Я родом американец; родился я и воспитывался в Хартфорде, в штате Коннектикуте, там, за рекой. Следовательно, я настоящий янки и поэтому человек практичный; я вполне застрахован от всякой сентиментальности или, говоря другими словами, не увлекаюсь поэзией. Мой отец был кузнецом, дядя коновалом, я же в юности – тем и другим. Наконец я попал на настоящую дорогу – поступил на оружейный завод и выучился там всему, чему только можно было выучиться: я научился отливать пушки, делать револьверы, котлы, машины, земледельческие орудия. Однако я мечтал сделать что-нибудь особенное, именно такую вещь, которая удивила бы весь мир и которую я сделал бы так же легко, как какой-нибудь блок. Если я не мог найти новейшего способа быстро сделать какую-то вещь, я сам изобретал его. И вот меня назначили главным управляющим, у меня было несколько тысяч человек подчиненных.
Человек, занимающий такое положение, конечно, должен быть боевым, много бороться, очень много – об этом нечего и говорить. Когда под вашим надзором столько подчиненных, от борьбы не уйдешь. Досталось же и на мою долю порядочно, я получил сполна. Это произошло во время недоразумений, возникших с ломовиками, которых возглавлял один парень, прозванный нами Геркулесом. Он угостил меня таким ударом по голове, что мне показалось, будто у меня раздробился череп, потом посыпались искры из глаз, а затем все потемнело. Я ничего не чувствовал, ничего не сознавал, по крайней мере несколько минут.
Когда я очнулся, я сидел на зеленой мягкой траве, под тенистым дубом; передо мной расстилался чудесный ландшафт, которым я мог вдоволь любоваться. Впрочем, не совсем вдоволь, так как передо мной, глядя на меня сверху вниз, гордо сидел на коне всадник, точно вырезанный из книги с картинками. Он был весь закован в железную броню с головы до ног; у него был на голове шлем, похожий на бочонок с прорезями, он держал щит, меч и громадную пику; пышная попона его лошади из красной и зеленой шелковой материи спускалась почти до самой земли и была украшена гербами; у седла был привешен стальной рожок.
– Прекрасный сэр, не желаешь ли сразиться со мной? – спросил всадник.
– Не желаю ли чего? – не без удивления повторил я.
– Не хочешь ли позабавиться оружием ради твоего отечества, ради какой-нибудь прекрасной леди или ради…
– Что вы мне предлагаете? – удивился я. – Отправляйтесь обратно в ваш цирк, а не то я донесу на вас в полицию.
И что же сделал всадник? Он повернулся и отъехал на несколько сот ярдов назад, затем пригнулся к шее лошади, вытянул свою длинную пику и стремглав помчался прямо на меня, выставив вперед свою пику. Я вскочил с того места, где сидел под деревом, когда понял, что он не шутит, и мгновенно взобрался на дерево.
Он считал меня своим пленником и объявил мне об этом. Поскольку преимущества были на его стороне, я с ним согласился и мне пришлось волей-неволей как-нибудь улаживать дело. Мы пришли к соглашению: я пойду вместе с ним, куда он прикажет, но он не причинит мне вреда. Итак, мы отправились в путь. Я шел рядом с его лошадью. Нам пришлось идти через поляны, опушки леса, ручейки, которых я никогда не видел прежде; все это удивляло и поражало меня. Мы долго шли, но не видно было и признака какого-либо цирка. Тогда я совершенно отказался от своего первого предположения, что этот всадник был из цирка, а думал, что он, вероятно, сбежал из какого-нибудь дома умалишенных. Но мы продолжали двигаться вперед, а вблизи не было видно никакого здания. Я терялся в догадках, как это обыкновенно говорится. Наконец я решился спросить его, далеко ли мы от Хартфорда. Он ответил, что никогда не слыхал такого названия; это я счел за ложь, но вслух своего мнения не выразил. Прошло около часа, когда вдали показался город, дремлющий в долине и расположенный на берегу извилистой реки. У входа в этот город на холме была построена большая серая крепость с башнями и бастионами – такие крепости я видел только на картинах.
– Бриджпорт? – спросил я, указывая на город.
– Камелот, – ответил мой спутник.
Тут мой незнакомец стал зевать, и ясно было видно, что его клонит ко сну; на его губах опять появилась его обычная странная патетическая улыбка, и он сказал:
– Я не могу продолжать дальше, но у меня все это записано; пойдемте ко мне, я вам дам рукопись, и вы можете прочитать это, когда вам вздумается.
Когда мы пришли в его комнату, он произнес:
– Сначала я было вел дневник, но с годами этот дневник я превратил в книгу. Ах как все это было давно!
Он вручил мне свою рукопись и указал место, с которого я должен был начать читать.
– Начинайте отсюда, – указал он, – то, что было раньше, я вам уже рассказал. В это время он казался погруженным как бы в состояние летаргии.
Когда я вышел за дверь, то слышал, как он сонно пробормотал:
– Покойной ночи, прекрасный сэр.
Я пришел к себе, уселся у камина и стал рассматривать свое сокровище. Первая часть этой рукописи – более объемистая часть – была написана на пергаменте, пожелтевшем от времени. Я поскоблил один листок и увидел, что это палимпсест[1]. Из-под старого неразборчивого писания историка-янки выступали следы старинных букв, которые были еще более древние и неразборчивые, – латинские слова и сентенции: очевидно, отрывки старинных монастырских легенд. Наконец я нашел то место, с которого следовало начинать по указанию незнакомца, и прочитал нижеследующее…