Жёлтые звериные глаза слепо глядели в потолок. Пред ними стоял согбенный старостью жрец. Одна рука его держала девку за волосы, вторая, с ножом, чиркала по горлу. Снова и снова. Раз за разом багряный зев раскрывался и зарастал, чтобы снова расцвести смертельным бутоном.
Вот каковы люди…
Те, что приходят за помощью, приносят свежий творог и масло, благодарят… Те же самые, что кидали колосья в жертвенный костёр. Те, что поили Мать Землю кровью и кормили едким дымом Отца Небо.
Не бывать ей среди них. И им не бывать в её лесу! Отныне и впредь.
Йага села, ступила на холодный пол. Матушка подняла глаза от работы, плотнее запахнула вязаный платок – с вечера всё сильнее зябла. Но слова не сказала. Не остановить ведьму, когда колдовство уже зреет в жилах.
Крыльцо скрипнуло, и жабы, живущие под ним, выскочили проверить, кто потревожил их в поздний час. Свои! Лесная госпожа не обидит. Самая толстая и бородавчатая скакнула к девке, а та и не вздрогнула от холодного прикосновения. Спустилась по ступенькам в мягкую перину тумана, тот верным псом прильнул к голым ногам.
Йага пошла в темноту. Вроде та же самая темнота, какой малых детей во враках пугают, а для неё – друг любезный. Мать и отец, брат и любимый. Тьма ласково обняла ведьму за плечи.
Дочь леса и не заметила валяющихся в грязи серёг, прошла мимо. Не испугалась, когда вылезли из-под коряг гадюки, когда за нею увязались лохматые нечистики без рук и ног. Она плыла в тумане, и дорога сама стелилась пред нею, подставляла мягкий мох под ступни, отводила мокрые ветки, чтоб ненароком по лицу не хлестнули. И тени ползли позади, заливая следы чернотой.
Не замедлилась и когда пред нею задрожало болото. Туман накрыл его одеялом – не разглядеть, где топь, где кочки. А ведьма и не глядела. Она знала. Прошла по скользкой коряге, вслепую переступила бочаг.
Любопытные вороны спустились с рассохшегося дуба пониже: посторожить, как станет девка скидывать рубашонку. Девка и скинула, оставшись укутанная одним лишь туманом. И принялась танцевать.
Нагое тело плыло в белёсых нитях влаги, пальцы рисовали чародейский узор, и он не пропадал из воздуха, а повисал чёрным густым дымом. Ведьма падала на колени и плавно поднималась; изгибалась, крутила головою. Густые волосы падали на лоб, ладони скользили по бёдрам и груди – ведьма!
Змеи и жабы, нечистики и чёрные птицы, сам туман и тени – всё закручивалось вьюгой, стягивалось тугим узлом. Станет он крепок, как слово колдовское, нерушим, как сама чаща. И тогда ни единый живой человек боле не войдёт в их лес. Тогда навеки разделятся Людье и Безлюдье. Тогда сбережёт ведьма своё царство от тех, кто забыл, как разговаривать с богами!
Лес плясал вместе с Йагой, отзывался на каждое движение, на поворот и вздох… Но не весь. Что-то чужое было рядом, недвижимое.
Ведьма остановилась, вытянула вперёд руки с сомкнутыми ладонями и развела их в стороны, будто бы воду загребла. Туман повиновался, разделился надвое. И открыл взору молодца, что стоял под дубом. Кулаки сжаты, руки по швам… Упрямый!
Какая иная девка кинулась бы прятать свою наготу. Йага же гордо вскинула подбородок. А Рьян стоял перед нею, стиснув челюсти так сильно, что скулы проступили, и не думал уходить!
– Убирайся, пока жив.
– Нет, – спокойно отозвался проклятый.
– Мы не станем тебе помогать. Ни я. Ни матушка. Ни наш лес. Убирайся.
Он поднял на неё глаза. Голубые, светлые – такие не встречаются в срединных землях! И пошёл вперёд.
– Убирайся!
По велению ведьмы, на него кинулись нечистики, но северянин раскидал их, как собак бездомных.
– Пошёл прочь!
А он не отступал. Вот уже совсем близко. Что сделает с нагой беззащитной девкой?
Вот только Йага беззащитной не была. Весь лес за неё!
Туман удавкой захлестнул молодца, тени налетели голодной стаей. А он шёл, как супротив бури, шёл и не останавливался!
Вороны норовили выклевать бесстыжие глаза, водяницы высунули из болота прозрачные руки, вцепились в сапоги.
Рьян упал… оттолкнул жадные длани мертвянок, пошёл дальше.
Молвил бы хоть слово! Молвил бы… Кабы знал, какое!
Старый жрец шёл так к помосту. Не глядя по сторонам, едва передвигая ноги. Шёл к цели, не сворачивая. Йаге помстился нож в кулаке проклятого. Схватит одной рукою за волосы, а второй, с ножом…
– Ни один человек больше не ступит в мой лес! – закричала она. – Ни один!
– Пусть так, – с трудом вытолкнул из горла он. – Пусть не ступит. Но я и не человек вроде.
Ведьма взмахнула руками, к которым приросла тень крыльев, страшный ветер свалил Рьяна, обернул на спину. Утопницы вцепились в рыжие вихры, потянули в трясину. Болото ожило, чавкнуло, норовя заглотить добычу. Чёрное, голодное! Как проклятье…
Не вырваться человеку из ловушки. Человеку не вырваться, а тому, кто нынче зверь боле, чем человек, можно. Рьян зажмурился, впервые призывая проклятье добровольно, и то с готовностью наделило мышцы силой, рвануло молодца вверх, повело к ведьме.
– Йага!
– Уйди! Уйди пожалуйста!
Ох и страшно ей было! Никогда ведовица не хлебала большой ложкой такой ужас! Только там, на площади, возле жреца.
Лес не мог справиться с непокорным северянином!
Рьян стиснул её плечи. Больно, синяки останутся. И рявкнул:
– Прости! Прости меня, слышишь?! Прости, ведьма!
А что ещё сказать, когда в разуме царствует зверь? Он прижал её к себе, тесно-тесно! Горячее тело, нагое, гибкое, желанное!
Собрал в пригоршню её волосы, заставил запрокинуть голову и впился губами в губы.
Горько! Жарко! В голове дурно и ноги словно бы опору теряют.
Йага ударила его, пнула, пихнула… А он только сильнее прижимает!
Оторвался на мгновение. Не разжимая рук, не выпуская волос, до боли оттягивая пряди назад… Хотел молвить что-то. Открыл рот вдохнул и не выдержал – снова прильнул к горячим губам.
Затрещала рубаха под вцепившимися в неё девичьими пальцами, застонал Рьян. Проклятье полилось сплошным потоком: забрать, завладеть! Моё, моё, моё!
Клыки выросли заместо зубов, рыжая шерсть проступила вдоль хребта, кости затрещали…
Он упал на колени, Йага едва отпрыгнуть успела, спешно попятилась. Проклятый сгорбился, вывернул суставы.
И встал перед лесной госпожой не рыжий северянин, а медведь. Огромный, ревущий. Только шерсть осталась медной. Да на половину морды разрослась проплешина, словно бы горящей головнёй приложили. И – вот диво! – золотые кольца из ушей никуда не делись, так и висели, утопая в шерсти.
Зверь поднялся на задние лапы, развернул широкую грудь, открыл пасть. Жутким был его рык! Не то рык, не то стон, не то плач. Свистящее дыхание вырывалось из ноздрей, сверкали кинжалами когти.
Порвёт!
Видала Йага зверя и прежде. Дважды уже довелось с ним встретиться, оба раза уцелев. Но тогда проклятье не вошло в полную силу. Тогда оставался северянин изломанным, звероподобным, но всё ж человеком. Пусть и с вытянутой страшной харей да когтями. Теперь же Рьян сменил облик целиком. И осталась ли в нём хоть толика рассудка, того Йага не ведала.
Бежать бы… На дерево влезть, нечистиков да мертвянок призвать в помощники. Но ведьма раскрыла объятия и молвила:
– Ходи сюда!
Медведь встал как вкопанный. Зарычал недоверчиво, попятился.
– Ходи, не обижу!
Глупая ведьма! Да разве можно обидеть эдакую зверюгу! Неужто голая девка опасней чудища?
Зверь наклонил морду, принюхался.
– Ну же!
Осторожно переступил с лапы на лапу, оскалился и кинулся.
Не дрогнула ведьма, не шелохнулась. И глазом не моргнула!
А оборотень остановился в двух локтях, упал на брюхо и горестно заревел! Подполз к ней, уложил страшную харю на колени, и лесная госпожа безбоязненно запустила пальцы в рыжую шерсть.
– Больно. Знаю, милый, знаю. Не горюй, не брошу тебя.
Туман спрятал их седыми космами от хитрых ворон. Нечистики выкатились из-под прелой листвы, ткнулись влажными носами в горячий медвежий бок. Зверь закрыл глаза и боялся глубоко вдохнуть, чтобы ведьма не отняла горячих рук. Пусть продолжает перебирать шерсть, пусть чешет за ухом. Пусть хоть вечность так…
Ох не след лезть не в своё дело! За просто так эдакой бедой никого не наградят. И сила, что сделала с Рьяном подобное, так и витала вокруг него тучей. Большая сила, редкая! Не совладать…
Но Йага чуяла муку проклятого, страх и тоску. Чуяла одиночество. Такое, что только выть и остаётся. Человека она, быть может, и сумела бы бросить. Знала же теперь, каковы люди. Но не зверя.
– Пойдём, милый, – ласково позвала она. – Пойдём со мной.
Медведь заворчал: хорошо ему, тепло. К чему двигаться? Так вот до весны можно и лежать. Но девка упорствовала, пришлось подчиниться.
Нечистики с писком прыснули в стороны, когда он поднялся и отряхнулся. Мертвянки нырнули в трясину, когда глухо рыкнул на них: ишь, подглядывают! И только ведьма бесстрашно положила ладонь медведю на загривок и повела его туда, где в тугой клубок завивался туман.
Густая дымка висела над трясиной. Подрагивала, словно живое сердце, а в самой серёдке темнела. К ней дочь леса и направлялась. И не было ей дела, что под босыми стопами булькает болото, что не видать ни зги, что торчат окрест кривые коряги ровно кости обугленные. Она шла твёрдо и не боялась. Она была дома.
А медведь шёл за нею, потому что всем своим существом знал, что на любую погибель согласен, что последний вдох отдаст и пушистым ковром ляжет, лишь бы у её ног.
Йага остановилась и низко поклонилась, коснувшись ногтями сырого мха.
– Впусти нас, господине.
Коряги зашевелились. Медведь вздыбил шерсть, зарычал, но ведьма крепко удержала его за ухо.
– Спокойно, милый.
Ветки поползли из трясины, сплетаясь одна с другой. До коленей поднялись, до пояса, а там и выше роста стали. Зверь озирался, но с места не двигался: не велено.
Когда же чёрные кривые пальцы сплелись в купол, туман загустел так, что собственного носа не разглядишь. И только девичьи пальцы успокаивающе сжимали шерсть на лохматом загривке.
А потом захрустел, натужно раскрываясь, бутон из чёрных побегов, и от яркого света нестерпимо стало глазам.
Сказывают, тот свет немногим показывается. И ежели доведётся раз на нём побывать, уже не выбросишь из головы образ. Верно сказывают.
Ещё балакают, что реки там из парного молока, а берега – чистый кисель. Тут врут, конечно, но всё ж любая врака из чего-то да родится.
Река и впрямь была. И серебрилась она так, что немудрено назвать белым молоком. Бурлил и пенился поток! Не то чистый туман бежал по руслу, не то диковинная вода, не то попросту небо отражалось. А небо – загляденье! Светлое-светлое! Летним днём такое не всегда случается. Солнца только на нём не было, светил сам небесный купол. Берега же… кисель-не кисель, а мягкие. Столько сочных трав, пушистых кочек – ковёр зелёный! Медведь неуверенно переступил с лапы на лапу. Поднял одну, принюхался, лизнул. Въяве ли?
А вокруг дремал, перешёптываясь листьями, весенний лес. Пьяняще пахло черёмухой, и птицы щебетали – ажно уши закладывало.
Прятались за берёзами русалки, хихикали из кустов лесовички, мохнатые нечистики носились по опушке.
Не было только людей. Да и откуда бы людям в Безлюдье взяться?
Йага нырнула в заросли орешника.
– Ну где ты там? Рьян!
Медведь, может, и не уразумел, что его зовут, но двинулся на голос.
В лесу же стоял дуб. Высоченный-высоченный! Макушкой небо подпирал, корнями в подземную огненную реку врос. Ветвями же соединял Людье с Безлюдьем.
Ведьма почтительно опустилась пред ним на колени, коснулась теменем узловатых корней, выступающих из травы.
– Здрав будь, батюшка! Помоги, не оставь!
Зелёные листья зашелестели, приветствуя дар леса, весёлая русалка скинула вниз жёлудь, аккурат в лоб медведю попала.
– Ты справедлив и мудр, батюшка. Тебе ведомы все пути-дороги, все судьбы известны. Ты один над ними властен. Смилуйся, дай средство другу проклятье связать.
Ветви недобро заскрипели. Высок дуб, могуч. Отзовётся ли?
Прежде, чем Йага о том задумалась, из травы показалось навершие ножа. Оно поднималось, как цветок – вот-вот созреет. Когда же рукоять высунулась целиком, Йага схватилась за неё и дёрнула.
– Благодарствую, батюшка!
Отбежала несколько шагов, огляделась. Приметила старый пень: тронь – на труху рассыплется. Вонзила в него лезвие, поманила медведя.
Тот недоверчиво бочком подошёл, но девка ждать не стала – схватила его за ухо и потянула.
– Прыгай, – велела она.
Медведь обнажил зубы. Не любил он колдовства что человеком, что зверем.
Ведьма нахмурилась.
– Прыгай немедля! Вот же бестолочь! Прыгай, не то так зверем и оставлю!
Покорился ли рыжий или ведьма уж очень сильно дёрнула, но медведь сиганул прямо через пень, через нож колдовской, кувыркнулся… и в траву упал добрым молодцем. Распластал руки крестом, глядя в слепяще-светлое небо, и как заругается! Срамные слова говорил, которые честной девке и слышать не след. А Йага знай хохочет!
– Всё ж таки медведем ты мне больше по нраву! – отсмеявшись, призналась она.
***
Они сидели под зелёным дубом плечо в плечо, стараясь не глядеть один на другого. Нагие, растерянные. Йага плела венок из полевых трав, а Рьян крутил чародейский нож и никак не мог взять в толк, спасло его поганое колдовство или всё же хуже прежнего сделало.
Нож был самый что ни на есть обыкновенный. Не резной кинжал с каменьями, какие дарят большим людям на праздники, не тусклый с затёртой рукоятью, многажды хлебнувший крови. Этот был таким, каким хозяйки морковку режут. Стыдоба одна, а не средство волшебное!
Рьян с размаху вонзил нож в землю.
– И что теперь, расколдовала ты меня? Не нужно оказалось никакое зелье?
Щека горела огнём. Пекло уже до середины лба. Выходит, что не расколдовала…
Девка приложила цветочную косу ко лбу, но та оказалась коротковата. Потянулась сорвать нахально синеющий василёк, ничуть не смущаясь вида ни своего, ни Рьяна.
Молодец скрипнул зубами и с усилием отвернулся.
– Вот ещё. Твоё проклятье сильное, сразу и не разберёшь. Матушка вон сколько времени думает, никак не разгадает.
Рьян выдернул нож, взялся за остриё двумя пальцами и кинул вдругорядь. Лезвие вонзилось ровнёшенько так же и в то же место.
– Старухе до меня и дела нет.
– Что говоришь такое?! Матушка помочь хочет!
– Помочь? – Он искривил угол рта и тронул привешенный к шее туесок. – Вот что она хочет, а не помочь! Сама небось не знает, что делает, а плату упускать не желает. Никто за просто так никому не помогает…
– А я? – Венок покорно сплетался затейливым узлом в смуглых пальцах. – Ты теперь когда пожелаешь перекидываться можешь, а не на удачу! Я, скажешь, тоже плату с тебя взять хочу за помощь?
– Да такая помощь хуже немощи! – повысил голос Рьян. – Ты не избавила меня от проклятья, а колдуном поганым сделала! Как мамка твоя. Как… ты! Было у меня одно проклятье, а теперь целых два!
Йага закусила губу, чтобы не выпустить обидных слов. А слова рвались, ох как рвались!
– Тебе страшно, – как могла спокойно прошептала она. – Со всяким беда случиться может. Ты мне зверем доверился, так доверься и человеком.
И, что уж скрывать, сама она к нему наклонилась. К синим, как васильки, глазам, к бледной коже, к губам… Легонько погладила по уху, как того медведя.
А Рьян как вскочит! Как зарычит! Ну чисто оборотень!
– Не тронь!
– Ты что?!
– Не тронь! Ведьма! Бессловесного зверя ты околдовала так, что я и не думал ослушаться! Но всё ж во мне пока осталось что-то настоящее! Мало я от вашей сестры натерпелся, так теперь ещё и ты?!
Йага ответила спокойно, хоть пламень злости удалось лишь спрятать, а не погасить.
– От меня ты лиха не видел. Но, коли не уймёшься, это и поправить можно!
Рьян вдруг мигом остыл. Улыбнулся, кивнул сам себе, ровно увидел давно искомое.
– Вот так-то, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Так-то.