Какое ни стоит на свете время
под флагами крестов, полос и звезд,
поэты – удивительное племя –
суют ему репейники под хвост.
С ЗИЛа мы с Димоном вырвались ближе к восьми. Не знаю, как он, а я здорово перенервничал и до конца не верил, что все пройдет гладко. Наверное, сказывался мой богатый жизненный опыт и скепсис, приобретенный с годами, это ведь только в юности все кажется легким и простым. Но митинг на удивление удался – то ли люди пока еще не так испорчены и не разучились сопереживать, то ли их и правда до такой степени возмутила наглость заговорщиков.
Лучше всех, конечно, выступил начальник Первого отдела. Прирожденный оратор, не хуже самого Левитана, похоже, что на фронте политруком служил. Когда он начал суровым голосом проникновенно рассказывать о покушении на Хрущева, в цеху такая тишина наступила, что стало слышно жужжание телевизионной камеры. И на лицах людей было написано такое искреннее сопереживание, что у меня мурашки по коже пробежали. Александр Иванович так сумел произнести речь, что, не знай я этих слов, которые сам же и написал, ни в жизни не догадался бы, что он читает их с листа. Конечно, он и от себя много добавил, но все было по делу и идейно выдержанно. Молодец! После него многие уже сами без указки рвались на трибуну, чтобы высказать свое возмущение действиями заговорщиков. И рабочие из разных цехов выступали, и кто-то из ИТР, вот только трусливое молчание Лаптева на их фоне выглядело несколько странно. Потом парторг предложил принять обращение к предстоящему Пленуму ЦК, и его горячо поддержали.
Здесь настал звездный час отца. Денис Андреевич выглядел на трибуне очень представительно, и обращение зачитал уверенным голосом. А слова-то какие прозвучали!
«…Мы, простые советские люди, убедительно просим вас быть беспощадными к этим отбросам, этим жалким подонкам и негодяям, которые набрались наглости и перестали уважать наш советский строй, наши советские законы. Мы просим вас, чтобы таким же другим неповадно было, пинком под зад выгнать всю эту преступную шайку из партии, чтобы они не поганили впредь имя коммунистов, и судить их по всей строгости советских законов. Мы требуем справедливого и тяжелого наказания за все их деяния…»
Но сейчас такие слова – это нормально. И отец произносит их с чувством, искренне. Я даже залюбовался им. Понятно, что шанс на хорошую карьеру у него сегодня появился нехилый, а уж как он им распорядится в этой жизни…
Случилась на митинге и пара смешных моментов. Димон решил сделать несколько исторических фото и нечаянно привлек этим внимание к моей персоне одного из операторов. Тот узнал меня по «Огоньку» и загорелся идеей увековечить:
– Русин, а давай я тебя крупным планом сниму на фоне митинга, здорово получится, такая фактура! В новостях покажут.
– Спасибо, но не стоит. Меня здесь не было, и вы меня не видели.
Оператор на секунду опешил от моего отказа, потом что-то себе надумал и хитро заулыбался:
– Чего ж не понять! Тебя здесь не было, – и тут же, без паузы выдает заговорщицким шепотом, кивая на мой милитари и осторожно оглядываясь по сторонам: – Русин, а ты здесь на секретном задании, да?!
Я страдальчески закатываю глаза. Нет, ну что за люди пошли! Везде им шпионские страсти и детективы мерещатся. И это они еще фильмы про Бонда не видели. Да и, похоже, долго еще не увидят – фильмы бондианы посчитали в ЦК не только идеологически вредными, но заодно и порнографическими.
Оставшееся время я стараюсь не попадаться на глаза телевизионщикам и скрываюсь от них за одной из колонн. Правда, и здесь я умудрился подслушать забавный чужой разговор. Два субъекта, по виду инженеры, в костюмах-галстуках и с портфелями, обсуждали вполголоса заканчивающийся митинг.
– Думаешь, не случайно? – тихо спрашивает один.
– А у нас случайно даже кирпичи на голову не падают! – отвечает другой.
– Провокация?
– Конечно, мы – прыг, а они – хоп!
– Что же делать?
– Ничего. Поливать редиску оружейным маслом!
А до меня не сразу доходит, что это намек на популярный сейчас анекдот про деда, схоронившего со времен Гражданской войны в грядках пулемет и каждый день поливавшего его маслом, чтобы не поржавел до нужного часа.
Митинг тем временем завершается, мы тепло прощаемся с Александром Ивановичем и, прихватив экземпляр обращения, заверенный подписями отца, и. о. директора, глав парткома и профкома, мчимся в редакцию «Правды» на директорской служебной «Волге». Водитель – говорливый пожилой украинец, представившийся нам Сан Санычем, – не умолкает всю дорогу, пытаясь выпытать у нас с Димоном подробности неудавшегося покушения. Еще один любитель секретной информации нашелся! И, кажется, он искренне обиделся за то, что мы не выложили ему все, что знаем. Впрочем, на его говорливости это никак не отразилось.
Пропуская пустой треп на суржике мимо ушей, делаю легкий прокол в памяти, готовясь к встрече с главредом «Правды».
Павел Алексеевич Сатюков – человек Хрущева, один из его советников. Соавтор книги «Лицом к лицу с Америкой. Рассказ о поездке Н. С. Хрущева в США». В 1960-м он получил за эту книгу совместно с другими соавторами Ленинскую премию. Имеет 6 (!) орденов Ленина. Как там Филатов писал? «У меня наград не счесть: весь обвешанный, как елка, на спине – и то их шесть!»
Но по прибытии в редакцию вдруг выясняется, что главред в загранкомандировке. Мне снова надо иметь дело с очередным замом. Ну засада! Хотя понятно: конец июля – все в отпусках и разъездах. Только у меня уже сил нет на новые знакомства и очередной пересказ событий незнакомому человеку. С самим Сатюковым можно было бы говорить вполне откровенно, а с его непонятным замом? Что он за человек? Какой группировке симпатизирует? Нет уж… лучше иметь дело со знакомым, от которого хоть знаешь, чего ждать, тем более что мои широкие полномочия, подтвержденные подписью Хрущева, вполне позволяют мне сделать выбор по своему усмотрению. Поэтому прошу секретаршу главреда вызвать мне Когана-старшего. Потом набираюсь наглости и еще прошу ее сделать нам с Димкой чай. В горле пересохло, а когда я ел сегодня, вообще не помню, кажется, рано утром что-то сунул на бегу в рот перед самым выходом.
Через несколько минут Марк Наумович входит в приемную. Лицо усталое, узкие плечи сгорблены, седые волосы по бокам лысины всклокочены. Оно и понятно – на часах почти восемь, а Коган-старший еще на работе, как и та часть коллектива, от которой зависит запуск номера в печать. Нелегка ты, журналистская доля! Но когановская белая рубашка, накрахмаленная Мирой Изольдовной, даже вечером в идеальном порядке.
– Алексей, Дмитрий?! – Его кустистые седые брови удивленно взлетают вверх. – Что вы здесь делаете?
Вместо ответа по очереди протягиваю ему «мандат», подписанный Хрущевым, потом свою речь с митинга с кратким изложением событий, последним вручаю обращение зиловцев к пленуму. Марк Наумович быстро пробегает глазами бумаги, бросает нечитаемый взгляд на секретаршу – даму средних лет, непроизвольно покусывающую от любопытства свои полные губы.
Коган тихо матерится, я слышу: «…Такого еще не было».
– Так это мы вас, оказывается, ждем?! – Журналист еще раз пробегает взглядом обращение. – Вот из-за этого вся редакция на ушах стоит?
– Нас. Марк Наумович, принимайте на себя командование. Как я понял, Павел Алексеевич в командировке, а я здесь, кроме вас, ни с кем не знаком.
– Я, конечно, готов… – «золотое перо “Правды”» задумчиво поглаживает лысину. – Но что конкретно надо делать?
– Набросать передовицу и вставить в нее это обращение к завтрашнему пленуму. Хрущев одобрил.
Коган оборачивается к встрепенувшейся секретарше:
– Верочка, нам придется воспользоваться кабинетом Павла Алексеевича, ситуация чрезвычайная.
– Конечно, Марк Наумович! А…
– И найдите для молодых людей что-нибудь перекусить, подозреваю, что поесть им сегодня было некогда.
– Хорошо, я сейчас все организую.
– Потом минут через сорок вызовете нам кого-нибудь из корректоров и метранпажа, я думаю, к тому времени мы управимся.
Секретарше приходится умерить любопытство и срочно заняться делами. Коган широко распахивает перед нами двери главредовского кабинета.
– Прошу…
Я без особого пиетета окидываю взором обиталище Сатюкова. Это сколько же кабинетов мне сегодня довелось увидеть? И сам уже со счета сбился. Но по большому счету все они для меня теперь на одно лицо – всего лишь временное казенное пристанище высоких чиновников, с той лишь разницей, что где-то обстановка побогаче, а где-то – попроще. «Командный пункт» главной газеты страны явно проигрывал стильному кабинету Аджубея, а уж тем более роскошному цэковскому кабинету Шелепина.
Марк Наумович сел рядом со мной за длинный стол для совещаний, не спеша достал трубку, набил ее табаком из кисета, раскурил, пахнув на меня табачным ароматом. Димка примостился напротив нас, сняв наконец с шеи фотоаппарат и с интересом посматривая по сторонам. Ну да… когда еще ему удастся в кабинете главреда «Правды» побывать.
– Рассказывай, Алексей, как из простого студента в комиссара превратился. Хотя какого уж «простого»… Роман твой в «Новом мире» печатается, в «Огоньке» тебя снимают, в Кремле с трибуны выступаешь…
– Марк Наумович… я не уверен, что могу все вам рассказать. Здесь затронуты государственные интересы.
– А мне все и не надо, боже меня упаси от этих гостайн! Но ты же понимаешь, что невозможно написать хорошую передовую статью «Правды» лишь на основании этой бумаги… – Он кивает на текст моей речи. – Как минимум это непрофессионально. К тому же я сам полжизни живу под подпиской.
– Понимаю.
– Тогда предлагаю так. Я тебе даю слово коммуниста, что дальше меня рассказанное не пойдет, а ты вкратце, без лишних секретных подробностей, рассказываешь мне, что же произошло на самом деле.
Я кошусь на Димона. Вот у кого точно подписки нет. Имел ли я вообще право втягивать друга во все это? Коган правильно расценивает мою заминку. И быстро переводит разговор на другую тему:
– Дмитрий, а ты митинг фотографировал? У тебя там есть хорошие кадры, которые нам можно было бы использовать?
– В передовой статье «Правды»?! – Изумлению Кузнеца нет предела.
– А что такого? Если снимки у тебя хорошего качества…
– Ну, не знаю… А потом… на этой пленке много и наших с Лешей личных кадров, мне не хотелось бы их отдавать в чужие руки.
Вот это Димон молодец! Вовремя сообразил, что на пленке заснято много лишнего. Нам за такую утечку Мезенцев потом головы обоим открутит.
– Хорошо. Тогда я вызываю Леву, и вы вместе сходите в фотолабораторию, чтобы пленку проявили на твоих глазах и ты сам смог отобрать негативы только кадров с митинга.
Надо было видеть Левино лицо, когда он обнаружил своего отца в кабинете Сатюкова, да еще в компании нас с Димоном, с жадностью поглощающих бутерброды и запивающих их крепким чаем. Глаза бедного Когана-младшего чуть из орбит не вылезли.
– А что здесь у вас происходит?
– Все вопросы потом, Лева. А сейчас отведи Диму в фотолабораторию. – Коган-старший, не отрываясь от речи, кивнул в сторону двери. – Как только будут готовы пробные снимки, быстро возвращайтесь. – Заметив, что сын снова открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, строго окоротил его: – И поскорее, Лева, люди ждут!
После ухода ребят мне все-таки пришлось пересказать Когану свои приключения. Пусть кратко и без излишних подробностей типа стрельбы на Лубянке и апперкота Шелепину, но все-таки… В моей версии все было довольно невинно: случайно узнал о заговоре, неосторожно довел Аджубея до сердечного приступа, потом за компанию с Мезенцевым рванул во Внуково спасать Хрущева. Ну а дальше мне и деваться уже было некуда: первый секретарь сказал «Надо!» – комсомолец Русин ответил «Есть!». Аресты, митинг.
– А мы с коллегами все гадали, кто этот бородатый парень, что ЦК на уши поставил! А это, оказывается, ты был?!
– Неправда ваша, Марк Наумович! Там все тихо прошло. Без шума и пыли!
– Ну конечно! А кто на Старую площадь на двух бэтээрах с ротой автоматчиков заявился?
– А нам что, на велосипедах туда приехать надо было? А Шелепина потом на площадь Дзержинского пешком вести?!
– Ох, Алексей… влез ты в историю, – укоризненно качает головой старый еврей, выбивая оставшийся табак из трубки в пепельницу. – Куда катится мир… В Гражданскую войну историю творили комиссары в пыльных шлемах и кожанках, а теперь бородатые студенты в хаки. Ладно, давай заниматься делом.
…Это я-то наивно считал, что пишу замечательно?! Коган играючи уронил мою самооценку, спустив с небес на землю. За несколько минут моя посредственная речь была превращена в безупречную передовицу, где каждое слово было идеологически выверенно и отточенно, словно острый клинок. До такого мастерства мне еще учиться и учиться.
Потом пришли замы Сатюкова, тяжело вздыхали, недовольные моим самоуправством, но не выступали, лишь закатывали глаза. Звонили по вертушке Хрущеву. Тот их материл так, что было слышно во всем кабинете.
– Что так долго возитесь?!
И дальше «тра-та-та». Похоже, что Никита еще добавил в Кремле.
Замы что-то блеют, нервно вытирают пот со лба. Попасть под раздачу Хрущева – это испытание не для слабонервных. Вот только новых сердечных приступов нам здесь и не хватает! Пришлось мне забирать трубку и успокаивать разбушевавшегося первого секретаря.
– Никита Сергеевич, это Русин. Не волнуйтесь, мы уже все подготовили в номер, товарищ Коган отличную передовицу написал к завтрашнему пленуму. – Я перемигиваюсь с отцом Левы. – И даже фотография с митинга будет. Сейчас вот ждем снимки из фотолаборатории и сразу же, не откладывая, запускаем в печать. Все сотрудники издательства на рабочих местах и готовы ударно трудиться, пока завтрашний номер «Правды» не выйдет из печати.
Хрущев оттаивает, голос его заметно смягчается.
– Молодец, Русин, что все держишь под контролем, поработал сегодня на славу! Погоняй там Пашкиных бездельников, а то распустил он их. И ты это… как сдашь номер в печать, езжай-ка сразу домой отдыхать. Хватит с тебя на сегодня подвигов. Об остальном завтра поговорим.
Вежливо прощаюсь. Кладу трубку. Мысленно вытираю пот. Очень надеюсь, что про «завтра» – всего лишь оборот речи. При такой бурной общественно-политической жизни, как сегодня, меня надолго не хватит!
Передовица подписана, ее передают в работу корректору. Замы ушли, счастливые, что буря сегодня обошла их стороной, а мы остались ждать фотографии. Пока я допивал остывший чай, Коган задумчиво рассматривал меня.
– Алексей, захочешь ли ты выслушать совет старого еврея? – Марк Наумович снова закурил.
– Почему бы и нет? – пожимаю плечами я.
– Ты ведь сейчас в Че Гевару играешь? Думаешь, он герой для подражания? Так хочу тебя разочаровать – он хорош в бою, а в мирной жизни еще наломает дров, попомни мои слова. С его характером умчится делать революцию в какой-нибудь Африке и сгинет без пользы.
Как в воду глядит Коган. Хоть образ пламенного революционера давно и намертво приклеился к «товарищу Че», сам я никогда не питал иллюзий на его счет. Потому что как историк привык оперировать фактами, а они говорят не в его пользу. Но сейчас комсомольцы повально им восхищаются, и мне положено – негоже выпадать из общей струи.
– Нет, Марк Наумович, спешу успокоить вас – попадание в образ произошло случайно. И борода моя тоже случайна – она всего лишь прикрывает шрам, полученный в драке.
– Ну, спасибо, что успокоил, а то уж я начал волноваться! – подтрунивает надо мной Коган, но вдруг становится серьезным: – И вообще: держался бы ты от всего этого дерьма подальше, Леша.
Он кивает на бумаги, разложенные на столе. Ишь ты, еще один мудрый советчик нашелся! А вот здесь ты уже не прав, Марк Наумович, – держаться от всего этого в стороне уже не получится. Да и кто дерьмо разгребать будет? Если по-интеллигентски воротить нос от политики, то страну нашу великую мы снова потеряем. И придется твоим сыновьям эмигрировать в Америку или на историческую родину, чтобы жить по-человечески и за твоих будущих внуков не бояться. Но вслух я, конечно, говорю ему совсем другое:
– Я пытаюсь, но знаете древнегреческую поговорку? «Желающего судьба ведет, а не желающего – тащит». Это ведь про меня.
– У древних греков на любой случай оправдание найдется. Но не стоит быть фаталистом, Алексей, и плыть по течению.
Прислушиваюсь к нежному перестуку СЛОВА в голове. Сегодня оно чем-то напоминает советский гимн.
– Вот уж кто-кто, но точно не фаталист! Скорее та лягушка в крынке с молоком – дрыгаю лапами, чтобы не утонуть.
Коган открывает рот, чтобы изречь очередную еврейскую мудрость, но тут вваливаются довольные парни с пачкой еще влажных фотографий, и наш философский диспут на этом обрывается, толком не начавшись. Каждый остается при своем мнении.
Вскоре подходящий снимок выбран, передовица уходит в печать. На этом наша миссия окончена. Сделав контрольный звонок Мезенцеву и отчитавшись о проделанной работе, мы с Димоном откланиваемся. Лева обещает навестить нас с утра в общаге, только его обещание почему-то больше напоминает угрозу. Похоже, мне завтра предстоит очередной допрос с пристрастием. А вот Коган-старший подобрее своего сына. Посмотрев на наши с Димоном замученные лица, он вызывает нам служебную «Волгу», и до общаги мы добираемся с большим комфортом. А главное – в тишине. Индустрий уже спит, и мы тоже обессиленно валимся на кровати.
18 июля 1964 года, суббота, 8.00. Москва, общежитие МГУ
Просыпаюсь от громкого вопля Индуса, который носится по комнате, потрясая свежим номером «Правды».
– Вы чего спите, парни?! Все на свете проспали! В стране заговор раскрыт, внеочередной Пленум ЦК собирается.
Приоткрываю глаза и сразу встречаюсь с вопросительным взглядом Кузнеца. Делаю ему знак молчать. А Индус, не замечая наших переглядываний, начинает с чувством читать нам передовицу Когана-старшего. Потом вдруг удивленно замечает:
– Кузнец, а у тебя родственник в «Правде», случайно, не работает? Смотри, под фотографией митинга фамилия их корреспондента: Д. Кузнецов. Или просто твой тезка?
Опачки! Но мысли у Индуса, как мячики для пинг-понга, – прыгают в разные стороны, не уследить. Через секунду газета уже забыта, и Индус начинает пересказывать нам вчерашние слухи и новости.
– Не знаю, где вы вчера шлялись весь день, что не видели в Москве танков и бэтээров. Тебя, Русин, кстати, Вика разыскивала, несколько раз заходила. Так вот, наши ребята с юридического вчера были в центре. Они говорят, танки там на каждом перекрестке стояли, и патрули военные на улицах.
– Брехня! – констатирует Димон и, подкравшись, выхватывает газету из рук зазевавшегося Индуса. – В стране столько танков нет, сколько в центре Москвы перекрестков. Да им в центре города и развернуться-то негде! Индус, ты эти перекрестки вообще видел?
Поняв, что поспать мне больше не дадут, натягиваю треники и иду умываться. Димон завис над газетой, с гордостью рассматривает свою фотографию митинга на первой странице «Правды». Надо будет аккуратно стырить газету у Индуса и сохранить ее для истории. Первое крупное дело нашего СПК все-таки. Надеюсь, не последнее.
В ванной сквозь шум воды слышу стук в дверь и Левин голос. Явился мой мучитель! Всю ночь, наверное, не спал, еле утра дождался. Надо увезти их с Димоном на Таганку или в Абабурово, здесь поговорить спокойно все равно не дадут.
Снова стук в дверь. Кого там еще принесло? Обреченно вздохнув, выхожу из ванной, чтобы тут же поймать в свои объятия взволнованную Вику. Непричесанная, с отпечатком подушки на щеке, моя верная подруга виснет у меня на шее, прижимается ко мне, не обращая внимания на друзей. От ее запаха и приятных округлостей кружится голова.
Девушка тем временем с тревогой заглядывает мне в глаза.
– Лешенька, ты где вчера был?! Я вся извелась, места себе не находила! В голове такое творилось, что заниматься не могла… А потом, знаешь, вдруг вечером как-то разом отпустило и отхлынуло, я прямо за столом над учебником заснула, представляешь?!
Представляю, милая… Вот только не знаю, стоит ли посвящать тебя во все. И врать тебе не хочется, и всю правду сказать не могу. Надо бы найти какую-то золотую середину… Только я открываю рот, чтобы предложить Вике поехать с нами с ночевкой в Абабурово, как в дверь снова стучат. Да сговорились они, что ли?!
В дверях стоит Литвинов. О нет… только не он!
– Собирайся, Алексей, поехали.
– Куда? – мученически закатываю я глаза. – У меня же практика в «Известиях».
– Кончилась твоя практика, – мрачно отвечает невыспавшийся лейтенант. – Поехали!
Глаза красные, усталые. Явно не спал ночью. И на фиг ведь Литвинова не пошлешь – парень при исполнении. Приходится мне собираться. Друзья сочувствующе провожают меня глазами. Впрочем, это откладывает мои объяснения с ними до вечера, и теперь у меня еще есть время подумать. Суббота у нас в стране пока рабочий день, так что сейчас все разбегутся на практику, а Вике надо готовиться к экзамену в понедельник, химия – это вам не шутки.
Когда Литвинов привозит меня на знакомое до боли Воробьевское шоссе, я с тоской понимаю, что хрущевское «завтра поговорим» никакой не оборот речи. И мои планы тихо свалить на выходной в Абабурово под угрозой.
Сегодня мы для разнообразия тормозим у дома № 9, а не 11. Перед воротами застыл знакомый БТР, вокруг прохаживаются бойцы капитана Северцева. Хотя нет, теперь уже наверняка майора Северцева. Дружески машу ребятам рукой, захожу вслед за Литвиновым в калитку. Охрана на входе приветствует нас с Андреем как старых знакомых, что, впрочем, не мешает им тщательно провести досмотр. С первого взгляда понятно, что охрану особняка усилили – у парней не только автоматы, но и броники на них надеты. Во дворе полно служебных машин.
Литвинов остается ждать, а меня принимает Литовченко и уводит в главный дом. Внешне он не многим отличается от особняка Брежнева, да и внутри похож. Проходим по коридорам и попадаем прямо в гардеробную Хрущева, где тот заканчивает одеваться в строгий костюм – видимо, собирается в Кремль, на пленум. Вокруг него хлопочет приятная пожилая женщина с круглым простоватым лицом и вьющимися волосами, забранными в пучок.
– Здорово, Алексей! – Хрущев жмет мне руку. – Отдохнул?
– Доброе утро, Никита Сергеевич!
– Познакомься с моей женой, Ниной Петровной, – представляет он мне свою верную подругу жизни. – А это, Нина, наш молодой герой – Алексей!
– Приятно познакомиться, Лешенька! – Нина Петровна одаривает меня ласковой улыбкой и тут же смущается: – Ничего, что я так, по-простому?
– Ничего! – улыбаюсь я в ответ.
Пиджак Хрущева украшают орденские планки и Звезда Героя Советского Союза. Странно, что по такому важному случаю, как пленум, он не надел все свои ордена. Хотя там такой иконостас, что замучаешься таскать на себе, а Никита – мужик энергичный, подвижный – он ему явно мешает. Только Звезд Героя Соцтруда у него три штуки, а орденов Ленина аж целых семь! И это не считая всего остального, включая фронтовые и зарубежные награды.
– А теперь пойдем-ка, познакомлю тебя с семьей. Дочь Рада, правда, в больницу к мужу поехала, но сын и две другие дочки сейчас здесь. Вчера к вечеру все примчались, волнуются за меня!
Хрущеву явно приятна такая забота детей, а они у него и впрямь хорошими выросли. Семья Хрущевых дружная, сплоченная. Когда отца сняли со всех постов, дети стали ему настоящей опорой. Но надеюсь, что в этой реальности им такого пережить не придется.
В просторной комнате, которая в этом доме была отведена под столовую, нас встретили три молодые супружеские пары. Хрущев по очереди представил мне дочерей и их мужей, потом сына Сергея со снохой Галиной. Чтобы сразу представлять, о ком сейчас идет речь, я попутно делаю легкие проколы в памяти.
Дочь Елена, худенькая и болезненная женщина в очках, больше похожая на мать, – сотрудник Института мировой экономики и международных отношений. Ее муж Виктор Евреинов – сотрудник Института химической физики – впоследствии он станет известным химиком. А вот век Елены будет недолог…
Юлия – светловолосая, симпатичная, моя ровесница – окончила факультет журналистики МГУ, работает в АП «Новости». Муж, который стоит рядом с ней, – Лев Петров, тоже журналист. Милая и интеллигентная пара. СЛОВО подсказывает, что Лев на самом деле сотрудник ГРУ, а еще прекрасно перевел с английского несколько рассказов Хемингуэя. В прежней реальности он поспособствовал передаче на Запад мемуаров Хрущева. Несмотря на молодость, замужем Юля во второй раз, первым же ее мужем, которого Хрущев недолюбливал, был Николай Шмелев. Да-да! Тот самый наш известный экономист, который нещадно критиковал Горбачева и чьи идеи легли в основу утопической программы Явлинского «500 дней». Как же тесен мир! Ну и напоследок семейная тайна – Юля на самом деле внучка Хрущева, дочь его сына Леонида. Ее Никита Сергеевич удочерил после гибели сына и ареста снохи НКВД.
И наконец, сын Сергей – очень похожий на отца, полноватый блондин в очках – окончил МЭИ, работает конструктором в ракетном КБ Челомея, защитил докторскую диссертацию, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда. Самый известный из детей Хрущева – отец советуется с ним почти каждый день. Не погуляв с сыном и не излив свои эмоции, Никита не ложится спать.
Жена Сергея Галина на фоне мужа выглядит серой мышкой.
Держатся родственники Никиты Сергеевича со мной по-простому, спрашивают, кто я и откуда, но, услышав, что сирота, тактично переводят разговор на мою учебу. Юля, узнав, что я учусь на том же факультете, который окончила она, тут же начинает расспрашивать про знакомых преподавателей. Потом речь заходит о практике. Обсуждаем состояние Аджубея. Главный редактор «Известий» лежит в третьем корпусе кремлевской больницы, и к нему после инфаркта еще не пускают. И вновь ситуацию спасает дочь Хрущева. Вновь тактично меняет тему беседы, интересуется моими жизненными планами.
В кругу этой дружной семьи чувствую себя так, словно знаком с ними сто лет, и я с удовольствием пообщался бы еще, но Никита Сергеевич строг:
– Так, а кто за вас работать будет, бездельники? Езжайте-ка все на работу!
И, дав нам всем проститься, шустро утаскивает меня в сад.
– …А это у меня липецкая белая картошка, – Хрущев с гордостью указывает на зеленые кусты на грядке. – Вкуснее, чем красная. Красная у меня вот там посажена…
Я смотрю направо, куда теперь машет рукой Никита. Никакой разницы в кустах я заметить не могу. Вроде листья потолще и помясистее? Ну, впрочем, я не агроном и даже не ботаник.
Мы идем по дорожкам между грядками с укропом и тыквами, первый секретарь ЦК КПСС с энтузиазмом, достойным лучшего применения, вводит меня в курс своих огородных успехов и опытов. Никита не на шутку увлечен сельским хозяйством, раз даже у себя, на государственной даче, разбил большой замечательный огород. Парники, высокие грядки, капельный полив и… сразу несколько садовников, которые вдалеке копошатся в междурядьях – то ли что-то уже собирают, то ли просто землю перекапывают. Вдалеке, у самого забора, вижу подсолнухи и, конечно, кукурузу. Ее желтые початки торчат по всем огороду. Нет, не зря ему в народе кличку дали Кукурузник, а интеллигенция не отстает от простого народа в язвительных насмешках: «Великий Кукурузо!»
– А там я мечтаю гидропонную теплицу построить, да все руки никак не доходят. Ты, поди, и не знаешь, что такое гидропоника? Это, брат, такая замечательная штука…
И вот как в этой натуре уживаются матерый партократ с простодушным, увлеченным «колхозником»?
Мы свернули в плодовый сад и теперь шли по его дорожкам. Погода пела. Солнце уже начало припекать, и, хотя полуденная жара еще не настала, в тени раскидистых деревьев гулять было намного приятней.
– Алексей, ты же мне жизнь спас. – Хрущев внимательно посмотрел на меня. – Проси что хочешь.
«Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее; итак, если Ты поклонишься мне, то все будет Твое» – Евангелие от Луки. Я легко «кольнул» память. Да, точно, глава четвертая.
– Я хочу одного – сказать вам правду, Никита Сергеевич. В лицо. И прошу выслушать меня без обид, спокойно.
– Обещаю!
Я тяжело вздохнул. Хватит ли у него терпения при его-то болезненном самолюбии?
– Вы, Никита Сергеевич, настроили против себя всех без исключения в стране. Всех. В армии – сильное недовольство сокращениями и незаслуженной Звездой Героя Насеру и его вице-президенту.
Хрущев поморщился, но смолчал.
– В партийной элите бесятся из-за разделения обкомов, постоянных перетасовок и бесконечных цеу сверху. Которые никто даже исполнить не успевает. В КГБ тоже недовольны. За десять с лишним лет на посту первого секретаря вы присвоили генеральских званий – по пальцам одной руки пересчитать. Сейчас областными управлениями полковники и майоры руководят. А те области больше средней европейской страны будут.
– Кто это тебе сказал?! Мезенцев?
– Я не только с ним в КГБ знаком, – дипломатично ответил я.
Надеюсь, что до выяснения моих контактов дело все же не дойдет. Ибо там я знаком, кроме Мезенцева, только с Литвиновым.
– Наконец, вами недоволен простой народ.
– Эти-то чем?
– Вы и сами знаете. По всей стране проблемы с продовольствием. Зерно в Канаде закупаем. И это в тот момент, когда мы раздаем миллиарды нашим союзникам по всему миру и кормим кучу зарубежных дармоедов. Крестьяне ненавидят вас за ликвидацию подсобных хозяйств, уничтожение личного скота…
Лицо Хрущева постепенно наливалось краснотой. Видать, давненько его так не возили «по столу мордой». Ща рванет.
– Ты все сказал?
– Нет, Никита Сергеевич, не все. И прошу выслушать меня до конца. Про интеллигенцию я промолчу, эти любую власть ненавидят. Но я для чего вам это все говорю? При такой обстановке новый заговор и отстранение вас от власти – это просто вопрос времени. Не «комсомольцы» и КГБ, так военные и первые секретари обкомов. Или еще кто-нибудь из недовольных. А остальные с радостью подхватят.
Повисло тяжелое молчание. Хрущев уставился в одну точку и мучительно о чем-то размышлял.
– Если ты такой умный, что же мне прикажешь делать? Сдаться и уйти?!
– Нет. Уйти сейчас – это трусость и предательство партии, предательство страны. Теперь, после всех последних событий, вы уже просто так уйти не можете. – Я пожал плечами. – Да и потом: ситуация тяжелая, но вовсе не критичная и не такая безнадежная. Кое-где можно откатить назад, в остальном грамотно скорректировать внутреннюю и внешнюю политику. Главное – в этот сложный период «корректировки» не дать партийной элите устроить новый заговор. А для этого первым делом следует отменить запрет на разработку первых секретарей райкомов и обкомов КГБ.
– Хорошо, я отменил запрет, – внешне покладисто согласился Хрущев, но лицо его еще больше налилось кровью. – А за ними кто следить будет? За самими комитетчиками?!
Традиционная проблема – кто контролирует контролера? В западных странах зарваться спецслужбам не дает институт свободной прессы, независимый суд и сам народ, который политически активен. Он может снять на выборах любую власть за косяки силовиков, примеров тому в современной истории масса. Например, импичмент Никсона, чьи спецслужбы перед выборами «зарядили» прослушку к конкурентам-демократам.
Но в СССР 1964-го нет абсолютно никаких гарантий, что КГБ с расширенными полномочиями не превратится в ежовское НКВД образца 1937 года. Все прежние традиции еще живы. Вместе с их носителями. А в народе уже есть тоска по «сильной руке», которая наведет порядок в стране. И это действительно проблема, возразить мне на это нечего.
После смерти Сталина жесткий партийный контроль над чекистами был средством не допустить новые массовые репрессии, и прежде всего в отношении себя, любимых, – в отношении правящей номенклатуры. Именно КГБ подвергся наибольшему контролю и вмешательству со стороны КПСС, все сотрудники КГБ были либо коммунистами, либо комсомольцами. Но при этом КГБ не перестал быть органом политического сыска и борьбы с инакомыслием. Так что да, контроль над КГБ – краеугольный камень в основании власти в СССР.
– Никита Сергеевич, но ведь Сталин же с ними как-то справлялся? – произношу я после долгой паузы.
– Ну… у Сталина была своя личная спецслужба, – задумчиво себе под нос пробормотал Хрущев. Цвет его лица уже вернулся в норму, похоже, «буря» миновала. – Называлась Особая служба при ЦК ВКП(б)… Где-то в сейфе даже были документы про нее, которые мы с Маленковым изъяли у Берии после его ареста.
Хрущев полностью погрузился в свои мысли, и дальше мы уже в тишине шли к дому по дорожкам парка. И на шута в вышиванке он сейчас походил меньше всего. Лишь у самого входа Никита Сергеевич обернулся ко мне, внимательно посмотрел в глаза.
– Хороший ты парень, Русин! Правильный. Другой бы о себе в первую очередь подумал, а ты уже второй раз меня спасаешь, ничего не требуя взамен. Знаешь что? Теперь я сам о тебе позабочусь! И ты об этом не пожалеешь.
Я еще раз пожал плечами. Как там у Грибоедова? «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Нет, не о Хрущеве я забочусь, о стране. Просто сейчас сближение с ним – это единственно правильный путь. Вон и СЛОВО помалкивает…
Заходим в дом, в коридоре нас перехватывает невысокий мужчина в белом халате:
– Никита Сергеевич, давление бы перед выездом померить!
– Отстань, нормально у меня все с давлением. Будут жалобы – скажу.
Хрущев тянет меня за рукав дальше, и мы входим в его рабочий кабинет. Он простой, без изысков, никогда и не скажешь, что здесь работает первое лицо страны. Кабинет какой-то казенный и безликий. Даже обязательных портретов Ленина с Марксом нет.
Тем временем Хрущев выдвигает ящик стола, среди множества бархатных коробочек выбирает одну. Открывает – в ней орден Боевого Красного Знамени. Торжественно подходит ко мне:
– Алексей! Эту награду ты заслужил, как никто, – спас страну от переворота. Будь моя воля, ты бы и Героя Советского Союза получил. Но… нет там в перечне заслуг «предотвращения переворота», не поймут люди. Хотя… и у этого ордена тоже нет. Поэтому награждаю тебя за проявление доблести, смелости и находчивости. Носи эту высокую награду с честью!
Сам прикалывает орден на мою грудь, обнимает меня и долго трясет мою руку. Я стою растерянный. Это по-настоящему неожиданно для меня. Зато Хрущев прямо светится от удовольствия.
– Бумаги потом пришлю, а сейчас пойдем, проводишь меня до машины, я и так уже опаздываю в Кремль.
Во дворе мы тепло прощаемся, Хрущев усаживается в «ЗИЛ», офицер охраны захлопывает за ним дверцу. Кортеж из нескольких машин плавно выруливает со двора в распахнутые ворота особняка и, набирая скорость, скрывается вдали. Я долго стою у ворот, глядя им вслед.
Первый секретарь ЦК КПСС поехал творить историю. А БТР… он остался на своем посту, ему не угнаться за машинами с форсированным движком.
– Видел, сколько сегодня охраны? – со спины незаметно подошел Литвинов.
– Тебя Мезенцев надолго прикрепил к Хрущеву?
– Нет, всего лишь временно прикомандировал для спецпоручений. Сейчас отвезу тебя и сразу поеду в Комитет.
Ну да… кому еще Мезенцеву доверять, как не проверенному лейтенанту. Хотя… какой он проверенный – всего несколько дней у генерала… Но зато уже кровью повязанный. Как и я сам.