– Но как же прошлое? Как взять и забыть? У тебя на дворе ведь цветок, Абыда, волшебный ведь…
Яга сердито вышла во двор, носком валенка разбросала рыхлую землю пополам со снегом. Опустилась на колени, провела рукой над вмёрзшей в снег душицей. Та трепыхнулась, отозвавшись на тепло, и комок льда, в который вмёрз стебель, закапал, оплывая.
– Почему так медленно?
– Потому что если сразу повернуть из зимы в лето, цветок растеряется, не поймёт ничего и память свою погубит, – проворчала Абыда, не отвлекаясь от душицы, ловко освобождая стебель. – Теперь лепестки… сердцевинка… самое сложное. Помогай.
Позже, спустя много и зим, и лет, Ярина спросила Ягу:
– Почему ты согласилась? Весь Лес оставила без хлеба, пока помогала одному цветку.
– Потому что ты попросила. Яга, даже юная, если и просит – просит неспроста, пусть и сама это не понимает.
…Вернувшись из Хтони, Ярина брела по двору, чувствуя себя ровно как тот цветок, как та душица, вырванная из плена медленной смерти. Как стебель оживал, как в лепестки возвращалась сила, как вспоминали листья, из чего им пришлось вырваться, – так и Ярина, миг за мигом, шаг за шагом вспоминала, что случилось в Хтони. Примеряла на себя, будто и не с ней всё произошло. И чувствовала, как трескает ледяная скорлупа, облетает корка, и осенний холодный воздух неприветливо колет оголённое нутро.
– Знаешь, что стало бы, если бы ты согласилась? – с хрипотцой спросила Абыда, тяжело наваливаясь на мокрые брёвна. По её щекам, волосам, платью стекали капли, и Ярина только теперь заметила, что с неба вовсю льёт. – Он бы тебя и вправду унёс. Куда – не знаю. Но унёс бы, и сам бы Хтонь покинул, если бы ты только согласилась, если бы разрешила, сказала вслух. А если Керемет перешагнёт порог – никто уже не справится. Ни я, ни другие Яги, ни Царевны, ни сам Лес.
Абыда опустилась на лавку у стены. Из-за забора свесил чёрную голову конь Тёмной Ночи. Яга потрепала его по загривку, огладила ладонью ноздри. Конь всхрапнул; Абыда, закрыв глаза, молвила:
– Но и это не самое страшное. Керемету однажды конец придёт. Сколько бед бы он наделал до этого – неизвестно, но пришёл бы конец, потому что смертен Керемет. А вот я бы другую ученицу не смогла взять – потому что ты бы по своей воле ушла, презрела бы цепь. Одно глухое звено – конец.
Голос её становился тише, Ярина едва разбирала. Вскоре Яга забормотала что-то совсем несусветное, вскинула голову, и вместо глаз блеснули бельма. Ярина вскрикнула, и Абыда тотчас пришла в себя, вскочила с лавки, взяла ученицу за плечи, повела в избу.
Переодела в сухое, напоила отваром чемерицы и купальницы. Яра уснула как мёртвая, а проснувшись, увидела на белоснежной подушке сероватые пряди. Глянула в зеркало над корытом – косы стали пепельные, как морозы в пасмурный день.
***
– Излом да вывих, – хрипло вздохнула Яга неделей позже, перебирая каменные огоньки. Зазвенели, подхватив её голос, бутыльки с травами, вздрогнула изба. – Излом да вывих. То ли каменные цветы совсем слабые пошли, то ли у девки у самой сердце как камень. Выходит, зря в Хтонь ходили. Зря только душенька в пятки убегала. Что была Яринка слабенькая, то и осталась после цветов.
Кощей, скрипя плащом, поднялся, обошёл стол, наклонился на скрючившейся Абыдой.
– Поди выправится с годами?
– Давай, давай, – желчно пробормотала Яга. – Утешай. Тебе-то что. У тебя-то над душой Лес не стоит, не дышит. Ты-то не помрёшь через сто годков что с яблоком, что без. Тебе-то над преемниками не трястись!
– А что, поменялась бы со мной? – осторожно спросил Бессмертный, хоть и видел, что не в том настроении Абыда, чтобы смеяться. А всё-таки – вдруг ободрится.
Разозлилась. Ободрилась. Сдвинула брови, распрямила спину, стала похожа на себя прежнюю век назад. Отстранённо улыбнулась:
– Ладно. Кому что дано, кому что суждено.
Перебрала пальцами в воздухе, подзывая дощечку. Повела ногтем по дереву, и на жёлтой берёзовой коре зажглись белые буквы.
– На, – подвинула дощечку Кощею. – Мало ли со мной что будет – отдашь ей.
– Решилась, значит? – тревожно спросил Кощей. – Ну, правильно. Правильно.
– Мне твоё одобрение не нужно, – хмыкнула Яга. – Я ведь совета-то не просила.
Бессмертный умолк. Абыда посидела, раскуривая ветку смородины, пожевала дымный черенок. Задумчиво произнесла:
– Крепко в ней борется человеческое с Пламенем, сердце с даром. А теперь, как сердце в лапах Кереметовых побывало, – тем более.
Глянула холодно, спокойно. Добавила:
– Раз так цветы не помогают, в отваре, – остаётся только прямо к сердцу приложить.
***
Стелились вдоль тропинки дымные гроздья, неслышно ступали позади призрачные волки и скакуны. Ярина шагала, глядя под ноги. Изредка поднимала голову, силясь разглядеть солнце, но сквозь белое марево пробивалась только жидкая хлябь.
– И люди, и нелюди об этом знают, – говорила Яга, отводя ветви и раскидывая посохом клочья тумана. – Кто верит, кто не верит. Кто-то Даром называет, кто-то – Силой и Словом. А мы, Яги, Пламенем зовём. Пурпурным и Белым, кому какое досталось. И если досталось оно не с рождения, плохо может прийтись. Дух растёт, а тело за ним не поспевает. Или сила растёт, а душа медлит. Это с тобой и приключилось. Поэтому и хвораешь так часто.
Ярина наклонилась над кусом ежевики, сорвала сухую, тёмную ягоду. Поднесла на раскрытой ладони к лицу.
– Вот так?
– Вот так. Силы в ягоде ещё видимо-невидимо, а кожура съёжилась, осень сок вытянула.
– И что делать?
– Ягоде не поможешь. А вот Ягу оставлять с таким недугом – плохая затея. Мы с тобой, глазастая, идём на туманную тропку. Там дух и тело встречаются лицом к лицу. Они поладят – и прочее наладится.
Ярина сжала в ладони ягоду; выкатилась круглая капля, густая, вязкая.
– А если не поладят?
– Поладят.
Абыда взяла ученицу за руку, испачкалась в ягодной крови. Глянула сверху вниз.
– В Хтони не боялась, с Кереметом разговаривала, а туманной тропинки испугалась?
Ярина промолчала. Качнула головой. Кивнула.
– Вот и джечь, – откликнулась Яга, но откликнулась отстранённо, будто сама загляделась на небесный туман. – Вот и джечь. Только, Яринка, я с тобой не смогу дальше оврага пойти. Одна… пойдёшь?
Сердце сжалось в комок. Вспомнилось, как сама стояла у края оврага, всматривалась в лиловые струи на дне. Боялась выпустить руку наставницы, боялась, плакала, до тех пор боялась, пока Окомира сама не выдернула ладонь, не ушла в туман, оставив её на краю обрыва.
Ярина кивнула, не поднимая глаз. Окуренная смородиновым дымом, ступала ученица Яги неуверенно, мягко, слова добирались до сознания будто сквозь хлебный мякиш.
Плечи свело и руки. Пересиливая себя, шагала Абыда вперёд, вела по туманной тропе Ярину. А когда показался впереди заросший татарником, шиповником, осенней резедой овраг, остановилась и вытянула из-за пояса коробок.
– Возьми. Там, дальше, пригодится тебе.
Ярина послушал взяла в руки коробок, повертела, убрала в карман. Даже не спросила, что там. Абыда открыла рот объяснить, и в овраге взметнулось пламя.
«Не успела. Не успела!»
– Ярина! Ничего не бойся! Иди на пламя, только вперёд иди, ничего не бойся! И придёшь домой.
На онемевших ногах, с тяжёлым сердцем, не оглядываясь, бросилась Яга назад по туманной тропе. Не выдержала, обернулась у самого поворота на знакомые лесные дорожки. Ученица стояла перед лиловой стеной, не шевелясь, – тонкая чёрточка, иголочка среди пламени.
***
Ярина стояла у самого краешка, удивляясь, как пламя не обжигает. Ветер теребил сарафан, искры кололи голые ноги, щекотали лицо. Яра потянулась к лиловым лентам, тронула их, как шёлк, гадая, что дальше.
Не было страха, и любопытства не было. Только переступила с ноги на ногу, вздохнула про себя: холодно. Поскорей бы домой. Корке обещала сахарную маковую голову испечь – если не испечь, обидится. Но и Абыда обидится, если назад повернуть, к избе. Она сказала – вперёд, вперёд, и придёшь домой. Но как изба окажется впереди, если она – сзади?
Стоило об этом подумать, как пламя разошлось, и узкая тропка, присыпанная лунным осенним светом, потянула за собой над оврагом, как колдовской клубочек. Ярина сделала шаг, и огонь разошёлся шире. Сделала ещё – и пламя сомкнулось за её спиной. А впереди расступился лес, и деревья в нём были до самого неба, макушкой чиркали звёзды, а травы росли до плеч, белёсые в свете широкой луны. Ярина втянула странный запах, удивительный, незнакомый – ягод каких, что ли? – и осторожно пошла вперёд, будто по болоту, как учил Вумурт: легонько ступай. Проверяй сначала, потом наваливайся. Легонько, как пёрышко…
Из-за стволов выглядывали звери, и были это не медведи, не зайцы с Ближних Полян, не коровы, не козы с Абыдиных выпасов, не дымные волки, не кони Утра, Ночи и Дня. Незнакомые звери. Молчаливые. Чужие.
Крупная птица задела перьями по лицу, устроилась на плече. Ярина покачнулась по тяжестью, но не упала, так и шла дальше, клонясь на один бок, чувствуя, как когти царапают кожу. Ничего не бойся, сказала Абыда. Ничего не бойся.
Тропа делалась всё мягче, всё выше становились деревья, и наконец ученица Яги вышла на поляну. На ней тоже плясал костёр, но такой, какого Яра никогда не видела – ни на дворе у Абыды, ни в воршудах. Немножко походило на то, как русалки на новую луну жгли папоротник, обращаясь в эха и в птиц. А больше всего напоминало цветок – с лепестками, со стеблями, с нежными листьями, крохотными, отрывавшимися, черневшими, улетавшими в небо.
Ярина несмело подошла ближе. Когда вошла в круг света от цветка-костра, тяжесть на плече растаяла; маленькая птичка вспорхнула и нырнула в огонь. Брызнули искры, Ярина ахнула. Где-то далеко, по ту сторону Леса и света, ахнула Абыда.