась домой, долго бродила по улицам, жалея себя, упиваясь своим горем. Как сказать об этом мужу? Он деликатно молчит, не задает никаких вопросов. А сам, наверное, страдает, мучается. Женился второй раз, и опять неудачно.
Вечером она глотнула коньяка для храбрости и… призналась:
– Я бесплодна, Миша. Не смогу родить тебе ребенка. Никогда, понимаешь?
– И не надо, – спокойно ответил он, поглаживая ее по руке. – У меня уже есть дети. Я люблю тебя. Разве нам плохо вдвоем?
– Почему ты развелся со своей первой женой?
– Сначала она хотела денег, потом начала устраивать скандалы по любому поводу, затем спуталась с моим заместителем… В общем, пошлая и гнусная история. Да и не любил я ее. Потому, наверное, не спешил домой, дневал и ночевал на работе.
– Зачем же тогда женился?
– Сам не знаю. Пока тебя не встретил, я как будто спал. Все женились, и я женился. Ты не горюй из-за детей, нет так нет. Раз бог не дает, ему виднее.
Инга еще неделю поплакала и успокоилась. Дети Теплинского приезжали к ним на выходные, иногда на праздники, и она привыкла к ним, начала считать своими. Бывшая жена Вера ревновала, устраивала разборки по телефону:
– Ты у меня мужа увела, а теперь за детей взялась? Их я тебе не отдам! Своих нет, так ты решила моих сманить?
– Они мне не чужие, – возражала Инга. – Миша им отец.
– Ну да! Как же! Мужика прибрала к рукам, деток готовых, плохо ли? Ни нянчить не надо, ни ночей не спать… просто задобрить подарками, денежками из отцовского кошелька. Ребята и потянутся к роскошной жизни! Они же глупые еще, ничего не понимают. Ненавижу таких, как ты! Нагулялась, сколько хотела, пришла и разорила чужое гнездо!
– Не гуляла я. Вкалывала как проклятая…
– Ну да? Пока я помогала мужу на ноги встать, детей его вынашивала да рожала… ты фигуру соблюдала и по сцене прыгала! Голыми коленками сверкала!
Эти две женщины говорили на разных языках, и пути к примирению у них не было.
– Знаю я вас, балетных! – зло усмехалась Вера. – Шлюха моих детей воспитывать не будет!
Инга молчала, слушала. Могла бы сказать, что с Теплинским она познакомилась, когда тот уже был разведен, но не стала. Зачем сыпать соль на раны? Люди причиняют боль другим, чтобы смягчить собственную. Инга не принадлежала к их числу.
От балета у нее остались прямая осанка, крепкие мышцы, тонкая талия, привычка быть в форме и умение терпеть. Она не собиралась создавать конфликт, к которому ее подталкивала Вера. Миша и дети не должны страдать из-за женских обид.
Инга была из тех женщин, для которых весь смысл существования сосредотачивается на любимом человеке. Через несколько лет супружеской жизни она осознала, что полюбила мужа всем сердцем. Брак по расчету превратился в брак по любви. У нее не было никого ближе и роднее Михаила, и все ее мысли и устремления замыкались на нем. Достаток, уверенность в завтрашнем дне, свой просторный уютный дом и даже балетный кружок, как отдушина и возможность самореализации, появились у Инги благодаря ему. Она сумела оценить Теплинского и как мужа, и как любовника, и как друга.
Упреки Веры задели ее, хотя не имели под собой почвы. До Михаила Инга не переживала сколько-нибудь серьезных романов. У нее были поклонники в юности, когда она уже выходила на сцену танцевать «у озера» или «у фонтана», – особенно один, который проходу ей не давал. Поджидал после спектаклей, дарил цветы, приглашал в кафе. Они могли позволить себе кофе с пирожными, порцию эскимо, лимонад. И от всего Инге приходилось отказываться – диета.
– Мне нельзя набирать вес, – говорила она, чуть не плача.
Как ей, молодой девушке, хотелось тогда мороженого, конфет, шоколадного торта, жареной картошки, наконец! Балетная жизнь разрешала скудные удовольствия: сон, короткий дневной отдых, редкие прогулки, строго ограниченный набор продуктов, но и того не вдоволь, впроголодь. Сколько мучений приходилось переносить ради нескольких минут танца, когда за огнями рампы в замершей темноте зала следят за обманчиво легкими па красавиц-балерин сотни восхищенных глаз…
Робкий обожатель встречал ее с букетиком фиалок. Она до сих пор помнила их тонкий сладковатый аромат. Почему она не ответила молодому человеку взаимностью? Наверное, слишком уставала, слишком выматывалась, слишком растрачивала себя на репетициях, чтобы полюбить кого-нибудь… кроме балета.
Голос мужа вывел Ингу из задумчивости. Оказывается, она сидит в гостиной с эркером и смотрит в большое, во всю стену, окно на медленно падающий снег. Белые деревья, синее небо… и сыплющиеся сверху снежинки. Как в театре! Неужели она все еще тоскует по балету? Неразделенная любовь.
– Никонов приезжает, – сказал Михаил Андреевич. – Будет давать концерты. Я заказал нам билеты. – Он поцеловал жене руку, длинную изящную кисть, слабо пахнущую духами. – Ты ведь не против?
Инга обрадовалась. Она соскучилась по живой музыке, по звукам оркестра, по неповторимой атмосфере зрительного зала.
– Что ты решила с портретом?
Она скривилась. Напоминание о возрасте вызвало мимолетную грусть. Ей уже скоро сорок пять! На юбилей любящий супруг решил сделать Инге оригинальный подарок: заказать модному художнику ее портрет.
Годы пролетели, как дуновение ветерка… беззаботные, счастливые. Замужество проложило грань между бале тной и семейной жизнью. Первая, полная лишений, труда, слез, крови и пота, осталась в сердце волшебной сказкой. Вторая, изобильная, роскошная, по-женски удавшаяся, позволившая Инге осуществиться как жене и возлюбленной, отчего-то стала скучна и… пуста. Вроде бы есть все… Откуда же берутся смутная печаль, безысходность, трагический надлом? Чего не хватает? Воистину непостижима душа человеческая.
Не бездетность тяготила Ингу – она сумела перенести материнские чувства на Мишиных детей, заботилась о них, как о родных, и начала считать их своими. Не охлаждение Михаила Андреевича удручало ее. Не может зрелый мужчина, у которого уже пробивается седина, быть таким же восторженным и пылким, как двадцать лет назад.
В последнее время госпожа Теплинская страдала бессонницей. В душу вкралось ожидание беды… беспричинный страх.
– Это гормональное, – успокоил семейный врач. – Попьете таблеток, и все как рукой снимет.
Инга принимала на ночь снотворное и засыпала, а утром вместе с ней просыпался страх. Что ее пугало? Все… Словно померкло ясное небо, сгустились тучи и в воздухе запахло грозой.
– Как насчет портрета, дорогая? – спросил муж. – Ты определилась? Тебе придется позировать…
– Ну уж нет! Пусть пишет по фотографии. Дай ему видео на крайний случай.
Михаил Андреевич смирился. У жены есть причуды, на то она и женщина.
– Я предлагаю на твой выбор двоих живописцев: Заруцкого и Домнина. Оба в расцвете славы, оба дерут бешеные деньги за работу. Но нам не пристало мелочиться. На ком остановимся?
Инга не увлекалась живописью и полностью доверяла вкусу мужа.
– Выбери сам. Только натурщицей я не буду. И вообще… мне что-то не по себе.
– Хорошо. Я дам художнику наше семейное видео, – согласился он. – Может, тебе отдохнуть? Съезди в Италию, развейся. До твоего дня рождения еще целый месяц.
– Ах, Миша… разве я переутомилась? От чего?
– Сменишь обстановку, полюбуешься Вероной, Миланом, готическими соборами, сходишь в оперу.
– А концерт?
– До приезда Никонова ты успеешь вернуться.
– Нет, я из Москвы никуда не поеду. Брось ты свою политику, Миша! – вырвалось у нее. – Как бы чего не случилось! Тошно мне… на сердце будто камень лег.
Инга связывала свое беспокойство с новым занятием супруга. Теплинскому наскучило зарабатывать деньги, и он решил отведать власти.
– Отступать поздно, милая. Провалюсь на выборах, тогда… поглядим.
Знаменитый скрипач Влас Никонов в промежутке между зарубежными гастролями решил дать два концерта в Москве. Полтора года назад он женился, и молодая супруга ожидала первенца. Она рвалась домой, к матери, и вопреки советам друзей и знакомых пожелала рожать в России.
– Не хочу, чтобы мой сын сделал первый вдох на чужбине, – заявила она.
Влас не стал возражать. Во-первых, он слишком любил Дину и не мог ни в чем отказать ей. Во-вторых, был погружен в творческие грезы, готовился к выступлениям и жил в большей степени музыкой, нежели семейными проблемами. Какая разница, где рожать? За хорошие деньги и в Москве все пройдет гладко.
Блестящая пара поселилась у тещи. Просторная квартира бывшей оперной певицы Олениной помнила многих выдающихся артистов, музыкантов и художников. На стенах висели фотографии хозяйки в костюмах из разных спектаклей, портреты певцов и композиторов; почетное место в гостиной занимал рояль. Огромные напольные вазы не вмещали цветов, преподнесенных восторженными поклонницами… только уже не Олениной, а ее зятю.
– Какие они назойливые! – пожаловалась матери Дина, вынимая и просматривая прикрепленные к роскошным букетам карточки. – Неужели не понятно, что у Власа есть жена? На что они рассчитывают?
Оленина с тревогой наблюдала за ней: последний месяц беременности дочь переносила тяжело – замучили одышка, отеки, огромный живот уже нельзя было спрятать никакими платьями специального покроя.
– Никонов красив, талантлив, известен. С таким мужем будет непросто! Я тебя предупреждала, Диночка. Если хочешь сохранить семью, забудь о ревности. Поклонницы и поклонники – часть жизни любого артиста. От этого никуда не денешься. Твой отец не сумел смириться, и мы расстались.
– Они же просто вешаются Власу на шею! Прикажешь терпеть?
– По-моему, вы поторопились с ребенком, – вздохнула Оленина.
Отяжелевшая фигура Дины, нездоровый цвет лица, пигментные пятна и неуклюжая, переваливающаяся походка ставили ее в невыгодное положение рядом со стройными, яркими девицами, которые легко выскакивали на сцену, дарили Никонову цветы, тянулись к нему гибкими руками, грудью, губами.
– Так получилось. Влас и слышать не хотел про аборт.
– Ну, да… в общем-то, правильно. Только он выступает с концертами, собирает аншлаги, публика неистовствует, а ты сидишь дома и пьешь таблетки. То ли еще будет? Младенец тебя привяжет к плите, стиральной машине и, не дай бог, к детской поликлинике. Никонов няню нанять не позволит, я уже заговаривала с ним на эту тему. Он считает, что детей должны воспитывать родители.
– Ты против?
– Конечно, нет! – рассердилась Оленина. Неприятный у них с Диной получается разговор. – Да ведь скрипач должен играть, и никогда не променяет сцену на бдения у детской кроватки. Влас без музыки дышать не может, он сбежит от тебя к своей скрипке, а ты превратишься в склочную, недовольную жизнью домохозяйку и станешь попрекать мужа тем, за что полюбила, – его страстью к творчеству.
По щекам Дины потекли слезы. В словах матери звучала горькая, жестокая правда. Музыкант – это не профессия. Это образ жизни. Но что же делать? Дина тоже закончила консерваторию по классу вокала, но ее слабенький голосок не шел ни в какое сравнение с ее потрясающей внешностью. Лицом и фигурой она удалась в мать, а вот на талант бог поскупился.
«Знаменитой певицей мне не стать, – честно признала Дина и ответила на чувства Никонова, с которым познакомилась на мамином бенефисе. – Зато я стану женой знаменитого скрипача!»
Влас влюбился с первого взгляда. Тем более что он обожал, боготворил Оленину и перенес это обожание на ее дочь. Они были так похожи!
Беременность жены Никонов воспринял с воодушевлением, преподнес ей изящный бриллиантовый гарнитур, который стоил приличных денег, расцеловал и… укатил на гастроли. Дина боролась с токсикозом, а супруг получал аплодисменты и гонорары. Он блистал, она сдавала анализы и ходила по докторам. Когда ей немного полегчало, Влас взял ее в турне по Европе. Но почти все время молодая женщина проводила в гостиничных номерах: прыгало давление, кружилась голова, тошнило. В Вене ей пришлось на неделю лечь в больницу.
Никонов оставил ее на попечение врачей и продолжил турне.
– У меня контракт, – объяснил он растерянной Дине. – Если я сорву концерт, придется платить неустойку.
Рожать она твердо решила в Москве. Хоть мама будет рядом, если вдруг что. Дома и стены помогают.
По приезде к родным пенатам Дина перевела дух… увы, ненадолго. Здесь Никонова начали осаждать поклонницы: осыпать подарками, звонить, приглашать на светские вечеринки. За границей натиск сдерживали языковой барьер и другой менталитет – в Москве плотину прорвало.
Оленина смотрела, как дочь читает, краснеет, нервничает, рвет на мелкие клочки записки в надушенных конвертах… и молчала. А что скажешь? Артист в первую очередь принадлежит публике, а потом уже близким. Не принимать цветов нельзя – этикет требует уважать зрителей и слушателей. В конечном итоге именно ради них, для них играет на скрипке Влас.
– Мама, что это? – застыла Дина с запиской руке. – Боже мой! В зале полно сумасшедших! Что им стоит выстрелить в Никонова?
– Не говори ерунды…
Оленина взяла из ее рук сложенный вдвое листок бумаги с напечатанным текстом.
«Осталась неделя. Не отгадаешь мою загадку – умрешь. Сфинкс».