Я рожден(а) для этого - читать онлайн

АНГЕЛ РАХИМИ

– Глазам своим не верю, – говорю я, прижимая руку к сердцу. – Ты настоящая.

Джульетта, высвободившись из моих объятий, улыбается так широко, что, кажется, лицо ее сейчас треснет.

– И ты настоящая! – восклицает она, указывая на меня. – Так странно! Но круто.

По идее, между нами не должно возникнуть неловкости. Мы общаемся с Джульеттой Шварц уже два года. Да, только по интернету, но в наши дни интернет-дружба ничем не отличается от реальной, и Джульетта знает обо мне больше, чем самые близкие школьные друзья.

– Ты живой человек, – повторяю я. – А не просто пиксели на экране.

Я знаю о Джульетте почти все. Знаю, что она ложится спать не раньше двух ночи, что больше всего ей нравятся фанфики с сюжетом «враги становятся любовниками», а еще она втайне обожает Ариану Гранде. Я знаю, что она, вероятно, вырастет в рафинированную женщину средних лет, которая цедит вино, зовет всех «дорогушами» и поглядывает на окружающих с легким презрением. И все равно для меня оказывается неожиданностью, что голос Джульетты звучит глубже и богаче, чем по скайпу, а волосы и в самом деле рыжие (она, конечно, говорила, что рыжая, просто на экране ее волосы выглядели скорее каштановыми); а еще она на голову ниже меня – хотя я та еще каланча и уж к этому могла бы привыкнуть.

Джульетта приглаживает челку, я поправляю хиджаб, и мы направляемся к выходу с вокзала Сент-Панкрас. Мы молчим, и я вдруг начинаю нервничать, хотя не должна бы. Ведь мы с Джульеттой практически родственные души: два существа, вопреки всему нашедшие друг друга в глубинах интернета, мы составляем ту еще парочку. Джульетта – романтичная барышня с острым умом. Я – эксцентричная сторонница теорий заговора. И мы обе живем ради «Ковчега», лучшей группы в истории человечества.

– Тебе придется говорить мне, куда идти, – улыбаюсь я. – У меня напрочь отсутствует чувство направления. Иногда я теряюсь по дороге в школу.

Джульетта смеется – еще один новый звук. Вживую ее смех чище и звонче, чем по скайпу.

– Ну, раз уж это ты приехала ко мне в гости, я так и так отвечаю за маршрут.

– И то правда. – Я преувеличенно громко вздыхаю. – Уверена, это будет лучшая неделя в моей жизни.

– Боже, и не говори! Сама уже считаю дни. – Джульетта достает телефон, тыкает в экран и показывает мне таймер с обратным отсчетом: «Осталось три дня».

Меня прорывает:

– Честно говоря, я с ума схожу. Даже не представляю, что надену! И понятия не имею, что буду говорить.

Джульетта снова приглаживает челку. От этого ее жеста сразу начинает казаться, будто она-то в точности знает, что делать.

– Не волнуйся, у нас в запасе сегодня, завтра и целая среда, чтобы продумать план действий. Я заведу отдельный список.

– Ну тогда нам не о чем беспокоиться!

Ни у одной из нас в реальной жизни нет друзей, увлекающихся творчеством «Ковчега», но ни меня, ни Джульетту это не смущает, пока мы есть друг у друга. Я пыталась увлечь «Ковчегом» одноклассниц, родителей, даже старшего брата, но никто особо не заинтересовался. Проблема в том, что стоит мне заговорить о «Ковчеге» – или вообще о чем угодно, – и я уже не могу остановиться, а людей это порядком раздражает.

Но не Джульетту. Мы часами болтали с ней про «Ковчег», не зная усталости и скуки.

И вот сегодня встретились в первый раз.

Едва мы выходим на улицу, на нас обрушивается проливной дождь. Вокруг толпы людей. Я еще никогда не была в Лондоне.

– Достала эта погода, – морщит нос Джульетта и отпускает мою руку, чтобы раскрыть модный пластиковый зонт.

– Не то слово, – киваю я, хотя на самом деле ничего не имею против дождя. Даже против такого неуместного в августе ливня.

Джульетта продолжает идти вперед, а я все стою, сжимая в одной руке рюкзак и сунув другую в карман. Люди рядом курят, и я вдыхаю сигаретный дым. Мне нравится его запах. Это ведь нормально?

Эта неделя станет лучшей в моей жизни.

Потому что я увижу «Ковчег».

Потому что они узнают, кто я.

И я начну чего-то стоить.

– Ангел? – оборачивается Джульетта. Она успела отойти на несколько метров. – Все в порядке?

Я озадаченно смотрю на нее, потом понимаю, что она назвала меня сетевым именем вместо настоящего. На самом деле меня зовут Фереште, но в интернете я с тринадцати лет представляюсь Ангелом. Когда-то мне показалось, что это круто, и нет, я не вдохновлялась героем сериала «Баффи – истребительница вампиров». Просто на фарси Фереште означает «ангел».

Мне нравится мое настоящее имя, но сетевое уже стало частью меня. Я просто не привыкла слышать его в реале.

Я протягиваю к Джульетте руки и улыбаюсь:

– Подруга, вот это жизнь!

Несмотря на волнение первой встречи, оказывается, что общение в настоящей жизни мало отличается от общения в интернете. Джульетта такая же крутая, спокойная и собранная, а я по-прежнему самая громкая и назойливая девушка в мире, и всю дорогу до метро мы болтаем о том, как нам не терпится увидеть «Ковчег».

– Мама жутко разозлилась, – говорю я, когда мы заходим в вагон. – Она знает, что мне нравится «Ковчег», но, когда я сказала, что поеду на концерт, велела об этом забыть.

– Что? Почему?

– Ну… Из-за концерта я пропускаю выпускной.

На деле все немного сложнее, но мне не хочется утомлять Джульетту подробностями. Результаты экзаменов пришли на той неделе – я кое-как наскребла необходимые баллы для поступления в выбранный университет. Мама с папой меня, конечно, поздравили, но я видела, что они ожидали большего и рассчитывали, что я пойду по стопам старшего брата Рустама, который получил «отлично» по всем предметам.

И после этого мама еще имела наглость требовать, чтобы я пропустила концерт «Ковчега» ради бессмысленной школьной церемонии, где мне придется пожимать руки учителям и неловко прощаться с одноклассниками, которых я, может быть, вообще больше не увижу.

– Церемония в четверг утром, – объясняю я. – В тот же день, что и концерт. Мама с папой собирались прийти. – Я пожимаю плечами. – Не понимаю только зачем. Мы же не в Америке, у нас толком нет выпускного. Просто глупое и бессмысленное прощание со школой.

Джульетта хмурится.

– Звучит и правда отвратно.

– В любом случае, я сказала маме, что ни за что не пропущу концерт, она уперлась, и мы жутко поругались, что вообще-то ненормально, ведь мы с ней никогда не ругаемся. Она придумывала всякие отговорки, вроде «в Лондоне небезопасно», «я даже не знаю твою подругу», «почему нельзя сходить на концерт в следующий раз?» и так далее и тому подобное. В конце концов я просто развернулась и ушла, потому что все уже для себя решила.

– Боже, – говорит Джульетта, хотя мне кажется, что до нее не дошла вся серьезность ситуации. – Ты, наверное, переживаешь?

– Да не особо. Мама просто не понимает. Сама подумай: всю эту неделю мы будем сидеть дома, смотреть фильмы, потом у нас сходка фандома, встреча с группой и в четверг – концерт. Ничего опасного. А эта школьная церемония все равно никому не сдалась.

Джульетта опускает руку мне на плечо и пафосно произносит:

– «Ковчег» не забудет твою жертву.

– Спасибо за поддержку, товарищ, – не менее пафосно отвечаю я.

Перед выходом со станции Ноттинг-Хилл-Гейт у меня в кармане оживает телефон. Я смотрю на экран – папа наконец ответил.

Что ж, хотя бы папа на моей стороне. И почему я не удивлена? Думаю, он надеется, что в конце концов я найду каких-нибудь не слишком опасных приключений на пятую точку, и он использует их в качестве сюжета для своих самиздатовских романов.

Я показываю сообщение Джульетте. Та вздыхает.

– «Мир не так плох». До чего оптимистично.

– И не говори!

Мы останавливаемся в Лондоне у бабушки Джульетты. Сама Джульетта живет за городом, и оттуда сложнее добираться на сходку фандома и на концерт. Я, разумеется, ничуть не возражаю.

Семья Джульетты, мягко говоря, не бедствует, и по дому в Ноттинг-Хилле это сразу видно. О благосостоянии ее родителей я догадалась еще на заре нашей дружбы, когда Джульетта не моргнув глазом потратила пятьсот фунтов на всякие товары с символикой «Ковчега», чтобы победить в розыгрыше, – и ничуть не расстроилась, когда ничего не вышло. Я за долгие годы пребывания в фандоме накопила денег только на плакат и толстовку с «Ковчегом».

И, конечно, на билет, который распахнет для меня двери Арены О2 – огромного стадиона, где в четверг пройдет встреча «Ковчега» с фанатами.

– А здесь круто, – говорю я, когда мы оказываемся в прихожей. Пол покрыт кафельной плиткой. Все вокруг белое, а на стенах висят настоящие полотна.

– Спасибо?.. – с долей неуверенности откликается Джульетта. Кажется, она понятия не имеет, как реагировать на мои слова. Чаще всего я стараюсь не заострять внимание на том, насколько ее семья богаче моей. Боюсь, нам обеим от этого станет неловко.

Я разуваюсь, и Джульетта отводит меня в комнату, где мы будем спать, чтобы я оставила вещи. В доме хватает свободного места – я могла бы устроиться в гостевой спальне или в кабинете, – но разве смысл ночевок у друзей не в том, чтобы до рассвета болтать под одеялом и грызть чипсы, пока на заднем плане бормочет дурацкая романтическая комедия?

Потом Джульетта знакомит меня с бабушкой – ее зовут Дороти. Невысокая, как и Джульетта, она выглядит моложе своих лет (хотя я толком не знаю, сколько ей). Длинные волосы выкрашены в песочно-желтый цвет. Она сидит в дизайнерских сапогах за кухонным столом, печатая что-то на ноутбуке. На кончике носа поблескивают очки.

– Здравствуй, – тепло улыбается она. – Ты, верно, Ангел.

– Ага! Здравствуйте!

Ладно, соглашусь: когда люди называют меня Ангелом в реальной жизни, это странно.

– Волнуешься из-за концерта? – спрашивает Дороти.

– Еще как!

– Да уж надо думать. – Дороти закрывает ноутбук и встает. – Что ж, постараюсь не путаться у вас под ногами. Уверена, вам с Джу о многом нужно поговорить!

Я заверяю Дороти, что она ни в коем случае нам не помешает, но она все равно уходит, и я чувствую себя немного виноватой. Никогда не умела вести себя с бабушками и дедушками: мои-то либо умерли, либо живут очень далеко. Об этом я тоже стараюсь не распространяться.

– Итак! – восклицаю я, потирая руки. – Что у нас есть из провизии?

Джульетта откидывает волосы назад и упирает ладони в кухонный стол.

– К такому жизнь тебя не готовила, – говорит она, загадочно вскидывая бровь.

После чего показывает мне запасы на неделю – в основном это пицца и газировка J2O всевозможных вкусов. Затем она спрашивает, не хочу ли я чего-нибудь прямо сейчас, и я выбираю классическую «Апельсин и маракуйя». Ненавижу, когда во время разговора руки ничем не заняты. Куда прикажете их девать?

А потом Джульетта ни с того ни с сего выдает:

– Если выйдем в районе шести, как раз успеем добраться вовремя.

Я сосредоточенно ковыряю этикетку на бутылке и не сразу понимаю, о чем она.

– Погоди, мы куда-то поедем?

Джульетта застывает – между нами целый остров кухонного стола.

– Нам нужно встретить… Стой, неужели я тебе не сказала?

Я выразительно пожимаю плечами.

– Мой друг Мак тоже приезжает, – говорит она. – Он будет жить здесь и пойдет с нами на «Ковчег».

Я немедленно начинаю паниковать.

Что еще за Мак? Джульетта прежде о нем не упоминала. А я не горю желанием тусоваться с человеком, которого вижу впервые в жизни. Я вообще не планировала с кем-то знакомиться на этой неделе – подразумевалось, что поездка в Лондон будет целиком посвящена Джульетте и «Ковчегу». Заводить друзей сложно, а подружиться с Маком будет еще сложнее: он меня знать не знает, и вряд ли его обрадует моя чрезмерная разговорчивость и безграничная любовь к подростковой группе. Откуда он вообще взялся, этот Мак?

– Неужели я правда тебя не предупредила? – спрашивает Джульетта, нервно приглаживая волосы. Она явно чувствует себя не в своей тарелке.

– Нет… – отвечаю я. Возможно, чуть резче, чем хотела. Ладно. Успокойся. Все в порядке. Подумаешь, какой-то Мак. – Но ничего страшного! Чем больше народу, тем лучше. Я легко схожусь с людьми.

Джульетта закрывает лицо руками.

– Боже, прости, пожалуйста. Я была уверена, что все тебе рассказала. Клянусь, он очень милый. Мы с ним каждый день болтаем на тамблере.

– Ага! – жизнерадостно киваю я, хотя на самом деле такой поворот меня совсем не радует. И у меня прямо зудит сказать об этом Джульетте. Знай я заранее, что придется неделю общаться с каким-то парнем, которого я в глаза не видела, я бы, скорее всего, не приехала. Но я провела тут всего десять минут и боюсь, что, если все выложу, нам обеим станет неловко.

Ничего не поделаешь, придется врать. Уж неделю я как-нибудь продержусь. Будем надеяться, Господь меня простит. Он знает, что я должна быть здесь. Ради «Ковчега».

– Значит, мы выйдем в шесть, вернемся к пицце, посмотрим фильм, а в два часа начнется награждение, да? – с преувеличенной бодростью говорю я, хотя слова вязнут на языке.

На часах семнадцать минут шестого. Сегодня ночью мы ляжем поздно – в два часа по местному времени стартует премия West Coast Music Awards. И наши мальчики – «Ковчег» – будут там выступать. Это их первое выступление на американской церемонии награждения.

– Да, – решительно кивает Джульетта. Я вот тоже недавно кивала, только на уме у меня было совсем иное.

Я начинаю нервно ходить по кухне, а Джульетта достает телефон.

– Мальчики приехали в отель! – восклицает она, глядя на экран.

Скорее всего, заглянула к ним в твиттер. @ArkUpdates – наш главный источник информации. Поверить не могу, что не проверяла его целый час.

– Фотографии есть?

– Только смазанные, как они выходят из машины.

Я заглядываю ей через плечо, чтобы получше рассмотреть фото. Вот они. Наши мальчики. «Ковчег». Нечеткие пиксельные мазки, наполовину скрытые могучими телохранителями в темных костюмах. Роуэн впереди, Джимми второй, Листер замыкающий. Они будто связаны. Как «Битлз» на Эбби-роуд или дошколята на прогулке в парке.

ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ

– Просыпайся, Джим-Джем. – Роуэн слегка пинает меня в лодыжку. Мы в полном составе едем в одной машине, что для разнообразия приятно. Обычно на всякие церемонии награждения нас доставляют по отдельности, и мне приходится сидеть с телохранителем, который буравит меня взглядом, будто я – карточка с редким покемоном.

– Я не сплю, – отзываюсь я.

– А вот и спишь, – настаивает Роуэн и шевелит пальцами над головой. – Ты не с нами.

Роуэн Омонди сидит напротив меня в задней части нашего «Хаммера». Выглядит отпадно, впрочем, как и всегда. Волосы завиты – с этой прической он ходит последнюю пару месяцев, – глаза скрыты за линзами новых очков-«авиаторов». Красный костюм с белыми и золотыми цветами буквально пылает на фоне темной кожи. На ногах – ботинки от Кристиана Лабутена.

Роуэн сцепляет пальцы на колене, отчего его кольца не слишком мелодично звякают.

– Эй, мы же не в первый раз в таком участвуем. А я прямо слышу, как у тебя мысли в голове стрекочут. – Он стучит пальцем по виску и выжидательно на меня смотрит.

Мысли в голове стрекочут. Вот за это я и люблю Роуэна. Он произносит слова так, будто сам их придумал. Наверное, поэтому именно он пишет для нас тексты.

– Волнуюсь, – отвечаю я. – Я просто волнуюсь.

– Почему? – не унимается Роуэн.

Я смеюсь и качаю головой.

– Ты ведь знаешь, это так не работает. Мы уже проходили.

– Да, но у всего есть причина и следствие.

– Волнение – это и причина, и следствие. Как двусторонний скотч.

– О.

Роуэн не в первый раз пытается разобраться с моей тревожностью. Она успела стать полноправным членом нашей группы. Я даже обратился за помощью к психотерапевту, но в последний год – с гастролями по Европе и новым альбомом – у меня не было возможности толком заниматься. К тому же, откровенно говоря, мы пока не нашли общий язык: я даже не рассказал ему о жуткой панической атаке, которая приключилась со мной на благотворительном концерте для организации «Дети в беде». В конце концов я все равно вышел на сцену и спел. Можете посмотреть на ютьюбе. Если приглядеться, видно, как у меня слезы бегут по щекам.

В машине воцаряется молчание. Издалека доносятся крики толпы, которые чем-то напоминают шум прибоя. Мы почти на месте.

Если подумать, не только тревожность виновата в том, что я себя паршиво чувствую. Вообще-то я действительно нервничаю из-за выступления. Плюс, как обычно, беспокоюсь из-за самых разных вещей – которые, строго говоря, не стоят того, чтобы из-за них переживать. На данный момент список «Причин, по которым Джимми не может уснуть по ночам» возглавляет подписание нового контракта, на пятки ему наступает возвращение домой после тура, и где-то за ними маячит сегодняшняя церемония награждения West Coast Music Awards (читай: первое живое выступление в Америке). Просто еще один концерт, да-да. За маленьким исключением: в зале будут присутствовать лучшие музыканты мира и люди, которые о нас слыхом не слыхивали, а не подростки, уже заучившие наши песни наизусть.

Все меняется слишком быстро, меня одолевают радостное волнение и страх, и мой мозг просто не знает, как с этим разобраться.

– Не понимаю, чего ты нервничаешь. Мы же наконец выступаем в «Долби»[1]. – Листер от возбуждения подпрыгивает на сиденье, на его лице – широкая ухмылка. – Серьезно, я сейчас обосрусь от счастья. Давайте, не кисните!

Роуэн морщит нос.

– А можно обойтись без туалетных шуточек, пока на мне «Бёрберри»?

– Если про тревожность говорим, то и про дерьмо можем. По сути, одно и то же.

Алистер Бёрд. Одного взгляда на него хватает, чтобы понять: со вчерашнего дня он не прикасался ни к спиртному, ни к сигаретам. С виду его действительно переполняет энтузиазм, но он сам не замечает, как стискивает зубы. И мешки под глазами тоже говорят о многом. После случая на шоу «Икс-Фактор»[2], О Котором Мы Больше Не Вспоминаем, наш менеджер Сесили установила для Листера особое правило: никакого алкоголя за пять часов до появлений на публике. Курить в дни выступлений ему тоже нельзя, хотя обычно он никуда не выходит без пачки сигарет.

Впрочем, со стороны и не скажешь, что у Листера какие-то проблемы. Для всех он прекрасный, идеальный, безупречный и так далее и тому подобное. Его фирменный стиль «я только что вылез из кровати» – небрежность в духе Джеймса Дина или моделей Кельвина Кляйна. Сегодня на нем куртка-бомбер от Луи Вюиттона и рваные черные скинни-джинсы. Листер хлопает меня по спине, немного не рассчитав силу.

– Ну ты хоть немного рад? – спрашивает он, не переставая улыбаться.

Ему трудно не улыбнуться в ответ.

– Конечно.

– Отлично. А теперь вернемся к главному вопросу: каковы шансы, что я столкнусь с Бейонсе и она сообразит, кто я такой?

Я отворачиваюсь к тонированному окну – из-за него Голливуд кажется темнее, чем на самом деле. Сердце, охваченное страхом и предвкушением, колотится слишком быстро. На меня накатывает волна сильного чувства, имя которому – поверить не могу, что я здесь. Сейчас это случается со мной все реже, но иногда я все же вспоминаю, какой странной жизнью живу.

И какой чудесной. Как мне повезло.

Я бросаю взгляд на Роуэна. Он смотрит на меня, на губах – легкая усмешка.

– Ты улыбаешься, – говорит он.

– Заткнись, – отвечаю я, хотя он прав.

– Мальчики, советую расслабиться и наслаждаться происходящим, – подает голос Сесили. Она сидит, скрестив ноги, и неотрывно смотрит в телефон. – Со следующей недели график у вас будет напряженнее некуда.

Сесили – единственная из нас, кто хоть немного похож на нормального человека. Для церемонии она выбрала синее платье, тугие черные кудряшки уложены на одну сторону, на шее болтается шнурок с бейджиком. Из дорогих вещей – только большой айфон в руке.

Сесили Уиллс – менеджер нашей группы. Она старше нас лет на десять, не больше, но при этом все время указывает, что нам делать, куда идти, где стоять и что говорить. Без нее мы бы понятия не имели, чем занимаемся.

– Не нагнетай, – закатывает глаза Роуэн.

– Я просто держу руку на пульсе, малыш. Новый контракт в корне отличается от того, по которому вы работаете сейчас. И вам еще привыкать к жизни после гастролей.

Новый контракт. Вернувшись домой из евротура, мы подпишем новый контракт с нашим звукозаписывающим лейблом «Форт Рекордс».

Новый контракт означает более продолжительные гастроли. Больше интервью, больше крупных спонсоров, больше мерча – и, главное, мы наконец отправимся покорять Америку. Наш сингл в США недавно вошел в десятку лучших, но нам организуют настоящий тур по Штатам, чтобы мы завоевали американскую аудиторию – а вместе с ней, быть может, и весь мир.

И мы, конечно, всеми руками за. Никто не возражает против того, чтобы наша музыка звучала во всех уголках планеты, а имена вошли в учебники истории. Но все эти интервью, гастроли, участие в чужих концертах и прочее в утроенном количестве, честно говоря, не вызывают у меня особого энтузиазма. Более того, такое будущее пугает.

– Нам обязательно сейчас об этом говорить? – бормочу я.

Сесили продолжает что-то печатать в телефоне.

– Разумеется, нет, малыш. Можем вернуться к дерьму и тревожности.

– Отлично.

Роуэн тяжело вздыхает.

– Посмотрите, что вы наделали. Превратили Джимми в ворчуна.

– Ничего я не ворчу…

Листер открывает рот в притворном изумлении.

– А я-то тут при чем?

– Вы оба постарались. – Роуэн обводит рукой Листера и Сесили.

– Никто ни в чем не виноват, – говорю я. – Просто у меня странное настроение.

– Но ты ведь рад? – опять спрашивает Листер.

– Да! Очень рад.

И я действительно рад. Только еще нервничаю и напуган до чертиков.

Теперь все трое внимательно смотрят на меня.

– Мы же выступаем в «Долби»! – кричу я и ловлю себя на том, что снова улыбаюсь.

Роуэн складывает руки на груди и выразительно поднимает брови. Но потом кивает и ничего не говорит. Листер издает торжествующий вопль и принимается опускать окно, но Сесили проворно шлепает его по руке и возвращает стекло на место.

Крики на улице уже не напоминают шум прибоя – теперь это скорее пронзительный скрежет гигантских механизмов. «Хаммер» останавливается, и я чувствую, что меня слегка мутит. Не знаю, почему сегодня настолько тяжелее. Я всегда нервничаю, но обычно держу себя в руках.

Уверен, как только мы окажемся на сцене, я приду в норму. И буду наслаждаться, как советовала Сесили.

Я пробегаюсь пальцами по ключицам, нахожу крохотный крестик, который болтается на шее, и прошу Бога послать мне немного спокойствия. Надеюсь, Он услышит.

Сегодня я в черном – в группе это мой цвет. Узкие брюки длиной до щиколоток, ботинки-челси, которые уже натерли мне ноги, широкий джинсовый пиджак и рубашка, воротник которой пытается меня задушить. И маленький значок с флагом трансгендеров – я всегда прикалываю его, когда выхожу в свет.

Роуэн отстегивает ремень, ласково хлопает меня по щеке, щиплет Листера за нос и командует:

– На выход, господа.

К девочкам нам не привыкать. Они всегда здесь, ждут нас. Честное слово, я не против. Не понимаю, правда, почему они сходят по нам с ума, но я их тоже в каком-то смысле люблю. Как люблю смотреть в инстаграме видео со щенками.

Мы вылезаем из машины; какая-то женщина кидается приводить в порядок наши прически и макияж, другая быстро чистит роликом мой пиджак. Мне нравится, как они вечно возникают из ниоткуда. Мужчины в джинсах с большими камерами. Лысые телохранители в черном. И у всех эти чертовы бейджики.

Роуэн натягивает серьезное выражение лица. Умереть можно. Этакая смесь надменности, недовольства и затаенных чувств. Перед камерами он не улыбается.

Зато Листер улыбается за троих – он всегда хорошо получается на фото. И явно не страдает от синдрома стервозного лица, скорее наоборот.

От криков можно оглохнуть. В основном все вопят: «Листер! Листер!» Он поворачивается, вскинув руку в знак приветствия, и я тоже отваживаюсь поглядеть по сторонам.

Девочки. Наши девочки. Виснут на проволочной ограде, размахивают телефонами, грозят затоптать друг друга и визжат от счастья.

Я тоже поднимаю руку, приветствуя их, и крики набирают громкость. Вот так мы и общаемся.

Взрослые, чья обязанность – сопровождать «Ковчег» везде и всюду, подталкивают нас в нужную сторону. Телохранители, гримеры, женщины с рациями… Листер вырвался чуть вперед, Роуэн идет за ним, а я болтаюсь в хвосте и неожиданно понимаю, что жду этой церемонии сильнее, чем какой-либо. В Великобритании нам уже случалось бывать на подобных, но в Америке эта для нас первая и потому – особенная. Это наш первый шаг на пути в американскую музыкальную индустрию, первый шаг к мировому успеху – и к тому, чтобы остаться в истории.

Подумать только: мы проделали весь этот путь, от старого гаража где-то в Кенте – до красной ковровой дорожки в Голливуде.

Я поднимаю лицо к калифорнийскому солнцу и ловлю себя на том, что снова улыбаюсь.

Фотографии – это очень важно, сами понимаете. Словно в мире недостаточно наших фото в хорошем качестве. Сесили как-то пыталась мне объяснить. Им нужны свежие снимки, сказала она. Последние фотографии моей новой прически – мне недавно выбрили виски. Фото костюма, в который одет Роуэн, – журналам мод тоже нужна пища для обсуждений. Нужны свежие фотографии Листера. Потому что они продаются.

Мы позируем для прессы. Под вспышками камер мне иногда кажется, что, кроме нас троих, тут никого нет, хотя мы постоянно окружены людьми. Взрослые суетятся рядом заботливыми пчелами, аккуратно подталкивают нас в нужное место, а потом шмыгают прочь, чтобы не испортить кадр. Я встречаюсь взглядом с Листером, и он одними губами произносит: «Ща обосрусь от счастья», – прежде чем повернуться к камерам и одарить зрителей ослепительной улыбкой.

Я, как всегда, стою посередине, скрестив руки на груди. Роуэн – самый высокий из нас – слева, держит руку на моем плече. Листер справа, ладони спрятаны в карманы. Мы никогда не обсуждали, кто где встанет, так повелось с самого начала.

Фотографы, как и фанатки, больше всего интересуются Листером.

Он это ненавидит.

Роуэн считает, что это уморительно.

И я с ним полностью согласен.

Но никто, кроме нас троих, об этом не знает.

«Сюда!», «Посмотрите направо!», «Ребята!», «Листер!», «Сюда!», «Теперь налево!»

Снова и снова. Нам остается только смаргивать вспышки камер и ждать.

Наконец какой-то мужчина машет нам, чтобы мы двигались дальше. Фотографы не унимаются и кричат все громче. Беру свои слова назад: они еще хуже фанаток, потому что делают это ради денег, а не из-за любви.

Я по привычке стараюсь держаться поближе к Роуэну. Он поворачивается ко мне:

– Оживленно тут сегодня.

– Это Калифорния, детка, – отвечаю я.

– Забавный старый мир… – Роуэн вытягивает руки, чтобы поправить рукава. – А еще я вспотел, как мышь.

– Странно, учитывая, что это я весь в черном.

Вспышки камер отражаются в его очках.

– На тебе хоть носки есть. А я уже чувствую, как воняют ноги. – Роуэн выразительно косится на свои «лабутены». – Кожаные туфли без носков – до такого даже испанская инквизиция не додумалась. У меня там настоящее потное болото.

Я прыскаю со смеху, и мы идем дальше.

Здесь собралось больше всего девочек. Перед нами простирается бесконечная красная дорожка, и фанатки с телефонами стоят по обе стороны, напирая на забор. Когда-то я мечтал о том, чтобы поговорить с каждой из них.

Листер кидается вперед очертя голову, сразу забирает влево и начинает тормозить на каждом шагу, чтобы сделать селфи с очередной поклонницей. Они хватают его за куртку и за руки. Он улыбается и двигается дальше. Телохранитель идет в паре шагов позади.

Роуэн ненавидит фанаток, ненавидит то, как они визжат, цепляются за него, рыдают и просят зафолловить в твиттере. Но он не хочет, чтобы они его ненавидели, – и потому тоже снисходит до селфи.

А я – нет. Больше нет. Я вообще к ним стараюсь не приближаться. Помахать и улыбнуться – это всегда пожалуйста. И я благодарен, искренне благодарен им за то, что они здесь, за то, что поддерживают и любят нас, но… Они меня пугают.

Мне в любой момент могут причинить боль. В такой толпе легко пронести пистолет – и затеряться. Достаточно одного выстрела, и я труп. И потом не вычислишь, кто стрелял. Я – участник одного из самых успешных и знаменитых европейских бойз-бендов. А значит, ходячая мишень.

Как это на меня похоже. Паранойя, ужас и старательное накручивание себя – не слишком ли большая нагрузка для маленького мозга?

Мне хочется сбежать отсюда, но вместо этого я замедляю шаг и еще усерднее машу фанаткам. Они машут мне в ответ, улыбаются, плачут. Такие счастливые. Это здорово. Кажется, им все нравится.

Ближе к концу дорожки мы снова сходимся, ступая практически друг за другом. Иногда я жалею, что мы не можем взяться за руки. Да уж, сольным исполнителем я не стану ни за какие деньги. Проходить через такое в одиночку – спасибо, как-нибудь без меня.

Это огромное напряжение. И страх, который никогда не исчезает. Девочки кричат и цепляются за тебя. Большинству интересны только наши смазливые личики. Но пока мы трое вместе, играем свою музыку, путешествуем с ней по разным городам и дарим миллионам улыбки, оставляя след в этом мире, – что ж, я готов потерпеть. Все хорошо. Все в порядке. Все нормально.

Роуэн бросает взгляд в мою сторону и кивает. Затем хлопает Листера по спине. По крайней мере, я не один.

АНГЕЛ РАХИМИ

С тех пор как Джульетта объявила, что я не единственный друг из интернета, с кем она будет тусить, все начало стремительно портиться. Теперь ей совестно, что она забыла меня предупредить, а мне не по себе от перспективы общаться с незнакомым человеком, так что первоначальная радость от долгожданной встречи стремительно испаряется.

К счастью, я отлично умею притворяться, будто все в порядке, пусть даже крошечный гномик внутри моей головы пронзительно вопит, что все очень-очень плохо. Поэтому я беззаботно болтаю по пути к станции метро, где нам предстоит встретиться с неким Маком, чья фамилия и личность в целом остаются для меня тайной за семью печатями. Болтать обо всякой ерунде, когда хочется молчать, я тоже умею прекрасно.

Джульетта, кажется, не возражает – особенно когда я заговариваю об инстаграме Роуэна.

Мы поворачиваем за угол, и я замечаю на той стороне дороги красно-синий знак подземки.

– Ну и какой он, этот Мак? – наконец спрашиваю я.

Джульетта запихивает руки поглубже в карманы.

– Он… тоже из фандома «Ковчега». И ему восемнадцать, как нам. Он… – Джульетта колеблется, не зная, что еще сказать. – Он очень любит музыку.

– М-м-м! – киваю я. – И давно вы познакомились?

– Где-то пару месяцев назад, но мы каждый день болтаем на тамблере, поэтому у меня такое чувство, будто мы знаем друг друга всю жизнь, понимаешь? Надеюсь только, что он не окажется каким-нибудь сорокалетним охотником на малолеток в нелепой шляпе.

Джульетта делает вид, будто поправляет упомянутую шляпу, и я фыркаю от смеха.

– Да уж, точно.

Интересно, со мной у нее тоже ощущение, будто мы знакомы всю жизнь? Ведь мы-то знаем друг друга уже два года.

– Вот он! – Джульетта тычет пальцем в толпу, рвущуюся через турникеты. Понятия не имею, на кого она показывает. Я замечаю нескольких парней примерно нашего возраста, и любой из них может быть Маком. Ориентируясь на описание Джульетты, ничего особенного я не жду.

Один из парней вдруг отделяется от толпы.

Что ж, мои ожидания полностью оправдались.

Мак – яркий образчик среднестатистического белокожего британца.

Он старательно машет нам – точнее, Джульетте – и улыбается. Стоит признать, он довольно симпатичный. Приятные, но довольно-таки обычные черты лица. Стрижка, которую сейчас носят все парни. Можно подумать, что его вывели в лаборатории. Честное слово, не знаю. В общем-то, он похож на парня, которого я могла бы счесть привлекательным.

Когда Мак подходит, Джульетта шагает ему навстречу, оставляя меня позади.

– Привет! – говорит она чуть нервно.

– Привет! – отвечает Мак. Он тоже взволнован.

Они улыбаются друг другу, а потом Мак разводит руки в стороны, и Джульетта приподнимается на цыпочки, чтобы его обнять.

Ага. Кажется, я начинаю догадываться, что тут на самом деле происходит.

– Как доехал? – спрашивает Джульетта, наконец отрываясь от него.

– Неплохо! Ну ты знаешь. Поезда, – говорит он, зачем-то выделяя последнее слово.

Джульетта смеется. Она явно все поняла.

Ты знаешь. Поезда.

Они непринужденно болтают две невыносимо долгие минуты, прежде чем Джульетта вспоминает о моем существовании.

– Кстати! – восклицает она и поворачивается ко мне. – Это моя подруга Ангел.

Я снова чувствую себя неловко оттого, что меня называют сетевым именем. Но мы ведь все из интернета. Для этих людей я действительно Ангел, а не Фереште.

Мак отрывает взгляд от Джульетты и внимательно смотрит на меня.

– Привет, как дела? – спрашивает он, но в его глазах я отчетливо читаю: «Какого хрена ты здесь делаешь?»

– Привет! – отзываюсь я как можно более жизнерадостно. Ненавижу, когда люди спрашивают «Как дела?», словно им в самом деле интересно. Достаточно просто поздороваться.

Мак живо напоминает мальчишек, которые третировали меня в школьном автобусе. Повисает напряженное молчание. Наконец я хлопаю в ладоши, отвожу взгляд в сторону и говорю:

– Что ж, муки знакомства позади. Пойдемте домой, мне не терпится сунуть в рот кусок пиццы.

Я почти жду, что Джульетта отпустит какой-нибудь саркастичный комментарий – или хотя бы поддержит меня в стремлении воссоединиться с пиццей, как она всегда делала, когда мы общались в сети, – но она лишь вежливо смеется. Вместе с Маком.

– «Радиохед» – отличная группа, – говорит Мак по дороге к Джульеттиной бабушке. Я чуть отстала от них – на тротуар трое в ряд не влезают. – Знаю, их считают стариками, но такие песни не устаревают. Уверен, тебе понравится.

Джульетта хихикает:

– Ты же меня знаешь, я готова слушать все, что звучит более-менее сносно.

– Я пришлю тебе ссылку на «Everything In Its Right Place», потом обсудим, – продолжает Мак, пробегая руками по волосам. – До мурашек пробирает.

Акцент у него похож на Джульеттин – такой же претенциозный, как у ребят из сериала «Золотая молодежь Челси»[3], – но в исполнении Мака он звучит отвратно. Когда говорит Джульетта, я вспоминаю актеров, которые играли в фильмах про Нарнию. А когда рот открывает Мак, на ум приходят киношные злодеи.

– Конечно, присылай, – с энтузиазмом кивает Джульетта.

В жизни не подумала бы, что ее интересует «Радиохед». На первом месте для Джульетты всегда был «Ковчег», но, кроме него, она слушает в основном поп-рок и что-нибудь энергичное и оптимистичное. А не унылое старье.

Тем временем Мак не унимается:

– Я просто без ума от классической инди-музыки девяностых. Она мало кому нравится, но по мне, это лучше, чем слушать то, что слушают все.

– Разумеется, – улыбается Джульетта.

– Я так рад, что могу поговорить с тобой о музыке, – улыбается он в ответ. – В школе никому не нравится то, что нравится мне.

– Например, «Ковчег»? – спрашивает Джульетта.

– В точку.

Затем Мак пускается в пространные рассуждения о том, как много общего у «Ковчега» и «Радиохед». Я отключаюсь, когда он начинает утверждать, что на самые мрачные песни наших мальчиков, несомненно, вдохновил Том Йорк. Этот парень говорит не меньше меня, вот только не считает нужным держать свое мнение при себе. Уверена, Джульетта видит в Маке лишь чудаковатого музыкального задрота, а я негодую только потому, что не планировала делить ее с кем-то на этой неделе. И все равно не перестаю лелеять надежду, что срочный телефонный звонок заставит его помчаться на вокзал, сесть в поезд – и уехать куда подальше.

Даже в присутствии Дороти я все равно чувствую себя пятым колесом в телеге. Бесполезно это отрицать. Мак и Джульетта – как Феррис Бьюллер и Слоэн, а мне досталась роль Кэмерона[4]. Вот только эти двое неубедительны, а у меня нет крутой машины.

Я с радостью удаляюсь наверх для вечерних молитв – целых десять минут я не буду слышать голос Мака! Я прошу Господа послать мне силы быть доброй и не судить его слишком строго, ведь я знаю этого человека всего час… Хотя будем откровенны, если целый час разглагольствовать о старых рок-группах, не стоит обижаться, когда тебя попросят заткнуться.

Время переваливает за одиннадцать вечера. Дороти давно легла спать, а мы поужинали и теперь сидим в гостиной: Мак с Джульеттой на диване, я – в кресле. Ребята включили на «Нетфликсе» какой-то незнакомый мне сериал, и до двух ночи, когда нам в прямом эфире покажут, как «Ковчег» идет по красной ковровой дорожке, еще ждать и ждать. Я привыкла играть главную партию в разговорах с людьми, но Мак с Джульеттой прекрасно обходятся без меня.

В пять минут первого случается самое страшное.

Джульетта отлучается в туалет, и мы с Маком остаемся в гостиной одни.

– Итак, – говорит он, едва Джульетта скрывается за дверью, приглаживает волосы и смотрит на меня.

Что – итак? Как я должна на это реагировать?

– Итак, – не слишком оригинально отвечаю я.

Мак улыбается. Фальшиво, конечно, но стоит отдать ему должное – он хотя бы пытается казаться дружелюбным. Я понимаю, почему Джульетта на него запала. Густые волосы, не слишком искренняя, но приятная улыбка. Если нарядить его в рваные черные джинсы и прищуриться, можно ощутить ковчеговские флюиды.

– Расскажи о себе, Мак.

Он смеется, будто я сказала что-то забавное.

– Ничего себе, это серьезный вопрос! – Он наклоняется вперед и ставит локти на колени. – Мне восемнадцать, я закончил школу и через пару недель отправляюсь в Эксетерский университет, чтобы изучать историю.

Я киваю, словно мне все это безумно интересно.

– И… Наверное, можно сказать, что я обожаю музыку!

Он снова смеется и скребет в затылке, будто это признание его смущает.

– Занятно, – говорю я. Так много сказал – и я все равно ничего о нем не узнала. – А с Джульеттой вы начали общаться на тамблере?

Мак застенчиво улыбается.

– Ну да, я ей написал пару месяцев назад. Подумал, вдруг ответит… И мы как-то разговорились. Мне кажется, у нас много общего.

– М-м-м, конечно! – Надеюсь, это прозвучало не слишком саркастично. Просто мне сложно представить двух более разных людей. Джульетта обожает интернет-мемы и разбирать по косточкам фандомные теории. А Мак скорее похож на типа, который выкладывает селфи в инстаграм, чтобы собрать побольше лайков.

– Теперь твоя очередь. Расскажи о себе, – просит он.

– Без проблем, – отвечаю я, вскидывая брови, словно принимаю вызов на дуэль. – Мне тоже восемнадцать, я тоже закончила школу и с октября буду изучать в университете психологию.

– Психологию? Круто. Хочешь стать психологом? Или психотерапевтом?

Я складываю руки на груди и пожимаю плечами.

– Если б я знала!

Мак смеется, хотя в глазах его мелькает паника – словно он не уверен, можно смеяться над подобным или нет. Но уж лучше так, чем рассказывать ему правду: я выбрала психологию только потому, что по всем остальным предметам у меня оценки ниже среднего и она меня хоть чуть-чуть интересует. А вообще-то я понятия не имею, чем хочу заниматься.

Что, откровенно говоря, довольно паршиво – особенно когда твой старший брат учится на третьем курсе медицинского факультета в Имперском колледже Лондона, родители работают преподавателями и ты сама могла бы получше распорядиться такими генами.

Я гоню невеселые мысли прочь. Эта неделя будет целиком и полностью посвящена «Ковчегу». Я слишком долго этого ждала. С жизнью разберемся как-нибудь потом.

– Если честно, я не знаю, что буду делать после универа, – говорит Мак. – Я выбрал историю только потому, что мне это интересно, но вряд ли в такой области можно построить приличную карьеру. Восхищаюсь Джульеттой: ей хватило смелости пойти в театральный, а не поступать на юридический, как ее родители…

Мак снова пускается в пространные рассуждения, не утруждая себя тем, чтобы делать паузы, и я быстро теряю нить разговора. На самом деле теперь понятно, почему они с Джульеттой нашли общий язык. Джульетта – прирожденная слушательница, и терпения ей не занимать.

– Эй! – внезапно восклицает Мак. – Давай зафолловим друг друга на тамблере?

– Ага, конечно, – киваю я и лезу в карман за телефоном.

– Какой у тебя ник? – спрашивает Мак.

– jimmysangels.

– Ангелы Джимми? – со смехом переспрашивает Мак. – Как «Ангелы Чарли»? Круто. Прям классика.

Я не смотрела «Ангелов Чарли».

– Просто меня зовут Ангел, и я люблю Джимми, так что ник сам напрашивался.

– А тебя на самом деле зовут Ангел? Это супер!

Я секунду колеблюсь, но потом все же с улыбкой отвечаю:

– Ага.

Технически я даже не вру.

– А Мак – это сокращенно от Кормака, что довольно глупо, потому что Кормак – ирландское имя, а во мне нет ни капли ирландской…

– Какой у тебя ник?

– А, точно, mac-anderson.

Наверное, это его полное имя, думаю я. Кормак Андерсон. В профиле на тамблере высвечивается информация: «мак, 18, вб. живу ради хорошей музыки и крутой обуви». Невольно бросаю взгляд в другой конец комнаты, чтобы посмотреть, в чем он пришел. Кроссовки Yeezy. Я разочарована. И почему они есть у каждого первого? Они же стоят фунтов восемьсот, если не больше.

– Вот, – говорит Мак, и я вижу, что он на меня подписался.

– Супер, – откликаюсь я.

Мы киваем друг другу, и в комнате снова повисает молчание. Дверь открывается – Джульетта наконец вернулась. Спасибо тебе, Господи. Мак смотрит на нее с огромным облегчением.

А она замирает на пороге и с улыбкой переводит взгляд с меня на Мака.

– Я смотрю, вы… разговорились, – замечает она.

– Еще как, – отвечаю я.

– Да мы теперь просто лучшие друзья, – ухмыляется Мак. – Ты нам больше не нужна, Джулс.

Джулс?! Они добить меня решили. Сначала это «ну ты знаешь, поезда», теперь «Джулс». Нет, серьезно?

Джульетта тем временем снова садится на диван рядом с Маком.

– Больно слышать. Ведь всего через пару часов будут показывать «Ковчег», и вам придется постараться, чтобы от меня избавиться. Добровольно я отсюда не уйду.

Мак шутливо пихает ее в бок и шепчет что-то. Я из кресла ничего не слышу, а вот Джульетта довольно смеется. Меня посещает странное чувство, что они смеются надо мной. Хотя ведь не стали бы они делать это в моем присутствии. Или стали бы? Да нет.

Диванная парочка продолжает флиртовать, а я в сотый раз открываю твиттер в напрасной попытке сбежать из романтической комедии, в которой мне досталась роль второстепенного комического персонажа, введенного в сюжет исключительно ради расового разнообразия.

Я уже скучаю по прежней Джульетте.

К часу ночи я с маниакальным упорством обновляю твиттер «Ковчега» в надежде получить хоть какие-то новости. До прямой трансляции с красной дорожки еще целый час, но вдруг кто-нибудь сфотографирует их машину по пути на церемонию или поймает возле отеля…

С фандомом «Ковчега» никогда не угадаешь, что тебя ждет.

Он один из самых массовых в интернете, и я состою в нем с момента возникновения. Фандом вездесущ, он есть в твиттере, инстаграме, на тамблере, ютьюбе и во всех мало-мальски заметных соцсетях. Он растет с каждым днем. Возраст фанатов варьируется от десятилеток, которые твитят мальчикам «ПОДПИШИСЬ НА МОЮ СТРАНИЧКУ!!!», до тех, кому за тридцать и у кого за плечами пять-шесть многостраничных романов-фанфиков. И это не считая толпы моих ровесниц, которые без устали спорят, строят безумные теории, любят, ненавидят и всегда, всегда думают о наших мальчиках.

Я вступила в фандом, когда все только начиналось – четыре года назад. «Ковчег» в то время выкладывал каверы на ютьюбе. Я была там, когда их видео завирусилось и они подписали контракт со студией на рекордную сумму. Я была там, когда они впервые выступили на Radio 1 – и когда их первый сингл покорил чарты Великобритании.

Я прошла с ними через медиабурю, разразившуюся, когда шестнадцатилетний Джимми признался, что он трансгендер – при рождении ему был приписан женский пол. Я прочла от корки до корки хорошие статьи («Джимми Кага-Риччи: новая транс-икона») и плохие, которых было намного больше («Не слишком ли мы увлеклись “разнообразием”?»; «“Ковчег”: Чернокожий парень, белый парень и трансгендер смешанной расы»; «Неужели успех “Ковчега” связан с одержимостью миллениалов разнообразием?»; «Политкорректность разрушает музыкальную индустрию»).

К счастью, за стенаниями обывателей слышались и голоса разумных людей, которые радовались тому, что парень-трансгендер стал одним из самых популярных музыкантов в мировой истории.

Я была с «Ковчегом», когда они появились на обложке журнала GQ и впервые выступили на фестивале в Гластонбери. Была с ними, когда фанаты начали шипперить Джимми и Роуэна – и когда пошел слух, что Листер бисексуал. Участвовала в дискуссиях об истоках дружбы Джимми и Роуэна – и обсуждала теории о бонусном треке ко второму альбому. И разумеется, не обошла стороной видео на песню «Жанна д’Арк», породившее горячие споры.

Пусть не физически, но душой, мыслями, всеми своими чувствами я была там.

Один из стилистов «Ковчега» выкладывает в твиттер фотографию Джимми. Он улыбается и смотрит куда-то в сторону. Джимми одет во все черное – как мы и предполагали, – но на нем джинсовый пиджак. Это что-то новенькое. Ему идет. Шелковистые темные волосы выбриты на висках, отчего лицо стало более эльфийским и почему-то выглядит старше. Иногда мне трудно поверить, что мы с ним ровесники. А иногда кажется, что мы росли вместе.

Он мой любимец. Джимми Кага-Риччи.

Не подумайте, что я в него влюблена. Нет, дело не в этом. Но, господи боже мой, если бы по земле ходили ангелы, он был бы одним из них.

ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ

– Сегодня мы ведем трансляцию с церемонии West Coast Music Awards, и рядом со мной три величайших исполнителя Великобритании: Листер, Роуэн и Джимми из «Ковчега»!

Улыбчивый комментатор в костюме – не знаю, как его зовут, – поворачивается к нам, и камера следует за ним. Этот участок ковровой дорожки выделен специально для интервью. Пообщаться с нами хотят решительно все, поэтому мы просто идем вперед и останавливаемся, только когда Сесили тыкает пальцем в какого-нибудь журналиста.

В ответ я как можно жизнерадостнее говорю: «Привет, как жизнь?» – Листер ограничивается одним «Привет», а Роуэн молча кивает и улыбается.

– Как себя чувствуете, мальчики?

Я стою ближе всего к комментатору, и потому он подносит микрофон ко мне. Я ухмыляюсь и кошусь на «мальчиков».

– Все отлично, спасибо!

Листер поддакивает, а Роуэн снова кивает.

– Три месяца назад ваш сингл «Жанна д’Арк» взорвал чарты, и теперь «Ковчег» участвует в номинации «Новая звезда» одной из самых престижных музыкальных премий. Сегодня ваше второе выступление в США, верно?

Не успеваем мы ответить, как комментатор продолжает.

– Как вы оцениваете свои шансы? – интересуется он с лукавой улыбкой, словно задавать этот вопрос опасно.

Это, конечно, смешно. Два года назад мы выиграли в номинации «Лучшая британская группа» на BRIT Awards[5], и с тех пор другие премии нас мало волнуют. Круто уже то, что мы приехали в Калифорнию и можем издали полюбоваться на Бейонсе.

– Ну, – начинаю я, – забавно, что WCMA в своих твитах называет нас поп-группой, хотя мы ни разу не поп-группа.

Я говорю это со смехом, хотя мне и в самом деле хотелось бы, чтобы люди воспринимали нас как рок-группу. Потому что мы играем рок. С большой натяжкой нас можно отнести к технопопу. И нет, я не музыкальный сноб. Отстаньте.

Интервьюер тоже смеется.

– Правда? Это безумно интересно. – Его взгляд уходит куда-то в сторону, и вот он уже тянет микрофон к Листеру. – А ты, Листер? Что думаешь о сегодняшнем выступлении? У вас сильные соперники!

Листер глубокомысленно кивает и отвечает бодрым голосом, предназначенным для подобных интервью:

– Знаете, неважно, выиграем мы или нет. Мы вкладываем душу в свою музыку, за это слушатели нас и любят. И это, я считаю, самое главное. Быть номинированными для нас большая честь, и мы очень рады, что будем сегодня выступать на WCMA.

Я с трудом сдерживаю смех. Когда нужно нести всякую пургу, Листеру нет равных. Он просто неподражаем.

– Ваш последний сингл «Жанна д’Арк» пришелся фанатам по вкусу. Они его обожают. – Интервьюер поворачивается к Роуэну. – Эта композиция породила несколько довольно-таки сумасшедших теорий.

Роуэн рядом со мной переминается с ноги на ногу. Ему явно неуютно.

Приехали.

– А что вы, парни, думаете обо всех этих безумных слухах о… как там? – Интервьюер изображает пальцами кавычки: – «Джоуэне»? Насколько я знаю, они во многом связаны с видео на эту песню.

Листер громко вздыхает. Я застываю с кривой улыбкой, пытаясь сообразить, как бы ответить повежливее. Что можно сказать, чтобы не разозлить фанатов – но и не соврать? И не оказаться вновь на первых полосах всей желтой прессы.

Клип на песню «Жанна д’Арк». Почему-то фанаты решили, что это метафора наших с Роуэном «романтических» отношений. Которых на самом деле нет. Разумеется, все это чушь, но фанатам нравится искать тайный смысл во всем, что мы делаем.

Не то чтобы это сильно раздражало – поверьте, есть вещи, которые бесят нас куда сильнее. Но конкретно сейчас очень обидно: «Жанна д’Арк» – одна из лучших наших песен, мы ею гордимся, а всех волнует только, спим мы с Роуэном или нет.

– Наши фанаты, – Роуэн отвечает прежде, чем я успеваю открыть рот, – люди невероятно увлеченные. – Его голос звенит от напряжения. – И мы признательны им за это. Но, как и во все времена, начиная с Библии и заканчивая «Битлз», порой они слегка перегибают палку. – Роуэн идет по самому краю. – И все это исключительно из любви к нам, да? – Он ударяет себя в грудь. – Это все любовь. Они просто очень нас любят. Потому и сочиняют эти… ну да… истории. И я не собираюсь их останавливать. Потому что мы их тоже очень любим, верно, парни?

Листер фыркает и кивает.

– Конечно! – поддакиваю я.

И когда мы научились так притворяться?

– А Джимми, – продолжает Роуэн, в типично мужской манере хлопая меня по плечу, – Джимми мне как брат. И фанаты прекрасно это знают. Весь мир об этом знает. Думаю, в этом и заключается секрет «Ковчега». Пусть мы не родные по крови, мы правда братья.

Интервьюер прижимает руку к сердцу и говорит:

– Как приятно это слышать…

Он явно хочет что-то добавить, но Сесили и охрана уже машут нам, чтобы мы шли дальше, так что у него остается буквально пара секунд.

– Спасибо, что присоединились к нам сегодня, и удачи вам, ребята! – успевает выпалить он прежде, чем мы уходим – только для того, чтобы пройти через все это снова.

Когда камеры наконец остаются позади, Листер в знак молчаливого одобрения хлопает Роуэна по спине, а тот лишь хмыкает и отвечает:

– Они все равно что-нибудь еще придумают.

Но это неважно, правда. Это часть нашей работы. И когда следующий журналист спрашивает, какие музыканты мне нравятся, я принимаюсь рассказывать о Лорд[6] и чувствую себя чуть лучше.

– Это уже не смешно, – говорит Роуэн Сесили, пока зал аплодирует очередному исполнителю, закончившему выступать. – Ты всю церемонию просидишь, уткнувшись в телефон? Это, на минуточку, крупнейшая музыкальная премия в мире.

Нам четверым не повезло получить места в первом ряду, прямо под прицелом камер. Я стараюсь не особо двигать губами, когда говорю.

– Я бы с удовольствием, – отвечает Сесили, вскидывая брови, но не отрывая глаз от экрана. – Вот только ты вряд ли обрадуешься, если завтра несколько крупных блогов напишут о Блисс.

Роуэн стонет.

– Они до сих пор этим угрожают?

– А то. История с Блисс не дает им покоя, малыш. Меня целыми днями забрасывают имейлами.

– Они ее не получат.

– Я знаю.

Блисс – девушка Роуэна. Она обычный человек, и мы держим ее в тайне. Блисс не хочет славы. Топовые блогеры и журналы накопали о ней немало информации и вот уже несколько недель грозятся ее обнародовать – но, к счастью, на страже наших интересов стоит одна из лучших пиар-команд под предводительством Сесили. До сих пор ей удавалось держать их в узде.

Прессу не волнует, чего мы хотим. Их беспокоит только количество просмотров.

Сесили наконец поднимает глаза на Роуэна и хлопает его по колену.

– Не переживай, малыш. Я со всем разберусь.

Конечно, разберется. Всегда разбирается.

Зал снова сотрясает шквал аплодисментов. Гаснут огни, начинается новый номер. На огромном экране проступает окно, усеянное каплями, и зал наполняется мерным шепотом ливня, который приносит с собой тишину. Удивительное ощущение. На мгновение мне кажется, что я не здесь, что холодные капли и правда вот-вот скользнут мне за шиворот, придя на смену спертому воздуху набитого зрителями театра; шелест дождя вытеснит гул толпы, а вспышки молний заставят померкнуть свет электрических ламп. Я невольно вспоминаю Англию. Я скучаю по ней. Когда я в последний раз видел дождь? Два месяца назад? Три? Когда я вообще в последний раз был дома?

Я замечаю краем глаза крохотный красный огонек и мгновенно забываю, о чем думал. Камера смотрит прямо на меня.

АНГЕЛ РАХИМИ

На часах наконец два ночи, и мы смотрим, как они идут по красной дорожке.

Джимми, Роуэн и Листер. Наши мальчики.

Едва они появляются на экране, по лицу у меня расползается улыбка. Они выглядят такими счастливыми. Такими взволнованными. Так гордятся собой и тем, чего достигли.

Кажется, они были рождены для того, чтобы объединиться.

Я люблю их. Господи, как же я их люблю.

Роуэн самый серьезный. Он в группе старший и выглядит взрослее остальных. Во время интервью держится собранно, говорит убедительно. Наверное, из всех троих он самый молчаливый.

Листер – самый популярный. Его изображают на всех постерах. Ну а что касается характера… Люди считают его «плохишом», но лично меня от этого коробит. Листер просто общительный и дерзкий. В журналах его раз за разом называют «самым красивым» участником группы.

Но первое место в моем сердце принадлежит Джимми, потому что он такой настоящий. По нему видно, что на подобных мероприятиях он нервничает. Его голос слегка дрожит во время интервью и когда им вручают награды. Он изо всех сил старается улыбаться, даже если чувствует себя не в своей тарелке. Джимми кажется мне более сложной личностью, чем Роуэн и Листер, а может, я просто лучше его понимаю, потому что знаю, каково это – делать хорошую мину при плохой игре и через силу растягивать губы.

Интересно, смогу ли я сказать ему об этом на встрече с группой в четверг. Смогу ли я сказать вообще хоть что-то, когда увижу Джимми Кага-Риччи во плоти?..

– И кто тебе нравится больше всех? – спрашивает Мак Джульетту, когда трансляция прерывается на рекламу.

Мы сидим, завернувшись в одеяла; вокруг – жалкие остатки былого пиршества. Джульетта подключила ноутбук к телевизору, чтобы мы смотрели церемонию награждения на большом экране. Сна у меня ни в одном глазу.

– Роуэн, – без колебаний отвечает Джульетта.

– Почему?

– Просто он… так заботится об остальных, – говорит она, и в ее глазах я вижу ту самую Джульетту, с которой мы последние два года обсуждали «Ковчег», обмениваясь сотнями сообщений на фейсбуке. – Он им как отец. Это очень мило.

Мак, судя по выражению лица, думает, будто она шутит.

– А разве не потому, что он… красавчик?

Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы закатить глаза. Ежу понятно, что Мак запал на Джульетту, но можно действовать как-то поаккуратнее?

Джульетта смеется, точно он забавно пошутил.

– Нет! Да ну тебя. – Она игриво шлепает его по руке.

Серьезно, какого хрена? Джульетта, которую я знаю, изобразила бы, что ее тошнит, а потом спросила бы Мака, кто из группы кажется привлекательным ему. Джульетта продолжает:

– Джимми и Роуэн вместе. Так что для всех, кто мечтает забраться им в штаны, у меня плохие новости.

– Джимми… и Роуэн? – озадаченно смотрит на нее Мак.

А мы с Джульеттой смотрим на него.

– Да, Джимми и Роуэн, – повторяет Джульетта. – Ну, знаешь, Джоуэн.

– А! – Лицо Мака проясняется. – Конечно! Вместе – в смысле вместе.

Как можно быть фанатом «Ковчега» и не знать о Джоуэне – самом знаменитом пейринге с момента основания группы? Джимми и Роуэна начали шипперить еще в те времена, когда они выкладывали видео на ютьюбе. Стоило им рассказать о том, как они дружили в детстве, и фанатов было уже не удержать. Между ними правда что-то есть? Они влюблены и скрывают отношения? Честно говоря, никто не знает. Но намеки были, и очень убедительные. Достаточно увидеть, как они смотрят друг на друга, как заботятся друг о друге, как друг друга защищают.

Не буду скрывать, я тоже шипперю Джимми и Роуэна. Очень сильно шипперю.

Есть между ними что-то или нет, они в любом случае друг друга любят.

Я, прищурившись, гляжу на Мака. Интересно, как много он знает об этой части фандома? Как много он в принципе знает? Как часто проверяет твиттер @ArkUpdates с последними новостями? Принимает участие в дискуссиях? Что он думает о клипе «Жанна д’Арк», об истории с чемоданом двухлетней давности, о версиях по поводу бонусного трека?

Я бы спросила его об этом прямо сейчас, но не буду – до выступления «Ковчега» осталось всего ничего, и я не хочу портить себе настроение.

– Ангел? – окликает меня Мак, и голос его звучит чуть более напряженно, чем когда он обращается к Джульетте. – А тебе кто больше всех нравится?

– Определенно Джимми.

– Почему?

Я мило улыбаюсь и подпираю рукой подбородок.

– Ты знаешь, это очень интересная тема для обсуждения. Люди склонны думать, что фанатки бойз-бендов мечтают лишь о том, чтобы поцеловать предмет своего обожания, выскочить за него замуж и жить с ним долго и счастливо. Но если спросить напрямую, большинство девушек даже не скажут, что в них влюблены. Выражаясь точнее, это другая любовь. Любовь из разряда «я с радостью заслоню тебя от пули, но, если мы вдруг начнем целоваться, мне будет неловко». Добавь к этому тот факт, что в фандоме очень много представителей ЛГБТ-сообщества, поскольку здесь люди проще относятся к таким вещам, и ты поймешь, что процент девушек, которые пришли сюда только потому, что Листер тако-о-о-ой сексуальный, ничтожно мал. И это лишь одна из немногих вещей, которые сложно постичь человеку, не знакомому с фандомом «Ковчега».

Улыбка Мака увядает с каждым моим словом. Джульетта наконец забыла о флирте и с интересом переводит взгляд с Мака на меня и обратно.

– Погодите… то есть вы что… лесбиянки? – ошарашенно спрашивает Мак.

Я смеюсь. Он ни слова не понял из того, что я сказала.

– Нет, – говорю я – хотя, наверное, могла бы встречаться с девушкой, если бы влюбилась. А такого пока не случалось ни с девушкой, ни с парнем. Так что я, если честно, до сих пор не определилась. – Я просто хочу сказать, что быть в фандоме означает нечто большее, чем мечтать поцеловать парня из группы.

Мак беспокойно ерзает на диване.

– А, да. Кажется, я понял.

– А кто больше всех нравится тебе? С кем бы ты предпочел жить долго и счастливо?

Джульетта наконец прыскает со смеху и улыбается Маку, которому явно не по себе. Он тоже выдавливает из себя смешок и вместо ответа спрашивает:

– Вы что, правда готовы заслонить их от пули?

Реклама заканчивается, и ведущий церемонии снова выходит на сцену. Когда он объявляет следующего исполнителя – это «Ковчег», – мое сердце заходится от радости, теплая волна любви и счастья окатывает меня, и я начинаю думать, что, пока в этом мире есть наши мальчики, все будет хорошо.

– Думаю, да, готовы, – отвечаю я.

ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ

Мне всучили не ту гитару, но возможности найти правильную нет – команда крепит мне на спину ангельские крылья, пока мы стоим за сценой и ждем, когда закончится перерыв на рекламу. Кто-то поправляет прическу Листеру. Роуэн переодевается в черное, чтобы мы были одеты в одной цветовой гамме.

«Ковчег» любит театральность.

– Эй, где моя гитара? Это запасная Роуэна, – спрашиваю я, оглядываясь по сторонам. Кто-то торопливо выдергивает гитару у меня из рук, и мгновение спустя я уже вешаю на шею правильный инструмент. На самом деле это тоже не «моя» гитара. Моя – дешевая «Лес Пол», которую дедушка ухватил за пятьдесят фунтов на гаражной распродаже и подарил мне на одиннадцатый день рождения, – надежно спрятана дома. А та, что я держу в руках, стоит, наверное, тысяч пять баксов.

Роуэн уже переоделся в черный бомбер с вышитыми на груди голубями. Он подходит ко мне и стискивает предплечья.

– Как настроение, Джим-Джем?

– Что? – спрашиваю я, не понимая, к чему он клонит.

Он крепче сжимает мои руки, а затем успокаивающе гладит их.

– Нервничаешь?

– Нервничаю?

Еще как!

– Спокоен, как удав, – отвечаю я.

– Точно?

– Да.

Роуэн похлопывает меня по голове – видимо, чтобы успокоить наверняка. Я снова нашариваю пальцами цепочку с крестиком.

К нам присоединяется Листер. Он сменил винного цвета пиджак и белую футболку на застегнутую на все пуговицы черную рубашку. Из нас троих он выглядит наиболее взбудораженным, что неудивительно.

– Напомните, что будем играть? – спрашивает он, от волнения подпрыгивая на месте. – «Жанну д’Арк» или «День лжи»?

Роуэн смеется, а я издаю протяжный стон.

– Ты когда-нибудь слушаешь, что тебе говорят? Чем ты вообще занимался во время саундчека?

Листер бросает на меня обиженный взгляд.

– Ну прости, пап!

Он знает, что подобные шутки всегда заставляют меня смеяться. Вот и сейчас я хмыкаю, и Листер улыбается, как в старые добрые времена. Теперь я нечасто вижу на его лице такую улыбку. А он между тем продолжает:

– Ладно, а теперь серьезно. Что мы играем?

Мы привыкли к этому. Может быть, даже слишком быстро. Конечно, мы выиграли премию, за которой приехали. В интернете никто в этом даже не сомневался. И когда мы выходим на сцену, толпа ревет, пускай мы новички в Америке и здесь нас не все знают. Но сейчас меня это не волнует. Наверное, я так сильно нервничал, что перегорел.

Зато на сцене, когда нас со всех сторон обступает тьма, я ощущаю прилив адреналина и не могу сдержать улыбку – наконец-то мы будем играть нашу музыку.

Как я уже сказал, «Ковчег» любит театральность. Мы не можем просто стоять и играть – кто угодно, только не мы. Листер за ударными в центре, а мы с Роуэном возвышаемся на платформе за его спиной и играем на разных инструментах в зависимости от песни: на клавишных, гитарах, ланчпаде[7] (я) или виолончели (Роуэн). И мы неизменно одеты в черное.

Я всегда выхожу на сцену с ангельскими крыльями. Это традиция.

Когда мы только начинали, то играли на дешевых инструментах в пабах и выкладывали на ютьюбе видео из гаража. А сегодня мы стоим на сцене размером с три дома, и, когда Роуэн кивает нам и выводит первые резкие аккорды «Жанны д’Арк», экраны позади вспыхивают ослепительно-оранжевым светом, и мы тонем в клубах белого тумана.

Затем звучит низкий механический голос, который включается в начале каждого нашего выступления. Я придумал это, когда мы отправились в последний тур.

– Я не боюсь, – сказал Ной. —

Я рожден для этого.

Я беззвучно повторяю слова за роботом и улыбаюсь, вспоминая библейские истории, которые дедушка читал мне в детстве. Еще это отсылка к Жанне д’Арк. Мне нравится, как эти строки охватывают все, что делает нас – нами.

А потом я неожиданно для себя кричу «Вест коуст!» просто потому, что меня переполняет восторг, и зрители подхватывают мой крик. Но я ничего не слышу, пока не приходит музыка. До тех пор я словно плыву в потоке. И жду, когда начнется песня, – чтобы тоже начать дышать.

Рожден, чтобы пережить бурю.

Рожден, чтобы пережить потоп.

Наша платформа приходит в движение и поднимается вверх. Свет меняется – я бросаю взгляд на экраны и вижу огромное полотно эпохи Возрождения, на котором женщина в доспехах заносит меч. Жанна.

А потом огни софитов сходятся на мне, и голос произносит последние слова:

– Доверьтесь мне, —

Сказал Ной животным.

И пара за парой

Они взошли на ковчег.