В следственный изолятор они приехали через полчаса. Дежурный долго и внимательно изучал документы обоих.
– Почему двое? – наконец спросил старший лейтенант. – У заключенного не может быть двух адвокатов.
– У заключенного может быть даже пять адвокатов, – терпеливо объяснил Славин, – столько, сколько он захочет. На адвокатов не может быть никаких ограничений. Ни на их количество, ни на их присутствие.
– Я не могу пропустить сразу двоих, – решил дежурный, – я сейчас вызову старшего, – он поднял трубку.
Через минуту к ним подошел молодой майор. Ему было не больше тридцати – тридцати пяти. Он внимательно выслушал дежурного, затем просмотрел документы.
– Где ваш паспорт? – спросил он Дронго. – У вас всего лишь удостоверение помощника адвоката. Этого недостаточно.
– У меня есть свой паспорт, – вмешался Славин, – а это мой помощник. Все документы оформлены в Московской коллегии адвокатов. И его удостоверение. Что вам еще нужно?
– Его паспорт, – потребовал майор.
– Для того чтобы войти в изолятор, достаточно удостоверения, – возражал Славин, – и у нас есть разрешение следователя, который ведет уголовное дело.
Майор нахмурился, задумался.
– Заходите по очереди, – предложил он, – нельзя заходить сразу двоим. Это неправильно.
– Он мой помощник, – напомнил Славин, – и я требую, чтобы меня пропустили на свидание к заключенному вместе с ним.
– Я бы к нему вообще никого не пускал, – неожиданно пробормотал майор. – И почему вы согласились его защищать? Я бы такого сразу расстрелял. Без суда и следствия. А ему адвоката присылают из Москвы. Да еще с помощником.
– Вы понимаете, что говорите? – забрал свои документы Славин. – Вы не имеете права так говорить. И не имеете права нас не пускать. Если обвиняемый и его адвокаты не ознакомятся с материалами дела до начала суда, его просто отложат. Получается, что вы сознательно затягиваете рассмотрение дела. Я сейчас позвоню прокурору. Или следователю.
– Не нужно никому звонить, – мрачно сказал майор, – проходите. Только учтите, что я обязательно доложу о вашем помощнике своему руководству.
– Докладывайте, – согласился Славин.
Они вошли в следственный изолятор, прошли металлоискатель.
– Сдайте ваши телефоны, – попросил майор.
– Мне всегда разрешали его проносить с собой, – возразил Славин.
– А сегодня нельзя, – отрезал майор, – и все металлические предметы тоже сдайте.
– Вам не кажется, что вы уже просто превышаете свои полномочия? – поинтересовался Славин. – И не имеете права требовать у нас наши телефоны.
– Тогда я вас не пропущу, – зло пообещал майор, – можете жаловаться.
– Возьмите наши телефоны, – предложил Дронго, сжимая локоть Славина. – Он ищет любой повод для скандала, – пояснил он Вячеславу, – не нужно спорить. В конце концов, он всегда может сказать, что нельзя проходить к заключенному именно сегодня. Объявить карантин или нечто в этом роде.
Славин отдал свой телефон, и они прошли дальше. В длинном коридоре было мрачно и темно. Им отвели последнюю комнату, в конце коридора. Дронго и Славин расположились на стульях в ожидании заключенного.
– Вот так всегда, – сказал Славин, – пользуются любой возможностью, чтобы меня унизить или оскорбить. Я лучше выйду узнаю, как они планируют организовать ознакомление с материалами дела. Нужно будет, чтобы Тевзадзе с ними знакомился и расписывался. Раньше это делали в прокуратуре, а сейчас, после создания нового следственного комитета, ничего не известно.
Он поднялся и вышел. Дронго остался один. Он увидел небольшую камеру, висевшую в углу, и усмехнулся. Конечно, по закону свидание заключенного с адвокатом должно проходить без свидетелей. И тем более без камеры, наблюдающей за ними. С другой стороны, руководство следственного изолятора всегда может объяснить это обстоятельство, мотивируя тем, что камеры установлены для помощи самим адвокатам, и они лишь наблюдают без включения звука. Что все равно будет нарушением. Но такие частности уже никого особенно не волнуют.
Дверь открылась, и вошедший сержант доложил, что привели заключенного. Дронго кивнул ему, разрешая ввести Тевзадзе. Сержант позвал заключенного. В комнату вошел мужчина среднего роста. Он был явно измучен, на лице были еще не зажившие ссадины. Пиджак и брюки на нем болтались, словно были взяты с чужого плеча. Он все время придерживал брюки, которые могли просто упасть. Дронго обратил внимание, что пуговицы на брюках были перешиты, чтобы они просто не упали без ремня. Темная рубашка была расстегнута. Он устало взглянул на Дронго, не высказывая удивления.
– Вы свободны, – разрешил сержанту Дронго.
Тот кивнул и вышел за дверь. Тевзадзе стоял у стола, глядя на незнакомца.
– Садитесь, – предложил Дронго.
Заключенный молча опустился на стул. Он даже не спросил – почему нет прежнего адвоката, кто сидит перед ним и почему его вызвали. Было видно, что ему все равно. Он достиг такой стадии усталости и опустошенности, что его уже ничто не могло удивить.
– Извините, что я не курю, – неожиданно сказал Дронго.
Тевзадзе изумленно взглянул на незнакомца, горько усмехнулся.
– Вы первый человек, который извиняется передо мной за последние три месяца, – признался он.
– Значит, попаду в историю, – пошутил Дронго.
– Кто вы такой? – спросил Тевзадзе. – Новый адвокат? А куда делся мой прежний? Такой хороший парень. Наверно, решил больше не заниматься моим делом. Ну и правильно. Зачем ему эти ненужные заботы. – По-русски он говорил хорошо, но с характерным грузинским акцентом.
– Нельзя так плохо думать о людях, Вано Ревазович, – укоризненно произнес Дронго, – адвокат Вячеслав Владимирович Славин решил, что ему понадобится помощник, чтобы разобраться во всех нюансах вашего запутанного дела. И привез меня с собой.
– Тогда вы помощник адвоката? – понял Тевзадзе.
– Да, – кивнул Дронго.
Заключенный неожиданно горько усмехнулся.
– Решили меня обмануть? – спросил он. – Неужели вы думаете, что я поверю? Я ведь работал на текстильных фабриках, отвечал за поставки сукна. Думаете, что я поверю? Это вы помощник адвоката? С вашим костюмом, который стоит гораздо больше тысячи долларов? Не смешите меня. Вы полковник или генерал и решили лично приехать сюда, чтобы поговорить со мной. Только не рассказывайте мне сказки про вашу должность. С таким разворотом плеч и с таким взглядом вы все еще помощник этого молодого человека?
В этот момент вошел Славин. Он взглянул на обоих.
– Будем знакомиться с материалами только после того, как их подпишет городской прокурор, – пояснил он, – и, наверно, в прокуратуре. И я вижу, что вы уже познакомились. Это господин Тевзадзе, а это мой помощник. Его обычно называют господин Дронго.
Славин прошел и уселся на стул рядом со своим «помощником». Тевзадзе покачал головой.
– Я думал, что вы проще. И чище. А вы устраиваете спектакль. Какой он помощник? Он может быть вашим руководителем. И, конечно, не адвокатом. С таким ростом и плечами. И в таком костюме.
– Ему не нравится мой костюм. Считает его слишком дорогим, – пояснил Дронго, – но тем не менее вы не правы, Вано Ревазович, я действительно приехал в Новгород в качестве помощника вашего адвоката.
– Ладно, не будем спорить, – согласился Тевзадзе, – все равно уже ничего нельзя изменить. Вы, наверно, будете выяснять, как произошло убийство, почему я в него выстрелил. Я уже об этом много раз говорил. И подпишу все документы, чтобы поскорее состоялся суд. Что вам еще нужно?
Славин взглянул на камеру. Затем на своего подзащитного.
– Они говорят, что выключают камеру, когда вы встречаетесь со своими клиентами, – пояснил Тевзадзе, увидев его взгляд, – но вы можете им не верить. Они все равно следят за нами и даже слышат нас. Хотя, наверно, это запрещено. Но это общая практика. Нигде не доверяют адвокатам, которые встречаются со своими клиентами. Ни в России, ни в Грузии, ни в Америке, ни в Голландии.
– Но везде соблюдают законы, – возразил Славин.
– Какая разница? – пожал плечами Тевзадзе. – Все уже и так ясно. Даже если камера не включена. Я согласен подписать все документы, об этом я уже говорил.
– Но сначала вы уверяли всех, что не убивали Проталина, – напомнил Славин.
– Боялся, – равнодушно ответил Тевзадзе, – а потом понял, что лгал. Осознал свою вину, так сказать. И признался в убийстве. Что вам еще нужно?
– Но почему? Почему вы его убили? – спросил Славин.
– Мы с ним поспорили, – ответил Тевзадзе, – а я человек горячий, вспыльчивый. Пистолет лежал на столе. Я схватил его, мы начали бороться. Первый выстрел попал в стену. Потом я выстрелил в него. Следователь говорил, что это не умышленное убийство, а убийство в состоянии аффекта. Обещал, что отразит это в своем обвинительном заключении.
– Вам это не поможет, – возразил Славин, – вас могут даже по этой статье приговорить к двадцати или двадцати пяти годам. Вы не выйдете живым из тюрьмы. Ведь у вас будет уже третья судимость. Хотя он дает вам совсем другую статью. Убийство с отягчающими вину обстоятельствами. Но предположим даже, что суд решит переквалифицировать обвинение по другой статье. Предположим, что вам поверят и дадут другую статью. Все равно это будет судимость за убийство в состоянии аффекта. Полковника милиции. Вам могут дать пожизненное заключение. Как вы этого не понимаете?
– Меня это уже не касается, – твердо ответил Тевзадзе, – я совершил убийство и буду за это отвечать.
– Вы выхватили оружие из рук Проталина? – уточнил Дронго. – Неужели вы считаете, что никто не проверит ваши показания? Проталин был мастером спорта по самбо. Занимался дзюдо. А вы каким видом спорта занимались? И вы смогли выхватить у него оружие и даже застрелить его?
– Случайно, – ответил Тевзадзе, – иногда такое бывает. Везет слабым.
– Когда вы успели с ним поругаться? – не унимался Дронго. – Ведь соседки говорят, что выстрелы раздались почти сразу, как только вы вошли в дом. И вы успели за это время с ним поругаться, подраться и даже дважды в него выстрелить?
– Успел, – с каким-то внутренним ожесточением произнес Тевзадзе, – я все успел. Они слышали два выстрела, и я их слышал. А потом приехали сотрудники милиции, которые проверили весь дом. Но никого не нашли. Значит, я убийца, и все правильно.
Дронго переглянулся со Славиным.
– Предположим, что вы в него стреляли, – согласился Дронго, – но вам не кажется странным, что такой опытный человек мог убить полковника милиции из-за непонятной ссоры? Должны быть конкретные мотивы, более убедительные причины. Если даже вы поспорили. Из-за чего? Почему?
– Этого я вам не скажу.
– Вы были завербованы и работали как осведомитель? – спросил Дронго. – Ведь на вашем комбинате работают несколько бывших осужденных, уже отбывших свой срок. И наверняка в уголовном розыске интересовались их настроениями и взглядами.
– Вот что вас интересует, – Тевзадзе тяжело вздохнул. – На суде никто даже не вспомнит, что я работал на уголовный розыск. О таких вещах не разрешено говорить. Вы же сами все прекрасно понимаете. Но в камере, куда меня перевели, все каким-то «неведомым» мне образом узнали, что я был осведомителем милиции. «Стукачом», если говорить на блатном жаргоне. Меня отделали так, что сломали два ребра, отбили почки. Я еще две недели мочился кровью. Правда, спасибо уголовникам. Они оказались понимающими ребятами. Избить до полусмерти избили, но не стали насиловать. «Опустить» по-блатному. Иначе я стал бы просто отверженным, и моя жизнь в колонии превратилась бы в ад. Но сказался мой тюремный опыт. Они выяснили, что в колониях я вел себя достаточно нормально.
– Не ждите от меня поздравлений, – мрачно сказал Дронго, – значит, вы настаиваете, что застрелили полковника?
– Да, – ответил Тевзадзе, – настаиваю.
– И сделали это, даже зная, что ваша дочь подала заявление в загс? – спросил Дронго.
У Тевзадзе дрогнуло лицо. Словно упала маска, которую он упрямо носил. Он отвернулся.
– Не смейте, – глухо произнес он, – не смейте вспоминать о моей дочери. Она здесь ни при чем.
– Вы же умный человек, Вано Ревазович, – продолжал давить Дронго, – скажите мне: вы бы сами поверили, что человек, у которого единственная дочь собирается выйти замуж, совершает убийство за несколько недель до ее свадьбы? Особенно учитывая ее положение, ведь она выйдет замуж без отца и матери, фактически круглой сиротой.
– Хватит, – попросил Тевзадзе, – не нужно ничего говорить.
– Нужно, – зло заявил Дронго, – я приехал сюда не для того, чтобы выслушивать ваши дурацкие признания в убийстве. Даже если бы я был идиотом, то и тогда бы не поверил, что такой субтильный человек, как вы, смог одолеть полковника милиции и мастера спорта по самбо. Я уже не говорю про выдумку насчет пистолета, лежавшего на столе. Полковник милиции, прошедший Чечню и служивший столько лет в уголовном розыске, достает свое табельное оружие и кладет его на стол, ожидая своего осведомителя. Нужно совсем ничего не понимать в психологии людей, чтобы поверить в такого кретина-полковника. Не смейте меня перебивать, я еще не все сказал, – повысил он голос, увидев характерное движение заключенного, попытавшегося возразить.
Даже Славин с изумлением смотрел на сидевшего рядом Дронго, не понимая, что с ним происходит.
– Вас заставили дать такие показания, заставили признаться в убийстве полковника Проталина, – убежденно продолжал Дронго, – просто потому, что следователь и сотрудники милиции не захотели искать настоящего убийцу. Или не смогли его найти. А вы согласились после того, как вас припугнули, или «утрамбовали», говоря этим дурацким блатным жаргоном, который я терпеть не могу. И поэтому вы сидите передо мной со следами побоев на лице и равнодушно твердите, что вы его убили. Даже не пытаясь понять, каким монстром вы выглядите. Отцом, который до такой степени не думает о своей дочери, что готов испортить ее самый радостный день в жизни, превращая ее дальнейшую жизнь в большой кошмар.
– Не нужно, – попросил Тевзадзе, схватившись руками за лицо, – не нужно ничего говорить. Я больше так не могу. Не могу. – Он заплакал. Как иногда могут плакать мужчины, которым бывает очень больно.
Славин укоризненно покачал головой.
– Как вы так можете? – тихо прошептал он. – Нельзя так разговаривать с заключенным. Он может сегодня повеситься, и вы будете виноваты в его самоубийстве.
– Нет, – возразил Дронго, – он ничего не сделает. Он будет думать о своей дочери, и это придаст ему сил.
– Что вы от меня хотите? – убрал руки Тевзадзе. – Что вам еще нужно? Кто вы такой? Зачем вы пришли? Я ведь признался в убийстве. Пришли, чтобы поиздеваться надо мной, добить меня окончательно. Вам мало моего признания, хотите, чтобы я удавился в камере?
– Не хочу, – ответил Дронго, – это будет как раз проявлением ненужной слабости. И вы должны думать о своей дочери. Представляете, как ей будет тяжело, если она останется и без матери, и без отца?
– Она и так осталась без матери, – тяжело ответил Тевзадзе, – а сейчас останется и без отца. Господин адвокат прав. Живым отсюда я все равно не выйду. Что вам еще нужно?
– Хочу узнать правду. И не устраивайте истерик, – жестко заявил Дронго, – я не сентиментальная барышня, чтобы плакать вместе с вами. Либо вы мне верите и помогаете найти настоящего убийцу, либо вы идете в суд и получаете свой пожизненный срок как рецидивист, имеющий третью судимость. И даже если вы получите двадцать лет, то все равно отсюда не выйдете. И вы это прекрасно понимаете. Давайте сразу решать. Либо вы помогаете мне, а я помогаю вам. Либо я уезжаю отсюда прямо сейчас, и мы больше никогда не увидимся. Но только в тот момент, когда вы захотите принять решение, вспомните о вашей дочери. И подумайте, как тяжело ей будет всю оставшуюся жизнь считать отца убийцей. У вас могут быть внуки, и они тоже будут жить с этим клеймом отверженных… И никто не сможет рассказать им, что вы не были виноваты…
Тевзадзе всхлипнул.
– Меня все равно посадят… – сказал он уже другим тоном.
– Нужно попытаться бороться, – упрямо возразил Дронго, – поверить мне и попытаться что-то предпринять.
Тевзадзе молчал. Долго молчал. Затем наконец спросил:
– Кто вы такой? Я уже понял, что вы не адвокат. И не следователь. Иначе бы вы так со мной не разговаривали. Кто вы такой?
Дронго взглянул на камеру, установленную в углу. Тевзадзе уловил его взгляд, понимающе кивнул.
– Я всего лишь помощник адвоката, который приехал сюда, чтобы помочь вам, – ответил Дронго, – в конце концов, это долг каждого адвоката и его помощников – установить истину. Адвокаты не могут быть беспристрастными участниками любого судебного разбирательства в отличие от всех остальных – судей, прокуроров, следователей, экспертов. Адвокат обязан сделать все, чтобы защитить своего подзащитного и помочь найти истину. Я спрашиваю еще раз: вы готовы помочь самому себе?