Пообедав в отеле, Дронго решил, что может поехать на встречу с Интом Пиесисом. На часах было уже около пяти. Достав телефон, он набрал уже знакомый номер Лилии Краулинь. На этот раз ему ответил незнакомый мужской голос, говоривший по-латышски. Дронго нахмурился, неужели она ему что-то не сказала? И поинтересовался, с кем говорит.
– Вы меня не узнали, – перешел на русский племянник Лилии. – Она сейчас спит, а мы приехали с моей матерью ее навестить. Подождите, моя мама хочет с вами поговорить.
Трубку взяла старшая сестра Лилии.
– Здравствуйте, – сказала она по-русски. Очевидно, в семье Лилии одинаково хорошо знали оба языка. – Это говорит ее сестра Дорика. Мне Лилия говорила о вашем приезде. Мы не хотели ее отговаривать, раз она так решила. Но вы понимаете, что это ненужное расследование. Оно закончилось много лет назад. Бедный Арманд, наверное, не сумел выдержать давления, которое на него оказывали. И поэтому принял такое решение.
– Какое давление?
– Он был бывший комсомольский секретарь, а у нас после девяносто первого таких людей не очень любили. Вы меня понимаете? Ему постоянно напоминали, что он был в партии и комсомольским секретарем. Это немножко неправильно, но так у нас было. А Лилия не хочет примириться с его смертью. Она очень больна. Очень сильно. И не сможет с вами никуда ходить. Вы ее не мучайте. Скажите, что будете вести ваше расследование – как это по-русски? – самостоятельно. Без нее. Ей лучше не выходить из дома.
– Я это и собирался сказать, – пробормотал Дронго. – Вы не знаете, как мне найти Инта Пиесиса?
– Знаю. Но вам не нужно ему звонить. Никто не виноват, что так случилось. У нас была такая обстановка. Не нужно беспокоить людей.
– Извините, – возразил Дронго, – я приехал сюда не для того, чтобы гулять по Риге. Я дал слово.
– Это не обязательно.
– Обязательно. У меня есть некоторые факты, которые кажутся мне подозрительными. И я обязан их проверить.
– Проверяйте, – согласилась Дорика, – но не мучайте мою сестру. Я вас очень прошу. Ей так мало осталось жить.
– Хорошо, дайте мне телефон и адрес Пиесиса.
– Они переехали. Раньше они занимали большой офис на улице Гертрудес. Вы записываете их номер телефона?
– Да, – ответил Дронго, хотя предпочитал запоминать. Почти все номера телефонов он запоминал мгновенно и часто помнил их много лет. Когда Дорика продиктовала ему номер телефон, он поблагодарил ее и перезвонил Инту Пиесису. Трубку взяла девушка. Он попросил позвать Пиесиса. Девушка уточнила, кто говорит и по какому вопросу.
– Скажите, что я приехал в Ригу по просьбе Лилии Краулинь, – ответил Дронго, – и мне нужно с ним срочно встретиться.
– Как вас представить?
– Дронго. Меня обычно так называют.
Девушка переключила аппарат на другую линию, очевидно, для того, чтобы поговорить со своим руководителем. И через минуту включилась снова:
– Господин Дронго, мы будем вас ждать сегодня ровно в шесть часов вечера. Вы успеете приехать?
– Спасибо.
Он положил трубку. На сегодня достаточно встреч. Завтра ему предстоит еще поговорить с Рябовым и найти следователя Айварса Брейкша, успевшего сделать головокружительную карьеру – стать депутатом парламента. Если завтрашние разговоры тоже не дадут результата, он сможет со спокойной совестью доложить Лилии Краулинь, что это было действительно самоубийство и он не сумел найти никаких фактов, опровергающих эту версию следователей. Никаких, кроме случайно попавшей в стену запонки и неизвестного мужчины, который так настойчиво пытался проследить его путь в Юрмалу. В первом случае возможна случайность, во втором… его собственная подозрительность. Нужно будет убедить самого себя в том, что ничего особенного не произошло.
Около шести часов вечера он вошел в офис бывшей компании Арманда Краулиня, занимающей целый этаж в новом пятиэтажном доме. Инт Пиесис принял его в своем кабинете. Это был мужчина средних лет и среднего роста. Он был одет в серый, неброский костюм, и его кабинет выглядел довольно скромно. На столе не было привычных фотографий жены и детей, на стенах – дипломов и почетных свидетельств. И сам хозяин кабинета имел удивительно невыразительную внешность: коротко остриженные волосы, прижатые к черепу уши, прямой ровный нос и глубоко посаженные глаза. Идеальный портрет маленького чиновника или бухгалтера. Он спокойно пожал руку Дронго и указал ему на стул, оставаясь в своем кресле хозяина.
– Чем я могу вам помочь? – спросил Пиесис. По-русски он говорил с очень сильным акцентом.
– Я хотел поговорить с вами о бывшем руководителе вашей фирмы, – пояснил Дронго. – Кстати, почему вы переехали?
– Тот офис был слишком большой. Мы не могли оплачивать такую площадь, – пояснил Пиесис и тут же сам задал вопрос: – А вы журналист?
– Нет. Я эксперт по вопросам преступности. Меня попросили еще раз рассмотреть случившееся и внимательно разобраться.
– Попросила Лилия Краулинь? – усмехнулся Пиесис.
– Не вижу смысла скрывать. Да.
– Она одержима этой идеей. Уже много лет пытается всем доказать, что ее мужа убили. Сама верит в это и пытается убедить всех нас.
– А вы не верите?
– Раньше не верил, сейчас верю. Вы будете кофе?
– Нет, если можно чай.
– Рита, – позвонил Пиесис, – принеси мне кофе, а нашему гостю чай. Так что же конкретно вы от меня хотите?
– Ваших объяснений. Почему вы сказали, что раньше не верили, а теперь верите?
– Я знал Арманда еще с семьдесят девятого года. Это был сильный, решительный, волевой человек. Он позвал меня работать в нашу фирму, и я с радостью пришел. Мы очень неплохо работали, хотя у нас тогда были большие проблемы. А у кого их не было? Менялись валюты, менялись государства. И эта история с банком… Но с другой стороны, он всех нас заряжал своим оптимизмом, заряжал своей верой. И мы ему верили. Его вообще многие знали в республике, он ведь был секретарем ЦК комсомола, все думали, что он пойдет дальше по партийной линии, а он уехал работать в Швецию на не очень высокую должность. И знаете почему? Он поспорил тогда с партийными бонзами и решил уехать из республики. Ему не нравилась косность их мышления, однообразные подходы. Он хотел перестройки, еще когда о ней никто не говорил. А потом в Швеции и в Финляндии ему стало тесно, очень тесно. Он не мог по-настоящему развернуться. И все время рвался домой. Ему предлагали перевестись в Москву, перейти на дипломатическую работу, а он рвался в Ригу, считал, что будет полезнее здесь. Когда же наконец вернулся в Латвию, здесь уже произошли большие перемены. Он и тогда не смирялся. Считал, что нам нужны конфедеративные отношения. Говорил, что весь мир объединяется, а мы решили развестись. Особенно болезненно воспринимал, когда говорили об «оккупации». Бабушка у него была еврейка, и в их роду сразу несколько человек погибли в Освенциме. Можете себе представить, как он относился к любым проявлениям национализма? Его отец был известный врач, человек широких взглядов, настоящий космополит, хотя в некоторые времена это слово вызывало отторжение. Я знал Арманда и не верил в его самоубийство, не хотел верить, может, так будет точнее.
– А потом поверили?
– Не сразу. Но поверил. И даже не из-за фактов, которые собрали работники полиции и прокуратуры. Консьерж, сидевший внизу, в подъезде, никого не видел. Рядом стояла машина с двумя офицерами полиции. Никого в доме не было, наша сотрудница Ингрида Петерсен сама открыла дверь, взяв запасные ключи у консьержа. Кажется, его фамилия была Рябов. Точно, Рябов. Все факты были против Арманда.
– Вы упомянули про историю с банком?..
– Она тоже. Вы знаете, как возникали банки в начале девяностых? Собирались несколько человек и открывали банк. Не было нормальной законодательной базы, не было никаких законов, не было общих правил. Они появлялись потом. И этот банк, у которого мы взяли большую ссуду, решил поправить свои дела за наш счет. Они выставили немыслимые проценты, как это обычно бывает. И еще угрожали подать в суд. Арманд очень сильно переживал. Потом эта история со списками…
– Какая история? – насторожился Дронго.
– Мне об этом рассказывал сам Арманд. Еще в девяностом году было принято решение вывезти из республик весь архив тогдашнего КГБ. Его, конечно, вывезли, но кое-какие документы остались, самые незначительные, было понятно, что агентурных сведений там быть не может. Их бы просто уничтожили. Эти списки долго искали, но ничего не нашли. А потом всплыли какие-то списки, где был указан резерв на замещение некоторых должностей, в том числе и в аппарате КГБ. Если помните, это была тогдашняя практика партийных властей, на каждое место должен быть свой «резерв» из подобранных сотрудников. И в списках стояло имя Арманда на пост куратора правоохранительных служб. Тогда были административные отделы, которые курировали КГБ, прокуратуру, милицию. В общем, ничего страшного, но газеты стали упорно муссировать слухи, что Арманд бывший офицер КГБ. Вспомнили и его работу за рубежом. Его это очень обижало. Он всем говорил, что не стал бы скрывать свою работу в этой организации и не стал бы прятаться. Те, кто его знал, ему верили. Те, кто не знал, верили слухам. Это на него очень сильно давило. В газетах начали появляться статьи против него. Он их прятал от жены, не давал ей читать. Я даже думаю, что, может, в какой-то момент он просто сорвался. Пришел в дом своего отца и решил на все махнуть рукой. Возможно и такое объяснение. Знаете почему? Арманд даже газеты и письма стал уносить домой, чтобы их никто не читал. И то письмо из банка, которое принесла ему Ингрида, он попросил ее взять домой.
– Я встречался с ней. Она говорит, что он хотел поехать в банк, чтобы разобраться с этими проблемами.
– Я так не думаю. Арманд считал их проходимцами и говорил, что нужно подавать на них в суд. Но все это, вместе взятое, могло привести к нервному срыву. Сейчас, спустя столько лет, я даже лучше его понимаю, чем раньше.
Секретарь внесла чай и кофе. Это была высокая девушка с длинными светлыми волосами.
– Спасибо, – поблагодарил Дронго.
– Вас ждут, – сказала секретарь, обращаясь к Пиесису.
– Я помню, – кивнул тот.
Пиесис взял чайную ложечку, бросил в кофе два кусочка сахара и размешал их. Дронго от сахара отказался.
– Лилия рассказала мне, что был какой-то странный звонок, – вспомнил Дронго, – говорили насчет каких-то карточек…
– Наверное, насчет кредитных карточек, – согласился Пиесис. – Банк открывал новую линию и должен был выдать нам новые карточки. Но Арманд действительно нервничал. Не знаю почему. И вообще у нас менялась обстановка каждый месяц.
Дронго ждал, что скажет дальше его собеседник.
– Кто мог подумать, что все так закончится? – словно раздумывая, спросил Пиесис. – Я уже в двадцать четыре года работал инструктором райкома партии. Мы тогда верили в наши идеалы, нам казалось, что у нас впереди целая жизнь. А потом мы все больше и больше разочаровывались. В девяностом году я вышел из партии. Мы в нее уже не верили, никто не верил. Оставались только самые стойкие, самые убежденные, как Арманд. Сейчас я думаю, что он просто не хотел признаваться, что вся его жизнь оказалась напрасной. Он был таким «идейным», как раньше говорили. А оказалось, что положил свою жизнь за никому не нужную идею. Потом всплыли факты расстрелов, депортаций, высылки латышских семей. О многом мы не знали, о многом только догадывались. В общем, я был с Армандом согласен, у нас в прошлом было много хорошего, но и много плохого. Однако тогда, при отделении от СССР, начали вспоминать только плохое. Все, что у людей накопилось за эти годы.
– Я хотел у вас спросить, – вспомнил Дронго, – вы знали такую Яковлеву Сюзанну Силивесторовну? Она, наверное, давно умерла, но, может, вы знали, где она жила в последние годы? Я звонил ей несколько раз, но телефон не отвечает.
– Яковлеву? – переспросил Пиесис. – Конечно, знал. Между прочим, она героическая женщина. Такая энергичная и целеустремленная. А разве она умерла?
– Мне говорили, что да. По моим расчетам, ей должно быть за восемьдесят.
– Правильно. Но она жива. Она живет с семьей своей дочери на улице Рупницибас. Это в самом центре города. Там находится здание бывших сотрудников партийного аппарата. Очень большой и красивый дом. Многие оттуда уже выехали, продав свои квартиры. Но она живет именно там.
– Спасибо, – поблагодарил его Дронго, – я обязательно к ней зайду. И спасибо, что вы меня приняли.
– Вы хорошо сделали, что приехали, – вдруг сказал Пиесис. – Лилия все еще живет надеждой, что сможет узнать правду. Она не хочет верить фактам. Или не может. Извините, что я тороплюсь. У меня в приемной сидит журналистка, которая недавно написала о смерти Арманда. Она собирала о нем материал. Если хотите, я ее позову.
– Конечно, – кивнул Дронго.
Пиесис поднялся и вышел из комнаты. Через несколько секунд он вернулся с девушкой, у которой были светло-каштановые волосы, постриженные каре, красивые голубые глаза, фигурка спортсменки. Она была чуть выше среднего роста и удивительно прямо держала спину, словно гимнастка на подиуме. Девушка была в джинсах и шерстяном сером пуловере.
– Знакомьтесь, – представил журналистку Пиесис. – Это Марианна Делчева, а это господин Дронго.
– Не может быть! – ахнула гостья. – Вы тот самый Дронго?
– Не знаю, о ком вы говорите, – улыбнулся он, пожимая руку Делчевой.
– Я про вас писала, – восторженно сообщила она, глядя на Дронго, – вы один из самых известных экспертов по вопросам преступности. Вы знаете, сколько у вас поклонников в Риге? Ведь о вас слагают самые настоящие легенды.
– Вот уж не знал, что я так популярен, – мрачно проворчал Дронго. Его совсем не устраивала такая широкая известность. Работе эксперта не нужна реклама.
– Вы очень популярны, – заявила Делчева, усаживаясь за стол. – Если позволите, я приеду к вам и возьму интервью. Мне очень интересно с вами побеседовать. Говорят, для вас нет неразрешимых задач. Говорят…
– Это всего лишь слухи, – прервал ее Дронго, – и не «всегда проверенные. Вы писали об Арманде Краулине?
– Да, – кивнула журналистка, – мне было интересно написать портрет человека ушедшей эпохи.
– «Ушедшей эпохи», – повторил Дронго, – в этом слове есть нечто обидное. Вам не кажется?
– Ничуть. Вы же не будете отрицать, что та эпоха закончилась. В ней были свои герои, но и антиподы им. Вот мне и было интересно об этом написать.
– Ему сейчас было бы только пятьдесят пять лет, – вспомнил Дронго. – Вы считаете, что это возраст человека ушедшей эпохи?
– Наверное, – рассмеялась она, – мне трудно об этом судить.
– Сколько вам лет?
– Двадцать пять. – Она тряхнула головой. – Вы считаете меня слишком молодой?
– Нет. Я вам немного завидую. В девяносто первом вам было только двенадцать. Значит, многие недостатки той эпохи вы уже не застали.
– Зато успела стать пионеркой, – рассмеялась девушка, обнажая мелкие острые зубы.
У молодых людей бывают красивые зубы, и как-то сразу заметно, что они свои, в отличие от безупречных улыбок любых кумиров шоу-бизнеса. «Нужно посоветовать стоматологам делать не столь безупречные зубы, чтобы они были больше похожи на настоящие», – подумал Дронго.
– Рад был с вами познакомиться, – поднялся он еще раз и протянул ей руку.
– Где вы остановились? – спросила Делчева с настырностью хорошего журналиста. – Я бы хотела с вами еще раз увидеться.
– В отеле «Радиссон». Спасибо за ваши слова. До свидания. До свидания, господин Пиесис. Вы мне очень помогли. Благодарю вас.
Он вышел из здания. Начинался сильный дождь. Дронго поднял руку над головой и вспомнил про улицу Рупницибас. Кажется, отсюда недалеко. Можно поймать такси, иначе сам он не найдет эту улицу.