Глава третья
На сей раз Ада в один дух обежала западное крыло, влезла в византийское окно, промчалась сквозь центральный зал, по парадной лестнице, боковому коридору, и без сил ввалилась в свою огромную спальню. Забравшись на широкую кровать, она задёрнула полог на восьми столбиках, зарылась в гигантские подушки и провалилась в сон.
Проснувшись от боя часов двоюродного дедушки, стоящих на каминной полке, она с неудовольствием обнаружила, что уже одиннадцать.
Вскочив, Ада помчалась к дверям своей гардеробной и распахнула их. Там, на пятнистом диване, её ждал костюм для среды – шотландский берет, плед настоящего горца и платье из чёрной шотландки. Для каждого дня и каждого вечера у Ады было отдельное одеяние. Его подбирала ей камеристка, Мэрилебон – особа настолько скромная, что Ада её, в сущности, ни разу не видела. Раньше Мэрилебон была камеристкой матери Ады, а ещё раньше – её ассистенткой, которая заботилась о костюмах для выступлений.
Этим, собственно, все сведения Ады о Мэрилебон и исчерпывались, потому что та всё время пряталась в просторном чулане гардеробной. Порою, если Ада чуть мешкала с одеванием, она слышала из глубины чулана осторожные шорохи.
Ада быстро оделась и скользнула в огромные башмаки. Потом отправилась в малую галерею. Там, на боковом буфете, кухарки миссис У’Бью каждое утро накрывали завтрак.
На верхней площадке парадной лестницы она замерла в нерешительности, раздумывая, стоит или не стоит съезжать вниз по перилам, – и в этот момент почувствовала чью-то руку на плече.
– Кого я вижу? Сама молодая хозяйка! – произнёс тоненький, сладенький голосок. – А мне показалось, что шум башмаков доносится из нижнего коридора!
Ада повернулась, чтобы лицезреть высокую, худую фигуру Мальзельо, комнатного егеря, взирающего на неё сверху вниз. Мальзельо обладал светло-серыми глазами, длинными белыми волосами и одеяниями дымчатого цвета – казалось, специально подобранными в тон его собственной кожи. Аде не хотелось этого признавать, но она побаивалась Мальзельо. Куда бы он ни направлялся, он всегда таскал с собой огромную связку ключей, болтающуюся на длинной цепочке, прикреплённой к жилету. При ходьбе они позвякивали, так что обычно Ада слышала приближение комнатного егеря издалека – если только на ней не были надеты, как сейчас, её огромные скрипучие башмаки, заглушавшие все прочие звуки.
От Мальзельо исходил запах мокрых ковров и плесени, а в должности комнатного егеря он состоял в Грянул-Гром-Холле уже так давно, что никто не помнил, когда он появился. Его работа состояла в том, чтобы сгонять ворон, пытающихся усесться на украшенные изразцами печные трубы, не давать осам устраивать свои гнёзда на чердаке, пёстрым китайским оленям – жевать ковры, синехвостым тритонам – откладывать яйца в канализационных трубах. Для этого он использовал сети, порошки и ловушки всех размеров и фасонов.
А когда он никого не травил, не ловил и не расставлял ловушки – то пропадал в заброшенном крыле, готовя живность для ежегодной комнатной охоты.
В один год он подготовил рочдейлских пепельных голубей, в другой – длинноухих кроликов с острова Уайт, а три последние года специально разводил миниатюрных комнатных фазанов.
Охотники ловили всю эту живность в огромные сачки, а потом вытряхивали в парк, где та часто приживалась. Именно так произошло восемь лет назад с тремя пёстрыми китайскими оленями[3]. Они так хорошо приспособились, что теперь в оленьем парке их бегало не меньше сотни.
Ада всегда подозревала, что вечно всему недовольному Мальзельо очень не нравилось, когда зверюшек выпускали, и не единожды она ловила мечтательные взгляды, которые тот бросал на мушкет лорда Гота.
Ада вздрогнула.
– Я заметил, как кто-то прокрался в заброшенное крыло прошлой ночью, – проговорил Мальзельо. Его серые глаза сузились в щёлочки. – Но ведь это же не могла быть молодая хозяйка, верно?
Ада почувствовала, как краснеет, и закусила губу.
– …потому что она же не захочет огорчать отца и не отправится бродить по дому, не надев замечательных башмаков, которые он ей дал, правда же?
– Разумеется, – ответила Ада, отступая назад.
– Да будет вам известно, – продолжал Мальзельо, – что заброшенное крыло находится вне пределов досягаемости до ежегодной охоты, в субботу вечером.
Его серые глаза были теперь широко раскрыты и смотрели прямо, не моргая.
– Вне пределов досягаемости? – уточнила Ада строптиво. – Это мы ещё посмотрим!
Она сбежала по ступеням, пересекла большой зал и несколько залов поменьше (все заставленные мраморными богами и богинями) и вошла в малую галерею. Завтрак ждал её на якобинском буфете[4].
Здесь были паштет из зайца, мышиная запеканка в горшочке, голубь, приготовленный на восемь разных ладов, и заливное из болотной курицы. Всё – на серебряных блюдах под блестящими серебряными крышками.
Ада проигнорировала все эти кушанья и собралась подкрепиться яйцом всмятку и четырьмя горячими намасленными тостами, вырезанными в виде прусских гренадёров. Усевшись за стол, она обмакнула своего гренадёра в полужидкое яйцо, и в этот момент жёлтые обои, напротив которых она сидела, покрылись рябью, словно поверхность озера.
Ада от неожиданности выронила тост.
От стены отделился мальчишка. Цвет и узор его кожи в точности повторяли обои, к которым он прижимался, так что, если бы он не пошевелился, Ада его ни за что бы не заметила.
– С кем имею честь? – вежливо сказала Ада. – Мы, кажется, не встречались раньше? Я – Ада, дочь лорда Гота.
Мальчик сел за стол и немедленно изменил цвет, слившись со своим стулом.
– Я – Уильям Брюквидж. Мой отец, доктор Брюквидж, строит в китайской гостиной вычислительную машину для лорда Гота. Надеюсь, я тебя не очень смутил. Я как бы меняюсь под цвет обстановки. Это называется «синдром хамелеона».
Чарльз Брюквидж – изобретатель, которого лорд Гот пригласил в Грянул-Гром-Холл с полгода назад и про которого с того времени совершенно забыл.
– Я и не знала, что у доктора Брюквиджа есть сын, – сказала Ада.
– И дочь! – раздался голос из-за её спины.
Ада повернулась и увидела, как из-за буфета показывается девочка её возраста.
За спиной у девочки, как ранец, висел деревянный ящичек и складной стул, к которому крепилась баночка с кистями. Под мышкой она сжимала большую папку для рисунков, а ноги её были обуты в широкие, мягкие башмаки.
– Я – Эмили, сестра Уильяма, – заявила она. Потом обратилась к брату: – Уильям! Перестань выделываться и оденься наконец.
Уильям хихикнул, вскочил из-за стола, метнулся к окну и спрятался между штор.
– Я не слышала, как вы вошли, – сказала Ада, тоже поднимаясь.
– Потому-то я и ношу уличные тапочки, – ответствовала Эмили Брюквидж. – Отец предупредил, что мы ни в коем случае не должны вас беспокоить, вот мы и стараемся не попадаться вам на глаза. Уильям маскируется, а я ухожу в задний сад рисовать акварели.
Она вздохнула.
– Пожалуйста, не говорите папе, что мы вас побеспокоили. Мы не хотели! Просто мы думали, что вы уже давным-давно позавтракали, и пришли за яйцами всмятку и горячими гренадёрами. А потом услышали приближение этих ваших больших башмаков…
Ада улыбнулась.
– Я довольно поздно легла спать…
Потом подошла к Эмили и прикоснулась к её руке:
– И вы меня совсем не беспокоите, ни капельки.
Она взглянула на свои скрипучие башмаки, потом снова на Эмили:
– Я ношу их только потому, что этого требует мой отец. Он полагает, что детей должно быть хорошо слышно, но не видно.
Уильям вышел из-за занавески. Он облачился в костюм голубого плиса, жёлтые носки и коричневые ботинки. Над белым воротничком его лицо сливалось с занавеской.
Ада подвела Эмили к буфету, взяла два яйца и полное блюдо горячих промасленных гренадёров и протянула всё это Эмили.
– Я буду счастлива, если вы с братом разделите мой завтрак. Я просто обожаю яйца всмятку и солдатиков.
– И мы, – ответила Эмили.
Все трое уселись за стол. Уильям заляпал желтком лацкан своего пиджака, но манеры Эмили оказались безукоризненны. Ада была впечатлена.
Когда они закончили, Эмили открыла свою папку и показала Аде акварели цветов и деревьев, сделанные ею в Тылах внешнего сада (бескрайних). Ада нашла их восхитительными. Уильям взял в руки лист с изображением пурпурной дикой розы и немедленно принял точно такой же цвет.
Ада рассмеялась.
– Уильям, я ведь тебе уже сказала, перестань выделываться! – строго заметила Эмили. Потом улыбнулась Аде: – Не обижайтесь на моего младшего брата, мисс Гот. Его талант маскироваться заводит его порой слишком далеко.
– Зовите меня просто Адой! Как это здорово, поболтать со сверстниками! Мне порой бывает очень одиноко… Кухарки слишком боятся миссис У'Бью, чтобы со мной разговаривать, так что мне остаётся только Мальзельо, наш комнатный егерь. А его я, признаться, сама побаиваюсь. Что же до моего отца – мне не хочется его беспокоить, он, кажется, всегда так занят… Впрочем, мы видимся раз в неделю, в большой галерее, за чаем.
Ада сама чувствовала, что слишком разоткровенничалась. Но ей так понравилась Эмили! Она была талантлива, хорошо воспитана. А ещё она тоже любила яйца всмятку с солдатиками.
Аде не терпелось рассказать Эмили и Уильяму об Измаиле и о Полярнике, прячущемся в старом леднике, но она не решалась – ей не хотелось пугать своих новых знакомых. Ведь, что ни говори, Измаил был призраком, а Полярник – монстром. Наверно, благоразумнее будет отложить рассказ о них до тех пор, пока она не познакомится с детьми Брюквидж поближе.