Ребята из нашей бригады каждый день навещали Алексея Алексеевича в больнице, но делали это строго по очереди, и не только из-за лени. Прозвище Чингисхан просто так, от впечатления фамилией, не дадут.
У нас в городке одно время ходили слухи, ничем, правда, не подтверждённые, что в прошлом веке где-то за Уралом была у него банда численностью с Золотую Орду. Вольно грабила она бескрайние сибирские просторы, собирала дань с купцов, пока не схлестнулась с милицейской ратью или, может быть, с другой ордой, ещё страшнее, например, с Голубой. Вся в битве полегла, а Чингисхана победившие враги сожгли на погребальном костре, сделанном из его загородного дома. Возможно, после этих событий прозвище Феникс подошло бы Алексею Алексеевичу больше, однако вслух его никто не произносил.
Как и когда он восстал из пепла в тихом нашем месте, никто не знает, только однажды в порту появилась новая бригада грузчиков в опрятных синих робах. Её бригадиру, человеку могучей стати и обходительного обращения, прячущему под культурной рыжеватой бородой некрасивые ожоги, быстро и без видимых конфликтов удалось занять лучшие пристани для своих людей. Не знаю, как другие, но лично я, Михаил Медвежонок, попал в бригаду благодаря своему поэтическому дару, а также тонкому эстетическому чувству Алексея Алексеевича. Вышло это так.
Инженерно-технические и дорожно-строительные войска, в просторечье «стройбат», из рядов которых я к тому времени недавно демобилизовался, при всём неоднозначном к ним отношении со стороны некоторых слоёв общества сумели-таки достойно подготовить меня к гражданской жизни. Только понял я это не сразу, поначалу взявшись не за то занятие.
Мне, как я уже сказал, ещё в школе хотелось стать артистом, художником или поэтом, но мой отец, Станислав Михайлович, всегда говорил на это:
– Вот придёшь из армии, дурь из тебя лишняя выветрится, и делай, что посчитаешь правильным! Хочешь – пой, а хочешь – куй!
О службе моей в вооружённых силах можно составить отдельный опус, но здесь я этим заниматься не стану. Скажу только, что стремления к прекрасному стройбат не смог у меня отбить, хотя и пытался. И вот, вернувшись, я начал искать себе творческое занятие.
Это оказалось нелегко. На художника нужно было ехать учиться, следовательно, обладать финансовой независимостью, которой я пока не имел. Стихи мои почему-то никуда не брали, а единст-венным делом, где я мог явить свой талант перевоплощения, оказалась работа зазывалой в кафе-баре «Горячий город». Бар этот находится в самом начале Порт-шоссе, главной улицы нашего городка, и считается сердцем его вечерней жизни.
Решающим фактором, убедившим меня принять предложение хозяина кафе, было наличие сразу нескольких костюмов, так сказать, рабочей спецодежды. Здесь был и костюм гамбургера, и стаканчика жареной картошки, и бутылки колы с красной шапкой-пробкой. В тот день, когда я встретил Чингисхана, я был хот-догом. А ещё мне разрешали читать свои стихи. Не всякие, естественно, а тематические. Возможно, кого-то из прохожих и настораживал высокий человек в странном костюме и очках с сильными линзами, декламирующий гастрономические четверостишия, но у большинства эта картина вызывала улыбку и некий интерес. Мне иногда и на чай давали.
Добавлю несколько слов об Алексее Алексеевиче и перейду к делу. Бригадир наш, хоть и железный человек, примерно раз в три месяца позволяет себе выходной. Утром он садится в свой старый, но всё ещё крепкий джип известной марки, уезжает за город и с сумасшедшей скоростью полдня гоняет на нём по бездорожью. Совершает какие-то немыслимые трюки, пуская внедорожник в управляемый занос на поворотах обледеневшего, раскисшего или пыльного просёлка. Потом возвращается в город, ставит его на мойку и ремонт, а сам идёт в кафе, ищет себе собеседника из посетителей и разговаривает с ним за бутылкой виски до тех пор, пока не потеряет интерес или самого собутыльника. После этого расплачивается, в изысканных выражениях благодарит визави и в случае необходимости отправляет его домой в такси. Затем уходит сам, ни разу не качнувшись.
В тот сухой осенний вечер на пути ему попался я. Я как раз произносил финальное четверостишие моего нового стихотворения на кулинарную тему и для пущего эффекта делал это с протяжными интонациями Иосифа Бродского:
– Ну а больше всего я люблю винегрет,
В его вкусе таится какой-то секрет.
То солёный, то кислый, то сладкий…
Заходи и отведай, ребятки!
Алексей Алексеевич, в эту минуту проходивший мимо меня к дверям заведения, остановился и внимательно дослушал.
– Молодой человек, если позволите, два слова! – сказал он, дождавшись, когда я замолкну. – Рифма ваша довольно точна и небанальна. Стихотворный размер соответствует поставленной задаче. Однако в последней, самой важной строке произведения слышится небольшой диссонанс. Вы обращаетесь к аудитории, состоящей из множества слушателей, но используете глаголы в единственном числе. «Заходи и отведай». Ошибка незначительная, заметная лишь чуткому уху. Зная, как зачастую непросто поэты от-носятся к критическим замечаниям, добавлю, что это легко поправить. Что вы скажете, например, о таком коррективе: «Заходите отведать, ребятки»?
– Пожалуй, стоит подумать, – ответил я неуверенно.
– Извините, что помешал работать.
– Ничего. А вы поэт?
– К сожалению, несостоявшийся. – И он, к вящему моему удивлению, протянул мне руку. – Алексей Темчинов, философ-натуралист.
Рука была твёрдая, как бейсбольная бита, и мне пришлось напрячься изо всей силы, чтобы соответствовать рукопожатию, да ещё и не показать виду, что сила эта – вся.
– Михаил Медвежонок, – ответил я вежливо и непринуждённо, – художник в творческом поиске.
– Превосходно! Вам нет необходимости придумывать себе псевдоним. Рад познакомиться! Служили?
– Так точно.
– В каком полку?
– Будучи облечён доверием общества… в строи-тельном батальоне.
– Отлично! – Алексей Алексеевич даже рассмеялся коротко. – В наше печальное своей инфантильностью время приятно встретить молодого человека, читающего классику советской литературы, а не только разглядывающего комиксы. Значит, кубы катать и шары носить приходилось?
– Увы! – Я кивнул в ответ.