За фасадом того сада. Исторические повести - читать онлайн

Паспорт

В знаменитом фильме 1939 года, «Подкидыш», домработницу Аришу гениально сыграла Рина Зеленая.

– У нас вот так вот как раз, в 57-й квартире старушка одна тоже зашла. Попить воды попросила. Попила воды. Потом хватилися – пианины нету! Шо я вам должна отвечать? А может, вы жулики! Хорошее дело!

Откуда она взялась, эта Ариша с ярко выраженным украинским говорком, в довоенной Москве? Тридцать девятый год прошлого столетия. Еще каких-нибудь шесть лет назад Украина умирала от голода, на Харьковских улицах люди падали замертво, а что творилось в Украинских селах трудно представить. Украину взяли измором, коллективизация свершилась окончательно, крестьян снова закрепостили.

Но была все ж таки лазейка из бесправного и беспаспортного колхоза. И не возвращались парни из армии в родное село, а ехали на стройки, вербовались за полярный круг, только бы обрести краснокожую паспортину. А девчонок, еще малых и неразумных, ученые жизнью родители отдавали в город, в услужение новым советским господам, за тарелку супа, подстилку на сундуке, в прихожей и вожделенную прописку, с которой она с наступлением совершеннолетия могла получить паспорт.

Так, или иначе, и в Ленинграде, на улице Рубинштейна, в квартире одного очень важного номенклатурного товарища появилась Хрыстя. Впрочем, по имени ее никто не называл. Сначала звали Хохлушкой, а потом сократили до имени Лушка, хотя, согласитесь, что Хрыстя (Кристина) и Лушка (Лукерья) совершенно разные имена. Лушка была чем-то похожа на персонаж из фильма, только гораздо выше и шире в плечах. При каких обстоятельствах нынешний хозяин подобрал ее еще совсем девчонкой в одном селе на Слобожанщине, где он командовал заградотрядом? Сначала Лушка нянчила его детей, кашеварила-стряпала и прибирала квартиру, а потом уже ей и продуктовые карточки стали доверять, и деньги, посылая отстаивать очереди в магазинах. Ну и правильно, куда она денется, круглая сирота?

Блокада

Когда началась война, и номенклатурный товарищ со всей семьей отправился в эвакуацию, Лушке места в их вагоне не нашлось, ее оставили стеречь квартиру, с полной уверенностью, что крепче и надежнее сторожа во всем Питере не сыскать. Ну и ладно. Что той Лушке война? Она в детстве такой голодомор пережила, что еще многих ленинградцев учила, как суп из старых башмаков готовить.

Блокада – 125 грамм сырого, с запахом керосина (защита от «трупной» эпидемии) хлеба в сутки. Мясные пирожки с Сенной. Этих пирожков на рынке было много. Так же много, как пропавших без вести людей. В начале 1942 года в Ленинграде появился новый вид преступления – убийство с целью добычи еды. По подворотням шныряли бродячие банды убийц. Они грабили стоявших в очередях людей, выхватывали у них карточки или продукты, устраивали набеги на хлебные магазины, врывались в квартиры, забирали ценности. Ходили слухи о братствах людоедов. За людоедов принимали людей со здоровым румянцем на лице. Их делили на два вида: те, кто предпочитал свежее мясо, и пожиратели трупов. О существовании трупоедов догадались по вырезанным из мертвецов кускам бедер, ягодиц, рук. Такое явление медики назвали «голодным психозом». Те, кто питался человечиной, находились в самой конечной стадии безумия. После зимы 1942 года на улицах не осталось ни одной кошки, собаки, птицы, крысы…

Пока тысячи людей пухли от голода, другие наживалась на этом. Работники молочной фабрики за стакан молока выручали золото, серебро, бриллианты. А молоку-то в блокаду откуда взяться? – его из соевых бобов на заводе гнали. Иначе и никак. Более предприимчивые люди организовали продажу так называемой «бадаевской земли», вырытой в подвалах сгоревших Бадаевских складов. Это была грязь, куда вылились тонны расплавленного сахара. Первый метр земли продавали по сто рублей за стакан, земля, взятая поглубже за пятьдесят рублей.

«Спасибо ленинградцам за помощь москвичам в борьбе с кровожадными гитлеровцами» – такую телеграмму отстучал командующий Западным фронтом Георгий Константинович Жуков 28 ноября 1941 года. И было за что благодарить. Осажденный Ленинград производил промышленную и военную продукцию, поставляя её не только защитникам города, но и за пределы кольца блокады:

Только за второе полугодие 1941 года, Ленинград дал фронту 713 танков, более трех тысяч полковых и противотанковых орудий, более 10300 минометов, 480 бронемашин, 58 бронепоездов. С июля по декабрь 1941 года фронт получил более трех миллионов снарядов и мин, сорок тысяч реактивных снарядов, большее количество другой боевой техники. Все выпускаемые городом орудия и боеприпасы направлялись не только на Ленинградский фронт, но и под Москву. В 1942 году промышленность Ленинграда дала фронту 60 танков, 692 орудия, более 1500 миномётов, 2692 станковых пулемёта, 34936 автоматов ППД, 620 автоматов ППС, 139 ручных пулемётов, 38 боевых кораблей с двумя миноносцами, одной подводной лодкой, шестью торпедными катерами и двумя морскими охотниками в придачу. Вот и судите сами:

В то же самое время, когда в Ленинград не завозили в достаточном количестве продовольствия, туда ухитрялись завозить сырьё и материалы для обеспечения нужд городских промышленных и военных предприятий, и тогда же, когда не хватало транспорта для эвакуации умирающих ленинградцев, – транспорт находился для вывоза сотен танков, тысяч орудий, десятков тысяч пулемётов и миномётов, сотен тысяч автоматов, огромного количества снарядов. Трагедия Ленинградской Блокады – преступление коммунистического режима страны. «Дорога жизни» была достаточно широка для 700 танков, но узка для умирающих от голода людей.

Неспроста обвинение в блокаде Ленинграда с немецкой армии в Нюрнберге было снято. Так как ею был оставлен коридор для выхода беженцев и у советской власти были возможности ввоза продовольствия. Смольный отнюдь не голодал.

Память

Именно в это страшное, голодное время к домработнице Лушке стала возвращаться память детства. Нет, не счастливого детства под маминой юбкой – такого ей вспомнить не довелось, а того умопомрачительного голода, когда она с братишками ковырялась в земле, отыскивая что бы съесть. Ели дождевых червей, улиток, лягушек, мух, жуков.

Повзрослевшая девушка чувствовала с тем голодным детством в украинском селе и Ленинградской Блокадай какую-то взаимосвязь. Чувствовала, но не могла осознать.

А возможно ли здравомыслящему человеку осознать, что привела к убийству голодом в миллионных масштабах. людоедски спланированная конфискация урожая зерновых и прочих продуктов у крестьян на протяжении 1932—33 годов для экспорта за границу? При этом советская власть запрещала и блокировала выезд голодающих за пределы Украины, отказывалась принимать помощь для голодающих из-за границы. Причины этого массового преступления никогда в СССР не расследовались и никто из власть имущих, причастных к преступлению, не понес наказания при том, что даже высшее руководство СССР, включая Сталина, знало о фактах гибели людей от голода.

На протяжении десятилетий массовое убийство искусственным голодом не только замалчивалось советской властью, но и вообще запрещалось о нем вспоминать.

А Лушка вспоминала. Вспоминала, как раскапывали в поле мышиные норки, добывая из их «кладовушек» горстки зерен, как несли они свою добычу матери, а та дробила зерна в ступке и варила с мелко нарезанной старой уздечкой, от коняшки, забранной коммуняками. Как на запах от этой похлебки однажды приперлись коммуняки из заградотряда. Зачем они выплеснули это варево в огонь? Все плакали, мама кричала. Старший коммуняка стукнул маму прикладом по голове, та осела и замолчала. И дети умолкли. Вот только Хрыстя… Она же никакая не Лушка, она Хрыстя! Вот только она запрыгнула коммуняке на загривок и вцепилась в его кучери.

Он ее почему-то не убил.

– А ты сильная! – скрутил девчонку в охапку, надел мешок на голову и унес из родной хаты.

С той поры она и жила при нем. Сначала в казарме, потом в Ленинграде, в его семье. Жила, как пойманная зверушка, прирученная за корм и теплую подстилку. Может и убежала бы, да хозяйские дети к ней ластились, вот и отогрелась и прикипела душой к чужому дому. А теперь все вспомнила. Много вспомнила, пока дежурила на крыше, всматриваясь в расчерченное прожекторами студеное небо.

В бригаде

Лушка ничья, на нее даже иждивенческие карточки не выпишут. «Кормильцы» уехали, запасы съедены. Спасибо соседям, подсказали устроиться на завод. Поначалу она на работу ходила пешком, да уж больно путь не близкий. Потом, как и многие девчонки и мальчишки стала ночевать прямо в цеху.

Перед Второй Мировой войной в Советском Союзе была создана новая военная промышленность, не уступающая европейским странам. Машиностроительный завод №7 имени М. В. Фрунзе работал на оборонку. Именно там появились первые в России модели орудий с нарезным стволом. В годы войны завод не только продолжал работать, но и освоил производство лучшего, по тем временам, 100-мм противотанкового орудия БС-3, и принял участие в создании знаменитых «Катюш». Помимо выполнения отдельных заказов Ленинградского фронта, здесь организовали производство еще трех изделий: пулеметов ДП, защитных панцирей для личного состава Армии и Флота, минометов М-20.

На этом-то заводе и началась трудовая деятельность Лушки.

Девочки в бригаде разные. Были из образованных, но в основном, из простых рабочих семей. То, что Лушка не умеет читать, заметили не сразу. А когда заметили, то занялись образованием подруги. Учение шло успешно, и к концу войны она уже бойко читала и умела писать печатными буквами. Отзывчивая и трудолюбивая Лушка полюбилась всем. Веселила ее восторженная доверчивость, когда на любое сказанное слово, она таращила и без того большие черные глазища и восклицала: «Та ты шо!» Ее так и прозвали Лушка Татышо.

Душевно ей в бригаде жилось. Везде с подругами побывала. Вот только, когда пленных немцев у Кондратьевского рынка показательно вешали, она сказалась больной, не пошла и потом всю ночь проплакала.

– Луш, ты чего плачешь?

– Голова болит.

Про хозяйскую квартиру даже не вспоминала. Чай не цепная собака, чтобы чужое барахло караулить. После войны жила в общежитии при заводе, работала, училась в школе рабочей молодежи. В той самой школе она Валентину как раз и встретила.

Учительница

Валентина Петровна сама от горшка два вершка. Институт закончила в Новосибирске, в эвакуации, куда попала вместе с родителями. Вернувшись в Ленинград получила распределение в ведомственную среднюю школу при заводе «Арсенал» преподавать математику. Там же, в вечернюю смену, располагалась школа рабочей молодежи. Так что с утра она учила детей, а вечером взрослых.

Сразу вспоминается советский художественный фильм «Весна на Заречной улице», снятый режиссёрами Феликсом Миронером и Марленом Хуциевым, одна из самых популярных послевоенных отечественных мелодрам, как раз про такую учительницу. А помните крылатую фразу оттуда? – «Учение, конечно, свет, только на нашей улице фонари и так хорошо горят».

Взрослые ученики самые трудные: в основном ветераны войны и ребята переростки из тех тружеников тыла, которые обеспечили стране победу. Все они цену себе знали, а она кто? – ученая пигалица, «синус на косинус», как обозвал ее какой-то верзила. Обозвал в первый и последний раз, потому что получил такую затрещину от сидящей сзади черноглазой девицы, что более ни он, ни кто другой обзывать учительницу не посмел. В классном журнале эта черноглазая девица записана, как Кристина Пинько, но все ее звали просто Лушка Татышо. Причем, на Кристину Лушка отзывалась не очень.

На учительницу Татышо запала серьезно. Взяла над ней опеку и стала провожать домой после школы. Провожать было недалеко, но время неспокойное, а учительница проживала на Финском переулке, рядом с Финляндским вокзалом. Того гляди нападет какой лихой человек. А Лушке-то все нипочем, она вона какая здоровенная, на такую наскочить себе на погибель.

Учительнице Лушка нравилась. Вроде бы так себе, девица неотесанная, но чувствовалась в этой неотесанной такая природная сила души, такое тепло и такая надежность, что невольно только о ней и думалось.

Валентина Петровна жила с мамой, отец погиб на испытательном полигоне буквально перед самым окончанием войны. Они приглашали Лушку на чай, но та стеснялась, да и общагу на ночь закрывали, так что лучше скорей разворачиваться и топать на Арсенальную улицу, в родную общагу, что располагалась ровно напротив женской тюрьмы. Как любили поговаривать соседки по комнате: «Мы не там и слава Богу!»

Так и провожала ученица учительницу, пока не случилась беда. У Валентины Петровны погибла мама.

Бандитская пуля

В послевоенном городе и так неспокойно. Одно за другим следовали ограбления продовольственных баз, магазинов, квартир. Случались вооруженные нападения на улицах, во дворах, подъездах. В руках у бандитов после войны оказалось огромное количество огнестрельного оружия, его нетрудно было найти и добыть на местах недавних боев. Еще более усугубил ситуацию неурожай 1946 года. Грабители-одиночки и организованные банды действовали во всех районах города. Среди бандитов много участников войны. На фронте они научились стрелять и убивать, и поэтому не раздумывая решали проблемы с помощью оружия. В одном из Ленинградских кинотеатров, когда зрители сделали замечание курившей и громко разговаривающей компании, раздались выстрелы. Погиб милиционер, было ранено несколько посетителей, в том числе и мама Валентины Петровны. В кои-то веки, пока дочь была на работе, она с соседкой выбралась на только что вышедший на экраны фильм «Маскарад».

Вдвоем

Мама после ранения так и не оправилась. Умерла она дома, через неделю после выписки из больницы.

Валентина Петровна осталась совсем одна. Она так и сказала Лушке:

– Кроме Вас у меня никого нет. Оставаться одной просто страшно – переезжайте ко мне.

И Лушка переехала.

Они так и прожили вместе всю жизнь. Лушка научилась откликаться на Кристину, закончила техникум при заводе, потом заочный Северо-западный политехнический институт и работала в конструкторском бюро, все там же, на родном заводе. А Валентина Петровна так и преподавала в школе математику.

Это молодым кажется, что впереди длинная жизнь. На самом деле она очень короткая. И за эту жизнь надо столько всего успеть…

Нонна

Как ни закатывай глазки, не крути пальцы веером, а в основном, французская кухня русских ресторанов до революции принадлежала татарам. Татары народ непьющий, на хмельной соблазн не падки, а потому и дела у них шли исправно, без растрат и прочих эксцессов. Касимовские татары владели сетью железнодорожных ресторанов и буфетов от Москвы до Варшавы: по Николаевской дороге их держало семейство Байрашевых.

Нонкин папаша никакими ресторанами не владел, хоть и был из тех же касимовских, но тоже при татарской должности отродясь находился. Должность эту имел по наследству от отца своего. Он исправно служил дворником при ресторане Гатчинского Варшавского вокзала. Уцелев от революций, гражданской войны и большевистских погромов, он так и продолжал грести снег и подметать двор на одном и том же месте.

Сама станция и пассажирское здание, проект которых разработал еще в середине девятнадцатого столетия архитектор Сальманович, представляли собой вытянутый павильон с арочными окнами и дверями, в котором императорскую половину от кассового зала и вестибюлей 1-го, 2-го и 3-го классов отделял сквозной проход. Участок для дворницкого обслуживания не маленький, но Нур управлялся.

Дом его недалеко, за переездом стоял. Этот переезд всегда татарским назывался. Хороший дом и хозяйство крепкое. Татары напоказ не живут, чужой зависти не способствуют. Что, там, у Нура за забором, с улицы не видать. Много у них с Зухрой детей было, да всех в Гражданскую войну тиф забрал. Нонна потом родилась. Только она теперь в их старости утешение – младшенькая, последняя и единственная живая. Они ее холили и лелеяли. Старые татары говорят, что Нур дочку распустил, да не те нынче времена, чтобы девчонку взаперти держать. На всех улицах репродукторы орут:

Кому и как там счастье, лучше сомневаться молча. Скольких беглых раскулаченных татар гатчинские соплеменники прятали по своим дворам, помогали выправить документы и пристраивали на работу среди своих – никакие нынешние следопыты теперь не дознаются. А вот в том, что сила велика, уже никто не сомневался. Если дочку в комсомол записали, значит так и надо. Нынче бабу за воротами не спрячешь. У Нура и Зухра теперь работает – посуду в ресторане моет. Какие-никакие деньги, да еще и с тарелок остатки соседских ребятишек подкормить, а то и для своих пирогов начинку сварганить. Время голодное, когда еще, то счастье будет, и кто до него доживет? А соседские ребятишки им веников для козы надерут. Самим-то драть некогда, все на работе, а покупать дорого. Нонка семилетку закончила – пошла на завод. Это бывшая артель «Юпитер», которая стала называться «Цветметштамп». Выпускались примусные горелки и арифмометры, а с 1932 года освоили выпуск портативных патефонов.

Вечерами Нонна пела в клубе, на танцах, под аккордеон самого Натана Левина. Ох, и красивая пара получалась! Даром что Натан слепой. Вроде бы слепой, а глаза прекрасны, как у ангела. В том, что промеж ними любовь никто не сомневался. А они и не перечили. Быстро сообразили, что так гораздо спокойнее. Нонну парни больше не цепляют и к Натану девушки липнуть перестали.

Город обрастал, множился, меняли ему имя: То в честь Троцкого, потом Троцкий поганым стал, а город гарнизонный, казарменный, так его в Красногвардейск окрестили.

Оккупация

Вот так и жили, пока война не грянула. Нонну с заводом в город Боровичи Новгородской области должны эвакуировать, да она с Натаном и комсомольской бригадой синеблузников под Лугой застряла. Пришлось на перекладных, а где и вовсе пешком домой пробираться. Только добрались, как на следующий день в город вошли немцы.

Когда на проспекте 25 Октября показались гитлеровские мотоциклисты, они были сметены пулеметным огнем из двухэтажного дома на углу Советской улицы и проспекта. Это группа бойцов-ополченцев вела последний бой за город. Бойцы из группы прикрытия сражались до тех пор, пока из города не вышли все наши подразделения.

На третий день после оккупации был повешен на городской площади политрук этой группы прикрытия, Григорин. Раненые бойцы из его отряда брошены в концлагерь.

Через месяц, над площадью Коннетабля, уже красовалась свастика, укрепленная оккупантами на самой вершине тридцатидвухметрового обелиска. Более двух лет торчала она символом «нового порядка».

В городе и его окрестностях оборудовали концентрационные лагеря, в которых гибли десятки тысяч мужчин, женщин и детей. Согнав в Красногвардейск жителей из прифронтовой полосы – Урицка, Стрельны, Красного Села, Петергофа, Пушкина и других населенных пунктов и городов, фашисты начали систематически и планомерно уничтожать их. В городе находился огромный концлагерь под названием «Дулаг-154». Филиалы этого концлагеря располагались на территории бывшего военного аэродрома, на улицах Хохлова, Рощинской, в полуразрушенных помещениях «Цветметштампа», где еще недавно трудилась Нонна. Здесь каждый день от голода и холода погибали сотни людей. Ежедневными были и публичные расстрелы на глазах у жителей. Свыше семи тысяч человек погибли в концлагерях, расположенных в районе села Рождествена.

Слепому еврею в оккупации, без посторонней помощи, не выжить. Помогать еврею смертельно опасно. Однако помогли. Натана никто и не узнает – вместо каштановых кудрей, на бритой голове тюбетейка, губы обрамляет бородка на татарский манер, вместо пиджака модного покроя ватный халат. Он с Нонной и Зухрой, в ресторанной кухне, чистит картошку. Его туда сам муфтий рекомендовал. У муфтия с новой властью отношения налажены – немцы татар не цепляют. К ним даже на постой только штабных офицеров определяют. Муфтий понимает – татар не цепляют пока кто-нибудь из них не набедокурит. А случись чего, так сразу со всеми разберутся. Вот и случилось – пригрел Нур еврея. Значит и муфтию придется этого еврея прикрыть. И это еще хорошо, что Натан теперь у Нура живет, а какой у дворника может быть офицерский постой, если к нему даже ефрейтора селить неудобно? Так что тут Нуру повезло – в его доме немцы не стоят.

Времена-то страшные, а молодая душа беспокойная, так и хочется накинуть на плечи лямки аккордеона и пройтись по клавишам. Когда у человека душа болит, разве не музыка утешение для ноющего сердца? Нет больше ни отца, ни матери – страшно они погибли и могилы их не сыскать. А еще где-то его сердечный друг, что с ним, жив ли? Последний раз встречались под Лугой, где их часть летним лагерем располагалась, он специально туда концерт своих синеблузников организовал, а потом… «Смешались в кучу кони, люди»

Из местного населения оставались либо подростки до 14—16 лет, либо пожилые люди и женщины. Мужского населения не было. Натан, хоть и слепой, хоть и татарином прикинулся, а все не дитя и не женщина. И Нонна девушка крепкая. Того и гляди в Германию угонят. Подметает Натан с Нонной двор, а как заслышат немецкую речь, так скрючатся оба. Даром что ли артистами до войны в заводском клубе прославились?

А немцы обживаются, решили тут навеки поселиться, уже и бордель оборудовали, девиц из Прибалтики выписали – гуляют.

Но гулять им оставалось недолго.

Освобождение

Ожесточенные бои на подступах к городу развернулись в январе 1944 года. Немецкое командование надеялось удержать наши наступающие части на сильно укрепленном Гатчинском рубеже, являвшемся частью «Северного вала». Гитлеровцы взрывали мосты, минировали подступы к городу, устраивали завалы на дорогах. Они стянули сюда новые артиллерийские батареи и минометы.

По бездорожью, через болота и леса, в тыл противника, вышла, перерезав его коммуникации, наша стрелковая дивизия. Город был окружен.

После мощного огневого налета в ночь с 25 на 26 января начался штурм Гатчины. В дальнейшем события развивались так: с западной, северной и восточной окраин к центру города устремились стрелковые подразделения. Ожесточенное сражение развернулось на улицах. Среди пламени и дыма наши войска выбивали гитлеровцев из домов и подвалов, дотов и дзотов. Штурмом взяли Гатчинский дворец, освободили Приорат. Саперы на ходу обезвреживали мины и взрывчатку.

Не много домов уцелело в городе.

26 января 1944 года Гатчина полностью освобождена. На балконе высокого здания в центре водрузили красное знамя. Наши победили – Варшавский вокзал в руинах. От родового гнезда Нура печная труба среди головешек. Грех жаловаться, не он один пострадал, у него-то хоть все живы.

Согласно немецкой переписи, в июне 1943 года, в Гатчине числилось 22 тысячи жителей, а в момент освобождения оставалось 2,5 тысячи человек.

Беженцы

Зима, холод собачий. Не затем уцелели, чтобы заживо замерзнуть. Переночевали в погребе вповалку, обмотались ветошью, и с рассветом отправились в сторону Ленинграда. Шли вдоль разбитой линии железной дороги. Не одни они шли. Много людей устремилось туда, от войны подальше.

Вот так Натан и Нонна с ее родителями оказались в Ленинграде. Сколько таких беженцев добрались до разрушенного послеблокадного города, большая часть населения которого либо вымерла от голода, либо погибла при артобстрелах и бомбежках? А Ленинграду нужны рабочие руки.

Однако, непосредственно на беженцев из освобожденного Красногвардейска, органы безопасности обращали особое внимание. Ведь именно там дислоцировалась «оперативная группа А» полиции безопасности и СД, возглавляемая бригаденфюрером СС и генерал-майором полиции Йостом Хайнцем. Эта группа, кроме разведывательной и карательной операций, вела активную зафронтовую разведку. В подчинении айнзатц-группы А находилась зондеркоманда 1А, размещавшаяся в Красногвардейске. Там же дислоцировалась оперативная команда 1Ц. Во главе ее был штурмбанфюрер СС Курт Грааф. Именно эта команда вела усиленную подготовку к вступлению в Ленинград и, наряду с проведением карательных операций, засылала к нам специально подготовленных агентов из лиц хорошо знающих город.

Немцы перебрасывали агентуру до конца существования третьего рейха. Причём с отступлением всё больше численно забрасывали.

В 442-м госпитале, в мужском и женском туалете, обнаружили пачки фашистских листовок-пропусков «на ту сторону». Кинулись искать, кто подбросил – нашли. Оказалось, бывшая секретарша начальника госпиталя, сожитель которой, как потом выяснилось, был агентом абвера. Так вот она приперлась в госпиталь, переночевала у приятельницы и оставила листовки в туалетах. После этого-то и началась операция по обнаружению «немецкого агента».

Возвращается однажды Нонна после работы в свой барак, в Автово, а навстречу ей соседка.

– Нонна, вертай обратно, отсидись где-нибудь, твоих «воронок» забрал.

– Как забрал?

– Так и забрал, забудь сюда дорогу.

Пара

И пришлось Нонне теперь к Натану на постой проситься. А Натан сам себе не хозяин, у дяди живет, вроде бы и неудобно, а что делать? Но там, у него, родичи с пониманием оказались.

– Нонночка, живите, сколько надо! Вы нашего Натанчика спасли, а мы что ли нелюди?

– Спасибо, мне бы переночевать, а завтра я к участковому схожу, узнаю, что там с родителями.

– И не вздумайте! Ходите только на работу и обратно сюда! Лес рубят, щепки летят! И родителей не спасете, и себя погубите.

Вот так их и поженили Нонну и Натана.

Сердечный друг Натана с фронта не вернулся – погиб при форсировании Днепра. Родители Нонны тоже где-то затерялись.

А Нонна и Натан живут. Интересная пара получилась. Оба консерваторию закончили. Он по классу фортепиано, она по вокалу. Работали в филармонии, объездили с гастролями весь Советский Союз. Заграничные гастроли им, конечно, не светили, поскольку они оккупацию пережили, ну и не они одни такие.

Работали дуэтом, пока не подружились с такой же интересной парой, тоже музыканты. В Катькин сад зашли как-то вечером, встретили коллег – разговорились, обнаружили «общие интересы». Вот и спелись. И получился квартет «Адажио» – может, слышали? Слухи, правда, про них весьма пикантные ходят…

Но музыка-то хорошая!

Вражеские маркитанки

Ее город обороняла 9-я армия, которая чуть не оказалась в окружении и спешно отходила через наплавную переправу к Одессе. Генерал-полковник 11-ой армии вермахта Ойген Фон Шоберт вызвал авиацию, однако советские части умудрились переправиться и уйти. 16 августа 1941 года немецкие войска вошли в Николаев.

Позже, 21 сентября 1941 года, Фон Шоберт посадил свой самолет на заминированный аэродром в Широкой Балке, и разлетелся на мелкие кусочки. Однако, он успел проникнуться нуждами своих солдат и в срочном порядке затребовал от тыловиков «сексуальное довольствие».

11 августа два борделя из тридцати женщин прибыли в Вознесенск на танках, а еще два окопались под Николаевом со стороны Водопойских хуторов.

Наши ушли, город замер. Все магазины настежь и тишина. Только ветер гонял по безлюдной мостовой центральной Советской улице разноцветные бумажки никому больше не нужных советских денежных купюр… Вдруг раздался гул моторов, и к гостинице подкатили, крытые брезентом грузовики. Красотки в нарядных платьях выпорхнули из кузова.

В город прибыл немецкий походный бордель.

– Ой, да какое нам дело до интимной стороны жизни солдат вермахта в оккупированном Николаеве!

– Нам – никакого, а моих героинь это касается. Так что наберитесь терпения.

На шестой неделе вражеская пехота ушла дальше, на восток, и тыловые службы отправились вслед за передовыми частями, а за ними и походные бордели навсегда покинули город, а их место заняли стационарные заведения, согласно указу Гитлера от 17 июля 1941 года о создании «Имперского министерства по делам оккупированных восточных территорий» под руководством Альфреда Розенберга. Эта организация обязана была скрупулезно регламентировать отношения немецких властей с местным населением.

Немцы, народ дотошный, так что и сексуальная жизнь в оккупированных территориях определялась нормативными актами, которым следовали все немецкие администрации.

А население Николаева еще не успело забыть первую германскую оккупацию, но успело отвыкнуть от дореволюционных публичных домов. Ведь уже в 1929 году Совнарком СССР отрапортовал, что в Советском Союзе устранены социальные условия, порождающие проституцию. Так что в самом начале полевые бордели вермахта и местные жители существовали отдельно друг от друга. Но когда «военные» проститутки последовали за своими частями на Восток – в городе начали создавать тыловую сексуальную инфраструктуру.

По адресу Московская, 31 (угол Потемкинской) в гостинице офицеров люфтваффе открыли первый элитный бордель, где работали немки. А к началу 1942 года открылись два заведения для нижних чинов, фольксдойче и сотрудников местной жандармерии. Они располагались на 2-й Слободской, 44, во дворе продуктового склада, и на Спасском спуске, 14 (угол Шоссейной – бывшая Фрунзе).

О работе этих учреждений, свидетельствует газета «Deutsche Bug-Zeitung», которая издавалась Николаевским генеральным комиссариатом. Статья в номере от 23 ноября 1942 года повествует о расчетах пропускной способности и логистике немецких гарнизонных борделей. По штату, рядовому составу полагалась одна проститутка на 100 солдат, для унтер-офицеров – 75, а для офицеров – до 50 клиентов на человека.

Отбор кандидатур для тыловых борделей В 1941-м был строгим: Только чистокровные немки, отменного здоровья, без телесных изъянов, ростом не ниже 170 сантиметров и с хорошими манерами. Позднее, когда чистокровных немок стало не хватать, на работу уже брали и светловолосых украинок.

Согласно уставу сухопутных войск, для посещения борделя, солдат получал 5 талонов на месяц и проходил медосмотр. В заведении он регистрировал талон на кассе, а корешок сдавал в канцелярию воинской части.

Немцы успели сжечь документы перед отступлением и никто никогда не узнает сколько николаевских женщин пожелали зарегистрироваться в списках городских проституток.

Судить легко, но у каждой такой женщины своя причина. Ведь, как правило, именно на женские плечи падают все тяготы вражеской оккупации.

После освобождения Николаева от фашистов, Оксана не рискнула оставаться в родном городе. Под немцами, благодаря ее изворотливости, семья выжила, младших братишек и сестренку в Германию не угнали. А теперь, если наши прознают, как она выживала – не пощадят ни ее, ни спасенных детей и родителей. А так, без нее, авось их и не тронут.

Бежала Оксана на Север. Мыкалась по углам Псковской окраины, пока ни осела окончательно на берегу речки Тигода, под Любанью, в каптерке совхозного конюха Жеки.

Жека

Чудом уцелевшая дочь раскулаченного мельника, до войны перебивалась, чем Бог подаст. Среди беспризорников была известна, как Жека Гвоздь. Никто и не догадывался, что это девчонка. Ну и правильно – так безопаснее. Сколько бы рейдов и облав на беспризорников коммуняки ни проводили, а Жека Гвоздь им так и не попался. Потом ее подобрали цыгане. Они в ее сущности быстро разобрались, но ломать натуру не стали. Пацанка шустрая, по базарным прилавкам и чужим карманам шарить навострилась и ладно. В начале войны табор расстреляли немцы. Она и тут ухитрилась выжить, всю ночь раненая, истекая кровью, пряталась под трупами убитых соплеменников, а под утро, когда сгустился туман, уползла в лес, к партизанам, где оказалась просто незаменимой разведчицей и связной.

За время довоенной таборной жизни Жека пристрастилась к лошадям, научилась их понимать, ухаживать за ними. Так что после войны бывший командир отряда, став председателем колхоза в селе Померанье, назначил ее конюхом с соответствующим обеспечением и проживанием в каптерке при конюшне.

Собирает, однажды, Жека грибы, моросит мелкий сентябрьский дождик, а на опушке леса, на пеньке, сидит настоящая русалка и плачет. Вот, значит, красавица слезами обливается, а Жека ей и говорит:

– Не плачь, я за тобой, хоть в самую трясину болота пойду, только ты не плачь.

– Как же мне не плакать, если я заблудилась и не знаю, как из этого леса выбраться, а ты, милый юноша, меня тоже выводить не собираешься, а наоборот в самую трясину болота зовешь!

– Ну, если ты не русалка и меня не морочишь, то я тебя отсюда выведу. Скажи только, куда тебе надо идти?

– Некуда мне идти, с самой войны мыкаюсь. Раньше от немцев пряталась, а теперь вот от наших мужиков. Сирота я круглая и бездомная.

В колхозе

Так Жека эту красавицу в свою каптерку и привела. В сельсовете договорились, выяснили, что женщина грамотная и назначили ее в весовую корнеплодам учет вести.

Местные бабы поначалу на Оксану косяка давили – уж больно красивая, а после войны в селе мужики наперечет, для своих не хватает, а тут пришлая. Однако Оксанка везде за Жекой, как нитка за иголкой следовала. Бабы посудачили про всю их подноготную и успокоились. Уж лучше так.

За войну коневодству был нанесен большой ущерб. На начало 1946 года поголовье лошадей в СССР составило всего 10,7 миллиона голов, однако уже к 1953 г. расплодилось уже до 15,3 миллиона. Но к тому времени значительно возрос уровень технического прогресса, который обеспечил почти полную механизацию основных работ в сельском хозяйстве. Вот и у них в колхозе конюшню упразднили, заменив ее на МТС (машинно тракторную станцию).

Но на то он и колхоз, что тебя оттуда никто не уволит. Назначили Жеку при последней коняшке водовозом и на том спасибо, а уж избу-то они себе сами, за годы совместного проживания поставили. Выделил им колхоз лесу на обустройство и участок под огород. Живут – не голодают, одеты, обуты. Оксанка, в свободное от работы время, кашеварит, да на швейной машинке строчит, Жека в огороде копается и прочее хозяйство починяет. Колхозников тогда на всякие праздники в Ленинград по разным театрам и музеям возили, а то и в рабочий полдень к ним артисты приезжали. Еще и лекторы в клубе, перед кино, много чего рассказывали. Типа, «есть ли жизнь на Марсе?» или про коварство американского империализма. Так что и в колхозе не отсталые дикари живут.

Законный брак

А тут им путевку на двоих выдали по Ленинским местам в санаторий на Карельский перешеек. А в санатории массовик-затейник с баяном. Оксанка ох как петь любила, да в колхозе не до песен. Это в кино колхозники соловьями заливались, а в жизни, не разгибая спины, слезами с потом пополам. В общем они с тем массовиком спелись и он буквально на третий день к Оксане подкатил и говорит.

– Я вашу ситуацию понимаю, сам такой. Мы с моим товарищем, как вы, так открыто жить не можем – встречаемся украдкой. А вот если бы нам с такими, как вы расписаться, то неплохой бы квартет получился.

Оксана с Жекой предложенную тему всю ночь перетирали, а к утру решили, что другого случая выбраться из захолустья в Ленинград им не представится, а уж об том, чтобы паспортами обзавестись и стать вольными…

Сельское население начало получать паспорта только с 1974 года, а в период с 1935 по 1974 годы колхозникам не разрешалось переезжать в другую местность, и они были привязаны к колхозу и месту жительства.

Но выходила из этой кабалы такая хорошая лазейка, которая называлась законный брак.

Брак оказался, действительно, очень выгодным. Другой, более старший товарищ, по рангу своего статусу, занимал большую квартиру на углу Марата и Невского, постольку состоял на службе на приличной должности в обкоме профсоюзов. Избу в Померанье продавать не стали, из нее знатная дача вышла. Который баянист-затейник, он с Жекой расписался и по закону сразу смог встать на очередь в кооператив, поскольку комната в коммуналке для двоих была маловата.

Они потом так и ходили в Катькин сад вчетвером. Дружная компания получилась.

Это ж Оксанка с дружком своего законного супруга тогда с Нонной и Натаном спелись. Оксанка еще и на мандолине наяривала, дай Бог каждому так. Вот и сложился тот самый квартет. Жека с ними администратором на гастроли ездила.

Про свою работу в оккупированном Николаеве, Оксанка призналась Жеке только перед смертью. Но тогда старушкам было уже все равно. Жизнь прожита.

Дочь врага народа

28 ноября 1920 г. Краснознаменную Латышскую дивизию расформировали и около двенадцати тысяч стрелков вернулись в Латвию. Командиры же подразделений в основном остались в Советской России. Вот и ее отец остался в Петрограде и работал электриком на Краснопутиловском заводе, женившись на дочке своего земляка и однополчанина.

Эрна родилась в разгар НЭПа, да и после него семья жила, не бедствуя. Хорошие грамотные специалисты всегда ценились. Когда девочка подросла и пошла в школу, мама поступила на службу стенографисткой в Смольный. Идиллия закончилась в канун выпускных экзаменов: Черный воронок среди ночи возле подъезда и прощай, папочка, – десять лет без права переписки. Черный воронок потом и за мамочкой приезжали, да Мильда Карловна, буквально за три часа до их приезда, успела загреметь в больницу с обширным инфарктом.

После выпускного дочери «врага народа» дорога в институт закрыта. Приняли на курсы топографов и на том спасибо. Училась, подрабатывая ночной уборщицей в кинотеатре. Дома совершенно больная мама и никаких средств существования кроме Эрниной стипендии и поломойного приработка. После окончания курсов стало полегче, взяли художником-картографом во Всесоюзный арктический институт. Тогдашний руководитель института, Петр Петрович Ширшов предпочитал лично подбирать весь персонал от старших научных сотрудников до младших лаборантов. Дипломная работа Эрны ему понравилась, а на резонное замечание коллег, о сомнительной репутации девушки, как дочери врага народа, академик заявил:

– У нас нынче каждый третий спец этой «проказой» меченый и за Полярный круг сослан. А наш институт как раз именно по тем географическим координатам работает. Девушка картограф от Бога, мне именно она нужна.

Война все спишет

Вроде бы и жизнь налаживается, но грянула война. Институт в ноябре 1941 эвакуирован в Красноярск. Но у Эрны на руках больная мать, которая транспортировке не подлежала. Так что Эрна с матерью застряли в Блокадном Ленинграде. Долго думать, как жить дальше не пришлось. В том же ноябре 1941 года, на основании постановления Государственного Комитета Обороны от 9 ноября 1941 года, был образован Ленинградский корпус ПВО, за счёт реорганизации 2-го корпуса ПВО.

Эрна вступила в ряды противовоздушной обороны и служила там вплоть до полного снятия блокады. За это время ее стихи неоднократно печатались в газетах «На страже Родины» и «На защиту Ленинграда». В звании старший сержант командовала взводом таких же девушек, как и она сама.

Окончательно осиротела Эрна зимой сорок первого. В дом, где находилась их квартира, попал снаряд. А прикованная к постели Мильда Карловна, была не в состоянии при каждой воздушной тревоге бегать в бомбоубежище.

За время службы в ПВО Эрна проживала в казарме, потом получила комнату в коммуналке на Зверинской.

Есть такая поговорка «Война все спишет». Клеймо дочери врага народа списали боевые награды и осколочное ранение. В 1942 году ее приняли в партию, а в конце 1943 года направили инструктором в отдел культуры Петроградского райкома.

В «яблочко»

Работа в Петроградском райкоме была непростой. Пока шла война, выпуски листовок, многотиражек, организация концертных бригад для госпиталя. Да и после войны дел не убавилось. Эти деятели культуры, как дети – народ не предсказуемый. У кого муза ушла к другому, кто в творческих исканиях не туда забрел. А учреждения должны работать бесперебойно. И учреждения под ее надзором нешуточные, один «Ленфильм» чего стоит. Опять же и телецентр на ее территории. Рабочий день Эрны не нормирован, личная жизнь не предвидится. То она в Центральном Парке Культуры и Отдыха имени Кирова (ЦПКО) народные гуляния организует, то по домам культуры смотры самодеятельности. А еще и в рабочий полдень по заводам и фабрикам надо лекции и концерты проводить. Да и в ресторанах за музыкальным репертуаром попробуй не проследить, а то ж не дай Бог. Все на ней.

Но за этой свистопляской Эрна никогда не забывала боевых подруг. Вот и организовала для них, во дворце культуры «Красный Октябрь», ансамбль ветеранов ПВО. И подруги не подвели, такой концерт закатили… Особенно, всех покорил танец «яблочко» в исполнении лихого матросика. Ох, и коленца матросик выдавал: и вприсядку, и кувырок через голову, а под конец сел на шпагат и сорвал с головы бескозырку. А под бескозыркой девичья коса.

Эрна даже не заметила, как сама взбежала на сцену и расцеловала танцорку. Ее звали Светлана, она всю войну отслужила в Крондштадте связисткой береговой охраны, однако ей так хотелось сплясать «яблочко» и подруги из ПВО приняли девушку в свой ансамбль. Амур, парнишка безрассудный, ему все равно где и в кого стрелять. Натянул тетиву и угодил в яблочко. С той поры, после этого концерта, Эрна со Светланой не расставались.

После войны никого не заботило, что две женщины живут в одной комнате. Мало ли кто и по какой причине живет друг с другом? Живые и ладно. Светлана работала телефонисткой на центральном переговорном пункте. Работа была посменная. И у Эрны дел невпроворот. Обеим по сторонам глядеть некогда. Так и жили друг с другом, долго жили. Но однажды Свету подкараулил и смертельно ранил, ради сумочки с полупустым кошельком, какой-то бандит. Конечно, если бы она отдала сумочку сразу, то непременно осталась цела и невредима, но фронтовая гордость не позволила женщине спасовать перед подонком.

Комиссарша

Я не Лев Толстой и про душевные страдания на три страницы распространяться не умею. После гибели Светланы, Эрна долго приходила в себя. Спасала работа – не присядешь и не расслабишься. А тут еще райком направил на партучебу, в вечерний Университет марксизма-ленинизма при Ленинградском горкоме КПСС на факультет этики-эстетики для творческой интеллигенции. А там просто обязывали просматривать все выходящие в стране фильмы и писать на них рецензии.

На «Мосфильме» по повести Федора Гладкова Григорий Рошаль снял фильм «Вольница». В 1955 году фильм вышел на экраны страны. Эрну фильм поразил настолько, что она не поленилась написать о нем большую и страстную рецензию. В университете рецензию оценили, и вышло распоряжение ее опубликовать. Эрна настояла на публикации под псевдонимом. Статья вышла в газете Советская Культура. Ее прочитала актриса, сыгравшая одну из главных ролей. Статья актрису равнодушной не оставила. Она позвонила в редакцию и все выспросила про автора. Ей сообщили, что автор печатается под псевдонимом, а на самом деле ее зову так-то и она инструктор отдела культуры Петроградского райкома партии в Ленинграде. У актрисы это дебют в кино. И за любую поддержку она рада отблагодарить. Заехав как-то с театром на гастроли из Москвы в Ленинград, она в первую очередь дозвонилась в Петроградский райком и лично пригласила Эрну на спектакль.

Играли «Оптимистическую Трагедию» Всеволода Вишневского. После выдающегося спектакля Александра Таирова еще в довоенном Камерном театре «Оптимистическая трагедия» ставилась по всей стране, всего в СССР насчитывается не менее 120 постановок. После начала Второй Мировой войны «Оптимистическую трагедию» вытеснили из репертуара театров более актуальные пьесы, интерес к ней возродился в середине 1950-х годов, после спектакля Георгия Товстоногова в Ленинградском театре драмы им. Пушкина, отмеченного Ленинской премией. Эрна знала спектакль наизусть и пошла по-приглашению из вежливости, не рассчитывая на то, что увидит совершенно другую, непохожую на всех прочих комиссаршу. Но, она ошиблась. В результате, за весь период гастролей театра, Эрна не пропустила ни одного спектакля и написала несколько статей, одна из которых попала на глаза сценаристу и драматургу Николаю Погодину, который тогда был главным редактором журнала Театр. Статью опубликовали. А между актрисой и инструктором райкома завязалась дружба, и дружба эта была нешуточная. Несмотря на то, что обе жили в разных городах, а у актрисы еще, то гастроли, то съемки, да и муж с ребенком – не проходило и недели, чтобы они не встретились.

Актриса и по жизни была бойцом, настоящей комиссаршей. Уже в институте про нее ходили странные слухи. Например, что она склонна к однополым отношениям в любви. Правда, одна из ее подруг утверждала, что та просто дружила с неистовой страстью и это не все понимали. Как бы, то ни было, на втором курсе института актриса вышла замуж за режиссера документального кино, который был на десять лет ее старше. Он стал ее первым и единственным мужем. Коллеги поговаривали, что брак держался на понимании с его стороны. Актриса всегда была в кого-то влюблена – бесчисленные романы на стороне. Но, все они быстро заканчивались, и она продолжала жить в семье.

После окончания института актрису приняли работать в один столичный театр. Там она пришлась ко двору и ей как-то сразу дали много значимых ролей. Вот только характер… Взяла и обсыпала дустом костюм администратора! Устроили товарищеский суд. Мол, почему это сделала? А она говорит: «Вы что, не знаете, для чего дуст? Для уничтожения паразитов…» Так и наживала врагов. А без врагов-то какая может быть борьба?

Междугородний роман с актрисой у Эрны растянулся на долгие годы. Актриса-то может по сторонам и смотрела, а вот у Эрны она была одним светом в окошке.

Воспитанницы

Незаметно пенсионный возраст подступил. От райкомовской должности ничего, кроме персональной пенсии она не поимела. Как жила в десятиметровой комнатенке, в коммуналке на Зверинской, так в ней и осталась. Одинокой-то в коммуналке надежнее, если что и скорую соседи вызовут, и за хлебом будет кому сходить.

А тут у любимой актрисы умерла свекровь. На свекрови там весь дом держался. Она и хозяйство вела, и за внучкой смотрела. Ну, насчет приходящей домработницы вроде бы уже договорились, а вот музыкальную школу девочке придется бросить. Школа далеко, возить некому. Как это некому, а Эрна?

Эрна примчалась сразу, не раздумывая. И началась совместная семейная жизнь, которая устраивала всех, кроме актрисы. О, как ее раздражала эта солдафонская латышка! И все-то у нее на своем месте, и везде-то порядок, и с супругом ее она спелась, за политику воркуют только так, и дочка в ней души не чает. И, ведь попрекнуть нечем – не за зарплату служит, на свои живет. Эрна быстро почувствовала на себе раздражение и неприязнь любимой женщины. Самое верное – плюнуть, развернуться и уехать домой, в Ленинград. Но оставалась девочка, которая привязалась к ней. И сама Эрна к ребенку, как к родному прикипела так, что без боли не оторваться. И жила, и терпела до последнего. Последнее было на очередные летние каникулы, когда она уже, как обычно, собиралась с девочкой ехать на отдых к родственникам в Сигулду, актриса заявила, что дочь поедет с мужем на его съемки в Самарканд и что на этих съемках присутствие Эрны не предусмотрено. При этом разговоре дочка была насильно заперта в ее комнате, а красный как рак супруг, не смея поднять глаз, молча разглядывал паркет под ногами.

Эрна не поехала в Сигулду. Тошно бы ей там было. Она уже привыкла бывать в тех краях со своей воспитанницей, да и родичи девочку полюбили. Были бы расспросы. Только сердце надрывать. Вернулась в свою коммуналку вовремя. Как раз кузен из Днепропетровска в командировку на согласование очередного проекта прибыл и к ней нагрянул. У кузена дома бардак – жена ушла к любовнику, у дочек переходный период, так что они чудят нешуточно. Младшая, еще куда ни шло, а вот старшая… Эрна долго не думала и поехала к кузену в Днепропетровск обуздывать отбившихся от рук племянниц. Она быстро разобралась, что к чему.

– Старшая у тебя, хоть и оторва, но вся на виду, а вот младшая… В тихом омуте черти водятся. Я пожалуй, у тебя старшую заберу. В Питере больше возможностей для ее активности.

– Где там тебе с ней в одной комнатенке ютиться?

– Ничего, авось не подеремся, а пока я жива, может, и успею ее энергию в нужное русло направить.

– Последний год учебы. Пусть уж здесь школу закончит.

– Ладно, тогда сейчас, на все каникулы ее заберу. И тебе легче, и мне веселее.

Как принято писать в подобных случаях: Эти каникулы стали поворотной точкой в судьбе Эрниной племянницы. Если до Эрны та бредила стихами Есенина и была глубоко убеждена, что настоящий поэт обязательно должен быть пьяницей, то Эрна успела ее убедить в обратном. Она прекрасно поняла причину душевной дисгармонии девушки и стала подсовывать ей нужную литературу. А еще, как бы ненароком, сводила девушку вечером в Катькин сад и все наглядно растолковала.

– Гляди и запоминай, это закон эстетики: девушка-пацанка под хмельком, мила и пикантна, такую у французов называют инженю, а мужеподобная пьяная баба смотрится отвратительно и как называется, лучше тебе не знать. С возрастом, надо стать Жорж Санд, чтобы позволить себе носить то, что хочется.

Осенью все вернулись на свои места, и только Эрна осталась в Ленинграде. Она не была совсем-то одинока. Фронтовые подруги никогда ее не забывали. То на дачу позовут, то просто в гости. Она и умерла в гостях у одной из подруг в начале следующего лета.

На похоронах были все: и родные, и бывшие коллеги, и подруги, и актрисин супруг с дочкой. Не было только самой актрисы. Наверное, очень занята была.

Дневник

Плакать, даже тайком, Лёке унизительно, а тем более прослезиться у всех на виду. Там, в траурном зале крематория, она еще как-то держалась, а на поминках выскочила из-за стола и убежала на улицу. Знала, что как только подруги и сослуживцы тетки Эрны разойдутся – родичи начнут делить барахло. Барахло это, конечно, грубо сказано: полное собрание сочинений посмертного издания Чехова, дореволюционные книги Достоевского, Амфитеатрова и Данилевского, старинный столовый сервиз… и совсем новые телевизор с холодильником. Никто не знает про ее дневник. Только Лёка знала, что Эрна каждый вечер, перед сном, доставала толстый гроссбух в коленкоровом переплете и садилась писать. Писала не больше четверти часа, но не пропускала сей ритуал никогда. Лёка знала, потому что прожила у нее все прошлое лето. И этим летом собиралась именно к ней. Ей было все равно куда поступать после школы, лишь бы уехать к Эрне. Ведь если бы не тетка с ее боевыми подругами, Лёка еще долго считала бы себя уродиной и извращенкой.

Дневник она прихватила сразу, как только вернулась с отцом из больничного морга в Эрнину комнату, чтобы собрать одежду для похорон. Сокровенные страницы про жизнь и страстную, самоотверженную любовь, о которой не пишут в книгах. Нет у Лёки права на этот дневник. Она его прочтет, сколько успеет и отдаст заплаканной девочке из Москвы, дочери той самой артистки, которая разбила Эрнино сердце.

Неженское дело

Пора было уезжать обратно в Днепропетровск. Нельзя терять время, надо куда-то успеть поступить и учиться дальше. Наверное, Лёка так бы и уехала, но Эрнина боевая подруга Майя Васильевна предложила погостить у нее и попытаться поступить куда-нибудь в Ленинграде.

– Поступишь, общежитие дадут, тогда и съедешь. Я же вижу, что ты не хочешь из Ленинграда уезжать. Не поступишь, так здесь полно рабочих мест, по которым койку в общежитии дают. Обратно всегда успеешь вернуться, ты здесь себя попробуй.

Так Лёка и осталась в Питере.

И чего ради приспичило в ту школу? Просто увидела в трамвае девушку в форме с курсантскими погонами и не постеснялась подойти.

– Это где такое обмундирование дают?

– В Стрельне, там наша школа.

– Какая школа?

– Школа МВД.

Ничего больше Лёка у той девушки не спрашивала. Дальше она просто отправилась в справочное бюро и с подробным адресом в кармане, села на трамвай и поехала в Стрельну. В здании бывшего монастыря располагалась та самая школа. Отыскать оказалось просто – поступить нет.

– Мы девушек не берем, неженское это дело.

– Но я же видела, у вас девушки учатся.

– Это исключение из правил, его еще заслужить надо.

– Я заслужу! Вы мне только подскажите как.

– Ну, раз ты такая упорная, вот тебе направление, там сейчас как раз кадры нужны. Три года стажа и будет у тебя право к нам поступать.

Право на штаны

Работа на диспетчерском пульте вневедомственной охраны МВД много ума не требует, но и расслабляться не позволяет. Лёка любила свою работу. Вроде бы ты не Бог и не ангел какой-нибудь, невидимкой на одном месте сидишь, а от тебя целостность государственного имущества, жизнь и судьба людей зависят. И в результате чувствуешь себя ответственным лицом за таинственной маской справедливости. Форма ей очень даже шла, но носить ее было несподручно. По тем временам, если ты в документах числишься женщиной, то изволь ходить в юбке безо всяких оговорок. А Лёка в юбке чувствовала себя не в своей тарелке. Долго так продолжаться не могло, и однажды Лёка заявилась на дежурство в брюках. Брюки, как и положено, форменные. Она их за свой счет в военторге купила. Однако это посчитали грубым нарушением, за что ее и вызвали на ковер.

– Самовольство! Как посмела? Еще одна такая выходка и будет выговор в приказе!

– И что, премиальные снимете?

– Ты хороший работник, мы тебя ценим, но вот зачем тебе это?

– Товарищ майор, мне так лучше. Вы же никогда не носили юбку и даже не подозреваете, какое неудобство приходится терпеть. Да и коллег от службы отвлекает. Они вместо того, чтобы сосредоточиться на работе, ноги мои разглядывают.

Какому начальнику понравится, если ему возражает подчиненный? Однако аргументы подчиненного были убедительны, и Лёка добилась права не носить юбку.

Новая должность

У майора тех подчиненных много, всех-то и не упомнить, но Лёку он теперь заприметил, ни с кем не перепутает. А тут Олимпиада-80 намечается и командование им кадровую перетряску спустило. Теперь, всех бригадиров сторожевых бригад надо или на кадровых милиционеров заменить, или произвести их в милицейскую должность. А большинство бригадиров либо инвалиды, либо лица пенсионного возраста, которые по своему положению и состоянию здоровья официально к службе непригодны.

На самом деле, для этой бригадирской работы инвалиды и пенсионеры очень даже пригодны. Такая должность никаких особых нагрузок не требует – ходи по вверенным тебе объектам и проверяй, как дежурят сторожа. Но верхнему начальству перечить, только себе во вред. Майор не Лёка, ему надо до пенсии дослужиться, чтобы хоть подполковником в отставку выйти. А сейчас проверки всякие начнутся, только держись. И, кстати, Лёка в своих брюках лучше бы в диспетчерской никому из комиссии глаза не мозолила. И снова вызывают Лёку на ковер:

– Пиши рапорт о переводе.

– Куда? Мне и здесь хорошо.

– «Наша служба и опасна, и трудна!» Нечего такой молодой и боевой девушке в диспетчерской штаны протирать. Родина зовет на новый объект.

– Какой такой новый объект?

– Назначим тебя бригадиром первой бригады.

– Тоже мне объект, сторожихами командовать!

– Сторожихами командовать? Южная Дамба, таможенный терминал! Такая нешуточная ответственность, а ты! Там наши люди рядом с пограничниками службу несут. Инпосылторг, валютный склад, маслобаза, база плавсостава! А Канонерский остров? Ты там, хоть когда-нибудь бывала?

– Так, на Канонерку же никто без спецпропуска не…

– А у тебя и там объект наблюдения будет. Я личные дела всех просмотрел, только ты на это дело пригодна.

Реальное положение

Лёку нетрудно убедить, ее похвали, и она в лепешку расшибется. Объекты в Торговом порту были, действительно, серьезные. Но, поскольку территория самого порта под усиленной военизированной охраной, точки, вверенные непосредственно вневедомственной охране Кировского района, на самом деле были оголены. Там в сторожах числились родичи офицеров комсостава Кировского РУВД. Никто из тех родичей об объектах никакого понятия не имел, и на тех постах ни разу не стоял, хотя заработную плату все получали регулярно, отстегивая бригадиру в аванс и получку по червонцу с носа. А бригадир, в свою очередь, нес эти денежки в кабинет командира над всеми бригадами, младшему лейтенанту Дубровскому. Про эту аферу майор давно знал, но Дубровский – зять начальника РУВД и выводить его на чистую воду небезопасно. Майор знал, а Лёке знать ни к чему. Эта восторженная идиотка с комсомольским задором, как раз то, что нужно на данный момент. Успеет сама, до проверочной комиссии, обнаружить оголенные посты и забить тревогу – хорошо. Дубровского накажут и майор перед начальством чист. Не успеет – накажут ее, а майор опять же легко отделается.

Удостоверение с пропуском за ворота Торгового порта в кармане, расписание проверок на неделю вперед ей тоже вручили. По тому расписанию у нее еще два дня выходных, но Лёке почему-то дома не сидится. Она едет проверять объекты вне расписания.

И поднимается шухер:

– Алло, диспетчерская, это первая бригада! Пост Маслобаза оголен! Пришлите дежурного охранника.

– Вызов принят, высылаем охрану.

Когда же, обойдя все объекты, и нигде не обнаружив сторожей, отзвонилась и отчиталась по уставу, оказалось, что такого количества дежурных на замену отсутствующих сторожей не предусмотрено и ей придется на последнем объекте сидеть самой и ждать смену. Как вы уже понимаете – смена не пришла. Лёка сидит на объекте и долбит диспетчеров. Начальник диспетчерской с докладом к майору, майор вызывает Дубровского, тот юлит, нагло выкручивается с полной уверенностью, что тесть прикроет, но тесть в Москву за новыми инструкциями улетел. Наконец, и Лёке на объект прислали охранника, а Лёку опять на ковер. На ковре уже Лёка не одна, с ней младший лейтенант Дубровский отдувается. А майор честь по чести распекает обоих.

– Вы что себе позволяете? Ни сегодня-завтра проверка, а у нас такой бардак! Где сторожа? Уволить всех прогульщиков к чертовой матери! И чтобы в течении недели там люди стояли! И больше никаких нафталиновых мухоморов! Нам реальные сторожа нужны, а не сиделки на паперти! Как, бригадир, найдете людей? Пока не найдете, сами дежурить будете.

– Сидя на объекте, я людей не найду. Неделю не прошу, мне пару дней надо.