Первый запуск воздушного шара состоялся в январе семьдесят четвертого года. Летательный аппарат под восторженный визг Николая поднялся, причем довольно неуверенно, натянул нитку, коей был привязан к кусту на площадке за дворцом, повисел на высоте метров двадцати минут десять и плавно опустился, когда кончился спирт в горелке, принесенной нам Менделеевым. После чего маман заявила, что подобные представления чуть ли не в центре Питера могут вызвать ненужное возбуждение публики, неуместное для семьи цесаревича. И что если мы собираемся вновь запускать свое изделие, то это следует производить в каком-то более уединенном месте.
Надо сказать, что опасения великой княгини в какой-то мере оправдались. Нет, насколько я был в курсе, никто ее осуждать за странности детей не стал, но про единственный полет шара быстро узнал сам император Александр Второй. И лично явился в Аничков дворец посмотреть на своих столь оригинально развлекающихся внуков и на продукт их творчества. Хорошо хоть он предупредил о своем визите за день, и я, хоть времени было катастрофически мало, постарался использовать его максимально эффективно. То есть заставил Николая почти наизусть выучить краткую речь, которую ему предстояло произнести перед дедом. Попытки брата увильнуть и свалить все на меня я отмел, заявив, что он старший – и, значит, главный. А я, как младший брат, могу только по мере сил ему помогать, но ни в коем случае не должен лезть на первые роли.
Так что когда его величество зашел в комнату, где в углу скромно лежал наш шар, и попросил рассказать, образно говоря, как мы дошли до такой жизни, вперед выступил Николай. И почти без ошибок отбарабанил все то, что я старательно ему вдалбливал весь предыдущий вечер да еще повторил сегодняшним утром. Как я и надеялся, брат меня не посрамил. Он уверенно озвучил диаметр, объем, вес и подъемную силу шара, рассказал про внутренний силовой каркас и ненагруженную обшивку, а под конец поделился предположениями о том, какова может быть грузоподъемность шара и высота, на которую он сможет подняться, не будучи привязан ниткой к кусту. В общем, он наглядно доказал, что хорошая память может быть у любого ребенка, а не только у того, который в прошлой жизни сумел дожить до пенсии.
Отец смотрел на своего отпрыска с нескрываемой гордостью. На его лице при желании можно было прочитать мысль: «Надо же, я-то думал, что ты у нас дурак, а на самом деле вон оно как!» Зато два остальных слушателя – маман и дед – являли собой безусловные примеры эпического охренения. Я даже не сразу определил, кто был поражен больше, но к концу выступления брата пришел к выводу, что это все-таки Мария Федоровна. Она смотрела на своего старшего сына так, как будто перед ней стоял инопланетянин. А император уставился на внука с тем выражением лица, с каким, наверное, взирал бы на внезапно заговорившую любимую собаку.
Николай тем временем закончил озвучивать вызубренный текст, но почему-то решил, что сольное выступление прекращать рано. И заявил:
– Все это придумал мой брат Алик, он очень умный.
Хорошо хоть догадался не уточнить, что именно он подразумевал под словами «все это». Наверняка ведь имел в виду не проект шара, который был все-таки куда больше менделеевским, чем моим, а речь, заученную с моей подачи.
– Браво, юноша, – очнулся от столбняка император, – я рад, что у меня растет столь способный внук. А ты можешь показать мне, как летает ваш шар?
– Не могу! – решительно заявил Николай. – Маман нам это запретила.
– Почему? – не понял император.
Брат молчал, и я видел, что он полностью исчерпал душевные силы сначала произнесением речи, почти сплошь состоявшей из незнакомых слов, а потом жалобой деду на мать. Ники надо было спасать, и я, мысленно чертыхнувшись, встрял в беседу:
– Потому что повышенное внимание зевак, коих немало в городе, может отрицательно сказаться на…
Тут я чуть не выдал слово «репутации» без всяких заминок, но вовремя спохватился и произнес его более соответствующим возрасту способом.
– На ре… попу… тации нашей семьи!
И только потом сообразил, что «отрицательно» тоже не мешало бы озвучить подобным образом. Впрочем, хрен с ним – пусть близкие потихоньку привыкают, что у Алика обширный словарный запас.
Дед глянул на меня с веселым изумлением. Ей-богу, он явно собирался сказать что-то вроде «надо же, еще один», но сдержался и подтвердил:
– Совершенно правильное решение. Однако в моей загородной резиденции, в Гатчине, есть места, где чужих глаз не бывает, и я приглашаю всех вас на днях отдохнуть там. И шар с собой можете захватить. Николай, ты что, не согласен?
– Ой, конечно, нет! – очнулся Ники. – То есть да! То есть очень большое спасибо за приглашение, мы обязательно приедем!
И наконец замолк, сообразив, что отвечать согласием на предложение ему пока не по чину.
– И ты тоже, хранитель «репопутации»? – это дед спросил уже у меня. И, не дожидаясь ответа, обернулся к матери:
– Минни, я поражен, сколь хорошо образованны и воспитаны ваши дети. Они у вас все такие?
– Нет, что вы, – наконец-то вышла из ступора маман, – Жоржи еще совсем маленький, только-только начал говорить.
– Ничего, судя по этим двоим, скоро он тоже нас чем-нибудь удивит. Значит, жду вас в Гатчине. Саша (это он уже отцу), пройдем в твой кабинет, я ведь приехал не только из-за шара, у нас есть тема для приватной беседы.
В следующие полгода я мог воочию наблюдать, как нарастают различия между мирами – тем, историю которого я изучал в прошлой жизни, и тем, в котором жил сейчас. Возможно, визит императора в гости к сыну имел бы место и без меня, хотя, конечно, Александр Второй тогда при всем желании не увидел бы ни воздушного шара, ни умных и образованных детей. Однако это были отличия примерно того же порядка, что и в мысленном эксперименте Шахерезада с моим чихом. Но вот дальше расхождение стало нарастать лавинообразно. Вряд ли в другой истории цесаревич с семьей зимой семьдесят четвертого года почти две недели отдыхали бы в Гатчине. Впрочем, точно я этого не знал. Но вот то, что случилось летом, совершенно однозначно не имело аналогов в мире, где я прожил свою первую жизнь. Решением императора в Гатчине был создан Особый воздухоплавательный отряд. Тем, кто не поймет, чего же здесь удивительного, я отвечу – ваш покорный слуга, как уже говорилось, изучал историю авиации и точно знал, что этот отряд должен был возникнуть на десять лет позже! А благодаря тому, что здесь не помер в младенчестве некто Алик Романов, возник сейчас. Правда, командовал им не Кованько, которому, кажется, еще и восемнадцати лет не исполнилось, а какой-то совершенно неизвестный мне штабс-капитан Нефедов. Кроме того, шефом новоиспеченного отряда стал не кто иной, как Николай, получивший свое первое звание – прапорщик – почти на год раньше, чем это произошло бы без нашего воздушного шара. Я долго не мог сообразить, как Ники ухитрился не лопнуть от гордости после такого головокружительного взлета своей карьеры. Впрочем, он, кажется, хорошо понимал, кому им обязан. Но вообще-то, если подумать, – надо же, какое влияние могут оказать на историю куски папиросной бумаги, наклеенные на каркас из липовых реек! Пожалуй, не меньше иного броненосца, а то и двух. Ведь в результате Николай стал горячим приверженцем метрической системы, про которую, естественно, он узнал от меня, а я – якобы от Менделеева. Да уж, мне пришлось три вечера подряд задавать замаскированные наводящие вопросы, пока наконец Дмитрий Иванович не понял, чего не хватает его юному собеседнику, и не рассказал про французскую систему мер и весов. Так что в воздухоплавании теперь никаких кубических футов и фунтов не было. Были кубометры и килограммы. Главным аргументом для Николая стало то, что в метрической системе подъемная сила кубометра водорода составляла один килограмм. На самом деле, конечно, чуть больше, но это ерунда, такой неточностью можно пренебречь. Зато как считать-то стало удобно! Николай, которому арифметика давалась не так чтобы уж очень, это сразу оценил. И вцепился в метрическую систему, как бульдог.
Весной семьдесят пятого года в семействе цесаревича случилось пополнение – родилась дочь Ксения. Николай был очень рад появлению сестрички. Я тоже, потому как благодаря ей мать стала уделять нам с Ники несколько меньше внимания. Увы, следует признать – отношений с Марией Федоровной я выстроить не сумел. Они были довольно прохладными. А вот с отцом вроде пока получалось неплохо.
Да, чуть не забыл – нашим воспитателем действительно стал тот самый Чарльз Хис, который при ближайшем рассмотрении оказался вполне приличным дядькой, не слишком сильно донимавшим нас с Николаем. Зато образованием детей наследника престола в области естественных наук занимался сам Менделеев, а это уже давало надежду, что Николай получит хотя бы самые минимальные знания по физике и химии раньше, чем научится свободно болтать по-английски.
Это были, так сказать, положительные стороны моей активности. Но, к сожалению, не обошлось и без противоположных – или как минимум неоднозначных. Да, Ники стал шефом Особого воздухоплавательного отряда. Однако ежу понятно, что его участие в делах этого образования было весьма мало и пока ограничилось только введением метрической системы в рамках отдельно взятой воинской части. Командовал отрядом, как уже говорилось, штабс-капитан Нефедов, но для разруливания постоянно возникающих проблем подразделения, никаких аналогов не имеющего, его политический вес был пренебрежимо мал. Всем этим занимался мой отец, цесаревич Александр. Оно бы и ничего, но ведь скоро – всего через полтора года – начнется Русско-турецкая война, в которой наследник престола примет самое непосредственное участие.
В прошлой истории он вернулся с войны целым и невредимым, но совершенно не факт, что так произойдет и в этой. Ведь он явно потащит с собой и своих воздухоплавателей! А там мало ли – захочется ему, например, обозреть сверху поле боя, и сверзится он с высоты, да так, что останки потом от земли отскребать придется. Да и вообще сейчас отличия миров настолько велики, что все может пойти не так и без всяких аэростатов. И что будет, если цесаревич геройски погибнет на войне? Вот уж точно ничего хорошего. После смерти деда на трон тогда сядет великий князь Владимир, и вряд ли он станет править столь же успешно, как это вышло у моего отца. А потом, когда дядя Володя наконец-то склеит ласты от пьянства, на императорское место взгромоздится его сынок Кирилл, который, правда, пока еще даже не родился, но все равно из него образуется чмо даже хуже того Николая, что вырос без моего благотворного влияния. Нет уж, если с отцом что-нибудь случится – в Новую Зеландию придется сдергивать практически сразу после совершеннолетия. Но повлиять на развитие событий я не смогу никак, так что остается только ждать конца войны и надеяться на беспочвенность моих опасений.
Потом случилась еще одна неприятность, причем уж насчет нее-то у меня никаких сомнений не было. И ведь вроде дед при личном общении производил впечатление очень неглупого человека, да еще и с чувством юмора. Но это каким-то образом не мешало ему в качестве императора быть классическим недоумком. Наверное, в силу врожденной нерешительности.
Так как с нашей семьей он общался не очень часто, то считал самым сообразительным среди братьев Николая. И вот однажды, встретив его в Гатчине, куда Ники теперь приезжал довольно часто в сопровождении отцовского адъютанта Шереметева, император не придумал ничего лучше, как начать рассказывать внуку о стенании болгарского народа под игом турецких угнетателей. Как-то объяснить это можно было тем, то Александр Второй пребывал в сомнениях насчет грядущей войны и все никак не мог решить – начинать ее или нет, а если начинать, то когда и зачем. Ну а Николай, наслушавшись ужастиков в исполнении деда, без всяких сомнений заявил, что болгарским братьям, разумеется, надо помочь. И уверял меня, что император отнесся к его словам с большим вниманием. Ой, блин, да как же этот осел на троне догадался обратиться за советом к семилетнему отроку? И это в то время, когда в Аничковом дворце маялся бездельем другой, шестилетний, по имени Алик. Уж он-то такой ереси советовать не стал бы! Ну вот будто России сейчас совсем нечем заняться, кроме как вприпрыжку нестись спасать болгар, которые после этого прочно и надолго обоснуются в лагере наших противников. Главное, денег, денег-то на это сколько уйдет! И жизней, между прочим, тоже немало. Тьфу, да и только.
Не берусь судить, эта ли беседа изменила ход событий или что-нибудь другое, но только война у нас началась на одиннадцать месяцев раньше, чем я помнил – в мае тысяча восемьсот семьдесят шестого года. А закончилась всего на полгода раньше, чем в другой истории, то есть длилась эта война на пять месяцев дольше. К счастью, отец вернулся с нее живым и даже ни разу не раненым.