После бомбежки разъезда на место был послан истребитель-разведчик с фотоаппаратурой. Произвел фотосъемку, фото потом смотрело начальство, боевую работу звена ПЕ-2 оценили высоко, экипажи получили благодарность. Награждали в 1941–1942 годах редко, только за заслуги уже вовсе выдающиеся. Верховный главнокомандующий считал, что когда армия отступает, сдает город за городом, героев и наград не будет, недостойны.
На следующий день сильный дождь. К полудню он прекратился, но взлетно-посадочную полосу развезло. Да и не полоса она, укатанная часть поля. У немцев с этим лучше. На поле укладывались перфорированные железные листы, сцеплявшиеся друг с другом. Вода через отверстия уходила, самолеты могли взлетать и садиться в любую погоду. А нашим летчикам приходилось ждать, пока земля высохнет. Все же ПЕ-2 с бомбовой нагрузкой имел взлетный вес семь с половиной тонн, увязал в грязи по самые ступицы колес. Взлететь нереально, самолет вязнул в грязи, не набирал скорости. В такую непогоду сидели по землянкам. Для комиссаров самое время провести политинформацию о текущем моменте, воодушевить на борьбу с врагом. Когда никто из начальства не отвлекал, пилоты изучали район полетов. Не всегда была возможность долго высматривать на местности характерные отметки – изгиб реки, высокую трубу, развилку дорог, да еще сравнивать с картой. Приходилось запоминать, чтобы с одного взгляда понять, где ты находишься. Хорошо, когда штурман толковый.
Для техников, мотористов и прочего аэродромного люда непогода – самое трудовое время. Подремонтировать, отрегулировать, сменить изношенные покрышки, провести регламентные работы, дел всегда хватало с избытком. На некоторых самолетах уже был выработан ресурс двигателей, такие моторы снимали, отправляли на заводы. Моторы отечественного производства, что авиационные, что танковые, ресурс имели небольшой, как правило, 100–120 моточасов. Впрочем, редко какой танк на поле боя выживал долго, как и самолет.
А еще летчики в такую непогоду отсыпались. Обычно вылеты начинались рано, в четыре – пять часов утра, как только встало солнце. В это время воздух спокоен, нет болтанки, отбомбиться можно точно.
Два дня после дождя еще ждали, пока просохнет земля. А немцы уже летали.
Обычно аэродромы бомбардировщиков устраивали километрах в тридцати – сорока от линии фронта. Аэродромы истребителей располагались ближе, в двадцати – двадцати пяти километрах. Ближе нельзя, достанет крупнокалиберная артиллерия врага, а дальше – лишний расход бензина, на истребителях его запас и так невелик, а авиамоторы прожорливы, за полтора часа полета сжигали по триста литров бензина, да еще качественного Б-78.
Пользуясь непогодой, комиссар полка собрал экипажи, чтобы зачитать только что вышедший приказ № 0299. Зачитывал он только то, что касалось бомбардировочной авиации.
За десять боевых вылетов днем или пять ночью каждое лицо из состава экипажа представлялось к правительственной награде и денежной выплате в одну тысячу рублей. За двадцать боевых вылетов днем или десять ночных – каждое лицо из экипажа представлялось к денежной выплате в две тысячи рублей. За тридцать боевых вылетов днем или двадцать ночью каждое лицо экипажа представлялось к званию Героя Советского Союза и трем тысячам рублей денежной премии.
Причем все вылеты должны иметь подтверждение эффективности в виде фотоснимков разрушенных укреплений или мостов, уничтоженной техники.
У истребителей первые три летчика получили звезду Героя уже восьмого июля 1941 года за воздушные тараны – Михаил Жуков, Сергей Здоровцев и Петр Харитонов. Алексей Маресьев получил звезду Героя, сбив одиннадцать самолетов, но из них семь, летая без ног, на протезах. Летчик морской авиации Захар Сорокин получил героя за восемнадцать сбитых самолетов, из них двенадцать, летая на протезах.
Были пункты, в душе повеселившие многих. Так, командир и комиссар эскадрильи бомбардировщиков, которая осуществила сто боевых вылетов и потерявшая не более трех своих самолетов, представлялись к правительственной награде, причем на усмотрение командира воздушной армии. Могли дать «Красную Звезду», а могли и «Красное Знамя». Орден Ленина командиру полка и комиссару, если полк совершил более двухсот пятидесяти вылетов, потеряв при этом не более шести самолетов. Так что были командиры полков, у которых грудь в орденах, но которые сами не вылетали на боевой вылет ни одного раза. Боевые награды не только повышали авторитет воина, но и давали ежемесячные денежные выплаты. Например, Герой Советского Союза получал 50 рублей, за орден Ленина – 25 рублей, за орден Отечественной войны или Красного Знамени – 20 рублей. За другие ордена по 15 рублей, а за медали – 10.
В этом же приказе о поощрениях и наградах последним абзацем шел пункт о наказаниях.
В случае вынужденной посадки с убранным шасси и другие летные происшествия следовало тщательно расследовать, летчиков рассматривать как дезертиров и предавать суду военного трибунала. Пункт у летчиков вызывал неприятие. В здравом уме на исправной машине экипаж не будет садиться на «брюхо», очень велик риск пожара и гибели экипажа.
Деньги за награды невелики. В тылу колхозник получал 150 рублей, инженер 800, шахтер 700, токарь – 500 рублей. В армии денежное и продовольственное, как и вещевое снабжение за счет государства. Деньги можно не тратить. Но многие летчики, техперсонал, пересылали свои аттестаты семьям в тыл. По продуктовым карточкам продукты дешевые, но их мало, жили впроголодь. На базаре можно было купить все, но цены бешеные. Килограмм соленого сала 1500 руб., буханка хлеба в 2 кг 300–400 рублей, килограмм картошки 80–100 рублей, бутылка водки от 300 до 800 рублей, пачка папирос 70–100 рублей.
Денежное довольствие рядового бойца в действующей армии составляло 17 рублей, командира взвода 700 рублей, командира роты 950 рублей, командира батальона 1100 рублей. В гвардейских частях довольствие было выше в полтора раза. Для летчиков были доплаты за уничтоженную вражескую технику. За сбитый истребитель 1000 рублей, за бомбардировщик 2000 рублей, за уничтоженный паровоз 750 рублей. Конечно, воевали за страну, за идею, не ради денег. Но деньги помогали выжить семьям в тылу. И человек служивый чувствовал себя спокойнее.
Как только высохла земля, снова пошли полеты. Немецкая группа армий «Центр» перешла в наступление под Рогачевым. Вылет на бомбардировку эскадрилий, на прикрытие истребители дают, по заверениям командира полка. Взлетели тяжело. Колеса уже в земле не вязли, но грунт проваливался, тяжелогруженый самолет разбегался не триста метров, а все четыреста. Выстроились позвенно, направились в сторону фронта. Ближе к передовой «пешек» встретили Як-1, по тому времени новые. Почти одновременно на замену И-15 «Чайка» и И-16 заводы стали выпускать Як-1, МиГ-1 и ЛаГГ-3. Высотный истребитель ЛаГГ оказался тяжелым. Перед войной авиационное руководство полагало, что бои истребителей будут протекать на больших высотах 6–8 тыс. метров. Для этого на ЛаГГах устанавливали мощные турбокомпрессоры для поддува, кислородное оборудование для летчика. А основные бои истребителей шли на высотах 3,5–4 тыс. метров, и выигрывал бой наиболее легкий и верткий самолет.
Павел в первый раз видел «живьем» Як-1. Внешне понравился. Фюзеляж зализанный, обтекаемый, в отличие от «ишака».
Но истребители – это только половина прикрытия, ибо от зенитного огня с земли прикрыть не может никто. Зашли на цель – шоссе и луг рядом, на котором рассредоточились танки, стали бомбить. С земли по «пешкам» лупят со всех стволов. И зенитные «эрликоны», и ручные пулеметы бронетранспортеров, и зенитные пушки калибром посерьезнее. Их снаряды давали разрывы. Хлопок, во все стороны осколки летят, облако дыма. Павел весь бомбогруз сбросил, развернулся в сторону фронта, штурвал на себя потянул, ручки газа обоих моторов вперед почти до упора перевел, тумблером вторую ступень компрессора включил. Облегченный самолет легко высоту стал набирать. Зенитный огонь позади остался. Штурман по внутренней связи докладывает:
– Вижу впереди, слева десять и ниже триста «пешку». Дымит. Кто-то из нашей эскадрильи.
Павел обороты мотора убавил, штурвал медленно от себя перевел. «Пешка» послушно стала снижаться, терять скорость. Уже виден бортовой номер «019» дымящего самолета. Идет дым серый за хвостом, а огня не видно. На этом самолете Игорь Высоковский пилотом. В казарме при Казанском авиазаводе на соседних койках спали. Павел нажал кнопку на штурвале, включая рацию на передачу:
– Девятнадцатый! Дотянешь?
В наушниках пару минут шипение, треск. Павел даже подумал – не слышит его пилот. Оказалось – думал, оценивал возможности.
– Сомневаюсь.
И в самом деле, бомбардировщик медленно, но верно терял высоту, потом замер винт. Голос воздушного стрелка по внутренней связи:
– Командир, сзади нас догоняют два истребителя. Пока не могу понять – кто?
В сердцах Павел выругался. Если немцы, то добьют «девятнадцатого» и их. Ведь не бросишь однополчанина? Однако истребители приблизились, и Павел увидел красную звезду на вертикальном оперении хвоста ведущего. От сердца отлегло.
– Штурман, сколько до наших?
И тут же ответ:
– Сорок километров.
– Девятнадцатый, до наших сорок километров.
Снова минутная заминка.
– Не дотяну.
На альтиметре восемьсот метров и высота падает. Решение пришло сразу.
– Подбирай площадку впереди и садись. Я следом за тобой. После посадки сразу ко мне бегите. Один в кабину к стрелку-радисту, двое в бомбовый отсек, люки я открою.
У Высоковского вариантов нет. Прохрипел в ответ:
– Понял, выполняю.
У бомбардировщиков и истребителей разные частоты радиостанций. Связаться бы с ведущим, чтобы прикрыл. Да не только от вражеских истребителей, но и от наземных войск. Посадка в ближнем тылу не пройдет незамеченной. Для немцев захватить поврежденный самолет и экипаж – большая удача.
Павел снова по рации Игорю:
– Самолет после посадки подожги, чтобы не достался немцам.
– Сам так думал.
И отключился. Впереди показалась ровная площадка, похоже – луг. «Девятнадцатый» стал снижаться, а Павел заложил вираж. Ему тоже надо приземлиться, а для этого смотреть, какая земля? Не болотистая ли? Высоковский мягко притер «пешку» к земле, дал небольшого «козла» на кочке. Остановился, из самолета сразу выскочил экипаж. Игорь побежал под крыло, потом взобрался на плоскость. Ага, откручивает пробку бензобака. Надо и Павлу садиться. Он предупредил экипаж, стал снижаться, выпустил шасси и тормозные щитки, чтобы скорость погасить. Сел след в след на борозды в траве от «пешки» Высоковского, когда потерял скорость, затормозил, стал разворачиваться. От поврежденной «пешки» в его сторону бегут двое – штурман и бортовой стрелок. Павел рычагом открыл бомболюк. Парни забрались, постучали по дюралевой переборке. Павел люк закрыл. Что Игорь медлит? В это время вспышка, поврежденная «пешка» загорелась, причем мощно. Видимо, Игорь ухитрился облить ее бензином. Вот он и сам бежит. В это время два «яка» открыли огонь из пушек по невидимой цели за деревьями. Пологое пикирование, треск пушек, подъем с разворотом и новая атака. Надо торопиться со взлетом. Игорь уже недалеко. Бортстрелок люк открыл. Игорь влез. Кабина тесная, на одного рассчитана. А тут второй, да в меховом комбинезоне, как медведь. Люк кое-как закрыли. Бортстрелок докладывает:
– Командир, порядок! Можем взлетать!
Павел рычаги управления двигателями вперед до отказа. Взлетный режим с форсажем. Двигатели ревут, разбег! Удержать бы еще самолет на прямой. Сложно, на неровностях и кочках трясет. Павел выбрал как ориентир дерево впереди с расщепленным от удара молнии стволом, держал направление на него. Потом штурвал на себя. Тряска прекратилась, стало быть, колеса шасси уже оторвались от земли. Повернул кран уборки шасси, сразу ощутил, как легче самолет стал набирать высоту. А истребители кого-то атакуют, из-за деревьев черный дым идет. Поднялись немного, стала видна цель для атак – грузовик, несколько трупов солдат возле него, горящий полугусеничный транспортер. Ага, немцев отгоняли! Молодцы. В знак одобрения Павел качнул крылом. А по внутреннему переговорному устройству от бортстрелка, но голосом Игоря:
– Поаккуратнее! Не дрова везешь, мои парни в бомболюке, там держаться не за что!
– Безбилетникам комфорт не положен! – пошутил Павел.
– Штурман, курс!
– Сто десять!
Истребители сопровождали «пешку» Павла до аэродрома, сделали круг, наблюдая посадку, только потом улетели. Молодцы парни, надо командиру полка доложить, пусть свяжется с командиром истребительного полка, поблагодарит.
Павел зарулил на свою стоянку, заглушил моторы, открыл бомболюк. Из самолета, к большому удивлению технического люда, выбрались два экипажа. Игорь к Павлу обниматься.
– Я теперь тебя водкой до гробовой доски поить должен!
– Сочтемся. Считай – побратимы теперь.
Оба экипажа к командиру полка. Во-первых, доложить надо, почему экипаж цел, а самолета нет. Во-вторых, экипаж Павла – как свидетели. Ну и Павел в довершение об истребителях сказал.
– Обязательно свяжусь! – пообещал полковник.
Эпопея на этом не закончилась. Игорь через несколько дней где-то раздобыл бутылку коньяка, еще довоенного выпуска, принес Павлу. А Павел предложил:
– Давай истребителям отдадим!
– Согласен. А как?
Проще всего было сбросить подарок с самолета на аэродром. Но только бутылка разобьется. Машиной ехать далеко, да и кто ее даст на такое мероприятие? Выход предложили техники. Были в авиации «вымпелы». Похожий на снарядную гильзу футляр, закручивающийся из двух половинок. Имел небольшой парашютик, как для осветительной ракеты. Померили, бутылка точно вошла. Двумя экипажами написали записку с благодарностью, подписи поставили. После одного из полетов, когда возвращались на свой аэродром, Павел отклонился немного в сторону, снизился. Бросать вымпел с подарком должен был штурман. У него сдвижная форточка есть. Когда близко командный пункт, возле которого «колбаса» висит, Павел скомандовал:
– Бросай!
А сам набрал высоту, сделал кружок над аэродромом. «Вымпел» подобрали, сразу сбежались любопытные. Дольше оставаться над аэродромом нельзя, можно демаскировать. Улетели на свой аэродром. О сбросе рассказали Игорю Высоковскому. Его экипаж безлошадный, но обещали вскоре дать другой самолет после ремонта.
История имела продолжение. Через неделю над аэродромом очень низко, на бреющем, прошел Як-1. С него сбросили «вымпел», причем прежний, который сбрасывали бомберы. Павел его опознал по характерной царапине на торце. Открыли, а там кусок соленого сала и записка.
«Будем бить фашистских гадов дружно!»
Сало на фронте – редкость. Кормили сносно – суп, макароны по-флотски или гуляш, чай. Но хотелось чего-нибудь из прошлой, гражданской жизни. Сала, пирожок, компот.
Сало торжественно съели за ужином. Каждому досталось по маленькому кусочку. Но у некоторых слезы на глаза наворачивались, вспомнили довоенную жизнь, посиделки с родней на праздники. Хорошая жизнь была, верили в светлое будущее. А сейчас тяжелая война и по ночам многих гложут сомнения – устоим ли? Потому как немец все продвигался вперед. И в сводках Совинформбюро появлялись упоминания о новых сданных врагу городах, о появлении новых направлений – Рогачевского, Гомельского. О своих сомнениях не говорили никому, чтобы не обвинили в малодушии, неверии в Красную армию.
Очень неожиданно на утреннем построении экипажу Павла вручили медали «За отвагу», никто не ожидал. Вручал командир полка, а пламенную речь о взаимовыручке, о боевом братстве сказал комиссар. Наградить медалями было в компетенции командира дивизии. Командир воздушной армии был вправе наградить уже орденом Красной Звезды. «Красное Знамя» уже уровень командующего фронтом. А все, что выше по статусу – орден Ленина, звезда Героя – уже президиум Верховного Совета. Только в сорок первом редко кто мог похвастать наградами. Ими гордились, подписывались «орденоносец Иванов». Медаль «За отвагу» в армейской среде была уважаема, ценилась выше, чем «За боевые заслуги» или по случаю юбилея РККА.
В полку это было первое награждение. Бегал фотограф, делал фото для дивизионной многотиражки. Павел стеснялся, полагая – на его месте каждый поступил так же.
А собратья по оружию намекали – такое событие обмыть надо, отметить. Пришлось идти к старшине хозяйственного взвода.
– Михалыч, небольшое застолье организовать надо по случаю награды.
– Покажи!
Старшина разглядывал медаль с обеих сторон, разве что на зуб не попробовал.
– На сколько персон?
Павел прикинул – для экипажей хотя бы своей эскадрильи.
– На тридцать.
Старшина поскреб затылок.
– Это пятнадцать пол-литр. Цену бутылки знаешь? А еще закуска. Это хорошо, что август. У местных огурчики-помидорчики на закуску можно подешевле купить. Думаю – еще рыбки вяленой или сушеной, да по мелочи. Тысяч пять надо, не меньше.
В основном деньги шли на аттестат, мало кто имел наличные. Но через начальника финансовой части, в армии сокращенно – начфин, удалось такую сумму получить бумажными деньгами, красненькими тридцатками. Старшина развернул бурную деятельность, и уже следующим вечером эскадрилья, а вместе с ней командир полка и комиссар, главный штурман и главный инженер, все начальство полковое отмечали награжденных. Начальники сказали первый тост – за Победу, за Сталина, за Красную армию – и удалились.
Вечер удался на славу. Немного выпили, закусили, старшина принес патефон, послушали пластинки. Потанцевать бы, да не с кем, в полку одна женщина, военврач, но от участия в вечернике она отказалась.
Авторитет Павла заметно вырос. Как обратная сторона медали, ему стали поручать задания рискованные, на грани. И первое из таких – найти в лесу дивизию генерала И. В. Болдина. Она пробивалась из-под Гродно уже сорок пять дней на соединение со своими. Остался рывок на один бросок, а боеприпасов нет. Что без патронов боец? Мишень для вражеского пулеметчика.
Вот и получил Павел приказ – найти «Лесную дивизию», как прозвали ее в штабах, и сбросить боеприпасы в специальных контейнерах. С виду они как длинные брезентовые мешки. Местоположение дивизии известно ориентировочно. Где она в реальности – не известно. Конечно, лучше бы с этой задачей справился самолет У-2. Но у него для этой задачи не хватало дальности полета и грузоподъемность мала, три-четыре ящика винтовочных патронов. Даже для неполной дивизии, потрепанной в боях, это по одному-два патрона на бойца.
Значительно лучший вариант – грузовой «Дуглас» С-47, впоследствии их стали выпускать в СССР по лицензии под обозначением Ли-2. Груза берет больше, для посадки площадка нужна, оборонительного вооружения нет. Позже стали устанавливать пулеметную турель сверху фюзеляжа.
Да и где его искать, если помощь срочно нужна. Рация вчера вышла в эфир, генерал попросил помощи в боеприпасах, после этого рация в эфир не выходила. То ли батареи сели, то ли разбило ее осколком, а может, генерал запретил выходить в эфир, опасаясь, что немцы запеленгуют и бросят на дивизию пехоту, карателей, танки.
Получив задание, Павел уединился со штурманом.
– Последний раз рация выходила в эфир вот здесь.
Павел ткнул в предполагаемый район карандашом.
– Думаю, дивизия смогла уйти километров за двадцать. У них раненые в обозе, не исключено – пушки на конной тяге. Быстро идти не смогут.
– Тогда обведем овал. Не круг, потому что они к Смоленску идут. И, вероятнее всего, лесными дорогами. Идти по лесу невозможно, сам видел, какие там леса. Танк нужен деревья валить. Так что искать надо здесь, здесь и здесь.
Яковлев высказал то, о чем думал Павел. Мнения совпали. Пока шло обсуждение, в бомболюк и на наружную подвеску подвесили контейнеры. С небольших высот, до 10–15 метров, их можно было сбрасывать без парашюта. Напоминали мешки для десантников, только большего размера.
Моторы уже прогреты, взлетели. Линию фронта пересекли на высоте четыре тысячи метров и сразу снижение до восьмисот. И уже в предполагаемом районе снизились до двухсот метров. Опасно, на такой высоте даже ручной пулемет может причинить серьезные повреждения, а то и сбить. У «пешки» из брони только чашки сидений. Начали ходить над лесом галсами. И вдруг штурман кричит:
– Вижу красноармейцев! Развернись, пройди еще раз!
Павел развернул самолет. Лесная дорога промелькнула стремительно. Еще разворот, уже на девяносто градусов, вдоль дороги. Наши! Форма зеленая, обоз, двуколки санитарные. Штурман просит:
– Еще заход вдоль дороги, но немного сбоку, чтобы контейнерами никого не зацепить.
Разворот, Павел снизился до предела, воздушный поток пригибал верхушки деревьев.
– Сброс!
Штурман в первую очередь сбросил два контейнера с наружной подвески. Еще заход. Открыты створки бомболюка. Один за одним на землю полетели еще четыре контейнера. Кроны деревьев смягчили удар. Всё! Облегченный самолет легко набрал высоту. Штурман на карте карандашом сделал отметку точки сброса. Прорыв намечен на завтра, и тогда станет известно, удачно ли произошел сброс и попал ли к бойцам генерала Болдина? В лесах ныне окруженцев много, но патроны попали к своим, судя по форме. У экипажа настроение приподнятое, задание выполнено. Павел набрал высоту в три тысячи. На такой стрелковое оружие с земли уже не достанет, и кислородные маски надевать не надо. Да и моторам воздуха хватает. На пяти тысячах без кислородной маски уже плохо, одышка. И на двигателях приходилось включать вторую скорость компрессора, иначе моторы не выдавали мощность и скорость.
Погода ясная, солнечная, видимость, как говорят летчики – «миллион на миллион». Это дальность имеется в виду.
И, как всегда неожиданно, доклад бортстрелка:
– Командир, наблюдаю сзади двух «худых», догоняют.
У «мессера» скорость выше, чем у «пешки», километров на сто пятьдесят, а то и двести, в зависимости от модификации. Оторваться, даже на форсаже, не получится. И на пикировании тоже, летчики на «худых» использовали пикирование при воздушных боях с советскими истребителями, чтобы оторваться. На пикировании скорость может превышать максимальную для горизонтального полета. Немецкие истребители переносили пикирование легко, потому как обшивка фюзеляжа и крыльев из алюминия. А у наших истребителей обшивка из фанеры, а поверх нее ткань, перкаль, сверху покрыта лаком для влагоустойчивости. Получалось дешево, но тяжело и ненадежно. При превышении скорости ткань, а зачастую и фанеру с плоскостей срывало, что приводило к катастрофам.
Мысль о пикировании привела к неожиданному решению.
– Штурман, стрелок, наблюдайте за «худыми». Как только будут готовы открыть огонь, дайте знать.
Для поражения противника истребитель должен подойти на близкую дистанцию, чаще всего это сто метров, уравнять свою скорость со скоростью жертвы, поймать цель в прицел, уже потом открывать стрельбу. На подготовку у опытного летчика уходит до тридцати секунд, другой и минуту будет готовиться.
Павел потянул рукоятку перезаряжания курсовых пулеметов. Их два, неподвижных, в отличие от турельной установки бортстрелка. Один пулемет – ШКАС, винтовочного калибра, скорострельный, но капризный, ненадежный. Второй пулемет крупнокалиберный – УБ. На него у Павла надежда.
В наушниках зашипело, бортстрелок просипел:
– Немец уже стреляет.
Рядом с фюзеляжем пронеслась длинная трасса. Сейчас летчик подправит наводку. Павел совсем немного повернул штурвал вправо, двинул вперед левую ногу на педалях. «Пешка» начала скользить вправо, совсем немного, но уходя из-под огня. А потом сделал то, что немец не ожидал. Дернул рычаг, выпуская тормозные щитки. На ПЕ-2 они использовались при бомбардировке с пикирования. Создавали значительное сопротивление воздушному потоку, не давая самолету разгоняться. Подобно тормозам на автомобиле.
Немец увидел, что резко догоняет бомбардировщик. Чтобы уйти от столкновения, взял ручку на себя. На истребителе тормозить невозможно. «Худой» проскочил вперед «пешки», с небольшим превышением по высоте. Как раз этого момента ждал Павел. Штурвал на себя, приподнял нос «пешки», поймал «худого» в прицел и нажал гашетку. От «мессера» полетели куски обшивки, почти сразу появился дым. Истребитель беспорядочно стал падать. Павел провожал его взглядом. Из «мессера» выпрыгнул летчик, раскрылся купол парашюта. И только сейчас Павел вспомнил о втором истребителе. Начал крутить головой – не видно.
– Стрелок! Где второй «худой»?
– Заложил вираж с переворотом и ушел.
Ничего себе! Немец имел все шансы подобраться и дать пушечную очередь в упор, сбить. Но ведущего сбили, и ведомый не рискнул.
– Командир! Здорово ты фрица подловил, повезло!
Везет тем, кто сам стремится к победе. Павел убрал тормозные щитки. Надо будет парням рассказать, может – поможет когда-нибудь. Заложил вираж, почти поставив самолет на левое крыло, проводил взглядом парашют с немецким летчиком. Истребитель уже упал, горел на земле.
Приземлились на аэродроме с отличным настроением. Задание выполнено, а сверх того – сбит «мессершмитт». Вот только засчитают ли победу? Для этого нужны свидетельства или других экипажей или наземных войск. Немец был сбит над оккупированной территорией, и наши войска подтвердить победу не смогут. И других советских самолетов поблизости не наблюдалось. Все же в штабе доложил о воздушном бое и победе. Вдруг найдется свидетель? И он нашелся. Артиллерийский корректировщик, сидевший на заводской трубе с биноклем, видел падающий самолет и парашют.
Рапорт по начальству подал. Сбитый самолет за экипажем записали. А механик, раздобыв красной краски, нарисовал на борту маленькую звездочку. Так делали в истребительных полках и очень редко в бомбардировочных, когда бортстрелку удавалось сбить вражеский истребитель. Чаще бывало наоборот. Истребитель в первую очередь пытался убить стрелка, стреляя по турели, по задней кабине. А уже потом спокойно расстреливать бомбардировщик или штурмовик. Первые месяцы войны штурмовики Ил-2 несли большие потери из-за отсутствия бортового стрелка. И не зря штурмовикам давали Героя за десять боевых вылетов. Только один летчик Ил-2 Николай Карабулин получил в 1941 году высокую награду. Конструктор Ильюшин первоначально имел в проекте и на опытном самолете бортстрелка. Потом в серийном производстве ее убрали, так как самолет недодавал заявленную скорость. Из-за больших потерь самолетов кабину пришлось переделывать, ставить турель, вводить бортстрелка. А в условиях заводского серийного выпуска это сделать непросто.
За сбитого подтвержденного истребителя каждый член экипажа получил по тысяче рублей на счет. Не ради денег воевали, но все равно приятно. Раз в месяц в частях появлялись представители военно-полевого банка. Был такой в действующей армии во время войны. Кому-то перевод родным сделать надо или выдать наличные деньги со счета.
А еще раз в неделю силами банно-прачечного отряда производилась помывка военнослужащих, стирка белья, услуги парикмахера. Дней этих ждали с нетерпением. Помыться горячей водой, да с мылом! В полной мере порадоваться может тот, кто лишен. На помывку каждому бойцу выдавали маленький кусочек хозяйственного мыла и полотенце. Мылись в палатках, рядом стоял специальный автомобиль, греющий воду, в нем же насос для подачи воды.
Почти все члены экипажей имели шелковые шарфики. Не для форсу, а чтобы обмундированием шею до крови не натирать. В полете приходилось постоянно головой вертеть, чтобы успеть заметить противника. В качестве материала для шарфов использовались полосы, нарезанные из списанных парашютов.
Бывали дни, когда один-два вылета. Но бывало, делали по четыре вылета. Приземлялись, кушали. В это время самолет заправляли топливом, снаряжали бомбами и пулеметными лентами. Механики доливали моторное масло и охлаждающую жидкость. Из-за скверной резины сальники и уплотнители моторов давали течь, моторное масло доливали после каждого вылета. Полчаса, сорок минут и снова на вылет. Такие тяжелые дни случались, когда немцы наступали, надо было их сдержать, выбить технику и личный состав. А наших танков, самолетов – катастрофически не хватало. В сорок первом заводы переезжали на новые места, подальше от фронта, за Урал. Каждый переезд – катастрофа. Мало того что надо приспособить здания под станки. У каждого завода сотни смежников. Один поставщик делает моторы, другой – пушки и пулеметы, третий – покрышки для шасси, четвертый – радиостанции. А есть еще пятый, двадцатый, сотый. И все переезжают, нарушены все связи. Так что выпуск боевой техники в эвакуации – трудовой подвиг народа в тылу.
Начались поставки по ленд-лизу. Уже 31 августа 1941 года в Архангельск прибыл первый конвой с военными грузами. Англичане понимали, что если Гитлер одержит победу над СССР, то следующей целью будет Британия.
Подключились американцы, но вяло. Выжидали, как долго устоит под натиском вермахта Советский Союз. И только после того, как немцы потерпели поражение под Москвой, стали активно поставлять помощь.
Шла она по нескольким маршрутам. Через Атлантику до Мурманска и Архангельска. Морскими судами через Тихий океан до Владивостока, где большую опасность представляли японские подводные лодки, ими было торпедировано не одно наше судно. Трансиранский маршрут – через Индийский океан до иранского порта Басра, далее через Иран в наше Закавказье. Для самолетов еще была трасса АлСиб, сокращенно от Аляска – Сибирь. Работы по сооружению авиатрассы начались еще в октябре 1941 года, когда Госкомитет обороны принял постановление № 739. Создание трассы возложили на Главное управление гражданского воздушного флота под руководством генерал-майора В. С. Молокова. Правда, 27 апреля 1942 года Гражданский воздушный флот перешел в подчинение РККА.
В первых числах сентября звено Павла получило приказ уничтожить вражеский бронепоезд. Заняв какую-то территорию, немцы сгоняли на принудительные работы жителей. В числе первоочередных задач – перешивали железнодорожную колею на европейский стандарт. По железной дороге вне зависимости от дождей, распутицы можно было быстро доставить технику, личный состав, боеприпасы, топливо, вывезти раненых в тыловые госпитали. А в случае нужды по рокадам провести перегруппировку войск.
Кроме того, что у наших, что у немцев, активно действовали бронепоезда. Фактически – подвижная крупнокалиберная батарея с зенитным прикрытием. В тяжелые моменты боя выдвигался такой бронепоезд, отстреливался по цели. Шквал огня – и бронепоезд меняет позицию. Если противник наносит ответный удар, то уже по пустому месту.
Выявить сложно, маскируются бронепоезда хорошо. Единственное, что их выдает, так это дым от паровоза. На войне дымов полно, особенно на передовой, в ближнем тылу, куда долетают снаряды крупнокалиберной артиллерии, в среднем это пятнадцать километров.
Партизаны и войсковая разведка в обнаружении бронепоезда помощники слабые. Обнаружили, передали по рации координаты, а бронепоезд уже переехал на другое место. Да и рации были далеко не у всех отрядов. Первоначально, когда образовывали Штаб партизанского движения, считали, что партизаны должны обеспечивать себя всем необходимым за счет противника – оружием, боеприпасами, провизией и даже одеждой. Но только немец добровольно не отдает оружие, его убить надо. Собирали на полях сражения оружие, но его остро не хватало. Немцы, заняв территорию, собирали оружие и боевую технику, имея для этого специальные трофейные команды.
Советское стрелковое оружие и боеприпасы отдавали полицаям, карательным командам, националистическим формированиям – украинским, крымско-татарским, казачьим, власовской РОА. А боевую технику зачастую использовали сами. На месте красной звезды на башне Т-34 нарисуют крест и готова мощная боевая единица. И пушки наши уважали. В первый год войны у нашей Ф-22 рассверливали казенник под гильзу большего размера и получалась мощная противотанковая пушка. Наши танкисты называли ее «гадюкой».
Когда командир звена Антонов озвучил задание, штурманы и пилоты зашуршали картами. Железные дороги обозначены, но не полностью. Есть, скажем, в небольшом городе кирпичный завод. От основной ветки к нему есть подъездные железнодорожные пути, платформа для погрузки – разгрузки, типичный тупик. Там не один, а два бронепоезда спрятать можно. Или старый, заброшенный разъезд. Рельсы уже заржавели, не отблескивают, все травой поросло. Будешь стоять рядом и не догадаешься, что рельсовый путь в пяти метрах.
У немцев карты точные, обозначены ручьи, их глубина, скорость течения. Столбы телефонных линий, одиночные строения, вроде сараев. Не зря абвер и прочие службы свой хлеб ели. А еще перед войной якобы случайно залетали самолеты с фотоаппаратурой. Отличная цейсовская оптика славилась еще с начала века, на фотопленке каждая мелочь видна. Однако немецких карт у летчиков нет. Начали высказывать предположения. Относительно потаенных мест, где мог укрыться бронепоезд, оказалось несколько. Все звено, три бомбардировщика, гонять попусту смысла нет. Командир решил раздать для разведки каждому экипажу предполагаемые места стоянки бронепоезда. Кто обнаружит, по рации передает координаты другим. Взлетели один за другим, быстро рассредоточились.
Павлу достался небольшой кусок железнодорожного пути, но самый дальний. Высоко лететь – ничего не увидишь, а низко – рискуешь попасть под «эрликоны» бронепоезда, если повезет на него выйти.
Штурман вывел к железной дороге. Павел повел самолет немного в стороне, вдоль путей. Увидели поезд с битой техникой на платформах, который шел на завод. Еще один поезд из крытых вагонов проследовал к фронту. Руки чесались отбомбиться. Но надо выполнить задание. Пролетели над дорогой, а бронепоезда нет. Реального бронепоезда Павел не видел никогда, представлял по виденному фото. Главные признаки – бронированный паровоз и бронированные вагоны. Хотел доложить по рации, что в отведенном для проверки районе цель не обнаружена. А штурман голос подал:
– Командир, справа курсом сорок пять дымок. Надо бы посмотреть.
– Выполняю.
Дымок может быть от чего угодно – костра, русской печи в избе, горящего сарая или паровоза. Долго в одном районе крутиться нельзя. Небось немцы уже по рации вызвали истребители. Крутится над головой русский самолет, явно что-то вынюхивает, наверняка разведчик, потому что не бомбит и не обстреливает.
Заложил вираж Павел, снизился до трехсот метров. Дымок ближе и непонятно, откуда он. Как будто из-под деревьев. Не похоже на бронепоезд. Отвернул в сторону, а Яковлев рукой показывает:
– Рельсы.
Павел их уже сам увидел. А на карте их нет.
Резкий разворот, по месту, откуда дым, с пологого пикирования очередь из обоих курсовых пулеметов. Щедрая, на треть ленты. И сразу все переменилось. Слетела маскировочная сеть, сразу из нескольких точек, с платформы, по самолету открыли огонь спаренные «эрликоны». Спасла малая высота, зенитчики не успевали поворачивать свои орудия, велика угловая скорость. Павел сразу по рации назвал квадрат, развернулся. А уже не дымок, а густой дым из паровозной трубы.
Бронепоезд хочет поменять позицию, если обнаружен уже. Павел открыл огонь из курсовых пулеметов. Зенитки на платформах, сбоку броневые щиты, а сверху прикрытия нет. Сделал заход, штурвал на себя, набрал пятьсот метров и еще один заход. При меньшей высоте можно получить повреждения от осколков своих бомб. В бомбоотсеке две бомбы – пятисотки, по пятьсот килограмм. Очень мощные. Сбросил одну – и в набор высоты. Сзади мощно рвануло. Разворот – и заход на цель. От медленно движущегося бронепоезда дым. То ли от паровоза, то ли от вагонов, не понять. По «пешке» одна зенитка стреляет. С пологого пике сбросил бомбу, ручки управления двигателями вперед до упора. Надо как можно быстрее выйти из зоны обстрела. Сзади мощный взрыв, потом еще один, слабее.
– Паровоз взорвался!
Наверное, осколки пробили паровой котел и виден пар. Теперь два самолета звена по дыму и пару безошибочно бронепоезд найдут и добьют. Бомб нет, патронов к курсовым пулеметам тоже. Надо уходить.
Успел за линию фронта перелететь до появления вражеских истребителей. Так неприятность появилась. Полезла вверх температура охлаждающей жидкости правого мотора. Сбавил обороты, а температура уже у красной черты. Пришлось заглушить мотор, чтобы не устроить на борту пожар. «Пешка» без бомбовой нагрузки была способна на одном моторе продолжать горизонтальный полет. Долетели до своего аэродрома, плюхнулись у посадочного «Т». Почти сразу вправо развернуло. Чудом не перевернулись. При осмотре механики нашли пробитый осколками водяной радиатор. Вся вода вытекла, и поработай мотор еще немного, вышел бы из строя, заклинил. И колесо правого шасси в лохмоты осколками снарядов. Это «эрликон» постарался при последней атаке. Но главное – сами уцелели и самолет сохранили. Механики заверили, что к утру отремонтируют. Самолет трактором убрали с полосы и вовремя. Сел «017» командира звена, зарулил на стоянку. Экипажи встретились у штаба.
– Виталий с экипажем погибли. На наших глазах, от зенитки. Взорвался в воздухе. А бронепоезд мы уничтожили. Ты – паровоз и две платформы, я – два вагона. На бок бронепоезд завалился.
У летчиков могилы редко бывают. За ужином помянули экипаж. За полтора месяца, которые полк воевал на ПЕ-2, уже третья часть самолетов и экипажей потеряна.
Истребительное прикрытие не всегда бывает, потери от «худых». А еще у немцев сильна зенитная артиллерия. В Красной армии такой насыщенности зенитками до конца войны не достигли.
Утром непогода, низкая облачность, моросящий дождь, видимость сто метров. Полеты отменили, пилоты после завтрака разбрелись по землянкам. Кто в карты играет, кто байки рассказывает, а кто спать улегся. Ежедневная боевая работа выматывала, нервы на пределе. У немцев пехоту после трех месяцев боев отводили в ближайший тыл на отдых. Через год отпуска, солдаты или офицеры могли съездить в фатерланд, наведать родных. В Красной армии отпуска были только после ранений, исключительно для поправки здоровья.
Зато в непогоду не приходится опасаться действий вражеской авиации. Особенно пехота довольна, в сорок первом уж очень доставали пикировщики Ю-87, прозванные «лаптежниками» за неубирающиеся шасси с обтекателями. Вроде устаревшие, тихоходные машины. Пехота наша ненавидела их больше всего. Бомбили точно, донимали воем сирен, наводя животный ужас.
Вот уж кому завидовать нельзя, так это пехоте. В любую погоду и время суток немецкие минометчики беспокоят. В каждой пехотной роте у них 50-мм минометы и боеприпасов вдоволь. Днем в хорошую погоду – пикировщики. А главная опасность – танки. Что можно сделать против бронированной махины бутылкой «коктейля Молотова»? К танку еще подобраться надо, а пулеметчик в танке не даст. А противотанковые ружья начали появляться в войсках только осенью.
На фронтах активные боевые действия. Немцы напирают, Красная армия обороняется, уперлась, но под натиском превосходящих сил пятится. Немцы несут потери в личном составе и технике, какие не были ни в одной кампании – польской или французской. Блицкрига, легкой прогулки под «Лили Марлен» и губную гармошку не получалось.
Осень в сорок первом выдалась ранней и холодной. За дождями пришли первые морозы, сначала по ночам. Техника у немцев к жестким условиям не приспособлена. Для сохранения боеготовности моторы должны быть прогреты. Либо не глушить двигатели всю ночь, сжигая дефицитное топливо, расходуя моторесурс, либо использовать специальные подогреватели. Немецкая пехота для обитания в землянках подготовлена лучше. Есть заводские чугунные печи, есть брикеты из опилок пополам с торфом. Горят долго, давая тепло. А с обмундированием промашка у вермахта вышла. Шинели тонкие, шапок и валенок вовсе нет, пошли массовые обморожения.
На первую декаду ноября морозы уже под двадцать градусов, а к концу месяца тридцать. Для немцев – невидаль. А когда в декабре морозы в сорок градусов ударили, у немцев боевой дух упал. В войсках потери от обморожений большие, так это в Подмосковье. Про Сибирь, где морозы еще сильнее, немцы думали со страхом.
В один из осенних дней Павел получил приказ на вылет в составе звена. От звена два самолета осталось – Антонова и Павла. Ничего необычного, цель задания – разбомбить автодорожный мост. Мост невелик, но на важном направлении. Ведущим Антонов, Павел в кильватере держался. Главное – не отстать и не прозевать вражеские истребители. Экипажи головами крутили на все триста шестьдесят градусов. У немцев асы именовались экспертами и имели сотни побед. Были излюбленные приемы, прятались за облаками со стороны солнца, чтобы глаза слепило. Выбрав момент, круто пикировали, открывали пушечный огонь по кабине или моторам. Сверху проекция самолета велика, попасть легче, чем при атаке с хвоста.
Перед вылетом обсудили с Антоновым план. Он предложил обойти цель с севера, через Полднево, развернуться над Жулями и выйти на мост со стороны запада. Зенитки нападения с этой стороны не ожидают, удастся выиграть несколько секунд. Сброс бомб и сразу уход к линии фронта. Нахождение над целью и под огнем зениток минимальное. Но очень многое зависит от точной работы штурмана. Он должен вывести на цель ювелирно. После изучения карты Павел выбрал для себя два ориентира – слева река Угра, справа, параллельно ей, грунтовая дорога. На карте нанесена, стало быть, должна использоваться. Сложность в том, что при таком заходе мост будет перпендикулярно направлению полета. Трудно попасть. Одна надежда, что бомбы четыре и каждая весом по четверти тонны. Мощные, если в мост не угодят, то рядом и разрушат взрывной волной.
Прошли над линией фронта низко. Между Тетерино и Горками, где населенных пунктов нет, кружок сделали, обходя крупные села, где могут быть гарнизоны, телефонная связь, по которой о советских бомбардировщиках сообщат. Пока получалось, как задумали. У Пустошки разворот почти на сто восемьдесят градусов. И вот она, река Угра. Сразу припомнилось историческое стояние на Угре татар и русской рати, только ниже по течению. А здесь река выглядит узкой, не впечатляет.
Прошли Жули, судя по карте, до моста 12–13 километров. На «пешке» Антонова уже открылись бомболюки. И Павел открыл. Уже меньше десяти километров, до сброса считанные минуты. Штурман ведущего вывел «пешку» точно на мост. Павел увидел, как полетели вниз бомбы. Одна за другой. Прозевали немцы, не успели огонь открыть. После сброса смертоносного груза ПЕ-2 Антонова сразу вверх полез, набирая высоту. Одна за другой на берегу рванули две бомбы, одна в реке до моста, вторая тоже в реке, но с перелетом. Тут очнулись зенитчики. И все внимание атакующему бомбардировщику Павла. Слева и справа, выше и ниже вспухали облака разрывов снарядов. Мелкие осколки на излете били по фюзеляжу, по остеклению фонаря кабины.
– Штурман! Приготовиться к сбросу!
– Есть!
Штурман и без приказа уже к прицелу приник. При заходе на цель очень важно выдерживать курс. Сложно удержаться, чтобы не маневрировать, уворачиваясь от разрывов. Самолет, идущий как по линейке – хорошая мишень для зениток. Один снаряд рванул у правого крыла. Сразу изменился звук работы мотора. Взгляд на приборы. Пока двигатель держит обороты.
– Пошли! – закричал Яковлев.
Одна за другой вниз полетели бомбы. Облегченный бомбардировщик сразу «вспух» вверх.
– Стрелок, как попадания?
Стрелку из задней кабины видны разрывы. Самому Павлу отвлекаться некогда, надо уводить «пешку» из зоны обстрела. Снаряды пока еще рвутся рядом. Бах! Разрыв впереди по курсу, самолет влетел в облако дыма. В кабине запахло тротилом. Зенитки остались позади, разрывы прекратились. Другая беда – правый мотор чихнул раз, другой и смолк. Если не атакуют вражеские истребители, дотянуть на одном движке до своего аэродрома вполне можно. Павел выключил зажигание на заглохшем моторе. В полете непривычно видеть неподвижно стоящий винт. Далеко впереди виден самолет Антонова. У него работают оба мотора и скорость выше, с каждой минутой он удаляется. Высота две тысячи метров. Впереди кучевые облака, хорошая защита от чужих глаз. Они немного в стороне, но тянутся длинной полосой. Павел направил бомбардировщик в облако. Сразу сумрачно стало, сыро. Минут десять летели, скрытые от вероятных наблюдателей. Потом облако кончилось, солнце ударило по глазам.
– Штурман, место?
– Беляево. Через два километра линия фронта.
Единственному мотору полный газ. Сейчас главное – добраться до своей территории. Случись вынужденная посадка, хоть на нашей земле. Но дотянули. Уже посадочная полоса видна. Рычагом выпустил шасси. Сразу у посадочного «Т» суета. Правую половину буквы убрали. Понятно, не вышла правая стойка шасси. Из кабины стойки не видны. А на приборной доске обе белые лампочки сигнализации горят. Но верить надо тем, кто на земле. Придется сажать на левую стойку и рулями удерживать до потери скорости. Конечно, самолет обопрется на левое крыло, повредит. Но не катастрофично, механики отремонтируют. Убрал обороты мотору, притер самолет у посадочного «Т» ювелирно на одну «ногу». Сколько мог, удерживал в равновесии. С потерей скорости «пешка» стала медленно клониться вправо, потом задела концом крыла землю, сразу пыль, самолет развернуло почти на триста шестьдесят градусов и он замер. Во избежание пожара Павел выключил зажигание левому мотору, перекрыл кран подачи топлива. Откинулся на сиденье, вытер ладонью пот с лица. К «пешке» уже бегут люди. Живо взобрались по крылу к кабине, сдвинули фонарь. Выбраться через нижний люк, как обычно, не получится.
– Живы? Врач нужен?
– Нет. Антонов сел?
– С ним все в порядке.
К самолету уже тягач подогнали и грузовик. Общими усилиями правое крыло на кузов водрузили, вместо стойки шасси, медленно потянули в ремонтную зону. С задания должны были возвращаться самолеты, и надо было освободить посадочную полосу. А экипаж направился в штаб полка. Павел доложил об уничтожении моста.
– Вижу – все живы. И посадку наблюдал. Можете отдыхать.
– Есть.
Первым делом в столовую. Утром легкий завтрак был, уже проголодались. Да еще нервное напряжение отпустило. Под столовую использовалась большая деревенская изба. Весь личный состав вместиться в нее не мог. А когда не летали по причине нелетной погоды, принимали пищу поэскадрильно. Рацион такой же, как у других военнослужащих, за исключением хлеба. У летчиков он белый, а не ржаной. На больших высотах от ржаного дует кишечник и может кончиться разрывом. А еще по этой же причине нельзя есть гороховый суп и пить молоко.