Вступление Вестник Богов
Великая Тайга простиралась от Ледяного Моря до крайних Гор Рифея. Исполинские дерева, что помнили времена Богов, что сами – духи, неприступным монолитом хранили древнюю страну. Высокие сосны внимали музыке ветра Стрибога. Тихо пели птицы. И бор шептал на ухо сестрам-лунам, пока сизый туман тайком гулял по непроглядному лесу.
В такой лунный час долгой северной ночи седые волхвы, внимающие Богам и природе, созывают Собор Пращуров. И когда огонь возгорится ярко, золотые искры вознесутся к небу, волхвы могут слышать голос посланника Богов – Семаргла. Если же грядут великие события, то вестник Богов сам явится волхвам в обличье крылатого пса.
Всполохи огня плясали на рунах высоких деревянных капиев [1], устремивших свои вершины в бездонное звёздное небо. Глухо и утробно бил барабан. Седые старцы, облачённые в белые одежды, сидели вокруг костра. Ветхий старик расположился чуть дальше всех, подле капия Перуна. Белоснежные волосы волхва украшал медный обруч, а борода служителя Богов струилась до земли.
Волхв видел, как искры огня взлетают ввысь, устремляясь к звёздам, что покоятся на кроне Древа Мира, Краколиста. И каждая искра подобна чуду, и в каждой – целый мир, что возгорится, вверх летя, и гаснет в темноте. И грустно старцу было и радостно в душе. Волхв знал судьбу мира, она открылась ему давным-давно. С тех самых пор старец не закрывал очей на Соборах Пращуров, не хотел внимать Богам.
– Не печалься, Белозар. – Крылатый пёс улёгся у волхва в ногах. – Видения твои для дней, которые грядут ещё не скоро.
– Семаргл, – волхв перевёл взгляд на посланника Богов, – неужто сам Сварог послал тебя или Богиня Макошь?
Пёс улыбнулся:
– Я тебе явился сам. Они же, – он кивнул в сторону волхвов, – слушают Её. Мать-Земля сегодня шепчет.
– Что же ты сказать пришёл?
– Скоро тебе в златое одеваться [2], – Семаргл перебрался ближе к Белозару. – Но ты и сам ведаешь об этом.
Волхв кивнул. Он уже давно ждал своей свадьбы с вечностью, ждал Птиц, что унесут его на Юг, в Ирий. Унесут к ней.
– Но перед тем как услышать Песнь, – говорил пёс, – тебе нужно поведать волхвам о грядущем. Знание твоё должно остаться в мире.
– Ох, Богов посланник, – сипло засмеялся старик, – не вижу смысла говорить о том, что изменить нельзя.
– Неуж голова твоя совсем поседела? – нахмурился Семаргл. – Твоё видение – лишь сказ, один из множества возможных. Богиня Макошь не начинала прясть ту нить, что видишь ты.
– Но ведь спрядёт, – прошептал Белозар, – и даже Перун не сможет разрубить ту пряжу, что создаст Бессмертного Владыку.
Семаргл устало покачал косматой головой.
– Коли скажешь им своё виденье, Белозар, то Макошь и твоё Слово в мироздание вплетет. Коли не скажешь – и его не будет.
Белозар вздохнул и вновь взглянул на звёзды.
– Вот скажи, Богов посланник, – говорил старый волхв, обращаясь, скорее, к небу, – коли тебе ведомо то, что ведомо и мне, коли даже Богам ведомо сие… Почему же силы, миром правящие, не изменят то, что лишь им возможно изменить? Почему же Макошь спрядёт ту пряжу?
– А вот как думаешь ты, старче, – Семаргл тоже устремил свой взор в ночное небо, – коли не было бы зла, кто б добро добром же называл?
– Пустое молвишь, – махнул рукой волхв, – пустое…
– Если так ты мыслишь – твоё право, Белозар. Но скажи, как Богиня Макошь может нить Судьбы не ткать, души рождённых в неё не вплетать? Она лишь силу вам даёт, в Судьбе, вплетая, а куда направить дар её, в плохое или в благое, – решать уж вам. И даже если грустно всё решится – Богиня исколет пальцы и заплачет, но вышьет ваш узор.
Семаргл замолчал, и Белозар не молвил. Затихли барабаны. Лишь низкое баритонное пение волхвов слышалось в тишине.
И чудилось Белозару в огне и звёздах, будто вновь он стал молодым, а с ним – его кудесница, прекрасная Сияна. И Солнцеград, великий город-остров, где вместе жили, терялся в поднебесье. Но видение померкло так же быстро, как и улетела в края златые [3] его любимая голубка. Тогда дремучий лес и стал спасением, где юный волхв слушал голоса природы и мудрость предков. Давно это случилось, и даже облик невесты украло беспощадное время. Но показалось вдруг, будто в огне явился её благодатный лик, по которому столько лет тосковало сердце… И не было тех лет печали. Волхв знал: ему пора.
– Скоро прилетят Птицы, – вновь заговорил Семаргл, потягиваясь, – и будут петь. Так что же ты решил, кудесник?
– Скажи, Богов посланник, – Белозар посмотрел в ясные глаза Семаргла, – коли я расскажу о видении своём волхвам, смутятся ли их сердца? Не станет ли мой рассказ причиной тому, что произойдёт?
– О, кудесник Белозар, на то и у меня ответа нет, – посланник Богов опустил взгляд. – Не только Боги Светом правят, но и вы, как дети их.
Белозар вздохнул и закрыл глаза. Пение волхвов разливалось по миру, ведя за собой в неведомую даль, туда, где тишина рождалась…
– Белозар, – прошептали совсем рядом.
Старец открыл глаза. Перед ним, на ступенях подле капия, сидел юный Велижан. Он обеспокоенно смотрел на древнего служителя Богов. Песни волхвов смолкли. Старцы обратили взоры на Белозара.
– Ты ушёл от нас, – сказал Велижан с тревогой. – Уже который Собор ты внемлешь Богам один.
Белозар вздохнул: он чувствовал студёный ветер от взмахов крыльев Птиц. Печальную радость омрачал лишь ответ перед Богами. Как же быть? Какую весть поведать миру?
Белозар ничего не сказал молодому волхву; он медленно поднялся, опираясь на посох, и подковылял к сердцу капища. Старый волхв поднял ритуальную чашу, что стояла недалеко от костра, крепко обхватил рукой посох, который давно сделался выше его самого, закрыл глаза и зашептал. Волхвы благоговейно замерли.
Вторя словам Белозара, искрящийся туман окружил старца. Дым клубился, будто живой, кудрявился, следуя велению Слова, и медленно, водой, стекал в чашу, что дрожала в старческой руке. Когда чаша наполнилась серебряной водой, Белозар замолк. Туман рассеялся, и волхвам почудилось, будто перед ними не вековой старец, а молодой прекрасный юноша с дымящейся чашей в руках. Волосы его были цвета спелой пшеницы, а ясные глаза – пронзительно-голубые, как чистое весеннее небо. Но видение померкло, и перед служителями Богов вновь предстал их древний учитель.
– В этой чаше то, что поведали мне Боги, – говорил Белозар хрипло. Его скрипучий голос громко звучал в лесной тишине. – Я не знаю, надобно ли это знание вам передавать. – Он помолчал, задумавшись. – Я так и не решил, – волхв вздохнул. – Как быть со знанием – думать вам, живым. Ко мне летят уж Птицы. Кто хочет – может испить из сосуда, кто хочет – может огонь из него затушить, когда меня не станет. Но коли испить решится кто, пусть помнит: то, что в сосуде помещено – может быть, а может и не быть совершено.
Белозар замолк и не говорил уж более. Зарницами озарилось на Юге небо, сияющая зелёная пелена укрыла звёзды. Всполохи света играли и переливались, то ярче вдруг светились, то волной бежали, то гасли, чтобы вновь озарить небосклон таинственным огнём.
– Вестники Ирия совсем близко, – прошептал один из волхвов.
И видели волхвы, как ещё ярче засияло небо, заиграл цветами бархат ночи и заплакали звёзды. Две капли Света опустились подле меркнущего костра, рядом с Белозаром. Звёздный свет коснулся земли, и перед волхвами предстали птицы необычайной красоты. Голова и грудь – как у прекрасных дев, оперение одной сверкало золотом, другая же была облачена в серебро. Птицы мягко обняли Белозара, уложили бережно на землю. И полилась песня, и мелодия звуков золотых ворожбой укрывала усопшего. Стоявшие поодаль волхвы медленно, чуть дыша, опустились на ступени капища. Песнь завораживала, уводила за горизонт, в страну, где счастье правит…
Когда первый луч солнца пробудил лес от ночного сна, в древнем капище царила тишина. Огонь потух давным-давно. И лишь полная воды чаша стояла в центре святилища.
Через бескрайнюю тайгу пролегала дорога из Южного Предела к Ледяному Морю, в великий Солнцеград. Путь был долгим и сложным.
Торговый караван с южных земель много дней шёл по дороге, ведущей через дремучий лес, когда лошади остановились недалеко от святого места. Один из пилигримов, стражник в доспехах, в поисках места для лагеря забрёл в древнее капище. Он почтил Богов, помолился Матери-Земле. Когда святое место покинуть собрался, увидел деревянную чашу, которая стояла подле кострища. Сосуд украшали руны, значения которых воин не знал. Он поднял чашу, и легкий туман стёк с серебристой глади воды. Почудилось путнику, будто бездонная пропасть сокрыта в глубине сосуда, и глядит на него Нечто из толщи воды. Испугался человек, но взора отвести не мог. Как заворожённый смотрел на воду, долго смотрел, пока не одолела его жажда великая. Спасение лишь во тьме сосуда воин видел. Испил воин воды студёной, и небывалое видение предстало перед ним. Будто мир огнём охвачен. Бушует зверь – трёхглавый морской змей. Солнцеград разрушен… А на троне – человек, кто свою душу заключил во тьму.