Народная


Если женщина прилетает к тебе в Днепропетровск образца 1986 года, в год чернобыльской аварии, значит, ей можно доверять. Что у нее к тебе не только дело, но и чувства. Можно любить, можно не любить, но при этом доверять. Иногда доверие выходит на первое место, недаром сначала вера, потом надежда, а уже после любовь. Как это по-женски. В моем случае все немного иначе: сначала любовь, хотя можно и без нее, потом вера, да, Вера будет потом, а надежда чем-то напоминает мечту, стоит ей только сбыться, будто сбыл частицу своей души. С надежды какая прибыль?

Хотя женщина сама по себе – это уже авария. Она случилась как признание, прилетела как ветер, как рыжий осенний лист, как открытка, которую ты не ждал, но получить было приятно. Я буду вечно признателен Анне за то, что благодаря ей я узнал, что такое заграница и настоящий минет. Она женщина с большой буквы, с которой у меня не могло быть чего-то постоянного. Но как хозяйке положения я мог доверить ей свое хозяйство.

У меня были концерты в Днепропетровске, когда она решила меня навестить, прилетела и поселилась в гостинице «Днепропетровск». Здание было пришвартовано к берегу Днепра. Выглянешь в окно – там сильная, здоровая река, течением которой уносит все твои нездоровые мысли. Честно сказать, их после такого напряженного графика (я тогда работал по два концерта в будни и по три в выходные) не оставалось. Сплошная «Лунная ночь на Днепре». Даже Луна как у Куинджи, копия которой повешена в Русском музее в Санкт-Петербурге. Посмотришь на нее, повоешь. Глядишь – полегчало.

После второго концерта стильное черное платье встречало гостей в трехкомнатном люксе. Дама Пик, она угощала коньяком и шоколадными конфетами. Гостями были мы с братом. Он сказал, что черное ей к лицу, что она в нем неплохо выглядит.

«Неплохо», конечно, ей не подходило ни по званию, ни по самолюбию. Я мысленно крутанул ее в фуэте, сравнив с танцовщицей Людой, белой высокой тонкой гитарой моего гастрольного тура, героиней (героиной) моего концертного романа, и промолчал. Иногда молчание красноречивее всяких комплиментов. Просто не все умеют им пользоваться. Я уже умел. Паузы – вот что является мерилом мастерства для артиста. Откуда мне было знать, какая меня ждет начинка под этим шоколадом.

Некоторое время они еще покрутили фуэте вместе, будто соревновались, кому из них быть королевой. Но платье было одно, и оно было на Анне.

Скоро Люда испарилась в облаках своего легкого отношения к жизни. Она была легким вином, а здесь все серьезно, здесь коньяк. Словно дежурный по юмору, весь вечер Анна метала свои дежурные шутки, которыми она могла сразить кого угодно, только не меня, успевшего их наслушаться за последние два месяца. Я поливал их коньяком и заедал шоколадными конфетами. Во рту был ликеро-водочный завод, в голове эстрадно-симфонический оркестр никак не мог настроить инструменты на какой-нибудь знакомый мотив. Не было никаких мотивов, ради чего все это, будто кто-то забыл подключить конец. Было впечатление, что мы не только пели под фанеру, но и улыбались. Скоро коньяк начал хоть как-то попадать в ноты.

Когда мы остались одни, народная артистка СССР повела меня в спальню и уложила на кровать. «Дамы приглашают кавалеров». Это было похоже на медляк, в котором вела она. Я понятия не имел, куда, зачем и как это делают народные артисты. Но теперь я начал понимать, за что они народные – они знали, как это делать с народом.

Я лежал и не сопротивлялся. Наконец из оркестровой ямы начали выходить членораздельные звуки. Приятный мотив играл в голове все отчетливее, настроение поднималось, как торжественный флаг на линейке. На рейке развевалась всеми цветами удовольствий, став из крайней, бескрайняя плоть. Казалось, Анна нашла родник и хотела выпить меня залпом, она взяла меня не снимая платья. Королева всегда должна оставаться королевой.

Чувствовал ли я себя королем? Скорее, у нас был союз: ее прихоть, моя похоть. Она повелевала так искусно, что мне даже не приходилось подчиняться. Рабство это было приятным.

Оставаясь рабом любви, я ощущал, как во мне рождается этот дух свободы, как с каждым мгновением он все яростнее рвется наружу. «Вот откуда народные революции, восстания, когда долго сосут, из людей свобода рвется наружу», – самодовольно улыбался я про себя. Меня накрывало какой-то прекрасной волной, пока я думал, как неплохо у нее получается, и сочинял в уме песню.

Революция свершилась. Некоторое время я пребывал в теплом море любви. Продолжения, слава богу, не последовало. Королева получила все, что хотела, она молча лежала и смотрела на меня из-за черных кулис платья. По умолчанию я встал, застегнул штаны, спокойно вышел из ее номера и направился в свой.

Там меня ждал второй акт пьесы. А именно литовская красавица Люда, которая так к лицу была этой постели, как оказалось, не прекращала крутить свои фуэте, просто я о ней на время забыл. Это вышло продолжением банкета. Будто танцовщица вылезла из того шоколадно-коньячного торта, чтобы утешить мужчину после минета. Какой приятный сюрприз, добрый секс. В отличие от утра. Оно не было добрым.

– Кто это может быть? – разбудила меня нехотя Люда, мысленно открыв дверь.

– Не знаю.

«Черт, неужели, Анна? – испугался я. – Сейчас грянет буря, – спрятался я под одеяло. – Что ее дернуло в такую рань?» – подумал я про себя.

– Доброе утро, не правда ли.

– Не правда, – узнал я голос мамы. Мама отдыхала здесь недалеко в Трускавце. Она приехала неожиданно, и мне пришлось их познакомить.

– Тебе еще не надоели тощие блондинки? – спросила мать, когда Люда смывала следы ночи в ванной.

– Надоели, – вспомнил я Даму Пик. – Давно хочется чего-то простого, народного.