– Вставай, дежурный! Гы-ы! А-ам! Аксёнов, подъём!
Я открыл глаза и увидел раскрытую пасть, усеянную острыми, гнутыми зубами. За ней сияла счастьем небритая физиономия Виктора.
– Это щука! Она хрюкает… – заорал он и поднёс пасть мне к глазам. – Понял, как надо? Понял?
Из поставленных вечером шести донок две оказались пусты, одна исчезла, а на трёх сидели два судака и щука. Щука – понятно. Почему судаки? Виктор потребовал, чтобы щука считалась метровой длины. Мы согласились.
Рыбу я пожарил всю. И пока я это делал, пока хлопотал вокруг костра, заваривал чай, туман наконец поднялся, открыв Волгу.
Ни лодочки, ни костра, ни баржи – сладкая тишина и пустота установились на реке вниз и вверх на много километров. Давно пора явиться катеру от Гремячево на Ползуново, а он, было видно, стоял недвижно возле дебаркадера.
Я переправил ребят на конус выноса, набрал воды из ручья и вернулся. Потом отчалил от берега и встал на якорь метрах в двадцати, в том месте, которое Павел по-умному назвал свалом глубин. Здесь, как он считал, паслись толстые, жирные лещи.
Приготовив удочку, я насадил на крючок мочёную горошину, прикормку покидал по сторонам и застыл так, как и положено: чуть согнувшись и прикрыв козырьком мятой кепочки глаза.
Превосходно наблюдался гремячевский дебаркадер. Вот и катер наконец отчалил. Чем он мог помешать Виктору и Павлу? А тем, что встречать его, наверное, придёт лесник. Постоит в сторонке, оглядит прибывших: подозрительные есть? И пойдёт домой. А какой дорогой? Вдруг он пожелает осмотреть лесопосадки в районе оврага Долгая Грива? И обнаружит двух звероподобных двуногих существ: одно ползёт впереди с топором и на лыжах, другое, соединённое с первым проводом, ползёт позади.
– Кто такие? Почему здесь?
Я неплохо прикемарил, и лещ едва не утащил из моих сонных рук удочку. Он оказался толстым и аппетитным. Дремота прошла, я закинул удочку за вторым.
А по Волге сверху шёл «Метеор». Всё, тишина закончилась. Когда «Метеор» причалил к гремячевскому дебаркадеру, я вытащил второго. Часы показывали около девяти. Пассажиры в Гремячево рассаживались в салонах «Метеора». Я сосредотачивался на рыбной ловле, полагая, что третий лещ уже крутит хвостом под лодкой. Павел и Виктор ползали в посадках с радиолокатором. Каждый занимался своим, увлекательным делом. Солнце шло с востока на запад, а Волга текла в Каспийское море.
Всего я вытянул семь лещей. Ныла поясница, горело лицо, и покалывало в левый локоть. Но ещё хватало для того, чтобы в ответ на вопрос «Как улов?» небрежно махнуть рукой – там, мол, просаливается. А я, сойдя на берег, вытянул на спиннинг ещё и трёх окуней!
Я давно не был один. Мне нравилось.
На конус выноса ребята вышли рано и полуголые сидели у воды. Они взмокли от усердия и явно поругались.
Соломенные волосы Виктора от кепки слиплись в квадратный стожок, в морщинах на шее чернела грязь. И щетина на щеках потемнела. У Павла грязь застыла за ушами, там, где стекал пот. Он ободрал левую щёку и выглядел осунувшимся.
– Да, – вздохнул я, – это вам не на открытие ходить!
– Какое открытие? – недовольно спросил Павел и почесал затылок.
– Пивной бочки! – не преминул напомнить я и широко улыбнулся.
Паша укоризненно вздохнул, а Виктор зло сказал:
– Хе!
– Девочки, не ссорьтесь, – бодро ответил я.
– Ты зачем приплыл?
– Чтобы вас отвлечь и показать, что вы настоящие мужики! Искатели приключений и покорители недр! Корифеи радиолокации! Герои волжских горизонтов! Молодцы!
И я стал переправлять ребят на наш остров: кормить, ублажать, холить и лелеять. Ругаться нам было совсем не нужно.
После обеда лыжи-антенны на ногах таскал я.
Последний галс Павел с Виктором закончили у правого оврага – неглубокого, метра три-четыре, густо заросшего травой. С обеих сторон его стояли невысокие корявые дубки. Кое-где торчали кусты бузины. Солнышко грело, сверкали листочки, мелькали солнечные зайчики. Очарованный, я наслаждался.
– Значит так! – Павел чуть подумал и кратко доложил: – С Виктором мы сделали двадцать девять галсов. Наш будет тридцатый. Его длина примерно восемьдесят метров, поверхность относительно чистая. Идёшь спокойно. Сучья, если мешают, рубишь топором. Лыжи переставляешь так, чтобы передняя метка задней лыжи всегда была впереди задней метки передней лыжи. Понял?
– Да.
– Молодец! Вот метки. – Павел показал зарубки на лыжах-антеннах. – Скорость перемещения я тебе задам. Главное – равномерность.
Я приладил лыжи к ногам, застегнул куртку, натянул на голову матерчатую полосатую кепку и взял топор. Павел осмотрел себя и сказал:
– Я готов! А ты?
– И я готов!
– Вперёд!
И я медленно пошёл вперёд.
Поначалу я шаркал бодро и что-то соображал. Я поделил двадцать девять галсов, округлив их до тридцати, на пять часов, которые Павел и Виктор в первой половине дня потратили на работу. Получилось шесть галсов в час, или один галс за десять минут. Я подумал, что это очень медленно. Затем я ободрал руку, получил веткой по губам, зло срубил её и стал думать иначе. А когда еле прополз сквозь тугие кусты, мысли мои приобрели иное направление. Тогда и показалась впереди ярко освещенная солнцем белая стенка левого оврага.
Перед тем как выйти из посадок, мы пригляделись – было спокойно. На лыжах я прошёлся по высокой траве и завернул в следующий ряд. Павел сказал:
– Вперёд!
И я пошёл на тридцать первый галс. Когда мы закончили его, Павел, делая запись химическим карандашом на стволе дубка, сказал:
– Уже лучше. Первый галс мы прошли за четырнадцать минут. Сейчас уложились в одиннадцать. Дальше галсы будут укорачиваться и дойдут метров до шестидесяти – семидесяти. Вперёд!
И я пошёл вперёд, шаркая лыжами-антеннами по земле. От земли исходил древний исполинский дух. Это превратилось в затёртое клише, но хотел бы я взглянуть на горе-теоретика, надышавшегося воздухом земли! То, что я к исходу второго галса взмок, было бедой невеликой. То, что я ободрался…
– Вперёд!
То, что я ободрался и о Викторовой царапине вспоминал с завистью, было ерундой. Я дышал!
Пахло живым, тёплым, земляным, запах казался вещественным, его можно было потрогать руками…
– Вперёд!
Потрогать рукой и ощутить нежный пуховый вкус пропитанного духом земли пространства. Пахло сухим и летучим. Неужели так легко может пахнуть дубовая кора? Или это запах дубовых листьев в застоявшемся знойном воздухе?
– Вперёд!
И в этой древней стихии дубового леса я то ли мокнул, то ли высыхал. Капли пота катились по затылку, и щекотно зудели сухие ноздри. На высохших тыльных сторонах ладоней появлялись царапины, и топорище, которое я крепко сжимал правой рукой, было сухим и тёплым. Торчали изогнутые ветви…
– Вперёд!
Причудливо изогнутые ветви норовили уцепиться за одежду, ткнуться в лоб, сорвать с головы кепку и больно прочертить царапину на коже. Я щурился и думал о том, что к вечеру стану похож на старого японца, спрятавшего свои глаза за узенькими щёлочками век.
– Радиорокация – хоросо! – буду вежливо говорить я. – Русский река Ворга хоросо! Рыбарессь выкусыно, спать паратка хоросо…
– Вперёд!
Хорошо было дремать в тёплой лодке – вокруг была вода, а наверху небо. В посадках воды не было, только пот пропитал насквозь рубаху и куртку, и я вспомнил злых Павла и Виктора на конусе выноса, их мокрые куртки, сохнувшие на солнце…
– Вперёд!
Сияла на солнце белая стенка оврага, которую я, отирая пот от глаз, видел через каждые два галса, и тени от бугорков становились раз от разу шире, длиннее и, наконец, стали пустыми и чёрными стрелками в белой глине. А то…
– Вперёд!
А то, что жгучая чернота стрел удлинялась и поднималась вверх, будто стрелка часов шла по циферблату обратно. От усталости…
– Вперёд!
От усталости я полз. Я, крепкий искатель сокровищ, едва появлялась возможность проявить слабость, проявлял её и медленно полз!
– Вперёд!
Полз и думал о том, что если Виктор, хотя он на полгода моложе меня, прополз двадцать девять галсов, то мне ли, ветерану Советской армии и соискателю учёной степени, бояться сучьев и запаха земли?
– Вперёд!
Я шагал, опьянённый и радостный, во всём слушаясь Павла. А он торопил меня и ругал беспощадно за то, что антенны плохо прижимались к земле, и сигнал уходил…
– Вперёд!
Уходил голубой цвет неба, и буро-зелёная листва исчезала, сзади меня погонял Павел, а я старался и чувствовал гордость от того, что сам Паша Виноградов поощрял иногда мои движения добрым словом…
– Вперёд!
Словом я дорожил и скользил по земле, сжав губы. Они пересыхали, и я ждал, когда закончится галс, и я возьму с земли брошенную моей предусмотрительной рукой бутылку из-под венгерского вермута. Бутылку, в которой ждала меня вкуснейшая вода…
– Вперёд!
Вкуснейшая вода из ручья была в бутылке, которую предусмотрительной рукой…
– Вперёд!
Левая рука у меня была свободна тогда, то есть на гремячевском берегу. Ею я и подобрал пустую литровую бутылку…
– Вперёд!
Бутылку из-под вермута Виктор пнул ногой, а я подобрал и отмыл…
– Вперёд!
Виктору на галсах почему-то хотелось есть, а мне хотелось пить…
– Вперёд!
Пить можно было лишь воду, бывшую в бутылке, лежавшей у конца чётного галса, и на чётном…
– Вперёд!
На чётном галсе Павел делал остановку и на уровне колена писал что-то карандашом на дереве, а я отвинчивал пробку и полоскал горло…
– Вперёд!
Горло пересыхало, поэтому много воды я не пил, давал глотнуть Павлу, он бросал бутылку к третьему дереву на следующий чётный галс и…
– Вперёд!
И я превратился в механизм, и мне это…
– Вперёд!
Это было здорово! Это!
– Вперёд!
Здорово, это ожидало в конце галса…
– Вперёд!
В конце галса…
– Вперёд!
Ожидало…
– Вперёд!..
Я замер, потому что обнаружил движение. Мы шли от левого, знойного оврага к правому, прохладному. Оставалось до границы дубков метров пятнадцать, впереди виднелся чистый проход между рядами. Это была собака.
Она легко подбежала и встала передо мной. Тёмно-рыжий ушастый гончак, крепкий, с умной мордой и сочувствующими глазами. Всю жизнь мечтал иметь собаку!
Это значило, что поблизости лесник. Или смотритель.
– Собака… – просипел я, покряхтел и продолжил уже нормально: – Собака-собака, повернись ко мне мудами, а от меня зубами!
Если это народная мудрость, то как она действует? С надеждой смотрел я в глаза псу. Гончак помедлил, а потом развернулся и убежал.
– Докончим галс, – сказал я стоявшему столбом Павлу.
Мы так и сделали. Уже у края посадок, снимая лыжи-антенны, я догадался: опять на коридоре газопроводов люди из ВНИИСТа. Они и притягивают к себе людей и собак!
– Сколько? – спросил я.
– Всего двадцать один.
Я устал, но всё же пошёл к вершине оврага, вполз в кусты и добрался до края коридора газопровода. Возле появившейся там огромной трубы стояли четверо. В том числе – смотритель или лесник. Возле его ног застыл рыжий пёс. Мужик в галстуке что-то объяснял и показывал на приближавшуюся бежевую «Ниву». Она-то откуда?
Бесшумно перейдя через овраг, мы выбрались к разлапистой сосне. На мокрую одежду налипла тонкая пыль.
– На солнце пыльный брезент очень красив, – сказал Павел, похлопывая себя по рукавам.
Я согласился, и по тропе мы спустились на конус выноса.
Здесь царила прохлада, которой мы наслаждались полчаса.
А на острове песок раскалился, и, если бы не Волга, не тень от гор, можно было бы испечься. Отчаянно хотелось чаю, и я наконец занялся тем, чем и должен был заняться, – костром.
Сверху по Волге шёл теплоход, резал носом воду, торопился в Казань. «И чайки за кормо-ой, – доносилось оттуда, – сиянье синих гла-а-аз! Ах, белый теплоход!..»
– Странное у него название, – сказал Павел, – «Комарно». Почему?
– Это городок такой в Чехословакии, где теплоход построили, – объяснил я. – Комаров там много, вот и назвали место – Комарно. От комаров. Пришли, устроились жить, пригляделись – ну и комарно же тут, ребята!
Взгляд у Паши был отупевший от перенапряжения, отчего мне стало легко, потому что после галсов и встречи с собакой я и свою тупость ощущал вполне. Для завершения образа Павел ещё и затылок почесал, отчего козырёк его кепки съехал на нос.
И вот мы ложками помешивали в кружках чай, ждали, когда чуть остынет, и сами остывали. И ивы в ожидании вечера сладко шелестели серебристыми листочками. И ветви берёзы свисали длинными гирляндами. И комаров ещё не было. А Виктор, красный и виноватый, признался:
– Между прочим, когда вы сегодня ползали в дубках, на остров приплывал смотритель.
Оказывается, на остров на моторной лодке приезжал смотритель газопровода из Кривоносово. И Виктор выложил смотрителю, а фамилия его была Лукоянов, «всю правду», а именно: у нас вынужденный отпуск, мы приехали ловить рыбу, нас трое, двое пошли в горы посмотреть сверху на Волгу. Потом Виктор, вспомнив отчёт Богданова, соврал Лукоянову, что наш институт по договору с ВНИИСТом занимался разработкой дистанционного определения свойств грунтов для этого газопровода. Этой подробностью Виктор сразил Лукоянова наповал, они оба пустились в воспоминания о славных временах. Так мы легализовались.
– Смотритель из уважения к моим сединам, – Виктор пригладил растрёпанные белые волосы, – разрешил нам пробыть на острове до вторника следующей недели. Тогда на участок приедет начальство из Куйбышева и Москвы. А этот, кстати, о котором Слава рассказывал, у них высланный вперёд лакировщик – где присыпать, где подкрасить.
– Ну, Виктор, – сказал я, – ты достойно провёл переговоры, выражаю тебе своё удовольствие. На открытие можешь не ходить.
– Какое открытие?
– Пивной бочки!
Вечером была гроза, но прошла стороной, как раз над Отарами. У нас сил не было смотреть: мы спали.
Только я сначала лежал и думал. Я полагал, что на нашем пути к кладу появляется некое препятствие, которое мы вроде бы преодолеваем, но оно появляется снова. Оно есть! Кроме того, цель у нас получалась двойная. Я это осознал, как раз когда ребята уже уснули. Найти клад и – взять клад. А мы даже клада ещё не нашли. И что в итоге?