В ненастный день 1876 года в бедной деревенской усадьбе родилась никому не известная девочка Мотя Харитонова. На неё никто не обратил внимания. Подрастая, она часто смотрела на далёкие звёзды и мечтала о будущем. Девочку заметил известный в то время купец по прозвищу Афанасий.
Однажды он собрался поехать за три моря и тайком захватил с собой Мотю. До Индии купец не доехал: его арестовали во Франции, а Мотю Харитонову выслали как немецкую шпионку.
Голод гулял по Франции. Надо было работать, а у девушки не было никакой специальности. В детстве она много читала и по самоучителю, без музыки разучила индийские ритуальные танцы. Теперь это пригодилось. Так она стала танцовщицей Мата Хари. Слава её загремела по всей Западной Европе. К её ногам были положены громкие титулы и имена. Великие люди говорили о ней в кулуарах и частных беседах. Станиславский, узнав о ней, тепло улыбнулся. Немирович-Данченко, услышав о её танцах, молча огляделся вокруг себя. Она была в зените славы, когда началась Первая мировая война. По ночам её тянуло домой. Но судьба распорядилась иначе – её арестовали. Единственное, что могли ей инкриминировать, – это неразборчивость в связях. Но судьи были глухи и обвинили её в шпионаже. Умерла Мотя Харитонова 15 октября 1916 года, не дожив всего восьми лет до появления стриптиза.
Сижу как-то в Анталии на пляже, а напротив меня – женщина, бюстгальтер сняла и так вот без него и сидит.
Я два дня терпел, а на третий говорю:
– Чего это вы так вот с голыми этими сидите?
Она говорит:
– Вам с голой грудью можно, а мне нельзя?
Я говорю:
– Но мы, мужики, на пляже все с голой грудью.
– Вот и я тоже, а вы что хотели?
– Я, – говорю, – хочу, чтобы вы их прикрыли.
Она говорит:
– А что, они у меня такие плохие?
– Нет, – говорю, – просто они меня от моря отвлекают.
Она говорит:
– Вы, мужчина, странный какой-то, это же топлес.
– Какой, – говорю, – ещё топлес? Сняла бюстгальтер, а виноват какой-то топлес.
Она говорит:
– Мужчина, вы что, только что с ветки слезли? Вон ещё женщины топлес сидят, и никто не возмущается.
Я говорю:
– Тогда и всё остальное снимите.
Она говорит:
– Ага. Размечтался.
В общем, умыла меня.
«Ладно», – думаю. На другой день прихожу на пляж, а она уже там лежит вместе со своим топлесом. Я рубашку снял, брюки снял, плавки снял, остался в одной белой кепке.
Она говорит:
– Мужчина, вы чего?
Я говорю:
– У меня сегодня топлес.
Она говорит:
– Какой топлес? Это не топлес, это – голая задница.
Я говорю:
– Вам можно, а мне нельзя?
Она говорит:
– Я не голая, я в трусах.
Я говорю:
– Я тоже в кепке. Хотите, ещё шлёпанцы надену?
– При чём здесь шлёпанцы, если у вас всё остальное голое?
– А что, – говорю, – я плохо выгляжу?
Она говорит:
– Вы меня от моря отвлекаете.
Я говорю:
– А вы не смотрите!
Она говорит:
– Как же не смотреть, если это возмутительно. Почему вы в одной кепке?
Я говорю:
– А почему вы раздетая?
Она говорит:
– Для красоты. Вот я зимой разденусь перед мужчиной, и все увидят, какая у меня загорелая грудь.
– Ага, – говорю, – А я, значит, должен всю зиму в темноте раздеваться?
– Да вам-то всё равно.
– Мне-то – да, а женщины обижаются.
– На что обижаются?
– На то, что не весь загорелый. Я в прошлом году перед одной разделся, она посмотрела и говорит: «Смотреть противно».
– Может, она о чём-то другом?
– Не было там ничего другого.
– А чего же она так?
– А потому, что незагорелый. Вот вам сейчас на меня смотреть противно?
– Противно.
– А чего же смотрите?
– А интересно.
– Ну вот, а когда загорю, вообще глаз не оторвёшь. Как от вашей груди.
– А вас никто и не отрывает.
В общем, мы с ней уже пять лет вместе загораем. Она – с голой грудью, а я – в кепке. Но в одной постели.
Лифшиц был большой, красивый и играл на гитаре. Он перевёлся в наш авиационный институт из энергетического. Там у него учёба не пошла. А поскольку папа у него был генеральным конструктором, то его и перевели в наш институт. Парень он был деятельный, сразу стал выступать со сцены ДК МАИ. В 60-х годах много было в институтах разных сатирических коллективов.
Он тут же поступил в один из них. Кроме того, он пел и сам сочинял песни. В то время бардовское движение расцветало. Лифшиц из-за своей общительности знал всех самых знаменитых бардов. Да ещё и жил он в Лаврушинском переулке, в доме писателей. Соседом у него был тогда ещё мало кому известный писатель Михаил Анчаров. Писатель он был, может быть, и не очень известный, а как барда его уже хорошо знали. Он ещё в 1939 году написал песню «Лягут синие рельсы от Москвы до Чунцы».
А в те 60-е годы красавец Анчаров, бывший десантник, пел свои песни «Маз», «Органист» и многие другие, популярные среди бардов.
Помню, у него в одной песне были слова, которые очень мне нравились своим юмором:
И ушёл он походкою гордою,
От величья глаза мутны.
Уродись я с такою мордою —
Я б надел на неё штаны.
Сегодня мало кто помнит Михаила Анчарова, а мы, знавшие его в то время, просто гордились тем, что он наш знакомый. С удовольствием пели его песни и потом радовались выходу в печати его повестей «Этот синий апрель» и «Золотой дождь». Даже на сцене МАИ артист Театра на Таганке Анатолий Васильев поставил спектакль по «Синему апрелю».
Я лично был на вечере в ЦДЛ, когда впервые увидел, как Анчаров пел свои песни «Маз» и «Органист». Зал аплодировал ему минут десять, ему пришлось что-то на бис исполнять.
Лифшиц, конечно, не был известным бардом. Но всех называл по именам: Юрка, Адка, Мишка и так далее. Юрка – это Визбор; Адка – это Якушева. Он их действительно знал, потому что где-то с ними пересекался в компаниях, но знал не настолько, чтобы называть их так фамильярно, но очень ему хотелось выглядеть более значительным. Вот он их так и называл. Но они на него не обижались, поскольку был он свой в доску, тем более – приятель Анчарова.
Один раз только на него обиделся Высоцкий. Где-то встретились они, у кого-то в гостях. Высоцкий не очень хотел петь, но его уговорили. Он спел, кажется, «Парус». Валя сказал: «Не так ты поёшь». Взял гитару и показал Высоцкому, как надо петь эту песню. Впрочем, может, это был и не «Парус», что не столь важно. А важно то, что Высоцкий после показа больше петь не захотел и вскоре ушёл, а Лифшиц попел от души и за себя, и за того парня.
Лифшиц пел и свои песни, и чужие. В основном чужие. Знал их несметное количество. Исполнял, бывало, чужую песню. Его спрашивали: «Это ваша песня?» Лифшиц кивал головой в такт ритму песни, и получалось вроде бы его песня. Свои песни были, как бы сегодня сказали, несколько «левые», приятные, но доморощенные, самодеятельные, но слушать их было можно. Тем более что исполнитель был обаятельный, девушки его любили. Слух у него был не очень хороший, поэтому и чужие песни, даже знаменитые, в его интерпретации звучали как свои. Но, повторяю, публика его любила.
Как-то поехали мы в дом отдыха всем нашим факультетским сатирическим коллективом. И вдруг разнеслась по дому отдыха весть: «Лифшиц приезжает! Сам Лифшиц приезжает!»
И он приехал. Собрались в самой большой комнате, сидели на кроватях, на полу, стояли в дверях. Лифшиц часа два пел. Все слушали, аплодировали. Вот жизнь была. Кого сейчас так будут слушать? Ради кого набьются, как селёдки в бочке? Да если хочется сегодня послушать барда, возьми билет в Кремлёвский дворец и слушай, хочешь Трофима, хочешь Митяева. А тогда это всё было полузапретно.
Вспоминаю, как в ЦДРИ был такой бардовский джем-сейшн «Гитара по кругу», и сидели в кружок: Юрий Ким, Юрий Визбор, Александр Городницкий, Александр Галич. Вот чудо-вечер был. Я на него попасть и не мечтал. Я только слышал, что такой чудесный вечер был. Услышать такую четвёрку в одной, пусть большой, но комнате, – это всё равно что сегодня услышать всех вместе живьём Каррераса, Паваротти и Доминго.
Ну да ладно, не об этом речь, а о Лифшице. Итак, он был соседом Анчарова и пользовался успехом у женщин. Бывало, даже слишком пользовался. Иногда собирались попеть и в его большой квартире. Приезжал, например, из Ленинграда Клячкин. Собиралось человек тридцать. И Анчаров, конечно, тоже пел, и ныне здравствующий Владимир Турьянский. Последний рассказывал, как он ездил с цыганским ансамблем гитаристом, и иногда в гостиницах пропадали простыни. Часа два пел Клячкин, немного Анчаров, и уж совсем на сладкое – стеснявшийся Турьянский. Но пел такие смешные песни, что имел самый большой успех. Он, этот Турьянский, вообще был человек смешной. Хорошо шутил. Например, говорил: «Пригородные Кацы».
Выпивали, конечно, потом расходились, и одна подвыпившая стюардесса, из подруг жены Вали, оставалась ночевать. Но поскольку должна была вернуться из полёта жена Лифшица, Тина, то Анчаров настаивал, чтобы стюардесса ночевала у него.
И пока он ходил к себе в квартиру готовиться к ночлегу, Лифшиц успевал переспать со стюардессой у себя в малюсенькой комнатушке, где они жили с женой Тиной. Вот такой Лифшиц был шустрый.
Лифшиц женат был не в первый раз. Была у него ещё до Тины жена, которая работала на Беговой в булочной простой продавщицей. Жена его первая была красивая, и он, Лифшиц, к ней иногда заезжал. У них сохранились хорошие, дружеские отношения. И тут я подхожу к основному сюжету.
Лифшиц почему-то до сих пор считал свою бывшую жену своей собственностью и жутко ревниво к ней относился, хотя они с ней давно уже не жили. Наверное, он считал, раз он с ней не живёт, то и никто другой с ней жить не должен. Вообще-то он, Лифшиц, не пропускал никого, всё, что двигалось и шевелилось, вызывало его живейший интерес. Но тут нашла коса на камень. Разошлись так разошлись.
И вот Валя Лифшиц придумал такую хитрую комбинацию.
У нас был общий приятель, весёлый, заводной и очень обаятельный парень с нашего факультета – Вадик. Он очень легко знакомился с девушками. Мог подойти в метро к симпатичной девчонке и спросить:
– А вы могли бы полюбить невысокого, конопатого, но жутко обаятельного человека?
Вроде не очень-то изобретательно, но почему-то все ему отвечали «да».
Лифшиц и попросил его, Вадика, познакомиться с собственной бывшей женой и, по возможности, завести с ней роман. Лифшиц был убеждён, что жена его бывшая, Люся, ни за что на это не пойдёт.
Мы поехали втроём на Беговую, в булочную, и Лифшиц из-за двери показал нам свою бывшую жену Люсю.
Надо вам сказать, что Люся была хороша необыкновенно. Натуральная блондинка с прекрасными густыми волосами. Лицо просто красивое и улыбчивое, а всё остальное было спрятано за прилавком. Мы остались в зале, а Лифшиц не смог себе отказать в удовольствии, подошёл к Люсе, поболтал с ней, она обрадовалась, увидев бывшего мужа. С чего они разошлись – непонятно. Потом уже выяснилось, что из-за его измен. Лифшиц всё время в кого-то влюблялся. Впрочем, ему и влюбляться было не обязательно.
Короче, ушли мы все втроём. И Лифшиц ещё тогда же поспорил с Вадиком на бутылку коньяка, что ему соблазнить Люсю не удастся.
На другой день Вадик приехал в булочную, подошёл к Люсе взять хлеба, она ему что-то не так ответила, он сказал:
– Вы что думаете, если вы такая красивая, вам всё можно?
«Что можно?» – обычно переспрашивают все, но Люся сказала:
– Конечно, можно.
Он засмеялся, и она засмеялась в ответ. На следующий день он пришёл с цветами, сказал:
– Мне ничего от вас не нужно, я и так не женат, просто хочу вам сделать приятное.
Она цветы взяла. Он стал ходить каждый день, и каждый день с цветами.
Короче, через месяц Вадим пришёл к Лифшицу и сказал:
– С тебя бутылка коньяка.
– В каком смысле? – удивился Лифшиц, уже забыв о споре.
– Ваше задание выполнено, – отрапортовал Вадик.
– У вас что, роман? – не поверил Лифшиц.
– Так точно! – ответил Вадик и, довольный, рассмеялся.
Но Лифшицу почему-то было не до смеха.
– Не может быть! – закричал он.
– Я что, врать буду? – сказал Вадик, обидевшись.
– Да я же тебя просил только познакомиться, – кричал Лифшиц.
– Нет, ты со мной спорил на роман.
Я подтвердил.
– Да как ты смел! – орал Лифшиц.
– Ты же сам просил, – попытался оправдаться Вадик.
– И что, у вас настоящий роман?
– Встречаемся каждый день, – подтвердил Вадик.
– И что, вы с ней по ночам спите? – не унимался Лифшиц.
– Нет, – не выдержал Вадик, – в шахматы играем.
– Но как же так? – причитал Лифшиц и схватил Вадика за грудки. – Ты, мой друг, спишь с моей женой!
Мы стали отдирать его от Вадика.
– С бывшей, – напомнил Вадик.
– Скажи, что ты наврал.
Но Вадик стоял на своём:
– Нет, не наврал.
Лифшиц сказал:
– Я сейчас поеду к ней, я ей устрою.
– Ты что, с ума сошёл? – вмешался я. – Что ж ты ей скажешь? Что ты поспорил на бутылку?
– Но что же делать?
– Валя, она твоя бывшая жена, бывшая, – говорил Вадик.
– Брось её, – потребовал Лифшиц у Вадика.
– Ни за что, – сказал Вадик.
Лифшиц ещё месяц не мог прийти в себя. Бутылку он, конечно, поставил. И мы её втроём, конечно же, выпили. Он, правда, потом ещё неделю пил, но уже без нас.
Но самое интересное, что Вадик на Люсе женился. Живут с ней вместе по сей день. Признался ей во всём, прощения попросил и женился.
А Лифшиц развёлся со своей Тинкой. Потом женился на другой женщине, на Лиде, с которой счастливо живёт в Германии. А с Люсей больше никогда не виделся. Нис Люсей, ни с Вадиком.
Мы ехали в одном купе, я с женой, она – с мамой. Ей на вид было лет пять.
Я сидел, ел грушу. Она сидела напротив и очень внимательно смотрела, как я ем.
Когда я доел грушу, она сказала:
– А вот если бы я ела, я бы с тобой поделилась.
Я покраснел от стыда.
Через некоторое время я пошёл в туалет.
Когда я вернулся, она спросила:
– Получилось?
– Что получилось?
– Ну, зачем ты ходил?
– Получилось, – буркнул я и снова покраснел. Не зная, что сказать, спросил: – Как тебя зовут?
Она сказала:
– Никак меня не зовут.
– Почему?
– Потому что я сама прихожу. А имя моё – Марина.
– Марина, – продолжал я. – Какое красивое имя.
Она сказала:
– Какие же вы, взрослые, глупые. Сначала «как зовут», а потом – «какое красивое имя». Имя самое обычное. А как тебя зовут?
– Лион.
– Ты что, чучмек?
– А что такое «чучмек»?
– Кто на юге живёт, тот чучмек.
– Значит, французы – тоже чучмеки?
– А они что, на юге живут?
– Для немцев – на юге.
– Значит, они для немцев – чучмеки, а для нас нет.
В это время из соседнего купе вышла девочка лет семи и встала у нашего окна.
Марина тут же подбежала к ней и сказала:
– Уходи, это наше окно.
– Подумаешь, – сказала девочка, – и не подумаю.
Марина вернулась в купе, залезла на колени к маме, обняла её и попросила:
– Скажи, что ты меня любишь.
Мама ответила:
– Не скажу. Ты обидела девочку.
– Ну, скажи, что ты меня любишь. – У Марины полились слёзы из глаз. – Скажи, что ты меня любишь!
– Обещаешь больше так не делать?
– Обещаю.
– Хорошо, – сказала мама, – я тебя люблю.
У Марины тут же высохли слёзы. Она спрыгнула с маминых колен, подбежала к девочке и сказала:
– А тебя мама не любит, – и гордо удалилась назад в купе.
Я сидел, читал газеты и не обращал на неё внимания. Тогда она стала ходить передо мной вдоль купе. На ней было коротенькое платьице, и она, проходя мимо меня, кокетливо оттопыривала попку. Я не выдержал и слегка хлопнул её газетой по этой попке. Она тут же среагировала явно заранее заготовленной фразой:
– И почему ты такой нахальный, ни одной юбки не пропустишь?
Моя жена обрадовалась:
– Вот видишь, устами младенца глаголет истина.
Марина тут же вступилась за меня:
– Но это же шутка.
– Для тебя, может, и шутка, – сказала моя жена, – а я с ним всю жизнь мучаюсь, с бабником.
Марина сказала:
– Значит, я, по-вашему, баба?
– Нет, ты ещё девочка, но он даже к тебе пристаёт.
– Не знаю, – сказала Марина, – последние два часа он вёл себя прилично, даже к проводнице не приставал.
– Спасибо, Марина, – сказал я, – хоть ты меня защитила.
Моя жена с её мамой, смеясь, вышли из купе. Марина тут же закрыла дверь купе и спросила:
– А ты что, действительно бабник?
– Ну, есть немного, – ответил я.
– Обещай мне, что больше никогда не будешь приставать к другим женщинам.
– Обещаю.
– Ни к кому?
– Ни к кому.
– Кроме меня.
– А к тебе можно приставать?
– Можно, потому что я ещё маленькая.
– А когда ты вырастешь, к тебе уже нельзя будет приставать?
– А когда я вырасту, ты уже ни к кому не будешь приставать.
– Почему? – наивно спросил я.
– Потому что тебя уже не будет, – сказала она.
– Ничего себе перспективка, – обиделся я, – что ж, я даже пятнадцать лет не проживу?
– Ладно, – смилостивилась она, – живи сколько хочешь, только к другим тётькам не приставай.
– Хорошо. А к той девочке, из соседнего купе, можно приставать?
– Только попробуй!
– А что ты сделаешь?
– Я на тебя случайно стакан горячего чая опрокину.
– Ладно, я к ней не буду приставать, если ты мне разрешишь приставать к тебе, когда вырастешь.
– Я тебе уже разрешила. А ты меня не забудешь?
– Ни за что.
– Никогда-никогда?
– Никогда.
– И узнаешь меня через пятнадцать лет?
– Узнаю.
– Тогда запиши мой телефон.
Я записал номер её телефона.
– Только маме не говори, – попросила она.
– Почему?
– Потому что она меня ругает, если я дяденькам свой телефон даю.
– А ты уже давала свой телефон другим дядям?
– Давала. Но я не много давала. Всего трём дядям. Ты четвёртый, нет, пятый. Но ты не думай, ты всё равно лучше их.
– Почему?
– Потому что ты, когда спал, так смешно губами шлёпал! Ты что, губошлёп?
Я вынужден был согласиться. Почему бы и нет, если это выделяло меня из общего ряда её поклонников?
В купе вернулись женщины, и разговор наш прекратился. Всю оставшуюся дорогу мы с ней, как заговорщики, многозначительно переглядывались.
Когда поезд уже совсем подъезжал к Москве, мы с Мариной стояли у окна, и она тихо сказала мне:
– Ты меня точно не забудешь?
– Точно, – сказал я.
– Смотри, – сказала она, – а то ты меня знаешь.
– Знаю, – сказал я.
Вот уже десять лет прошло, а я её не забыл. Помню её отлично и через пять лет обязательно позвоню.
Вот говорят, что сейчас нет настоящей любви. Что, дескать, раньше из-за любви чего только не делали, а теперь все лишь бы как. В связи с этим я вам расскажу одну грустную историю.
Значит, один молодой человек – имени называть не буду, чтобы вы ни о чем не догадались, – влюбился в девушку. Красивенькая такая девушка. Ну и он парень тоже ничего. И так он в неё влюбился, что сил никаких нет. А она вроде на него ноль внимания, фунт презрения. Он уж и цветы носил, и письма посылал. И чего только не делал! И с работы встретит, и на работу проводит. До того дошёл, что прямо на асфальте у её дома написал: «Я люблю тебя, Лена». Чтобы она каждый день эту надпись видела.
Вода камень точит, и он потихоньку своего добился. Стала она на него внимание обращать. И начали они встречаться. Повстречались так некоторое время. Ну, что между ними было, этого я рассказывать не буду. Не наше это дело – о том рассуждать. Меня это не касается, и вас тоже, но только дело уже к женитьбе шло.
И вот так получилось, что из-за чего-то они поссорились. То ли настроение у неё плохое было, то ли у него что случилось, но только слово за слово, и поругались.
Знаете, как бывает. Просто кто-нибудь скажет: «Глупый ты» – и ничего. А как от любимого человека такое услышишь – нет сил терпеть. Ну, в общем, он ей говорит: «Раз так, я тебе докажу, какой я» – и ушёл.
И вот началась у них не жизнь, а мука. Каждый боится гордость свою уронить, и каждый молчит. Ей бы подойти к нему, сказать: хватит тебе, дескать, и всё, или ему то же самое. А они – нет. Вот он около её дома походит, походит, а зайти не может. Она утром на работу идёт, а там на асфальте надпись: люблю тебя, дескать, и всё. Был, значит, здесь, да весь вышел.
И она так же. Допустим, день рождения у него случился. Она ему открытку в ящик – и ходу.
Время идёт, а он ей всё доказывает. И вот ведь человек какой: на одни тройки учился, а тут взял и институт с отличием закончил. Ему бы подойти, показать диплом да и помириться. А он нет – гордый.
Другой бы на его месте уж с пятой познакомился, ту бы из головы выкинул. А он и этого не может.
А тут ещё так случилось. В метро он ехал. Вдруг смотрит, она в вагон входит с молодым человеком. Так он не то чтобы поздороваться – его как будто кто ударил. Остолбенел аж. И у неё тоже. Смотрят друг на друга, глаз оторвать не могут. Она чуть в обморок не падает. Еле до остановки доехали. Он выскочил тут же и неизвестно с чего в другую сторону поехал. Вот дела какие.
После этого им бы созвониться, поговорить бы, выяснить всё. А он, видишь, думал, что она сидит дома и ждёт его. А она девушка молодая, красивая. Ухажёров разных полно. Разве дома усидишь? Тем более ей уже казаться начало, что возраст поджимает. Ей к тому времени двадцать два стукнуло. А тут подруги замуж все повыходили. Ну вот, она так подождала, подождала да и вышла за кого-то замуж. А добрые люди, они всегда найдутся. Конечно, ему об этом и донесли. Тут он света божьего невзвидел. Пролежал на диване неделю, не ел, не спал, мучился. Потом взял и диссертацию по какой-то научной теме защитил.
И вот защитил он диссертацию, денег прикопил, купил машину и на этой машине к её дому подкатил. Давно об этом мечтал.
Глядь, она с ребенком гуляет. И вот стали они друг против друга. Шагах в двадцати. Он рядом с машиной, она с ребенком. Смотрят друг на друга. Глаз отвести не могут, да подойти боятся. Взял он тут осколок кирпича и написал на асфальте «Я люблю тебя, Лена». Сел в машину и укатил. Она стоит и плачет. Может, хоть тут бы ей плюнуть на всё, позвонить бы ему и объясниться. А она опять нет. Может, ей и не нужно это было. А тогда чего плакать? А он прождал её звонка-то, сел и какое-то такое открытие сделал, что ему через год доктора дали безо всякой защиты. И тут ему совсем плохо стало. И начал он по телевизору выступать, ему бы жениться на ком другом, а он нет, не может. И все своё доказывает. И вот уж он совсем знаменитым стал, вся грудь в премиях. Да все вы его, может, знаете, почему я его имени и не называю.
И вот умирать ему уже время пришло. И приехал он в её двор. Взял осколок кирпичный и пишет на асфальте: «Я люблю тебя, Лена». А тут и Лена вышла, с внуками уже. Смотрит, как он пишет это. Он глаза на неё поднял, а самому уж подняться трудновато. Помогла она ему и говорит:
– Доказал? Доволен теперь?
А он ей отвечает:
– Ничего мне не надо. Мне бы видеть только тебя, разговаривать бы только с тобой.
А она ему только волосы погладила, а они уж все седые. Вот так вот.
– Глупый ты, – говорит.
А он-то всю жизнь доказывал ей, что это не так, а теперь взял да сразу с этим и согласился. Сели они на лавочку, и он ей говорит:
– Все бы премии отдал, только бы эти внуки моими были.
А она вообще двух слов связать не может. Слёзы ручьём.
Он после этого, конечно, и умирать совсем передумал. Так вот каждый день на лавке этой и сидят. Говорят всё между собой, как будто и не расставались никогда. А чего говорить-то! Раньше говорить надо было.
– Ты меня любишь?
– Люблю.
– Сильно?
– Сильно.
– Тогда давай поженимся.
– Ну, я в общем-то не против…
– Что же нам мешает?
– Мне ничего не мешает.
– Тогда пойдём и поженимся.
– Пойдём… А где мы будем жить?
– Ну… На первое время комнату снимем.
– Да, пожалуй. А на какие финансы мы её снимем?
– Перейдём на вечернее и начнём работать.
– Это хорошо. А кто будет готовить?
– Моя мама хорошо готовит, и твоя бабушка будет приходить.
– Так. А для чего нам, собственно, жениться?
– Ребёнка заведём, воспитывать будем.
– А он кричать будет, с ним сидеть надо, кормить. В кино не сходить, а в театр и подавно.
– Ну, тогда не будем ребёнка заводить. Будем в кино ходить, в театры и собаку заведём.
– С собакой в театр не пустят.
– Тогда не будем заводить собаку, а будем просто ходить в кино и театры.
– Но ведь мы и сейчас ходим в кино и театры.
– Ходим.
– Ну?
– А тогда будем всё время вместе.
– А ты хочешь, чтобы мы были всё время вместе?
– Ну, всё время, пожалуй, надоест… Если мы будем работать, то получится, что не всё время.
– Значит, нам нужно работать, чтобы не быть всё время вместе, ведь так?
– Ну, тогда не будем работать…
– Тогда жить вместе будет не на что.
– Ну, тогда не будем жить вместе…
– Тогда и комнату не надо будет снимать.
– А не будет своей комнаты, тогда моя мама будет у меня дома готовить.
– А моя бабушка – у меня дома.
– Но тогда и жениться незачем.
– А я что говорил!
– Вообще-то, конечно, какое имеет значение, женаты мы или нет. Главное, что мы любим друг друга. Ведь ты меня любишь?
– Люблю.
– Сильно?
– Сильно.
– Тогда давай поженимся…
Борис Иванович приехал в Москву к Капитоновым в самый праздник. Когда-то Капитоновы жили в Великих Луках, были соседями Бориса Ивановича. Володя окончил институт, женился на Гале и переехал сначала в Московскую область, а потом в Москву.
Жили они в приличной трёхкомнатной квартире. И Борис Иванович, когда приезжал в Москву, останавливался у них. Борису Ивановичу недавно исполнилось пятьдесят пять лет, да и Володя с Галей были уже не первой молодости – сыну, Юрке, стукнуло двадцать.
Володя с Галей всегда были гостеприимны, не походили на тех москвичей, которые давали провинциалам телефон на отдыхе, а потом прятались в Москве от наехавших гостей. Нет, они встречали Бориса Ивановича радушно. А летом сами приезжали в Великие Луки, и здесь уж Борис Иванович поселял их в лесу, на заводской турбазе, и устраивал им разные шашлыки и рыбалки.
Итак, приехал Борис Иванович 7 ноября и попал прямо с поезда на бал. Капитоновы ждали гостей. Галя хлопотала над закусками. Володя, обливаясь слезами, натирал хрен, а сынишка их, Юрка, оседлал телефон и ездил на нём уже часа полтора, время от времени приговаривая: «Иди ты! Не может быть! Ну, гад!»
После первых охов и ахов, после «Как вы там?», «А как вы здесь?» стало ясно, что заниматься гостем некогда, надо готовить закуски. Борис Иванович сказал, чтобы не обращали на него внимания, но Галя дала по затылку Юрке, оторвала его от телефона и приказала:
– Ну-ка, включи дяде Боре видешник. Поставь ему чего-нибудь повеселее.
Юрка нехотя пошёл в соседнюю комнату, дядя Боря последовал за ним. Борис Иванович знал, что существует видео, и в Великих Луках тоже есть видеотека, но никогда этот видешник не смотрел и потому, с удовольствием потирая руки, уселся в кресло напротив телевизора.
Юрка выбрал кассету, вставил её в магнитофон и включил телевизор, и потом, сказав загадочно: «Вот теперь повеселитесь», удалился.
Дядя Боря уставился в экран. Играла веселая музыка. Пара бракосочеталась где-то на Западе. Перевода не было, артисты говорили на неизвестном Борису Ивановичу языке. Молодая пара вышла из ратуши. Невеста в фате и белом платье, жених в смокинге, с бабочкой. Друзья, родственники.
Пара поехала на автомобиле, за ними ехали друзья. Молодые приехали в роскошный замок, прошли в комнату, сели на диван, а напротив них уселся с двумя девушками друг. Парень стал целовать девушек, а жених обнимался с невестой, попивая шампанское. Вдруг жених бросил невесту и тоже стал целовать девушек, а друг подскочил к невесте и принялся её обнимать.
Борис Иванович удивился такому началу, но, поскольку ни слова не было понятно, подумал, что так и должно быть.
Но дальше пошло уже что-то невообразимое, такое, о чём Борис Иванович у себя, в Великих Луках, и не мечтал. Эти две девицы стали раздевать жениха, по ходу целуя его в разные места. А другой задрал у невесты платье и стал нагло сожительствовать на глазах у обалдевшего Бориса Ивановича.
Лоб дяди Бори покрылся испариной. Он не понимал, что происходит. И от стыда отвернулся от экрана. Но сидеть так, с повернутой влево головой, в глубоком кресле, было неудобно, поэтому он встал. Во рту у него пересохло от волнения. Он походил по комнате и снова украдкой глянул на экран, но там разгорелось целое Мамаево побоище. Дружок остервенело сожительствовал с невестой, а девицы вытворяли с женихом такое, что у дяди Бори потемнело в глазах. Он не знал, что делать. Выключить видешник он не мог, не знал, как это делается. Выдернуть штепсель? Вдруг нельзя, вдруг заклинит обесточенный магнитофон? Выйти из комнаты Борис Иванович тоже стеснялся. Подумают, что тёмный провинциал. Стыдно. Может, у них сейчас это принято – гостей угощать этой порнографией. Борис Иванович вдруг вспомнил это слово – «порнуха». Вот это, видно, она и есть. А с экрана неслись непонятная речь и звуки, не оставляющие никакого сомнения в том, что там происходит.
Борис Иванович собрал всю волю и взял с полки книгу. В книге описывалась жизнь Ивана Грозного, и Борис Иванович попытался вчитаться в эту позорную страницу русской истории. Речь шла о том, что Иван Грозный любил топтать конем мирных жителей. «Небось не до порнухи было», – подумал Борис Иванович и попытался опять вчитаться в слова. Буквы прыгали перед ним, сливаясь в размытое пятно, а в пятне появилась картинка, как этот дружок из фильма нагло задирает юбку у невесты.
Борис Иванович отогнал дурные мысли и взял другую книгу. Пролистал несколько страниц, остановился на репродукции «Старая Москва. Трубная площадь», и прямо на Трубной площади дореволюционной Москвы, рядом с теперешней аптекой, две девицы, раздев жениха, вытворяли с ним такое, что Борис Иванович захлопнул книгу и положил её на место.
Послышались шаги из соседней комнаты. Борис Иванович кинулся в кресло. На экране все пятеро действующих лиц плавали в бассейне, время от времени сожительствуя друг с другом прямо в воде, а на берегу появился негр с таким телосложением, какого Борис Иванович не видел даже в бане.
В комнату вошла Галя и спросила:
– Не скучно?
Борис Иванович поперхнулся и невольно ответил:
– Нет, даже весело.
Галя взглянула на экран и закричала:
– Юрка, ты чего, негодяй, поставил!
– А чего? – сказал Юрка, входя в комнату.
– Ты же, гад, порнуху поставил!
– Ну и чего? – сказал Юрка.
– Я тебе дам – чего! Ты что меня перед дядей Борей позоришь?
– А чего позоришь, – сказал Юрка, – что он, маленький, что ли? Сидит, смотрит, млеет.
Галя повернулась к Борису Ивановичу и спросила:
– Дядя Боря, ничего, что он эту гадость поставил?
– Гадость, – передразнил Юрка, – сама эту гадость смотришь, а ему нельзя? Да?
– Нет, если вы не против, то я тоже, – сказала Галя.
Борис Иванович не знал, что отвечать. Сказать: «Выключите» – неудобно, подумают, что он тюфяк какой-то. Выразить возмущение – тем более нельзя: люди развлечь хотели. И он сказал бодро:
– А чего, пусть крутится.
Галя посмотрела на него с интересом, а тут пришёл ещё и Володька.
– Ну как вы тут?
– Да вот, дядя Боря порнуху смотрит, – сказал Юрка, – говорит, что у них в Великих Луках всё это вчерашний день.
Дядя Боря вскинулся, хотел что-то ответить, но опять постеснялся и почему-то сказал:
– А у нас в соседнем дворе корова отелилась.
– Ну и что? – спросил Володька.
– Да ничего, орала больно, а так ничего.
Володя и Галя сели рядом и тоже стали смотреть на экран. А там негр, расправив всё, что только можно расправить, молотил направо и налево, не пропуская ничего, что двигалось. Володя сказал:
– Пойду одеваться, – и ушёл.
Галя крикнула Юрке:
– Нечего глаза лупить, когда взрослые порнуху смотрят!
И Юрка тоже ушёл.
Борис Иванович с Галей остались одни. Дядя Боря готов был провалиться сквозь пол: там на экране три девицы одновременно ублажали негра, но так, что Борису Ивановичу стало жарко. А Галя спросила:
– Ну как там у вас, Настька замуж не вышла?
– Нет, – сказал Борис Иванович, – или вышла. В общем, она как бы вышла, а потом, значит, назад вернулась.
– Газ-то провели вам? – равнодушно спросила Галя. Было ясно, что газ её совсем не интересует, но она хочет поддержать непринуждённую беседу.
В это время негр, раскалившись до невероятности, перепутав мужчину с женщиной, пытался задействовать официанта, который случайно подвернулся ему под руку.
Дядя Боря сказал:
– Газ провели. И водопровод тоже. Скоро воду пустят. – Он закрыл глаза, но с экрана неслись стоны, вопли и уже ненавистная Борису Ивановичу иностранная речь. «За что же мне такое? – думал Борис Иванович. – Тьфу ты, пропасть нечистая», – клял он телевизор. Тут в комнату вошёл Володя и, посмотрев на экран, спросил:
– Ну что, наслаждаетесь?
– Угу, – сказал Борис Иванович.
Зазвенел звонок. Галя побежала открывать. Володя сказал, указывая на экран:
– Живут же люди!
– Да, – сказал Борис Иванович, чтобы хоть что-то сказать, – красиво жить не запретишь.
– Смотри, чего творит, – сказал Володька.
Борис Иванович посмотрел на экран. Негр вытворял такое, что Борис Иванович уже не мог понять, что он делает. Весь его жизненный опыт и вся его фантазия не могли подсказать ему такого варианта сексуального наслаждения. Борис Иванович снова закрыл глаза.
– Наслаждаешься? – спросил Володька.
– Угу, – ответил Борис Иванович, не испытывая ни малейшего наслаждения, а переживая чуть ли не тошноту от того, что происходило на экране.
– Тебе бы сейчас тёлку, – сказал Володька. – Ты как, ещё действующий?
Борис Иванович представил себе тёлку, но настоящую, пегую, как у соседа Егора, и ему совсем стало нехорошо.
В комнату вошли Галя и гости – супружеская пара.
– Это дядя Боря, – сказала Галя. – А это Зина с Сашей.
Борис Иванович с облегчением встал, думая, что настал конец его мучениям, но Галя сказала:
– Не будем портить настроение дяде Боре, он с таким интересом смотрел порнуху, что просто жалко его отрывать.
Все сели в кресло, и даже Юрка пришёл, и никто не прогонял его, чтобы не мешать Борису Ивановичу смотреть кино.
А там на экране продолжалось буйство сексуальных фантазий: все жили со всеми. «Здоровые люди, – подумал Борис Иванович. – Как их только хватает, уже, считай, полтора часа, и хоть бы кто притомился». Он стал вспоминать свою жизнь, как сватался к Нюрке, как они один раз до свадьбы всё же умудрились согрешить. Но только один раз. Как жили они сначала в одной избе с её родителями. И как невозможно было что-либо себе позволить, потому что стыдно. Вспомнил он, как построили наконец свой дом и получили возможность жить нормально, никого не стесняясь. Вспомнил он дочку свою, Танюшку, и подумал, неужели ей теперь вот среди этого надо будет жить, и чуть не закричал от боли. Стал утешать и уговаривать себя, что, наверное, это всё не так, а только на экране, и пока ещё там, у них, а не у нас. И, Бог даст, пронесёт нас мимо этого несчастья. Вспомнил он также, как на юге однажды изменил он своей Нюрке, и как нехорошо ему было, потому как подумал, что и она теперь вправе изменить ему. И тут же представил Борис Иванович этого негра со своей Нюркой, но не теперешней, а той, молодой, и уже совсем хотел было вскочить и закричать: «Хватит!» Но фильм закончился, и все пошли в столовую, сели за стол, весело говорили, поднимали бокалы за праздник и друг за друга.
А Борис Иванович не мог поднять глаза, и не находил себе места, и думал, как же они после этого разговаривают, смеются и веселятся. Ведь это же прямо стыд и срам. А никто стыда не испытывал, как будто никакого фильма и не было.
Эта мысль появилась сразу, как только он положил телефонную трубку. Сразу после разговора с Еленой Сергеевной. Она позвонила просто так. Пообщаться. Поскольку летом в санатории они двадцать четыре дня сидели за одним столом, общались три раза в день. А если встречались на улице или в здании санатория, то могли перекинуться ничего не значащими фразами.
– Вы, конечно, пойдете в кино?
– Нет-нет, – несколько напыщенно отвечала она, – ведь сегодня по телевидению вечер, посвященный Анне Герман. Я так люблю её пение!
Она так и говорила всё время на искусственном языке – «люблю её пение».
Ничего удивительного в этом не было. Елена Сергеевна когда-то работала актрисой в театре, потом певицей в Москонцерте, сейчас уже была на пенсии. Муж умер семь лет назад, она его всё время вспоминала:
– Его так любили все артисты, он приезжал на все мои концерты. Они мне говорили: «Зачем вы его мучаете – ответственный работник должен везти вас на концерт, сидеть и ждать». А он сам хотел этого. Я его не заставляла. Наоборот, я его просила не ездить. Но что вы, он всё равно меня сопровождал.
Как и все актёры, она любила вспоминать театры, в которых работала, любила вспоминать, как она была примой в одном из театров. А потом, когда пела в Москонцерте, ездила с самим Арнольдовым. Кто это такой, Платинский понятия не имел, но понимал, что Арнольдов – это величина и с кем попало работать бы не стал.
– А какая тогда была потрясающая поездка в Германию! Ну что вам говорить. У меня до сих пор стоит тот ещё мейсенский сервиз. Я ведь из-за этой поездки из театра ушла. Повод был, конечно, другой. Я на что-то обиделась, но я бы не ушла, если бы не эта поездка. Четыре месяца по Германии – это на всю жизнь!
Иногда над Еленой Сергеевной подтрунивали за столом. Однажды она вдруг сказала:
– Я читала книгу про волков. Вы не представляете, волки, оказывается, культурнее людей.
– Это интересно, – сказал Платинский, – меня давно уже интересовала культура их поведения.
Они переглянулись с отставным полковником и его женой.
– Да, они намного культурнее. Они, например, в качестве ухаживания дерутся за самку.
– Будем считать это первыми шагами на пути освоения культуры, – иронизировал полковник.
– Они бегают за едой с утра до вечера, пока волчица сидит с волчатами.
– Волчица в берлоге, а волк носится за питанием по молочным кухням, – невпопад сострил Платинский. Хотел смутиться от собственного остроумия, но все почему-то засмеялись, и смущаться не было нужды.
Как-то близко к вечеру Платинский проходил мимо кинозала, откуда неслись звуки, отдаленно напоминающие пение. Платинский подошёл ближе: Елена Сергеевна пела. Время было неконцертное – до ужина. В зрительном зале было человек пятьдесят, наверное, знакомые Елены Сергеевны или знакомые знакомых.
Платинскому показалось, что поёт она чудовищно. Голос был все ещё сильный, но, опять же, по мнению Платинского, достаточно неприятный. С таким металлическим оттенком. Репертуар стандартный: «Калитка», что-то из «Сильвы». Платинский не стал входить в зал, потом пришлось бы хвалить пение. Он постоял у двери, скрытый за портьерой. Концерт быстро закончился. Зрители бурно аплодировали.
«Как немного надо для успеха, – подумал Платинский, – петь хорошо известные песни и как можно громче».
А может быть, они специально аплодируют, поскольку они её знакомые и хотят сделать ей приятное. Не могут же им всерьез нравиться эти телодвижения немолодой уже женщины, играющей юную Сильву. Но выражения лиц были искренние, люди поздравляли Елену Сергеевну, говорили ей хорошие слова. И Платинский решил, что они ничего, просто ничего не смыслят в пении. «Пипл», – подумал Платинский и пошёл ужинать.
За ужином Елена Сергеевна сообщила Платин-скому о своем концерте, и Платинский «искренне» огорчился, что не был в зале.
– Что же вы меня не позвали? – говорил он, сокрушаясь. – Если бы я только знал! А вы больше не будете выступать? Жаль, жаль!
Она была возбуждена успехом. Говорила много.
– Меня попросили вон те знакомые. Они меня видели ещё в театре. Вы знаете, здесь много людей, которые видели меня ещё в театре.
– Простите, а когда вы ушли из театра?
– Вы имеете в виду драматический или оперетту?
– Вообще театр.
– Ну, это было лет двадцать восемь назад. Да, точно, двадцать восемь лет назад. Но некоторые помнят меня до сих пор.
«Незабываемое, видно, было зрелище», – подумал Платинский, но вслух сказал:
– Конечно, конечно.
Отношения у них с Еленой Сергеевной складывались взаимоприятные. Он был врач, и она, естественно, задавала ему массу вопросов о здоровье.
– Неужели подсолнечное масло помогает? Подумать только! – восхищалась она и даже обещала Платинскому пригласить его на просмотры в ВТО.
Как будто он сам, врач, у которого лечилось с десяток народных, не смог бы туда попасть. Он соглашался, они, как водится, обменялись телефонами и разъехались.
Она позвонила, когда он уже и думать о ней забыл, что-то говорила о каких-то фильмах, потом спросила, где он встречает Новый год. Затем они мило распрощались.
Эта мысль появилась сразу, как только он положил трубку. Сначала она ему не понравилась, эта мысль, но потом стала преследовать его. Новый год он встречал, как всегда, в своей компании. И как всегда, каждый час новогодней ночи был у них тщательно расписан. Все они должны были принести к столу что-нибудь особенное и, кроме того, приготовить какой-нибудь сюрприз.
К столу в этот раз он решил принести два килограмма фейхоа, а сюрприз пока что не вытанцовывался. Можно было написать на каждого гороскоп. Можно было всем подарить какие-нибудь безделушки, можно было подложить хлопушки. Но все это уже было. Однажды он принёс авторучку, привезённую из-за рубежа. Из этой авторучки он облил чернилами белую сорочку самого именитого гостя. Чернила должны были пропасть минут через пять. Эти пять минут пострадавший должен был расстраиваться напрасно. Об этом все знали, кроме именитого гостя. Гость на самом деле расстроился. На четвертой минуте ему, умирая со смеху, раскрыли секрет. Но через пять минут чернила не исчезли. И тогда Платинский сказал:
– Ой, извините, я перепутал авторучки.
И тогда у всех началась истерика. У всех, кроме гостя.
Через десять минут чернила всё же сошли. Шутка удалась. Такой у них в компании был стиль.
Вот и в этом году надо было что-то придумывать. Фейхоа должен был привезти приятель из Баку. А с сюрпризом пока не получалось. И вдруг она напомнила о себе. Она сама навела его на мысль своим вопросом о Новом годе. Платинский позвонил ей 20 декабря и пригласил встретить праздник с ними.
– Компания достаточно интеллигентная. Думаю, вам понравится.
Она не заставила себя долго уговаривать. Конечно, её звали в разные места, поскольку она ещё и поёт.
– Да нет, петь совсем необязательно, – говорил Платинский. – Петь совсем не обязательно. Если вам самой захочется, если будет настроение, но заставлять никто не станет. Да, рояль там есть. Да, кто-то вроде играет. Но, повторяю, это совсем не обязательно.
Числа двадцать пятого она позвонила и попросила разрешения взять с собой кавалера. Она так и сказала: «кавалера».
Он понял, что «кавалер» – аккомпаниатор.
– Конечно, конечно, – сказал он. – Ведь все будут парами.
Платинский положил трубку и задумался: «Это ж надо было разыскать такого аккомпаниатора, который согласился в новогоднюю ночь пойти к совершенно чужим людям».
То, что «кавалер» был действительно аккомпаниатором, стало ясно уже через минуту после двенадцати. Все, выпив шампанского, поцеловались, и лишь Елена Сергеевна, в вишнёвом панбархатном платье, и «кавалер», в блестящем от времени смокинге, посмотрели в глаза друг другу долгим взглядом, а потом отводили глаза от целующихся пар.
Фейхоа понравилось всем. Что ни говорите, а пахнущие земляникой плоды среди зимы всё же приятны. Но после фейхоа были ещё какие-то мудреные фрукты, привезённые дипломатом, как раз на это время приехавшим в отпуск. Старинный приятель Платинского. Плоды напоминали картошку, но вкуснее их были сыры, которыми удивил всех француз, непонятно как попавший на праздник. Ну, попал и попал. Кто-то, видно, его привёл. Потом, с трех часов, после танцев и подарков пошли сюрпризы.
Елена Сергеевна смотрела на «живые картинки» и шарады серьёзно, была сосредоточенна и, слыша общий смех, только улыбалась улыбкой дамы, которая знает, как себя вести в «светском обществе».
Платинский понимал, что она ждёт своего выхода. Ещё он видел, как она следит за «кавалером», не давая ему напиться раньше времени. «Кавалер» её побаивался и всё время половинил рюмки, видно, ему было обещано, что потом всё компенсируется.
На три тридцать был назначен «музыкальный антракт». Все знали, что будет смешно. Не зря же Платинский говорил, что это «конец света». И ему, Платинскому, очень хотелось, чтобы номер прошёл, поскольку фейхоа в списке ценностей было всё же на третьем месте, а Елена Сергеевна шла на первое.
Этот номер мог быть шлягером. Сюрпризом ночи, шуткой года. Пока что первенство держал Дашаянц. В прошлом году он привёз с гор своего дальнего родственника, долгожителя, который всерьёз танцевал лезгинку и пел. Компания просто икала от смеха, так это было уморительно.
В три тридцать «кавалер» сел за рояль и заиграл какую-то пьесу. Наигрывал что-то непонятно-грустное. Народ собрался. Кто сел напротив, кто стоял.
Елена Сергеевна подошла к роялю и хорошо поставленным голосом объявила:
– Старинный романс.
Платинский увидел, как «поплыли» гости. Кто-то, опустив голову, прыснул в руку, делая вид, что чихает. Платинский не выдержал. Он понял, что при его смешливости он не сможет слушать спокойно и начнёт смеяться в голос. Он вышел на кухню и там корчился от смеха, понимая, что сейчас сюда, на кухню, если не смогут смеяться в лицо певице, будут выбегать его друзья.
Елена Сергеевна пела не так громко, как тогда в санатории. Она чувствовала объём помещения и приспосабливала к нему силу звука. Платинский перестал смеяться, и, как в детстве, вдруг после сильного смеха захотелось плакать. Непонятно почему. Ведь всё было хорошо. Но почему-то жутко не хотелось, чтобы эта певица с её нелепым кавалером вызывала смех. И ещё не хотелось идти в комнату, не хотелось видеть эти смеющиеся лица. Никто в кухню не выбегал. Елена Сергеевна пела романс за романсом. А там, в комнате, было тихо. Певица звук не форсировала, пела спокойно, немножечко играя. Иногда было едва слышно, что она поёт. Пела она, конечно, странно. По-старому. Несовременно. Совсем не так, как тогда, в санатории, где Платинского поразила её аффектация. Но всё же что-то нелепое было в этом пении. Платинскому захотелось взглянуть, как она поёт. Он тихонько вернулся в комнату.
«Кавалер» наяривал на рояле, Елена Сергеевна делала неестественные, по мнению Платинского, движения. Громкости в её голосе прибавилось.
«Какая-то провинциальная филармония», – подумал Платинский, хотя ни разу не был на концерте в провинциальной филармонии.
Он слушал «Калитку» и удивился тому, что никто не смеётся. В сущности, они ничего не понимают ни в пении, ни в музыке. А может быть, что-то все-таки было в этом пении? Неестественность вокала, соединившись с неестественностью движений, дали общую естественность исполнения. Представлялись какие-то картинки: калитка, беседка, шаль, ветки во тьме, светлый силуэт. Друзья сидели тихо, хотя их трудно было обвинить в отсутствии здорового цинизма.
«Возраст, – подумал Платинский, – стареем».
Елена Сергеевна закончила свою «Калитку», и все стали аплодировать и благодарить её. Платинский с облегчением вздохнул. Дрожащими руками достал сигарету и с наслаждением затянулся.
– Слушай, – сказала жена, – она просто здорово поёт, хорошо, что ты её позвал.
– Отстань, – ни с того ни с сего нагрубил Платинский.
Потом он долго не мог подойти к Елене Сергеевне, прятался то в кухне, то в другой комнате, но она все-таки нашла его:
– Вам не понравилось?
– Ну что вы, – сказал он. – Замечательно, вы пели замечательно.
Она обняла его, сказала:
– Мне у вас хорошо, очень хорошо. У вас такие милые друзья. Я уже давно так не веселилась.
Потом подошёл Дашаянц и сказал:
– Знаешь, я иногда думаю, что ты лучше нас. Вот и сегодня ты всех нас умыл.
– И сам умылся, – сказал Платинский.
Когда они разъехались, Платинский предложил Елене Сергеевне отвезти её домой. Пытались поднять кавалера, но разбудить Арнольдова было невозможно.
Это даже несерьёзно спорить, кто лучше: мужчина или женщина. Ответ напрашивается сам собой. Конечно, мужчина… хуже.
Во-первых, женщина умнее. Это не я, это ещё Чехов сказал. Да, так и сказал: «Где вы найдёте женщину, которая выйдет замуж только потому, что у мужчины красивые ноги?» А мужики сплошь и рядом женятся на ногах. Потом не знают, как ноги унести.
Женщины к тому же и содержательнее мужчин. С женщиной всегда есть о чем поговорить, например, о ней самой. Вот спросите женщину:
– Как ты поживаешь?
И всё. Дальше можешь отдыхать. Дальше слова будет негде вставить.
Женщина может говорить бесконечно и на любую тему. Муж спрашивает жену:
– С кем это ты час подряд разговаривала по телефону?
– Да это какая-то женщина номером ошиблась.
А потому что у женщины богатейший словарный запас.
Муж говорит жене:
– Я в газете прочитал, что мужчина тратит при разговоре две тысячи слов, а женщина – четыре тысячи.
– Ну, правильно, – говорит жена, – вам же всё надо повторять два раза.
– Чего? Чего?
Женщина – человек эрудированный, она знает всё, даже если не знает ничего. Вот спроси мужчину:
– Почему машина остановилась?
Он начнёт рассказывать про движок, про коробку скоростей, книжку достанет, всех вокруг достанет.
А спроси женщину:
– Почему машина остановилась?
Она сразу же ответит:
– Потому что ехать перестала.
И всё, добавить больше нечего.
Женщины куда романтичнее мужчин. Вот как те и другие рассказывают о своих партнерах.
Мужчина говорит:
– Вчера с тёлкой познакомился, маракасы – во, корма – во!
Никакой лирики, сплошная грубость.
Женщина говорит:
– Вчера с парнем познакомилась, глаза голубые и директор банка.
Чувствуете разницу?
Мужчины пословицу изобрели: «Не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки». У нас в доме одна женщина, не самая красивая, её у нас называют «кошмар на ножках», а наш приятель именно в неё и влюбился. Я ему говорю:
– Видишь, влюбился, а говорил, что не пьешь.
А женщины по-другому этот вопрос решили. Они говорят:
– Не бывает некрасивых мужчин, бывает мало денег.
Женщины вообще считают, если мужчина красивее обезьяны – уже годится… Я одного мужчину знаю, нельзя сказать, что он красавец, а женщинам нравится. Его фамилия Абрамович.
А бывает так: и женщина симпатичная, и всё, как говорится, при ней, и мужики на неё клюют, а жениться – не женятся, а клевать – клюют, уже всю её исклевали, стервятники, а женятся на других.
А бывает наоборот. И парень всем хорош, и высокий, и красивый, и поёт, и болгарин, а Пугачёвой почему-то не нравится.
А какие женщины доверчивые и самоотверженные! Стоит сказать женщине: «Давай поженимся», и она тут же последнюю рубаху готова с себя снять. Мужчины в этом смысле куда сдержаннее. Вот скажи мужику: «Давай поженимся» – и у него лицо сразу такое, будто он ложку горчицы съел. Одна моя знакомая сказала своему парню:
– Давай поженимся.
Знаете, что он ей ответил?
Он сказал:
– Да на фиг мы здесь кому нужны?
Она до сих пор не может понять, что он сказал.
Я уж не говорю о том, что женщины порядочнее мужчин. Мужчина может вот так просто, ни с того ни с сего, взять и изменить. Да ещё и признаться в этом, если его загнали в угол.
– Да, изменил, а куда было деваться после четырехсот грамм без закуски?
То есть, была бы закуска, он бы ещё отбился, а так – нет, сдался.
Женщина никогда не скажет:
– Да, я тебе изменила.
Женщина скажет:
– Ну что, добился своего?
Конечно, иногда женщина может достать. Представьте себе, в постели муж и жена. Диалог:
– Я толстая.
– Нет, нормальная.
– Но похудеть не мешало бы, да?
– Да нет, ты мне и так нравишься.
– Но восторга не вызываю, да?
– Ну почему? Вызываешь.
– Но не бешеный, да?
А потом судья ещё спрашивает:
– За что вы убили жену?
Но это исключительный случай. Он сам виноват. Мог бы сказать:
– Да, толстая.
И тогда бы судья спрашивал:
– За что вы убили мужа?
Надо сказать, что в этом вопросе – худая, толстая – некоторые женщины изобретательны до предела.
Одна женщина говорит подруге:
– С мужем поругалась, похудела на три кг.
– Так помирись.
– Да ты что, мне ещё два кг скинуть надо.
Многие мужчины пренебрежительно говорят о женской логике. Это от непонимания. Женская логика тем и хороша, что в ней нет никакой логики. Одна часть фразы может противоречить другой.
Женщина говорила:
– Я этих мужиков терпеть не могу. Вот как увижу мужика, так терпеть не могу.
А мужская логика – это вообще абсурд.
Встречаются два мужика, один с синяком под глазом.
Второй спрашивает:
– Что это с тобой?
– Да вот, жену на «ты» назвал.
– А разве так может быть?
– Ну да. Лежим мы с ней вчера, она говорит: «Что это мы давно сексом не занимались». Я говорю: «Не мы, а ты».
Как говорится, сказано не от большого ума, но от чистого сердца.
А женщины, в отличие от мужчин, всё понимают четко.
Из переписки в чате.
Он:
– А какой у тебя рост?
Она:
– 145.
– Ты такая маленькая принцесса. А сколько весишь?
– Ещё меньше – 120.
Но ведь правильно же. 120 меньше, чем 145.
Так что спор, кто лучше, женщина или мужчина, несерьёзен. Ясно кто.
Есть такая притча. Бог сказал Адаму и Еве:
– Хочу подарить вам две вещи. Первая – кто-то из вас будет писать стоя.
– Я, – сказал Адам и стал писать стоя.
– А вторая – ум.
Ева сказала:
– Отдай тоже Адаму, а то он здесь всё описает.
Но какие бы разногласия ни были бы между мужчиной и женщиной, а детей всё равно придётся делать вместе.
Ну и мужик нынче пошёл! Мелкий какой-то, хилый, пузатый, хамоватый, трусоватый – одним словом, забитый. О присутствующих я не говорю. Я так, вообще. Просто не знаю, что делать. Хоть в пробирке выращивай. То ли реформы их всех по башке ударили, то ли мы, женщины, им чего-то недодаём.
Один артист мне понравился, симпатичный парень и разговаривал так хорошо. Общались с ним как-то легко. В гости его к себе как-то пригласила. Сели за стол, вина попили, поели. Тут он мне во всём и признался. Влюблён, говорит. У меня аж сердце заколотилось. Но парень скромный, не говорит ещё, что в меня. Влюблён – и всё… Я эту игру, конечно, поддерживаю.
– А в кого, – говорю, – влюблён?
– Видно, – говорит, – безответно влюблён. – И слёзы на глазах.
Я уж совсем терпение потеряла:
– В кого, – говорю, – влюблён?
Он говорит:
– В Борю Моисеева.
У меня из рук чашка с чаем выпала. Всё ему на брюки. В себя пришла, говорю:
– Снимай брюки, постираю.
Постирала, выгладила, в комнату вхожу, а он уже в моей юбке. И говорит:
– Не продашь юбочку, лапуля, а то у меня такое боди, как раз к этой юбке.
Ну что с ним делать? Теперь подружка моя. Я ему на день рождения туфли подарила. Он теперь так и ходит в моей юбке, своём боди и туфлях на высоких каблуках.
Или другая крайность. Стою на Тверской улице, не помню уже, жду кого-то. Подходит мужчина, говорит:
– Сколько стоит?
Я говорю:
– Чего сколько стоит?
Он на меня показывает:
– Это сколько стоит?
Я думала, он про пальто спрашивает, говорю:
– Двести пятьдесят долларов.
Он говорит:
– Двести пятьдесят! Ты на себя в зеркало с утра смотрела?
Я говорю:
– А ты на себя смотрел?
Он говорит:
– Так я двести пятьдесят долларов не стою.
Я говорю:
– Так ты и двести пятьдесят рублей не стоишь.
Он говорит:
– А ты двести пятьдесят стоишь?
Я говорю:
– Пальто двести пятьдесят стоит.
Он говорит:
– Я что, с твоим пальто спать буду?
Я говорю:
– С твоим лицом ты и с ботинками моими мог бы спать.
Он говорит:
– А без пальто ты сколько стоишь? Только учти, нам зарплату продукцией выдают, так что я с тобой буду расплачиваться ночными горшками.
Я говорю:
– Ты этими горшками со своей женой расплачивайся, а от меня держись подальше, а то будешь потом лежать и пользоваться только своей продукцией.
Ну мужики, ну измельчал народ! Знакомиться тоже не умеют. Тут один подходит ко мне на улице. Одет прилично, интересный такой, с портфелем. Стоит, мнётся. Видно, хочет познакомиться, а не может – стесняется. Я не выдержала, говорю:
– Что вы мнётесь, сказать что хотите, так говорите смелее.
Ну, он и решился.
– Скажите, – говорит, – где здесь туалет?
Я говорю:
– Может, вам ещё и портфель подержать?
Совсем народ обмельчал. Когда-то к женщинам на свидание с цветами приходили, конфеты приносили. А сейчас позвонит, скажет:
– Готовь закуску, я бутылку уже взял.
Из растений в лучшем случае привезёт солёный огурец.
Но ведь если женщина нравится, ей надо комплименты говорить, хвалить её, рассказывать, как она хороша. А я тут видела, двое познакомились. Разговаривают, она так кокетливо говорит:
– Сколько мне лет? Угадайте.
Он говорит:
– Даже представить себе не могу.
Она говорит:
– Ну, я вам подскажу: моя дочка ходит в детский садик.
Он говорит:
– Она что, там заведующей работает?
Это у них юмор такой, что ли? Какие там комплименты!
Я слышала, как один молодой человек другому молодому человеку о своей возлюбленной рассказывал:
– С одной метёлкой познакомился – отпад! Моднючая! Сама здесь – пальто рядом идёт. На глазах не ресницы – крылья приклеенные. Раз моргнёт – на два метра от земли отделяется. И на лице крема килограмма два. Поцелуешь – живот потом три дня болит.
Это он о своей подруге рассказывал.
А меня убей, я с таким встречаться не стану. А зачем мне такой, который до дома не проводит, цветы не подарит, пальто не подаст, сумку не поднесёт, посуду не помоет. Зачем мне, если у меня уже десять лет один такой дома сидит.
– Смотрю я на вас и думаю: что у вас за жизнь, у семейных!
– Но ведь вы тоже, кажется, женаты? И даже знакомили меня со своей женой…
– Я? Да что вы! У меня же фиктивный брак. Стал бы я жениться на ней!
– А мне показалось, что ваша жена симпатичная.
– Да нет, она красивая женщина, но всё равно брак фиктивный.
– А свадьба у вас была настоящая?
– Настоящая.
– И «горько» кричали?
– Конечно, я сам кричал.
– И вы целовались?
– А как же не целовались! Надо же было, чтобы никто не догадался, что брак фиктивный. Да нет, в принципе, она хороший человек, но вот походка…
– Некрасивая?
– Не то слово. Такое впечатление, что она всё время подкрадывается ко мне.
– Простите, а какое значение имеет её походка, если брак фиктивный? Что вам, ходить, что ли, куда-нибудь вместе?
– А как же! В кино, в театр, к родственникам, к друзьям. Надо же, чтобы никто ни о чём не догадывался.
– Так, значит, вы к ней приезжаете, а потом вместе идёте?
– Куда приезжаю? Я у неё и живу.
– Вот так в одной квартире и живёте? Это же, наверное, очень неудобно?
– Конечно, неудобно. Она, муж её тут же рядом… Между нами говоря, муж-то её и зарабатывает мало… Слабо зарабатывает.
– Кто он, муж-то её?
– Да я, кто же ещё-то!
– Знаете, такое впечатление, что вы женаты по-настоящему.
– Я?! Что я, дурак, что ли, – по-настоящему? У неё же двое детей!
– Ах, вот оно что!.. Тогда другое дело. А как они вас называют?
– Папой.
– Привыкли, значит?
– Привыкли. Уже двенадцать лет как вместе.
– Извините, а от кого дети?
– От меня, от кого же ещё! И дети так думают.
– А на самом деле?
– От меня и есть.
– Ничего не понимаю. А до замужества у вашей жены были дети?
– Были. Один был.
– Ах, вот в чём дело!
– Ну, конечно!
– А от кого?
– Пошляк какой-то! Да от меня, от кого же ещё! Я ещё вам говорю: живём вместе, я ей зарплату отдаю. Она мне стирает, готовит – всё делает, чтобы никто ни о чём не догадался.
– Ерунда какая-то! Живёте вместе, дети общие, зарплату отдаёте – всё как у меня, а брак фиктивный. Ради чего это нужно?
– Ради свободы. Раз брак фиктивный, значит, я что хочу, то и делаю. У вас брак настоящий, а свобода фиктивная. А у меня брак фиктивный, зато свобода настоящая.
– Но ведь это незаконно – фиктивный брак, за это же наказать могут!
– А кто об этом знает? Кто об этом догадывается?
– А вдруг узнают?
– Ну, я надеюсь, что этот разговор останется между нами?
– Конечно. Но вы не боитесь, что ваша жена вдруг кому-нибудь расскажет, что брак фиктивный? Вдруг она вас выдаст?!
– Да что вы! Как это – выдаст! Она об этом понятия не имеет. Она об этом и не догадывается.
– А-а…
– Вот так, милый мой!.. Вы куда сейчас пойдёте?
– Домой.
– Вот. А я куда хочу, туда и пойду.
– Куда же вы хотите?
– Домой, куда же ещё?!
Она:
– Вот честно скажи, ты меня любишь?
Он:
– Честно?
Она:
– Честно.
Он:
– Честно-честно?
Она:
– Честно-честно.
Он:
– Люблю.
Она:
– А за что ты меня любишь? Только честно.
Он:
– Честно-честно?
Она:
– Честно-честно.
Он:
– Не знаю.
Она:
– А ты мне когда-нибудь изменял?
Он:
– С кем?
Она:
– Не знаю. Я просто спрашиваю вообще: ты мне изменял с кем-нибудь?
Он:
– С кем конкретно?
Она:
– Ну, вообще, ты мне изменял?
Он:
– Когда?
Она:
– Ну, никогда, всегда?
Он:
– Честно?
Она:
– Честно.
Он:
– Всегда не изменял.
Она:
– А никогда?
Он:
– И никогда тоже не изменял, так же, как и всегда. Она:
– Ни с кем?
Он:
– Ну, а с кем я могу тебе изменить?
Она:
– Ну, допустим, с Танькой.
Он:
– Ты что, с ума сошла, она же меня близко к себе не подпустит.
Она:
– Ну, с Нинкой.
Он:
– Типун тебе на язык! Ты её лицо помнишь?
Она:
– Помню.
Он:
– Ну а чего тогда спрашиваешь? Ты мне хоть сколько доплати, а я изменять не стану.
Она:
– А сколько, сколько доплатить?
Он:
– Да хоть миллион.
Она:
– Ну вот, допустим, даю я тебе миллион, ты мне изменишь?
Он:
– Честно?
Она:
– Честно.
Он:
– Если честно, то нет.
Она:
– А почему?
Он:
– Потому что у тебя миллиона нет.
Она:
– Ну а если, допустим, даю тебе миллион, можешь ты предположить, что мне изменяешь?
Он:
– Могу.
Она:
– Как можешь?
Он:
– Предположить могу, изменить – ни за что.
Она:
– А за два миллиона?
Он:
– Да ведь ты не дашь.
Она:
– А если предположить, что даю я тебе два миллиона, что ты будешь делать?
Он:
– Один миллион положу в сберкассу.
Она:
– А на второй?
Он:
– А на второй куплю тебе семечек.
Она:
– Для чего?
Он:
– Чтобы у тебя рот был всегда занят.
Она:
– А изменить бы не мог?
Он:
– Ни за что.
Она:
– Значит, ты меня любишь?
Он:
– Люблю.
Она:
– Честно?
Он:
– Честно.
Она:
– А если очень честно?
Он:
– Тогда очень люблю.
Она:
– И никогда в жизни не врал?
Он:
– Врал.
Она:
– Честно?
Он:
– Если врал, то всегда только честно.
Что ни говорите, но ихним женщинам до наших далеко. Нет, я, конечно, с ихними женщинами близко не знакомился. Они меня близко не подпускали, но, чувствую, что им до наших далеко, слабые они перед нашей женщиной.
Возьмем, к примеру, француженку. Вот они, говорят, пикантные, кокетливые. А перед нашей все равно слабы. Представь себе, эта француженка, вся из себя пикантная, приходит в понедельник с утра на работу к миллионеру. Она у него секретаршей работает. А он ей говорит:
– Пардон, мадам, вам сегодня в связи с конверсией придется на овощной базе картошку разгружать.
И вот она, француженка, вся из себя пикантная, вся во французских духах, и вся, можно сказать, в «Шанели номер 5», а ей на спину мешок с картошкой – хлобысь! – и нет француженки. А нашей, она в шинели номер 56, ей хоть мешок на спину взвали, хоть два – хлобысь! – и нет картошки.
Филиппинки, говорят, тонкие, стройные, нежные. А перед нашими все равно слабы. Они, понимаешь, тонкие. Между прочим, и у нас тонких навалом. Я лично, правда, не видел, но один мужик говорил, что есть. Правда, у нас их дистрофиками называют. Они, понимаешь, стройные. А покорми-ка их вместо всяких авокадо и бананов картошечкой три раза в день, да надень на эту филиппинку вьетнамскую одежку, «челноками» нашими из Турции привезённую прямо из Караганды, с итальянскими наклейками, да впусти её в наш автобус в час пик – ей сразу места для инвалидов уступать начнут.
Немки, говорят, хорошие хозяйки. Каждая немка, говорят, может приготовить до пятидесяти разных блюд из разных продуктов. Ну, так то же из разных. Я бы посмотрел, сколько она блюд приготовит, когда у неё всего три продукта: картошка, спички и сковородка. А моя Нинка из одной картошки шестьдесят три блюда сделает, а если с постным маслом, то и все сто. Она из этой картошки в воскресенье такой супец сварганила, что ем уже третью неделю и всё равно жив.
Англичанки, говорят, сдержанны, немногословны. А чего тут много говорить, когда пришла в магазин, купила, пошла домой. Ты попробуй быть сдержанной, когда два часа в очереди за этой картошкой отстояла, а пьяные… Потому что пьяные джентльмены все время без очереди лезут, да ещё орут на тебя: «Щас как дам фейсом об тейбл!»
Американки активные, спортивные, целеустремлённые, а перед нашими все равно слабы. У нашей каждый день кросс по пересечённой местности. Утром проснулась, всех разбудила, накормила, в детсад отвела, на работу отправила, сама на работу прибежала, восемь часов отсидела, потом по магазинам пробежалась, домой пришла и как впервые за день навернула семьсот грамм колбасы, пока картошка жарится! Может твоя американка навернуть семьсот грамм колбасы за один присест целеустремлённо? А сдать литр крови за три отгула?
Японки, говорят, тихие, вежливые, миниатюрные. Ну, наших, конечно, миниатюрными не назовешь. А нам и не надо. У нас, между прочим, женской обуви маленьких размеров – раз-два и обчёлся. Импортные кусаются, а своя промышленность только сороковой размер выпускает. Вот и представь себе миниатюру: стоит японка в кимоно с веером, а снизу сороковой размер.
Нет, ихним женщинам до наших далеко. Слабы они перед нашими женщинами. Наша тихая, как японка, вежливая, как эскимоска, активная, как американка, на соседей может поорать не хуже итальянки, весёлая, как чукча, и нежная, как филиппинка, если её филиппок рядом.
Зовут меня, предположим, Александр, а отчество, допустим, Севастьянович, хотя, конечно, не в этом дело. А она, предположим, красавица была. Венера. Только в одежде и руки не отбиты. И каждый вечер эта самая Венера с работы мимо нашего местожительства ходила. А мы с брательником на неё издали глазели.
Но ведь к ней не подойдёшь, потому что она красивая, а это у них хуже всего. Но я всё-таки сообразил. Брат у меня – хороший парень. Только с придурью. В театральное училище два раза поступал, летом снова будет. А пока он драмкружок ведёт при городском ипподроме.
Я с ним, с братом, обо всём и договорился. И вот когда эта Венера опять мимо нашего дома шла, он вылетает к ней в парике и давай приставать. Дескать, как вас зовут и так далее. Она в крик. Я на помощь. Брательника через бедро и об землю. Мы этот бросок три дня репетировали. Но не всё получилось. Он на спину упасть должен был, а получилось – на голову. Но не в этом дело, главное – разговор начать.
– Здесь, – говорю, – хулиганов пруд пруди, а я самбист, боксёр, разрядник по прыжкам вперёд. Разрешите до дома проводить.
Слово за слово. Пока до её дома дошли, договорились завтра в ресторан пойти.
Назавтра я в ресторан пораньше забежал, со всеми договорился. Вечером с Венерой приходим. Швейцар двери распахивает:
– Здравствуйте, Александр Севастьянович. Вас уже ждут.
Метрдотель подбежал:
– Прошу за этот столик, Севастьян Александрович.
Перепутал все-таки. Плохо, значит, я с ним договорился. Зато официантка все по высшему разряду оформила. Венера удивляется, но ест с аппетитом. Поужинали мы с ней, официантка подходит.
– Спасибо, – говорит, – Николай Афанасьевич, что зашли.
Я встаю и, не расплачиваясь, к выходу собираюсь. Венера вспыхнула.
– Вы же, – говорит, – расплатиться забыли!
Официантка тут же закудахтала:
– Что за мелочи! Да кто же считается! Почётный гость. Ждем вас всегда с нетерпением.
Ещё бы ей не ждать, я бы на её месте тоже ждал.
Венера говорит:
– Кто же вы такой? Где на работе оформлены?
– Да так, – отвечаю, – подрабатываю в одной артели по космической части.
На улице к Венере, конечно, «хулиган» пристал. Я его, конечно, через бедро швырнул. Парик с него слетел. Он и отстал. Венера, правда, посмотрела на него как-то подозрительно и даже спросила потом:
– Где-то я его видела?
– Да, наверное, в кино снимается, бандюга. В передаче «Человек и закон».
Дня через три в театр с ней ходили. Из театра вышли, и тут же к нам «Чайка» подкатила. Как брательник шофёра уговорил, не знаю, только сели мы в неё, как в мою персональную. Там, правда, человек ещё какой-то сидел, ни слова по-русски не знал, но я сказал, что это мой телохранитель и ему говорить не разрешается. До дома её добрались. В подъезде опять к ней «хулиган» пристал. Настырный такой оказался. Пришлось его в подъезде опять отметелить.
Через неделю Венера ко мне в гости пришла. Родню я, конечно, всю в кино сплавил на двухсерийный фильм. Сидим с Венерой в «моей» квартире, сухое вино попиваем, танцуем под радиостанцию «Маяк».
Вдруг в определённый момент музыка прекращается, и брательник мой голосом Левитана произносит:
– Герасимову Александру Севастьяновичу за важное научное открытие в области космического пространства присудить премию в размере годового оклада.
С годовым окладом брательник, конечно, переборщил, но все равно эффект был потрясающий. Венера даже загрустила от моей знаменитости.
Чувствую, созрела девчушка для серьёзного предложения, но не тороплюсь. Пусть, думаю, для верности в одиночестве дозреет.
Неделю к ней не появлялся. Сама не выдержала, позвонила.
– Здравствуй, – говорит, – это я. – Голос грустный. Влюбилась окончательно. – Знаешь, этот тип опять ко мне приставал.
Я возмущаюсь:
– Псих какой-то, давно пора его в милицию отправить.
Она говорит:
– Нет, он не псих. Он такой несчастный. Я, наверное, за него замуж пойду.
Я кричу:
– Как это замуж, а я как же?
Она говорит:
– У тебя и премия, и машина, и квартира, а у него только синяки. Ты не сердись, но раз он столько из-за меня вытерпел, значит, любит по-настоящему.
И всё. Кончился роман. Вот и разбери, что этим самым женщинам надо. Ведь всё у человека было, а она к другому ушла. Верно про них, про женщин, в народе говорят: «Как волка ни корми, он всё равно в лес смотрит».
Не могу сказать, что я плохо женился. Нет, моя жена – симпатичная женщина. Некоторые даже могут назвать её красивой, кто других не видел. Она симпатичная, миниатюрная. Метр восемьдесят. Ножки багорчиком, ручки ухватиком, губки мозолистые. И косая сажень. Причём не только в плечах. По всему телу косая сажень. А рукодельница какая! Ой, что руками выделывает! Вот к чему своими золотыми руками ни притронется, того уже нет.
А если, допустим, на неё косо взглянул… Или, предположим, в дверь вошёл, а её, как женщину, забыл вперёд пропустить, всё, так головой об косяк долбанёт, что потом неделю косяк ремонтируешь. Но отходчивая, сразу отходит и с разбега – ногой в живот. Но зато незлопамятная. Сразу всё забывает и поёт себе, и поёт. Слуха вообще нет, голос сильный, но противный. Так что уж лучше головой об косяк, чем эта пытка пением. И вот всё это счастье мне одному досталось. Я даже от неё один раз уходил, вернее, попытался. Так она вены вскрыла. Да не себе – мне. И с тех пор живу, как за каменной стеной. Правда, стена эта с решётками.
А тут вдруг мода пошла: людей воруют, а потом выкуп требуют. Ну, думаю, мне-то вряд ли так повезёт. Но на всякий случай стал слухи распускать, что наследство из Парижа получил. Вот-вот документы оформлю и стану миллионером.
– Ходить у меня, – говорю, – Люся, будешь вся в шелках, пить только шампанское, закусывать только золотыми зубами.
А сам думаю: «Хоть бы ты пропала».
Она и пропала. День нет, другой нет, а на третий день звонит какой-то тип и говорит:
– Если хочешь видеть свою жену живой и здоровой, положи в свой почтовый ящик пятьдесят штук зелёных!
– Щас, – говорю, – только штаны надену.
Пошёл, положил в свой почтовый ящик три рубля.
Ночью тот опять звонит:
– Ты свою жену видеть хочешь?
Я говорю:
– Конечно, конечно… нет.
Он даже дар речи потерял. Потом в себя пришёл, говорит:
– Ну, тогда ты её сейчас услышишь.
И тут же Люська трубку взяла:
– Ты, козёл, собираешься меня выкупать?
– Ну да, – говорю, – подпрыгни сначала.
Она говорит:
– Домой вернусь – убью!
Я говорю:
– Ты попробуй сначала вернись.
И слышу крики, удары, вопль какой-то:
– Ой, мамочка, больно!
Но вопль не женский, а мужской. Ну, думаю, началось. Трубку положил.
На другой день снова звонок:
– Сейчас с тобой пахан говорить будет.
А по мне – хоть президент.
Пахан трубку взял, говорит:
– Ты свою жену собираешься выкупать?
Я говорю:
– Ты посмотри на неё внимательно. Ты бы такую стал выкупать?
Он даже в трубку плюнул. На другой день снова звонит:
– Забирай жену!
Я говорю:
– За сколько?
Он говорит:
– Тысяч за пятнадцать.
Я говорю:
– Нет, только за двадцать.
Он говорит:
– За двадцать мы лучше тебя самого пришьём.
Я говорю:
– Тогда Люська у вас навсегда останется.
А там слышу опять удары, звон разбитой посуды. Трубку положил.
На следующий день этот пахан опять звонит:
– Как человека прошу, забери жену.
Я говорю:
– Да что вы с ней цацкаетесь, выгоните, и всё.
– Пробовали, упирается, прижилась, бьёт нас, стерва.
– А споить не пробовали?
– Пробовали, все вокруг вдупель, у неё – ни в одном глазу. – И заплакал. – А ведь она как напьётся, петь начинает, вот где пытка-то. – И зарыдал. Потом успокоился, говорит: – Может, в милицию заявить?
Я говорю:
– Ну вы, братаны, даёте – в милицию. Что ж вы в милиции скажете, что вы человека украли? Это же срок.
Он говорит:
– Лучше век свободы не видать, чем твою жену хоть один день.
Видно, не послушались меня, потому что на другой день все менты ко мне пришли.
– Иди, – говорят, – освободи пацанов, она их в заложники взяла.
Поехали на эту малину, дверь выбили, ворвались. Я такого не ожидал. Один бандит стоит – посуду моет, второй сидит – картошку чистит, третий лежит – пятки Люськины чешет.
Увидели меня, на колени упали:
– Братан, не дай погибнуть, спасай.
Я, конечно, для порядка покочевряжился немного, десять штук с них срубил. Пять себе, пять ментам. Люська орать начала, за пять штук хотела всех ментов за Можай загнать. Но потом успокоилась. Я ведь средство против неё знаю: у неё за ухом такая точка эрогенная есть, если я её туда поцелую, она как шёлковая становится. Так вот, пять ментов с собакой её держали, пока я до этой точки дотянуться смог.
Она и ходит как-то не так. Походка у неё какая-то утиная. Но мне же с ней не в балете танец маленьких индюков исполнять. А так, по комнате, пусть себе переваливается.
Забыть не могу, как только познакомился с ней, как только глянул на неё, в голову почему-то всё время лезли детские стихи: «Приходи к нам, тетя Лошадь».
Да, кому-то она могла показаться не очень красивой. Нет, она, конечно, не Синди Кроуфорд и даже не Нонна Мордюкова. Скорее уж, Василий Иванович Шандыбин, только поменьше. Он поменьше.
А кто-то мог подумать, что она недостаточно образованна. Да, она по сей день считает, что столица Украины – Львов. Но это проблема не её, а Украины.
Я ничего этого не замечал. Я был очарован её обаянием. Я как увидел её впервые, сразу понял, что это – любовь до гроба, то есть года на два. Больше вряд ли удастся. Никогда не забуду ту ночь после свадьбы. Она так сжала меня в своих объятиях, что я понял – эта первая брачная ночь будет моей последней. Дальше не помню ничего. Помню только, уже под утро она призналась, что до меня у неё уже был один. Муж.
– Что с ним? – только и спросил я. – Где он сейчас? На каком кладбище?
Молчание было мне ответом. Она вообще редко говорила. Практически раз в день. Но с утра до вечера.
А как она готовила! Боже мой! Вершина её кулинарного искусства – пельмени, если я их предварительно куплю в магазине, вскипячу воду, посолю и из пачки в кастрюлю высыплю.
Вот почему у меня рост – метр шестьдесят восемь в кепке и на роликовых коньках. Врачи говорят, от того, что я на ней в восемнадцать лет женился.
– Если бы, – говорят, – хотя бы до двадцати подождал на её харчи переходить, успел бы подрасти.
Она ведь еду обычно не солит, чтобы не пересаливать, потому что я ем и плачу, а слёзы и так солёные.
К нам как-то в гости один мой друг пришёл, штангист и йог одновременно. Гвозди мог есть, ядом запивать. Всё переваривал. Она его своим фирменным перцем маринованным угостила. Он всего одну луковицу съел. Долго потом головой мотал, будто обухом его огрели. И потом только спросил:
– А совсем без внутренностей человек сколько может прожить?
Меня как-то по ошибке в милицию забрали, с каким-то рецидивистом спутали. Так я те три дня тюремной баландой питался. До сих пор как самые сытные в своей жизни вспоминаю.
И причёска у неё какая-то странная: то ли воронье гнездо, то ли барсучья нора. Но очень нравится холостым барсукам и незамужним воронам. Они всё время туда пытались яйца откладывать.
Она и меня под бокс стригла. Была такая причёска после войны. Многие её забыли, и те боксёры уже давно вымерли. А она помнит, и меня всё стригла под них. И после её стрижки дня два собаки от меня врассыпную и на луну выть начинали.
Нет, конечно, и мне не всё в её внешности нравилось. Не всё у неё с личиком, конечно, получилось. Глазки подозрительные, как у вахтёра, ножки багорчиком, ручки ухватиком и губки мозолистые. А носик таким шнобелем торчит, что голову от ветра разворачивает.
А какая у неё родня! Помню, только поженились, прихожу домой. На полу ковёр восточный лежит. Я думал – приданое. Шагнул на него. Такой хай поднялся! Оказывается, это не ковёр, а её родственник в халате и тюбетейке из Ташкента отдохнуть прилёг.
У неё полно родственников, и нет, чтобы в Швейцарии, чтоб денег занять. Тут братец из Сибири телеграмму мне дал: «Вышли денег на дорогу». Я выслал. Он приезжает. Я спрашиваю: «Зачем приехал?» Он говорит: «Как зачем, денег у тебя занять».
А она и садовод-любитель. Весь наш участок, шесть соток, цветами засеяла. Хоть бы одна тычинка взошла. Я уж не говорю о пестиках. Кучу денег на семена истратила, а весь участок голый, как череп Фантомаса. А она поливает всё лето, удобрения сыплет. Осенью говорит: «Наверное, я семена не тем кончиком посеяла, все цветы внутрь земли выросли».
Ох и умная. Тут где-то на рынке на все деньги, что были, долларов накупила. По выгодному курсу. У цыган. Довольная такая пришла.
Говорит:
– Я проверила – настоящие. Зелёного цвета, и на них американский президент нарисован.
Я посмотрел. Зелёные-то они зелёные, только Джордж Вашингтон на них с бородкой, в кепке, и написано по-русски «сто долларов».
Я о ней часами могу рассказывать. Ровно столько, сколько она в гости собирается. Мы как-то к друзьям на Новый год ходили. Уже и президент всех поздравил, и куранты двенадцать пробили. Соседи за стенкой напиться и подраться успели, а она только вторую ресницу красить начала. Уж эти друзья звонят, говорят: «Если вы ещё приходить не раздумали, зайдите по дороге в магазин, водку с закуской захватите, а то мы уже всё съели».
Она вообще у меня везучая на редкость. Вот если поскользнётся и на спину упадёт, обязательно нос расшибёт.
А аккуратная какая! Полы каждую неделю тряпкой моет, а её, тряпку, раз в полгода стирает.
Я как-то летом, по рассеянности, в домашних тапочках на улицу вышел. Так мне дворник замечание сделал, что я асфальт пачкаю.
И при этом такая педантка, такая аккуратистка. Вот ночью встанешь водички попить, назад в спальню возвращаешься, а кровать твоя уже застелена.
И в то же время храпит так, что стёкла дребезжат. Пока с ней жил, три ушанки сносил, причём на улицу ни разу не надевал, только по ночам.
И с характером у неё всё тоже в полном порядке. Всегда и во всём виноват я. Даже когда американцы вторглись в Афганистан, она влетела в комнату с криком: «Допрыгался, козёл?» Видно, спутала меня с бен Ладеном.
Сижу как-то у телевизора, слушаю песню, вдруг она как заорёт:
– Что ты уставился на эту певицу? Что у тебя с ней было?
А что у меня могло быть с Сергеем Пенкиным?
А то как-то сижу за столом, никого не трогаю. Она входит в комнату с чашкой. Чашка падает на пол и разбивается. Она на меня зло так смотрит. Я говорю:
– Ну что, не придумала ничего?
Сижу, молчу. Она как заорёт:
– Молчишь тут под руку!
Нашлась, умница.
А когда её спрашивают:
– Ты своего мужа любишь?
Она отвечает:
– А как же, я вообще мужчин люблю.
Мне, конечно, друзья намекали, что не всё в моей жизни хорошо складывается, не всё получается, как у нормальных людей. Говорили, что если бы я взял себя в руки, ушёл бы от неё, переоделся хотя бы в телогрейку, постригся хотя бы наголо и перестал бы всякие лишние слова употреблять, которым у неё научился, то лет бы через пять, когда выветрится запах её духов, от которого вянут не только цветы, но и уши, удалось бы мне жениться на какой-нибудь женщине, которой тоже нечего терять.
И я послушался, собрал свою волю в кулак и ушёл от неё. И долго жил один. Дня три. А потом сложил все свои вещи в целлофановый пакетик и вернулся назад. А она увидела меня и заплакала.
Мне и сейчас часто говорят:
– Брось ты её, не пара она тебе.
А мне она нравится. И отстаньте вы все от нас!
«Дорогая редакция! Мы с мужем оба немолодые. Нам уже под пятьдесят и ослаблены разными болезнями. У меня радикулит, у мужа – боли в спине, но мы не хотим отказываться от сексуальной жизни, просто не знаем, как её лучше наладить. Подскажите, какая поза подошла бы нам больше всего.
А. и В. Хохловы, Москва».
«Дорогие А. и В. Хохловы. Мы получили ваше письмо. Рады, что вы подписываетесь на наш журнал и что вас волнуют проблемы секса. Советуем тем, кто слабее, выбирать позиции, при которых вы находитесь внизу. Ослабленному партнёру надо лечь на спину, тогда второй партнёр может сесть верхом и даже поставить одну ногу рядом с кроватью, чтобы снять с партнёра нагрузку. В любом случае толчки и фрикции должен совершать тот, у кого лучше со здоровьем. Желаем удачи».
«Уважаемая редакция! Спасибо вам за совет. Мы сделали всё так, как вы посоветовали. Я легла на спину, а мой муж, Анатолий, сел верхом. Но у нас так почему-то ничего не получалось. То ли мой радикулит мешал, то ли мы уже привыкли за тридцать лет. Ведь мы до этого знали всего две позы: стоя, когда стояли в очереди за квартирой, и лёжа, когда эту квартиру получили. Где-то через полчаса у мужа уже и по-старому тоже перестало получаться. Тогда мы на другой день попробовали, как вы советовали. Муж, Анатолий, опустил одну ногу на пол, чтобы разгрузить мой радикулит. И что-то даже начало получаться. Поскольку на тот момент у мужа со здоровьем было лучше, чем у меня, то все толчки и фрикции, как вы советовали, совершал именно он, до тех пор, пока не поскользнулся. А поскользнулся он потому, что кошка наша, Муська, стала тереться об его ногу, и он, не прекращая толчков и фрикций, попытался её той же ногой отогнать. Но сделал это так неудачно, что полетел с кровати, потянув за собой меня с моим радикулитом. Мы оба грохнулись на пол и долго не могли разнять объятий, хотя было уже не до толчков и фрикций. Сейчас муж, Анатолий, уже выздоравливает. При падении его от напряжения так скрючило, что теперь у него радикулит сильнее, чем у меня, и на ногу наложили гипс. Но, несмотря на то что он теперь ходит с костылём, мы от секса отказываться не собираемся и просим вас всё же подсказать нам, какая ещё поза теперь, учитывая костыль, могла бы нам подойти. Ведь мы ещё не старые и хотим полноценно участвовать в общественно-сексуальной жизни страны.
А. и В. Хохловы, Москва».
«Дорогие А. и В. Хохловы! Приятно узнать, что жизненные невзгоды не отбили у вас тяги к сексуальным композициям. Что касается позы, то при ослабленном здоровье самое простое, что можно вам порекомендовать, – это чтобы мужчина сидел на стуле, а партнёрша была сверху, стимулируя друг друга по мере возможности. Желаем успеха.
Редакция».
«Дорогая редакция! Спасибо вам за вашу заботу. Мы всё сделали так, как вы написали. Муж мой, Анатолий, сел на стул, а я попыталась сесть сверху, для чего придвинула к стулу стол и уже с него стала спускаться, скользя по телу мужа. Он в это время пытался стимулировать, готовясь проводить толчки и фрикции. Но именно в это время наша кошка, Муська, видно испугавшись нашей композиции, кинулась нас разнимать и при этом вцепилась когтями в живот мужа. Муж рванулся, и мы оба грохнулись на пол. Сейчас, когда я пишу вам это письмо, мы оба находимся в гипсе. Однако мы ещё не старые, но отказываться от секса не собираемся и просим вас, подскажите нам позу, при которой и мы могли бы получать наслаждение, а кошка наша, Муська, не очень пугалась.
А. и В. Хохловы, Москва».
«Уважаемые А. и В. Хохловы! Приятно, что вы снова нам написали. Значит, жизненные невзгоды не смогли сломить вашего духа и тяги к сексу. Что касается позы, то, поскольку вы уже имеете немалый опыт, можем порекомендовать вам позу «водопад», которая, мы уверены, доставит вам массу удовольствия. Это наиболее экзотический и лёгкий вариант позы 69. (Схема прилагается.) А что касается вашей кошки Муськи, налейте ей в блюдце молока, чтобы она вам больше не мешала.
С приветом, редакция».
«Уважаемая редакция! Проклинаем тот день, когда подписались на ваш журнал. Лучше бы мы вас не знали, ни вас, ни ваших сексуальных поз. Мы сделали всё, как вы посоветовали. Муж стал надо мной, я обняла его ногами за шею. Он отбросил костыль и поднял меня. Я, естественно, дёрнулась, а он от тяжести моего веса попятился вместе со мной задом, а тут – блюдце с молоком, которое мы, по вашему совету, налили кошке Муське. Муж, Анатолий, наступил ногой в блюдце и стал заваливаться. Я стала хвататься рукой за первое, что мне попалось под руку. Но удержаться за это первое и последнее попавшееся не смогла и штопором врезалась головой в пол, а Анатолий, падая назад, треснулся головой об стол и вырубился. В результате мы сейчас оба лежим в клинике. Но, как только выздоровеем, приедем к вам в редакцию и устроим вам такие толчки и фрикции, что вы навсегда забудете все свои позы и композиции, потому что мы хоть и слабые здоровьем, но от секса отказываться не собираемся!»
Не знаю, как вы, а я в приметы больше не верю, а то больно накладно.
А раньше – как дурак. Помню, поженились мы с моей Настёнкой. Из ЗАГСа домой приехали, хотели в квартиру зайти, как тёща говорит, что примета такая есть, кто первым в квартиру войдёт, тот и будет в семейной жизни главным. Жена как услышала про это, как рванёт вперёд, а я её как схвачу за платье да как назад дёрну. Она меня как раз локтем в физиономию и заехала, то есть первый раунд у нас закончился вничью. Она с платьем разорванным, я с носом разбитым.
Тёща говорит:
– Вы так до семейной жизни не доживёте. Ты, – говорит, – лучше возьми её на руки, вместе и войдёте.
Взял я Настюшку на руки, но она вверху не проходила, я её поперёк положил, только вперёд пошёл, как о платье её длинное споткнулся и хрясь её башкой об косяк.
И целую неделю я главным был в доме, пока она в себя не пришла.
Потом, конечно, помирились, забыли всё это. Причём она быстрее забыла, у неё после удара об косяк вообще память на три месяца отшибло.
И вот, живём мы семейной жизнью, хорошо живём, но чего-то не хватает.
И вот как-то я с утра пошёл на работу и вдруг вспоминаю, что мобильник дома забыл, а она ещё дверь за мной не успела закрыть, а примета есть, что возвращаться нельзя, а то дороги не будет.
Я говорю жене:
– Принеси мобилу.
Она приносит и даёт мне через порог, а есть примета – нельзя через порог ничего брать, это к ругани. Я её, чтобы в коридор вытащить, за руку как дёрну, она как об косяк врежется башкой, и опять с катушек. Ну, дался ей этот косяк.
В больнице потом, конечно, отлежала, но зато же не поругались.
А если бы вернулся, верняк, дороги бы не было. А так, на «скорой» домчались, всюду зелёный свет.
Но ничего, живём потихоньку, в театр где-то на третий год пошли. Идём, опаздываем уже, и на тебе, кошка чёрная дорогу перебежала. Я жену за руку, разворачиваюсь и в обход, к другому метро, километра два лишних протопали, но зато никаких неприятностей. Только с контролёром в театре подрались. Он после третьего звонка не пускал в зал. Так, что жена одна балет досматривала, а я в отделении милиции в обезьяннике танцевал.
А если бы пошли на чёрную кошку, вообще неизвестно чем кончилось. А так десять суток отсидел и на свободу с чистой совестью.
А тут на работу опаздываю, а дорогу тётка переходит с пустыми вёдрами. Где она их взяла-то в городе? Может, купила, домой несла, но не донесла. Я как дуну ей наперерез. Она, видно, подумала, что я её грабить собираюсь, и ещё быстрее вперёд кинулась. А мне ведь её обогнать да оббежать надо. Она до подъезда добежала, дверь открыла, но я успел ногой по двери врезать. Дверь ей по башке, она с вёдрами загремела, я её так аккуратненько обошёл, а тут как раз из двери два амбала на шум выскочили. Один её муж, другой – сын, и так меня отметелили, но не насмерть. А если бы она успела мне дорогу с вёдрами перейти, всё, конец, вообще бы убили.
Оклемался я, из больницы вышел, прихожу, а жена вещи собирает.
– Ухожу, – говорит, – от тебя. Плохая примета – с дураком жить.
– Иди, – говорю, – я же у тебя первый муж, а это верная примета, первый блин комом.
В общем, я у неё первый, а она у меня, даст Бог, не последняя. Но уже без примет.
У нас сейчас не жизнь, а прямо сексуальная революция. По телику какую программу ни включишь, либо про то, либо про это. На улице на каждом ларьке – порнуха, в газетах – сплошные объявления о секс-услугах. Сам читал объявление: «Уборщица, 68 лет, ищет работу. Интим не предлагать». Видно, достали бабульку.
Но что интересно, что при всём этом сексуальном разгуле мы, по статистике, по сексу отстаём от самых слаборазвитых стран. А знаете почему? Потому что мы все семьдесят пять лет советской власти отдавались только партии. И она при помощи своего аппарата… оставила всю страну в интересном положении, из которого мы не можем выйти до сих пор.
Вы все, конечно, помните, что при коммунистах у нас секса не было вообще. Одна гражданочка так на всю страну по телику и заявила: «Секса у нас нет!» То есть дети у нас были, а секса – ни-ни… Нет, сами-то коммунисты этим баловались. Но народу – ни слова. В постели если и была борьба, то только классовая. И у Ленина с Крупской, и у Маркса с Энгельсом. Однако Ленин по этому вопросу даже целую работу написал – «Лучше меньше, да лучше». О чём это он, как не о своём личном, наболевшем.
Да что там Ленин, вспомните гимн революционный «Интернационал». Это же чистый секс-гимн. Начинается он довольно оптимистически: «Вставай!» Причём не просто, а проклятьем заклеймённый. Потом продолжение уже более пессимистическое: «Никто не даст нам!» А заканчивается уже совсем пессимистически: «Своею собственной рукой».
Сталин пошёл по ленинскому пути. Хотя делал вид, что он не по этой части. Однако есть сведения, что во время ссылки в Туруханском крае он жил в избе у одной крестьянки. Он что там, ночами с ней занимался вопросами ленинизма? Тогда почему в этой деревне до сих пор все дети говорят с грузинским акцентом?
Хрущёв разводил свою кукурузу, однако тоже был на сексе зацикленный. Всюду совал свой кукурузный початок. Он вообще какой-то странный мужик был. Например, всех художников-абстракционистов называл п…сами. Представляете, что бы с ним было, если бы он вблизи увидал Борю Моисеева…
Зато Леонид Ильич – тот красавец был. Как же он целоваться любил! Причём, по молодости, только с женщинами. А уж потом, когда зрением ослаб, так без разбору, со всеми подряд. С Хонеккером, с Живковым. С Цеденбалом целоваться не любил. Утверждал, что Цеденбал плохо держит засос.
Потом – перестройка. Горбачёв. Можно было, конечно, подумать, что он не по этой части, однако все эти его «начать, принять, обострить и, главное, углубить». Нет, начать-то он начал, нормально, и даже углубить ему удалось, а вот закончить по-человечески – не вышло.
Что касается Бориса Николаевича, то он, конечно, мужчина видный, женщинам нравился. Но, правда, в его митинговое время кто из женщин-то рядом был? Новодворская да Хакамада. Новодворская его как бывшего коммуняку близко к себе не подпускала, а Хакамаду он всё время путал с Хиросимой, поэтому сам к ней близко не подходил.
Ну, кто у нас ещё? Жирик – тот вообще сдвинутый на этом вопросе. Это однозначно. Клинтон в Америке пару раз с Моникой что-то изобразил, так его чуть из президентов не выкинули. А наш Жирик всему миру про всех своих проституток рассказал, он же на всю страну обозвал Клинтона сексуальным маньяком. Во уделал!
Что касается Путина, то тут пока ничего плохого сказать не могу, знаю, что он сейчас всерьёз укрепляет свою властную вертикаль. Так что у него ещё всё впереди. Нет, что касается Путина, то тут ничего плохого сказать не могу, потому что пока что сам пожить хочу. Хоть с кем-нибудь, но посимпатичнее.
Любовь – великое, замечательное чувство, на котором держится мир. Собственно, не будь любви, человечество бы просто вымерло. Любовь возвышает человека, делает его счастливым. Вдохновляет на великие дела. Сколько стихов написано из-за любви, сколько открытий совершено, сколько глупостей сделано.
Как часто бывает: умный человек – и вдруг резко поглупел, стал слабо соображать, мозги набекрень, дурак дураком – влюбился. Ходит, как сомнамбула, в ней видит только хорошее. Она и красавица, и умница. Да, любовь слепа. Да что там любовь, сам слепым становишься.
– Она у меня – самая красивая! Красивее всех! Посмотри, какая красавица!
Я глянул. Потерял дар речи. Ножки багорчиком, ручки ухватиком, щёчки узловатенькие, губки мозолистые. И шнобель такой, что голову от ветра разворачивает.
Я рот открыл, минуту слова сказать не мог – опешил. Потом справился с собой, говорю:
– Ты её больше никому не показывай.
Он говорит:
– Почему?
– Отобьют.
Что любовь с людьми делает? Вдохновляет на подвиги. Один альпинист в честь любимой открыл вершину Тамара; другой, астроном, в честь любимой открыл звезду Надежда; а третий, бизнесмен, в честь любимой открыл платный туалет – «Глафира Степановна». Первые две не видят ни вершины, ни звезды, а Глафира каждый день меняет туалеты и бесплатно ходит в заведение своего имени.
А один мужик от великой своей любви решил после свадебного ужина жену на руках отнести в постель.
– Мы, – говорит, – весь медовый месяц проведём в постели.
Как в воду смотрел. Невеста у него не худенькая была – 86 килограмм. Да ещё съела на свадьбе не меньше. А он к тому же ещё выпил. Короче, поднял он её на руки и заваливаться стал. Куда-то их в сторону понесло, стол опрокинули, тёщу сбили с ног, выбили окно и грохнулись со второго этажа на мостовую. Но он своё слово сдержал – медовый месяц провели в постели, в гипсе.
Ой, что только любовь с людьми не делает! У меня друг женился по любви. И жили вроде бы неплохо дня три. А потом он её ревновать начал к каждому столбу. Чего ревновать-то? На неё охотников, даже если заплатить, не найдёшь. Но он просто с ума сходил. Всюду соперников искал. А в этом деле кто ищет, тот всегда найдёт.
Однажды домой возвращается, а у него в ванной мужик полуголый в одной майке. Он же не знал, что это слесарь-водопроводчик. Муж его к стенке и давай орать:
– Что у тебя с ней было?
Тот говорит:
– А чего было? Я ей трубы поменял, вентиль сменил, патрубок поставил, всё прокачал, два часа над ней работал.
– Два часа! – Муж за голову схватился.
– Да, вот деньги получу и пойду.
Муж его за горло схватил:
– Она тебе ещё и деньги за это платит?
– А как же, – тот кричит, – забесплатно ты сам с ней мучайся!
Чуть до смертоубийства дело не дошло.
А с женщинами любовь что творит! С этой женской любовью тоже никакой логики. Жёны как считают: если муж дома не ночевал, значит, изменял. Ну как можно целую ночь изменять? Откуда столько здоровья? Один мой знакомый пришёл в пять утра. Без сил, поддатый, в помаде – с совещания. Жена спит. Он только ботинки снял, думает: «Сейчас наконец отдохну». И вдруг она просыпается, выхватывает скалку из-под подушки и кричит:
– Ты где был?
Он говорит:
– Где был, где был. Не видишь, на работу иду.
Ботинки надел и пошёл. Отдохнул, называется.
Нет, женщинам любовь точно ума не прибавляет. Вот у одного моего знакомого артиста жена ревнивая жутко. Он у неё народный, и она его ревнует ко всему народу. Ходит на все его спектакли.
Он Дездемону в первом акте поцеловал, так в третьем акте душить некого было – жена в антракте сама её чуть не задушила.
А в детском спектакле он должен был Бабу-ягу поцеловать, чтобы она в Елену Прекрасную превратилась. А из зала крик:
– Я тебе дам Елену Прекрасную! Так дам по башке, что ты на всю жизнь останешься Иванушкой-дурачком!
Выскочила на сцену и так эту Бабу-ягу отмутузила, что эту сцену на бис повторяли два раза.
Вот что любовь с людьми делает. Да, любовь глупа. Берите пример с умных. Умный – он весь в делах, весь в проблемах, весь в доходах. А глупая любовь – это же сплошные убытки. Умные – хорошеют, а глупые – убивают себя любовью. И всё же мы не такие дураки, мы не хотим быть умными, потому что нам нравится любить. И нет ничего прекраснее этой глупости!
Я как новым русским стал, так у меня вообще никаких проблем, кроме секретарши. Мне эту секретаршу один старый русский уступил.
Он сказал:
– Девушка так работать любит, что я не справляюсь. А ты молодой, может, и выживешь.
Она у меня так работала, что я ей каждый месяц зарплату повышал. И только тогда остановился, когда она больше меня получать стала. Нет, вы не подумайте чего плохого. У нас с ней чисто рабочие отношения. И только иногда после работы мы с ней чай пьём. И вот лежим мы с ней, пьём чай, и она мне говорит:
– Что ж это мы с вами последнее время всё чай да чай?
Я говорю:
– А вы чего ещё хотите?
Она говорит:
– Я хочу, чтобы вы пошли в аптеку и попросили себе средство какое-нибудь, чтобы у вас хоть что-то, кроме чая, получалось.
Ну, я и пошёл. Говорю:
– Есть у вас такое средство, чтобы у меня хоть что-то получалось?
Она говорит:
– Слабительное, что ли?
Я говорю:
– Нет, скорее наоборот, мне от слабости.
Она говорит:
– Галь, тут какой-то придурок пришёл, не поймёшь, чего хочет.
Я говорю:
– Ну, чего ж тут непонятного, мне нужно, чтобы всё, что раньше не получалось, теперь шло как по маслу.
Она говорит:
– Так бы сразу и сказали. Галь, дай ему касторки.
Я говорю:
– Да нет, вы меня не так поняли, дайте мне такое средство, чтобы моя секретарша довольна была.
– Диван, что ли?
Я говорю:
– Да нет, диван у нас уже есть. Мне нужно, чтобы на этом диване что-нибудь получалось.
Она говорит:
– Ах, вот в чём дело. Тогда вам мазь нужна. Вы за час до этого помажьте, и всё.
Я говорю:
– Что помазать? Диван?
Она так внимательно посмотрела на меня и говорит:
– Башку себе помажьте. Я вижу, вам надо сначала голову подлечить, а уж потом вы найдёте, что помазать.
Ну, я взял мазь, пошёл на работу, голову и помазал. Смотрю, а у меня через час волосы на голове дыбом встали, а секретарша в тот день вообще не пришла. А когда мы на другой день встретились, она говорит:
– Странное вы какое-то средство выбрали: воздействовать на органы чувств через больную голову. Вот тут, в журнале «Здоровье», пишут, что есть такое народное средство – сельдерей, которое помогает таким, как вы, стать полноценным мужчиной.
Ну, я и пошёл на рынок. Нашёл там самого полноценного мужчину с сельдереем. У него лицо такое – на велосипеде не объедешь, и такое красное, будто он одним сельдереем закусывает.
Я ему говорю:
– А как вашим сельдереем пользоваться, чтобы стать полноценным?
Он говорит:
– Берёшь и употребляешь.
Я говорю:
– А как его употреблять?
Он посмотрел на меня так внимательно и говорит:
– Ты так вопрос ставишь? Тогда специально для особо тупых объясняю медленно: берёшь сельдерей и привязываешь, и будто заново родился.
Я говорю:
– А к чему привязываешь?
Он говорит:
– К слабому месту, ты, судя по всему, к голове должен привязывать.
Купил я сельдерей, встретился с секретаршей и говорю:
– У вас верёвочки нет? Сельдерей привязать.
Она говорит:
– Чего уж там верёвочки, вам заодно уже и мыло надо.
Я говорю:
– Это почему?
Она говорит:
– Потому что из сельдерея надо сок гнать и пить его, пока человеком не станешь.
Я взял и сделал, как она сказала, выпил сразу два стакана, чтобы уж раз и навсегда. Она приготовилась, ванну приняла, на диване прилегла в позе змеи. А у меня вдруг от этого сока мой личный водопровод прохудился, что я стал бегать от неё в одно место. Только до дивана дойду, только она ко мне руки протянет, как я опять убегаю. А когда этот фонтан иссяк, уже на работу пора стало.
Секретарша говорит:
– Хватит вам самодеятельностью заниматься, сейчас такие врачи есть китайские, иглоукалыватели, мёртвого поднимают.
Ну, я нашёл одного, типичный китаец. Высокий, краснощёкий и фамилия типичная, китайская, – Дзянштейн. Разложил он меня в кухне на полу, вставил в разные места иголки и говорит:
– Каждая точка на теле человека соответствует какому-нибудь внутреннему органу, и все эти точки я изучил. Осталось только узнать, какому именно органу они соответствуют.
В общем, вышел я через месяц из больницы, а секретарша говорит:
– Надо вам к нормальному врачу, а по пути – к патологоанатому.
Я думаю: «Только этого мне не хватает. Я уже и сок пил, и мазью мазался, и иголки куда не надо втыкал. Что мне ещё осталось?»
Взял да и поменял секретаршу. И всё нормально стало. Пью теперь чай с референтом. Симпатичный такой референт, и фамилия подходящая – Кривозадов!
Один артист, народный, знаменитый, красавец, секс-символ 80-х. Это не важно, что у него сейчас только символ остался, но женщины до сих пор по нему умирают.
И вот этот артист приехал с женой отдыхать в санаторий. Жена от него ни на шаг не отстаёт, зная его любвеобильный характер. А он по старой привычке всё равно вокруг поглядывает. Особенно одна довольно молодая женщина ему приглянулась. Миловидная, стройная, веселая и озорно так на него поглядывает.
Они дня три в гляделки так играли, играли. Он мимоходом стал ей знаки внимания оказывать, если без жены оставался. Она, жена, на процедуры, а артист девице то цветок подарит, то безделушку какую-нибудь подкинет.
А однажды совершенно случайно встретились в коридоре. Нет вокруг никого. Он её за руку хвать и говорит:
– Послушай, красавица, мы люди взрослые. Вы мне нравитесь, я вам, по-моему, тоже.
Она говорит:
– А вы меня не помните?
Он говорит:
– Постой, постой, кажется, вспоминаю. – Он, конечно, ничего не помнил, столько в его жизни этих хорошеньких было. – Ну-ка, напомни, где это было?
– А вы в наш город приезжали пять лет назад. Мы даже встречались с вами два раза.
– Ну, как же, Тверь, да?
– Да, – говорит она, – правильно, Новгород.
– А потом что было?
– А потом вы уехали, обещали звонить, писать, обещали в Москву перевезти.
– Это я, точно, мой почерк. Ну и что, писал, звонил?
– Нет.
– Ну, точно я, – погрустнел. – Жизнь затюкала, а я ведь долго потом вспоминал тебя. Но такая вот жизнь.
– Да, – опустив глаза, сказала Галя, – жизнь у вас тяжелая, не то что у нас.
– А что у вас?
– А у нас жизнь лёгкая, мы всё помним.
– Короче, – говорит он, – ты видишь, как меня жена пасёт.
– Вижу, – говорит Галя, – пасёт, как редкого племенного быка. Знает, видно, ваш характер.
– Характер, – говорит Александр, – это единственное, что у меня хорошего.
– И талант, – сказала Галя.
– Ладно, – согласился Александр, – талант и характер. Но давай к делу. Я время выкрою. Слиняю сегодня на два часа, пока жена в кино пойдёт. Я это кино уже смотрел, когда в нём снимался.
– Ой, мне так вы в этом фильме понравились, я, пожалуй, тоже в кино пойду, на вас посмотрю.
– Посмотришь живьём, – сказал как отрезал Александр, – я тебе так всё покажу. Ты в каком номере живешь?
Галя опять глаза опустила, видно, покорилась судьбе:
– В третьем, второй коттедж на первом этаже.
– На первом, – повторил Александр. – Там шторы есть?
– Есть.
– Значит, шторы закрой и свет погаси, чтобы никто ничего не подумал, я к тебе в восемь вечера приду. Лады?
– Лады, – покраснела Галя. – А вы потом опять не позвоните, не напишете?
– Я тебе когда-нибудь в жизни врал? – с пафосом сказал Александр. – Ты извини, что я так по-деловому, просто нет другого варианта.
– Хорошо, – тихо сказала Галя.
Александр подумал и добавил:
– Хватит тебе в твоей Твери прозябать. В Москву тебе пора, в модели, в актрисы, с такой фигурой, с таким лицом. Иди, и в восемь вечера чтоб как пионер была готова. Да, на вот тебе деньги, купи чего-нибудь выпить и закусить, я-то этого сделать не могу.
Женщина совсем пятнами пошла, но кивнула, деньги взяла и, пунцовая, пошла в свой коттедж.
Ровно в восемь артист, красавец, кинозвезда лёгкой походкой приблизился к коттеджу, нашёл номер три и юркнул в него, не стучась. В номере было совсем темно.
«Молодец, – подумал артист, – полная конспирация».
– Ты здесь? – спросил он на всякий случай.
– Здесь, – раздался откуда-то слева тихий Галин голос, – я уже в постели, раздевайся, иди сюда.
Он разделся до трусов, подумал, потом снял и трусы, дошёл до постели, никакого одеяла не было. Он прыгнул в постель и тут же оказался в объятиях своей желанной. Он сомкнул свои руки у ней на спине, почувствовал что-то странное, но сообразить не успел что. Тут же зажегся яркий свет, и он увидел, что обнимает какого-то волосатого, с огромным носом армянина.
Вокруг раздался оглушительный хохот. Артист боялся повернуться и обнимал армянина до тех пор, пока тот не сказал:
– Слушай, хватит уже, отпусти!
Тогда артист оглянулся и увидел стол. За столом человек десять мужчин и женщин, а он, голый, без одеяла, – в объятиях волосатого армянина.
Галя сказала:
– Саша, я так рада видеть тебя у нас в гостях.
– И мы тоже! – закричали гости.
Саша взял протянутую ему сигарету, закурил, попросил стакан, выпил и сказал всего одну фразу:
– Хорошо, что жену не догадались пригласить.
Александр не дрался, не буянил, оделся, хватанул ещё полстакана, собрался уходить.
Галя сказала:
– Оставайтесь, чего уж теперь, я же вам и телефон ещё свой не дала. Или вы опять не позвоните?
– Ну вы даёте! – только и сказал Александр и пошёл, даже не взял номера телефона.
И что же это за фильм вы нам показываете, уважаемый? Это что ж такое – боевик «Красная Шапочка»? Это триллер под названием «Бледная поганка». И вы считаете, что зритель на это будет ходить? Только по приговору суда.
Да, мы понимаем, что вы свою «Красную Шапочку» осовременили. Она теперь бизнесвумен, ездит через лес за бугор, привозит оттуда турецкое нижнее бельё и продаёт, как платья от Кардена. И с этой хохмой вы хотите выйти на наш кинорынок? Без разборок, без секса, без политики? Да у вас во всём фильме никто никому не выбил ни одного зуба, не проломил ни одного черепа. И секса нет. Никто никого не погладил по животу горячим утюгом. Я уж не говорю про ваш киноязык. Ни одного матерного слова. Да зритель вас просто не поймёт.
Что сейчас нужно в кино? ЧП. Чернуха и порнуха. Вы вчитайтесь в первоисточник. Мама посылает Красную Шапочку к бабушке с корзиной пирожков. Вы только вникните. Посылает! Так пусть она в самом начале фильма пошлёт её как следует к собственной матери.
Вы поймите, если в картине нет мата, в ней полностью теряется всякий смысл. Посылайте всех: и Шапочку, и охотников, и волка, всех к такой-то бабушке!
Пошли дальше. Она с чем её посылает? С корзинкой. Это социальный момент. Не просто корзинка, а потребительская корзина. Что в этой корзине? Ну какие пирожки? Бутылка водки с подпольного разливочного завода. Причём такая водяра, чтобы у Волка потом глаза вылезли из орбит и ноги отнялись.
Дальше, в корзине закуска – огурец и два яйца. Чувствуете, какая сексуальная композиция вырисовывается? Зритель тут же клюнет и будет ждать, кто эту «шапочку» примерит на свою больную голову. Сейчас без секса никуда, и чтоб огурчик был весь в пупырышках. Чтобы при одном взгляде в эту корзинку весь зал заёрзал. Если секс, так обязательно с прибамбасами.
Пошли дальше. Красная Шапочка у вас бежит вприпрыжку по лесу и поёт. Кстати, в чём она там у вас одета? В платьице? Ну, вы прямо Юдашкин какой-то. Всё время рвётесь кого-нибудь одеть, а нас как следует обуть. На ней из одежды одна корзинка, в крайнем случае ещё и шапочка. Вот так, с корзинкой и шапочкой, она прыгает по лесу, пока не допрыгается.
А что она у вас поёт? О любви, о весне? Вы ещё спойте «Ленин всегда с тобой». Вы что, этот фильм снимаете на съезд КПРФ?
Вы хоть послушайте, что народ сейчас поёт. «Ага, угу, не дам ни другу, не врагу». Это Долина пела. И сразу всем интересно, а вдруг действительно… А это: «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая, где, где». Я уже не вспоминаю про джагу-джагу, которую теперь вся страна ищет друг у друга под муси-пуси. Не говоря уже о лёгком шраме на любимой попе Макаревича.
Кстати, а сколько вашей Красной Шапочке лет? Восемнадцать? Ну, вы геронтофил! Да вы что? Это бабушке должно быть восемнадцать. В крайнем случае – маме. А внучке не больше тринадцати, чтобы подвести этого Волка позорного под статью.
Итак, она идёт вприпрыжку нагишом по лесу. А что в это время делает Волк? Что он у вас делает? Облизывается и бежит к бабушке. Он что у вас, идиот? У вас что, день открытых дверей в психушке? Он набрасывается… да не на Красную Шапочку, на фиг она ему сдалась на голодный желудок. Он набрасывается на корзинку, выпивает всю водку, сжирает всё: пирожки, яйца, колбасу – и, только увидев огурец в пупырышках, останавливает свой осоловелый взгляд на Красной Шапочке.
Шапочка вся дрожит и в страхе спрашивает Волка:
– Что, дядя Волк, будешь меня насиловать?
– С чего ты взяла? – говорит Волк, ковыряясь в зубах.
– Будешь, будешь! – кричит Красная Шапочка и сама начинает употреблять этого волчину позорного, зверски и с извращениями. Да так, что через пару-тройку порносцен волк прислоняется к берёзе и пытается дать дуба.
А Красная Шапочка бежит дальше, напевая голосом Долиной: «Ага, угу… ни другу, ни врагу».
И вот она, наконец, за бугром и добирается до бабушки. Бабульке – сорок два года. Она вся в собственном соку – сексуальная маньячка. Держит притон имени проститутки Троцкого. Лежит в постели и ловит на секс лохов и волков. Красная Шапочка с криком:
– Бабушка, а почему у тебя такие большие губы? – прыгает к ней в постель.
Что почему? Потому что они обе – сексуальное меньшинство, переходящее в большинство. Бабушку играет Боря Моисеев, внучку – Сергей Пенкин. Во будет веселуха! И тут, в самый разгар порнухи, появляется оклемавшийся Волчина позорный, набрасывается на бабушку с внучкой и начинает их… Почему есть? Начинает с ними жить-поживать по-чёрному!
Пошла групповуха, клубок чувств, половодье секса! И тут прибегают эти, с ружьями. Да не охотники. Менты-оборотни с бандитами. Вспарывают волку брюхо. Достают оттуда бутылку водки, закуску и начинают гулять по-чёрному, с цыганами, Киркоровым и мордобоем.
И наконец, апофеоз. Малину накрывает ОМОН. Суд идёт. Волку посмертно дают десять лет. Внучке как несовершеннолетней – три года принудительных работ топ-моделью в ЛДПР. У бабушки берут подписку о невыезде в Турцию за шмотками. Бандитов и ментов отпускают за большие бабки. ОМОН марширует по Красной площади с криками: «Да здравствует реформа ЖКХ!» и «Единая Россия» – наш рулевой!». Всё. Конец.
Вот на такой фильм народ валом повалит. Да такую фигню и в Канны послать не стыдно, потому что они там всякую ахинею про нас просто обожают.
Дело было в Америке. Мы с моим другом Виталием сидели в порту на лавке и ждали, когда за нами приедет мой американский друг Джозеф. Рядом с нами на той же лавке сидели две бабульки, каждой лет под восемьдесят, но довольно ещё шустрые. Они так же, как и мы, приехали из круиза и кого-то ждали. Одна из бабулек внимательно прислушивалась к нашему разговору, делая при этом уморительные гримасы. Наконец она не выдержала и спросила по-английски, откуда мы. Я, также по-английски, ответил, что мы из фром Раша.
Она изобразила лицом полное недоумение, дескать, надо же, чего только не бывает. Тогда я, дурачась, добавил, что Раша – это такая страна, тут неподалеку, всего десять часов лёта.
Она сказала подруге, которая, по всей видимости, плохо слышала:
– Они говорят, что они из какой-то Раши.
Подруга удивилась ещё больше.
– Раша? – переспросила она. – И что, там тоже живут люди?
– Но ты же видишь, – сказала бабулька, – что они люди и утверждают, что именно там они и живут.
Виталик не выдержал и спросил:
– Что они говорят?
– Они не верят, что мы с тобой люди и живем в Раше.
Виталик подумал и сказал:
– Выходит, что Задорнов был в чём-то прав, они действительно тупые.
Бабулька повернулась ко мне и спросила:
– И сколько вас там?
Я ответил:
– Нас там сто пятьдесят миллионов.
Бабулька сделала изумленное лицо и передала подруге:
– Их там больше, чем китайцев.
– Не может быть! – вскричала подруга и схватилась за голову.
– А кто вы по национальности? – не отставала бабулька.
Виталик понял, что она спросила, и посоветовал:
– Скажи, что мы киргизы.
Я не знал, как будет по-английски «киргизы», и сказал:
– Мы – швейцары. Сто пятьдесят миллионов швейцаров.
– Да? – удивилась она. – Вас так много, а почему же вас до сих пор нигде не было видно?
– Мы были в круизе, – пошутил я.
Виталик не выдержал.
– Скажи им, что мы все одинаковые, потому что произошли от обезьян.
Я перевел. Бабулька сделала удивлённое лицо. Похоже, это было для неё новостью. Подруга спросила:
– Что он сказал?
– Он сказал, что ты произошла от обезьяны.
– А ты?
– Про меня он ничего не говорил.
Бабулька повернулась ко мне и сказала:
– Американцы произошли не от обезьяны, а от англичан.
Виталик не выдержал и сказал:
– Переведи им, что они ещё не произошли.
– Грубо, – сказал я и тут же перевел: – Он говорит, что вы прекрасно выглядите.
– Спасибо, – сказала бабулька. – И это я ещё сегодня без макияжа.
Я перевел Виталику:
– Она говорит, что если тебя помыть и приодеть, ты тоже будешь похож на человека.
– Ну, тупые, – сказал Виталик в сердцах.
В это время подъехала машина, из неё вышел Джозеф и спросил бабулек, показывая на нас:
– Они вас не обижали?
– Нет, – сказала бабулька, – очень милые ребята, но не очень сообразительные. – Причем сказала она это по-русски. И они с подругой начали умирать со смеху.
А я сказал Виталику:
– Ну, и кто из нас тупые?
Уважаемые дамы, господа и генацвале!
К вам обращается ветеран любовного фронта, дважды герой семейного труда, ярчайший представитель племени ловеласов и донжуанов, или, попросту говоря, красавец-мужчина, неотразимый покоритель женских сердец. О ком это я? А, да, о себе.
Вы не смотрите, что я сейчас слегка облезлый, несколько лысоватый, отчасти молью тронутый, но в смысле поговорить я ещё о-го-го, не говоря уже о том, чтобы посмотреть неотразимым сексуальным взглядом.
Все мы хотим любви, любви платонической, плотской, возвышенной и не очень, но любви. Однако это чувство становится совершенно недостижимым, если не можешь познакомиться с объектом своих устремлений. Казалось бы, что тут трудного – подойти и сказать первые слова. Однако это самое трудное – начать разговор.
Сказать первые слова, но так, чтобы не было потом мучительно больно за бесцельно прожитые годы и сломанную челюсть.
С самого начала оговорюсь, что все мои советы, как начать знакомство, относятся к мужчинам. Так как женщинам приставать первыми к мужчинам неприлично, и они должны ждать милостей от природы.
Есть множество способов познакомиться с женщиной на улице, в метро, в магазине, но мы начнём с тех, которые никуда не годятся.
Можно начинать разговор так:
– Простите, девушка, вы не меня ждёте?
Такое начало не годится. Она ждёт не вас, она ждёт другой троллейбус.
Ещё хуже обращение:
– Простите, девушка, вашей маме зять не нужен? Такой зять не нужен никакой, даже вашей маме.
Есть ещё вариант:
– Девушка, вы одна и я один, может, нам объединиться?
Объединяться вам не стоит, потому что именно от таких браков рождаются нахальные дети.
Не стоит также знакомиться с женщиной, если она идёт с мужем. Он может это неправильно истолковать. И не стоит знакомиться с женщиной, если вы идёте с женой, она может это истолковать правильно.
В обоих случаях день может закончиться для вас в травмопункте.
Вроде бы удобно знакомиться, когда женщина идёт с ребёнком. Вы делаете ему «козу», а сами во все глаза глядите на мамашу. Но, правда, ребёнок может принять вас за папу и сесть вам на шею на долгие годы.
Ещё лучше, если вы сами идёте с ребёнком. Ребёнку всегда можно задать вопрос:
– Скажи, Петя, это красивая тетя?
Он, конечно же, скажет:
– Красивая. – И всё в порядке.
Но дети – существа непредсказуемые. Он может сказать:
– Да, тётя красивая, вылитая Баба-яга!
Очень удобно знакомиться, когда женщина несёт тяжёлые сумки. Можно предложить ей свою помощь, то есть поднести сумки, если, конечно, хватит сил оторвать их от земли.
Хорошо начать разговор с вопроса, на который нельзя не ответить.
Вы подходите к женщине и спрашиваете:
– Эта улица туда идёт?
Они обычно отвечают:
– Нет, оттуда.
Но может ответить:
– Чего надо? Схлопотать хочешь?
Тут надо сразу уходить, иначе вместо того, чтобы познакомиться с ней, можно познакомиться с приёмным отделением института Склифосовского.
Некоторые изобретатели знакомятся так. Кидаются с объятиями на понравившуюся женщину, обнимают, целуют её. Потом говорят:
– Ой, извините, обознался.
Это повод к знакомству. Правда, можно не успеть сказать эту последнюю фразу.
Перед знакомством хорошо, конечно, пристально рассмотреть объект знакомства. Сейчас косметика творит чудеса, и можно как следует попасть не только на бабки, но и на всю жизнь. Один мой знакомый познакомился на улице в полутьме, потом сидели в кино, в темноте, потом в ресторане, в полумраке, и сразу в ЗАГС. Из ЗАГСа пришли, она парик сняла, ресницы отстегнула, косметику смыла, он глянул на неё и повесился.
Хорошо знакомиться, когда прогуливаешь собаку. Собака подходит к женщине, обнюхивает её. Женщина гладит собаку, завязывается беседа.
Но, к сожалению, собаки чаще всего подходят не к тем, от кого пахнет духами, а к тем, от кого пахнет колбасой. А вам же нужно не за колбасой, а за счастьем.
Хорошо знакомиться зимой, если женщина поскользнулась на улице и упала. Что надо сделать? При чём здесь лечь рядом? Да нет, надо поднять её, подать ей руку, потянуть её на себя. Она, естественно, потянет вас в противоположную сторону, и, если она тяжелее вас, вот тогда вы уже ляжете рядом. А там и познакомиться можно. Поговорить о погоде, о литературе и только потом помочь друг другу встать и пойти в химчистку.
Не надо подходить к женщине с фразой:
– Хотите познакомиться с красивым мужчиной?
Она спросит:
– А где он?
Я раз нарвался. Говорю:
– Вот он, перед вами.
Она говорит:
– Ты в зеркало на себя утром смотрел, урод?
Не надо начинать так:
– Могли бы вы меня полюбить, если бы я был богатым и красивым?
Одна ответила:
– Когда вы станете богатым и красивым, я вас познакомлю со своей внучкой.
Ещё плохой вариант:
– Я кинорежиссёр. Не хотите сниматься в кино?
– С вашим лицом можно снимать кино только о жизни насекомых.
– Девушка, хотите жить долго, богато и счастливо?
– Я так и жила, пока не увидела вас.
Это всё как не надо знакомиться. А как надо?
Это мы узнаем из практических занятий.
Сначала найдём объект знакомства. Нам нужна симпатичная девушка. Практически, все у нас симпатичные. Вот, пожалуй, вы подойдёте. Я на свой вкус. У меня опыт. Три раза женат и все три раза удачно.
Так. Вы, девушка, замужем? Хорошо. А хотите познакомиться с молодым, интересным? При чём здесь я? Тогда выбирайте любого красивого. Этот, вы считаете, красивый?
Итак, молодой, красивый. Вы вдвоём едете в автобусе. И вдруг видите: перед вами симпатичная девушка. Сделайте вид, что она вам понравилась. Это вы сделали вид, что у вас болят зубы?
Итак, вы трясётесь в автобусе. Трясёмся, трясёмся. Со всех сторон нас толкают. И вдруг вы её увидели и остолбенели. Похоже. А дальше задаёте первый пришедший на ум вопрос. Ну, что вам пришло на ум? Нет, вы спрашиваете:
– Девушка, у вас верёвочки не найдётся?
Спрашивайте. Слушайте, вы так спросили про верёвочку, будто решили повеситься. Жизнерадостнее, обаятельнее!
А вы отвечаете. Почему сразу «нет». Так, снова начали. Спрашиваете, а вы отвечаете:
– При чём здесь какая-то верёвочка? У вас что, их много? – Спросите: – Зачем?
Вот. А вы что говорите? Мыло у вас уже есть, не хватает верёвочки? Нет, вы говорите:
– Чтобы завязать разговор. Это – шутка. Шутка, говорю. А вы услышали шутку, и что? Смеётесь.
И говорите:
– Нету меня верёвочки. – Или наоборот: – Полно верёвочек.
И вообще, помните, если женщина захочет с вами познакомиться, то для начала годится любая фраза. А если нет, то никакая фраза вам не поможет. И тогда ни вы ей не нужны, ни ваша верёвочка. А если вы ей понравились, то тогда нужна ей ваша верёвочка.
И тогда вы берётесь за руки и идёте вперёд по жизни, до её места. Идите, проводите даму на её место.
И сами садитесь на своё.
А уж потом, после концерта, уже сами разберётесь, что вам делать с вашей верёвочкой.
С той самой, которая свяжет вас на всю жизнь.
И не забудьте пригласить на свадьбу меня.
А я приду не один, а вместе со всем залом!
Я раньше, когда в кулинарном техникуме учился, совсем здоровым был. Меня даже на медосмотрах в пример ставили. Поставят к стенке и говорят: «Это пример». А уж потом, когда я в ресторане стал работать, у меня такой хороший аппетит появился, что мне от него даже плохо стало. Я съел что-то не то, ну, не из своей кастрюльки, а из общего котла, и у меня… как бы это поприличнее сказать… в общем, у меня одно место заболело. Чего ты хихикаешь, как будто у тебя никогда не было…
И я в поликлинику пошёл. Я там в регистратуру два часа в очереди стоял, потому что я постою, постою… и убегу. А назад возвращаюсь – а они говорят: «Вы здесь не стояли». Потому что я уже по-другому выгляжу. У меня лицо счастливое. И вот я с этим счастливым лицом опять в конце очереди встаю. Потом, наконец, к окошку регистратуры подошёл, она оттуда говорит:
– Вам чего?
Я говорю:
– Мне бы талон на сегодня.
Она говорит:
– Только на завтра.
Я говорю:
– Помру я до завтра.
Она говорит:
– Тогда вам и талон ни к чему.
Но потом сжалилась надо мной.
– Раз вы, – говорит, – такой пришибленный, идите в шестнадцатый кабинет.
Зашёл я в кабинет, а там два мужика в белых шапочках и халатах.
– Раздевайся, – говорят.
Ну, я, ничего не подозревая, и разделся. Они смотрели на меня, смотрели, осматривали, осматривали, потом говорят:
– Ой, жить тебе до понедельника осталось.
Я говорю:
– А что у меня такое?
Они говорят:
– А это ты у врача спроси.
Я говорю:
– А вы кто?
– А мы маляры, потолки здесь белим.
Я говорю:
– Что же мне, все теперь назад надо надевать?
Они говорят:
– А это ты как хочешь, хочешь – на зад, а хочешь – на перёд. А хочешь, так пойди, погуляй.
И тут вдруг доктор входит и говорит:
– Это что за безобразие, вон все отсюда!
Ну, я, в чем был, в коридор выскочил. А там очередь. Старушка говорит:
– Вот тебе и бесплатная медицина, среди бела дня человека до нитки обобрали.
Я назад. Маляров выгнали, а меня на кушетку положили.
Доктор спрашивает:
– Ну, что у нас болит?
Я говорю:
– Что у вас, не знаю, а у меня… тут медсестра, я стесняюсь.
Он говорит:
– Отвечайте, что у вас болит.
Я говорю:
– Ну, у меня одно место болит.
Он говорит:
– Ну, показывайте ваше место.
Я говорю:
Так вот же оно – перед вами.
Он говорит:
– Ну, тогда рассказывайте, с кем и когда и что у вас произошло?
Я говорю:
– У меня происходит одно и то же каждые полчаса.
Он говорит:
– Ну, это прямо патология какая-то. Ничего удивительного, что у вас так болит. У вас когда болит, когда вы это совершаете или потом?
Я говорю:
– Нет, сначала болит, а потом уже совершаю.
Он говорит:
– Это что же, у вас сигнал такой?
Я говорю:
– Да, такой сигнал, что даже удержаться не могу.
Он говорит:
– И что же вы делаете?
Я говорю:
– У нас там, в ресторане, такая маленькая комнатка есть, я сразу туда и бегу.
Он говорит:
– А она вас там уже ждёт?
Я говорю:
– Да не она, а он меня там уже ждёт.
Он говорит:
– Так вы что же, из этих, что ли, из голубых?
– Нет, – говорю я, – я из красных.
Он кричит:
– Говорите сейчас, кто вас ждёт?
– Ну, черный такой, с белой ручкой.
Он говорит:
– Негр, что ли?
Я говорю:
– Почему негр?
Он кричит:
– Не знаю почему! Идите отсюда вон!
И пошёл я как миленький на работу. Но ничего, этот доктор тоже к нам когда-нибудь в ресторан придет. Я ему такое блюдо пропишу, всю жизнь будет принимать больных в маленькой комнате.
Я, как кулинарный техникум окончил, так с тех пор в столовой и работал. А как перестройка началась, так продукты и кончились. У нас в столовой как было. Если клиент у нас поел и назавтра снова пришёл, значит, повара хорошие, а если уже больше не смог прийти никогда, значит, продукты плохие.
При Брежневе продукты хорошие были, при Андропове они портиться начали, а при Горбачёве совсем исчезли.
И тогда нашу столовую купил один предприниматель с большими деньгами и с лицом кавказской национальности. Он шторы на окна повесил и сделал из столовой ночной ресторан. И даже название сам придумал: «Русский сакля».
Хороший ресторан, только мне там работать долго не пришлось. Однажды поздно ночью, когда в ресторане уже никого не было, вошли трое мужиков. Смурные какие-то, ищут чего-то, за стол не садятся.
Я говорю:
– Может, присядете?
Они говорят:
– Ещё чего, мы своё уже отсидели. Где бабки?
Я говорю:
– Бабки уже все домой ушли.
Они говорят:
– Не придуривайся.
И пистолет вынимают.
Я говорю:
– Вы что, пистолет мне хотите продать?
Они говорят:
– Ну да, только не весь, а одну пулю из него.
Я говорю:
– А мне пуля не нужна.
Тогда один говорит:
– Слушай, ты, придурок, ты вот эту дырочку в пистолете видишь?
Я говорю:
– Вот эту кругленькую? Вижу.
Они говорят:
– Бабки не принесёшь – оттуда птичка вылетит.
Я думаю: «На фига мне птичка?» И вынул им всё, что у меня было, – двести восемнадцать рублей.
Они говорят:
– И это всё?
Я говорю:
– Нет, вот ещё тридцать четыре копейки.
Тут один как закричит:
– Хватит фуфло гнать, тащи зелень!
Я испугался и притащил им пять пучков петрушки.
Тут другой как закричит:
– Тебе сказали – капусту тащи, а ты чего принёс?
Я говорю:
– А капуста вам не понравится, она у нас сегодня кислая.
Он говорит:
– Если у тебя капуста кислая, то ты у нас сейчас будешь мочёный. Мочи его, Федя!
Я говорю:
– Не надо, лучше я сам. – И пошёл в туалет.
И тут как они начали во все стороны стрелять, что я даже до туалета не дошёл.
На этом наш ресторан и закончился, остался я без работы и думаю, что же мне делать. И решил, что буду работать сам на себя. Стану предпринимателем, буду ходить по богатым домам и готовить там шикарные обеды. Вот я и дал объявление в газету: «Кулинар, мужчина с большим мастерством, полностью организует и обслуживает любых желающих на дому». Но я же не знал, что они там в газете все слова сокращают. Это я только потом узнал, что они напечатали: «Кул. муж. с бол. м. пол. орг. обсл. любых ж. на дому».
И буквально на другой день – звонок. Женщина приятным голосом говорит:
– Это всё правда, что в объявлении напечатано?
Я говорю:
– Конечно. У меня даже книга отзывов есть.
Она говорит:
– Это интересно, и что же там пишут?
Я говорю:
– Вот одна женщина пишет: «Никогда в жизни не пробовала ничего подобного. Сама занимаюсь этим с 16 лет, но не думала, что мужчина может доставить такое удовольствие».
Она говорит:
– Понятно, а сколько это будет стоить?
Я говорю:
– Не волнуйтесь, цена приемлемая. Ветеранам и участникам войны – скидка.
Она говорит:
– Мне пока скидка не нужна, приезжайте.
Я собрался и приехал. Смотрю, женщина такая меня встречает симпатичная, полная такая, думаю: «Значит, любит поесть». Сажает меня в кресло и говорит:
– Может, мы сначала выпьем?
Я говорю:
– Нет, сначала надо дело сделать.
Она говорит:
– Ну что ж, тогда давайте начинайте. – И садится на диван.
Я говорю:
– Здесь неудобно, я привык это делать на кухне.
Она говорит:
– Оригинально. А где именно на кухне?
Я говорю:
– Ну, сначала на столе, потом на плите, а уж потом только в комнате.
Она говорит:
– Потрясающе, я согласна.
Я говорю:
– Ну, тогда вы здесь немного подождите. Можете пока тут всё приготовить, – и пошёл на кухню.
Минут через пятнадцать она мне кричит:
– Я уже готова!
Я говорю:
– А я ещё нет.
Она говорит:
– А что вы там делаете?
Я говорю:
– Я яйца в салат кладу.
Она кричит:
– Вы большой оригинал!
Я говорю:
– На том стоим. Всё-таки профессионалы.
Минут через десять она опять кричит:
– Сколько можно ждать? Что вы там делаете?
Я говорю:
– Что я делаю? Сейчас как раз хрен тру.
Она кричит:
– Всё, больше ждать не могу, идите!
Я думаю, надо же, бедная женщина как изголодалась, Поставил на поднос салат, сковородку с котлетами и пошёл. Вхожу в комнату, а там темно.
Я говорю:
– Зачем же вы свет выключили? Я же так не найду ничего.
Она говорит:
– Идите, идите, я сама всё найду.
Ну, я и пошёл на голос. Чувствую, упёрся в кровать. Чувствую, она меня одной рукой за шею обняла, а другой рукой за сковородку и говорит:
– О, какой ты горячий, – и как потянет меня к себе.
Ну, я на неё и рухнул вместе с подносом.
Она кричит:
– Что это?
Я говорю:
– Извините, не удержался.
Она свет включила, вся в салате, на груди котлеты, кричит:
– Ты что, жрать пришёл? Вон отсюда!
Я говорю:
– Вы же даже не попробовали ничего, а уже меня гоните.
В общем, она обиделась, денег не заплатила. Я тогда всё понял, и, когда на другой день какая-то женщина опять меня к себе пригласила, я сразу безо всякой подготовки на кухне разделся и в одних носках в комнату вошёл, а там целая компания сидит и как начнут хохотать, а один дядька сказал:
– Кушать подано!
Приехал в новый город геолог с сынишкой. Геолог снял квартиру, пока не дали свою, отправил сына в новую школу.
Сын учился неплохо, но по математике отставал, получал двойки. Отец пошёл в школу. Познакомился с учительницей математики. Попросил её дополнительно позаниматься с его сыном, за деньги естественно.
Учительница, женщина сорока лет, довольно привлекательная, пришла домой к геологу. Провела урок, получила деньги. Благодарный папаша купил торт, сделал чай. Сели, попили чаю, разговорились.
Геолог – мужчина видный, жены нет. Слово за слово. Коньячку ещё выпили, мальчик гулять ушёл, даже и не заметили, как разговор естественным образом перешёл на диван.
К приходу мальчика они успели и покрывало на диване вернуть в первоначальное положение.
Учительница математики стала приходить раз в неделю, и очень ей это понравилось. Мужчина симпатичный, она даже перестала деньги за уроки брать, как-то даже неудобно.
Где-то через месяц она не удержалась, рассказала своей подруге, учительнице географии, о том, какой классный мужчина этот геолог. Не мужчина, а просто чудо.
Очень скоро мальчик стал получать двойки по географии. Папа пошёл в школу, познакомился с учительницей географии.
Она согласилась давать уроки мальчику.
Теперь учительницы ходили вдвоём, одна по вторникам, вторая – по пятницам, и обе не брали деньги за уроки.
Когда каким-то образом завуч узнала о том, что происходит, мальчик получил двойку по поведению. Папа позвонил завучу, спросил, когда он может прийти в школу.
– Ну что вы, – сказала завуч, – зачем вам утруждать себя. Я сама к вам приду. Я хочу узнать, каковы условия жизни моего ученика.
Завуч была женщина замужняя и приходила только по понедельникам.
Когда геологу позвонила женщина-директор и попросилась в гости, с целью узнать, что там у него такое дома, что все учителя к нему ходят, чуть ли не каждый день, геолог запаниковал.
Но директор пришла и сказала:
– У вас очень способный мальчик, мы будем его тянуть на золотую медаль.
Папа понял, что надо переводить мальчика в другую школу.
Аркадий Михайлович Арканов был большой ходок налево. Парень он был красивый, девушкам нравился, кроме того, человек был с хорошим чувством юмора и очень неглупый. Наверное, он бы мог быть хорошим разведчиком, ибо всякие мелочи подмечал и очень точно анализировал ситуацию.
Вид у него был абсолютно невозмутимый, и шутил он всегда с серьезным выражением лица. В чужой компании сидел сычом и гасил любое веселье, а в знакомой компании раскрывался и смешил всех очень хорошо.