По прошествии полутора часов из лифта вышел представительный моложавый мужчина и уверенным шагом направился к номеру Теслы. Он уже положил руку на дверную ручку, когда из номера донеслось:
– Я впервые услышал Его голос в восемнадцать лет, во время болезни. У меня была холера, и я, болезненный от рождения, находился на грани жизни и смерти. Мой отец, священник, уже готовился к соборованию, да и я сам потерял всякую надежду.
«Дядя Нико! С кем это он разговаривает? – изумился мужчина. – Он же несколько недель никого не принимал. Даже отказал во встрече Элеоноре Рузвельт, супруге президента. И голос какой-то странный, помолодевший». Мужчина опустил руку и застыл, приблизив ухо к двери.
– А что, до этого случая не было ничего э-э-э такого, необычного, связанного с Ним? – раздался хрипловатый голос.
– Необычного – нет, не было. А обычное было. Ведь Бог был своим в нашем доме, Он был всегда со мной, в мыслях и делах. Вот, помню, глажу я, маленький мальчик, спину нашего кота Мачака, а с моей ладони сыплются искры. Что это такое, спросил я отца. Это всего лишь электричество, ответил он мне, то же самое, что можно видеть на деревьях во время грозы. Так я впервые в жизни услышал слово электричество, но не оно занимало мои тогдашние мысли. «Природа – тоже кошка?» – спрашивал я себя. Если да, то кто гладит ее по спине? Это может быть только Бог, решил я.
Тогда же, в семь лет, я получил первый урок неисповедимости Его путей. У меня был брат Данэ, старше меня все на те же семь лет. По отзывам окружающих он был чрезвычайно одарен, а я просто боготворил его, как младший брат старшего. Однажды он отправился на конную прогулку на нашей лошади арабских кровей, обладавшей почти человеческим разумом. И она сбросила его! Родители, особенно мать, так и оправились от гибели их любимца. По сравнению с его талантами мои казались бедным подобием. А если я делал что-нибудь стоящее, родители лишь еще глубже ощущали горечь потери.
С тех пор я пребывал в мучительном одиночестве в кругу родных и близких, меня преследовали мысли о боли и смерти, я жил в непреходящем страхе, думая о злых духах, привидениях, людоедах и других представителях темных сил. Я искал защиты у Бога и постоянно обращался к Нему в своих детских молитвах. Все шло к тому, что я стану священником. Так хотел мой отец, в пользу этого говорили традиции моей семьи, в которой священнический сан наряду с военным поприщем был привычным призванием, у меня самого не было оснований противиться этому, кроме каких-то смутных видений и ожиданий, свойственных, впрочем, всем юношам. Я все откладывал решение, говоря отцу: «Как я могу стать священником? Ведь я люблю не людей, а человечество. Не церковь, а Бога!» И тут случилась эта болезнь…
– Да-да, расскажи о болезни!
– После окончания школы, а учился я далеко от родительского дома, в Карловаце, я получил письмо от отца. Он велел мне не возвращаться домой, потому что в округе свирепствовала эпидемия холеры. Но какая-то сила неотвратимо влекла меня к дому, я пренебрег приказом, вернулся и – заболел. Я провел в постели девять месяцев и был истощен до крайней степени, как говорят в наших краях: дышал на ладан. Но мозг мой работал с прежней ясностью и все чувства были обострены. И вот я услышал: ты выздоровеешь. Что я должен для этого сделать, спросил я. Покориться моей воле и следовать предначертанным путем. Что я должен для этого сделать, повторил я. Для начала – поступить в лучшее инженерное училище в мире, упорно учиться, потом еще более упорно работать и сделать открытия, которые облагодетельствуют человечество.
И это все, спросил я. Этого более чем достаточно, это тяжелая ноша, не всем под силу вынести ее. Слова об упорном труде и тяжелой ноше повернули мои мысли в новом направлении. А что я за это получу, спросил я. Вот ты уже и торгуешься, проворчал мой невидимый собеседник. Что ж, если мы заключим договор, то ты получишь, во-первых, здоровье, это сейчас для тебя, как мне кажется, важнее всего. Во-вторых, долгую жизнь. Ты будешь жить и в следующем, двадцатом веке, и в двадцать первом… Это что же, минимум сто пятьдесят лет, невежливо и опрометчиво прервал я Его. Ты уже разочаровываешь меня, проворчал Он – Он вообще довольно ворчливый старик. У тебя такие маленькие запросы. Никто тебя за язык не тянул… Впрочем, это ты сам решишь, потом, а пока о главном. Главное, что я дам тебе, – талант. Талант проникновения в суть явлений, талант видения явления целиком, а не по частям, что свойственно подавляющему большинству людей, и талант превращения увиденного в устройства, работающие на благо людей. Отпущенная тебе мера таланта будет такова, что если ты реализуешь его хотя бы наполовину, люди назовут тебя гением, возможно, величайшим гением в истории. Я, конечно, буду помогать тебе, но только в том случае, если ты будешь честно выполнять условия договора.
– А счастья – счастья ты у Него не попросил?
– Нет, счастья я не попросил, а Он не предлагал. Да и что такое счастье? Счастье – такая абстрактная штука, а у меня голова шла кругом от куда более простых вещей, от вечности, от таланта, щедро предложенных мне. Я не мог охватить их своим неокрепшим умом, мне нужно было что-то конкретное. И Он откликнулся на мой безмолвный вопрос. У меня над кроватью висела картина…
– Что же ты остановился? Расскажи о картине.
– Просто я вспомнил, как первый раз увидел водопад. Это было на Плитвичских озерах. Они находились в дне пути от нашего дома, и мы иногда ездили туда всей семьей.
Прекраснейшее место на земле, и водопады, их там много, его главное украшение. Позже я прочитал о Ниагарском водопаде и, только представив его, был буквально заворожен его мощью. Я раздобыл рисунок с его изображением и прикрепил к стене в ногах кровати. Бывало, я часами разглядывал его, о чем-то мечтая, а во время болезни он один укреплял мои силы. И вот Он приковал мой взгляд к рисунку и сказал: ты обуздаешь его. Эти слова решили дело, я немедленно согласился. И сразу почувствовал, как из меня с обильным потом вытекает болезнь.
Я хотел тут же встать и побежать к матушке, известить ее о моем чудесном выздоровлении, но Он удержал меня. Ты еще слишком слаб, сказал Он, тебе надо набраться сил. Я могу остановить болезнь мановением руки, но восстанавливать гибкость членов и наращивать мышцы тебе придется самому. Это как с судьбой. Я могу изменить ее линию, но каждый человек должен сам пройти свой путь, я не вмешиваюсь в свободный выбор и сужу лишь по результату. И не забывай, что наш договор должен оставаться в тайне, его раскрытие послужит, несомненно, вящей моей славе, но тебе может только повредить. Еще одно соображение: я люблю, когда все делается по правилам, мною же установленным, вы это почему-то называете – по-людски. Поэтому получи родительское благословение, негоже начинать благое дело с ссоры.
Я сгорал от нетерпения, ожидая отца. Он вошел, скорбный и понурый. Отец, сказал я слабым голосом, мне кажется, что я смогу выздороветь, если ты разрешишь мне заниматься инженерным делом. За твою жизнь и здоровье я готов отдать все, что угодно, ответил отец и, приложив руку к сердцу, торжественно продолжил: обещаю, что ты поступишь в лучшее инженерное училище в мире. И я стану великим инженером, добавил я. Да, мой мальчик! Я был счастлив. Через три дня я уже ходил.
– А буквальное совпадение обещаний не навело тебя на мысль, что без Его участия тут не обошлось?
– Куда же без Него? – рассмеялся Тесла.
– И тебя никогда не посещали сомнения?
– Понимаю, на что ты намекаешь, – ответил Тесла, по-прежнему смеясь. – Конечно, посещали. Мне, воспитанному в ортодоксальной вере, некоторые Его высказывания показались, скажем так, странными. С тех пор я никогда не заключал договора заочно, мне обязательно надо было встретиться с человека, заглянуть ему в глаза, в душу…
– Поэтому ты выучил наизусть «Фауста» и все время декламировал его?
– Не только поэтому. Я тебе расскажу, позже. А пока о сомнениях. Чудо исцеления нисколько не убедило меня, ведь я был не хромой, не кривой и не лежал в параличе, я просто беспрерывно дристал, от этого вполне естественным путем излечивались два из трех. Талант же никак не проявлялся. Я поступил в Политехническую школу в Граце, что в восьмидесяти милях от Вены. Как и обещал отец, это было лучшее училище, если не в мире, то в наших краях. В нем, в частности, преподавал Эрнст Мах, наделавший потом много шуму в физике и философии. Учился я на «отлично», но для этого, как мы понимаем, не надо обладать особым талантом, вообще никаким. И тогда я стал играть, в карты, бильярд, шахматы. Во всех играх, скажу без хвастовства, я достиг изрядного мастерства, целые толпы людей приходили в ботанический сад, в любимое кафе студентов, чтобы последить за моей игрой. Что я хотел проверить, что и кому я хотел доказать – этого я сейчас уже не понимаю. Тогда, возможно, понимал. Ведь ответил же я отцу, обеспокоенному слухами о моем времяпрепровождении, что могу остановиться, когда захочу, но стоит ли бросать то, за что можно пожертвовать всеми благами рая. Я играл все больше, иногда проводя за столом целые сутки напролет. Я почти всегда выигрывал, но выигранных денег никогда не брал, возвращая их проигравшим. Ответной любезности я не дождался и, попав внезапно в полосу фатального невезения, проиграл все свои сбережения, включая деньги на учебу. Родители компенсировали немалые потери, но я не мог допустить такого. Я обратился с молитвой к Нему, обещая никогда больше не играть, если … Он позволит мне отыграться и вернуть долг родителям. Я поставил на кон последние деньги и – отыгрался. Если я хотел получить знак, то я его получил. Это был Он, не тот, другой.
Следующего знака пришлось ждать несколько лет. После окончания учебы в Граце, я отучился семестр в университете Чарльза в Праге и…
– Но ты ведь так и не получил диплома?
– Пустая бумажка! Бессмысленная трата времени! Не диплом же позволил мне сделать все мои открытия! И его отсутствие не помешало мне спустя полтора десятилетия получить почетные докторские степени в Йельском и Колумбийском университетах, лучших университетах Америки. Впрочем, я их об этом не просил. Итак, я работал в Центральном офисе телеграфа в Будапеште. Все мои мысли занимала проблема получения и использования переменного тока. Тогда правил бал Томас Эдисон и его система постоянного тока. Но я знал, что будущее за переменным током и что эта задача для меня.
– Знал?!
– Да, это было единственным, в чем я был твердо уверен еще со времени учебы в Политехнической школе. Все остальное составляли сомнения и неустанный безрезультатный поиск. Решение никак не давалось мне. Продолжалось это ни много ни мало четыре года. Я отводил на отдых всего пять часов в день, из них лишь два проводил во сне. И тут вновь пришла болезнь, странная болезнь, которой врачи не могли поставить диагноз. Мои органы чувств приобрели необычайную чувствительность. Тиканье часов, от которых меня отделяли стены трех комнат, отзывалось в моем мозге ударами тяжелого молота по наковальне. Лежа в постели, я ощущал вибрацию мостовой, когда по ней мимо дома проезжала легкая коляска. Обычная речь воспринималась как страшный шум, а малейшее прикосновение вызывало ощущение нокаутирующего удара. Падающий луч солнца ощущался как внутренний взрыв, какая-то странная чувствительность во лбу позволяла в темноте ощущать предмет на расстоянии в десять шагов. Пульс изменялся от нескольких слабых ударов до бешеного стука в двести пятьдесят ударов в минуту. И все время перед глазами мелькал мой будущий двигатель. Мелькал и пропадал, мелькал и пропадал. Неожиданно болезнь сама собой резко пошла на убыль. Однажды февральским вечером 1882 года мой друг Антони Жигети вывел меня на прогулку в городской парк. Я любовался великолепным закатом и декламировал Гете: