Тобольский воевода Иван Семенович Куракин проснулся сегодня поздно. Раздраженно ворча и зевая вылез из под теплого, на гусином пуху, одеяла накинул на плечи шитый золотом бархатный архалук и шлепая босыми ногами по выскобленному деревянному полу, спустился в поварню.
Сквозь крошечные слюдяные оконца внутрь помещения еще несмело, но уже все настойчивее пробивалось бледное предрассветное утро.
Зачерпнув ковшом из огромной корчаги, он с жадностью, судорожно глотая и отдуваясь, долго пил.
– Пора вставать – Тяжело вздохнул воевода и кряхтя, направился обратно в опочивальню. – А где же Дунька, Степанида? Куда все подевались? – Он пытался сосредоточиться, но еще медленно и с трудом соображая, не мог уловить, хаотично роившиеся в его голове мысли.
Голова трещала, мутная пелена в глазах, после браги правда исчезла, но сердце все еще колотилось с такой отчаянной быстротой, что казалось вот-вот, выпрыгнет из груди.
Неделю назад в Тобольск из Москвы прискакал вестовой, с важным донесением, от самого царя-батюшки Михаила Федоровича.
Гонец, как выяснилось, принадлежал к знатному и древнему роду Голицыных. Пусть и не встречал его воевода раньше, в столице, уж очень многочисленным было их семейство, но фамилия говорила сама за себя. Да и не послал бы государь к нему абы кого.
Иван Семенович Куракин, хоть был в опале, и сослан в этот захудалый сибирский городок, против своей воли, однако чин имел боярский и титул княжеский.
Встретил Иван Семенович посыльного хлебосольно и приветливо. То ли давно соскучился по общению с людьми благородного сословия, к тому же оказавшемуся хоть и дальней, но все же родней, то ли просто время подошло, но ушли они вместе с гонцом в глубочайший запой, аж на целую неделю.
И неизвестно, сколько бы еще продолжали князья бражничать, если бы стряпуха Степанида, вместе с глухонемым конюхом Ефимом, не уговорили казаков, сопровождающих вестового князя и давно уже тоскующих по родному дому, втихомолку, украдкой увезти его обратно, в Москву.
Погрузив пьяного, князя Голицына, в возок вместе с бочонком водки, казаки радостно отправились восвояси.
***
Государству российскому для торговли с иноземцами срочно нужны были меха – мягкая рухлядь или, как ее еще называли, «ясак». А, как известно самые богатые, неосвоенные еще, пушные леса находились между Обью и Енисеем. Но поскольку ходить туда промысловикам было далековато, да и постоянно возникающие стычки между различными туземными племенами препятствовали пушному промыслу, то решил Иван Семенович отправить к Енисею сотню служилых людей, дабы заложить там острог Тунгусский и подчинить, те народы дикие, государству российскому. А на дворе уже был 7126 год от сотворения мира.
Воевода не посмел бы, без царского на то ведома, отправить отряд к Енисею и потому попросил высочайшего разрешение. Уж неизвестно сам ли государь это решение принял или надоумил кто, но только план его был одобрен. Более того велено было ему, воеводе Куракину, направить отряд казачий к Енисею не позже нынешнего года, о чем и в Указе царском, что Голицын привез, писано было.
Раздражать, ни государя, ни думских бояр Куракину не хотелось, в душе все же он надеялся на царскую милость и возможность, когда-нибудь снова, вернуться в столицу. Он понимал, что время пусть еще окончательно и не упущено, но уже поджимает. Ведь весна-то, вот она, совсем не за горами и если в этом году, как того хочет государь, отправлять к Енисею отряд, то стоит очень поторопиться.
А ведь это не так просто, надо строить струги, дощаники, а самое главное для руководства экспедиции нужны преданные люди. Хорошо хоть, что перед тем как запить с Голицыным горькую, воевода распорядился послать в Пелымь вестового, к сыну боярскому, Петрушке Албычеву, с требованием немедленно явиться в Тобольск с отрядом казаков.
.***
Подьячий Агафон, запыхавшись и отдуваясь, несмело протиснулся в трапезную воеводы. Наскоро перекрестив лоб, он скороговоркой поведал Ивану Семеновичу, что ночью в Тобольск прибыл из Пелымского острога казачий отряд, во главе с сыном боярским Петькой Албычевым, да с ним промышленных людей человек сорок.
Собиравшийся было плотненько позавтракать, Иван Семенович оттолкнул медное блюдо с жареным гусем, помедлив, все-таки выпил кружку холодной медовухи и поднялся из-за стола.
***
Хоть и люты еще в феврале сибирские морозы и снежные сугробы, кое-где, достигают по целому аршину с гаком, но приближение весны уже чувствовалось. День стал значительно длиннее и ярче, снег потемнел и зачерствел. Солнце днем, почти по-летнему припекало, вселяя в души жителей Тобольска, переживших еще одну суровую сибирскую зиму, надежду и ожидание чего-то нового, необычного и радостного.
В длиннополой шубе крытой малиновым бархатом и собольей шапке-боярке, в сопровождении подьячего, Куракин, пешком направился к приказной избе.
Несмотря на ранний час на площади уже было весьма многолюдно и завидев воеводу многие горожане снимали шапки и кланялись ему в пояс. Народ уважал московского боярина. Все жители Тобольского острога знали, что попал сюда князь не по доброй воле, а сослан был царем Михаилом Федоровичем по навету злых людей из их же боярского сословия.
В глубине души Куракин понимал, что причины для его опалы, мягко говоря, у царя и бояр были, а ссылка в далекую Сибирь, все же не самое суровое наказание, за измену и предательство. Слава Богу, хоть жив остался.
Еще совсем недавно боярин князь Иван Куракин был на Москве человеком известным и влиятельным. Занимал при дворе солидные должности и входил в десятку самых знатных и богатых людей России. После свержения Васьки Шуйского, он вместе со своим лучшим другом князем Федором Мстиславским выступили инициаторами царских выборов на Московский престол.
Именно Федор тогда первым предложил короновать на российский престол пятнадцатилетнего Владислава, сына польского короля Сигизмунда Третьего. Многие бояре поддержали тогда такое предложение Мстиславского, да и Патриарх Гермоген был не против, единственно чего он хотел, так это чтобы Владислав принял православную веру.
Вот тогда-то и разошлись их пути-дорожки. Князь Иван Куракин так и остался ярым сторонником избрания на престол польского королевича, а Федор Мстиславский, возглавлявший тогда боярское правительство, вдруг внезапно изменил свое мнение и первым подписал грамоту об избрании на царство Михаила Романова. И не прогадал. Видимо знал князь Мстиславский что-то, что неведомо было ему, боярину Куракину.
С тех пор князь Федор Мстиславский в фаворе. Теперь он первый думский боярин, правая рука государя. Молва идет, что у него самое большое жалование – тысяча двести рублей в год. А вот Куракина именуют теперь не иначе как предателем и изменником, и сидит он не в Москве, а, в Сибирской глуши, в забытом господом Тобольске.
Иван Семенович, конечно, даже в своих рассуждениях, мягко говоря, лукавил. Всем известно, что хоть сибирским воеводам государственное жалование и не полагалось, зато на вверенной ему территории он сам себе был и царь и Бог. Как говорится, на белую булку с маслом вполне хватало.
Не секрет, что обладая практически неограниченной властью, воевода, основной задачей которого был сбор «ясака», мог легко утаить сотню другую шкурок ценного меха. Кроме того, при сборе «ясака» определенный процент вполне легально предназначался лично ему, так называемые «воеводские поминки». И получалось, что чем больше «ясака» он соберет, тем больший процент от этого и получит. Ну, а «объясачивание» туземцев на новых, завоеванных землях, так вообще, кроме официальных доходов, сулило еще и огромные, никем не учитываемые трофеи. К тому же за присоединение к России новых земель, государь достойно и щедро вознаграждал.
Кроме всего прочего, каждый воевода, прежде всего, был еще и помещиком, и где-нибудь в рязанской, смоленской или новгородской губернии у него в собственности были огромные имения с сотнями, а то и тысячами крепостных крестьян. В общем, жить можно было. Не зря же некоторые воеводы на свои кровные денежки снаряжали целые экспедиции на захват и колонизацию новых земель. Впоследствии все это окупалось сторицей, принося им не только богатства, но еще и славу, и уважение в обществе.
***
– Вон Черкашка Рукин уже бежит. – Заорал подьячий, отвлекая Ивана Семеновича от мрачных мыслей. – Ты воевода, уж не гневись, я без твоего ведома, спозаранку еще, за ним послал.
Иван Семенович развел руками и молча глянул на Агафона, что одинаково могло означать – «молодец казак, атаманом будешь», либо «ну и болван же ты, братец» и, вздохнув, стал грузно подниматься на высокое крыльцо приказной избы.
***
Как оказалось, с Петром Албычевым в Тобольск прибыл еще и вогульский князь Василий Кандинский. Если с Албычевым воевода был очень хорошо знаком и специально за ним послал, то Кандинского видел впервые и тот сразу же, еще с «порога», ему не понравился. Уж очень независимо для национала вел себя вогульский князь. А местному населению, особенно «остякам», Куракин не доверял и опасался их.
Однако виду князь не подал, не пристало ему перед нижними чинами характер свой показывать. Зато те, при виде воеводы, вскочили и шапки сняли.
Воевода тоже снял шапку, молча перекрестился на темные лики икон и только потом оглядел гостей.
– Будь здрав, воевода. – Почти в голос молвили они, склонив головы в знак уважения.
– Будьте и вы здоровы, служивые. Сколько казачков привел с собой? – Воевода вопросительно глянул на Албычева.
– Десять добрых казаков со мной, с полной амуницией. Хоть сейчас можем в поход выступить. Говори, кого воевать будем, воевода.
В это время хлопнула входная дверь и вместе с клубами морозного воздуха, в избу ввалился стрелецкий сотник Черкас Рукин. Молча перекрестился в красный угол, с достоинством поклонился вначале воеводе, а потом и гостям и, не сдержавшись, бросился обнимать своего старого приятеля Петра Албычева.
– Приехал, чертяка. А я все глаза проглядел тебя ожидаючи. Сколько же мы с тобой не виделись? Я уж и не чаял, а тут Иван Семенович и говорит, мол, с Петькой Албычевым к Енисею пойдешь. Я так и обомлел от радости такой.
– А что за напасть на Енисей-то идти? Тунгусов гонять что ли? Это можно, распоясались поди совсем, чертово семя. – Рассмеялся Петр.
– Острог на Енисее ставить будем. – Начал было Черкас, но осекся и повернулся к воеводе. – Правильно я говорю, Иван Семенович? Ведь за этим экспедицию снаряжаем?
– Государь наш Михаил Федорович так повелел. Будем на реке Енисее острог закладывать, людишек местных к присяге царской приводить, да крестить на православный манер. – Куракин обвел взглядом присутствующих и остановился на Албычеве. – Для того тех десяти казаков, что ты из Пелыми привел, маловато будет. – Воевода повернулся к сотнику. – Сколько ты, Черкас, готов стрельцов Тобольских отправить к Енисею? Чтобы только не в ущерб городской обороне было.
– Три десятка стрельцов подготовлены уже и хоть сейчас готовы выступить в поход. – Отрапортовал стрелецкий сотник.
– Это хорошо, но все равно мало – Куракин на минуту призадумался скомкав бороду в кулак и прикрыв глаза. – А есть у меня думка такая, – он снова обвел всех взглядом – полсотни казачков годовальщиков, в Кетском остроге, службу свою кончили и отправляются они сейчас домой за Каменный пояс. Кто на Яик, а кто и подальше, на Дон. Ты, Петруша, с ними потолкуй, может кто из них и изъявит желание службу в Сибири продолжить уже под твоим началом. Тем более что недовольны они службой у Кетского воеводы Челищева, возвращаться к нему обратно, через год, не хотят.
– Потолковать-то оно конечно можно. Только сам же говоришь, воевода, что не хотят они больше служить в Сибири. – Развел руками Албычев.
– Так то, у Челищева они служить не хотят, а тебя-то они ведь еще и не знают. Посули прибавку к жалованию, да кормовых чуток прибавь вот они и клюнут. Имей в виду, Петр, государь наш Михаил Федорович рассчитывает, что острог новый не только границы государства российского раздвинет, но и поможет казну государеву пополнить за счет новых ясачных земель, а потому денег казенных на это жалеть никто не станет.
– Для такого дела я бы тоже мог полсотни своих ратников выделить, – встрял в разговор вогульский князь Василий. До этого он смиренно молчал и только головой крутил, не понимая о чем говорит, этот строгий бородатый воевода.
– Тебе, князь, разве гоже со своими-то соплеменниками воевать? – Сурово покосился на национала воевода. Возвращайся-ка ты лучше в свою вотчину «кондинскую», да обеспечь мне «ясак» как полагается. У тебя, князь, за прошлый год еще недоимка имеется, а уж пришла пора новых платежей. Вон Агафон не даст соврать. – Куракин повернулся к подьячему. – Верно, я говорю, Агафон?
– Ей Богу, должок имеется. У меня и расписка «кабальная» есть, все чин по чину. – Поклонился неизвестно кому, подьячий и стал зачем-то перебирать бумаги на своем столе.
Воевода помолчал, собираясь с мыслями, покряхтел, прикидывая как бы ему побыстрее, да повежливее, отделаться от надоедливого национала и не придумав ничего лучшего, пробурчал.
– Вы с дороги-то в баньку сходите. Агафон вон организует, а потом всех к себе прошу отобедать. Там все и обговорим. – И кивнув, вышел.
***
Воевода был недоволен собой. Ему, еще совсем недавно ближнему боярину и князю, приходится приглашать к своему столу безродного дикого туземца. Но ничего не поделаешь, князь Василий Кандинский теперь даже и при дворе царском личность известная. Года три назад предыдущий воевода Тобольский, князь Иван Петрович Буйносов-Ростовский, в Москву его привозил. Правда, Ивану Семеновичу познакомиться с ним тогда не пришлось, Бог миловал, был он в то время в Смоленске. Но знал, что государь национала всячески обласкал, вознаградил и именовал его не иначе как – князь.
На воеводу снова нахлынул целый ворох уже давно забытых и путаных воспоминаний, вдруг отчетливо и ярко всплывших в его сознании.
– Старею, наверное. – С горечью отметил Иван Семенович и ему до боли, вдруг захотелось туда, за Каменный пояс. Нет, не в Москву, а в одно из отцовских имений Ковригино, где они вместе со своей сестренкой Марией, под присмотром многочисленных тетушек, нянек и дядек, провели все свое детство.
Князь Иван получил неплохое, по тем временам, домашнее образование. К восьми годам он легко и бойко читал «Часослов», «Псалтырь» и «Деяния апостолов». Свободно говорил и писал на польском, латинском и греческом языках. Знал географию, историю и арифметику.
Был Иван парнишкой рослым, хорошо сложенным и когда ему только-только стукнуло семнадцать лет, заступил на государеву службу.
Начинал он службу рындой еще при дворе Федора Ивановича, сыне Ивана Грозного, а скоро князь Иван уже стал воеводой и наместником Смоленским.
– Все складывалось как нельзя лучше, пока не связался он с князем Мстиславским. – Поморщился, вспоминая, воевода, вздохнул, смачно сплюнул в снег и перекрестился.
. – Где они теперь все эти бояре, ратовавшие посадить на трон польского щенка. Присягавшие всем, кому только придется, от самозванцев Дмитриев до этой потаскухи Марины Мнишек?
Если бы не новгородские ополченцы князя Пожарского, да этого солевара Минина, сгинула бы матушка Россия. – Иван Семенович словно забыл, что сам был сторонником польского королевича и просто не успел, или не сумел, как его друг Федька Мстиславский, вовремя разобраться в сложившейся тогда ситуации.
Воевода схватился за грудь и остановился, переводя дух. Последнее время его сильно мучила одышка, сердцебиение и приливы крови к голове. Много раз бывая, в боях и сечах, к смерти воевода относился, без страха, но с уважением, как и подобает православному христианину. Где-то там, на Смоленщине, которую в прошлом году по договору «Деулинского перемирия» отдали полякам, до сих пор, наверное, живет его жена Гликерия. Детей воеводе Бог не дал, может потому он к своей супруге и относился с прохладцей, вспоминая о ней лишь иногда.
– Даже если и умру я, не приведи Господи, – воевода остановился и перекрестился – то и оплакать-то меня некому. – Он вдруг вспомнил, как два года назад, как раз почитай в эту пору, здесь в Тобольске скончался его помощник и второй воевода, князь Григорий Иванович Гагарин, так его с обозом увезли в Москву. – А меня, наверное, здесь в Сибири и похоронят.
Почему-то вдруг снова вспомнилась старшая сестра княгиня Мария. Как она там, здорова ли? По иронии судьбы муж ее, князь Иван Петрович Буйносов-Ростовский, был до Куракина здесь же в Тобольске, воеводой, целых два года. В Сибири он тоже жил один, оставив в Москве Марию Семеновну с малолетним сыном Алексеем.
Теперь князь Буйносов у государя Михаила Федоровича «кравчим» числится. Люди сказывают, большим уважением пользуется он при Царском дворе.
Воевода вдруг понял, что давно стоит возле собственного терема, а глухонемой конюх Ефим, размахивая руками, пытается ему что-то сказать.
– Ну что ты крыльями-то машешь? – Рассердился воевода – нешто я могу это разобрать.
Но от дома уже бежала Степанида, она-то и доложила, что прибыли, мол, люди с Кетского острога от воеводы Челищева и в людской боярина дожидаются.
– Ну что ж, еще одна благая весть. – Перекрестился Иван Семенович и прямиком направился к избе, где в настоящее время кроме кучера никто не проживал.
***
К началу апреля отряд для экспедиции к берегам Енисея практически был уже укомплектован. В его состав входили тридцать казаков, столько же стрельцов и около полусотни промышленных, да мастеровых и праздношатающихся столько же набралось.
Поскольку путь к Енисею был не близкий, а маршрут неизвестный и опасный, то основной тяжестью, кроме продуктов, конечно же, было оружие и боеприпасы.
По сложившейся среди путешественников традиции и обычаю, каждый человек должен нести у себя за плечами не менее двух с половиной пудов груза.
В данном случае ситуацию осложняло то, что люди шли не только в неизвестность. Им предстояло там жить, строить жилье, обустраиваться не на один год, а навсегда и возможно отстаивать свои поселения, а может даже жизнь, с оружием в руках.
По приказу воеводы Куракина в Тобольск от воеводы Челищева прибыли двое казаков. Они, когда-то, во главе с десятским Иваном Кайдаловым, собирая по остяцким стойбищам ясак, уже бывали в тех местах и даже участвовали в боях с националами, кочующими по берегам таежных рек Кети и Кеми, вплоть до самого Енисея. Места они помнили и хоть без особой охоты, но брались показать дорогу к Енисею.
***
Когда, настало время и ранним утром, с первыми лучами солнца, струги наконец-то отчалили от берега и стали удаляться вниз по Иртышу, казакам, еще долго, была видна одинокая фигура Тобольского воеводы, князя Ивана Семеновича Куракина.
Глава 2. Путь длиною в тысячи верст
Лишь только через месяц караван, наконец-то, добрался до Оби. Пока, что плавание проходило относительно спокойно, без всяких осложнений и препятствий, но тем не менее, перед следующим, более сложным, этапом пути необходимо было устроить длительную стоянку.
Дальше отряду предстояло уже не плыть вниз по течению, а идти пешком по берегу вдоль русла реки, да еще и тащить за собой бечевой всю эту многочисленную флотилию.
Разведчики, месяц назад посланные воеводой Куракиным, уже целую неделю поджидавшие на берегу караван. Еще издали заметив его, запалили большие костры и подбрасывая в огонь березовую кору, придававшую дыму черный цвет, как бы сигнализируя таким образом, что видят их и ждут.
На передних стругах казаки тоже заметили вдали столбы черного дыма и тут же доложили начальству. Те облегченно вздохнули. Вроде все шло пока, как и планировали, «без сучка и задоринки».
Сплав, даже по относительно спокойной и широкой реке, практически, почти везде с пологими берегами, тоже уже изрядно всем надоел. И люди догадываясь, что предстоит долгая стоянка, ожили и повеселели.
Можно, будет наконец-то, побродить по твердой земле, сходить на охоту, да просто одежду просушить у костра. Ведь как назло, в этом году и май, и начало июня выдались на редкость холодными и дождливыми.
Тяжелые, иссиня-черные тучи на протяжении почти всего пути день и ночь низко висели над рекой и нудно моросили, навевая безнадежную тоску и досаду. От этой сырости и холода негде было укрыться, обсушиться и согреться. Многие казаки простыли и заболели. Трое слегли, пылая жаром, один мастеровой даже умер.
В общем чтобы хоть как-то уберечь людей и приободрить их большая стоянка была не только полезна, но даже необходима.
***
Наскоро разбитый на высоком берегу лагерь скоро задымил кострами, из котлов валил пар. Истосковавшиеся по горячей пище люди варили пшеничную кашу, уху из свежей, только что выловленной, рыбы, которой в Иртыше водилось неимоверное количество.
Албычев с Рукиным переходя от костра к костру, беседовал с людьми. Многих они знали давно. Интересовались здоровьем, настроением, но в поддержке здесь особо-то никто и не нуждался. Казаки почти все были люди проверенные, некоторые ранее уже служили в Кетском остроге у воеводы Челищева и ходили по этому маршруту не один раз.
Труднее было, пожалуй, только мастеровому люду, не привыкшему к подобным путешествиям. Не все они пришли в Сибирь, по своей воле в поисках лучшей жизни, были и такие, что бежали за Каменный пояс от наказания за совершенные ими преступления. Однако здесь, как говорится, им никаких допросов не чинили. Здесь каждый русский человек был на вес золота – Сибирь. Огромные расстояния, необъятные и необжитые просторы, почти полное отсутствие государственной власти и суровый климат.
***
– Ну что, братцы, как настроение? – Подошел Петр к казакам. – Может, у кого вопросы есть? Может устали, братцы и домой хотите?
– У меня вопрос, атаман. – Под громкий хохот своих товарищей поднялся пелымский казак Трофим.
Его Петр знал давно, еще по первым походам в Картауж что в Кондинском княжестве. Ясак там собирали. Вместе были не в одной передряге, порой туго приходилось. Однажды даже пришлось бежать от воинов мурзы Четырко, спасая свои шкуры.
– Ну, говори, раз начал. – Улыбнулся ободряюще Петр.
– Я сейчас, атаман, когда вещи с дощаника на берег перетаскивал, так мне показалось, что в одном бочонке что-то плескалось и булькало. – Громкий хохот казаков заглушил его слова. – Я это к тому, атаман, – дождавшись, когда смех утихнет, продолжил Трофим – что неплохо бы отметить это событие. – И под еще больший хохот Трофим обвел рукой вокруг себя. – А уж мы-то тебе благодарны будем, атаман.
– Что ж и вправду, может поднимем чарки за успешно пройденный Иртыш-батюшку и встречу с Обью-матушкой? – Повернулся Петр к сотнику Рукину.
– Ты атаман, Петр, тебе и решать. – Заулыбался Черкас. – Я совсем не против, чтоб погулять маленько.
Громогласные радостные вопли казаков, были подхвачены и остальными. Тут же, сразу, выстроилась очередь с котелками и баклажками перед дощаником, где уже суетился подьячий Ивашка Дементьев, отвечающий перед атаманом головой за сохранность хлебного вина.
– Поскольку вина-то выдавать, атаман? – Окликнул он Албычева.
– По две чарке на брата и не более. – Строго потряс Петр кулаком. – С устатку это как бы. Понял меня?
– Сделаем, атаман. А ну, тащи вон ту. – Он указал казакам на бочку. – Да осторожней, чертяки, не разбейте.
Тусклое холодное солнце сегодня, как впрочем, уже который день подряд, садилось на горизонте в темно-синие мрачные облака.
– Снова не будет погоды. – Озабоченно глядя в небо заметил Рукин. – С утра опять дождь зарядит. Пошли и мы что-нибудь перекусим. Алексей, десятский мой, обещал уху сварганить и нас приглашал.
Алексей, действительно, давно уж поджидал их, держа котел на самом краю костра, чтоб уха не остыла.
– Уха – это такая еда, которую надо завсегда есть горячей. – Нравоучительно балагурил он, расставляя нехитрую посуду на расстеленную прямо на речном песке кошму. – Садись, вот сюда, атаман – он указал на аккуратно свернутый старый шушун – гостем сегодня у меня будешь, ну а тебя сотник и приглашать-то не стану, чай не чужой, сам себе место найдешь.
– Чарки, Алексей подай, да баклагу принеси. Там, в котомке моей, найдешь? – Черкас махнул рукой в сторону дощаника, усаживаясь напротив Петра на вросшую в песок корягу, неизвестно когда принесенную сюда вешними водами Иртыша.
– Я уже все принес. – Ухмыльнулся Алексей, – настоящий стрелец должон своего командира без слов понимать – и вытащил из-под той самой коряги, запрятанную заранее, баклагу. – Вот она, родимая.
То ли от того, что казаки были сегодня сильно уставшими, то ли просто было мало выпивки, но вскоре веселье у костров как-то стало затихать, а скоро и вовсе прекратилось. Все завалились на свои, заранее приготовленные, места и захрапели и только двое вахтенных не спали. В их обязанность, кроме охраны, входило так же и наблюдение за дымокурами, отгонявшими мошкару от спящих мертвецким сном казаков
Только Петр с сотником Рукиным да Алексей засиделись сегодня у костра.
– Я, намедни, байку одну слышал. Будто в том месте, куда мы путь держим, живет старец один. – Алексей обвел взглядом Петра и сотника.
– Что ж тут удивительного. – Усмехнулся Рукин. – Старики у националов иногда ухолят из стойбища, чтобы не быть остальным
в тягость. Я о таких случаях давно знаю. Правда, самому видеть не приходилось. Нехристи, одним словом.
– Да нет, старец-то русский говорят. Из самой Москвы якобы. – Алексей пошевелил палкой костер, подбросил подсохших дровишек. Огонь слегка лизнул их и полыхнул с новой силой, да так, будто горячее пламя, взвилось к самому небу, осветив притихшую во сне поляну.
– Кто тебе это рассказал? – Настороженно осведомился Петр. Было видно, что слова Алексея были восприняты им всерьез и даже не на шутку заинтересовали.
– Да ты что, Петр, взаправду поверил что ли? – Рассмеялся Рукин. – Дальше Кетского острога никто и не живет вовсе, кроме остяков да тунгусов, уж я-то это точно знаю. Ходить к Енисею, казаки ходили, спорить не буду, ну так это по службе своей казацкой. Но чтоб жить там? Нет, вранье это.
– А вот и не вранье. – Распалялся Алексей. – Андрейка Фирсов врать не станет, не из таких он. Они в третьем годе с Ваняткой Кайдаловым, «Царствие ему небесное», – Алексей перекрестился – ватагой ходили к тунгусам «ясак» брать, так вот они этого старца там и видели.
– Плесни-ка еще. – Черкас протянул свою кружку Алексею.
Разливая вино, тот загадочно поглядывал на своих собеседников. По всему было видно, что ему не терпится продолжить разговор.
– И что ж это за старец такой, коли о нем никто кроме них не ведает? – Словно разгадав его мысли, повернулся к Алексею Петр.
– А ты бы сам с ним и поговорил. – Ухмыльнулся тот. – Вона Андрейка-то не спит еще, дежурит видать. – Трофим указал на две фигуры сидящих у костра и видимо о чем-то яростно спорящих. – Кликнуть?
– Ну кликни, кликни. Все равно спать расхотелось. Послушаем твоего Андрейку. Фирсов, говоришь? Уж не родственник ли он Поздею Фирсову казачьему сотнику, что в Верхотурском остроге служит.
– Так племянник он его. Оба с Верхотурского острога и будут. – Алексей вскочил на ноги – Андрейка Фирсов, иди сюда, атаман требует.
Подбежавший к костру, совсем еще молодой паренек молча поклонился командирам и застыл в ожидании приказа.
– Садись, Андрейка. – Указал Петр на корягу где до этого сидел Алексей. – Сказывают, что раньше ты бывал в тех местах, куда мы ныне путь держим?
– Бывал, атаман и на Енисее, и на Верхней Тунгуске. Было дело. – Осторожно ответил Андрейка, не понимая еще, зачем его спрашивает атаман, ведь все об этом знают. Это же он с товарищами на разведку сюда ходил и потом костры здесь палил, поджидая караван.
– Слышал я, Андрейка, что будто третьего года назад встречали вы там, на Енисее, старца из русских. Правда ли это?
– Истинная правда, атаман, – Андрейка с жаром перекрестился – у кого хошь из наших спроси. Вот как тебя, так и его видел. На реке Кеми встретили мы его.
– Говори, говори, слушаем мы. Алексей, плесни-ка Андрейке винца чарочку. – Петр устроился поудобнее и тоже пододвинул свою кружку.
– Было это – начал Андрей – в конце лета. Мы тогда с Енисея от тунгусов шли, князь у них еще был, Тасейкой зовут. Так вот, встал я как-то утречком по нужде, а мы тогда на речке Кемь ночевали. Вошел в лесок на берегу реки значит и вижу, идет старец тот. Высокий, худой, босиком, в рубахе длинной. Сам седой, что борода, что голова и вроде как будто песенку поет, только слов не разобрать, но песенка красивая. Только хотел я его окликнуть, мол кто ты, старче? Глядь, а к нему медведь подходит, здоровенный такой, бурый и с маленьким медвежонком. Медведица значит. Испугался я, с места сойти не могу, а он, старец-то этот, медведицу потрепал по загривку, медвежонка погладил и пошли они по тропе прямо к реке. Тут я бегом к своим. Разбудил, – айда говорю што покажу, – а сам про медведя-то молчу, а то враз испугаются и не пойдут. Обманул, значит. Пошли мы. На пригорок-то заскочили, оттуда видно все как на ладони. Зачем говорят, звал-то? И осеклись. Прямо под нами у реки дед тот стоит вместе с медведицей. Потом старец забрался на неё и поехал прямо по берегу, только мы их и видели.
– Место то опознать сможешь? – Прищурился сотник. – Я ведь в тех местах хоть и не бывал, но точно знаю, что дурная слава о тех местах давно уж слывет.
– Покажу, как же. Дык и Гришка с Васькой тоже то место запомнили. Хорошая там река Кемь. Рыбная и бобра много.
– Ладно, иди Андрейка, службу неси. – Поднялся Петр. – Да и мы, наверное, тоже где-нибудь приляжем.