Я барахталась, болталась в густой волне страха, бросающей меня навстречу мечтам о смерти, не дававшей спать. В метаниях между сном и явью я на одну секунду – чудовищную, бесконечную секунду – представила, что Анжелика Ру знает всю мою подноготную. Если она владеет информацией о моём прошлом, она владеет и мной. Она может, держа мою историю на раскрытой ладони, как маленький подарок – ягоду, конфету, утёнка – протянуть её Дэвису, Мэдди, Шарлотте, любому соседу, любому из моих коллег. Будет ли мой муж считать меня той же, что сейчас? Эта мысль, окончательно разбудив меня, с силой ударила, искорёжила, лишила воздуха.
Я потёрла лицо, села. Ру никак не могла знать о моём прошлом. Это было невозможно, разве что она умела читать мысли. Серый свет в окне подсказал мне, что уже светает; логика же сказала, что Анжелика Ру не обладает надо мной такой властью. Но даже частые, медленные вдохи и выдохи по дайверской методике бессильны были меня успокоить. Я слышала её гортанный голос, видела её всезнающий взгляд. Приходи в гости. Как-нибудь. Нам нужно о многом поговорить.
Детский монитор начал издавать тонкое, недовольное пиликанье. Оливер проснулся и хочет есть. Я поднялась, отключила звук, чтобы Дэвис не услышал. Муж спал, и я не хотела нарушать его сон.
Сменив раздутый подгузник, в котором Оливер провёл ночь, я принесла малыша в нашу кровать. Он заморгал и одарил меня кривобокой улыбкой, показав пару крошечных зубов посреди нижней десны. Ребенок был беспощадно равнодушен к моим проблемам.
Сама того не сознавая, я улыбнулась ему в ответ и прошептала:
– Доброе утро, чудесный малыш.
Оливер подполз ко мне, сопя и хрюкая, я приподняла футболку, чтобы он мог пришвартоваться прямо к груди. Он принялся старательно сосать, вцепившись в футболку обеими руками. Я подумала – интересно, просочатся ли в молоко плохие мысли, как, несомненно, просочился джин-тоник, которым я вчера накачалась. Вздохнув, я пообещала себе быть спокойной и милой ради моего мальчика.
Очертания его тельца в неясном свете казались мне бесконечно прекрасными. Я любила его большую, круглую, как у Чарли Брауна[5], голову, пока ещё почти лишённую волос. Весь в папочку, говорил Дэвис, печально улыбаясь и проводя рукой по собственной растущей лысине. Оливер получился похожим на Дэвиса, но у него были мои глаза, широко посаженные, ярко-зелёные. Он был, несомненно, просто чудом, и его сделала я. Я привела его в этот мир.
Положив ладонь ему на спинку, я слушала, как бьётся его маленькое, сильное сердце. Забота о малыше пробуждала гормоны, сглаживавшие острые углы моей жизни. Огромный, мрачный мир по утрам, когда я занималась простыми, рутинными делами, сжимался до размеров маленького – в нем поднимается и опускается широкая грудь Дэвиса, чуть дальше по коридору спит наша Мэдс, а ярко-лиловые фиалки на клумбе просыпаются, чтобы встретить солнце. Но сегодня всё было иначе.
Я не могла избавиться от чувства, что Ру затеяла эту игру из-за меня.
Так быть не могло. Но именно так чувствовалось. Эта игра была придумана, чтобы повысить свой социальный статус, и будь Тейт поумнее, она бы это поняла. Мне всё должно было стать ясно, ещё когда Ру заняла место Шар, очевидно означавшее власть, с таким видом, будто оказалась там случайно. Это был продуманный план, и целью его стала нелепая игра, в которой женщины показали все свои слабости. Ру охотилась на виновных, она запустила крючки в меня и Тейт Бонакко. Её Ру выудила без проблем, но вряд ли она могла себе представить, насколько высоки ставки в моём случае.
Всё, чего она от меня хотела – чтобы я переплюнула Тейт. Не самая высокая цель. Я просто накрутила себя, перенервничала. Поэтому Ру в меня и вцепилась. Что я ей показала? Лишь что я в чём-то виновата – это, в общем, нормальное человеческое состояние.
И всё же мысли не давали мне покоя, даже когда я медленно гладила тёплую спинку Оливера, глядя, как солнце льёт в комнату лимонный свет. Раньше мне было нечего терять. Прошедшие семь лет подарили мне Шар, вслед за ней Мэдди и Дэвиса и, наконец, Оливера – один за другим они пришли в мою жизнь, и наконец, я впервые оказалась дома.
В семье, где я росла, мама выше меня ставила моего брата, папа – свою работу. После катастрофы всё стало намного хуже. Отец винил меня за то, что пришлось поменять все карьерные планы и переехать в Бостон, а мать? Для неё я словно покрылась тефлоном. Прежде она смотрела на меня, хотя бы для того, чтобы взглядом выразить неодобрение. После аварии – не смотрела вообще. Я кое-как закончила школу, и, думаю, для всех нас стало облегчением, когда я выбрала захудалый колледж на другом конце страны. Удивительно, как я вообще куда-то поступила с такими оценками – хотя у меня были бабушкины деньги. Дети, за которых платят, куда-нибудь да поступят. Я перебралась в квартиру-студию возле общежития, но в колледже так ни разу и не появилась. Это было неважно.
Стипендия имела отношение лишь к студентам колледжа; не посещая занятия, я не могла ни на что претендовать, поэтому, чтобы платить за аренду, я обслуживала столики, а потом работала в дайвинг-центрах. Я встречалась с музыкантами, чьи татуировки, ленивая походка и заблудшие души напоминали о Тиге, но, конечно, ни один из них не относился ко мне и наполовину так хорошо, как он. В девятнадцать, пока я неловко пыталась привести себя в порядок, еще до того, как занялась дайвингом, я отправилась в Вегас с серфингистом по имени Джеймс Ли, и утром мы проснулись женатыми. Мне нравился Джеймс, но я чувствовала себя совсем одинокой, даже когда он спал рядом. Несколько месяцев спустя, заполнив форму, которую нам выдали в местном зале суда, мы без лишних драм развелись. Всё, что мне осталось – его фамилия.
Жизнь в Калифорнии была как роды – со временем забылось, до чего это было ужасно. Вплоть до этой игры, чёрт бы её побрал. Она проникла в меня, как инфекция, прожгла до глубин, и всё, что было давным-давно похоронено, выплыло на поверхность. Я уже много лет не ощущала своё прошлое как нечто весомое, физическое, но сейчас оно давило на живот, кололо руки.
Может быть, мне нужно было поговорить с ней? Вообще. Не об игре. Может, угостить её пирогом. Мы всегда угощали новых соседей – это тоже придумала Шар, а я помогала ей заправлять базой всех телефонных номеров этих соседей, в особенности тех, кто мог быть полезен: сантехников, кровельщиков, газонокосильщиков, даже подростков, которые могли посидеть с детьми. Жителей домика Спрайта мы не угощали – они обычно не задерживались дольше, чем на два месяца. Но Ру пришла в книжный клуб.
Я могла бы пройти два квартала до её переулка, легко, радостно заявиться к ней без приглашения. Поболтать о воспитании подростков, о «Доме Мирта» и, увидев, что она не против, понять, что её игра не направлена на меня. Расслабиться.
Если она вновь поднимет тему игры и спросит, почему я так разозлилась, что всех выгнала, можно изобразить обиду. Даже изображать не придётся – я в самом деле обиделась. Нечего лезть в мою жизнь. Я просто и ясно объясню ей, что её мерзкая игра вызвала во мне неприятные воспоминания из детства – так ведь и было! – и сменю тему.
Теперь, когда у меня был план, мне не терпелось подняться и начать его воплощать. Оливер опять уснул, по-прежнему уцепившись за мою футболку. Когда ел по расписанию, он был настоящим чудом. Когда нет – ужасом на крыльях ночи. Я прижала палец к его нижней губе, ощутила тёплое дыхание. По щеке скатилась струйка молока, он перевернулся на спину, растопырив толстые ножки.
– Дэвис, – сказала я тихо, и мой голос прозвучал так буднично, – тут спит Оливер, смотри не задави.
Он приоткрыл глаз, перевернулся на бок, большой рукой погладил Оливера.
– Никакого давления, – пообещал он.
Выбравшись из кровати, в полумраке натянув спортивные штаны и свежую футболку, я пошла будить Мэдди в школу, как в любой нормальный будний день. Огромный ком одеял проворчал:
– Уходи, чудовище.
Я ухмыльнулась.
– Опоздаешь на автобус.
– Меня подвезут, – буркнул ком, и я оставила ее в покое. Когда девчонок подвозила мама Шеннон, Мэдди можно было поваляться ещё пятнадцать минут.
Я спустилась вниз, включила кофемашину. Мне сильно не хватало кофеина, и я могла порой отхлебнуть из чашки Мэдди или Дэвиса. Потом занялась домашними делами: нескончаемой стиркой, мытьём посуды, пассировкой грибов и томатов для яичницы.
Всё это ощущалось как спектакль. Будто закадровый голос говорит: Вот, смотрите, это моя семья, и моя подруга Шар, и все остальные. Я нормальный человек, я готовлю настоящую еду, где много овощей и протеинов, чтобы день моей семьи начался с приятного и полезного. Здоровые триста калорий – для себя.
Когда я закончила готовить завтрак, никто так и не появился, так что я, завернув яичницу в куски лепёшки, добавив авокадо и соус сальса, обернула всё это пищевой плёнкой, чтобы не остыло. Стоя у ступенек лестницы, крикнула:
– Эй, ребята, опоздаете!
– Вонючий взрыв! – закричал в ответ Дэвис. – Спасайся, кто может!
Я улыбнулась. Маленькая катастрофа тоже добавляла ощущения, будто всё нормально.
– Мэдс! Если ты ещё в постели…
– Да блин! – буркнула она, но, судя по голосу, уже встала.
Когда я доела свою порцию, по лестнице пулей сбежал Дэвис с голым Оливером на руках. Держа сына под мышки, протянул мне.
– Забирай мелкого засранца!
– Амамамамама! – сказал Оливер, и, хотя это вряд ли было слово, я всё же думала, что он имеет в виду меня. Он нетерпеливо сучил ножками, хотя видел меня каждый день, целый день.
Я посадила его на колени, и он тут же сгрёб полную пригоршню моих волос. Дэвис торжественно, как официант сложенную салфетку, вручил мне ползунки с мультяшными собаками.
– Простыни я снял, – сказал он. – Они в корзине с крышкой на лестничной площадке. А этого господина сунул под душ, потому что иначе пришлось бы извести целую гору салфеток.
Я посмотрела на мужа, стоявшего посреди залитой солнцем кухни и рассказывавшего о привычных вещах, пока ребёнок, которого мы сделали вместе, тянул меня за волосы и фыркал. Эта простая жизнь, полная стирки, подгузников, занавесок с узором из яблок, была мне так дорога. В это утро она ощущалась ужасно хрупкой.
– Ты настоящий герой, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал как обычно, и упаковывая ему завтрак. – Закину простыни в стиралку, как освободится, а потом почищу ванную.
– Это не поможет. Когда Мэдди уйдёт в школу, вам с Оливером лучше поджечь дом. Только не забудьте выйти на улицу, – он посмотрел на часы. – Жаль вас оставлять, но…
– Я поняла, – сказала я, отдавая ему яичное буррито в обмен на ползунки.
– Юго-западная кухня? – спросил он с надеждой и, когда я кивнула, воскликнул: – Я не заслужил такой жены!
– Это уж точно, – ответила я, надеясь, что мои слова звучат не так иронично, как ощущаются.
Чмокнув меня в уголок рта, он ушёл. Я одела Оливера, усадила на высокий стул, положила перед ним несколько хрустящих колечек из сухого завтрака, чтобы ему было чем заняться, пока я готовлю овсянку на сцеженном грудном молоке и открываю банку с яблочным пюре. Я уже собиралась вновь окликнуть Мэдди, но загудела машина, и она сбежала вниз по лестнице. На ней было короткое голубое платье-рубашка и гольфы с безумными оленями. Ни на одной планете эти вещи не сочетались, и уж тем более они не сочетались с видавшими виды сине-оранжевыми теннисными туфлями. Когда она пробегала мимо, я заметила, что она накрасила ресницы тушью, а губы – липким розовым блеском. Большую часть жизни моя девочка проводила в леггинсах и видавших виды футболках. С чего она вдруг решила предстать во всеоружии?
– Люблю тебя, Чумачеха! – пробасила она. Я поднялась.
– А завтракать?
– Я не голодная, – крикнула она из гостиной.
– Подожди, Мэдс! Мэдисон!
Ответом мне стал лишь резкий и громкий стук входной двери. Высыпав перед Оливером ещё немного колечек, я схватила буррито и побежала за ней. Я успела как раз, чтобы увидеть вишнёво-красный сияющий Инфинити с откидным верхом, а ещё развевавшиеся на ветру постриженные кудряшки Мэдди и длинные чёрные волосы Луки.
Я готова была рвануть за ними по лестнице, крича, как гарпия. Я была зла. Никто никогда не разрешал ей ездить в школу с несовершеннолетним водителем, тем более мужского пола. Я удостоилась лишь неразборчивого бурчания из-под одеяла, до последней секунды она молчала, вне всякого сомнения, не желая вести разговор, который привёл бы к необходимости врать. Но они были уже далеко, а музыка играла слишком громко, чтобы они могли меня услышать. К тому же я не могла оставить Оливера в компании колечек больше, чем на пять секунд, не боясь, что он подавится.
Я вернулась в кухню, готовая, усадив Оливера в машину, ехать за ними. Это, конечно, была слишком бурная реакция, и я опозорила бы Мэдди хуже некуда.
Сев, я принялась запихивать в малыша завтрак, пока он стучал ложкой, забрызгивая нас обоих овсянкой и пюре. Его мир был таким маленьким и безопасным… а Мэдди мчалась на машине со странным мальчиком в гораздо больший мир. Почему такой парень, как Лука, решил подвезти в школу нашу Мэдс?
Мэдди была красивой. С нашей точки зрения. С точки зрения многих взрослых. Но не той красотой, какую способны оценить старшеклассники. От отца ей достались большой нос и густые брови, а несколько недель назад, в порыве отчаянной борьбы с прыщами, она взяла ножницы и выстригла густую кривую чёлку, торчавшую во всех направлениях. Она была из тех девушек, что расцветают в колледже, где рамки идеала красоты расширяются и туда могут вписаться девушки с яркими чертами, сияющими тёмными глазами, да и юноши, повзрослев, воспринимают их уже по-другому.
Лука же, в свою очередь, был мечтой любой девчонки. Острые скулы, капризный рот, как у Джеймса Дина, безупречная кожа – казалось, он был вырезан из мрамора. Добавьте к этому шикарную машину, и за него будут бороться все чирлидерши. Я не представляла его в компании прыщавых шизиков, с которыми дружила Мэдди.
Если только он гей? Пожалуйста, взмолилась я, пусть он будет геем. Вряд ли Ру научила его быть осторожным с девичьими сердцами. Вчера вечером она сама внесла раздрай в женский коллектив. И какая мать посадит подростка за руль такой машины? Впрочем, я, конечно, уже знала какая. Я вчера её видела. Любительница мешать дерьмо. Огромной ложкой.
Когда Оливер доел, я позвонила в школу, желая убедиться, что Мэдди и Лука не прогуляли во имя других планов. В журнале она отметилась, значит, эта поездка стала худшим на сегодня поступком. Но весь драматизм, по большей части, заключался в Анжелике Ру, которой мне в эти два дня уже хватило.
Я отнесла Оливера в гостиную, где его не подстерегали никакие опасности. Там был телевизор, два удобных коричневых кожаных дивана, любимое кресло Дэвиса и множество встроенных книжных полок. Нижние были заставлены пищащими мягкими игрушками. Я поставила барьер, чтобы Оливер не заполз на кухню, где я готовила, и, помешивая ингредиенты для пирога, поглядывала, как сын возится на низком кофейном столике, отвечала на его бульканье и фырканье.
Когда пирог был готов, мы с Оливером поднялись наверх, чтобы отмыть ванную, бросить в стиральную машинку грязные простыни, перестелить постель. Я как раз собиралась посмотреть, как там пирог, но тут услышала скрип входной двери.
– Эми? – позвала Шар из прихожей. Я посмотрела на часы на микроволновке. Девять пятнадцать, мать твою.
– Я на кухне, – закричала я в ответ.
Каждое буднее утро мы с Шарлоттой обязательно шли на прогулку. Как я могла об этом забыть? Видимо, и впрямь голова не работала. Но ещё хуже было то, что, поглощённая своими несуществующими проблемами и обидой на Мэдди, я не придумала, как быть с Тейт Бонакко и Шарлоттиным мужем. Это была настоящая проблема, конкретная, требующая немедленного решения, и на меня было совсем не похоже ставить интересы Шар не на первое место. Она стала для меня самым главным человеком с тех пор, как семь лет назад сунула свой нос в «Школу Ныряльщиков», где я только-только начала работать, и спросила, даём ли мы уроки плавания взрослым.
Я сидела в пустом кафе и думала о том, как провалила свою миссию. В тридцать пять лет я приехала во Флориду. В этот год Бойс Скелтон, корпоративный юрист фирмы, которая заправляла нашими семейными расходами, позвонил мне и сказал, что срок действия бабушкиного целевого фонда для колледжа истёк. Деньги, коих к тому времени скопилось больше полумиллиона долларов, поступили в моё полное распоряжение. Как только он это сказал, я подумала о Тиге Симмсе. Не успел Бойс повесить трубку, в моей голове начал вырисовываться неясный, непродуманный план, как отдать Тигу эти деньги.
Первым делом следовало его найти, а значит, вернуться во Флориду. Он всегда тесно общался со своим бывшим отчимом, Тоби, который засунул его в Брайтон. Приехала в автосервис «Винтажные колёса», где работал Тоби, попросила помочь с выбором несуществующего подарка на Рождество для моего несуществующего мужа. Мы с Тоби поболтали немного, и я вскользь упомянула, что знакома с Тигом – якобы по общей компании, не по школе. Тоби рассказал, что у Тига всё хорошо, он живёт в Мобиле, доехать до него – час с копейками. У него свой бизнес, тоже автосервис и магазин запчастей. Называется «Реставрация».
Я села в машину и поехала в Мобиль, но, едва выехав за черту города, повернула обратно. На следующий день попыталась снова. И снова. Дни сменялись неделями, недели месяцами. Я устроилась работать в «Школу Ныряльщиков», чтобы платить за еду и аренду, не меньше двух раз в неделю ездила в Мобиль и, не доехав милю-две, отправлялась назад. Как будто играла в игру «Мама, можно?»[6], только заранее отлично знала, что сказала бы моя мама.
В тот день я сидела в пустом кафе «Школы Ныряльщиков» и думала, что пора бы вернуться в Калифорнию, к своей пустой бессмысленной жизни. Там я тоже винила бы себя за бездействие и трусость, но хотя бы на расстоянии. Но, увидев сквозь приоткрытую дверь лицо Шарлотты, юное, круглое, серьёзное, румяное от смущения, когда она призналась в своём страхе перед океаном, я подумала: Вот оно. Маленький, но хороший поступок, который я сегодня могу совершить.
Я записала её в группу, ещё не зная, как много это изменит. Через несколько месяцев Шар стала моей лучшей подругой. Я стольким была ей обязана, и не только потому, что она была Шар. Она подарила мне Мэдди, Мэдди подарила мне Дэвиса, а Дэвис – Оливера. Она подарила мне новую, чудесную жизнь.
Она вошла на кухню, толкая коляску с Руби. Ее живот уже потихоньку начал становиться заметнее. Маленький ребёнок, вот-вот появится второй – о чём, чёрт возьми, думал Филлип Бакстер? Не то чтобы я была удивлена. Мне никогда не нравился самодовольный муж Шарлотты, воспринимавший её как должное. Дэвис звал его Гарнир – в том смысле, что чудесная Шарлотта подаётся только с ним – хочешь не хочешь, а ешь.
Я начала было извиняться, но она лишь отмахнулась.
– Я так поняла, у тебя похмелье? И, Господи, во сколько ты выгнала её из дома? – спросила Шар вместо приветствия. Кто «она» – вопроса не стояло.
– На рассвете, – буркнула я.
– Вот сука, – без колебаний сказала Шарлотта, пусть даже второе слово она произнесла одними губами, чтобы дети не услышали. Но я всё равно округлила глаза от удивления. Обычно Шар в гневе восклицала что-нибудь типа «крыса» или «гадость».
Руби уже расстёгивала ремень безопасности, кричала «Эл-мо! Эл-мо!» и тянула ручки к телевизору. Обычно, пока Шар торчала у меня на кухне, малышка смотрела «Улицу Сезам».
– Последней ушла не Ру, а Тейт, когда закончила блевать, – заметила я, отводя Руби за барьер.
– Привет, Оббибер, – сказала Руби.
– А кто в этом виноват? – спросила Шар, включая телевизор. – Красное или белое? Красное или белое? – передразнила она. – Как будто это её дом. Как будто она тут хозяйка. Что было после того, как я ушла?
Я рассказала ей об игре Ру, потому что это ведь была Шарлотта, которой я вот уже семь лет рассказывала обо всём – ну, почти обо всём.
– Уверена, – сказала Шар, – что Тейт Бонакко победила во всех раундах. Она жуть как любит побеждать, а мозгов ей Бог послал меньше, чем рыбе. Она в чём хочешь признается. А ты играла?
Вопрос сам по себе ничего не значил, но содержал в себе намёк. Шар должна была выяснить, насколько я заинтересовалась Ру, прежде чем она всё испортила.
– Чёрт возьми, нет! – твёрдо сказала я, первое слово – одними губами. Руби задорно распевала хором с Маппетами, помахивая плюшевым ягнёнком, но слух у неё был отличный, а возраст – самый попугайский. – Я стояла на лестнице, пьяная, и старалась вести себя достаточно сурово, чтобы они ушли.
Она с облегчением рассмеялась.
– Представляю, как это помогло. Если честно, это самая нелепая игра, о которой я слышала. Зачем мне знать, какие гадости делали мои соседи в том году или вообще? И далеко они зашли? Были сенсационные признания?
– Неа. Все слишком напились, – ответила я. Мне не хотелось никакой конкретики, потому что эта дорога неизбежно привела бы к Тейт Бонакко, Филлипу и барбекю «Назад в школу». – Большую часть вечеринки я пропустила, пытаясь уберечь Мэдс от флирта на лужайке.
– О Господи! Этот парень, Лука… он ужасен. Я сказала бы это, даже если бы не видела его жуткую мамашу. Он слишком крутой, – сказала Шар. – Но я бы не стала волноваться. Он найдёт свою компанию, и вряд ли это будет список отличников.
– Я тоже так думала, но сегодня утром он отвёз Мэдс в школу.
Шар широко открыла рот, и, прежде чем она успела спросить, не спятили ли мы с Дэвисом, я объяснила:
– Мэдс обвела меня вокруг пальца. Я думала, её подвезёт мама Шеннон, а не этот тип на безумном красном спорткаре.
– Это не его спорткар. Это спорткар Ру. Во всяком случае, единственная их машина. Суперновая, видимо, модель этого года, – Шарлотта принюхалась. – Ты печёшь?
В подростковом возрасте у Шар тоже были сложные отношения с едой, и я достаточно рассказала ей о своих. Она знала – в моём доме конфет не держат.
– Пирог. Для Ру, – сказала я. Мне не хотелось врать ей о таких мелочах. – Ещё принесу ей план окрестностей. И невзначай упомяну, что мамы тинейджеров играют в кости, а не ходят в книжный клуб.
Шар рассмеялась.
– Гениально! Натрави её на них!
В дверь позвонили. Шар вопросительно посмотрела на меня, но я никого не ждала. Я пожала плечами, широко раскрыв глаза. Я знала – это Ру. Это точно Ру. Она вернулась, чтобы довести до конца свою проклятую игру, и в этот раз в присутствии Шарлотты.
– Приглядишь за мелкими? – спросила я и отвернулась, чтобы она не видела моей натянутой улыбки. Прошла через откидную дверцу в длинный коридор с широкими арками со стороны кухни и гостиной. Путь до входной двери был немыслимо далёким.
За дверью оказалась всего-навсего Тейт Бонакко. Второй человек, которого я в это утро хотела видеть меньше всего. Но всё же я выдохнула с облегчением и лишь тогда поняла, что затаила дыхание. Тейт держала в руках белую коробочку с выпечкой из «Пабликса» и улыбалась так широко, что были видны все зубы.
– Привет, Тейт, – сказала я, будто ситуация была абсолютно нормальной. Ничего нормального тут не было. Я могла по пальцам посчитать, сколько раз Тейт приходила ко мне в гости. Господи, я могла посчитать это даже по перьям своих крыльев. Никогда.
– Привеееет, – ответила она, сильно растягивая гласные. – Можно зайти? Есть секунда? – свободной рукой она пригладила блестящие волосы, собранные в хвост, и без того идеально гладкий.
– Ой, я… – начала было я и запнулась, повернувшись, внезапно вспомнив, что Шарлотта здесь, нас разделяет лишь коридор и тонкая откидная дверца. Тейт, приняв это за знак согласия, прошла мимо меня в дом. Прежде чем она что-то сказала, я очень громко крикнула:
– Шар, у нас Тейт! Проверь, как там пирог?
Услышав имя Шар, Тейт замерла, впилась в меня взглядом. Её щёки ярко, виновато вспыхнули. Я повернулась к кухне, всем телом ощущая неловкость, но Тейт схватила меня за руку.
– Ты ей сказала? – прошептала она, переводя взгляд с одного моего глаза на другой в поисках ответа. Видимо, она его нашла, потому что выдохнула и кивнула. – Пожалуйста, не надо! Это был лишь поцелуй. Глупый пьяный поцелуй, – когда я не ответила, она разжала хватку и сменила тактику. – Ты разрушишь её брак.
– Ха, но и твой тоже, – сказала я тихо, но не настолько, чтобы она не услышала в моём голосе яд. Ей хватило ума опустить глаза.
– Прошу тебя, – сказала она. – Ничего не было.
Я отвела глаза. Вчера вечером было очевидно, что она имеет в виду не просто пьяный клевок в губы. Тейт собиралась рассказать что-то в самом деле мерзкое, но сдала назад, увидев шок Панды и осуждение Лавонды. Если бы они заулыбались и проявили грязный интерес, она, возможно, рассказала бы больше.
Но «возможно» – важное слово. И чёрт бы побрал Тейт Бонакко, поставившую меня в такое положение. Теперь я должна шептаться с ней в прихожей за спиной у лучшей подруги. Я хотела поступить правильно по отношению к Шар, но не знала как. Я не хотела причинить ей боль, но, если это был не только поцелуй, нужно было ей рассказать.
Что, если я расскажу и это разрушит нашу дружбу?
Эта неожиданная мысль оказалась веским аргументом. Женщины, которые настроились отрицать, часто срываются на тех, кто принёс плохие вести. Могут даже вычеркнуть их из жизни.
Я тут же устыдилась своих мыслей. Нужно было поступить правильно по отношению к Шарлотте, пусть даже это и прошлось бы бумерангом по мне.
– Я не хочу, чтобы Шар от кого-то об этом узнала, – сказала я.
– Панда и Лавонда сплетничать не будут, – заверила Тейт. – Я хочу задобрить Ру, но она все равно думает, что это был незнакомец на парковке. Все так думают. Я никому не расскажу, что это был… – она замолчала и показала пальцем в сторону кухни, где сидела Шар.
Может, подумала я, правильно будет ничего не делать. Представила себя на месте подруги. Если бы Дэвис так поступил, хотела бы я, чтобы Шар мне рассказала?
Ответа быть не могло. Всего пива в мире не хватило бы, чтобы Дэвис снюхался на барбекю с Тейт Бонакко. Дэвис был… порядочный, вот какой. Это качество не бросалось в глаза, это было тихое, врождённое благородство. Основополагающая его черта. Когда мы впервые встретились, он показался мне до того приличным, что я поняла, отчего Мэдди зовёт его «папочка-лапочка». Со временем я осознала – всё, что говорит Дэвис, он говорит всерьёз. Если дал обещание, он его выполнит.
– Прошу тебя, – повторила Тейт, на этот раз с напором.
Дверь на другом конце коридора приоткрылась, Шар высунула голову.
– Думаю, пирог готов. Я его вынула из духовки. Привет, Тейт.
– О, привет, Шарлотта, – сказала Тейт безо всякого энтузиазма.
– Там ещё остался кофе, будешь? – с улыбкой спросила Шар, пока мы шли по коридору обратно в кухню. – Эми говорит, у тебя выдалась тяжёлая ночка.
Тейт вновь поправила причёску.
– Не знаю, что на нас нашло.
– Да ну? – удивилась Шарлотта. Она принесла Тейт кружку, чувствуя себя как дома у меня на кухне. – Вот я очень хорошо знаю, что на нас нашло.
– Ящик вина? – спросила я жизнерадостнее, чем чувствовала себя по этому поводу. Большая часть моего прекрасного джина тоже отправилась прямиком в глотку Тейт, хотя, по правде сказать, тут же вернулась обратно в латунное мусорное ведро.
– Хорошая версия, – сказала Тейт. Обычно такие дружеские подколки были в порядке вещей, но сегодня мне во всём виделся намёк.
– Вообще-то я имела в виду Ру, – отрезала Шар. Она, очевидно, тоже заметила этот намёк. Налив кофе в чашку Тейт, она не добавила ни сахара, ни сливок. Тейт не любила лишних калорий.
– Да уж. После того, что случилось, я от неё уже не в восторге, – сказала Тейт, украдкой взглянув на меня. Я отвернулась, посмотрела, как там малыши. Оливер ползал по столику, обеими руками держась за края. Руби застыла перед экраном, на котором появился её любимый Элмо.
– Эми рассказала мне про вашу игру, – сказала Шар, и Тейт напряглась всем телом. Шар ничего не заметила. – Она похожа на «Я никогда не», только на стероидах.
Тейт покачала головой.
– Не знаю такую.
– Да знаешь, конечно, – сказала Шар. – Каждый, кто хоть раз был на школьной вечеринке, её знает. – Ты говоришь: «Я никогда не списывала на контрольной». Или: «Я никогда не целовалась взасос», – и все, кто целовался взасос, пьют, – Тейт закивала, и Шар спросила: – Ну так кто выиграл?
– А Эми не сказала? – Тейт вновь смерила меня взглядом утопающей.
– До этого мы не дошли, – сказала я.
– Да там нечего рассказывать, – чересчур легкомысленно заявила Тейт и рассмеялась, но смех показался мне вымученным и грустным. Повисла неловкая пауза, и Тейт, не в силах выдержать взгляд Шарлотты, сказала: – Победила Панда.
Конечно, подумала я, Тейт не будет рассказывать про зубную щётку. Панда ведь её лучшая подруга, она и так уже наверняка умирает от стыда. Но Тейт именно это и сделала. Я демонстративно резала пирог, пока Тейт объясняла Шар, что такое секс-верблюд и шёпотом рассказывала концовку. Шар рассмеялась, её щёки зарделись, но от того, как легко Тейт предала подругу, меня едва не стошнило.
– О Господи, – воскликнула Шар, – Эми! И ты молчала?
– Мне бы тоже не следовало это рассказывать, – заметила Тейт.
– Да. Не стоило, – согласилась я, но Тейт не обратила внимания.
– Панда меня убьёт… и потом, не будем осуждать друг друга. Ну кто в этой кухне – ангел? Я могу признаться в целой куче глупостей – для общей картины они не имеют значения, но сами по себе довольно постыдны, – сказала Тейт, и я ощутила, как она буравит меня взглядом. – Пожалуй, лучше сделать вид, что этого никогда не было.
– Я никогда не играла в дурацкую игру, – Шар улыбнулась.
До Тейт не дошло, поэтому Шар отхлебнула глоток кофе из её нетронутой чашки. Тейт смутилась.
– Подожди… ты пьёшь, если делала. В игру ты не играла. Ты ушла, когда мы ещё не начали.
– Ну, играла же я когда-то в глупые игры. В «Правду или действие», во всякую такую чепуху. Однажды, в школе, даже в бутылочку, – она отхлебнула ещё глоток и вернула Тейт чашку.
– Не жульничай! – сказала я, чтобы разрядить обстановку.
– Я скучаю по кофе больше, чем по алкоголю, – Шар вздохнула и обняла свой живот. Но на этот раз Тейт решила стоять на своём.
– Если мы с Эми не пили, можем мы все сделать вид, что никто не играл в эту идиотскую игру? – она смотрела прямо на меня до нелепости многозначительно. Неужели она правда думает, что чашка кофе способна изменить прошлое? Что мы рука об руку войдём в мир, где она ни в чём мне не признавалась?
Можно было предать её грех забвению. Я знала это лучше всех. Вернуть ей чашку и замолкнуть навеки. Никогда об этом не упоминать. Пусть уляжется. Пусть со временем уйдёт в небытие. Мы смотрели друг на друга так долго и напряжённо, что брови Шар поползли вверх.
– Это просто шутка, – отрезала я. Подняла чашку, будто произнесла тост, и отхлебнула. Тейт тихо, сердито выдохнула. Поставив чашку в раковину, я решила сменить тему.
– А что привело тебя сюда в это утро, Тейт?
– А, да. У тебя есть план окрестностей? – спросила Тейт, и ещё до того, как она подняла белую коробочку, я знала, что будет дальше. – Я подумала – мы же ничего не подарили Ру, и, может…
Шар громко рассмеялась.
– Вот он, подарок, на кухонной стойке. Эми по той же причине испекла пирог. Думаю, ей эта игра понравилась не больше, чем тебе, и уж точно не больше, чем мне. Эта женщина весь клуб разнесёт. Эми хочет натравить её на сборище любительниц настольных игр.
Тейт посмотрела на меня с уважением, как на великую авантюристку.
– Правда? Вот это стоящая идея.
Я улыбнулась, но в глубине души мне было страшно. Сначала Тейт, заявившись ко мне на порог, во всём призналась. Теперь она собралась ползти на животе к дому Ру и пытаться отыграться за прошлую ночь. Её план был настолько очевиден, что мне стало стыдно – потому что это был и мой план.
Если бы я заявилась к Ру с печёными дарами и планом ближайших окрестностей, распечатанным на четырёх страницах, я всем своим видом выдала бы, что Ру не подвело чутьё, что я без проблем могла бы победить в её идиотской игре. От меня за версту несло бы слабостью. С тем же успехом я могла бы заявиться к ней в футболке с надписью: «Да, ты видишь дым. А вон там огонь».
В этот момент Оливер потерял равновесие. Он с трудом сел и удивлённо, сердито зафырчал, готовясь зареветь.
– Ой-ой, Оббибер! Кто у нас свалился?
Голос Шарлотты успокоил малыша, и он решил не плакать, лишь нахмурил брови. Я пошла к детям, чувствуя, как взгляд Тейт упирается мне в спину, но не обернулась. Возилась с ними, пока Шар печатала план и выпроваживала Тейт. Я не давала ей никаких обещаний, даже молчаливых.
А что касается Ру, тут ничего нельзя было поделать. Лучше и в самом деле было не делать ничего. Подлизываться к ней, как Тейт, означало навлечь на себя ещё больше подозрений. Я беспокоилась, нервничала, но лишь наедине с собой. Лучше всего, решила я, оставить Ру в покое, тогда ничего не случится.
Я не думала, что Ру меня узнала. Судя по произношению, мы никак не могли быть из одного штата, и даже если это было так, Ру выглядела слишком молодо, чтобы помнить меня лично. Меня не помнил никто, даже моего возраста и старше. Те, кого я узнавала, смотрели прямо сквозь меня.
На второй день моего пребывания во Флориде, в продуктовом, я натолкнулась на своё прошлое в лице старого пастора – мы столкнулись тележками, когда он шёл в отдел круп. Он посмотрел на меня. Прямо в лицо. И всё, что сказал – «Извините, мэм», после чего продолжил заниматься покупками. Я смотрела ему вслед, открывая и вновь закрывая рот, но слова не шли. Спустя несколько дней я увидела в библиотеке бывшего папиного секретаря – в первую неделю работы в «Школе Ныряльщиков» парень, с которым мы вместе сидели на английском, пришёл записать на занятия свою дочь. Они меня не узнали. Никто. Не было даже смутного воспоминания, даже «мы с вами раньше не встречались?» Девочка, которая убила миссис Шипли, прожила в этом городе меньше трёх лет, нас разделяли два десятилетия, сто фунтов и три фамилии.
Я так и не поехала в Мобиль, так и не увидела Тига Симмса. Вместо этого я наняла юриста, чтобы он выяснил, как у Тига дела, и узнала, что у него проблемы с бизнесом. Две ипотеки, одна из них – с высокой процентной ставкой. Вместе с Бойсом Скелтоном мы с помощью того юриста основали компанию под названием «Свежие старты», официальной целью которой было помочь малым бизнесам в трудном положении. Но истинная цель была меньше и конкретнее – помочь Тигу Симмсу. Компания «Свежие старты» выдала ему три тысячи долларов, позволила спасти автомастерскую и после этого закрылась. Поскольку с Тигом я не встретилась и никто из моего прошлого не знал, что я в городе, никто не мог рассказать Ру обо мне.
Ру не могла прочесть мою историю в архиве отделения полиции или даже в старой газете. Доступ к судебным протоколам был закрыт, поскольку речь шла о несовершеннолетних; моё фото и моё имя не печатались нигде, даже в разделе дополнительной информации.
Даже если кто-то и узнал, сказала я себе, мы с Тигом были ещё детьми. Мы верили, что именно мы – хозяева ночных дорог. Мы не думали, что в три часа ночи столкнёмся с другой машиной. Но в ту ночь, когда погибла миссис Шипли, жизнь её семьи была разрушена. Просто кошмар. То, что я сделала, изменило будущее множества людей, принесло им боль и страдания – но это был несчастный случай. Безрассудный, безответственный, но не злонамеренный поступок.
Но эти мысли не могли меня успокоить. На грудь давила тяжесть всего, что случилось после. Всезнающая Ру и её проклятая игра вызвали во мне всплеск чувств, хотя из всех живых людей только двое, я и моя мать, знали, что убийство миссис Шипли – не самое страшное из моих прегрешений. Это только начало списка.