С огромной высоты в вихрящемся потоке белого света стремительно приближаются Мысли.
Вопрос непростой: что за гранью круга?
Мысли летят к дому за гранью круга – за кольцевой дорогой, опоясывающей Санкт-Петербург.
Тут жили когда-то друзья, в гостях у которых прошло одно прекрасное лето. Мы вспоминали детство и говорили о своих детях, говорили с детьми.
Много думают о смысле жизни дети.
В мысли вплетаются знания о пределах видимого мира, о бесконечно малом и бесконечно большом.
Ответа «Все идет по кругу» недостаточно. А что же все-таки за гранью круга-колеи?
«Быть звеном в цепочке поколений»?
«Полжизни для родителей, полжизни для детей» – слишком узко и плоско, чтобы быть последней Правдой.
Даже дети понимают абсурдно-оскорбительную для замысла Творца пустотелость такой мысли.
А где же собственная уникальная жизнь одного Человека?
Вот так и отвечают дети мамам на вопросы о профессии.
– А зачем вообще это нужно? Разве выбор профессии – главный вопрос в жизни?
Представь-ка, мама, что:
«Земля – это кругленький атом в молекуле. Молекула – в веществе, из которого сделана красная в белый горошек кружка. Кружка – в руках великана, сидящего на своей великанской кухне и распивающего утренний чай с молоком. Великан живет на планете, которая сама по себе – атом. Кругленький атом в молекуле…»
Кстати, при взгляде сверху на этот странный и прекрасный дом бросается в глаза, что это прямоугольник, соединенный с полукругом. Полукруг являет собой гигантский эркер о восьми окнах, врезанных в его грани.
Комната на втором этаже больше всего напоминает рубку космического корабля с почти круговым обзором.
Солнце ходит по своему кругу от восхода до заката прямо на глазах радостных обитателей. Летят перистые облака, нежно подсвеченные несмелым февральским солнцем.
Да тут мало что изменилось!.. Вместе с мыслями-воспоминаниями ждем хозяев дома. Ах да, ведь они не придут. Придется мыслить в одиночестве. Ну что ж, не будем терять время зря.
Между тем дело к вечеру. Стремительно плотнеют сумерки. Придвигаем лампу, освобождаем на столе место. Кладем в освещенный круг чистый белый лист. Ну что же, Мысли, вы обжились здесь, освоились?
Тогда пишем.
На ситуацию «замкнутого круга» следует смотреть сверху, с уровня как минимум на два-три порядка выше.
С уровня крыши, или летящей в небе птицы, или даже с уровня звезд.
Выйти за грань круга житейских нестроений и недоразумений, забот, телесной и душевной боли можно лишь одним способом – устремившись вверх.
Ответ: за гранью круга – только Высота.
Стоит у всех на виду и идеально в тему – наш классический русский граненый стакан. Круг – очевиден и безупречен. Грань отделяет его вещественное содержание от производимого вовне действия.
1. В мерный граненый стакан насыпают муку, делают тесто и выпекают хлеб или пироги – питание Тела.
2. В него же наливают крепкий красный цейлонский или сероватый зеленый чай, пьют его не спеша, молча или за разговором – отдыхают Душой.
3. А при наполнении стакана spirit-содержащими напитками душа углубляется, размягчается – а Дух воспаряет и даже порой находит в этих парах истину)).
Таким образом, есть основания представить почтенной публике граненый стакан как предмет, обладающий ценностью для всех составляющих человека – Тела, Души и Духа. Которые, безусловно, находятся за гранью ЕГО круга.
У нас в доме есть фонарь. Да-да, вы не ошиблись – именно в доме. Да, конечно, одинокий.
Зачем фонарю в доме напарники: здесь и так полно люстр, бра, торшеров и настольных ламп.
У нас в Петербурге зимний день очень короткий, и если хочется почитать или порисовать, то извольте до одиннадцати утра и с четырех вечера жить при своем сепаратном освещении.
Так что фонарь у нас один-одинешенек. Но какой!.. Второй и не нужен, даже больше – сразу бы этот лишился смысла. Потому что этот фонарь вол-шеб-ный. Да, волшебный.
Граненый фонарь. Многогранный, можно сказать. Грани как окна – жизнь показывают.
Посмотрим-ка в окна фонаря, что там, за гранью.
Как, к примеру, начинается это солнечное зимнее утро в фермерском хозяйстве «Осирис», что во Всеволожском районе Ленинградской области.
Сначала вижу лишь туманные пятна с переливами цвета. Приближаемся, увеличивается резкость… Вот так! Теперь уже яснее. Видно, что…
Дома обыкновенного фермерского хозяйства «Осирис» – это не привычные глазу серые или коричневые дома нашей северной области – нет! – это причудливый сон о странах Магриба! Один дом – сине-сиреневый с голубоватой дымкой. Рядом – нежно-вишневый. Через дорогу – темно-мятный. Этот – цвета пыльной розы. Галерей только еще не хватает между ними и внутренних таинственно-убийственных двориков!
А, вот и персонажи появились, выходят на экран.
Бодро выпятив грудь, как солдат на марше, возвращается домой из утреннего похода старик Сысоич со всегдашними узлами через плечо: сзади – кольцо краковской, хлеб и лук, на груди – неизменный бутылек, дешевенькие сигареты. Сысоич в прошлом – «полковник-ракетчик», в настоящем – автор и исполнитель душещипательной 1001 песни-баллады, а когда руки доходят, занимается высшей математикой («Пойду-ка черкану парочку строк!» – говаривала мать Ван Гога, внезапно прерывая семейный обед и устремляясь к конторке). Когда Сысоич обижается на детей и внуков, то он в будущем – директор краеведческого музея в Курган-Тюбе или снова ракетчик на секретном полигоне.
Все это, как мы видели в фонаре раньше и отдельно, подвергается соседями скрытому, но справедливому сомнению.
Вот худощавая девушка с ярко-розовыми локонами, непростым характером и унаследованной талантливостью выносит из дома, больше похожего на сарай, на прогулку свою карликовую таксу. Ее бабушка была признанным переводчиком англоязычной большой литературы. Сама девушка, художник по призванию и по образованию, из-за тревожности и творческих амбиций работает оператором в колл-центре. Коренастый boyfriend, происхождением из того же колл-центра, ведет рядом на поводке личного приземистого бассета.
В аккуратном и небольшом доме священника с фамилией знаменитого на весь мир физика, похоже, еще спят. Иначе чем объяснить, что их лупоглазая и бородатая черная собачка (сами хозяева характеризуют ее экстерьер как «поповский») еще не разразилась визгливым лаем.
Ну вот, все при деле. Жизнь идет своим чередом.
А я-то… Даже чаю не выпила с утра, сразу к фонарю, за настроением.
Раньше так за утренней почтой бежали к ящику. Потом к ящику – да другому.
А у меня счастье: личный волшебный фонарь. Ну что ж, хорошо. Довольно на сегодня.
Тем более батарейка садится. Батарейка тут непростая, заряжается от человека – от всплеска хорошего настроения и прилива творческой энергии. Будем дожидаться момента дозаправки.
О том, что настоящее понимание при чтении достигается лишь в условиях диалога, писали в разное время В. фон Гумбольдт, A. A. Потебня, М. М. Бахтин и др. Так, например, по мнению Бахтина, изучать в созданном данное (например, язык, готовые и общие элементы мировоззрения, отраженные явления действительности и т. п.) гораздо легче, чем само созданное.
«Отношение к вещи (в ее чистой вещности) не может быть диалогическим, т. е. не может быть беседой, спором, согласием и т. п. Отношение к смыслу всегда диалогично. Само понимание уже диалогично». И далее: «Критерий глубины понимания как один из высших критериев в гуманитарном познании. Слово, если оно только не заведомая ложь, бездонно».
В этом последнем высказывании содержится, по моему мнению, указание на еще один аспект понимания диалога: текст может быть (и в большинстве случаев бывает) богаче по смыслу, чем то, чем он представляется своему создателю.
Смысл, который он приобретает для читателя, может отличаться от авторского не только в сторону упрощения или деформации. A. A. Потебня по этому поводу писал: «Слушающий может гораздо лучше говорящего понимать, что скрыто за словом, и читатель может лучше самого поэта постигать идею его произведения».
Очевидно, что неявное личностное знание находит отражение в речемыслительной продукции личности, оставаясь для нее не вполне осознанным, но являясь при этом как бы контекстом высказывания, придавая ему различные интонации и оттенки, создавая неясные намеки на то, что, возможно, в настоящее время не вполне понятно и творцу, создателю текста.
Далее, так как «событие текста происходит на рубеже двух сознаний, двух субъектов», текст может быть обогащен творческой мыслью читателя, интерпретация которого раздвинет границы смысла, вложенного автором.
Кроме того, мера и глубина понимания текста прямо зависят от социального лица читателя, от уровня развития общества, культуры, науки, то есть от тех конкретно-исторических условий, в которых протекает взаимодействие читателя и текста.
Наконец, «всякий истинно творческий текст всегда есть в какой-то мере свободное и не предопределенное эмпирической необходимостью откровение личности. Поэтому он (в своем свободном ядре) не допускает ни каузального объяснения, ни научного предвидения».
К этому можно добавить, что всякое истинно творческое прочтение создает новый текст, текст рождается заново при каждом «конгениальном прикосновении» (Р. Коллингвуд) личности читателя.
Восхитительно-мягкое, нежно ласкающее руку новое ворсистое одеяло в лимонно-жёлтую и черную клетку. Пахнет гулким пространством, нездешним и ничьим. И так приятно не спеша переворачиваться, невзначай скользить по нему щекой, вдыхать его чужой запах. Дома тихо и пусто. На сером линолеуме у окон молчаливо лежат тёплые прямоугольники света. В распахнутую весне и солнцу комнату вливается мерный шум. Воздух и тревожный, и упоительный, полный новых волнующих предчувствий.
Резкий запах черемухи, мучительно сильный, заполнивший всю комнату. Небрежно сломленные пышные ветки, обсыпанные мелкими белоснежными цветами, за отсутствием в доме ваз поставлены мной в стеклянную трехлитровую банку. Банка, зыбко отсвечивая водой, высится на постаменте из стопок книг, до неузнаваемости роскошно задрапированных тюлевой шторой. В ход пошли и разнообразные собрания сочинений сплошь в коленкоре зеленого цвета.
Несколько раз в день захожу в чулан, беру под полками толстенную книгу «Живые страницы», которую мне подарили пару лет назад, сажусь на пол и принимаюсь перечитывать отрывки из «Отверженных» Гюго, да и все подряд, хотя почти все уже знаю наизусть.
Когда мне совсем тесно становится в своем безмолвном мирке, я выхожу в полуМир. Это значит – в подъезд, чтобы смотреть на противоположную сторону Мира из окна на площадке четвертого этажа. Сначала я тихо стою под дверью – прислушиваюсь. И если не слышно никаких приближающихся шагов, звонков, скрипа дверей или открывающихся замков, беззвучно, на цыпочках взбегаю по лестнице наверх, к окну.
Там я сразу начинаю пристально смотреть вдаль. За двухэтажным серым магазином и проспектом, за краешком школьного двора уже на той стороне и за заборами частных домов, за всем этим и еще за многим скрытым от меня пространством видна в голубоватой дымке далекая линия горизонта.
Мне неизменно чудится, что там начинается другая земля: пологие нежные равнины, покрытые туманом, мягкие радостные холмы с тропинками в бесконечное небо, островки знакомых мне разноцветных степных тюльпанов и невиданных доселе волшебных цветов…