ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ мама делает сотню звонков. Ее голос с бешеной скоростью меняет тональность от угрожающего до приторно-любезного – пока она разговаривает с представителями авиакомпании. Большую часть поездки я сплю, надвинув на голову капюшон и прислонившись щекой к стеклу. Если бы кто-нибудь заснял эту сцену, получился бы очень драматичный черно-белый кадр для музыкального клипа. Например, на песню Адель.
Плюхнув на пол коридора свой чемодан, я едва сдерживаю громкий вздох. Мама даже не замечает, что ее единственная дочь расстроена, а сразу же направляется к обеденному уголку, где обычно работает, и принимается яростно лупить по клавиатуре. Как будто чем сильнее она будет по ней ударять, тем быстрее откликнется ее древний комп.
– Ты бы предпочла остановиться у дома Робеспьера или в местечке, которое я нашла на Рю де ля Гранд? – спрашивает мама, не поднимая головы.
– Мне все равно, – отвечаю я.
Последние несколько недель я часами прочесывала форумы для туристов, путешествующих самостоятельно, чтобы найти хостел с отличными рекомендациями. Что-нибудь в духе «ЗДЕСЬ МОЖНО ВСТРЕТИТЬ НОВЫХ ЛЮДЕЙ!» (и есть бесплатный вай-фай). Но все это было актуально, когда я собиралась одна.
– Конечно, тебе не все равно, – настаивает она. – Так что выбираешь?
Но правда заключается в том, что мне действительно все равно, потому что меня уже лишили права выбора. Все приготовления, волнения и мечты о самостоятельном путешествии покинули меня, оставив внутри пустоту. Я равнодушно киваю в ответ на все бессмысленные названия отелей и ресторанов, которые предлагает Элис.
Я уже полностью продумала альбом в «Фейсбуке», куда буду загружать фотографии на протяжении всего путешествия: вот я пью кофе в Париже, тут я встречаю бродячую группу художников, а здесь я целую незнакомца в щеку, и мы оба смеемся. «Ух ты! – сказали бы все у меня дома. – Да эта Нора – отважная и независимая девчонка, свободная духом. Похоже, мы ее недооценили». А теперь я буду постить фоточки с семейного отдыха. Нет, даже не с семейного. Куда хуже – из поездки для укрепления уз с матерью. Матерью, которая до сих пор считает, что поясная сумка – аксессуар, подходящий для ношения на полном серьезе и не во время музыкального фестиваля.
Всего за пару часов я из европейской искательницы приключений превратилась в узника. Так что мне все равно, какой отель станет моей клеткой.
– У меня уже забронирован хостел, – говорю я.
– Не будь глупой, мы не станем останавливаться в молодежном хостеле. – Мама практически выплевывает эти слова мне в лицо. – Можешь остаться со мной в отеле! – Она отпивает кофе из чашки, оставленной на столе после отъезда в аэропорт, и слегка морщится: остыв, тот стал горьким. – Разве тебе не хотелось бы спать на чистых простынях? Чтобы у тебя убиралась горничная?
– Понимаешь, в хостеле можно завести друзей, – объясняю я, глядя под ноги. Но она меня не слышит.
– У нас будет свой огромный шикарный номер!
Ее улыбка излучает отвратительную гордость. Самое худшее во всем этом – великодушие, с которым она произносит каждое слово. Как будто я должна быть ей благодарна за то, что мы остановимся в каком-нибудь отеле, а не хостеле, где я могла бы повстречать симпатичного британского парня с акцентом и взлохмаченными волосами и позабыть о самом существовании Ника. А теперь, даже если я с ним и познакомлюсь, то нам негде будет встречаться.
Я: «Я такая дура, совсем забыла тебе сказать. Возвращайся и познакомься с моей мамой!»
ОН: «Знаешь, я тут подумал. Ты меня вообще не привлекаешь. Приятно было познакомиться, я возвращаюсь в хостел с семифутовой блондинкой-немкой. Она достаточно взрослая, чтобы путешествовать в одиночку».
Я сажусь на диван и кладу ноги на застегнутый чемодан.
– А что с твоей работой?
Мама снова делает большой глоток кофе, позабыв, что он холодный и его поверхность уже покрывается серебристой пленкой, и морщится.
– Я же сказала, все в порядке. Я со всем разобралась. – А когда я не отвечаю, продолжает: – Нора, я могу работать удаленно. Мы же не в глушь едем. Там есть вай-фай. Я все уладила.
Наверно, среди нескончаемого шквала задач, которые нужно было без промедления решить маме, я пропустила этот звонок. Интересно, а не спланировала ли она все это с самого начала? В течение нескольких недель наблюдала за тем, как я бронирую хостелы и покупаю путеводители, дожидаясь подходящего момента, чтобы вмешаться? Готовила нападение, когда я буду слишком уставшей и измотанной и не смогу найти вескую причину, почему ей не стоит ехать со мной?
Мои параноидальные мысли нарушает сообщение от Лены: «Знаю, ты сейчас в самолете, но желаю тебе ОТЛИЧНО провести время в Париже! Пришли мне 17 открыток и круассан. А еще, ты такая смелая».
Обычно, получив сообщение, я сразу на него отвечаю. Но сейчас, глядя на текст, я ощущаю в животе тяжесть, сродни неподъемному булыжнику, сброшенному в мелкий пруд. Как жаль, что нет смайлика «Похоже, в путешествии по Европе у меня будет комендантский час! Прощайте, дискотеки, привет, дневные сеансы «Кошек» в Вест-Энде!».
Решив не отвечать, я под ритмичное клацанье маминых пальцев по клавиатуре начинаю листать «Инстаграм». Мой палец зависает над фотографией Лены, целующей Ника в щеку во время футбольного матча. От этого мне становится почти так же противно, как от предстоящих нескольких недель в Европе с Элис Паркер. Интересно, не будет ли слишком нагло после того, как ты с кем-то расстался, просить его переехать в Канаду и никогда больше не контактировать с твоими знакомыми?
«Ты не влюблена в него, – твержу я себе самым взрослым голосом, на который только способна. – Когда ты о нем думаешь, у тебя сводит живот, но это не любовь. Это ревность, одержимость, сожаление, замешательство, страсть – все, что угодно, только не любовь. Разум возвышается над материей! И взлетает все выше и выше!»
Преисполненная гордости за себя, я листаю дальше фотографии скелетообразных фешн-блогерш, красующихся в очках, похожих на глаза насекомых, и со стаканами слизеобразного зеленого сока. У всех один и тот же фон: мраморная столешница с журналом, наушниками, кофе и якобы случайно разбросанной помадой для придания художественного беспорядка.
Я закрываю «Инстаграм» и в сотый раз захожу на сайт ОМХД, где меня встречают фотографии идиллической ирландской деревушки и студентов, рисующих на холстах и позирующих у маяка. «Лето художественного роста и дружбы», – сообщает мне баннер в верхней части страницы.
Меня немного утешает то, что в конце концов я тоже окажусь в числе этих студентов, буду точно так же красоваться улыбкой модели со стоков и позировать у маяка с новыми друзьями. И никто из этих друзей не будет встречаться с парнем, в которого я когда-то была влюблена.
Сорок минут спустя мама заканчивает паковать чемодан и, несколько раз хлопнув в ладоши, выпроваживает меня к машине, чтобы снова отправиться в аэропорт. Утро уже в самом разгаре.
По дороге она делает еще один быстрый звонок какой-то бедной женщине из «Юнайтед Эйрлайнз» («Спасибо, Дебора. Хорошего вам дня»), после чего в салоне автомобиля повисает тишина.
– У тебя чемодан больше двадцати дюймов? – спрашиваю я.
Ответ мне уже известен, но я пытаюсь спровоцировать ссору. Имею право! Моя мама, которая вообще не смыслит в искусстве и даже не может отличить Дега от де Гойя, единолично приняла решение перевернуть мою поездку с ног на голову! Так что мне можно лишний раз напомнить ей о том, что только я из нас двоих подготовилась.
Но она не отвечает.
– Двадцать дюймов, – повторяю я. – Твой чемодан.
– Что? – откликается она. – А, нет, это мой светло-коричневый чемодан, он двадцать три дюйма.
– Ох! Мам, у европейских авиакомпаний все по-другому! Для ручной клади установленный размер меньше, чем на американских рейсах, потому что багажные полки меньше! Даже Рик Стивс уточнял, что если вы путешествуете по Европе, то лучше брать с собой самые необходимые вещи. Он сам так и делает.
– Кто такой Рик Стив? – спрашивает мама, совершенно не улавливая сути.
– Стивс. Он гуру путешествий по Европе. Тебе придется регистрировать багаж, если он окажется больше двадцати дюймов.
– Ну, если надо будет, зарегистрирую, – спокойно отвечает она.
Тогда я говорю громче, чем собиралась:
– А я что тогда буду делать? Ждать тебя у багажной ленты, когда могла бы уже быть снаружи и знакомиться, например, с новыми людьми? Изучать новый город, как планировала?
Мама молча разворачивается ко мне со своим типичным взглядом «никакой тебе машины», но тут же ее лицо смягчается. Такое выражение у нее бывает, когда в продуктовом магазине она встречает знакомую, которая не в курсе, что они с папой развелись. И, спрятав левую руку, отвечает: «У нас все замечательно. Спасибо, что спросила».
– Нора, я понимаю, что поездка с мамой тебя не вдохновляет, но мне так хочется провести с тобой время!
Я складываю губы в подобие улыбки, но это больше похоже на оскал собаки, к нёбу которой прилипло арахисовое масло.
Мама ощущает мою минутную слабость и решает меня добить:
– Вот в следующем году уедешь и будешь скучать по мне.
Какой бы ответ ни вертелся у меня на языке, он растворяется во рту подобно кусочку сахара. Поэтому я молча киваю, стараясь быть паинькой, как можно дольше. Я даже не рисую на обратном пути в аэропорт. А мама просит меня выбрать радиостанцию. Она тоже пытается делать все возможное.
Поскольку билеты мы купили в последнюю минуту, места у нас оказываются посередине. И пока у выхода 2B мы ждем приглашения на посадку, я рассматриваю других пассажиров, следующих в Париж, и мысленно составляю список тех, кто в течение всего восьмичасового полета мог бы сидеть по бокам от меня.
Вариант 1. Семейная пара с соломенно-желтыми волосами и в заляпанных спортивных штанах. Оба роются в пакетах из «Макдоналдса». Я молюсь про себя, чтобы всю дорогу меня не окружал этот аромат.
Вариант 2. Невероятно крутая девчонка с черной как сажа челкой. Мотает головой под орущую в огромных наушниках музыку и читает при этом «Майн кампф». Либо она круче всех, кого я видела в Эванстоне, штате Иллинойс, либо неонацистка. Шансы 50 на 50.
Вариант 3. Красивый, похожий на модель, мужчина с рыжими волосами и бородой. Такой, наверное, мог бы участвовать в каком-нибудь высокобюджетном шоу на кабельном, про Шотландию девятнадцатого века, если уже не участвует. Рукой с выступающими венами он обнимает свою девушку – у нее круглое лицо и длинные волосы до попы. Ее рука покоится на его колене. Представляю, что мне придется вытерпеть, сидя между ними.
Меня уже вовсю накрывает беспросветная безнадега, когда я вижу парня – точнее, мужчину, – со стрижкой андеркат, одну руку которого полностью покрывают татуировки. Он читает книгу Джоан Дидион, а между ног у него зажат кейс для гитары. Мне кажется, на одной из его татуировок изображен гном из «Властелина колец».
Не сводя с него глаз, я достаю скетчбук. Надеюсь, он заметит, что я художница. Нахожу пустую страницу и начинаю рисовать Элизабет Беннет из «Гордости и предубеждения» в стиле панк-рок, после каждого штриха поглядывая на парня – нет, на мужчину. Но он не обращает на меня внимания.
Тогда я сосредотачиваюсь на том, чтобы придать своему лицу самый задумчивый вид. Движения карандаша – вот всё, что меня сейчас интересует. Закусываю губу. Если он посмотрит на меня, то увидит сексуальную решительную художницу, слишком увлеченную своим потрясающим скетчем, чтобы отрываться.
Пожалуйста, пусть он сядет рядом со мной. Пожалуйста, пусть он увидит мой скетчбук и решит, что мои работы идеально подойдут на обложку его альбома. Пусть он будет без пяти минут знаменитым музыкантом. И пусть мы вместе будем гулять по улочкам Парижа, обсуждая творчество. «Ничего себе, – тихо скажет он, когда мы устроимся в кафе, и сделает глоток эспрессо, наблюдая за тем, как я рисую. – Да ты… это потрясающе». Конечно, он скажет это по-французски, потому что свободно изъясняется на нем.
А когда мы вместе пойдем получать «Грэмми», папарацци будут шептаться: «Девушка рядом с ним – та самая, что придумала культовый дизайн для обложки его альбома. Кто бы подумал, что они познакомились в самолете по дороге в Париж?»
Оказавшись на борту самолета, я укладываю свой экономичный (двадцатидюймовый!) чемодан на багажную полку над головой. Устраиваю на коленях книгу и наблюдаю за пассажирами, пробирающимися между проходов вяло, как зомби в одном из фильмов Джорджа Ромеро. Мама уже уселась в двух рядах впереди, ее голову поддерживает синяя подушка-воротник.
Одно из мест в моем ряду занял какой-то суровый бизнесмен с ноутбуком на вид 1987 года, но, к счастью, сиденье у окна остается свободным. Я с облегчением выдыхаю, когда четыре девчонки в уггах усаживаются спереди, а парочка из «Макдоналдса» исчезает на своих местах в другой части самолета. Поток пассажиров редеет, и я замечаю, что тот парень – моя судьба и творческий партнер – пробирается к моему ряду. Может, если долго на него смотреть, он почувствует мой взгляд и посмотрит в глаза?
Ему остается пять рядов.
Он точно сядет рядом со мной.
Четыре ряда.
Наконец-то один из моих выдуманных сценариев осуществится.
Три ряда.
Ладно, надо почитать. Я же не могу на него смотреть, пока он будет садиться?
Раскрываю на коленях книгу и заставляю себя сосредоточиться на словах. Всю мою кожу покалывает от волнения, я готова услышать его голос: «Простите, мое место у окна».
Читаю одно предложение, перечитываю его еще раз и еще. Проходит тридцать секунд, и я понимаю, что уже как-то долго. Пока я решаю, стоит ли поднять голову, тишину нарушает женский голос:
– Вот здесь.
И нам с бизнесменом приходится встать, чтобы пропустить ее. Стоя в проходе, я вижу, что парень с гитарой, клевыми татуировками и красивыми глазами занимает место рядом с моей мамой.
Ну да, конечно.
Весь полет я, пребывая в неудобном положении, периодически проваливаюсь в сон. В какой-то момент, кажется, меня приходит проведать мама, но я не открываю глаза. Успеваю прочесть половину главы «Человека-невидимки» – наше задание на лето по английской литературе, – но из прочитанного почти ничего не помню, только то, что в каком-то месте сделала себе мысленную пометку нарисовать одну из сцен для «Офелии в раю», но теперь уже не забыла какую.
Когда капитан (с невообразимым акцентом) объявляет, что бортпроводникам нужно приготовиться к посадке, я уже не соображаю, сколько мы летим: десять минут или десять часов. Металлическая труба с мерцающими тусклыми лампочками и гудение наушников, доносящееся со всех сторон, сливаются в одно целое.
В салоне вспыхивает свет, и бизнесмен, подняв голову из неудобного положения, смотрит на меня так, будто это я виновата в том, что завтра у него будет болеть шея.
Мама ждет меня снаружи, у дверей самолета. Выглядит она не такой сонной, как я. Она спрашивает: «Как прошел полет?», а я отвечаю: «Нормально». Потом спрашиваю у нее то же самое, она также отвечает: «Нормально». Отличная беседа, я считаю.
– Рядом сидел кто-нибудь интересный? – спрашиваю я. Может, она познакомилась с тем парнем и теперь мы встретимся в Париже.
– Я не заметила, – отвечает она.
– Можно мне выпить кофе или съесть маффин? – говорю я, осознавая, насколько проголодалась, когда мне на глаза впервые в аэропорту попадается «Старбакс».
– Мы же в аэропорту, – даже не глядя на меня, отвечает мама и направляется к выходу. Подошвы ее обуви при ходьбе щелкают по линолеуму. Уверена, именно такой походкой она и запугивает клиентов в своем офисе. – К тому же зачем тебе в Париже «Старбакс»? Мы скоро будем в отеле. Я посмотрела адрес, и там в квартале полно кондитерских.
Слово «кондитерские» она произносит словно напыщенный первокурсник колледжа, проучившийся полгода за рубежом и теперь вернувшийся домой во Францию.
– Но я хочу есть сейчас.
Если бы я путешествовала одна, то могла бы есть, что захочу и где захочу, а не выслушивать ее снобистские речи по поводу маффинов в аэропорту.
Мама с преувеличенным раздражением вздыхает и лезет в карман, откуда извлекает открытый пакетик сырого миндаля.
– Держи. Вот почему такие вещи надо планировать заранее.
Как бы голодна я ни была, но менее аппетитной еды, чем миндаль из маминого кармана, не могу представить.
– Спасибо, – бормочу я, и пакетик перекочевывает в мой карман.
А после, благодаря тому, что мама так и не поняла, насколько проще взять в Европу ручную кладь, вместо того чтобы регистрировать багаж, мы какое-то время таскаемся вдоль багажной ленты, словно зомби-версии девочек из книги «Мадлен». Вот еще одно препятствие на пути к нормальной еде.
– Почему бы тебе не поймать нам такси? – говорит мама, снимая чемодан с багажной карусели. – Мне нужно сделать несколько звонков.
– По работе?
– Нет, не по работе, – огрызается она. – Просто нужно кое-что забронировать для поездки.
В этот миг я что-то ощущаю в ней – что-то неуловимое и острое, подобно осколку, засевшему глубоко под кожей.
– Тебе не нужно никому звонить по работе? – не унимаюсь я.
– Нет, – отвечает она, заинтересованно оценивая чистоту своих ногтей. – Не нужно.
Значит, мама внезапно решает взять отпуск на несколько недель и отправиться со мной через океан? И ей даже не нужно никому позвонить или отправить письмо по электронной почте? У меня в душе снова зарождается смутное подозрение. Она наверняка сообщила об этой поездке на работе еще за месяц. Неужели она все спланировала заранее?
Всю дорогу в такси, петляющем по темным парижским улицам, которые не спят даже ночью, я не перестаю об этом думать. Мама на хорошем французском языке доходчиво и неторопливо разъяснила таксисту, куда нам ехать.
К тому времени, как мы прибываем на место, в лобби отеля уже никого нет, кроме одинокого сонного консьержа-подростка. Взяв у мамы кредитную карту, он протягивает нам огромный медный ключ. Ресторана здесь тоже не оказывается, так что мне ничего не остается, как достать из кармана орехи и с несчастным видом их съесть. На вкус они напоминают смесь опилок и грусти.
Завтра я увижу город, предметы искусства и совершенно новый для меня континент, ради которого мне пришлось пересечь океан. Завтра я посещу места, которые знала только по фотографиям, и буду есть выпечку, похожую на шелк. Завтра у меня не будет так шелушиться кожа, а глаза перестанут слезиться.
Но сегодня я откопаю в вещах свою зубную щетку и заползу в кровать под тяжелое гладкое одеяло. И постараюсь поскорее уснуть, чтобы этот день наконец-то закончился.