– Какие сокровища! А еще там есть? – Тамара с такой нежностью гладила корешки книг, как будто бы ей принесли не книги, а самые дорогие, самые лучшие в мире драгоценности.
Семен улыбнулся:
– Разминируем, и я обязательно принесу тебе все, что найду там интересного. Давай посмотрим, есть ли в этих справочниках то, что нам нужно. Если будет что-то на языках, которые ты не знаешь, просто заложи страницы, я переведу… При нем были какие-либо документы? Личные вещи?
– Ты же понимаешь, что этим делом занимаешься не ты, а местное отделение НКВД? Хоть вы и соседи. Формально я не могу тебе передать вещи и документы убитого. Но я могу дать тебе их посмотреть, прежде чем отдам их бойцам. Сколько тебе нужно времени?
– Несколько минут, – спокойно ответил Семен.
Но вот что интересно. Документов при работнике порта не было. Вообще никаких. В тонкой клеенчатой папке лежали просто обрывки бумаги.
Семен кивнул. А вот это как раз по его части. Убийств, скорее всего, будет еще больше, все тела так или иначе находятся рядом с портом или на тропинках рядом с ним. Значит, нужно копать в той стороне.
Для всей России – в Кенигсбергском военном округе все хорошо. Почти земля обетованная. Всем, кто придет на пункт вербовки и получит документы на переселение, дадут дом, корову или козу, заплатят все долги, выплатят подъемные. Пока что первые переселенцы прибывали военными самолетами. Но уже был составлен план о том, как будут курсировать поезда с вагонами-теплушками. Рассчитано все, даже вес, который смогут взять с собой будущие жители области. Краем уха Семен слышал много о чем. Пока что первыми переселенцами были военные и их семьи. Правда, командование настойчиво рекомендовало брать только жен. Детей – только командирам. Для создания идеальной картины безопасной земли. Но все понимали, что Кенигсберг сегодня не место для детей. Даже для детей войны. Потому что сложно будет ребенку играть только на асфальте или брусчатке, а не копаться в снегу, а потом и на траве… Каждый день поступали донесения о том, сколько подорвалось, сколько человек потеряли конечности и остались инвалидами после взрывов. А еще грядущий голод – то, что он будет, все понимали, потому что запасов продуктов надолго не хватит. Нужно быстро начать что-то делать. Сажать, пахать, ловить рыбу. В Балтийском море, которое так же, как все вокруг, было заминировано. Водопровод пока еще работал на окраинах, а в центре – только в отдельных районах. Серабиненко не был инженером, но тех карт, что он видел, было достаточно, чтобы понять, что эта система проработает недолго. Потому что сложную сеть дренажных каналов, частично разрушенных бомбардировками, нужно поддерживать в рабочем состоянии. А для этого нужны точные планы и схемы инженерных коммуникаций. Их немцы либо забрали, либо спрятали. Семен не был идеалистом советской власти, хоть и был винтиком системы. И он понимал: тех инженеров, что у них есть, не хватит на то, чтобы восстановить город. Да и не будет пока такой задачи – восстановить.
Задача: подготовить плацдарм для штаба флота и оплота РККА на территории бывшей Восточной Пруссии. В случае возможного повтора военного сценария именно отсюда будут наноситься удары по Восточной Европе. И не только.
Брошенных домов было много. Людей на то, чтобы проверить все, – не хватало. Заселяли быстро, работали сутками.
Семен потер виски. Он прекрасно понимал, что таких как он, даже не спящих агентов, а скорее просто наблюдателей – бывших агентов в СМЕРШ не бывает – в городе много. Кто-то, может быть, занимается чем-то вообще не очевидным. Например, транспортом. Или, может быть, в госпитале появился новый медбрат… Кто знает. Но он работает на своем месте. И ему не нужно забывать про двадцать три отделения абвера только на территории Кенигсберга.
Сначала – собрать информацию. Подтвердить догадки. Провести разведку, собрать всю информацию и отправить Раглану.
Семен улыбнулся. И здесь они снова нарушили устав. Так получилось, что Борис Борисович стал для Серабиненко не просто командиром. Но еще и хорошим другом. Он поддерживал его, правда, поддержка заключалась в том, что Серабиненко попадал, пожалуй, во все самые опасные переплеты, которые только можно, но стоит отметить, что Борис Борисович неизменно оказывался всегда вместе с ним.
А сейчас пора было возвращаться к работе.
– Серабиненко!
Семен повернул голову в сторону выкрика. Формально – он сейчас находился на рабочем месте. Территориально – во внутреннем дворе комендатуры. Прямо перед ним стояли пять ящиков и одна бочка, полные бумаг. Их привезли из подвала Королевского замка, там находился известный на весь город ресторан «Блюдгерихт». «Кровавый суд» – если по-нашему. Так себе ирония. По легенде, ресторан располагался именно в тех подвалах замка, где раньше у рыцарей были пыточная и тюрьма. Во входной зоне ресторана стояли ради украшения интерьера неиспользуемые огромные бочки из-под вина. Вот именно в них и сложили документы и привезли сюда.
– Чем занят?
Третий зам коменданта Кенигсберга был человеком грубым, не очень образованным, но не глупым, скорее пустым. И предсказуемым. Как стенгазета. Прочитать его было очень легко. Обычный замполит. Кстати, так его и называли за глаза солдаты. Даже ходил буквой «Г», как конь в шахматах. Сначала шел по прямой, по своим делам, потом замечал что-то, что, с его точки зрения, было непорядком, делал крутой поворот и в несколько длинных шагов оказывался рядом с нарушителем. В данный момент нарушителем был полковник, который, по легенде, был лейтенантом, который стоял и бездельничал, как казалось. И явно находился не там, где он должен быть. Не у себя в кабинете или в архиве. В общем, если боец не бежит в атаку, значит, он не занят делом. Работать с такими Семен умел отлично. Самое главное для замполита – быть причастным к важному делу. Значит, нужно взять его за пуговку и посвятить в это самое важное дело.
‒ Работаю, товарищ капитан!
– Над чем?
– Дело крайней важности! Обнаружены доставленные из Королевского замка крайне важные документы, сложенные в крайнем беспорядке. Непорядок. Нужно срочно устранить и разобрать. Мы же с вами понимаем, как важно, чтобы все было в порядке?
Последнюю фразу Серабиненко произнес проникновенным голосом, быстро посмотрел наверх и так же быстро опустил глаза вниз. Что означало, что сверху очень пристально наблюдают за тем, чтобы тут у них внизу был порядок. А в этих бочках его явно не было.
– Молодец. Продолжай наблюдение. То есть работу.
– Так точно! Есть продолжать!
Серабиненко вытянулся, отдавая честь, насколько позволяли ранения грудной клетки, а потом, как только замполит скрылся из виду, кинул папку, которую он держал, в бочку. Но через секунду снова ее достал. И вместе с ней ушел в кабинет, так как согласно не самой стройной иерархии подчинения в действующем военном аппарате замполит был формально его начальником, и приходилось слушаться. А лучше просто не попадаться ему на глаза.
В кабинете он быстро открыл папку и стал читать документы на польском языке. А потом резко сбежал вниз, поймал двух рядовых и приказал опустошить бочки. Прямо там, на плиты во дворе. Имел полное право, так как в папке было личное дело мадам Бороковой. Известной дамы, основавшей в Варшаве школу разведки для женщин. Их основной задачей было наниматься машинистками в различные конторы. Работать, выходить замуж за тех, на кого им укажут, и передавать сведения. Саму мадам убили в сорок втором. А вот выявить всех ее «девочек» до сих пор не удалось. Был только один очень и очень слабый след. Случайно попалась одна из машинисток именно из этой, варшавской, школы. Подозревали, что были еще, и рассеялись они по всей Восточной Европе и не только. Изначально, кстати, идея женских школ разведки принадлежала британцам. И именно они первые начали внедрять шпионов в машинописные бюро. Но самыми лучшими машинистками до войны считались как раз польки. Работали они очень быстро, а денег им можно было много не платить. Очень часто девушки делали вид, что не знают никакого языка, кроме польского, на деле владели и русским, и немецким, и чаще всего – французским. Это и было зацепкой. «Шляпный салон мадам Мод». Попавшая в руки агентов СМЕРШа машинистка сдала французскую явку. Мадам Мод – это общий позывной. Для связи использовалась реклама шляпного салона.
В папке, которую держал Серабиненко, еще было дело француженки Мирей Мод. Хозяйки шляпного салона в Париже и по совместительству – агента абвера. Всего в папках было двадцать дел. Двадцать потенциально спящих агентов. Возможно, что большая часть из них мертвы или перевербованы. В том, что дела оказались в таком беспорядке, да еще и фактически в мусоре, не было ничего странного. Обычно так и делали. То, что было самым важным, что ты не можешь вынести и спрятать, нужно бросить на самом видном месте, как мусор. Тогда, может быть, пройдут мимо и не заметят. Повезло. Снова повезло, что Семен хорошо знал французский благодаря деду. Тот часто рассказывал, что в царской России французский был языком знати лишь потому, что был языком торговли. Слишком много торговых путей проходило тогда через Францию. И слишком много путешественников хотели посмотреть Россию. Эту огромную и загадочную для всей остальной Европы страну. Так Франция стала буквально прорастать в Российской империи. У деда Семена была своя теория заговоров. В частности, о том, что Франция, по сути, пыталась захватить Россию таким бархатным, мягким способом. И у нее это почти получилось. Ведь она заставила знать, приближенных к императору и его семью заговорить на своем языке и отодвинуть свой.
А язык врага нужно хорошо знать.
Семен знал. Теперь у него появился отличный повод выйти на связь с Рагланом. На руках у него документы, которые неплохо бы срочно передать. Все свои находки он очень удачно замаскировал найденной в одной из бочек описью картин итальянских мастеров эпохи Возрождения, украденных и перевезенных в Королевский замок из Флоренции. Вот этот список он и передал своему начальству, добавив, что это очень дорогие картины. Каждая стоит баснословных денег.
Таинственные трупы чуть было не вылетели у Семена из головы, когда он, словно ищейка, сидя на холодных плитах внутреннего двора, перебирал папку за папкой, откладывая те, что были ему нужны. Получилась внушительная стопка. Конечно, он не будет отправлять всю стопку Раглану в Центр. Список должен быть коротким и максимально выверенным. Только имена, клички, возможные места работы.
На такую работу обычно ставят двух или трех агентов. Один может ошибиться. Изначально в крымской группе было девятнадцать агентов. Осталось семь. Каждый просто брал на себя обязанности товарища, обычное дело во время войны. Во время войны все они стали взаимозаменяемыми.
Семен засел за работу. Если бы кто-то стоял снаружи здания, недалеко от развалин Штайндаммских ворот, на улице Генерал-Лицман-штрассе, то он бы не удивился тому, что в канцелярии комендатуры, расположенной в здании бывшего управления гестапо, а ныне это здание выбрало себе НКВД, горел свет в окнах, несмотря на то, что была уже поздняя ночь.
Семен собрал список. На это ему понадобилось четырнадцать часов практически непрерывной работы. Результат его работы мог уместиться в одном письме, которое и было отправлено по сохраненному каналу для связи в Севастополь, а оттуда – в Центр. Передавать такие данные по открытым каналам было нельзя, поэтому Семен зашифровал список в карте. Имея ключ, по названиям улиц можно было составить список с полными именами агентесс Варшавской школы, их позывными и адресами первого места работы, куда они должны были внедриться на момент сорок второго и сорок третьего года.
И то хлеб.
Спать Семен лег только после того, как письмо было отправлено, там же у себя в кабинете на крайне неудобном деревянном диване. Спать на таком ему было гораздо привычнее за последние годы, и, накрывшись шинелью, Серабиненко провалился в сон без сновидений. Но с одной мечтой – проснуться и выпить приготовленного в турке, по всем правилам, черного крепкого кофе с лимоном. Не желудевый или цикориевый суррогат. А настоящий. Черный. Какой был до войны.
– Дорога перекрыта, простите, товарищ лейтенант. – Знакомый рядовой развел руками, когда Серабиненко вечером следующего дня шел домой.
Семен прикинул на глаз, что слишком большой патруль для обнаружения обычного снаряда или любого другого беспорядка. Что-то случилось. Патруль – девять вооруженных солдат оцепили квадратом небольшой участок улицы, ведущей к парку Луизенваль. Все вооруженные, оружие держат на изготовку, готовые стрелять на любое движение.
– Что случилось?
– Не положено, – устало сказал рядовой.
Если бы он показал удостоверение, то никаких вопросов бы и «не положено». Но не сегодня. Потом. Сегодня все не так.
Серабиненко кивнул и свернул в переулок, он все равно узнает, что произошло. Первым делом, сразу после того как полковник перебрался на новое местожительство, он начал «обживаться». Собирал информацию, налаживал сеть знакомых. Там помочь перенести вещи в новый дом медсестре. Выпить разбавленного спирта из жестяной чашки за тех, кто не дождался Победы. Поэтому о том, что около парка на красивом кованом заборе ночью кто-то повесил мужчину среднего возраста, без документов, но с табличкой, на которой по-немецки было написано «предатель», он узнал где-то через полчаса.
А к вечеру уже знал, что на самом деле повесили человека, которого убили раньше. Его горло было сломано так, что так сломать его при удушении было невозможно. Это был очень хороший рассчитанный удар. А еще у него были точно такие же следы, как и на других трупах, найденных ранее. Только их было больше. Кому-то захотелось проверить реакцию патруля на работу немецкого ополчения, бойцов которого в городе еще оставалось немало.
– Ему оставалось жить буквально пару дней, – сообщила Тамара. – Я сделала вскрытие. Сердце, легкие, печень. Поражено все. Больше всего досталось гортани. Рассчитано все на то, что мы не будем делать вскрытие. Вроде бы как преступление на почве послевоенной вражды. Но очень сильное поражение. Легкие почти разложились! И гортань…
– А ты не купилась и сделала вскрытие, – почти с восхищением сказал Семен, глядя на Тамару.
Женщина устало потерла виски. Инструментов у нее тоже было не так много, так что пришлось изрядно попотеть, но Тамара полночи изучала справочники, которые ей принес Семен, и отобрала несколько статей с похожими поражениями тканей. И теперь она хотела убедиться, права она или нет.
– А как ты понял, что это наше тело?
Семен указал на табличку, которую принесли вместе с телом, – написано с ошибкой. Возможно, что специально.
Тамара покачала головой:
– Много вас таких, грамотеев, на мою голову.
Серабиненко сунул руку в карман шинели и достал коробочку, которую нашел в аптеке и сразу подумал о том, что Тамаре пригодится.
– Аспирин… «Байер». Настоящий. – Тамара сразу сунула коробочку в карман, а Серабиненко выложил из шинели пакет с яичным порошком, сухари и банку сгущенного молока.
– Если ты не спишь, то хотя бы поешь. Стране ты нужна такая, чтобы была более или менее на ногах.
Тамара фыркнула, как большая кошка, но еду приняла. И было видно, что ей приятна забота.
Семен же пошел домой, мысленно составляя список. Сложнее всего было сейчас с картой города. Для работы на улицах нужна карта. хотя бы составленная в голове. Но и тут фашисты даже после войны умудрились подложить ему свинью. Дело в том, что у Кенигсберга были две карты. Начиная с тридцать шестого года, как к управлению страной пришли фашисты, они переименовали часть улиц. Но почему-то эти карты во время войны были не особо в ходу. А в Кенигсберге очень сильной была партия элиты, которая продолжала пользоваться старыми картами. А после бомбардировок центра города карты стали не особо нужны. Но вот от карты городских коммуникаций Серабиненко бы не отказался. Так как был уверен в том, что все слухи о подземных ходах под рекой и между фортами слухами были только наполовину. Или даже меньше.
Еще три тела за два дня. Потом долгий перерыв в неделю. Ни у кого не было документов. Семен каждый вечер выходил на улицу. Просто бродил пешком, казалось бы, без цели, но на самом деле создавал в голове свою карту города, куда уходить, где можно затаиться, где какие схроны, где может быть засада. Понятными только одному ему знаками он отмечал проходы, убежища и безопасные переходы. Все это было важно для охоты, которую, возможно, придется устроить на днях, потому что именно затишье с телами как раз и заинтересовало Семена.
Кроме того, он работал в Кройц-аптеке. Все так же заходил через разобранный лаз со двора, проходил через подвал в основные помещения и выносил для Тамары справочники, лекарства, инструменты, которые ему удавалось найти. Подкупал, если можно было, так сказать. Афанасий Федорович, который служил им посыльным, передавая сообщения о новых телах или интересных моментах при вскрытии, которые обнаружила Тома, уже начинал в шутку ворчать о том, что пора наладить сообщение голубиной почтой.
– Ты там свою основную работу не забросил со всеми этими загадками? – спросил как-то раз вечером Афанасий Федорович Семена, когда тот снова «заскочил» на чай, чтобы перевести новые статьи с похожими симптомами, которые обнаружила Тамара. Таких статей было уже много, но каждый раз мимо.
Семен покачал головой. Он как раз читал увлекательную, с точки зрения любого патологоанатома, историю черной оспы и того, как почти невидимое поражение внутренних органов человека влияет на его поведение. То, что было, с его точки зрения, интересно Томе, он зачитывал вслух, переводя буквально на ходу.
– Еще немного, и я решу, что ты мною увлекся. Уж слишком хорошо ты знаешь, чем завлечь женщину, – рассмеялась Тамара, разгибаясь от стола и потирая ноющую поясницу. – Еще и кошку свою притащил.
Кошка, которой Семен так и не дал имя, в самом деле сейчас царственно сидела в единственном кресле в морге и шевелила хвостом. Семен принес ее Тамаре, когда понял, что кошка стала какой-то вялой, и испугался, что животное могло заболеть. Тамара, закатив глаза, сказала, что вот уж по кошкам она не специалист, но осмотрела и предположила, что кошка была просто голодной. Семен не слишком задумывался, чем ее кормить. Просто давал ей то же, что и ел сам. А тут вот, оказывается, отдельное питание надо.
– Да не может кошка есть сухари! Вот видишь, за те два дня, что ты мне ее тут оставил, она снова стала похожа на кошку.
Тамара подняла кошку с кресла и всучила Семену с видом, что нечего тут делать живому существу.
Полковник Серабиненко улыбнулся уголком губ, давая понять, что оценил шутку, и засобирался домой. Старый помощник Тамары был прав. Свою основную службу он сейчас в самом деле забросил, но на это были причины.
Первое ‒ дело действительно было интересное и по его линии.
Второе – Раглан ждал сообщения из Центра, продолжая работу на земле.
Третье – его работа сейчас позволяла относиться к ней с некоторым разгильдяйством. Ему принесли на анализ и разбор два ящика переписки. Нужно было найти, есть ли в этой переписке что-то касательно устройства казарм Кронпринц, количества гарнизона, внутреннего устройства, и почему-то нынешнее начальство Серабиненко очень интересовал бюджет казарм. То ли хотели прикинуть, смогут ли сами содержать что-то подобное, то ли пытались понять, не осталось ли что-то от золотой казны фюрера на территории казарм. Что было сущей ерундой, потому что гарнизоны Кенигсберга были полностью на обеспечении местной знати. С точки зрения правительства нацистов, это был еще один плюс Кенигсберга – большое количество очень богатой знати. А значит, можно заставить их финансировать армию. Это было особенно важно в конце войны, когда денег оставалось все меньше и меньше.
Знать платила налоги.
А Семен, который отлично умел быстро читать, давно пролистал все письма и отчеты, бегло просмотрев их на предмет искомых данных еще в первую неделю. Но так как писем было много, а его начальство считало, что если ты работаешь с бумагами быстро, значит, ты плохо и невнимательно их читаешь, Семен читал хорошо и внимательно, подробно составляя выписки. Так что можно было немного отвлечься на то, что было по-настоящему интересно.
Плюс он еще продолжал собирать данные о Варшавской женской школе разведки. В бочках из «Блютгерихта» попадались обрывочные сведения, которые он складывал в папку.
Хорошо, когда над головой не свистят пули, не звучит сигнал воздушной тревоги и можно спокойно заниматься своим делом, не боясь, что скоро придется бросить все и переносить штаб в другое место…
Семен тряхнул головой, прогоняя воспоминания. Почему-то сейчас ему вспомнился тренировочный лагерь. Тогда он очень боялся опростоволоситься. Сделать что-то не так и подвести Бориса Борисовича, который в него поверил. Тогда, в лагере, Семен еще ни разу не стрелял в человека. И сейчас он понимал, что от того, сможет ли он выстрелить, зависит его дальнейшая судьба в разведке. Ходили слухи, что им нужно будет казнить преступника. И у каждого будет свой преступник, и так далее и так далее.
На самом деле все оказалось гораздо проще.
Раглан вывел их на нулевую линию, где до первого эшелона и линии боевого соприкосновения оставалось совсем немного. Немцы всегда старались убирать тела погибших. Но иногда их было слишком много, а убрать трупы быстро под постоянным огнем нельзя. Советские солдаты стреляли в тела убитых. Патроны нужно было экономить, но на тот момент недостатка в боеприпасах у них не было. И тогда Семен понял, что сможет убить немца, потому что увидел дом. У самой линии. Обычный простой дом. Но там было окошко, теперь уже ослепшее навечно. И там, за разбитым стеклом, висела белая тюлевая занавеска, стояла герань. Почему-то горшок уцелел, и она еще цвела, несмотря на то что вокруг была зима, лежал снег, и Семен очень хорошо запомнил это. Полусгоревший дом, одной стены нет. И это окно. Тогда он понял, что будет рвать зубами за свою землю, за такие вот дома и тех, кто теперь навсегда останется в земле.
– Думай лучше о той жизни, что впереди, что дома тебя сейчас ждет. Сваришь картошки, чай заваришь. Потом можно и спать завалиться, – предложил Афанасий Федорович.
Они жили рядом, через две улицы. Старому рядовому досталась квартира попроще, на первом этаже, но зато с уютным палисадником. И он уже планировал, что посадит весной.
– Нет-нет. Просто вспомнил, с какой радостью и азартом Тамара пересматривает разные не самые приятные картинки в справочниках, – отшутился Семен.
Они шли по дороге, привычно уже кивали дозорным и показывали удостоверения и разрешения находиться на улице после наступления комендантского часа. Просто два солдата идут домой после долгого дня.
– Ты вот что. Не надумай там себе ничего. Тамарка ждет мужа, – неожиданно сказал Афанасий Федорович и добавил: – Каждый день про него говорит.
– Да, я знаю. У меня тоже есть невеста. В Крыму осталась. Вот немного все успокоится, и перевезу ее сюда, – и соврал и не соврал одновременно Серабиненко.
Невесты не было. Была молодая женщина, которую он любил и в которую верил. Верил, что когда-нибудь он в самом деле предложит ей переехать к нему. Но вряд ли. Она был молодым капитаном, шифровальщицей, и с ней он случайно пересекался всего пару раз.
Может быть, когда-нибудь Катерина и ответит согласием на его предложение, но до этого надо еще дожить. А вот про мужа Тамары он мог рассказать много. Но не расскажет никогда, потому что теперь дело мужа добровольной помощницы Серабиненко надежно спрятано под грифом «Совершенно секретно». Как и само тело предателя, которого расстреляли сразу после того, как удалось его поймать. Тот день Семен помнил очень хорошо. Знал он и о том, что у предателя было не меньше трех или даже четырех, если считать Тамару, жен в разных подразделениях и на разных фронтах. И много чего еще мог рассказать. Например, как один человек воровал целыми вагонами и перепродавал то, чем снабжали военных. Как уходили налево продукты, необходимое снаряжение и многое другое. Эту гнусь нельзя было даже сравнить с пауком, раскинувшим сети. Это было мерзкое подлое насекомое, раздавить которое было правильным делом.
А Тамара об этом никогда не узнает. Это был подарок для нее полковника, которого она спасла в госпитале, у постели которого сидела ночами. Он тогда хорошо ее запомнил. И смог пойти на небольшое должностное преступление, с молчаливого попустительства начальства. Имя жены предателя исчезло из всех документов. Благо расписались они уже во время войны, путаница в документах и все прочее. Скажут потом, что погиб на фронте или пропал без вести. Время лечит. Привыкнет.
А может быть, дело ей найдет какое поинтереснее. Не должна такая женщина всю жизнь копаться в трупах.
– Она же была хорошим врачом, кстати. Многие жизни спасла. Не знаешь, почему пошла в прозекторскую? Могла же в госпиталь, там бы и руки ее, и знания пригодились бы.
Афанасий покачал головой:
– Ранение. Тремор рук. Может только резать, а оперировать уже нет. Боится, что загубит кого. А когда ей заведование предложили, она отказалась. Сказала, что не может больше брать на себя ответственность за чужие жизни. Слишком многих не успела спасти на войне, да и хватило ей этого там. Но на самом деле не успела спасти всего одну. Между нами.
– Само собой.
– Девчонка у них была санитаркой. Тамара тогда была в Инкерманских штольнях в госпитале полевом. По ночам, чтобы не спать, они даже не садились, стояли все время. Вот девчонка там была одна, и она не рассчитала. Они же там знаешь как питались? Сахаром и вином. Другого ничего не было. А у нее болезнь была какая-то по крови. Нельзя ей было ни вино, ни сахар. А никто не знал, а она сама и не сказала. Тамара так и винит себя, что проглядела, говорит, что можно было эту болезнь определить и она бы заметила, врач-то опытный, а все больные вокруг другие были, она просто не успевала взгляд на своих кинуть. Так девчонка та и умерла. Во время очередного дежурства стоя просто осела на землю. Тамара подошла к ней, а она уже мертвая. И судя по тому, что она там увидела, уже была мертвая. Просто стояла у стеночки между столом и стенкой. И сразу и не заметили. Она в кому впала сначала, а потом умерла.
– Диабет. Он у всех практически, кто там был тогда, развился. В Инкермане, – вздохнул Семен. – Ладно. Бывай. Прав ты. Сварить картошки, выпить чая и спать. Да еще и за питанием кошки теперь нужно следить.
Афанасий кивнул, и Семен пошел домой.
Только еды у него дома, кроме шоколадки и сухарей, не было ни крошки. Все никак не успевал пойти паек получить или купить что-то. А уже давно было пора заняться своим здоровьем.
Тамара ругалась. Постоянно ругалась, когда он приходил и приносил им свою еду. Имеет право, в конце концов.
Был шоколад, его оказалось в Кенигсберге много. Консервов было гораздо меньше, а вот шоколада, марципанов и прочих сладостей сколько угодно и еще кое-что, от чего почему-то полковник часто ловил себя на том, что хихикает. Как мальчишка. У него в квартире была ванная. Самая настоящая. И туалет. Унитаз. Все было у этих фрицев. Все – кафель, унитазы, ванные, патефоны, выключатели, которые приводили Афанасия Федоровича в детский восторг. Простая такая вроде бы штука, а вот же. Практически во всех домах они были сделаны так, чтобы, войдя в помещение, не нужно было шарить рукой по стене. А одной рукой открываешь дверь, а другая сразу находит его на уровне руки внизу. Простая, но предельно упрощающая жизнь вещь.
Есть не хотелось. Спать тоже, хотя завтра утром он будет ругать себя за это. Семен заставил себя помыться, переодеться. Не ложиться на кровать в одежде, как он делал это в первые дни. Привести себя в порядок. Дать кошке кусочек сала.
Интересно. Жертв роднило то, что у них были очень спокойные лица. Может быть, они знали своего убийцу? Не было выражения ужаса. Ничего…
– Или они умерли много раньше… Отравление? Может быть, это все-таки какой-то неизвестный яд, – пробормотал Семен.
Но зачем убивать, особенно так, простых рабочих? У них не было доступа ни к чему секретному. Надо будет осторожно провести подробную проверку личности. Расслабился полковник. Сосредоточился на способе убийства, но не проверил жертв.
Семен закрыл глаза, еще раз вспомнил всех жертв. Ничего, казалось бы, примечательного. Но личные дела он не видел, только краткие выписки из дела, которые дала ему почитать Тамара. Официально он не может их запрашивать или просить показать, только если наладить с кем-то из военной полиции контакты. Личные связи всегда его выручали, но задействовать их будет выглядеть слишком странным. Привлечет внимание, которого сейчас ему не нужно. Сделать вид, что нашел похожие описания тел в каких-то документах?
Семен открыл глаза. Сон не шел. И вот тут ему пришел на ум замок. Конечно же, как он не подумал про замок. Немцы ставили эксперименты с ядами еще со времен Первой мировой войны. Правда, состав яда или газа из Лохштедта так и не узнали, не было на это времени, пришлось принимать экстренное решение и на случай ловушки все сжечь. Но документы были же. И часть из них лежит у него в сейфе.
Плюсом мансардной квартиры было еще и то, что из его окна можно было легко попасть на крышу. Конечно, не самый лучший и безопасный вид прогулок для человека с контузией и ранением грудной клетки, но Семен так уже делал. Да отчего-то стало душно в квартире, захотелось прогуляться, подышать свежим воздухом.
Полковник снова переоделся, отметил про себя, что нужно, наверное, раздобыть еще какой-то гражданской одежды. Отвык он от мирного слова «купить». Обменять, найти, раздобыть, но, с другой стороны, на новой земле еще будут с этим вопросом сложности, потому что пока еще тяжело понять, какие деньги будут тут в ходу. С одной стороны, конечно, советские рубли. Но и марки тоже были в ходу. Специальные. Их планировали пока выпускать для немецкого населения, которое по плану будет еще некоторое время жить в Кенигсберге и области. Нужно наладить производство, инженерное дело, коммуникации. Нужны работники порта. Талоны, понятное дело. Куда без них. Зарплата выдавалась в том числе и талонами.
Сложно. Гражданским, конечно, сложнее, чем военным. У них все-таки был и паек, и какое-никакое вещевое снабжение.
Но что-то удобное бы не помешало. Семен запахнул шинель и устроился на приступке трубочиста. Небольшая площадка рядом с трубой. Город вымер. Уличное освещение работало не на всех улицах, на многих горели аварийные уличные фонари. Это было планом коменданта, чтобы город с наступлением темноты не погружался во тьму. Так опаснее и страшнее. Словно тараканы могут вот-вот полезть из всех щелей ополченцы, шпионы, недобитки. Поэтому на улицах оставляли много света. Аэродром Девау спал, на его месте было черное пятно. Военный объект. А вот к Королевскому замку планировали подвезти авиационные прожекторы. Горел огнями порт. Невысокий дом Семена прятался в деревьях, и самого полковника поэтому не было видно на крыше. Даже когда он закуривал. Но зато хорошо были видны остальные дома, улицы. Движение на одной из крыш Серабиненко скорее почувствовал, чем заметил. Там тоже был человек. И он тоже просто стоял и курил. И, видимо, тоже заметил Семена. Потому что просто… помахал ему рукой. А потом, выкинув окурок, легко спрыгнул вниз. Вот и не было соседа.